Умеренность. Путь к свободе, мудрости и величию

Тело — лишь одна из точек приложения самодисциплины. История изобилует талантливыми людьми — спортсменами, творцами, руководителями, — которые полностью владели своей физической формой, но не справлялись с прочим. Не имеет значения, насколько дисциплинированно мы следим за качеством еды и режимом сна, если мы рассеяны, мнительны, поддаемся искушениям, импульсам, инстинктам или вечно всем недовольны.

Так жить нельзя: невоздержанность не позволяет человеку полностью раскрыть потенциал и обрекает на вечные страдания. Настоящий самоконтроль означает умеренность не только в действиях, но и в мыслях, чувствах, поведении в мире хаоса и сумятицы. Если на то пошло, эти качества даже важнее.

Кто-то сострил в адрес Франклина Делано Рузвельта, что у того «интеллект второго класса и характер первого класса». Если учесть болезнь тела Рузвельта, то истинность этого замечания тем более показательна: характер — это все. Разум и сердце образуют своего рода штаб, который управляет нашей жизнью. Миллионы лет эволюции обеспечили нам эти дары. Будем ли мы управлять ими как инструментами? Или позволим им дергать нас, как марионеток? Решать вам.

Владеть собой

Можно сказать, это было в ней с самого начала. И Черчилль определенно это увидел.

После первой встречи с малышкой, которой суждено было стать великой королевой Елизаветой II, дольше всех правившей Великобританией, он отметил: «В ее внешности власть и задумчивость, поразительные для ребенка».

Впрочем, престол тогда находился от нее примерно в двух с половиной десятилетиях, по другую сторону мировой войны и кризиса с отречением. То, что Черчилль уловил в тот день, было начатками характера, создавшего невероятную жизнь, полную самоконтроля, служения и настойчивости. Подобную ментальную и эмоциональную дисциплину редко можно было увидеть до или после в залах грандиозных дворцов, особенно у 25-летних людей, внезапно получивших императорскую власть.

Мы хотим думать, что лидеры — смелые, дерзкие, харизматичные и вдохновляющие люди. Мы ожидаем, что они будут честолюбивы, и даже прощаем им трагические недостатки или тревожные пороки, пока они побеждают или развлекают нас. Это, без сомнения, делает лидеров привлекательными, но в этом ли верный рецепт стабильного и устойчивого управления? Для нации, бизнеса, спортивной команды? Но что еще более важно, единственный ли он?

Платон имел в виду другой идеал, требуя монарха, который был бы «молод, памятлив, способен к учению, мужествен и от природы великодушен; пусть, кроме того, душа этого тирана обладает теми свойствами [умеренностью], которые, как мы сказали раньше, сопровождают каждую из частей добродетели; только тогда от остальных его свойств будет польза»[100].

Королевских кровей девочка, родившаяся в 1926 году, не была прямой наследницей престола и не имела особой надежды его занять. И конечно, мало кто считал Елизавету воплощением идеала античного философа. Дочь второго сына короля Георга V очутилась на троне вследствие стечения обстоятельств. Ее дядя Эдуард VIII опрометчиво отказался от короны ради женитьбы на дважды разведенной женщине, симпатизировавшей нацизму, а его брат и отец Елизаветы Георг VI[101], вступивший из-за этого на престол, рано умер.

Что бы Черчилль ни разглядел в ней в детстве, на что бы давным-давно ни надеялся Платон, но ей пришлось совершенствоваться, превращая себя в ту самую королеву Елизавету — одну из самых почитаемых и стойких фигур на планете.

Со дня коронации Елизавета будет, как часто говорят, царствовать, но не править, с совершенным изяществом выполняя уникальную и тяжкую работу. Чем может заниматься нынешний британский суверен? Сложно сказать. Проще перечислить, чего он не может. Не может устанавливать законы. Не может выбирать, кто возглавит правительство. Не может начинать войны. Предполагается, что он даже не будет высказываться по политическим вопросам.

Вся ирония этого бессилия в необходимости силы, чтобы им пользоваться: в течение семи десятков лет Елизавету II должным образом информировали обо всех событиях и проблемах в Соединенном Королевстве (ежедневные отчеты и еженедельные совещания с премьер-министром), но открыто действовать на основании этой информации ей не дозволялось. Она никоим образом не могла вмешиваться в государственные дела… которые велись буквально от ее имени!

И это удавалось Елизавете с почти сверхчеловеческим достоинством — пока сменялись 15 премьер-министров, 14 президентов США и 7 римских пап. В 1947 году, в свой 21-й день рождения, будущая королева по радио подробно рассказала народу тогдашней Британской империи о своей приверженности: «Я заявляю перед всеми вами, что вся моя жизнь, будь она длинной или короткой, будет посвящена служению вам и той великой империи, к которой мы все принадлежим».

Несколько лет спустя она выскажется еще четче: «Я не могу вести вас в бой, не даю вам законы и не вершу правосудие, но я могу сделать нечто иное: отдать свое сердце и свою преданность этим старым островам и всем людям нашего братства народов».

Могла ли она представить, как долго продлится ее служба? И что она отнимет? Чего потребует? Сколько сердца и ума?

Лу Гериг — герой, поскольку сыграл за Yankees 2130 матчей подряд. Королева Елизавета почти семь десятилетий трудилась каждый день! Для нее каждый из них был днем матча — примерно 25 тысяч игр подряд.

Королева посетила более 126 стран.

В рамках всего одной поездки в 1953 году она преодолела 65 тысяч километров, причем часть из них — по морю. Пожала 13 тысяч рук и приняла десятки тысяч поклонов и реверансов. Произнесла и выслушала более 400 речей. И это был лишь один из более чем сотни королевских визитов, организованных во время ее правления.

Всего же Елизавета преодолела 2 миллиона километров по морю и во много раз больше — по воздуху. Она встретилась более чем с 4 миллионами человек (и лично пригласила на чай более 2 миллионов), вручила более 100 тысяч наград.

Пожалуй, поразительнее всего, что на сотнях тысяч приемов, мероприятий, выступлений и обедов, которым часто предшествовали дальние переезды и смена часовых поясов, она только раз задремала на публике: в 2004 году на лекции о применении магнитов в биологии и медицине[102].

Разумеется, повседневные обязанности королевы требовали огромной физической дисциплины.

— Вы устали, генерал? — спросила она однажды заметно осунувшегося военного, сопровождавшего ее в официальном визите.

— Нет, мэм, — ответил тот.

— Тогда вытащите руки из карманов и встаньте прямо, — скомандовала она с высоты своих пяти футов четырех дюймов[103]. Помощники часто отмечали, что королева вынослива, как як, и, даже будучи уже очень немолодой, могла долго стоять. Гарольд Макмиллан, ее третий премьер-министр, однажды воскликнул, что у королевы «сердце и желудок мужчины», — нелепое заявление, ибо даже Лу Гериг не выдержал бы такого графика поездок.

Трудно представить, что на такие физические подвиги королева была способна благодаря ментальной и эмоциональной дисциплине, из которой она незаметно для окружающих черпала силы. Говорят, никто никогда не видел королеву потной. Но из-за этого ее марафонские появления на публике еще более впечатляют. Уравновешенность и самообладание Елизаветы не позволяли нам заметить, как усердно она трудилась.

Как ей это удавалось? Во время визита в Соединенные Штаты при первой администрации Буша один американский чиновник случайно наткнулся на королеву во время ее тихой подготовки к предстоявшему долгому дню. «Она стояла неподвижно, — описывал он. — Казалось, смотрела внутрь себя и настраивалась… Так она заряжала свои батарейки. Никаких разговоров, просто стояла абсолютно неподвижно и ожидала, отдыхая в себе».

Елизавета II ввела множество новшеств, которые сделали ее многочисленные обязательства более приемлемыми: зачем перенапрягаться, если в этом нет необходимости? На знакомство она тратила в среднем четыре секунды. Удалила из меню некоторые блюда, которые сочла излишними. Следила, чтобы речи произносились после еды, а не до нее: тогда она могла закруглиться и сбежать. Среди представителей дворцовых медиа ее называли «Виндзор с одного дубля» — она никогда не торопилась, тщательно все продумывала, и у нее все получалось с первого раза.

Как говорится, работай головой, а не упорством.

Дисциплина — это не только выносливость и сила. Это еще и поиск наилучшего, наиболее экономичного способа действий. Это стремление развиваться и совершенствоваться, чтобы улучшать результат. Настоящий мастер не просто в совершенстве владеет своей профессией, он работает с легкостью, пока другие пыхтят и отдуваются.

После одного сложного светского раута королеву похвалили за большой профессионализм. «Так и должно быть, — ответила она, не впечатлившись комплиментом, — если учесть, сколько я этим занимаюсь».

Как-то ее помощник заверил одного дипломата: «Не беспокойтесь, королева готовилась восемь часов». В реальности она была достаточно жестким профессионалом, раз выдерживала это семьдесят лет.

Со временем возникло своеобразное клише: подлинный британец — это тот, кто может противоестественно «сохранять спокойствие и продолжать действовать»[104]. Сложно применить один стереотип к разнообразному населению, но нет никаких сомнений: королева Елизавета II была олицетворением этого идеала и сохраняла спокойствие независимо от обстоятельств.

В 1964 году она невозмутимо пережила сильные антимонархические выступления в Квебеке. В 1981 году, когда она ехала по улице верхом, в нее выстрелили шесть раз, но королева едва вздрогнула и быстро успокоила испугавшуюся лошадь[105]. В 1966 году на капот королевской машины упал кусок цемента[106]. «Это прочная машина», — только пожала плечами королева. В 1982 году в монаршую спальню забрался психически неуравновешенный человек, к тому же порезавшийся о разбитое окно. Разбуженная Елизавета могла бы закричать. Могла бы убежать. Но она вежливо развлекала мужчину, пока не появилась возможность вызвать охрану[107].

Величие королевы превосходило просто стоическое долготерпение. Она была живой и здравомыслящей женщиной. И она сумела преуспеть на посту, который обычно выявляет все худшее в занимающих его людях. Мало кто назвал бы королеву интеллектуалкой (как-то даже про нее насмешливо говорили «сельская женщина с ограниченным интеллектом»), на самом деле ее спокойный лоск сам по себе был иллюстрацией ее самодисциплины.

С раннего возраста отец знакомил Елизавету с государственными делами и обращался с ней как с равной. С подросткового возраста ее консультировал Черчилль, а на протяжении шести лет дважды в неделю обучал один из величайших английских специалистов по конституционному праву. Можете быть уверены: королева всегда знала больше, чем говорила.

Почти всегда она была более информированной и понимала историю вопроса лучше, чем премьер-министр, объяснявший проблему во время еженедельной аудиенции. И все же другие неизбежно больше говорили, а она в основном слушала. Ее устраивало, что ее недооценивают. Она была терпелива и понимала, что в конечном счете это будет оправданно.

Ум? Дисциплина на вершине встречается гораздо реже, чем гениальность.

Может быть, характер не так харизматичен, но он сохраняется. Он стабилен.

Тем не менее королева, как известно, читала все сообщения из красного чемоданчика, в котором ей доставляли самые важные министерские документы. Многие были скучными. Многие — умопомрачительно сложными.

Каждое утро Елизавета прочитывала шесть газет. Ее никто не принуждал, и никто никогда не расспрашивал об их содержании. Она могла бы попросить составлять для нее краткие сводки. Могла бы просто просматривать прессу. Но она так не поступала — читала. Несмотря на то что возможность использовать полученные знания ограничена законом. Тогда зачем читала? Потому что для нее это был самый верный способ выполнять свой долг.

Фактически у королевы был только один инструмент влияния, и она использовала его в своей рассудительной и сдержанной манере: задавала вопросы. Если ее что-то беспокоило или у нее находились возражения, она запрашивала дополнительную информацию — сверх той, что имелась в красном чемоданчике или в прессе. Иногда об одном и том же по несколько раз, пока потенциальная проблема не прояснялась для соответствующих политических кругов. Елизавета не говорила прямо, что, по ее мнению, нужно сделать, но со временем это становилось вполне понятно.

«В чем она блистала, так это в своей тишине, — заметил один пресс-секретарь. — В весьма шумном мире, где люди постоянно хотят выразить себя или дать волю эмоциям, королева вела себя иначе».

У нее отсутствовало право на политические взгляды, но она была достаточно сильна и делала то, на что не способны большинство мировых лидеров, не говоря уже об обычных людях: она воздерживалась от выражения мнения о том, что лежит вне ее контроля.

Можно сказать, Елизавета II всю жизнь изучала человеческое поведение. Она не разочаровалась в ограничениях и обязанностях своего положения — напротив, нашла в нем свободу и направила энергию в продуктивное русло. Помощники считали отдельные мероприятия мучительно скучными, а королева всегда находила в них что-нибудь интересненькое.

«Разве вы не поняли, что отец этого парня был сыном камердинера моего отца?» — оживленно произносила она после затянувшегося обеда. «Заметили у того мужчины красные носки?» — спрашивала после публичного мероприятия. «Почему в галерее был лишний дирижер?» — интересовалась после концерта. Елизавета подмечала даже то, что пропустила ее служба безопасности. «Что случилось с солдатом?» — это был вопрос о молодом человеке, порезавшем руку о штык. И командир, считающий, что подобные мелочи совершенно его не касаются, не мог не ответить королеве.

Слабый ум требует постоянного развлечения и стимулирования. Сильный ум может занять себя сам и — что более важно — способен в необходимые моменты быть спокойным и бдительным.

Зная, что выдерживала королева, легко подумать: как традиционалистка в самой консервативной из профессий, она по крайней мере была защищена от сюрпризов. На деле же именно неожиданности стали самой большой и постоянной проблемой в ее жизни.

Когда Елизавета родилась, на планете попросту еще не существовало большинства современных государств. Мир переменился, буквально переделал себя за время ее царствования.

Ее работа заключалась в том, чтобы сохранить монархию как свой институт и одновременно приспособить его к быстро меняющемуся будущему. Елизавету именовали последним бастионом стандартов, и все же почти все они на протяжении многих лет переоценивались, корректировались и переосмысливались — в некоторых случаях многократно.

«Изменения превратились в постоянство, — сказала она. — Управление ими стало развивающейся дисциплиной». Возможно, именно поэтому в ее рамках королевский двор принял в качестве своеобразного девиза слова итальянского аристократа и писателя Джузеппе Томази ди Лампедузы: «Чтобы все осталось по-прежнему, все должно измениться».

Мы должны понять: самодисциплина не требует без разбора сохранять все таким, каково оно есть. Это не сопротивление всем и всему. В мире, который неизменен, особой дисциплины не требуется. Умеренность — это еще и умение приспосабливаться, извлекать пользу из чего угодно, находить возможность расти и совершенствоваться в любой ситуации. И уметь делать это с самообладанием, уравновешенностью и даже с радостью и выдумкой. Разве есть у нас другой вариант?

Возможно, самым интересным и символичным изменением в царствовании Елизаветы оказалось ее решение от 1993 года — обложить налогами… себя![108] Если дисциплина заключается в собственной подотчетности, то, возможно, нет лучшего примера, нежели решение монарха предложить правительству облагать налогом его имущество и доход вопреки возражениям самого премьер-министра.

Но это не означает вечного подвешенного состояния.

«Лучше не надо», — популярная фраза во дворце. Она означает: давайте не перегибать палку. Иными словами, не будем с этим торопиться. Или: не будем чинить то, что не сломано; давайте замедлим все, включая перемены.

Это касалось значительного состояния и славы Елизаветы. Она не была аскетичной. Она и жила в замке. Но если судьба дала ей замок, так почему бы не наслаждаться им? В определенных пределах это вполне нормально для дисциплинированного человека.

