Улыбка зверя

СОРАТНИКИ

Сергей Урвачев поджидал Ферапонта на недавно приватизированной ими турбазе, расположенной неподалеку от Черногорска. Он приехал сюда заранее, выставил охрану по периметру территории, успел пробежать по тенистым лесным дорожкам свои ежедневные десять километров, навестить тренажерный зал, оборудованный по последнему слову спортивной техники, и теперь маленькими глотками пил ледяную минеральную воду в уютном предбаннике турбазовской сауны.

Рвач тщательно поддерживал свою спортивную форму, принципиально не употреблял никаких, даже самых дорогих и патентованных спиртных напитков, не курил. Все эти маленькие удовольствия жизни он благоразумно оставлял другим, по собственному опыту зная, что слишком часто именно эти маленькие удовольствия приносят людям большие неприятности, ломают самые головокружительные карьеры и разбивают самые устроенные судьбы.

Он также строго и внимательно следил за “нравственным” состоянием своих подчиненных и если замечал в ком-нибудь из “шестерок” признаки морального вырождения, то есть нарушения меры в употреблении все того же спиртного или, упаси Бог, тягу к наркотикам — излишества эти пресекались им решительно и строго, зачастую — вместе с жизнью провинившихся.

В настоящее время Рвач пребывал в бодром и деятельном состоянии духа, ибо дело, которое он собирался обсудить с Ферапонтом, складывалось как по нотам. А самое приятное состояло в том, что ноты эти расставил по линейкам именно он, Сергей Урвачев, и пока что ни одна из них не сфальшивила.

“Ай, да Моцарт! Ай да молодец!” — с полным основанием мог бы воскликнуть теперь Урвачев, и если продолжить этот условный ряд образов, то с таким же точно основанием друга своего Ферапонта он мог отнести к разряду “Сальери”. Конечно, Ферапонт был более твердым, сильным и волевым, нежели Урвачев, но зато напрочь лишен того вдохновения и творческой импровизации, которыми обладал он. В этом смысле бандиты прекрасно дополняли друг друга, но тем не менее, уже не один раз возникали между ними пока еще ясно не высказанные разногласия. Пока еще они не могли обойтись без тесного сотрудничества друг с другом, но в любом случае у каждого имелся под рукой хрустальный бокал с ядом, приготовленный для любезного соратничка…

Отчетливое осознание данного прискорбного факта покуда еще не мешало Рвачу, сидевшему в удобном кресле и потягивающему минералочку, испытывать ни с чем не сравнимое удовлетворение творца от хорошо сделанной и почти уже завершенной работы, плодами которой он предвкушал поделиться с другом Ферапонтом.

Все началось месяц назад, здесь, на турбазе, в этом же предбаннике, похожем на великосветскую гостиную, где они с Ферапонтом в очередной раз подводили промежуточные итоги своей совместной деятельности.

Обсудив текущие вопросы, укомплектовав поредевшие списки бойцов новобранцами, заделав бреши недоговоренностей и просмотрев рутинные бухгалтерские отчеты, они, внезапно взглянув друг другу в глаза, подумали об одном и том же, тут же проникнувшись этим своим взаимным мистическим пониманием тех туманных устремлений, о которых ранее и не заикались…

После невольно возникшей паузы Урвачев, облизнув губы, сказал:

— Да, Ферапонт, и я того же мнения…

— Откуда ты знаешь, о чем я подумал? — настороженно спросил Ферапонт.

— Знаю… Потому что сам об этом давно уже думаю и даже имею кое-какие планы.

— Комбинат?

— Абсолютно верно. Все наши точки, все наши рынки и магазины, все это копейки по сравнению с комбинатом. Есть достоверная, хотя и очень неполная информация о том, что там крутятся громадные бабки, и крутят эти бабки какие-то ушлые фраера …

— Колдунов, — обронил Ферапонт, имея в виду мэра города, бывшего главу местной металлургической промышленности. — У него, по моим данным, большой кусок акций…

— Это — само собой, — согласился Урвачев. — Но Колдунов сошка, главный хозяин — в Москве. Вопрос, как и с какого боку подступиться к этому делу?

— К Колдунову не подъедешь, Рвач… Он мэр, реальная власть. Кое-какой компромат мои людишки на него собирают, но все это так, слезы. Бабы, пьянки, пикники, мелкие финансовые махинации… Внедрить бы к нему верного человечка, но как? Вот в чем сложность…

— А вот тут все как раз очень даже просто, — сказал Урвачев. — Ты мне не поверишь, Ферапонт, но верный человечек уже давно внедрен… Очень давно! — Проговорив эти слова, Рвач хлопнул себя ладонями по коленкам и рассмеялся, с удовольствием наблюдая за реакцией собеседника. Реакция была именно такой, какую он и ожидал увидеть.

