Улица Оружейников

Глава четвертая. Не без добрых людей

Дня три лавка дяди Юсупа была закрыта. Утром дядя с племянником приходили с тележкой. Туда грузили так кстати добытые оконные стекла, закрывали лавку и отправлялись в город.

— Если бы каждый месяц такая революция, я стал бы стекольщиком, — говорил дядя Юсуп. Его большие черные глаза на худом, длинном лице были веселыми в эти дни.

Он купил еще два ящика ламповых стекол и два ящика оконного стекла.

— Вот не думал, что на стекле разбогатею, — говорил он Талибу. — Никак не думал. Скоро богаче Усман-бая будем.

Впрочем, до Усман-бая им было далеко. За три дня они один раз поели плов, а остальные дни питались лепешками с чаем и мучной болтушкой — экономили.

Однажды утром дядя Юсуп сказал Талибу, что он один пойдет на базар за тележкой и стеклом, потому что Талиб должен наколоть саксаула. Кроме того, у них прохудился кумган, высокий медный кувшин, и его надо отнести к паяльщику посуды. Талиб начал с кумгана. Он пошел в соседний квартал, где жил паяльщик, и стоял возле его дома, когда вдруг увидел Тахира в необычном наряде. На нем была суконная русская курточка с блестящими пуговицами, на голове красовалась фуражка, а на боку висела сумка почтальона.

— Привет, Талибджан, — весело еще издали помахал ему Тахир-поденщик. — Уж не тебе ли я обязан своей новой работой, а? Вдруг два дня назад меня вызвал на почту сам начальник и сказал: «Нам нужен почтальон с узбекской улицы, потому что Рахманкула мы уволили». Этот Рахманкул, видно, сильно навредил революции. Три дня назад его уволили, вчера днем к нему приезжал кожаный человек, но не тот, который привез тебя, а другой, у него только тужурка кожаная, а брюки матерчатые, и ездит он на бричке. Он велел Рахманкулу сегодня утром явиться в Совет депутатов. А Рахманкул дома не ночевал, рано утром оседлал лошадь во дворе Усман-бая и уехал из города. Сильно испугался. Никто не знает, куда уехал. Даже жена не знает.

Тахир быстро выпалил все это, похлопал себя по сумке и спросил:

— Это ты рассказал кожаному человеку про Рахманкула? Не отпирайся, конечно, ты. А про меня тоже ты ему рассказал? Спасибо, дорогой Талибджан. За меня спасибо и за Рахманкула тоже.

— Я про вас ничего не рассказывал, — честно признался Талиб. — Про Рахманкула, кажется, немного рассказывал.

— Все равно спасибо! — сказал Тахир. — Проси что хочешь — выполню. Если от отца письмо придет, бегом принесу.

Новый почтальон весело побежал дальше, хлопая рукой по кожаной сумке. Сколько Талиб помнил себя, столько он помнил и страх перед полицейским, когда тот на лошади проезжал по улице. Лошадь была грузная, как ломовая, и Рахманкул сидел на ней грузно. Зимой он ходил в длинной шинели, летом — в мундире, но всегда с шашкой, наганом и с плеткой в руке. Детей пугали Рахманкулом, взрослые мужчины замолкали при его приближении, женщины, встретясь с ним, убыстряли шаг, старики, сидевшие возле дома или у арыка, вставали, когда он подходил. Так было при царе Николае, но и при Керенском страх перед Рахманкулом еще жил в людях.

Обо всем этом думал Талиб, возвращаясь домой с запаянным кумганом в руках. Он так был занят своими мыслями, что не заметил распахнутую калитку и кауши, стоящие на террасе. Все это он заметил чуть позже.

Талиб взял топор и принялся за саксаул. Колоть саксаул трудно: все древесные пряди переплетены и разрываются в самых неожиданных местах.

Запыхавшись, Талиб распрямился, чтобы перевести дух, и тут увидел кауши на террасе. Он медленно, с удивлением и замиранием сердца подошел ближе. Нет. Это были знакомые кауши дяди Юсупа. А он-то думал… Но почему дядя вернулся из города так рано?

Талиб вошел в комнату и увидел Юсупа-неудачника. Он лежал на полу, лицо его было прижато щекой к ковру и повернуто к стене, руки безжизненно раскинуты. Талиб окликнул дядю, но тот не отозвался и не пошевелился. Осторожно обойдя его, Талиб встретился с тоскливым, остановившимся взглядом.

— Дядя Юсуп, — опять позвал, вернее, прошептал Талиб.

Тот неожиданно быстро перевернулся на спину и сел.