Жить в изобилии проще, чем бороться с бедностью, но и это — проблема. Чтобы справиться с ней, королева должна была соблюдать своеобразный кодекс, следовать своему чувству долга. «Я, как и королева Виктория, — говорила она, — всегда верила в старый принцип “умеренность во всем”».

Более молодые члены королевской семьи бунтовали против такого самоконтроля, в некоторых неприятных случаях даже отказывались от своих основных человеческих обязанностей. Не всем понятно, почему нельзя делать все, что хочется, почему есть не подлежащее обсуждению, что обратная сторона привилегий — это долг, а власть не может не сопровождаться ограничениями. Их постыдное поведение напоминает нам о последствиях.

Легко быть взвинченным. Легко выразить предпочтение. Легко быть в раздрае. Можно отдаваться прихотям, эмоциям или даже амбициям. А держать себя в руках? Придерживаться стандартов? Особенно когда вам наверняка все сойдет с рук? «Не лучше ли на деле быть воздержанным и терпеливым во всем, чем уметь красиво говорить о том, как нужно себя вести?»[109] — спрашивал Музоний Руф еще во времена Древнего Рима. Будучи советником правителей и элиты, он понимал: многие люди являются хозяевами своей вселенной, но им не хватает самой важной власти — над собственным разумом, над своими действиями и выбором.

Все-таки это тяжелая жизнь. Представьте: вы настолько требовательны, что в черновике обращения, принесенного спичрайтером, из фразы «Я очень рада вернуться в Бирмингем», чуть помедлив, вычеркиваете слово «очень». Потому что это не совсем правда… и было бы неискренне… и несправедливо… — по отношению ко всем другим местам, которые вам придется посетить (или которые вы вообще никогда не посетите).

Обычному человеку может сойти с рук небольшая риторическая пышность. Но обычный человек — не королева.

Трудно удерживать такой баланс! Вы не похожи ни на кого, но вы должны быть понятны каждому! Вы должны быть доступны и в то же время безупречны. Главой государства и главой церкви[110], современным и вневременным. При этом все смотрят на вас и готовы заметить малейшую ошибку!

Означает ли это, что Елизавета не позволяла себе никаких эмоций? Что самодисциплина предполагает автоматическое подавление чувств? Ни в коем случае. Королева придерживалась высоких стандартов, была удивительно терпима к нарушениям протокола: к поклоннику, который потянулся и прикоснулся к ней, к дипломату, который забыл поклониться. Говорят, с ней было удивительно легко разговаривать — она действовала успокаивающе. А ведь это тоже часть ее работы. Королевой быть тяжело, но Елизавета старалась не создавать трудностей другим.

Она получала свою долю критики, как бывает со всеми публичными людьми. Она скрывалась от этого? Жаловалась? Наоборот. В 1992-м, болезненном и тяжелом — развод дочери, известия о будущем разводе обоих сыновей, откровенные мемуары, пожар в Виндзорском замке (сама Елизавета назвала этот год ужасным — annus horribilis), — королева, еще пахнущая дымом от пожара, особо подчеркнула: ответственность перед прессой — часть ее работы.

«Не может быть никаких сомнений, — сказала она, — что критика полезна для людей и учреждений, которые являются частью общественной жизни. Ни один институт — город, монархия, что угодно — не должен ожидать, что будет свободен от пристального внимания тех, кто отдает ему свою верность и оказывает поддержку, не говоря уже о тех, кто этого не делает».

Но при этом Елизавета также напомнила британской прессе, что есть разница между подконтрольностью и жестокостью.

«Проверка может быть столь же эффективной, — заметила она, — если производится с мягкостью, хорошим настроением и пониманием».

Так же корректно она реагировала, если с ней обходились откровенно нелюбезно. В 1957 году полемическая редакционная статья раскритиковала королеву за то, что она не идет в ногу со временем, за манеру говорить высокопарно и за зависимость от советников. Елизавета публично фактически никак не ответила, даже когда поднялась невероятная шумиха, а на автора статьи, лорда Олтрингема, напали на лондонской улице.

Однако на обоснованные претензии королева все-таки реагировала. Отмечают, что постепенно поменялся даже ее акцент, став со временем менее аристократичным, — довольно впечатляющее достижение, хотя в целом и не оцененное по достоинству.

Никто не продержится долго, если боится перемен, но лишь немногие способны измениться, если страшатся ошибок и обратной связи.

Она выполняла свои обязанности до невероятного возраста 96 лет. Эффективно и неустанно служила главой государства примерно на шестой части территории Земли. Делала это, не попадая в коррупционные скандалы, без романов, без серьезных оплошностей.

Если кто-то и заслужил пенсию, так это Елизавета II. В 2013 году от престола отказались монархи Нидерландов, Бельгии и Катара. Так же поступил римский папа. Для королевы Великобритании это было немыслимо. «О, так я не могу, — сказала она. — Я буду идти до конца». Она продолжала двигаться вперед, с каждым годом становясь все лучше и лучше на самой сложной работе в мире.

А вы? Где ваша дисциплина? Ваши равновесие и грация под давлением? Это вы устали? Вы находитесь в безвыходной ситуации? Выбирайтесь оттуда.

Было много лидеров с большей властью, чем у королевы Елизаветы.

Однако немногие проявляли большую сдержанность. Было много ненасытных, но мало спокойно-великолепных. Именно самообладание, самоотверженность сделали Елизавету II той правительницей, которой мог гордиться ее народ. Это спасло ее от самой себя, от искушений власти, помогло пережить не только многих тиранов, но и целые формы самой тирании.

Мы должны понять: величие — это не только деяния, но и то, что человек отказывается делать. Это то, как он переносит трудности своего мира или своей профессии, то, что мы можем совершать в рамках ограничений — творчески, осознанно, спокойно.

«У большинства людей есть какая-то работа, а потом они идут домой, — размышляла как-то королева, — а в моем существовании работа и жизнь идут вместе, потому что их нельзя разделить».

Нет лучшего определения пути умеренности. Это всепоглощающее, постоянное занятие.

Это путь всей жизни, который становится тем более впечатляющим (и полезным), чем дольше вы по нему следуете.

Смотрите на все таким образом

Джордж Вашингтон[111] видел, что многое идет не так. Он потерял отца в 11 лет. Когда ему не исполнилось и 22 лет, он впервые попал под обстрел. Нападение на французский форт на реке Огайо привело тогда к началу войны с французами и индейцами. Последовавшая американская Война за независимость окончилась победой, но в действительности была почти бесконечной чередой поражений и неудач — от Лонг-Айленда до Кипс-Бей, Уайт-Плейнса и форта Вашингтон[112].

На протяжении всех девяти лет войны Джордж испытывал серьезные финансовые трудности и постоянно рисковал услышать, что его любимое поместье Маунт-Вернон сожжено. Когда правительство США оказалось в тяжелом положении, Вашингтона тоже втянули в политическую борьбу; в итоге он стал президентом — столкнулся с критикой в прессе, трудными подчиненными и требованиями избирателей.

Когда Вашингтону было 26 лет, он смотрел пьесу о стоиках и услышал фразу, ставшую его пожизненной мантрой. Он повторял ее про себя в любой стрессовой и сложной ситуации, при неудаче на поле боя или в распрях между членами его кабинета.

«…В спокойном свете кроткой философии»[113].

Именно в спокойном кротком свете Вашингтон воспринял новость: один из его генералов клевещет у него за спиной. Именно в спокойном кротком свете Вашингтон справился с печальным осознанием: они с женой не могут иметь детей. Именно в спокойном кротком свете Вашингтон появился на собрании своих офицеров, угрожавших мятежом против нового американского правительства, и мастерски отговорил их от измены. В одном только июне 1797 года Вашингтон упомянул о своей мантре в трех отдельных письмах. Он пытался удержать себя от поспешных суждений или потери контроля над эмоциями, взглянуть на ситуацию, как подобает отцу государства.

Потому что его естественные склонности были иными.

По словам одного из друзей, Вашингтон не был свободен от «бурных страстей, которые сопровождают величие и часто подтачивают его блеск». По сути, борьба с ними была первым и самым продолжительным сражением в его жизни. Кроме того, продолжал друг в панегирике, это была самая впечатляющая победа Вашингтона, и «настолько велика была империя, которую он там приобрел, что спокойствие манер и поведения отличало его всю жизнь».

Художник Гилберт Стюарт провел много часов в компании Вашингтона в 1790-х годах, работая над его портретом. Он наблюдал яростного, решительного и напряженного человека. Вглядываясь, Стюарт ощущал громовые страсти, но был поражен тем, как «рассудительность и великое самообладание» Вашингтона подавляли их. Именно поэтому так мало людей видели его подлинный нрав. Вашингтон не был стоиком от природы — он делал себя таким. Не постоянно, а заново, каждую минуту, каждый день, в любой ситуации, когда только мог.

Вы думаете, Вашингтон не отчаивался или не бывал потрясен? Конечно же, бывал. Вообразите только, с чем он сталкивался!

И все же, по словам Томаса Джефферсона[114], часто открыто спорившего с Вашингтоном, он никогда не действовал, «пока не были зрело взвешены все обстоятельства, все соображения». Поначалу он реагировал как все, однако старался проанализировать каждую ситуацию и найти ее лучшее освещение, объяснение, понимание.

Мы знаем, что между каждым стимулом и реакцией на него, между порцией информации и нашим решением имеется определенный зазор. Он, конечно, мал, но его достаточно, чтобы всунуть нашу философию. Воспользуемся ли мы ею? Используем для размышлений, для исследований, для ожидания дополнительной информации? Или поддадимся первым впечатлениям, вредным инстинктам и старым шаблонам?

Пауза — это все.

Пауза перед тем, как…

…делать выводы;

…поспешно судить;

…предполагать худшее;

…бросаться решать проблемы детей за них (или укладывать их снова спать);

…заталкивать проблему в ящик;

…возлагать вину;

…обижаться;

…в страхе отворачиваться.

Как мы уже говорили, есть высшее «я» и низшее «я». Это согласуется с двумя типами ментальной обработки информации, которые психологи называют быстрым мышлением и медленным мышлением. Быстрое — это часто низшее «я». Внутренний голос — это низшее «я» (как в случае Теодора Рузвельта, который не решался пригласить Букера Вашингтона[115] в Белый дом из опасения политических последствий)[116].

Медленное мышление — это высшее «я». Это рациональное, философское, придерживающееся принципов «я». Настоящие размышления о вещах, настоящие размышления о том, каким вы хотите быть (если после обдумывания будет сделан вывод, что как Рузвельт, то колебания необходимо преодолеть). Мы берем паузу. Мы собираемся. Рассматриваем при свете. Спрашиваем: «Это правда? Это на самом деле расстраивает так, как кажется? Так же пугает или раздражает, как мне сначала показалось?»

Не позволяйте страху, тревоге или предрассудкам решать. Не позволяйте решать и своему норову. Позвольте взять верх своему характеру. Или скорее пусть сделает дело тот характер, к которому вы стремитесь, которого, как вы знаете, ждет от вас ваша позиция.

Лидеры не могут принимать решения импульсивно. Они должны исходить из чего-то более рационального, более контролируемого. Это не значит, что у них не бывает искушений, что у них нет импульсов. Просто эти люди достаточно дисциплинированы, чтобы такие вещи на них не действовали. Пока их не проверят, пока не вытащат на яркий свет.

Идет ли речь о посте в социальных сетях или о дорогостоящей ошибке на работе, об очевидной лжи, когда кто-то пытался нас провести, об упрямом сотруднике, о сложном препятствии, о случайном бездействии или о серьезной проблеме — все нужно воспринимать взвешенно и спокойно.

Жизнь подкинет вам многое — сколько подкидывала Вашингтону, Франклу[117], Рузвельту, всем родителям и всем когда-либо жившим людям.

Вопрос в том, как вы собираетесь смотреть на это? Насколько вы контролируете свет, под которым следует рассматривать события жизни?

Ведь от ответа зависит, что вы сможете сделать. И что еще важнее, кем вы будете.

Пусть главное останется главным

Букер Вашингтон был занятым человеком, основателем и руководителем Института Таскиги. Много ездил, произносил речи и встречался с жертвователями. Агитировал законодателей, читал лекции, руководил кампаниями по сбору средств и опубликовал пять книг.

Как он справлялся со всем этим?

Не только благодаря выносливости, напористости и энергичности.

Еще и с помощью дисциплины — умения произносить страшное слово «нет».

«Число готовых отнимать у человека время без всякой цели почти бесчисленно», — констатировал он.

Некоторые считали Вашингтона букой. Некоторые — эгоистом. Обсуждали его за спиной.

А он был слишком занят, чтобы обращать внимание. Он знал: главное в жизни — это чтобы главное оставалось главным. Особенно когда задача — возвысить целую расу.

Но что является главным для нас? Это — главный вопрос.

Если у вас нет ответа, откуда вам знать, чему говорить «да», а чему «нет»? И откуда вам известно, что нужно делать? Зачем просыпаться рано? Что практиковать? Что выдерживать? Вы ведь и не можете этого знать. Поэтому вы действуете наобум.

Вы уязвимы перед каждой блестящей привлекательной штукой, которая попадается вам на пути, перед каждым «у меня есть для вас уникальное предложение», «это займет всего минуту», «заранее спасибо», перед каждым «я знаю, вы заняты, но…».

«Тот, кто не поставил перед собой в жизни определенной цели, не может наметить себе и отдельных действий»[118], — напоминал писатель Мишель де Монтень. Если вы не знаете, куда плывете, говорили стоики, никакой ветер не будет попутным[119].

Сказанное означает прежде всего дисциплину — чтобы отстраниться и поразмыслить. Что я делаю? Какие у меня приоритеты? Что самое важное я вношу в свою работу, семью, мир? И тогда появляется дисциплина игнорирования прочего.

Букер Вашингтон обладал сильным чувством цели. Он стремился воспитать поколение чернокожих мужчин и женщин, и у него была ясность и настоятельная необходимость отказаться от всего, что могло отвлечь, хотя бы на время затянуть во имя любой другой цели. Без этого Букера, как и многих других, сожрали бы заживо, отняли время и силы: следовали бы просьба за просьбой, отвлечение за отвлечением.

«Хотел бы я знать, как люди качественно и продолжительно работают и при этом поддерживают другие связи — социальные, экономические и так далее», — написал однажды Джон Стейнбек в разгар долгой утомительной работы над романом. Как они это делают?

Никак!

Невозможно посвятить себя чему-либо — профессионально или лично — без дисциплины, позволяющей сказать «нет» всему лишнему, необязательному.

Просьбы об интервью. Гиперактивность в социальных сетях. Гламурная вечеринка. Экзотическая поездка. Прибыльная подработка. Новый захватывающий тренд. Никто не говорит, что перечисленное неинтересно и что в нем нет потенциальных плюсов. Просто оно содержит издержки упущенных возможностей, требует ресурсов и энергии, которых у каждого человека не так много.

Секрет успеха почти во всех сферах — это большие, непрерывные блоки сфокусированного времени. Но много ли людей организуют свой день или жизнь таким образом? А ведь они удивляются, почему часто раздражены, непродуктивны, перегружены, отстают.

Логика неумолима: сказанное «да» равно «нет» чему-то другому. Никто не может быть одновременно в двух местах. Никто не способен фокусировать все внимание разом на нескольких делах. Однако сила этой реальности работает и в обратную сторону: каждое «нет» может оказаться «да» тому, что действительно важно для вас. Отвергнуть одну возможность — значит культивировать другую.

