Улыбка зверя

КОЛДУНОВ

Сидя на заднем сиденье просторной служебной машины и рассеянно поглядывая сквозь тонированные стекла на проносящиеся мимо дома, на толпящихся у остановок обывателей, на развешенные повсеместно предвыборные плакаты с его, Колдуновской, фотографией и короткой надписью под ней: “Порядок, закон, справедливость!”, — мэр города Черногорска, он же совладелец обогатительного комбината, пребывал в весьма встревоженном состоянии. Накануне вечером неизвестными пока лицами (прокурор Чухлый с особенным ударением произнес по телефону это слово “пока”), было совершено вооруженное покушение на коммерческого директора комбината Акима Корысного. Было отчего встревожиться. До сих пор мятежные волны взбаламученной городской жизни не выплескивались из определенных и расчерченных Колдуновым берегов и не взлетали так высоко. До сих пор сильные люди города сего пребывали в относительном покое и безопасности, наблюдая со своей высоты за тем, как там внизу, в мутных водоворотах и тинистых таинственных омутах крупные зубастые хищники пожирали более мелких, или же, объединившись в тесную стаю, мелкая тварь рвала на части тварь более крупную…

Все это было в порядке вещей, не нарушало общей гармонии мира и происходило в полном соответствии с законом естественного отбора, а закон Колдунов уважал и недаром упоминание о нем вставил в свой агитационный плакат. Теперь же происходило нечто, нарушающее установившийся порядок вещей, а порядок Колдунов уважал ничуть не менее закона, а может быть, даже и больше, недаром “порядок” на плакате стоял впереди “закона”… И правильно, ибо не закон устанавливает порядок вещей, а, скорее, установившийся порядок вещей просто-напросто фиксируется законом.

“Впрочем, к черту эти выверты и софизмы, — Колдунов скрипнул зубами. — Неважно, кто это сделал, важно — против кого! Какая-то сволочь подбирается ко мне, к комбинату, и сволочь эта, судя по ее наглости, достаточно сильная… То, что на Акима наехали из-за его личных финансовых делишек, маловероятно. Не исключено, что покушение могло быть случайным, никак не связанным с комбинатом, но это оставим пока за скобками, тут нужно просчитывать самые мрачные варианты”.

После недолгого размышления и сопоставления известных ему фактов Колдунов вынужден был придти к выводу, что самый мрачный, но он же и наиболее верный вариант — происки набравшего изрядную теневую силу гангстера Ферапонта.

В просторной приемной его уже поджидали начальник милиции Рыбаков и прокурор Чухлый, которые при его появлении разом вскочили с кожаного дивана. Однако мэр даже не удостоил их взглядом.

— Никого не впускать, — скомандовал он секретарше. — Ни с кем не соединять. А вы — ко мне! — бросил он перетаптывающимся стеснительно Рыбакову и Чухлому.

— Но, Вениамин Аркадьевич… — начала было секретарша, — тут из Москвы…

— Ни с кем, — отрезал Колдунов. — До особого распоряжения.

С этими словами он проследовал в служебный кабинет, а вслед за ним, уступая первенство друг другу, в дверь вошли Чухлый и Рыбаков.

— Ну что, субчики?! — тотчас набросился на них Колдунов, швыряя на подоконник портфель. — Расслабились на жирных харчах! Заелись, коты! Распустили шпану! Может, и на меня уже киллера готовят, я и не удивлюсь, если так…

Опытные в административных передрягах Чухлый и Рыбаков стояли потупясь, с одинаково скорбными лицами, держали под мышками одинаковые служебные папочки, молча пережидали первый выброс начальственной злобной энергии.

Покричав и побегав по кабинету две-три минуты, Колдунов действительно несколько сбавил тон. Уселся наконец в мягкое вертящееся на оси кресло с высокой спинкой, побарабанил пальцами по широкому столу.

— Докладывай, — мрачно кивнул Рыбакову.

Дородный начальник милиции, промокнул платком лысину, вытер лоб, шею, затем извлек из-под мышки папочку, раскрыл ее.

— Протокол, — объявил тупо. — Я, Вениамин Аркадьевич, выборочно… По сути… “Вчера, около половины одиннадцатого вечера в районе пересечения улицы Ленина и Свободы неизвестными лицами, которые, проявляя явное неуважение к нормам общественной нравственности и общепринятым моральным принципам…”

— Стоп-стоп-стоп! — замахал руками Колдунов. — Ты, Рыбак, не выделывайся, давай своими словами.