— Что с вами? — еще тише прошептал Талиб.

Дядя не отвечал. Он встал на колени лицом к Мекке и начал отбивать поклоны. Делал он это размеренно и долго, пока не закашлялся тяжелым чахоточным кашлем. Талиб стоял в страхе и недоумении.

— Мы нищие, — жалобно сказал дядя Юсуп. — Мы беднее нищих. Ночью злодеи взломали лавку, эти гнусные воры… — Тут дядя Юсуп заплакал и опять повалился на ковер лицом вниз. Потом он опять стал молиться, наконец немного успокоился и рассказал все по порядку.

Ночью в лавку залезли воры и украли все, что там было: синьку, мыло, иголки, нитки и ящик ламповых стекол. Воры не могли взломать замок или просто слишком торопились. Они оторвали его вместе с доской двери и вырвали косяк из глиняной стены.

— Мы нищие, мы беднее нищих, — причитал дядя. — Я все брал в долг, я накупал товар, мне нечем расплатиться. Мы совсем нищие. Это я виноват. Я совсем забыл аллаха от радости, что мне так стало везти. Я пропускал молитвы, когда ходил вставлять стекла, я торопился заработать, и аллах покарал меня. Нет кары справедливее кары небесной, но почему так жестоко ты наказал меня, о всемогущий?

— Нужно найти воров, — сказал Талиб.

— Их теперь не найти, где их найдешь! — раздраженно выкрикнул Юсуп-неудачник. — Кто их найдет?

— Я пойду к большому русскому начальнику, который привез меня на мотоцикле, и он найдет. Он обыщет весь Ташкент, он даже у генерала делал обыск, — успокаивал дядю Талиб.

— Дядя, — помолчав, спросил Талиб, — а оконные стекла целы? Неужели их тоже унесли?

— Нет. Они разбили все стекла вдребезги. До одного! Они били по стеклам молотком, сначала они разбили один ящик, потом другой.

Это было совсем непонятно. О таком ограблении Талиб и не слышал никогда. Зачем же ломать то, что не можешь унести! И, словно отвечая на эти мысли Талиба, дядя опять заговорил о каре небесной, о том, что он мало молился в последние дни, что забыл аллаха.

— Я пойду к русскому начальнику, — решил Талиб. — Я ему все расскажу, он поможет.

— Иди, — ответил дядя Юсуп. — Иди, но никто не может нам помочь.

Талиб быстро собрался, надел камзол, чтобы выглядеть приличнее, и зашагал к новому городу. Он ушел из дому, и ему сразу стало легче, потому что нет ничего тягостнее, чем видеть бессилие взрослого, слезы и жалобы того, кто для тебя надежда и опора. Все звали дядю неудачником, но Талиб знал, что дядя страдает только от одного — от слабохарактерности и доброты. Он мог сам отказаться от еды, чтобы покормить голодного, он мог бросить все свои дела, чтобы пойти на помощь к другому человеку. Но люди почему-то мало ценили его за это. Во всяком случае, ценили недостаточно.

Талиб шел и думал о том, какой странный сегодня день. Не успел он как следует порадоваться бегству Рахманкула, и вдруг такое горе! А что, если все это сделал Рахманкул, мелькнула мысль, если Рахманкул, как и Тахир, считает Талиба виновником своего увольнения? Ведь если разобраться, может, и правда, что Федор приказал проверить всех бывших полицейских, и Рахманкула в том числе, и послал к нему человека на бричке. Мальчик вспомнил, как Федор отмечал что-то в своей записной книжке. Конечно, Рахманкул не мог об этом знать. Но с другой стороны — Федор привез его домой на мотоцикле, это видели все, и Рахманкул мог догадаться и отомстить…

Так постепенно Талиб приходил к мысли, что виновником несчастья, обрушившегося на дядю Юсупа, был он сам. От этого на душе у Талиба стало тоскливо. В таком настроении он и подошел к растрескавшемуся дощатому забору. Деревья в саду совсем облетели, дорожка была подметена, и Талиб в нерешительности остановился перед домом.

— Тебе кого? — спросила та самая высокая и некрасивая женщина.

— Дядя Федор дома? — сказал Талиб.

— А, это ты! Я не узнала. Его нет. Заходи, заходи.

Женщина приглашала настойчиво, и Талиб вошел в дом.

Он забыл, как зовут эту женщину, имя было длинное и сложное, и поэтому стеснялся больше, чем обычно.

— Заходи, садись, сейчас я тебя покормлю. Федор велел кормить тебя всякий раз, как увижу. Садись, вовремя пришел.