Это ключ не только к профессиональному успеху, но и к личному счастью. Когда кто-то посягает на «всего несколько минут вашего времени», он не просто обкрадывает вас (хотя вроде бы и признает это, когда просит: «Можно я немножко вас поэксплуатирую?» — то есть залезает также и к вам в карман). Такие люди обворовывают и вашу семью, и людей, которым вы служите. Отнимают чужое будущее. То же происходит, когда вы соглашаетесь делать что-то малозначимое или когда взваливаете на себя слишком много. Только в этом случае вором являетесь вы.

Никто не заставлял вас участвовать в этой телеконференции. Никто не вынуждал посещать то мероприятие или принимать эту награду. Нет закона, по которому вы обязаны отвечать на каждый имейл, телефонный звонок, формировать собственное мнение по поводу любой новости.

В программировании есть понятие «расползание возможностей», или «ползучий улучшизм». Недостаточно дисциплинированный основатель или руководитель проекта, желая максимально защитить основную концепцию своей идеи, позволяет разработчикам впихнуть в проект излишне много. Но в стремлении угодить всем разом есть риск не угодить никому. Пытаться объять необъятное и сделать все — значит гарантированно не сделать ничего.

Наиболее слабая часть нашего «я» не может сказать «нет» тем, кто покушается на наше время, идет на поводу у любого, хотя, возможно, внутренне и стремится к самооправданию. Если мы соглашаемся на чужие дела, то, когда подойдет время, нам не придется отвечать за плохое выполнение своих, ведь это дает право заявить: «Если бы я не был так занят…»

Ответственная часть нашего «я» использует королевский девиз: «Лучше не надо».

Возможно, мы невольно заимствуем ответ писателя Элвина Уайта на просьбу присоединиться к некой престижной комиссии: «Я вынужден отказаться по тайным причинам». Сотрудник первой женщины — члена Верховного суда США Сандры О’Коннор однажды произнес с почтением: «Сандра — единственная известная мне женщина, которая не оправдывается. Другие говорят: “Извините, я не могу этого сделать”. Она же просто отвечает: “Нет”».

Говорите «нет». Овладейте этим умением. При возможности будьте вежливы, но отказывайте.

Потому что это ваша жизнь. И потому что это ваша сила. С этим навыком вы становитесь сильными. По сути, более могущественными, нежели некоторые самые влиятельные люди мира, попавшие в рабство к своим календарям, амбициям и аппетитам. Завоеватели огромных империй являются рабами ходатаев. Миллиардеры боятся упустить копеечную выгоду. Лидеры ведутся на сверкающую новинку. Кого волнует, что вы добились выдающихся результатов, но наказаны тем, что с каждым днем у вас все меньше свободы?

На первый взгляд вы свободны, потому что выбор будто бы за вами, но если всегда отвечать «да», то вариантов не так много, как представляется.

Возможно, именно поэтому история о генерале Джеймсе Мэттисе[120] в бытность его министром обороны выглядит необычной. Мэттис — известный замкнутый службист. Он не интересуется воскресными утренними ток-шоу, на которых вашингтонские политики толкутся обычно, как свиньи у корыта. Мэттис не заботился о себе как о бренде. Ему было наплевать на правила игры. Он хотел работать и действительно добиваться цели.

Чиновники администрации просили, подталкивали, беспокоили, а затем и критиковали — он не выступал с публичными сообщениями. И однажды Мэттис сам позвонил в пресс-службу, очень спокойно повторив свое «нет».

«Я зарабатывал на жизнь, убивая людей, — объяснил он. — Еще звонок — и отправлю к черту в Афганистан. Усекли?»

И все тут же закончилось.

Никто не может сказать «да» своей доле, не сказав «нет» принадлежащему откровенно чужой судьбе. Никто не способен достичь собственного главного, не имея дисциплины, чтобы сделать его главным.

Сосредоточьтесь, сосредоточьтесь

Людвиг ван Бетховен мог просто пропасть в середине разговора. Даже с женщиной, в которую влюблен, или с влиятельным покровителем. Если его посещала важная музыкальная идея, он концентрировался на ней и оказывался практически в трансе. Сосредоточенность возникала мгновенно и была глубочайшей.

— Ты меня вообще слышишь? — поинтересовался однажды друг.

— Прости, — ответил Бетховен, — мне пришла в голову такая прекрасная, глубокая мысль, что я не смог от нее оторваться.

Знакомые называли это его состояние raptus[121]. Состояние потока. Место глубокой работы. Источник музыкального величия. Бетховена удерживали музы, но и он удерживал их в ответ, отказывался отпускать, пока не получал необходимого.

Может показаться, что творческий человек нетребователен и даже недисциплинирован, раз позволяет себе вот так просто нырнуть с головой в мимолетные мысли. На самом деле это акт огромного самоконтроля и сосредоточенности. Оставаться на поверхности и отвлекаться на постороннее куда легче.

Уважать муз, когда они приходят? По-настоящему сосредоточиться на главном? Не обращать внимания на прочее и следовать за вспышкой вдохновения или направлять мыслительные усилия на какую-то неразрешимую проблему, в которой не получается добиться прогресса? Вот к какому вызову мы должны готовиться. Вот что должны культивировать в себе. Стремиться. По-настоящему, полностью, всецело посвящать себя.

Потому что так происходит крайне редко.

В мире отвлечений сосредоточенность — это суперспособность. Люди заявляют, что сосредоточены. Но потом…

…вдруг звонит телефон;

…они отвлекаются;

…они устают;

…они пытаются делать массу дел разом;

…у них нет дисциплины, чтобы по-настоящему сконцентрироваться на чем-либо.

Недостаточно просто сохранять главное главным. Вы должны уметь полностью погрузиться в него. Оно должно забирать вас целиком. Стоики говорят нам, что мы должны научиться концентрироваться в каждый момент, чтобы ухватить ту мысль, ту возможность, которая находится перед нами. Мы не можем разбрасываться. Мы должны просеять мысли, сфокусировать взгляд и устремиться к важному.

В йоге это называется экаграта — интенсивная концентрация на одной точке. Способность полностью погрузить свой ум в нечто, позволяющее по-новому понять и его, и себя.

Бетховен был известен не только внезапным выключением во время светских бесед, но и глубочайшей концентрацией на создаваемом музыкальном произведении. Для написания симфонии недостаточно вспышки вдохновения, одного мгновенного raptus. Необходимы часы, дни, месяцы, годы длительной и исключительной преданности всем аспектам этого проекта.

В феерической сосредоточенности Бетховена есть определенная трагическая ирония. Когда у композитора ухудшился слух, многие, и даже самые близкие друзья, этого не заметили: они полагали, он просто опять погрузился в работу. Им казалось, он услышал бы их, если б захотел. Считали само собой разумеющимся, что Людвиг отключился от мира, — это происходило и ранее на протяжении многих лет. Ему же нужно сосредоточиться на действительно важном — на музах.

Все творцы и лидеры должны развивать этот навык. Хотя Гёте и Бетховен не особо ладили, в этом они были похожи. Один биограф даже назвал Гёте «специалистом по игнорированию вещей». Его объединяла с Бетховеном способность отдаваться своему искусству и погружаться в стоящие перед ним задачу или проект, и это приводило к потрясающим результатам.

Это факт: музы никогда не посещают несосредоточенных. Как, скажите, они могут благословить тех, кто их даже не заметил?

Нам представляется, что чудаковатые рассеянные профессора менее собранны, нежели обычные люди. На самом деле ровно наоборот. Они демонстрируют, как выглядит полная самоотдача. Остальные слишком озабочены тем, что на самом деле не имеет большого значения, и не понимают, что настоящая ментальная дисциплина требует платы, а именно эти профессора готовы ее вносить.

Возможно, они часто не могут найти ключи от машины или надевают непарные носки, ну и что с того? Что будут вспоминать потомки — их случайные социальные промахи или революционные научные результаты, полученные благодаря концентрации?

Каждую минуту бодрствования, каждую каплю мозговой энергии они тратят на решение масштабных проблем, на пионерные исследования или революцию в музыке, которую они определяют всеми своими движениями. Это означает не просто говорить «нет» — это значит говорить «да» критической задаче: так решительно и твердо, чтобы даже не замечать того, чему вы сказали «нет».

Джони Айв, бывший главный директор по дизайну компании Apple, объясняет: «Сосредоточенность — это не то, к чему вы стремитесь, или то, что вы делаете в понедельник. Это то, чем вы занимаетесь каждую минуту». Стив Джобс всегда спрашивал, вспоминает Айв, на чем сосредоточены сотрудники. В частности, интересовался: «Сколько раз вы сказали “нет”?» Он знал: чтобы сосредоточиться на чем-то, необходимо не концентрироваться на других, менее значимых вещах.

Эпиктет напоминает: «Ну а когда ты скажешь: “С завтрашнего дня я буду внимательным”, знай, что ты говоришь: “Сегодня я буду бесстыдным, докучливым, низким, от других будет зависеть опечаливать меня”»[122].

Нет, если дело стоит того, нужно сосредоточиться на нем сегодня. Стоит сконцентрироваться на нем сейчас.

Как и Бетховен, никто из нас не знает, сколько впереди продуктивных лет, как много отпущено нашим способностям. Мы должны использовать их, пока есть такая возможность.

Ожидание сладкого плода

Джойс Кэрол Оутс — одна из самых плодовитых и преданных делу писательниц своего поколения. Но стоило бы ей восхищаться, стремись она просто поскорее издать свои книги?

Конечно, нет. «Плодовитый» — это не эвфемизм для неряшливого.

Дело не только в том, что Оутс много пишет. Кроме этого тяжелого физического труда есть еще и серьезная ментальная дисциплина, которая держит в определенных рамках стремление писательницы создавать и совершенствовать то, что она в конечном счете издаст.

«Я почти никогда ничего не публикую сразу», — объясняла писательница. Завершив первый черновой вариант, она каждую готовую рукопись кладет в стол — иногда на год или даже дольше. Там книга дозревает, а Оутс обдумывает следующие проекты. Исследует другие идеи. Больше читает. Больше изучает. Больше проживает. Больше думает.

Дело не в том, что первый вариант плох. Но всегда следует сомневаться во всплеске возбуждения и вообще во всем, что дается легко. Терпение Оутс проявляется в обретении перспективы. Если всем мелким решениям, отраженным в книге, уделить достаточное количество времени, они станут правильными.

К первичной рукописи писательница может добавить несколько страниц. Может вырезать целые сцены или вовсе убрать персонажа. Изменения в большинстве случаев обычно незначительны. Но эти меры предосторожности необходимы, как и в любом значимом акте творения.

Когда Линкольн писал Прокламацию об освобождении рабов[123], он не только выжидал подходящего политического и военного момента для ее опубликования, но и несколько раз откладывал ее в сторону, подобно художнику, делающему эскизы. По словам Линкольна, время от времени он добавлял строчку или две, «подправлял местами, с тревогой наблюдая за ходом событий».

Было ли это просто? Ждать всегда мучительно — хоть писателю, хоть политику. Но, как напоминает нам Аристотель, «терпение горько, но плоды его сладки».

Независимо от того, чем мы заняты, кроме умения поспешать и усердия в работе, нам нужно развить в себе дисциплину терпения. Этот навык может оказаться для нас большей проблемой, нежели часы плотного сидения на стуле или годы шлифовки навыков. Когда инстинкт подталкивает двигаться, когда вы действительно стремитесь добиться цели, то ожидание… Ожидание оказывается самой сложной частью.

Ждать новостей.

Ждать подходящей возможности.

Ждать, пока все уляжется.

Ждать, пока к вам придет решение.

Ждать, пока кто-нибудь придет.

Ждать, пока вы проверите свои предположения.

Ждать и смотреть, не придет ли лучшая мысль.

Что мы получаем от ожидания?

Что ж, Библия говорит, что благодаря нашему терпению мы обретаем не что иное, как наши души[124].

Дисциплина терпения мешает нам…

…действовать на основании недостаточной информации;

…выбирать неправильный вариант;

…двигаться слишком поспешно;

…принуждать;

…торопить людей (или отказываться от них);

…делать неправильные выводы;

…упускать все замечательные награды, которые приходят к тем, кто ждет.

Терпение, как показывает пример Эдисона, — основной компонент гениальности. Всплески вдохновения или вспышки гениальности бесполезны без терпения. Оно необходимо для шлифовки, оттачивания и в конечном счете для результата. Гениальность Эдисона заключалась именно в этом — в терпеливом стремлении снова и снова проверять, откладывать эксперимент или изобретение до тех пор, пока кто-нибудь не добудет более качественное сырье; в стремлении не только создать лампочку, но и разработать способ передачи электричества под землей к первой группе зданий, а затем вести политику, необходимую для воплощения этого проекта в Нью-Йорке.

Нетерпеливому человеку невозможно работать с людьми. Суетливые не способны не ошибаться в суждениях и сроках. Не могут делать важные дела. Почти все, что имеет значение, занимает больше времени, чем ожидается, и уж точно больше, чем нам хотелось бы.

С терпеливым человеком легче работать: он лучше защищен и более вынослив. Леонардо да Винчи писал: «Терпение служит прикрытием от обид, как одежда оберегает от холода. Если будешь надевать больше одежды при похолодании, оно не сможет причинить тебе вреда. Так же ты должен умножать терпение, когда сталкиваешься с горькими обидами, и тогда они будут не в силах смутить твой разум».

Пристегнись и жди. Вот что нужно.

Нам требуется не просто повседневное терпение, а долготерпение. Терпение уровня Шеклтона. Положить книгу в стол, чтобы она вызрела, уйти спать и вернуться к ней завтра; позволить накопившемуся интересу вылиться во что-то существенное; дать окупиться инвестициям; позволить плану реализоваться; дать людям осознать вашу идею, опередившую свое время. Пусть вас оправдают грядущие события.

Но в этом и заключается суть. Если бы все шло по нашему желанию, не требовало дискомфорта, жертв и терпеливой выдержки, то никакой дисциплины не понадобилось бы и все бы так поступали.

Тогда плод не просто потерял бы сладость — его бы уже кто-нибудь съел.

Перфекционизм — это порок

Зимой 1931 года Марта Грэм безнадежно увязла в танцевальной постановке «Церемониалы», которую она создавала, вдохновляясь культурами майя и ацтеков. Печально известная своим перфекционизмом, она отчаялась когда-либо поставить точку. Обеспокоенная, самокритичная, поглощенная чувством вины за то, что зря потратила стипендию Гуггенхайма, Грэм была убеждена: она не сможет оправдать ожиданий, связанных с ее растущим признанием, не говоря уже о сформировавшихся в ее голове образах.

«Зима потеряна, — ныла она, жалея себя. — Вся зимняя работа потеряна. Год пропал. Эта работа никуда не годится».

Ее танцорам все нравилось, они вложили в постановку тела и души, но Грэм могла замечать только то, что требовалось поменять. Она видела, что работа не идеальна. Марта попала в своего рода творческую темницу.

Такова трагическая судьба великих людей во многих областях. Их успех базируется на невероятных собственных стандартах, часто более высоких, нежели мог бы установить кто-то со стороны, включая аудиторию или рынок. Однако эта добродетель является и ужасным пороком: мешает не только наслаждаться достигнутым, но и направляться к следующей вещи.

Потому что всегда «недостаточно хорошо». Потому что всегда «можно сделать лучше». Потому что «не соответствует уровню сделанного в прошлый раз».

Леонардо да Винчи из раза в раз не мог закончить свои картины. Стив Джобс — до того как его уволили из Apple — застрял на выпуске персонального компьютера Macintosh.

Биограф писателя Ральфа Эллисона говорит о перфекционизме, настолько «забившем артерии» этого человека, что однажды он написал сорок набросков синопсиса — краткого изложения — одной из своих книг. Этим произведением он жил и дышал десятилетиями, и на такой текст у него не могло уйти больше сорока минут. Трагическим результатом явилось то, что писатель так и не опубликовал продолжение своего шедевра «Человек-невидимка», хотя и исписал полуметровую стопку бесполезных страниц.