— Позвольте мне, — тщедушный Чухлый оттеснил Рыбакова и, поблескивая стеклышками тонких очков, выступил вперед. — Я, Вениамин Аркадьевич, скажу кратко. Итак, вчера вечером, около половины одиннадцатого, у элитного дома, где живет Корысный, его поджидали на машине. Машина, предположительно, белые “жигули”. Один сидел в кабине. Стреляли двое… Из пистолета-пулемета “люгер” и из “макарова”. Ждали долго, найдено двадцать два окурка от сигарет “парламент”… Корысный, видимо, чуял что-то, потому что мгновенно сориентировался и успел залечь за бетонный бордюр. Все тридцать пуль из “люгера” прошли мимо. Ранило слегка одну женщину, которая вышла с пивными бутылками. Раны легкие, осколки от разбитых бутылок…

— Черт с ней, с этой бабой, — прервал Колдунов. — Значит, Корысный чуял, по-твоему?

— Абсолютно уверен. Сиганул за бордюр моментально, как опытный десантник. Но все равно раны серьезные — одна пуля в голове, одна в легких… Пули от “макарова”. Тот, с пистолетом, видимо, профессионал, а второй — с пулеметом, так себе… Баба эта с бутылками подняла визг и преступники поспешили скрыться.

— Опять ты со своей бабой… Кто они? Предположительно…

— Пока неизвестно, — обиженным голосом встрял Рыбаков. — Пока, Вениамин Аркадьевич…

— Ты, Рыбак, со своим “пока” знаешь что! — рассердился Колдунов. — “Покакаешь” дома, а здесь нечего…

Чухлый понимающе усмехнулся и продолжал:

— Корысного увезли на “неотложке” в горбольницу. Сразу же провели операцию. Хотя врач говорит, что не жилец, но…

— Показания может дать, — сообщил Рыбаков. — Тут, правда, одна неувязочка получилась, но это так, между нашими службами… Внутреннее дело.

— Что еще за “внутреннее дело? — насторожился Колдунов.

— Да с утра, пока мы следователя из прокуратуры подбирали, у Корысного уже успели побывать ребята из РУБОП… Есть там двое молодцов…

“Этого только не хватало, — мрачнея лицом, подумал Колдунов. — Люди малоуправляемые, если им Аким что-нибудь лишнего про меня сболтнул, могут возникнуть трудности… Вдруг, докатится чего до Москвы?”

— Кто еще был у Корысного?

— Жена была, Ада Владимировна… Та еще с ночи не отходила.

— Жена, она и есть жена, — вставил свою реплику начальник милиции. — Жена, что муха, ничем не отгонишь…

— Вот что, лебеди вы мои, — подавшись вперед и ладонью указывая на стулья, тихо и серьезно сказал Колдунов. — Я пока сюда ехал, прикинул в уме кое-что…

Подчиненные уселись на указанные стулья и все трое доверительно сблизили головы.

— Общее положение в городе нам всем известно более-менее точно, — продолжал Колдунов все тем же заговорщицким тоном. — У нас три достаточно четко организованные банды. До сих пор игра шла по нашим правилам, но кто-то эти правила нарушил. Нарушил нагло и вызывающе. Ни “зареченские”, ни “шанхайцы”, по моему мнению, на это не способны. А вот “ферапонтовцы” — вполне реально…

— Так вы же сами, Вениамин Аркадьевич, советовали их не особо корчевать… — начальник милиции Рыбаков развел руками. — Председатель областного суда два месяца назад по вашему указанию десять человек оправдал…

— Да, — согласился Колдунов. — Но мы взращивали, так сказать, систему сдержек и противовесов. Чтобы они там внизу друг дружкой постоянно были заняты. А вышло так, что один противовес разросся чрезмерно, подмял под себя город. И у него появилось свободное время, чтобы оглядеться. Я помню, как этот Ферапонт начинал, и как мы могли придушить его в самом начале, но кто ж думал тогда, что дело дойдет до такого…

— Силами милиции их не одолеешь, — вздохнул Рыбаков. — У нас многие на его содержании, особенно младший состав…

— Младший состав? — саркастически усмехнулся прокурор Чухлый. — А кто уважаемому полковнику Рыбакову домик загородный строил? Кто председателя облсуда по Канарам развозил?