Глаза Ферапонта настороженно сузились, в них мелькнул тревожный огонек, он откинулся в кресле и приблизил к губам рюмку коньяка. Было заметно, что его неприятно поразила самодеятельность напарника, который без его ведома и согласия самостоятельно и втайне осуществляет такую серьезную операцию. Удручало еще и то, что он, Ферапонт, ведя постоянную слежку за соратником и более-менее точно зная о главных его движениях, не имеет ни малейшего понятия о том, когда и как Рвач внедрил к Колдунову своего агента, и кто, в конце концов, сам этот агент…

— Эх, Ферапоша! — воскликнул наконец Урвачев. — Знаю, какие сомнения тебя гложут в эту минуту. Не сомневайся, брат, как раз тут все у меня чисто… Вот слушай-ка мой план. Есть у них там на комбинате один человечек по имени Аким Корысный…

— Знаю, коммерческий директор, — хмуро перебил Ферапонт.

— Именно, — согласился Урвачев. — Вот он-то и есть наш агент. Вернее, наш будущий агент. Мужичок слабый, алчный, да и сама фамилия его говорит о том, что тип это корыстолюбивый, то есть по всем параметрам — наш клиент. Баба у него молодая, а когда у пожилого мужика баба молодая, то это значит, друг мой Ферапонт, что мужик этот имеет роковую и неизбывную слабину. Молодая баба больших затрат требует, и моральных, и физических, а самое главное — материальных! Дам тебе хороший совет, друг мой — никогда, Ферапоша, состарившись, не женись на молодой, весь век оставшийся жалеть будешь…

— Слушай, Рвач, не трепись… — перебил Ферапонт. — Хрена мне твои советы, дело говори…

— Так вот, — продолжал Урвачев. — Корысного этого я уже исподволь обмял и общупал, все характеристики на него собрал. Он хотя и при солидной должности, но на вторых ролях. А вторые роли, знаешь сам… Рано или поздно мысли ему в голову начинают лезть разные, в том числе и очень, доложу тебе, нехорошие мысли…

Взгляды Ферапонта и Рвача на миг перекрестились.

— Нет, Ферапонт, не думай, — успокоил Урвачев. — Нас это не касается, мы же с тобой в равных долях и у нас все на доверии… Потом: чего я напрочь лишен — так это — зависти. И твердо понимаю: рука у тебя тяжелее и братву так, как ты, мне не обуздать. Тут у тебя талант… Бесспорно. А вот у него как раз наоборот, тщеславный он человечишко, отчего и мыслями темными тяготится… Платят ему по обычным житейским меркам замечательно: домик о трех этажах за городом имеется, квартира на улице Ленина, счет в банке, да и дома наверняка кое-какая наличность в укромном месте… Радостно живет человек, можно сказать, благоденствует. И ему бы Бога молить, свечки в храме ставить ежедневно да с женой своей любезничать…

— Короче, Рвач, — раздражаясь велеречивостью друга, не выдержал Ферапонт.

— Эх, Ферапонт, не читаешь ты художественных книг, не повышаешь культурный уровень и говорить с тобой трудно. Тут ведь важна именно художественная сторона дела… Ну ладно, короче так короче… Надо отдать ему “Скокс”. Любимую нашу компанию…

— Как отдать “Скокс”? — не понял Ферапонт. — За какие такие заслуги?

— А вот слушай дальше… Мы этому честолюбивому человечку предложим хороший кусок, и он его заглотит. Заглотит как миленький, не сомневайся. Должность у него такая, что он все видит и может сравнивать. Сколько ему, честному и трудолюбивому, перепадает от комбината и сколько уходит другим, которые этого никак не заслужили. И он в обиде, в большой обиде, Ферапонт, уж поверь мне, я людей чую, а особенно — гнилую их сторону. Зависть его гнетет, вот что. Зависть и чувство несправедливости от того, что ценят его мало. Нет человека, который был бы вполне доволен тем, как его ценят другие. И с этой стороны надо подъехать тонко, войти к нему в доверие. Так, мол, и так, уважаемый Аким Борисович, много о вас наслышаны, в том числе — о ваших необыкновенных талантах в области решения финансовых проблем. Не могли бы вы оказать законопослушной и процветающей фирме “Скокс” небольшую консультацию в одном дельце… А дельце-то простое, пустяковое… И гонорар ему, финансовому гению, соответственно его представлениям о своей ценности предоставим, да еще и с солидной надбавкой и с премиальными. И лести, побольше лести, тут уж скупиться никогда не надо… Через недельку еще одна консультация и еще один гонорарчик… Жене пустячок какой-нибудь… Вот человек и на поводке.