Что это было? Скромность? Одержимость исправлением огрехов? Нет, это успокоительные оправдания того, что часто является своего рода нарциссизмом и навязчивой идеей. Мы убеждены, что всех настолько сильно волнует наша деятельность, что мы застреваем на доведении ее до совершенства. Это — озабоченность чужим мнением о нас, но мы предпочитаем называть это самодисциплиной.

Как говорится, если написать слово «перфекционизм» другим способом, то получится «паралич».

Если человек одержим стремлением к совершенству, он перестает видеть лес за деревьями. Но сильнее всего можно промахнуться, если вообще не стрелять. То, что вы не показываете свою работу, слишком боитесь выпустить ее из рук, страшитесь попробовать, — это неудача по определению. Причина этого здесь не имеет значения: могут быть виновны прокрастинация или перфекционизм, но результат все равно один — вы не сделали дело.

Стоики напоминают: нельзя перестать стремиться, даже если нет шанса достигнуть идеала. Если вы не пытаетесь, потому что сомневаетесь в победе или не уверены, что это понравится всем, то для этого тоже есть название — трусость.

Чтобы сражаться, мы должны быть достаточно храбрыми. Чтобы попробовать. Взять слово. Выйти на арену, даже если вполне можем проиграть. Мы должны быть достаточно сильными, чтобы сделать и это тоже.

Марте Грэм повезло: у нее были сотрудники, способные при необходимости подтолкнуть ее, помочь спастись от эксцессов строгой самодисциплины. Когда она оказалась в ловушке с «Церемониями», вмешался музыкальный директор Луис Хорст: «Нельзя всегда творить на одном уровне. После Пятой симфонии была Шестая, но без Шестой у нас не было бы Седьмой. Невозможно знать, что ждет впереди. Переходы так же важны, как и достижения».

Идеальное — враг не только хорошего, но и всего последующего. Если вы застряли, то ваш потенциал тоже застрял. Вот почему завершение — это само по себе достижение, необходимый акт ментальной дисциплины, обязанный состояться.

Конечно, вам захочется и дальше возиться, отлаживать, прокручивать проблемы в уме. Но нужно уметь остановиться и сказать: все закончено. Если не получается сделать это самостоятельно, если у вас проблемы с завершающим шагом, если вы знаете, что можете пасть жертвой перфекционизма, — достаточно ли у вас самодисциплины, чтобы найти партнеров, способных ограничить вас и противостоять вам?

Марта, безусловно, была достаточно успешна, и ее могли окружить льстецы и подпевалы. Но она не допустила этого. Она понимала: чтобы добиться отличных результатов, необходимо сдерживающее влияние — умные консультанты и покровители, которым можно доверять. Какими бы великими ни были Ральф Эллисон и Леонардо, как бы они ни владели своим талантом, с этим у них были проблемы.

Танцовщица Агнес де Милль, работавшая с Мартой и ставшая ее биографом, писала об их музыкальном директоре Луисе Хорсте:

Агнес писала, что благодаря Луису всегда было первое представление.

Мы знаем: без первого представления у нас никогда не будет шанса приблизиться к той идеальной асимптоте, к которой мы все стремимся.

Начните с трудного

Немного цитат и крылатых выражений, трактуемых еще более ошибочно, чем слова французского писателя Никола де Шамфора: «Человек должен каждое утро глотать жабу, если желает быть уверенным, что до конца дня не найдет ничего еще более отвратительного»[125].

Идею в сокращенном виде часто приписывают Марку Твену[126]. Смысл ее в том, что если съесть лягушку[127] в начале дня, то почти невозможно, что дальше день станет хуже. Толкование этой идеи, более простое для восприятия, поэт и пацифист Уильям Стаффорд выразил в правиле на каждый день: «Начните с трудного».

Не откладывайте. Не говорите себе, что сначала необходимо размяться. Что сначала вы разберетесь с другими делами, и вот тогда…

Нет. Сделайте это сейчас.

Начните с этого.

Это называется определением приоритетов.

Покончите с этим.

Это называется заботой о себе.

Помните, что Тони Моррисон вставала до рассвета не для того, чтобы тратить время лично на себя. Ее утро было и не для чтения новостей, и не для складывания белья. Короткое временное окно Моррисон использовала, чтобы писать. Ловила день, пока другие не пошевелились.

Это было нелегко. Нередко ей не хотелось писать. Но, не отлынивая и тихо перелистывая страницы при утреннем свете, она не только приближалась к цели стать выдающейся писательницей, но и уделяла время себе в ином смысле. Теперь весь последующий день был ее премией. Занимаясь (трудным) делом, она заботилась о себе. Она рачительно использовала утро — «съедала жабу», — и оставшееся до ночи время превращалось в бонус. Все прочее было легче битвы, которую она уже выиграла.

Как утро является частью суток, так и сутки являются частью жизни. Прокрастинация в любое время дня и ночи, у молодых или старых, откладывание на потом — игра для проигравших.

По словам Сенеки, единственное, что объединяет всех дураков, — они всегда готовятся к жизни[128]. Они говорят себе, что им просто «нужно сначала разобраться», что они просто «еще не чувствуют», что они доберутся до этого позже…

И что же выходит?

Да ровно ничего.

Они никогда не добираются. И мы, кстати, тоже.

Вам нужно быть умнее, дисциплинированнее.

«Я непрестанно повторяю, — сказал Монтень, — все, что вы можете сделать в другой день, можно сделать сейчас»[129].

«Тот, кто откладывает час правильной жизни, — писал Гораций, — подобен крестьянину, который ждет, пока протечет река, прежде чем перейти ее»[130].

Если перефразировать стоиков: вы могли стать хорошим сегодня. Но вы отложили это на завтра.

Откладывать — значит иметь на это право. Но это самонадеянно. Это предполагает, что будет какое-то «позже». Что вам хватит дисциплины и вы сумеете сделать дело потом (хотя сейчас у вас такой дисциплины нет).

Кладбище утраченных возможностей переполнено людьми, которым просто требовалось сначала заняться чем-то другим.

Не поздно сделать это.

Время начать прямо сейчас.

Прежде всего — самое трудное, к чему меньше всего лежит душа. Не тянуться лениво, а действовать быстро и с энтузиазмом — тело натренируется для тяжелой работы, а ум обострится.

Дураки слишком слабы, слишком напуганы, слишком недисциплинированны. Для них это проблема, для вас — возможность.

Именно здесь вы выигрываете. Они будут откладывать, а вы вырветесь вперед.

Но только если начать прямо сейчас.

Сможете ли вы подняться?

Флойд Паттерсон в 1959 году готовился отстоять титул чемпиона мира в бою с Ингемаром Юханссоном[131].

Паттерсон усердно тренировался, но в его лагере чего-то не хватало. Может быть, целеустремленности. Или мешала пресыщенность.

Паттерсон скучал. Был раздражителен. Слишком самонадеян.

Нервозность стала очевидна, когда он вышел на ринг. Он не заслуживал победы. «Каждый боец должен немного опасаться того, что с ним может случиться, — позже размышлял Паттерсон об этом бое, — потому что страх обостряет разум. Когда тебе нечего бояться, разум тупеет».

Флойд и мысли не допускал, что может проиграть, и бросалось в глаза, что у него нет остроты.

В третьем раунде он упал. Семь раз. Бой был остановлен.

Когда туман от ударов рассеялся, он осознал: «Я потерял титул». Паттерсон не мог поверить, но это было правдой. И болезненнее всего то, что во всем он был виноват сам.

На этом история могла бы закончиться. Так происходит в боксе постоянно, так случалось и до этого боя, и после него. Потеряв пояс, чемпионы обычно уже никогда его не возвращают. Они уходят. Падают. Паттерсон неделями хандрил, ругал себя. Терзался чувством вины. Едва мог спать и не поднимал глаз даже на своих детей. Был в нокауте.

А потом получил письмо от Арчи Мура — боксера, у которого сам отобрал титул. «Привет, Флойд. Я знаю, что ты чувствуешь. Надеюсь, тебе уже получше. Это происходило со многими боксерами. Конечно, я не собирался тебе проигрывать, но так распорядилась судьба». Далее шел разбор боя и очевидных проблем со стратегией Паттерсона, а затем — вывод: «Если сосредоточишься на джебе[132] и будешь двигаться вокруг этого парня, то, возможно, станешь первым, кто вернет пояс. Ты можешь это сделать. Твой друг Арчи Мур».

Стоит признать невероятную сердечность, а также самодисциплину бывшего чемпиона. Он нашел время и в самый тяжелый момент по собственной инициативе прислал такое ободрение своему заклятому врагу! Мур мог бы язвить и насмехаться над Паттерсоном, однако помог ему поверить в себя.

Именно этот миг поддержки и был нужен впавшему в отчаяние боксеру. Его срыв закончился. Вечеринка жалости к себе завершилась. Ему напомнили о возможности действовать: он мог изменить ситуацию.

Флойд возобновил тренировки. Он заставлял себя еще и еще раз включать запись позорного поражения и из каждого мучительного просмотра извлекал урок. А почти через год, в июне 1960-го, Флойд Паттерсон в середине пятого раунда отправил Ингемара Юханссона в нокаут. Шведу потребовалось пять минут, чтобы прийти в себя.

За двадцать лет титульных боев в профессиональном боксе Паттерсон стал первым (а всего — одним из четырех) спортсменом, вернувшим себе звание чемпиона мира в тяжелом весе. Мощное напоминание: поражение — это не конец, падение можно остановить.

Все мы будем портачить. Окажемся неподготовленными перед судьбоносной возможностью. Сорвемся, не выдержим диеты или трезвости. Выйдем из себя и опозоримся. Будем делать ошибки. Будем проигрывать. В этом суть дисциплины: она никогда не подводит, но иногда мы подводим ее.

Будет ли это концом? Мы останемся там, куда рухнем? Или сможем подняться?

Поражение не всегда зависит от нас. Но мы решаем, будем ли лодырями. Будем ли капитулянтами. Фразы типа «Какого черта, разве это имеет значение?» — на нашей совести. Выбросить полотенце в поединке, который мы явно проиграли, — это одно; выбросить полотенце после — другое. Теперь вы не просто проиграли, теперь вы разгромлены.

Не расстраивайтесь, если вы от природы неуравновешенны и неидеальны. Совершенных нет, поэтому никто и не ожидает, что такими будете вы!

Если ваша планка настолько высока, что вы сдаетесь, не попытавшись взять ее, — тогда у вас нет высоких стандартов. У вас есть оправдания.

Это еще одна причина, по которой перфекционизм — моральный или профессиональный — опасен. Что происходит, когда мы терпим неудачу, обнаруживаем, что неидеальны, уязвимы, побеждены, сломлены? Может быть, трудно начать сначала. Но если мы будем излишне строги к себе, как Флойд Паттерсон или Марта Грэм, то сами отправим себя в нокаут и выйдем из боя.

Все мы оплошаем. У нас будут срывы: из-за диеты, из-за вредной привычки, из-за чего угодно. Провалимся публично: не проявим должного напора, поддавшись искушению или порыву страсти, возможно даже проявим малодушие. Проиграем. В этой жизни никто долго не останется непобежденным.

А что потом?

Сумеем ли мы подняться? Сумеем ли перегруппироваться и попробовать еще раз?

Удивительно, что и в дзенской традиции, и в Библии упоминаются семикратное падение и последующий подъем[133] (буквально то же сделал Паттерсон после того ужасного третьего раунда).

Бейсболист Садахару О, обладатель мирового рекорда по числу хоумранов за карьеру, часто повторял: для спортсмена поражение означает возможность вернуться завтра и попытаться добиться большего. То же самое верно и для победы.

Вот что значит быть профессионалом: относиться к победе или поражению как к шансу на возвращение. Вернуться в колею и остаться в ней, потому что именно там вы счастливее всего, лучше всего контролируете ситуацию, лучше всего ощущаете сопричастность.

Даже самые жизнерадостные, сильные, дисциплинированные из нас будут шататься под тяжестью обстоятельств или последствий своего поведения. Сегодня мы помним Виктора Франкла как неистощимого оптимиста, непоколебимо верившего в смысл человеческой жизни, несмотря на ужасы, которые он пережил во время холокоста. Но сохранилось письмо, которое он отправил друзьям в 1945 году, сразу после окончания войны.

Трудно винить Франкла. Невозможно представить, чего лишилось бы человечество, если бы он отдался горю или, что еще хуже, сдался. Вместо этого, несмотря ни на что, он поднялся на ноги. Он сказал «да» жизни, второй попытке, возвращению на «ринг», целенаправленному процарапыванию своего пути к счастью.

Если он смог это сделать после всего пережитого, то и мы сможем.

Наша самодисциплина заставляет нас. Наша судьба зависит от этого.

Битва с болью

Джон Кеннеди, возможно, родился красивым и богатым, однако боги не поцеловали его в маковку. У мальчика был холодный и властный отец, и в семье существовали проблемы с алкоголем. Тело Джона было для него источником постоянных неприятностей. Он почти беспрерывно испытывал боли — из-за язв, болезни Аддисона, проблем с позвоночником (футбольная травма усугубилась во время Второй мировой войны). Сложная работа добавляла к последствиям травматичного детства стрессы и напряжение.

Это раздражало, мучило.

Это не была его вина.

Должно быть, он думал, стоит ли подниматься — иногда утром с постели, иногда с пола, когда падал.

Нельзя пролистать историю болезни Кеннеди и не поразиться тому, на что он был готов ради ослабления боли. Уже будучи президентом, он принимал кортикостероиды, новокаин, ломотил, тестостерон, парегорик, фенобарбитал, пенициллин, амфетамины и еще все, что попадалось под руку. Как-то он пожаловался британскому премьер-министру, что без регулярного секса у него начинаются мигрени.

Один врач увидел коктейль из амфетаминов и болеутоляющих, инъекции которых делал Кеннеди, и попытался вмешаться. «Мне все равно, даже если это лошадиная моча, — ответил Кеннеди. — Это работает».

А работало ли?

Кеннеди постоянно требовалось всего больше, больше, больше.

Он пытался лечиться. Несмотря на предостережения, он впускал в свою жизнь (и в Овальный кабинет) множество сомнительных лекарей. Он принимал их снадобья, но все равно испытывал боли. Впадал в депрессию. Ему казалось, он пытается мыслить сквозь туман. Но вместо того чтобы остановиться, он взял рецепт на стелазин — невероятно сильный нейролептик.

История справедливо превозносит Кеннеди за его спокойную мудрую сдержанность в течение тринадцати напряженных дней Карибского кризиса. Но мы видим, какой опасности ежедневно подвергались миллионы людей из-за его безрассудного отношения к препаратам. «Ни один президент, у которого есть красная кнопка, не имеет права принимать подобные штуки», — предостерег Кеннеди один врач, услышав о стелазине. И пригрозил обратиться к прессе, если президент немедленно не прекратит его употреблять.

Речь шла не только о купировании боли, но и о получении удовольствия: препараты действуют на тело, но влияют на разум и настроение — на наш характер, — то есть на то, что мы всегда должны отстаивать.

Существуют ли другие — приемлемые — лекарства и методы лечения? Конечно.

Не надо думать, что помощь при депрессии или хронической боли каким-то образом противоречит принципам умеренности. Эпиктет всю жизнь страдал от хромоты (когда он был рабом, хозяин избил его и сломал ногу), и, существуй безопасный способ уменьшить эту боль, было бы глупо не использовать его. В подобном положении окажемся и мы. У нас будут несчастные случаи. Наши тела станут стареть, а сердца — разрываться.