— На себя погляди, — обиженно и злобно засопел Рыбаков. — Кому проституток малолетних подсовывают? Кто их до синяков щипет?

— А кто видел? Кто видел? — встрепенулся Чухлый.

— Ладно, — сказал Колдунов. — Будет вам. У каждого свой грех. Дело беру под свой контроль. Ты, Рыбак, выставь в больнице охрану… Крепкую охрану.

— Уже! — откликнулся Рыбаков, злобно поглядывая на Чухлого.

— Хорошо, и чтоб больше ни одна муха к нему не просочилась. Пусть с ним работают твои люди из УВД. РУБОП мешать сюда ни к чему, они — спецслужба, люди отдельные, с нами не дружат… Ну да и пусть! Гордыня к хорошему не приводит. Ты, кстати, Чухлый, последи за ними, внимательно последи. Не надо раздувать скандал. Черт с ним, с Корысным, но тут на комбинат пятно ложится, а это уже честь города. Так что наша задача — потихоньку скандал замять. Никакой информации никому. Если вскроется что-нибудь, звоните мне по прямому… Ступайте.

Некоторое время после ухода представителей правоохранительной власти Колдунов сидел в задумчивости, затем встал, прошелся по кабинету, остановился у окна. Внизу кипела городская жизнь, битком набитый трамвай на противоположной стороне площади выворачивал на улицу Металлургов, направляясь к комбинату, двигались по кругу легковые автомобили, толпа людей на переходе ожидала зеленого сигнала. Памятник Ленину стоял посередине площади и указывал рукой на знаменитый комбинат. Два черных джипа остановились у подъезда мэрии…

Все было как обычно, и все же Колдунова не покидало чувство тревоги, которое не развеял разговор с друзьями детства — прокурором города и начальником милиции. Надвигалась какая-то серьезная опасность и следовало к ней как-то подготовиться, предупредить вероятные неприятности, принять превентивные меры… Может быть, самому съездить в больницу к Акиму Корысному, поговорить по душам, попытаться выяснить, в конце концов, откуда ждать удара? Но визит его вызовет нежелательные толки, нельзя… Пусть уж Рыбаков разбирается сам. Плохо, что у Акима были рубоповцы, ибо серьезных рычагов воздействия на данную организацию у Колдунова не имелось. Конечно, от мэра очень сильно зависела бытовая жизнь сотрудников, и с этой стороны можно было бы оказать определенное воздействие, но люди, по словам того же Рыбакова, там упертые, идейные…

— Вениамин Аркадьевич, — приоткрыв створку дубовой двери, окликнула его секретарша. — Тут к вам посетители… Бизнесмены…

— В шею, — не оборачиваясь, приказал Колдунов.

— Они настаивают, — робко сказала секретарша. — Очень настаивают…

— Я же сказал, в шею! — раздраженно повторил Колдунов, поворачиваясь к ней лицом.

— Вениамин Аркадьевич? — внезапно произнес тихий мужской голос с мягкой, но властной интонацией и вслед за тем Колдунов увидел, что в кабинет его, оттеснив секретаршу, входят двое плотных мужчин.

Оба были примерно одного возраста и одного роста, крепко сбитые, коротко стриженные, одетые в прекрасные костюмы. Несмотря на то, что один из них был темноволос, а другой блондин, даже и внешне они были очень похожи друг на друга, но сходство это было, скорее, профессионального свойства, нежели природного, а по тому, как одинаково у обоих были чуть сплющены носы, Колдунов определил в них боксеров. Качество же одежды и золото элегантных часов говорило об их принадлежности к категории обеспеченной, весьма обеспеченной…

“Наверняка, один из них и есть Ферапонт. Вот оно! Начинается… — пронеслось в голове Колдунова. — Легок черт на помине…”

— Хорошо. Прошу, — сказал он по возможности ровным голосом, указывая посетителям на стулья.

— А нельзя ли, уважаемый, Вениамин Аркадьевич, поговорить нам в комнате отдыха? — сказал блондин. — Дело, с которым мы пришли, слишком серьезно и требует разговора обстоятельного…

— Танюша, приготовь кофе, — приказал Колдунов секретарше.

— Мне — чай, если позволите, — мягко произнес блондин.

— Отчего же… Два кофе, один чай, — распорядился Колдунов и секретарша, не скрывая своего удивления, скрылась за дверью.