Талиб не смел уйти, не знал, что сказать, как ему быть.

— А где он? — спросил Талиб.

— Он уехал в Чимкент дней на десять, — сказала женщина, проворно накрывая на стол. — Поедим, а потом о делах. Ладно?

Как и в прошлый раз, Талиб получил тарелку супа на первое, кусок жареного мяса на второе и компот на третье.

— Теперь говори: зачем пришел? — сказала женщина.

Талиб хотел рассказать, как обокрали и разорили дядю Юсупа, что виноват в этом он, Талиб, и еще бывший полицейский Рахманкул, что очень нужна помощь дяди Федора… Но Талиб не решился спросить, как звать эту женщину, и чувствовал себя крайне неловко. Кроме того, какой смысл рассказывать о несчастьях человеку, который так хорошо относится к тебе, а помочь не в силах? Зачем огорчать человека?

— Ну, выкладывай, — повторила женщина.

— Я пришел, чтобы узнать, как здоровье дяди Федора и как ваше здоровье, — сказал Талиб и покраснел.

Получилось очень уж глупо. Пришел, поел и потом спросил, как здоровье. Женщина, чуть заметно улыбаясь, погладила его по голове и велела заходить чаще.

— Ты всегда заходи. Если будет скучно или просто так. Заходи, я всегда тебе рада. И Федор тоже.

Домой Талиб возвращался грустный и подавленный.

Дядя Юсуп сидел у холодного сандала и молчал. Потом он достал маленькие счеты, с бусинками вместо костяшек, и долго-долго что-то прикидывал, охал и вздыхал. Выходило, что он никак не сумеет выкрутиться. Он везде взял в долг, и теперь никто не захочет ему помогать. Если бы достать какие-то деньги, чтобы обернуться на месяц-другой, можно было попробовать все сначала. Он достал алмаз, который так помогал ему в последнее время, и сказал:

— Даже алмаз придется вернуть. Мы беднее нищих.

— Дядя Юсуп, — нерешительно возразил Талиб, — ведь нам должен Усман-бай. Он должен тетрадку дедушки Рахима, но пусть хоть сто рублей отдаст. Пусть отдаст.

Дядя с удивлением поглядел на племянника. Он, кажется, и забыл о долге. Талиб не хотел ждать, и через полчаса они стояли в большом дворе Усман-бая, прямо перед клумбой с увядшими цветами. В доме раздавались громкие мужские голоса, хохот и треньканье дутара[1]. Кто-то из работников Усман-бая сказал им, что сейчас в доме уважаемые гости и Усман-бай не может их принять. Пусть они придут завтра утром в любимую дунганскую чайхану Усман-бая.

На другой день они пошли на базар, в любимую байскую чайхану. Чайханщик, сухопарый, желтолицый человек с длинной черной косой, удивился их приходу. Здесь бывали только постоянные гости из числа самых богатых людей. Чайхана славилась вкусной, но дорогой едой. Появление Юсупа-неудачника с каким-то худым и плохо одетым мальчиком было замечено. Все на них уставились. Дядю Юсупа смущали эти взгляды, и он объяснил чайханщику, что они ждут почтенного Усман-бая, который их сюда и пригласил.

— Неизвестно, придет ли почтенный Усман-бай, — сказал чайханщик. — Почему бы вам не пойти к нему домой? Каждый знает, где живет Усман-бай.

Дядя Юсуп ничего не ответил чайханщику. Они ждали час, и два, и три и уже собрались уходить, когда наконец пришел Усман-бай с друзьями и своими старшими приказчиками. Они заказали чайханщику плов, а пока велели подать лагман, вкусное дунганское блюдо из мяса, теста и множества острых специй. Усман-бай прошел мимо Юсупа-неудачника и сделал вид, что не заметил его робкого поклона.

Богатым гостям подали лагман, и они принялись есть. Теперь подойти к ним было и вовсе неудобно, вроде бы на угощенье напрашиваешься. Усман-бай громко что-то говорил, а его друзья и подхалимы поддакивали и угодливо смеялись, когда он шутил.

Наконец Усман-бай соизволил заметить Юсупа. Не здороваясь с ним, он сразу приступил к делу. Он знал, что Юсупа-неудачника обокрали — такие вести распространяются быстро, — об остальном такому хитрому человеку, каким был Усман-бай, догадаться нетрудно.