Но Кеннеди надеялся: некая волшебная таблетка (или несколько таблеток) устранит все его проблемы. Он использовал секс и лекарства как способ уйти от боли, а не как инструмент для избавления от нее. Боль не была его виной, но за плохие решения отвечал он сам.

Единственное лечение, которое действительно помогло с проблемами со спиной, оказалось довольно простым. Врач, возражавший против приема наркотиков, обнаружил: Кеннеди не может сделать ни одного приседания. «Вы скоро станете калекой, если не начнете заниматься физкультурой, — объяснил доктор пациенту. — Пять дней в неделю. И начать нужно прямо сейчас!»

Благодаря растяжке, дыхательным упражнениям, поднятию тяжестей и гимнастике Кеннеди в значительной степени восстановил свою подвижность. Уровень боли снизился до управляемого. «Хотел бы я познакомиться с вами десять лет назад», — сказал президент. Похоже, он временами даже не пользовался ортопедическим корсетом для спины[134].

Не все проблемы можно решить с помощью свежего воздуха и физических упражнений, и нужно с большой осторожностью относиться к тем, кто уверяет, будто способен без труда заставить боль исчезнуть. Доктора Филгуды (как прозвали одного из президентских врачей[135]) подобны сиренам из греческого мифа: их песня сладка, но нередко смертельно опасна.

Однако поколение за поколением мы игнорируем этот факт. Сегодня люди со значительно меньшей болью, по крайней мере физической, оправдывают использование всех видов экспериментальных психоделических препаратов для лечения своих психических и душевных заболеваний. «Помогает же», — говорят они. И произносят это, даже потребляя фентанил, который убивает и использование которого приняло масштаб эпидемии. Мир сотрясается от последствий кризиса с опиоидами.

Лекарства — это не то, с чем можно баловаться!

Папа Иоанн Павел II был прав. Он напомнил: воздержание частично призвано сдержать стремление «лишиться сознания с помощью наркотиков». Наши способности к рациональному мышлению (как и наши тела) могут мучить нас, но также являются и даром. Мы не должны без необходимости притуплять их силу химией.

«Помогает же»?! Помогает же — это пройти по жизни трезвым. «Отправляетесь в путешествие»?[136] Идите на терапию! Боритесь с этим. Исцеляйтесь ежедневно, каждый день понемногу становитесь лучше.

Возможно, путь, по которому направился Кеннеди (вера в одну особую штуку, способную разом облегчить жизнь, в какую-то волшебную таблетку или устройство, которые могут спасти от боли, тоски или отчаяния), именно поэтому так соблазнителен. Надежда делает нас уязвимыми перед различными гуру или целителями, которые охотятся на страдающих людей. Ко всем и ко всему, что побег от реальности предлагает вам в качестве спасения, следует относиться с осторожностью, а все, что сулит эйфорию, способно причинить настоящую боль.

«Мне помогает» на самом деле должно означать целостное мышление. Позволять добраться до истоков. Означать необходимость устранения причины, а не ее симптомов. Это подразумевает терапию. В случае Кеннеди — не только физическое лечение, но и отчаянную потребность в психологической помощи. Это требует настоящего мужества и самодисциплины, так как занимает много времени. Это предполагает столкновение с ужасными вещами: медленное продвижение, а не мгновенное преображение. Это непросто. Но здесь хотя бы минимальны побочные эффекты.

Это также может означать — как бы это ни было несправедливо или неприятно, — что необходимо найти способ жить с болью.

У стоиков для этого было слово «эмменетеа» — «то, что придется терпеть». Лу Гериг понимал, что долгая карьера в бейсболе потребует играть при травмах, как случается и в жизни. «Я помню, как Лу сломал средний палец на правой руке, — вспоминал один из товарищей по команде. — Он испытывал боль каждый раз, когда отбивал мяч. А когда поймал, то его чуть не стошнило. Вы бы видели, как он вздрогнул. Но он всегда оставался в игре».

Когда Гериг добрался до отметки в 2044 игры, он столкнулся с люмбаго — прострелом в пояснице, при котором тяжело стоять прямо. Неужели конец? «Справлюсь, — ответил Лу. — Я всегда это делал». Он мог начать пить или еще что похуже. Но он не стал. Остался чистым. Остался в игре.

Боль может служить индикатором, предупредительным сигналом, напоминанием о том, что пора замедлиться или что-то изменить. Вот почему Грегг Попович был готов к штрафу за предоставленный команде отдых: лучше свои финансовые потери, чем болезненные травмы игроков (и обезболивающие препараты). Кеннеди слишком долго не интересовался исправлением того, что давно шло не так; несмотря на опасность, он стремился отыскать лишь способ продолжать — свои дела, свою молодость, свое непринятие ограничений.

Организм пытался предупредить его. Врачи пытались предупредить его.

Он проигнорировал всех.

Королева Елизавета II была настолько выносливой, насколько это вообще реально. Но протянуть так долго, не прислушиваясь к организму, не заботясь о себе, невозможно. Она полагалась на надежные методы, а не на легкие пути.

Однажды молодая жена дипломата пожаловалась, что приходится много стоять. Королева тут же поделилась: «Ноги нужно ставить вот так. Всегда держите параллельно. Следите, чтобы вес был распределен равномерно. Вот и все».

Разумеется, это еще не все, но это уже начало.

Мы терпим боль, но должны устранять ее первопричины.

Разуму и телу нужно найти способ действовать вместе — со сдержанностью, умеренностью, трезвостью.

Сражение с удовольствиями

Считается, что Эпикур был гедонистом, любителем удовольствий. Это следует из надписи над входом в его сад: «Гость, тебе будет здесь хорошо, здесь удовольствие — высшее благо. Хранитель этой обители, добрый хозяин, будет рад тебе; он встретит тебя хлебом и подаст тебе воду в изобилии с такими словами: “Разве тебя не приняли хорошо? Этот сад не возбуждает твой аппетит, но утоляет его”»[137].

О каком удовольствии здесь речь?

О еде?

Сексе?

Питье?

Распутстве?

В Афинах III века до нашей эры было мало людей, знающих ответ, поэтому подразумевалось наихудшее. Сегодня, тысячи лет спустя, мы увековечиваем эти подозрения, называя эпикурейцем человека, потворствующего любому чувственному побуждению.

Однако любой, знакомый с философией Эпикура, обнаруживает гораздо более простой рецепт счастья. В одном письме Эпикур попросил у друга всего лишь горшочек сыра, чтобы побаловать себя. «Вот каков был человек, учивший, что предельная цель есть наслаждение!» — писал об этом Диоген Лаэртский[138].

Для Эпикура удовольствие — это не чревоугодие. Не бездумное предоставление телу того, чего оно жаждет.

Философ говорил: «Под наслаждением мы разумеем свободу от страданий тела и от смятений души. Ибо не бесконечные попойки и праздники, не наслаждение мальчиками и женщинами или рыбным столом и прочими радостями роскошного пира делают нашу жизнь сладкою, а только трезвое рассуждение, исследующее причины всякого нашего предпочтения и избегания и изгоняющее мнения, поселяющие великую тревогу в душе»[139].

Эпикур не был королем Георгом IV, да и не захотел бы им стать, поскольку это не особо приятно. Мало того что чревоугодие сократило жизнь монарха, так еще и потакание себе довольно быстро превратилось в его ежедневный кошмар. И сильно ли весело было Бейбу Руту, когда он объелся так, что его пришлось везти в больницу?

Мы воздерживаемся от излишеств не потому, что это грех. Мы придерживаемся дисциплины, потому что хотим избежать адского существования сейчас, пока мы живы, — ада, который создаем сами.

Нужно понять, что тело глупо и спасти его от самого себя должен наш характер. Тело жаждет поглощать пищу, пока не насытится. Но все простирается гораздо дальше. Тело хочет выпивать, пока мы не почувствуем себя под хмельком. Но мы ощущаем его только тогда, когда переберем. Тело хочет притупить боль и готово мириться хоть с лошадиной мочой, если это работает, как выразился Кеннеди. Тело требует того, чего хочет сейчас, а с последствиями разберемся позже.

Мы должны быть достаточно умны, владеть собой и осознавать себя, чтобы вмешаться раньше, чем это произойдет. Вместо «съесть больше, чем следует» можно подставить почти все, с чем мы склонны забывать о мере, — от выпивки и работы до развлечений и необязательных ночных бдений. Афинский военачальник Тимофей после простого обеда в доме Платона сказал: «Обед у Платона и на следующий день доставляет удовольствие»[140].

Если вы набили живот и почувствовали себя некомфортно, если просыпаетесь вялым и похмельным, если вас переполняют сожаление или стыд или вы даже не помните, что произошло накануне, — действительно ли было так здорово?

Стоики считали, что есть идеальная метафора для всего, что мы делаем. «Помни, как следует вести себя на пиру, — говорил Эпиктет. — Блюдо, обносимое по кругу, оказалось рядом с тобой? Протянув к нему руку, возьми себе, сколько позволяет приличие. Проносят мимо тебя? Не задерживай. Еще не поднесли? Не стремись вперед в своем желании. Подожди, пока блюдо не окажется рядом с тобой. Точно так же поступай в отношении детей, жены, государственной службы, богатств — и ты когда-нибудь станешь достойным сотрапезником богов»[141]^, [142].

«Всегда помни, — однажды заявил Черчилль своей жене, — что я взял от алкоголя больше, чем алкоголь от меня». Это важнейшая проверка. Думайте не только о том, что принесет вам определенное удовольствие, но и о том, что оно отнимет у вас. Подумайте: то, за чем вы гоняетесь, будет стареть. Подумайте, о чем вы станете размышлять позже — во время рефрактерного периода, во время похмелья или когда ваши брюки станут слишком узкими, когда вы увидите себя в зеркале через несколько месяцев и изумитесь: как такое могло произойти?

Конечно, воздержание и умеренность — это не одно и то же. В одном случае — избегание, в другом — ответственность, понимание того, как делать те или иные вещи правильно, с пользой для вашего организма, с учетом вашей генетики и вашего образа жизни. Умеренность, как напоминает нам писатель Клайв Льюис, заключается в том, чтобы «пройти нужное расстояние, но не больше».

Музоний Руф говорил: «Если измерять угодное мерой удовольствия, то нет ничего приятнее воздержности. А если измерять то, чего следует избегать, мерой страдания, то нет ничего болезненнее невоздержности»[143]. Никто из предавшихся излишествам не получает удовольствия. Никто из порабощенных своими аппетитами не свободен.

Требуется сила, чтобы встать из-за стола до того, как возненавидишь себя, до появления мясного пота[144] или сонливости после поглощенных углеводов. Требуется сила, чтобы ограничиться за ужином одной рюмочкой, а не останавливаться лишь при признаках ухудшения самочувствия. Нужно понимать, что огромный дом не сделает вас счастливее, что вам не нужно больше денег, больше поклонников, больше чего бы то ни было.

Никогда не приближайтесь к точке сожаления (не говоря уже о том, чтобы пройти ее) и продолжайте наслаждаться тем, что доставляет вам удовольствие и радость, что приносит счастье. Нужно осознать, что ваш выбор загнал вас в опасный туман, — то, чего не мог сделать Кеннеди. Требуются самопознание, самоконтроль и немалая смелость, если люди вокруг вас готовы продолжать развлекаться.

Дисциплина — не наказание, а способ его избежать. Мы действуем так, потому что любим, ценим себя и то, что мы делаем. Как ни странно, это также увеличивает наше удовольствие. Человек, довольствующийся меньшим и способный наслаждаться горшочком сыра, словно лучшим деликатесом, может найти хорошее во всех ситуациях.

Ищите себя, а не отвлекайтесь.

Будьте счастливы, а не стремитесь к наслаждениям.

Пусть правит разум, а не тело.

Победите кайф, поставьте себя выше боли.

Не поддавайтесь на провокации

Отец Артура Эша[145] работал водителем у Уильяма Талхимера — богатого еврея, владельца сети универмагов в Ричмонде. Сопровождая босса на одной сделке с недвижимостью, Артур Эш — старший воочию наблюдал дискриминацию евреев на не изменившемся к 1950-м годам Юге.

Во время переговоров контрагенты оскорбляли и запугивали Талхимера и вели себя высокомерно: казалось, у них вызывает отвращение вынужденная необходимость вести дела с евреем. Талхимер снес все и довел сделку до конца.

По дороге домой Эш не мог не спросить: «Зачем? Зачем все это терпеть?»

«Я приезжал, чтобы купить участок земли, — объяснил Талхимер. — И я получил его. Предыдущий владелец может поливать меня сколько влезет. А у меня теперь есть эта земля, участок принадлежит мне».

Конечно, Талхимеру хотелось врезать антисемиту, но разве это не сыграло бы тому на руку? Он бы просто отказался иметь дело с евреем. А Талхимер остался бы без земли, которой желал. И вполне возможно, в кутузке.

С высоты прошедшего времени мы можем оценить несправедливость той ситуации. Спокойное достоинство и самообладание Талхимера восхищают. Эш-старший, чернокожий человек с Юга, где расовая сегрегация — обыденное явление, определенно должен был по достоинству оценить тогда и то и другое. Артур Эш — младший отмечал, что именно этот опыт фактически сформировал его отца как кормильца и вдохновил его на прагматичность, терпеливость и самодостаточность при расовой сегрегации.

Эша-старшего не волновало, что люди говорят о нем или как относятся к нему. Ему было важно поддержать семью и помочь двум сыновьям пробиться в жизни. Мир же, похоже, был крайне заинтересован, чтобы этого не случилось. Пусть расисты идут к черту, а Артур Эш — старший намеревался получить этот участок земли.

Было бы замечательно, если бы впредь такого не случалось. Если бы никого не оскорбляли, не дискриминировали, все были добры, не обделяли нас, не судили, не ущемляли и не обжуливали. Но в жизни так не бывает.

Существует история о Катоне Младшем, правнуке неприхотливого римлянина Катона Старшего. Однажды в римской бане его толкнули, а затем и ударили в одной из случайных стычек, которые рискуют перерасти в полноценную драку, если у кого-то просто плохой день. Когда потасовка закончилось и Катон собрался с мыслями, то отказался простить обидчика, однако не оттого, о чем можно подумать. «Я не помню, что меня ударили», — сказал он. Он не просто не принял извинений — он отказался затаить обиду.

Джеймс Пек, один из немногих белых участников правозащитного движения Freedom Riders, несколько раз замечал: его отказ давать сдачи ошеломлял нападавших, вызывал их ступор и, надо думать, стремительный и ужасающий фонтан самоанализа. Почему этот человек не поглощен ненавистью, как я? Почему он не выходит из себя, как я? Действительно ли он лучше меня?

Всегда помните: как бы оппонент ни был неправ и как бы это ни раздражало, для конфликта нужны двое. Как говорили стоики, когда мы обижены, когда мы ссоримся — мы соучастники. Это мы решили вступить в бой. Мы променяли самоконтроль на потакание своим слабостям. Мы позволили холодной голове раскалиться, хотя и знаем, что горячие головы редко принимают правильные решения.

Жизнь, люди предоставят вам возможность. Вы можете не принять ее.

Помните басню Эзопа о льве, укушенном комаром?[146] Мы должны развивать в себе способность игнорировать, терпеть, забывать. Не только жестокие провокации со стороны глупцов, но и случайное пренебрежение и ошибки со стороны людей, которых мы любим или уважаем. Иначе мы причиним себе больше вреда, чем жало этих пренебрежений.