— Прошу вас в комнату отдыха, — Колдунов провел гостей в угол кабинета, мягко разошлись створки, и они оказались в небольшой уютной комнате с мягкой мебелью, большим телевизором и резным журнальным столиком.

— С кем имею честь, господа, и по какому вопросу? — усадив гостей на угловой диван и расположившись в кресле напротив, вежливо поинтересовался Колдунов.

— Мы, уважаемый Вениамин Аркадьевич, посетители не совсем обычные, — начал блондин.

— Я, господа, догадываюсь, что вы посетители не совсем обычные, — согласился Колдунов. — Но хочу вас предупредить…

— Потом, потом, — властно перебил блондин. — Прежде всего, позвольте представиться. Сергей Иванович Урвачев, частный предприниматель. Мой друг и коллега — Егор Тимофеевич Ферапонтов.

При этих словах блондин, не вставая, слегка склонил голову. То же самое проделал и темноволосый.

“Ага, — подумал Колдунов. — Первый ход я угадал… Теперь, внимание!..”

— Очень приятно, — произнес он и тоже слегка качнул головой. — Итак, господа…

— Дело, в общем-то, если внимательно его рассмотреть, одновременно и сложное и очень простое, — продолжил Урвачев. — Если бы я хоть на миг усомнился в ваших деловых и всех прочих способностях, я бы начал издалека, но, думаю, с вами, уважаемый Вениамин Аркадьевич, можно обойтись без ненужных предисловий. К тому же мы с вами люди конкретные.

— Так, — внимательно поглядев в холодные светлые глаза собеседника, поощрил Колдунов.

— Речь пойдет о комбинате, — выдержав долгий взгляд мэра, тихо сказал Сергей Урвачев. — И о вашем участии в его деятельности.

Колдунов хотя и ожидал услышать нечто подобное, крепко сжал губы и сцепил кисти рук.

— Так, — снова сказал он, но теперь голос его прозвучал с чуть заметной хрипотцой.

— А ведь вас обманывают, уважаемый Вениамин Аркадьевич, — сочувственно произнес Урвачев. — Крепко обманывают. Мы не то, чтобы организация благотворительная, но в таких обстоятельствах просто не могли пройти мимо и оставить подобную вопиющую несправедливость без внимания.

“Мягко стелет, сучонок, — пронеслось в голове у Колдунова. — Но в самую суть проникает. Насчет обмана все правильно. Интересно, какой процент берут эти молодчики за услуги…”

— Мы можем вам помочь, Вениамин Аркадьевич, — продолжал Урвачев. — Причем, поверьте мне на слово, от нашего взаимного партнерства выгода будет обоюдная. Повторяю, мы не из благотворительного общества, но чувство справедливости в нас развито неимоверно. Не правда ли, Егор Тимофеевич?

Ферапонт с достоинством кивнул.

В дверь легко постучали.

— Входи, Танюша! — крикнул Колдунов.

Секретарша проворно расставила чашки на столике, налила из кофейника две чашки, взялась за чайник…

— Позвольте, я сам, — мягко перехватил ее руку Урвачев.

Секретарша молча удалилась.

— Я, пожалуй, выпил бы рюмку коньяку, — прогудел Ферапонт. — Не могу пить кофе без коньяка…

Колдунов взял в руки плоскую коробочку, надавил на кнопку. Тотчас из угла выкатилось посверкивающее сооружение на трех ножках, увенчанное большим глобусом. Подкатившись прямо к столику, сооружение с тихим жужжанием остановилось, верхнее полушарие глобуса распахнулось, а в недрах обнаружилось несколько бутылок…

Даже Ферапонт, привыкший ко всякого рода причудливым бытовым штучкам, ошарашенно причмокнул.

— Распоряжайтесь сами, — сказал Колдунов. — Там французский, армянский…

Ферапонт занялся исследованием недр, а Урвачев, отхлебнув глоток душистого чая, продолжил:

— Изучая существо дела, письменные свидетельства, аудиозаписи и видеопленки, нам поневоле пришлось проникать в детали. В довольно, я бы сказал, неприглядные детали… Вы уж извините нас великодушно, Вениамин Аркадьевич, но профессия наша сродни профессии врача и священника. Нас не нужно стесняться… Но порой факты вашей биографии настолько, настолько… — Урвачев поднял руку и пошевелил пальцами, подыскивая нужное слово…

— Об этом не стоит много говорить, — перебил Колдунов, наконец-то полностью овладев собой и чувствуя в себе покойную и уверенную силу. С этими людьми можно было обсуждать щепетильные проблемы без экивоков, прямо, важны были только их условия…

— И все же позволю себе остановиться кое на каких фактах, — упрямо произнес собеседник. — Горестная весть донеслась до нас: совершено покушение на вашего, так сказать, доверенного менеджера — господина Корысного…

Колдунов подобрался.