— Складно, — одобрил Ферапонт, начиная понимать комбинацию.

— Ну, а спустя некоторое время, уже на правах лучшего друга, в частной беседе сдать ему “Скокс” в полное личное пользование. Мол, дорогой Аким Борисович, у нас столько иных направлений деятельности, что до “Скокса” руки не доходят, а поскольку вы уж проявили себя с самой лучшей стороны, то берите и владейте. Отдавайте нам тридцать процентов, а остальное ваше — расчетные счета, печати, склад с остатками имущества, лицензия на внешнеэкономическую деятельность и прочее… Будьте добрым и рачительным хозяином.

— Он с комбината не уйдет, — заметил Ферапонт.

— А и не надо! — воскликнул Урвачев. — Именно так он скажет: я, дескать, не уйду с комбината… А мы ему подпоем: одно другому не мешает, там вы служащий, здесь — хозяин, но везде, уверены, справитесь с вашими-то талантами…

— Понял, — согласился Ферапонт. — “Скокс” он берет, начинает разворачиваться, а тут…

— А тут через три дня приходят наши молодцы и говорят: “Хозяин, у вас взят кредит в нашем банке, процент растет, надо платить…” И документ ему соответственный в нос, и срок уплаты, и счетчик… Ага? Он начинает метаться, но все по закону, комар носа не подточит. Всего имущества у него едва ли на треть кредита хватит, значит — смерть… Он кидается к другу задушевному, а друга след простыл… И вот тут надо навести на него побольше жути, продержать его пару-тройку дней в полном одиночестве, чтоб подумал о жизни, чтоб сломался окончательно. Но не пережать, последить за ним, а то сдуру повесится или в органы побежит. А времена сейчас другие — и фээсбэшники на нас зубы точат, и РУБОП этот… Существовали бы они в начале девяностых, преподавали бы мы с тобой, Ферапоша, мальчикам и девочкам физкультуру в средних школах… Но, впрочем, отвлекся. Насколько я его понял, ни того, ни другого делать он не станет. И вот в самый отчаянный миг даем ему гудочек по телефону: “Вы приглашаетесь в банк для переговоров о возможности компромиссного решения…” У него руки-ноги затрясутся, надежда взыграет, а от такой надежды человечек еще больше слабнет и мягчает. И вот тут, друг мой Ферапонт, мы и снимаем с него всю информацию о самых потаенных делах комбината…

— Может упереться, — засомневался Ферапонт.

— И упрется! — подтвердил Урвачев, рубанув ребром ладони воздух. — А как же! В первую минуту — разумеется! Он же честный и порядочный человек, а не предатель. Но мы разъясним ему, что предавать-то он будет подлецов и негодяев, которые не оценили его, которые наживаются на страданиях честных людей, нагло разворовывая народную собственность. А сдать воров и преступников каждый честный человек просто обязан…

— К… кому обязан? — произнес Ферапонт растерянно, но Рвач, оставив сей праздный вопрос без внимания, взял со стеклянного столика трубку радиотелефона, нажал кнопочку “1”, и тут же распахнулась входная дверь, и в проеме ее появилась сама предупредительность и внимание, олицетворенные в долговязой, с бритой лопоухой головой “шестерке”, — новому выдвиженцу Ферапонта.

— Слушаю, Сергей Иванович! — выдохнул холуй, чье имя Рвач помнил весьма смутно. При этом слуга каким-то образом умудрился вытянуться в струнку и одновременно почтительно ссутулиться.

— Э-э, как тебя там… Сауна готова?

— Как можно, Сергей Иванович? — “шестерка” изобразил в голосе некоторую обиду, самую, впрочем, легкую, чтобы не рассердить высокое и непосредственное во всех смыслах начальство. — С утра держим пары… Всегда наготове. В лучшем виде. Для того и приставлены.

Урвачев с интересом пригляделся к отрывисто рапортующему человеку. Явно не из шпаны, лукавоглаз, с короткой острой бородкой и стриженными усами, делавшими его очень похожим на творца отечественной соцреволюции.

— Хорошо работаем, продолжай в том же духе… — великодушно произнес Рвач. — А вот манеры у тебя какие-то странные, ты откуда здесь взялся такой?

— Владимир меня зовут, — почтительно представился человек. — Кто такой? Прежде находился при партийных банях, Сергей Иванович, при самых, так сказать, высочайших сферах, обслуживал таких клиентов, таких боссов, что до сих пор дрожь в коленках при одном воспоминании…

— Это цековских, что ли? — заинтересовался Урвачев.