«Полезно быть немного глухой», — заметила однажды свекровь своей невестке Рут Гинзбург, и этот совет помогал ей не только на протяжении 56 лет брака, но и во время 27 лет в должности судьи Верховного суда США. Гинзбург обожала коллег, но регулярно с ними не соглашалась. Одним из лучших друзей и идеологических противников был Антонин Скалиа.

Представьте только, что пришлось пережить Гинзбург, Эшу-старшему и Талхимеру, когда законы и общественные нравы почти никогда их не поддерживали. А вы пытаетесь изо всех сил не сходить с ума в ответ на микроагрессию? Да бросьте.

Мы можем делать вид, что не видим этого. Можем игнорировать электронное письмо, где нас поставили в копию. Не надо предполагать худшего. Не надо придавать жужжащему комару значимость всенародного референдума. Мы не должны позволять сбивать нас с толку.

Но почему вы должны это делать?

Потому что у вас есть работа. Они хотят, чтобы вы расстроились. Потому что, если вы станете тормозить и отвечать на все нападки, как заметил Линкольн, можно признать поражение прямо сейчас. Вы никогда ничего не добьетесь. Вы точно никогда не будете счастливы. А они победят.

Проще всего отвечать на несдержанность несдержанностью. Мы должны помнить: чужой недостаток самоконтроля не является оправданием для отказа от собственного. Это не рецепт успеха и достижений.

Артур Эш — младший перенял самообладание у отца, а тот видел, как мощно владеет собой Уильям Талхимер. Судьба Эша в теннисе, как и ваша судьба, сложилась благодаря грамотному использованию провокационных ситуаций. Он выходил на корт и делал то, ради чего здесь появился.

Ничто не могло остановить его.

Ничто. Никакие отвлекающие факторы. Никакие неудачи.

Остерегайтесь безумия

В седьмой игре полуфинала Западной конференции 2004 года Сэм Касселл сделал невероятный бросок из угла, и Minnesota Timberwolves вырвалась на два очка вперед. Такой бросок — под давлением, о котором мало кто может знать, — способен выполнить только великий баскетболист.

Камерам и публике понравилось дальнейшее: гордый и эмоциональный Касселл возвращался в защиту, перепрыгивая с ноги на ногу и опустив руки так, словно поддерживал свои грандиозные яйца.

Этот «танец» не прошел даром: Касселл, пока исполнял его, получил небольшой отрывной перелом бедра[147]. Timberwolves, сеянные под номером один и имевшие преимущество домашней площадки на протяжении всего плей-офф, уступили Lakers в финале конференции в шести играх. Касселл из-за травмы пользы почти не принес.

Конечно, оглянувшись, никто находящийся в здравом уме не променяет чемпионство в NBA на несколько секунд ликования или безудержного зубоскальства, но в момент взрыва эмоций возможно все.

Нас ослепляет.

Нас уносит. Это сильнее здравых суждений. Невозможно терпеть. Невозможно прикусить язык. Сопротивляться искушению. Игнорировать мелочи.

О, чего это нам стоит! И о чем мы потом сожалеем.

Иногда это миг высокомерия или возбуждения. Или гнев. Или беспокойство. Или алчность. Или зависть.

Или похоть…

Подумайте о влиятельных мужчинах и женщинах, чья карьера рухнула из-за сексуальных скандалов. У них были власть, влияние, светлое будущее. Что побудило их рисковать всем ради мимолетного удовольствия? Зачем такому храброму и порядочному человеку, как Мартин Лютер Кинг — младший[148], изменять жене в убогих гостиничных номерах? Философ Демокрит не ошибся, описав секс как легкое безумие. Страсть провоцирует нас и заставляет совершать постыдные поступки.

Гнев — чуть менее мягкая форма безумия. «Кого боги хотят уничтожить, того сначала сводят с ума», — утверждал другой философ[149]. Линкольн, злясь, писал свои знаменитые «горячие письма». Но не отправлял адресату, а клал в стол. Самые бессмысленные скандалы во время президентства Трумэна спровоцировали его неприглядные послания — в частности, одному критику из New York Times, плохо отозвавшемуся о его дочери.

Необузданные взрывы страсти не были характерны для президента, в целом известного самодисциплиной. Но, увы, гнев взял верх даже над одним из лучших людей.

Почти все сожаления, ошибки, неловкие моменты — личные, профессиональные или исторические — имеют одну общую черту: человек потерял контроль над своими эмоциями. Кого-то занесло. Кто-то испугался или защищался. Кто-то думал не дальше, чем на следующие несколько секунд[150].

Иронично, что сегодня позитивно и с одержимостью мы говорим о страсти. У древних представление об этом понятии было прямо противоположным. Страсти считались очень опасными. Тем, чего следует остерегаться. Даже когда они благотворны — а это часто не так, — они склонны сбивать нас с пути. Чтобы завладеть нашим разумом или нашим телом, а иногда и тем и другим. Мы официально закрепили это в нашей правовой системе, введя ответственность за преступления, совершенные в состоянии аффекта.

Если вы не можете обуздать свои импульсы, если сегодня вас можно дергать, как марионетку, то что, как вы полагаете, произойдет, когда вы достигнете желаемого уровня? Когда у вас появятся власть, ресурсы и люди, готовые оправдывать вас? Когда права на ошибку станет намного меньше?

Занимающимся менее важными делами может сойти с рук, если они не всегда контролируют ситуацию. Вам — нет.

Вы не можете допустить, чтобы момент эго или возбуждения стоил вам (и вашей команде) чемпионства. Не можете позволить, чтобы импульсивное решение свело на нет все тренировки. Страсть не должна затмить спокойного и мягкого света.

Возможно, другие люди и могут. Но не вы.

Означает ли это, что вы никогда не сможете позволить себе действовать импульсивно или выплескивать эмоции? Конечно, нет. Любите и будьте любимы, ощутите страсть. Но не разрешайте себе сказать что-то жестокое любимому человеку, когда вы расстроены, или предать его доверие ради нескольких секунд искушения. Рассердиться можно. Важно ничего не натворить в гневе.

[Гнев] можно заместить массой других ярких эмоций.

Тренер Джон Вуден старался свести к минимуму выплески чувств в сторону своей команды, зная, что это неустойчивое и опасное топливо. «Я хотел, чтобы они ощетинились энергией, как следует сконцентрировались и контролировали себя, — сказал он. — Когда такое сочетается с талантом и хорошим обучением, вы, возможно, обнаружите, что возглавляете команду, конкурентоспособную и побеждающую на самом высоком уровне. Но этого не произойдет, если вы будете рабом страсти».

Из всех вредных привычек сложнее всего избавиться от страсти. Потому что она проявляется вспышками. Потому что это мощное и нестойкое топливо. Потому что вред бывает нанесен еще до того, как мы осознаем, что оказались в ее власти. Пусть у нас будет страсть, но нельзя позволить себе быть ее рабом.

Главное — замедлять ход событий. Обдумывайте, обдумывайте все хорошенько. Старайтесь не поддаваться силам, которые вы не понимаете или не контролируете. Как наркоман ищет тревожные признаки приближающейся ломки, так и нам нужно выискивать момент для приложения самодисциплины до того, как нас занесет.

Тревожное состояние или агрессия, вожделение к человеку или вещи, празднество или непреодолимая неясность — мы должны применить экстренное торможение до того, как желание действовать под влиянием эмоций наберет такую силу, что мы, не в силах удержаться, врежемся в стену.

Всегда, всегда пользуйтесь внезапно появившимся съездом с магистрали.

Однажды во время поездки Елизавета II обнаружила, что ее муж говорит очень возбужденно. Королева, спасая принца Филиппа от самого себя, указала рукой и проговорила спокойно и медленно: «Посмотри на эту керамику». И Филипп тут же вернул себе состояние королевского достоинства. Слова королевы случайно услышал один политик. Он подошел к месту, где они были произнесены, и даже не особо удивился: никакой керамики там вообще не было.

Как говорится в знаменитой песенке Фреда Роджерса[151], если вы запланировали что-то неладное, нужно остановиться и заняться чем-то другим. Когда вы видите, что кто-то собирается поддаться порыву страсти, посмотрите, не можете ли вы помочь перенаправить эту энергию.

Потому что мы в ответе. Наши тренировки. Наше обучение. Наш талант. Наш (хороший!) нрав. Это наши проводники. Именно они берут на себя инициативу.

Не наши страсти.

Не мгновенное легкое (или не очень легкое) безумие.

Молчание — золото

Восхищаться отвагой спартанцев так легко, что мы часто забываем о других их подвигах.

Услышав, что стрелы Ксеркса затмят солнце, Леонид ответил: «Тогда мы будем сражаться в тени»[152]. Другой завоеватель заявил: если его армия прорвется через стены, то перебьет всех людей до единого. Спартанцы ответили лаконично: «Если»[153].

Очевидно, что фразы, произнесенные перед лицом смерти, демонстрировали подлинное мужество. Также бесспорно, что лаконичный стиль (названный в честь области Лакония, где и располагалась Спарта) является неотъемлемой частью культуры спартанцев, их самодисциплины. Они никогда не использовали два слова там, где было достаточно одного. Никогда не говорили больше, чем необходимо: не болтали лишнего, не раскрывали впустую рот, не трепались.

Архидамид на одном спартанском обеде пояснил: «Кто умеет говорить, знает и время для этого». Спартанцы держали язык за зубами, даже если из-за этого некоторые люди могли подумать о них хуже. В серьезном споре один спартанец слушал, но ничего не говорил. «Ты глупец?» — спросил кто-то. «Глупый человек не мог бы молчать», — ответил он[154]. А о другом спартанце сказали, что невозможно найти человека, который знал бы больше, но высказывался бы меньше.

Роберт Грин[155] прекрасно выразил это так: «Могущественные люди впечатляют и пугают, говоря меньше».

Ирония, конечно, в том, что вместе с властью приходит право говорить — что и когда угодно. И все же именно дисциплина, позволяющая не делать этого, и создает положение, которым наслаждаются влиятельные люди.

Это нелегко. Особенно сегодня. Мало того что эго хочет высказывать свое мнение — теперь у нас есть технология, эксплуатирующая эго и активно подталкивающая делиться мыслями, выступать, лезть в бессмысленные споры, высказывать провокационные идеи. В интернете или лично, мы просто не можем удержаться. Мы встреваем, потому что думаем, будто должны это сделать. Влезаем, потому что не хотим показаться глупыми (хотя как раз в разговоре и рискуем развеять все сомнения в этом). Ввязываемся, потому что просто не можем жить, когда кто-то не прав и не догадывается об этом.

К чему это приводит? Обычно к неприятностям. Редко — к каким-то положительным изменениям. Но никогда не помогает в нашем главном деле. Почти всегда это отвлекает от главного!

Можете ли вы:

• Хранить секрет?

• Прикусить язык, когда вам кто-то или что-то не нравится?

• Попросить, чтобы кто-нибудь другой сообщил новости?

• Смириться с тем, что вас неправильно понимают?

Это баланс. Каждому необходимо культивировать в себе мужество говорить громко правду, но так же важно развивать самодисциплину, чтобы знать, когда выступить, а когда промолчать (а заодно максимально экономно отмеривать то, что произносим).

Вам незачем высказывать каждую мысль. Вы не обязаны всегда вербализировать свое мнение, особенно когда о нем не спрашивают. Наличие паузы не означает, что вам следует ее заполнить. То, что говорят все вокруг, не означает, что и вы непременно должны встрять. Вы можете смириться с неловкостью. Или использовать молчание в своих интересах. Или просто смотреть и ждать.

Вы можете вообще не произносить слова — пусть говорят ваши дела.

Ангела Меркель, как известно, почти не использует в своих выступлениях прилагательные. Однако у каждого ее слова есть обоснование, и ее слушают. Катон предпочитал открывать рот, только если был уверен, что лучше сказать, чем промолчать. Прослыть глуповатым или простачком приятнее, чем выставить себя полным дураком, доказав, что на самом деле вам нечего сказать. Сожалейте о том, что вы не сказали, а не наоборот.

Быть неточным в языке, явиться жертвой того, что называют семантической ползучестью (постоянно употреблять важные слова, пока они полностью не обесценятся), — признак не только небрежного мышления, но и скверного характера. Ваша речь должна иметь значение. Произнесенное должно что-то означать.

Помните: свобода слова — это право, а не обязанность. Зенон-стоик напоминал ученикам, что у нас два уха и один рот. Относитесь к этому соотношению с должным уважением.

Пусть другие хотят, чтобы вы больше разговаривали. Пусть гадают, о чем вы думаете. Пусть слова, которые вы произносите, получат дополнительный вес — именно потому, что они редки.

Вы можете ответить: «Я не знаю». Можете проигнорировать оскорбление. Отклонить приглашение. Не объяснять причину. Сделать паузу. Можете изложить все не вслух, а в дневнике. Можете просто послушать. Посидеть в тишине. Позволить говорить своим делам.

Вы можете больше слушать, чем говорить. Вы можете говорить только тогда, когда уверены, что лучше сказать, чем промолчать.

Конечно, можете. Но вы будете так поступать?

Стой, не стреляй

Должно быть, Черчиллю очень хотелось атаковать.

Жизнь в натиске, как однажды он определил свое стремление руководить и находиться в центре событий, теперь переплелась с годами предупреждений об угрозе нацизма.

На десять лет Черчилль был отодвинут от власти. Он надеялся, мечтал, он планировал этот момент.

И вот он настал.

В начале лета 1940 года немцы разбили французскую армию, и руководство страны умоляло британцев задействовать Королевские военно-воздушные силы. После французских неудач зашевелилась Италия, разом объявив войну Великобритании и Франции. Война стала мировой.

«Вот решающий момент», — убеждал Черчилля на встрече под Парижем Максим Вейган, верховный главнокомандующий французской армией. Ситуация была близка к критической. «Британцам не надо держать в Англии ни одного истребителя, — говорили Черчиллю. — Все нужно отправить во Францию». Для человека смелого и отважного, который ранее уже предсказывал этот ужасный сценарий, а теперь получил власть премьер-министра, открылась судьбоносная возможность.

Бросится он в бой?

Нет.

«Это не решающий момент, — ответил Черчилль после размышлений, балансируя между мужеством, самодисциплиной и предчувствием долгого и трудного пути. — Это не решающий момент. Решающий момент наступит, когда Гитлер бросит люфтваффе против Британии. Если мы сможем сохранить господство в воздухе над нашим островом — это все, о чем я прошу, — тогда мы отыграем все обратно… Что бы здесь ни случилось, мы полны решимости сражаться во веки веков».

Почти каждая его частичка, должно быть, хотела сказать «да». На него давила ответственность: на кону стояли миллионы жизней, стране грозили колоссальные разрушения. И все же Черчилль со спокойным мужеством отказал союзнику в том, что должно было казаться французам последней и единственной надеждой. Он сохранил самолеты для битвы за Британию, и история подтвердила правильность этого решения.

Смогли бы вы так поступить? Доверяете ли себе настолько, чтобы остаться в одиночестве? Сумели бы стоически выдерживать нападки и критику, настаивая на правильности своих взглядов? А ценой тяжелых потерь?

Лидер, который не может этого сделать… Что ж, он не лидер, не ведущий. Он ведомый.

Почти на всех этапах войны Черчилля подталкивали к действиям. Союзники. Британский народ. Враг. На Черчилля всегда существовало давление, он все время ощущал импульс, побуждение что-нибудь сделать.

Однако успех, как и большинство стратегий, зависел от разумной сдержанности.

В 1942 и 1943 годах усилилось давление в пользу высадки союзников в Европе, чтобы открыть второй фронт. Черчилль противился. Он повел американского дипломата на ночную экскурсию по парламенту, который уже подвергался сильным бомбардировкам, и принялся объяснять, почему так возражает против поспешного вторжения. «Когда я смотрю через колодец этого дома, — сказал он, — я вижу лица, которые должны быть здесь. Но мои современники мертвы. Они погибли в Пашендейле или на Сомме[156]. А мы не можем выдержать уничтожения еще одного поколения британцев».