— Логично бы было ему посочувствовать, — вздохнул Урвачев, — но вот извольте посмотреть эту папочку, его труды, его хобби…

Колдунов принял папку, пролистал бумаги, от которых его пробил пот. Сукин сын, оказывается, кропотливо собирал на него компру!

— Вероломная шельма этот ваш… — начал Урвачев, но хозяин кабинета резко прервал его:

— Об этом не нужно много распространяться… Я все понял. В частности, то, что вы, насколько могу судить, все эти годы не сидели, сложа руки. Кстати, только сидя на печи можно было остаться без греха. Всякий деловой человек поневоле вынужден был преступать некоторые архаические нормы…

— Это верно, — учтиво согласился собеседник. — И ничего постыдного в этом не вижу. Правила и законы переходного периода несовершенны. Другое дело — законы нравственные. У нас есть все основания говорить в данном случае и о явных признаках морального разложения, — нейтральным тоном заметил он, и, чувствуя, что несколько перегибает палку, поспешил закруглиться: — Это, впрочем, совершенно несущественно! Не будем больше отвлекаться на пустяки…

— Дело говори, — не выдержал Ферапонт. — Цифры давай…

— Повремени с цифрами, Егор Тимофеевич, — продолжал Урвачев. — Хочу вам сказать честно, Вениамин Аркадьевич, была у нас мыслишка прихватить с собой записывающую аппаратуру, но по здравому рассуждению мы эту мыслишку отвергли сразу… Во-первых, подло, а во-вторых, и так материала достаточно… Но к делу, к делу… Выяснили мы, что вас, говоря по-простому, надувают. Ваши двадцать процентов акций — крохи. Шестьдесят-то в Москве находятся, в руках недостойных. Кроме того, основные потоки капиталов минуют вас непосредственно, и опять-таки оседают в Москве на чужих счетах, а тут речь идет уже совершенно не о крохах…

— Ваши предложения, — сухо перебил Колдунов.

— Предложение наше самое что ни на есть взаимовыгодное. — Лицо Урвачева стало каменным, голос утратил мягкость. — Американцу довольно десяти процентов. Он пойдет на это, поскольку в данный момент условия ему сможете диктовать вы. Москву мы отсекаем напрочь. Все остальное — в равных долях между вами и нашей фирмой. По самым скромным подсчетам, ваше благосостояние по меньшей мере утроится. Без всяких усилий с вашей стороны.

— Как… отсекаем?

— Это наши проблемы. Мы ведь даже не спрашиваем вас, кто и чем в Москве заправляет, не правда ли? Далее. Мы кровно заинтересованы в том, чтобы ваше доброе имя не пострадало ни в малейшей степени. Ваше доброе имя — это и наше доброе имя, вот как стоит вопрос. Кроме того, на носу выборы…

— Да, выборы, — машинально откликнулся Колдунов, переваривая полученную информацию. В ушах его шумело.

— И сейчас вы озабочены тем, как из народа сделать электорат, — многозначительно заметил Урвачев. — И вообще, так сказать, омандатиться…

— Победу на выборах мы вам гарантируем, — развязным тоном пообещал Ферапонт.

— Хорошо, — сказал Колдунов, приходя в себя. — Ваши условия, в принципе, серьезных возражений не вызывают. Но хотел бы оговорить вот что. Мое имя не должно прямым образом…

— Дорогой Вениамин Аркадьевич! — Урвачев даже привстал с дивана. — Неужели вы думаете, что мы такие идиоты? Конечно, конечно… Ведь само дело требует того, чтобы все выглядело благопристойно и цивилизованно. Так что не волнуйтесь и не беспокойтесь. Но кое-какая подмога нам от вас на первых порах потребуется. Добрый совет, подсказка… В частности — некоторая уточняющая информация по Москве…

— Послушайте! — Колдунов горделиво вздернул голову. — Здесь принимаются политические решения, молодые люди. И если вы не уясните себе этот факт, говорить более нам не о чем! Уточняющая информация? Вы о чем? Кто я, по-вашему?! А?! — Он и в самом деле распалился, не испытывая перед этими наглецами ни малейшего страха. Да и кто они для него? Те же шестерки… Как правильно он сделал, что принял этих гангстеров! Теперь наконец-таки все поставлено на место. Теперь он вновь на коне и полностью контролирует ситуацию. И вывод такой: они, эти убийцы, отныне станут боготворить его, а уж о каких-либо покушениях и инсинуациях и думать-то глупо! Он нужен им, как воздух, он — их “крыша”!