— Угадали! — воскликнул Владимир. — Проницательным вашим умом в самую сердцевину попали, не примите за фамильярность…

— Это тебя там таким манерам обучили? — усмехаясь, спросил Урвачев.

— Снова в точку! Снова в самый пятачок! — Владимир от восхищения всплеснул руками. — Старая школа, Сергей Иванович, старая закалка. Никак не могу вытравить коммунистической заразы, въелась подкожно…

— А у тебя, часом, не Ильич ли отчество? — перебил Урвачев. — Владимир Ильич… Уж больно ты на Лысого смахиваешь…

— А-а! — Лицо Владимира болезненно сморщилось в угодливой улыбочке от прозорливости собеседника. — Именно так! Более того — Ульяшов! Вынужден был в течение тридцати лет скрывать истинную фамилию, довольствуясь скромным псевдонимом — Питюков… Неловко, знаете ли, члены Политбюро, а при банях у них, сами понимаете…

— Политбюро? — не поверил Урвачев. — Ты что-то тут…

— Поинтересуйтесь у господина Ферапонтова Егора Тимофеевича, — кивнул в сторону своего патрона Владимир Ильич. — Он вам всю мою историю подтвердит. Он меня разыскал и со дна жизни поднял, из самого, можно сказать придонного ила выкопал… Зубы мне вставил, — при этом шестерка клацнула великолепной фарфоровой челюстью. — Берегу, как высшую ценность, не всякую пищу теперь приму, а прежде чем на зуб положить, тщательно исследую… О, Егор Тимофеевич великой доброты человек! Профессию мою востребовал и к месту приставил… А уж я всем призванием своим, всем опытом многолетним, со всей, так сказать, душевной отдачей, сколько моих сил…

— Так ты банщик? — подытожил Урвачев.

— Массажист — высший класс! — подтвердил Ферапонт. — Сегодня сам убедишься.

— Ладно, служивый, — вздохнул Урвачев, которому стал уже надоедать словоохотливый банщик. — Принеси мне еще бутылочку минеральной и ступай, следи за парами…

— Слушаю, Сергей Иванович. — Владимир Ильич поклонился и стремительно помчался исполнять приказание.

— Ведь бывший стукач комитетский… — глядя на захлопнувшуюся дверь, произнес с укоризной Урвачев, обращаясь к товарищу. — Ты кого греешь в сауне нашей?

— И чего? — потянулся Ферапонт в кресле. — Из бывших, списанных в утиль… Обслуга, информатор… Он мне и сам признался. Зато — профессионал. Такие и нужны. Да и куда ему от нас? Опять в утиль?

Урвачев рассмеялся:

— Грамотно… — Спросил после некоторой паузы: — А где ты этого чудика выкопал?

— Нынче человеческие помойки богаты талантами, — рассеянно отозвался Ферапонт. — Пестовала их Советская власть, холила, а после — как бульдозером… Золотое дно эти помойки, если с умом к ним… А комитетчик ли бывший или мент — мне, к примеру, без разницы. Мне главное — специалист… А что воры и всякий блатняк на них как волки на псов щетинятся — даже забавно от глупости такой. Ну, дай вору государственную власть. Как он ее сохранит и удержит без полиции и госбезопасности? И кого назначит возглавлять данные ведомства? Да своих же годами проверенных братков! И не откажутся те от чинов и погон, и с энтузиазмом начнут идейных прошлых подельничков по тюрьмам рассовывать… Не согласен?

Урвачев, рассеянно кивнув, вновь поднял трубку телефона, нажав на ней на сей раз цифру “3”. Спросил отрывисто:

— Чисто?

— Абсолютно! — донесся ответ.

Это значило, что охрана проверила турбазу сканером, не обнаружив никаких внешних и внутренних признаков наличия подслушивающих устройств.

— Порядок? — вскинул на соратника голову Ферапонт.

— Пока — да… — философски вздохнул тот. — Так вот насчет Корысного…

— Ладно, пошли в парилку. — Ферапонт привстал с кресла. — Там и добазарим. Там уж точно… никаких “жуков-клопов”.

Парилка и в самом деле была оборудована тщательно и надежно, а потому все самые серьезные разговоры велись, по преимуществу, за ее дверью, проложенной изнутри толстой листовой сталью. Стены, полы и потолки представляли собою глухой стальной куб, обшитый осиновой вагонкой, так что никакая подслушивающая аппаратура, никакой самый уникальный сканер не мог вытащить из-за этих стен ни единого звука и слова.