С точки зрения политики проще было бы поддержать вторжение. Этого желала армия. Этого хотел народ. Но Черчилля преследовал вид мертвых британских солдат в прибое на французском побережье или безжизненные тела, уткнувшиеся лицами в сырую почву бельгийских низменностей. Он знал, что шанс высадиться на континенте будет единственным и что его нельзя упустить.

Черчилль не поддавался настойчивым просьбам союзников почти два года. Он не боялся сражаться. Он знал, что войскам требуется время для обучения и подготовки. Именно это и доказали высадки в Италии в сентябре 1943 года — это была одновременно дорогостоящая репетиция трудного успешного вторжения во Францию и бесценная подготовка к нему.

Союзники высадились в Нормандии 6 июня 1944 года. Британская Вторая армия численностью более 60 тысяч солдат находилась на восточном фланге вторжения. Вот и все. Черчилль не просто ждал подходящего момента с напряженной сосредоточенностью и удивительной самодисциплиной — он сделал момент подходящим.

Наша энергия подталкивает нас. Боязнь пропустить что-то интересное преследует. Сомнения мучают. Все остальные уже на ногах: вдруг мы упустим свой шанс? Чтобы противостоять подобному давлению, требуется настоящая ментальная дисциплина. Иногда нам приходится поднимать руку, но не как сигнал к движению, а как знак внимания: чтобы ждать, ждать, ждать[157].

Ждите абсолютного дна (или пика) рынка, даже когда все кричат, что вы сошли с ума, что вы обезумели, но вы-то уверены, что время еще не пришло. Ждите идеального приложения своих талантов: вы отказываетесь от повышения по работе или упираетесь в переговорах по контракту, чтобы получить то, чего на самом деле стоите (и о чем вы точно знаете). Ждите, пока не увидите белки вражеских глаз…[158]

Не соблазняйтесь приманкой конкурента, который заманивает вас в ловушку. Не поддавайтесь искушению прервать оппонента, когда он мямлит. Потратьте время на что-то классическое, или трансгрессивное, или отчаянно смелое, даже это лишит вас возможности следовать принятым тенденциям. Даже если, по всеобщему мнению, за ними будущее.

Отдохните в начале сезона, как это сделали баскетболисты San Antonio, чтобы достигнуть пика в нужный момент. Ждите, ждите, ждите, копите свои резервы, чтобы было с чем пойти в атаку, которая окажется действительно успешной.

Есть старая мысль, восходящая к стоикам, но прекрасно выраженная английским поэтом Джоном Драйденом: «Остерегайтесь гнева терпеливого человека».

Черчиллю было трудно именно потому, что он был неистовым. Был человеком действия. И оказался прижат к стене. Но он выжидал момент спокойного и мягкого стратегического блеска. Он долго не стрелял. Но первый же залп разнес цель в куски.

Это не ложь самому себе: когда-нибудь, надеюсь, может быть, я что-то сделаю. Нет, вы уже решились. Теперь вам предстоит преодолеть более трудное препятствие: сдерживаться. Принимать удары, пока вы так поступаете, пока обдуманно продвигаетесь, чтобы сделать все правильно, все рассчитать.

Сможете ли вы?

В жизни, на войне, в бизнесе нам часто выпадает лишь миг, всего одна возможность. Никто не предоставит вам второго шанса. Вы никогда не сможете вернуться и попробовать поступить по-другому: исправить недостатки в подготовке, точнее выбрать время, получить дополнительные ресурсы.

Один выстрел.

Достаточно ли мы сильны, чтобы дождаться? Сможем ли обуздать нервы? Сумеем ли все рассчитать?

Да.

Да, мы можем.

Мы должны.

Умерьте честолюбие

Молодой Наполеон в 1791 году принял участие в конкурсе эссе, надеясь на приз в 1200 франков. Задание было впечатляющим: «Какие наиболее важные истины и чувства необходимо усвоить, чтобы быть счастливыми?»

Эссе будущий император и завоеватель писал шесть месяцев и в конкурсе не победил, хотя в 22 года и создал в своем юношеском возбуждении превосходное, доселе невиданное предупреждение о ненасытном честолюбии.

«Что делает Александр [Македонский], когда мчится из Фив в Персию, а оттуда в Индию? Вечно встревоженный, он теряет способность соображать, он считает себя богом, — писал Наполеон. — Чем заканчивает Кромвель? Он управляет Англией. Но разве его не терзают все кинжалы Фурий?»[159]

Изобличающие картинки высот невоздержанности. И, словно этого недостаточно, Наполеон наносит решающий удар, в смысле которого нельзя ошибиться.

Если бы только взрослому Наполеону напомнили об этих словах!

В бурные, разрушительные годы он называл себя французским императором, присваивал себе помпезные титулы вроде monseigneur (монсеньор), altesse sérénissime (светлейшее высочество) и excellence (превосходительство) и рассаживал своих некомпетентных родственников на троны по всей Европе…[160]

Погодите, это ведь действительно кто-то сделал!

В начале 1800-х Талейран, министр иностранных дел, раскопал в архивах юношеское эссе и передал его Наполеону — в качестве одновременно подарка и предупреждения. Однако Его Императорское и Королевское Величество (еще один титул, который Бонапарт сам себе присвоил) отказался принять и то и другое. Автор заслуживает порки, высказался Наполеон о себе в молодости. «Какие нелепости я нес и как был бы раздосадован, если б они сохранились», — воскликнул он, бросая в огонь, как считал, единственный экземпляр документа.

Вскоре он снова завалит континент трупами целого поколения и окажется в ссылке — на скале посреди океана, откуда уже больше не сможет причинить вреда человечеству.

Многие века поучительным примером безудержных амбиций служил Александр Македонский. Конечно, он был великолепен. Конечно, добился невероятных успехов. Но куда это его привело? В пустоту. В одиночество. В несчастье. «Возвращайтесь! — заявил он солдатам, когда те возроптали и отказались идти дальше, поняв, что полководец никогда не будет удовлетворен. — Возвращайтесь и сообщите своим соотечественникам, что вы бросили Александра, завершающего завоевание мира».

Вот только он умер вскоре после этого, и его империя рухнула вместе с ним[161]. Поэт Ювенал заметил, что Александра не вмещал целый мир, но гроба на это хватило.

Ради чего все это было? Как и Наполеон, Александр вел агрессивные наступательные войны исключительно для себя — не для народа или по какой-то причине. У него была патологическая потребность в достижениях, последствия которых ложились бременем на плечи других людей.

Чтобы отказаться от вредных привычек, особенно от ненасытных, требуется значительная самодисциплина. Но из всех зависимостей мира самой опьяняющей и самой трудной для контроля является честолюбие. Потому что, в отличие от пьянства, общество вознаграждает его. Мы смотрим на успешных. Мы не спрашиваем их, что или почему они делают. Мы спрашиваем только: как?

Мы благополучно не замечаем, как мало удовлетворенности приносят эти достижения. Как жалки большинство честолюбцев, какими несчастными они делают близких.

На Сенеку, как и на Наполеона, его амбиции навлекли неприятности. Философ сказал о полководце Гае Марии (Наполеоне своего времени): «Марий вел войско, а Мария вело честолюбие»[162]. Он жаловался на вождей, торговцев и завоевателей, которые тревожили и разрушали мир, а они тревожили и разрушали себя.

Гай Марий, Наполеон, Александр были могущественными. Но в конечном счете — бессильными. Они не могли остановиться. Им никогда не было достаточно. Они жаждали повелевать миллионами, потому что не могли управлять собой.

Как и в случае наркотиков или гаджетов, мы должны спросить себя: кто здесь главный? Наш разум? Или наша рабская потребность оказаться самым большим, самым побеждающим, самым богатым, самым могущественным, самым знаменитым? Потребность делать больше, получать больше, добиваться успеха — снова и снова? Мы должны спросить: что это на самом деле дает нам? Что мы на самом деле получаем от этого?

Достижения принесли счастье Наполеону? Власть и богатство даже не защитили его! Он явно заслужил наказание и позор. Но ведь он, бывший император, умер в одиночестве на своем втором острове посреди океана!

Это не означает, что следует пренебрегать любыми достижениями. Как бы выглядел мир, если бы в нем никто ничего не пытался делать? Если бы никто не стремился стать лучше или сделать больше? Если бы у нас не было какой-то большой цели, к которой мы стремимся, то как бы мы узнали, каким мелочам и отвлекающим факторам следует сказать «нет»?

Честолюбие и амбиции — это хорошо, просто надо их умерять. Как и в случае других элементов самодисциплины, речь идет о балансе. Монах или священник, пытающийся свести к нулю свои потребности, отвергающий всех и вся в погоне за духовным совершенством, мало чем отличается от миллиардера, который продолжает строить и созидать, или квотербека[163], не желающего даже подумать об уходе на пенсию. Но если человек ни о чем не мечтает, ни во что не верит, ничего не пытается — это тоже не дело.

То, о чем мы говорим здесь, на самом деле является характером. Чувство собственного достоинства способно сдерживать честолюбие, не давая ему «взвиться на дыбы», как предупреждал Шекспир[164].

Без тормозов, которые мешают нам сорваться, честолюбие не только лишает нас счастья, но и вполне способно и погубить, и навредить другим, как это неизменно случается с ненасытными завоевателями. Страдают невинные жертвы войн; люди, которых они используют и затем отбрасывают на пути наверх; семья, которой они пренебрегают; бесчисленные подражатели, которых они вдохновляют.

Нам не нужны достижения, чтобы чувствовать себя хорошо или быть достаточно хорошими. Тогда что нам нужно?

Истина в том, что не особо и много!

Сколько-то еды и воды. Работа, дающая возможность бросать себе вызов. Трезвый ум посреди невзгод. Сон. Твердый распорядок дня. Дело, которому мы преданы. То, в чем мы становимся лучше.

Все остальное — излишки. Или, как бесчисленное количество раз показывала история (и что еще хуже), источник нашего болезненного падения.

Деньги — опасный инструмент

Будучи спортсменом, Бейб Рут заработал больше, чем можно с толком потратить за всю жизнь. И тем не менее ему это удалось.

Зарплату новичка в 600 долларов (когда буханка хлеба стоила 5 центов) ему выплачивали чеками по 50 долларов два раза в месяц. На первый заработок был куплен велосипед. Когда Рут стал получать большие деньги, то у него появились спортивные автомобили, сшитые на заказ костюмы, кожаные пальто, шелковые рубашки и бриллиантовые булавки для галстука в форме подковы; он зачастил в казино и на ипподромы.

Когда поползли слухи о проблемах в браке, Рут купил первой жене норковую шубу за 5 тысяч долларов. Yankees выиграл лигу в 1928 году — бейсболист арендовал для вечеринки четыре помещения в отеле. Когда Бейб узнал, что в гостинице нет фортепиано, то пошел и купил его. Зарплата Бейба была больше, чем у президента Соединенных Штатов, однако весенние тренировки он обычно начинал, стреляя деньги у товарищей по команде (до первых чеков за игры).

«У него не было представления о деньгах, — заметил один тренер. — Казалось, он не думал, что они когда-нибудь закончатся. Он покупал все и вся».

Как-то в раздевалке Yankees Рут, расхохотавшись, сказал молодому Геригу: «Копи деньги… Птичке нужно думать о времени, когда она больше не сможет играть в мяч». К тому времени уже было подсчитано, что Бейб потратил на красивую жизнь сотни тысяч долларов, полученных за карьеру.

Наверняка ему жилось веселее, чем такому бережливому человеку, как Катон. Но и сожалел он (и его наследники) о такой жизни не меньше, чем о своем обжорстве.

Многие богатеи попадают в такое положение. Считается, что к успеху прилагаются безопасность, свобода и удовлетворенность. На самом деле он приносит с собой тревогу, зависть и нестабильность.

«Единственное, что меня беспокоит в жизни, — это деньги», — признался однажды Черчилль брату. В отличие от большей части британской аристократии, Черчиллю пришлось самому зарабатывать на жизнь, и он стал одним из самых высокооплачиваемых писателей в мире. Но это не имело большого значения, поскольку он был, по словам матери, «идеальным решетом в отношении денег».

Он быстро зарабатывал, но еще быстрее тратил, а потом удивлялся, куда деваются деньги. Импульсивная и непродуманная покупка любимой деревенской усадьбы Чартвелл едва не стоила Черчиллю женитьбы. Спекулируя на рынке в 1929 году, он лишился 50 тысяч долларов. Подобных масштабных трат он не мог себе позволить, но урока не извлек. Вернувшись вскоре на рынок, он за месяц потерял еще 3 тысячи на акциях Montgomery Ward. Кроме того, он играл в европейских казино.

Мир во времена Черчилля и без того был страшен, а политик говорил об ощущении, будто погружается в бездну. В финансовом смысле так оно и было. Однажды он изобразил себя маленьким поросенком, несущим на спине груз в 20 тысяч фунтов. Даже во время гитлеровских налетов он спорил со своим агентом по поводу гонораров и думал об освобождении от налогов.

Почему? Почему? Плохая дисциплина. Попытка относиться к себе так, как к нему не относились родители, купить любовь и радость, которых ему не досталось. Попытка утвердиться, не отстать от наилучших, самых ярких и богатых людей своего времени. Черчилль был жизнерадостным и энергичным человеком, но сколько его жизненной силы было потрачено впустую? И на что?

Даже если ему посчастливилось проскочить, то его сыну (унаследовавшему привычки, но не таланты) повезло меньше. Если бы только его отец мог удерживаться, удерживаться, удерживаться!

Если ваш выбор превращает вас в человека, которому приходится беспокоиться о деньгах, то вы не богаты — вне зависимости от того, каков ваш заработок.

По другую сторону Атлантики таким же образом изводил себя писатель Фрэнсис Скотт Фицджеральд. Он был без ума от богатства, от красивой жизни. Целеустремленный, безумно талантливый, но одновременно невероятно незрелый. А женитьба проявила худшее в обеих сторонах. «Раньше я писал для себя», — сокрушался он, изучая огромные долги.

Теперь он писал, чтобы держаться подальше от кредиторов, чтобы выкарабкаться из ямы вместе со своими редакторами или друзьями. Это разрушило его уверенность, украло любовь к работе. По нынешним деньгам он зарабатывал миллионы, а умер, по сути, в нищете — в одиночестве, в гостиничном номере. Его состояние растворилось, а мир лишился плодов многих лет писательской деятельности.

«Бедный сукин сын», — сказала Дороти Паркер, глядя на 44-летнего Фицджеральда в гробу[165]. Больше всего ее поразили его постаревшие морщинистые руки. Они молчаливо демонстрировали цену всех излишеств и послаблений, и этого не смог скрыть искусный бальзамировщик.

Если у вас есть деньги, тратьте их. Проблема в том, что люди тратят то, чего у них нет, чтобы получить то, что им не нужно, по цене, которая и не приближается к стоимости приобретаемого.

К счастью, Черчиллю хватило самообладания (или, может быть, удачи), чтобы никогда не перейти черту полностью. Он не долетел до дна пропасти, хотя и висел на волоске. Как могла бы сложиться судьба свободного мира в противном случае?

Что позволяет вам думать, будто вы можете позволить себе такой риск? Что вы талантливы и этот родник никогда не иссякнет? Что вы можете жечь свечу с обоих концов?[166] Что вас не испортит бесконечная потребность во все большем, большем, большем?