— Вы нас не совсем правильно поняли, — виноватым голосом пояснил Урвачев. — Просто… мы хотели бы с вами посоветоваться… Как с человеком огромного жизненного опыта…

— И еще, — жестко продолжил Колдунов. — Тут не клуб интересных встреч, и я очень недоверчиво отношусь к персоналиям, отвлекающим меня на мелочи…

Гости поднялись с дивана. Урвачев протянул Вениамину Аркадьевичу руку, произнес:

— Спасибо за внимание. Еще раз убедились, что во главе города — умнейший и конкретный человек. Прошу вас принять нас после того, как Егор Тимофеевич, — кивнул в сторону Ферапонта, — вернется из командировки в столицу.

— Время — деньги, — обронил Колдунов.

— Поняли, разрешите откланяться…

Вениамин Аркадьевич проводил гостей до приемной. Расстались дружески, с улыбками и рукопожатиями.

Краем глаза Колдунов увидел привставшего со стула посетителя, который до сей поры скромно сидел у дверей приемной. Что-то очень знакомое почудилось ему в облике этого человека, память судорожно напряглась в попытке узнавания пришедшего, но через миг, как это всегда бывает, лицо, показавшееся мучительно знакомым, стало совершенно чужим. Невысокий, лысоватый мужчина лет пятидесяти, внешность самая заурядная, расхожая, одет как плебей… Наверняка, на митинге каком-нибудь видел, или на встрече с избирателями, подумал Колдунов и произнес с ледяной строгостью:

— Вы — ко мне?

Незнакомец отрицательно покачал головой и поспешно вышел из приемной.

— Чудак какой, — усмехнулся Колдунов и подмигнул секретарше. — Изобретатель?

— Не сказал, — ответила секретарша.

Вениамина Аркадьевич вернулся за свой рабочий стол. На сердце его было тревожно, но в то же время он чувствовал, что дело, в которое он вступил только что, в общем-то, дело верное. Нужно соблюдать осторожность, быть начеку, подвергать каждый шаг свой жесткому анализу, но ко всему этому Колдунову было не привыкать.

Он встал из-за стола, подошел к окну. Два черных джипа медленно выезжали на круг площади, где высился спиной к зданию мэрии каменный истукан, упорно не замечающий подвижной и переменчивой жизни и простиравший над осмеявшей и презревшей его страной указующую руку, внутри которой ржавел, видимо, поддерживающий арматурный штырь.

Колдунов перевел взгляд на белую колокольню, легкое растрепанное облачко, летевшее над соборной площадью и беззвучное голубое пространство летнего неба. Великолепные окна поглощали всякий звук, а потому движущийся и суетящийся внизу город казался безмолвствующим муравейником.

“Итак, пока все идет гладко, — думал Колдунов, возвращаясь в свое кресло. — Но кое-какие предохранительные меры следовало бы предпринять… Ч-черт! — вздрогнул он, припомнив лицо давешнего молчаливого посетителя. — Я ведь с ним точно где-то встречался… Что за ерунда?..”

Он снова поднялся и вышел в приемную.

— Танюша, а фамилии своей он не назвал?

— Кто?

— Ну этот… — Колдунов кивнул на опустевший стул.

— Прохоров… — в раздумье произнесла секретарша. — Нет, не Прохоров… Что-то похожее… Призоров? Или Прозоров, что-то в этом роде…

— Прохоров… Призоров… Прозоров… Прохоров, — бормотал Колдунов, словно пробовал на слух фамилии, и при этом ему казалось, что соверши он еще одно маленькое усилие и — наверняка вспомнит что-то очень важное, однако мучительно знакомый образ, помаячив смутно, не обретал ясности, стремительно ускользая, становясь чужим и безликим.