— Вот, Юсуп, как бывает в жизни, — сказал Усман-бай. — Еще недавно из-за какой-то тетрадки ты приходил обижать меня в моем доме… Ну, пусть не ты, а твой племянник, которому ты не запретил меня обижать. Теперь ты хочешь, чтобы я помог тебе… Пусть твой племянник молчит, если хочет сделать тебе добро. Сто рублей я должен не ему, а его отцу. Пусть он молчит. И свидетелей нет. Видишь, как бывает в жизни. Велик аллах! Сколько раз тебе говорили: «Не плюй в колодец!» Ты образованный человек, нехорошо в колодец плевать, ой нехорошо.

Подхалимы поняли издевку и дружно захихикали. Усман-бай продолжал эту тему:

— Я тебе так скажу еще: «Не плюй против ветра, все к тебе вернется, тебе в лицо попадет». Ты грамотный, по-узбекски читаешь, по-арабски читаешь, по-русски читаешь. Ты читаешь, а я считаю. В этом разница, а?

Подхалимы опять захохотали. Талиб еле сдерживался, чтобы не заплакать, таким обидным было это издевательство над его бедным дядей.

— Пропал ты совсем, — продолжал Усман-бай. — Кто тебе поверит? Никто тебе не поверит. Ты всегда был Юсуп-неудачник, теперь ты Юсуп-совсем-неудачник. А?

Баю нравились собственные шуточки, но вдруг он перестал шутить и строго взглянул на своих прихлебателей.

— Ты знаешь, у нас не любят неудачников. Торговые люди совсем не любят неудачников. Женщины — на что глупы — и то не любят неудачников. Так что в Ташкенте твои дела плохи. Я могу помочь тебе. Я дам тебе товара на сто рублей, ты дашь мне расписку, что долг за кузнеца Саттара я тебе отдал. С этим товаром ты поедешь в Бухару, потому что там этот товар пойдет, а в Ташкенте его и без тебя продают хорошо. Ты повезешь в Бухару тетрадки, карандаши, перья, грифельные доски. Там сейчас много школ, новых школ, им этот товар нужен, я слышал. Ты поедешь туда, вернешь мне деньги с процентами, а я еще товар пришлю. Половину выручки — мне. Соглашайся. У тебя другого выхода нет. Во славу аллаха я это все делаю.

Дядя Юсуп согласился. Ему, окончательно потерявшему веру в себя, этот выход казался действительно единственным. Он вообще легко утешался, Юсуп-неудачник. Он уже представил себя в благородной Бухаре и был готов начать там новую, если не счастливую, то по крайней мере удачную жизнь.

Байской компании подали плов, но Усман-бай не пригласил их.

— Вы, конечно, побрезгуете разделить с нами этот плов, потому я и не предлагаю. Идите, но помните: мир не без добрых людей! — Усман-бай прочитал молитву, провел руками по лицу ото лба к бороде и протянул руку к блюду.

Дядя и племянник встали и вышли из чайханы. «Как хорошо, — подумал Талиб, — что он не пригласил нас есть плов. Меня бы, наверно, стошнило». Они поели жидкой гороховой каши в попутной харчевне и направились домой.

Дул холодный, пронизывающий ветер, кидая им навстречу что-то, одинаково похожее и на снег и на дождь.

Через несколько дней, быстро уладив свои дела, продав лавку на базаре, расплатившись с самыми неотложными долгами, дядя Юсуп упаковал полученный в кредит писчебумажный товар и пошел на вокзал за билетами для себя и Талиба.

Чтобы купить билеты, пришлось продать домашний ковер, сандал и оставшуюся от матери Талиба выходную паранджу.

Поезд Ташкент — Чарджуй, состоящий из разноцветных больших и маленьких вагонов, с черным приземистым паровозом, повез их в Бухару. Сначала из окна вагона были видны пригороды, голые тополя, пустые огороды, глиняные дувалы и дома. Потом потянулась пустая степь. Падал снег. В вагоне было холодно. Дядя и племянник сидели на гладкой крашеной лавке и кутались в лоскутные одеяла.

Вечером того же дня, говорили об этом позже соседи, к дому кузнеца Саттара подъехал удивительный темно-зеленый мотоцикл с блестящим никелированным рулем и множеством других блестящих частей. На баке мотоцикла был изображен прыгающий горный козел. С мотоцикла слез человек, одетый в кожаные штаны, кожаную куртку и с кожаной фуражкой на голове. Кожаный человек долго стучался в калитку, пока не вышли соседи, объяснившие ему, что кузнец Саттар угнан на работу в Россию, жена его умерла, а сын с дядей еще сегодня утром уехали в Бухару, в благородную Бухару. Кожаный человек почесал в затылке, сдвинул кожаную фуражку на лоб и уехал с улицы Оружейников.