Стоит потратить минутку и разъяснить: жизнь не по средствам — это не единственная форма безрассудного управления деньгами. Катоновскую добродетель умеренности легко довести до крайности — возможно, это сделал и сам Катон. Безответственно и транжирить, и жаться в мелочах, в пыль перемалывая жизнь и силы в попытках сберечь копейки на том, что не имеет значения.

Дисциплина в отношениях с деньгами относительна. В интернете множество вполне состоятельных людей делятся советами о повторном использовании мешков для мусора или накоплении купонов ради снижения расходов на то, о чем не следует даже задумываться[167]. Они заморачиваются не по ерунде, а по мельчайшим мелочам. Конечно, экономить важно, но нужно убедиться, что это не будет стоить нам самого ценного ресурса — времени. Скаредность также может стоить отношений с близкими — супругами, детьми, друзьями, — которые не так строги к себе.

На протяжении столетий люди на обоих краях денежного спектра в корне неверно понимали ценность и назначение денег. Фицджеральд считал, что богатые люди особенные, что они отличаются от нас с вами. Хемингуэй заметил: «Да, у них больше денег».

Деньги не бывают хорошими или плохими. Это инструмент. Литературные произведения Черчилля помогли ему, когда он оказался в политическом изгнании. Если деньги обеспечивают свободу или возможность добиться цели, то отлично. Если создают зависимость или приводят к болезненному расстройству — ничего хорошего. Как и любой мощный инструмент, деньги могут быть опасны, и пользоваться ими нужно грамотно и осознанно (и это не для бесхарактерных и недалеких людей).

Счастье не купишь за деньги. Но они могут выручить из некоторых тяжелых ситуаций. Они не дадут вам свободы, если у вас тяга к ненужным вещам или их больше, чем требуется любому разумному человеку.

Многие говорят себе: однажды мы станем выше всего этого; если мы сможем достаточно зарабатывать и будем достаточно успешными, то нам не придется ни о чем беспокоиться. Мы окажемся выше умеренности и финансовой сознательности. Выйдем за пределы повседневных забот обычного человека. Сможем просто делать то, что захотим, когда захотим и сколько захотим. Потому что мы будем «большими», мы «достигнем успеха».

Но так никогда не бывает.

«Бешеные деньги» — это химера. У вас никогда их не будет. Их ни у кого не будет. У бедняков существуют проблемы бедных людей, у богатеев — богатых. У людей всегда есть проблемы. Вам постоянно понадобится самодисциплина. Как минимум вы никогда не будете застрахованы от последствий ее игнорирования.

Да и вообще, действительно ли «бешеные деньги» — настолько замечательная цель? Иметь столько средств, чтобы ни о ком и ни о чем не заботиться? Это не добродетель, это ребячество. Все, что вам действительно нужно, — достаточное количество денег, чтобы с комфортом для себя вежливо сказать: «Нет, спасибо, не буду». Чтобы никогда не приходилось делать ради доллара то, что противоречит вашим ценностям. Чтобы иметь возможность не изменять себе.

Никакие деньги никогда не смогут по-настоящему освободить вас. Но если вы будете менее зависимы и станете меньше заботиться о них, это освободит вас прямо сейчас.

Однажды стоик Музоний Руф распорядился дать денег какому-то попрошайке, выдававшему себя за философа. Когда Музонию указали на его недостатки, стоик с улыбкой ответил: «Тогда он достоин как раз денег».

Однако эффект тут двоякий.

Многие люди зарабатывали огромные суммы, но деньги не обязательно их портили. Лу Гериг и Бейб Рут попадают в 0,001 процента. Королева Елизавета II и король Георг IV унаследовали одни и те же бесценные драгоценности и состояние. Нам решать, в каком направлении идти. Лучше или хуже? Роскошь или бремя?

Нам решать, заслужим ли мы то, что уже получили.

Становитесь лучше каждый день

Сократ многого не знал. Он мало в чем был уверен.

Но он не сомневался: оставаться такими, какие мы есть, нельзя.

Неважно, кто вы. Неважно, что вы сделали.

Никто не является настолько хорошим, каким бы мог быть. Идеальных людей не существует. «У каждого свои недостатки»[168].

Каждый может совершенствоваться.

Самоисполняющихся пророчеств, более важных или более опасных, чем это, существует немного.

Если вы думаете, что вам есть куда расти, — значит, так и есть, вы станете расти. Если считаете, что лучше уже некуда, — вы опять правы. Вы не станете лучше.

Говорят, Том Брэди (величайший квотербек в истории, самый молодой и самый старый игрок из выигравших Супербоул[169]) не одержим победами. Он увлечен другим. Помешан на повышении точности своих пасов на тачдаун[170] в четвертой четверти. Увлечен тем, чтобы немного быстрее бросать мяч.

Он не хочет оставаться прежним — даже неизменным лучшим игроком лиги. Процесс совершенствования — вот наркотик Брэди. За этим драконом он гонится, именно таким образом он может бросить вызов выдержке и ожиданиям.

Японское слово для этого — кайдзен. Постоянно совершенствоваться. Всегда находить, над чем поработать, в чем немного продвинуться. Никогда не останавливаться на достигнутом, всегда стремиться расти.

Революция? Преобразования? За этим гоняются любители.

Выгоды приносит эволюция.

Первый шаг — просто оказаться на месте, взять на себя обязательство делать что-то каждый день. Следующий шаг — найти то, на чем сосредоточиться, чтобы становиться лучше каждый день. И здесь, при пересечении накопительных улучшений и возрастающей отдачи, мы можем использовать одну из самых мощных сил на Земле.

Подумайте только: большинство людей даже не оказываются на месте. Из тех, у кого это получилось, большинство не заставляет себя трудиться. А если речь о дисциплине ежедневного совершенствования? Редкость редкостная.

Если «совершенствование» звучит сложно, то как насчет того, чтобы просто делать меньше ошибок?

Именно это и сказал о Гериге его тренер. Секрет невероятного пути этого спортсмена заключался не только в его преданности игре, но и в том, что он никогда не повторял однажды сделанных промахов. Парень, который на заре карьеры ошибался минимум один раз за иннинг, улучшал свою игру: одна ошибка за матч, потом одна в неделю, одна в месяц…

Человеку свойственно ошибаться. Но ошибаться с каждым днем меньше — значит приближаться к божественному.

Мы не только придерживаемся какого-то стандарта, но и повышаем его по мере своего продвижения. Именно так в спортзале вес штанги неуклонно возрастает с каждой последующей тренировкой. Наше нежелание удовлетвориться достигнутым, опасение перестать прогрессировать удерживает нас от остановки в развитии. А оно движет нас вперед.

Обескураживает ли то, что мы вроде бы никогда не «добиваемся результата»? Что наши стандарты опережают наши способности? Точно нет! Мы перемещаем стойки ворот, чтобы игра не была скучной и, что более важно, чтобы она никогда не заканчивалась. Это приносит нам больше удовольствия и удовлетворения. Мы достигаем высот, которые иначе недостижимы.

Вы хотите гнить или зреть? Хотите становиться лучше? Потому что если не хотите… то, вероятно, будете становиться хуже.

Любой человек (и профессиональный спортсмен, и уборщица) может улучшить свои умения. Вы можете стать лучше — человеком, гражданином, сыном или дочерью. Вы можете стать лучше в том, как и о чем думаете, как концентрируетесь.

«Подобно тому как один человек находит удовольствие в совершенствовании своего хозяйства, а другой — своей лошади, — говорил Эпиктет, подтрунивая, кстати, над Сократом, — так и я нахожу удовольствие в том, чтобы изо дня в день заниматься своим совершенствованием». Он заявлял это как человек, пробивший себе дорогу из рабства. Он сказал это в изгнании.

Он сказал это как один из мудрейших людей античного мира. И все же он концентрировался на том, как становиться лучше, — каждый день, во всех отношениях.

Можно представить, что в те мрачные времена такая дисциплина была чрезвычайно полезна для Эпиктета. Она давала ему возможность сосредоточиться на том, что подвластно только ему, а не его хозяину, обществу, положению, которое он занимает в жизни. Но дисциплина полезна и в хорошие времена: она не позволяет человеку стать слишком дерзким или самоуспокоиться.

Неважно, какие цифры на табло, счете в банке, в продажах или что в заголовках. Вы знаете. Вы знаете, становитесь ли вы лучше или хуже, прогрессируете ли ежедневно. Если да — замечательно. Если вы видите возможности для совершенствования — тоже. В любом случае ваш маршрут будет тем же.

Что бы ни случилось, успех или неудача, слава или несчастье, сосредоточенность на прогрессе позволяет нам с гордостью смотреть на себя в зеркало и игнорировать треволнения на заднем плане.

Это путешествие всей жизни. Именно так и нужно думать: какого прогресса вы могли бы достичь, если бы на протяжении всей жизни каждый день понемногу продвигались вперед? Как могло бы выглядеть это путешествие, к чему бы оно могло привести, если бы каждый шаг давал возможность и обязывал сделать еще немного больше, и вы каждый раз пользовались бы этими возможностями, исполняли эти обязательства?

Вы согласитесь отправиться в это путешествие? Будете ли продолжать, даже если достигнете большего и зайдете дальше, нежели когда-то могли помыслить? Или остановитесь?

Продолжите действовать? Или решите, что этого вполне достаточно? Что вы уже достаточно хороши?

Останетесь ли вы такими, какие есть? Или станете теми, на что способны?

Потому что, как только вы прекратите становиться лучше, останется только одно направление…

«Делай все, что можешь, — говорит император в прекрасном романе Маргерит Юрсенар «Воспоминания Адриана». — Делай снова. А потом снова улучшай, пусть даже это будут легкие исправления».

Красивый парадокс: вы никогда не удовольствуетесь своим прогрессом, и тем не менее вы всегда довольны, потому что продвигаетесь вперед.

Разделите нагрузку

В 1956 году певец и общественный деятель Гарри Белафонте позвонил Коретте Скотт Кинг[171]. Ее мужа снова арестовали. Гарри хотел узнать, как у нее дела и не нужно ли что-нибудь их движению. Однако во время разговора Коретта постоянно отвлекалась — то на кого-то из детей, то достать обед из духовки, то открыть дверь.

Осознав, что она все делает дома сама, Белафонте поинтересовался, почему у Кингов нет прислуги. Коретта ответила, что Мартин не позволил бы этого: роскошество священнослужителю не по чину, да и не по карману. Кинги беспокоились, что люди осудят их. Им казалось неправильным баловать себя, когда страдают миллионы чернокожих.

«Это абсолютно нелепо, — ответил Белафонте. — Он здесь, в центре движения, занимается всем, и беспокоится, что кто-то что-то подумает, если кто-нибудь поможет его семье?» Белафонте еще пообещал, что жизнь Коретты изменится прямо сейчас: он лично оплатит прислугу, а у Мартина в этом вопросе нет права голоса.

Это был не просто жест в адрес перегруженной работой семьи, а стратегический ход. Белафонте покупал Мартину и Коретте помощь. Но вместе с ней — время. Душевное спокойствие. Защиту. Гарри знал, что от этого у них прибудет энергии и сосредоточенности на деле. Они станут сильнее и эффективнее. Ему совершенно не хотелось, чтобы во время марша за мир и справедливость Мартин Лютер Кинг волновался, есть ли молоко в холодильнике.

Чтобы упрямо не делать все самому, требуется дисциплина. Особенно если вы действительно умеете делать что-то хорошо. Особенно когда у вас высокие стандарты. И даже если вам это нравится — стричь газон, писать речи, составлять рабочее расписание или отвечать на звонки.

Плутарх напоминает: правитель должен знать, как следует делать что угодно, он не может сам делать все. Это невозможно физически. Это невозможно психически.

Часто лучший способ управлять нагрузкой — разделить ее.

Горе тому, кто истощает себя по пустякам. Силы у него кончаются в самый нужный момент. Горе человеку (и его окружению), который морально истощился и измотался, потому что брал на себя все, и теперь у него нет прокладки, способной поглотить излишнее напряжение, если что-нибудь пойдет не так.

Ненасытные люди — не только те, кто слишком много ест или пьет. Некоторые из нас также ненасытны и к наказанию. К вниманию. К контролю. К работе. Выявить эту нездоровую жажду, а тем более управлять ею бывает сложно. Часто она маскируется благими намерениями, как у Мартина Лютера Кинга в вопросе облегчения быта семьи.

Мы чувствуем себя обязанными. Нам неловко тратить деньги. Мы ощущаем себя виноватыми, когда просим о помощи. Независимо от того, что нас к этому вынуждает, результат один: мы изматываем себя. Мы вредим себе и делу, мы пренебрегаем главным. Мы лишаем мир прогресса — выгоды использования того, что в экономике называется теорией сравнительных преимуществ.

Вы должны уметь сделать пас, особенно когда другой человек открыт и у него более точный бросок. Вы должны уметь делиться минутами с другими игроками, как это сделал стартовый состав «Шпор», потому что именно так действуют команды.

Неуверенные в себе не смогут: они боятся критики. Не позволяют другим заглянуть за кулисы. На это не способны тираны и эгоисты. Не способны мелочные. Они все хотят только для себя. У них недостаточно силы отказаться от центрального положения, исключительного статуса, ощущения себя как единственного источника достижений.

Что же произошло с большинством тиранических режимов? Они пали.

Пытаться делать все самому нет практического смысла. Нужно, что возможно, поручать другим. Найти людей, которые умеют, и предоставить им эту возможность. Вы должны быть достаточно сильными, чтобы отдать ключи, отказаться от контроля, разработать какую-то систему, какую-то организацию, которая больше, чем человек-одиночка. Если вы хотите, чтобы главное оставалось главным, возможно, нужно нанять кого-то, кто станет буфером, кто скажет «нет» за вас.

Нашей силы воли недостаточно. Мы не должны выжимать из себя все. Нужно делиться, если вы пытаетесь изменить масштаб. Пытаетесь построить или сделать нечто важное — большее, нежели вы сами.

Тут, конечно, присутствует определенная доля привилегированности. Не каждый может позволить себе нанять помощников на полный рабочий день, не у любого есть покровитель, готовый оплачивать счета. Но мы должны знать, сколько стоит час нашего времени. Дисциплина должна помочь нам выяснить, как лучше потратить время и как использовать полученные плоды.

У каждого, независимо от его успешности или значимости, есть задачи, поддающиеся автоматизации. Есть задачи, которые следует перераспределить. Все сферы жизни — это командные виды спорта.

Вы знаете, что действуете неэффективно, и все же отказываетесь делегировать полномочия. Вы продолжаете делать чужую работу.

Перестаньте откладывать. Поручайте дела другим!

Это обойдется недешево, и утверждать обратное было бы невежественно и самонадеянно. Однако ценность процесса практически неисчислима, потому что он дарует самое дорогое — время.

Вынудив Мартина Лютера Кинга передать помощникам рутинную деятельность, Белафонте предоставил ему — и, соответственно, обществу — больше времени для решения основных задач. Образно говоря, у нас у всех тикают часики, но часы Кинга были трагически короче. Каждая минута, которую они с Кореттой не потратили на домашние дела, была использована с большей пользой.

Что можно сказать о времени, которое Кинги провели вместе? Перепоручение дает не только время, но и пространство — свободу. Оно позволяет формулировать и излагать мысли, размышлять, общаться, оценивать. Один интервьюер позже спросил проповедника, что бы он сделал, если бы вдруг ему выдалась целая неделя отдыха. Кинг, вдоволь посмеявшись над абсолютной невозможностью такого события из-за несправедливости мира и необходимости работы в Движении за гражданские права чернокожих, объяснил.

А что вы успели бы сделать за такую неделю? За час? С небольшой помощью, которая позволила бы вам выкроить дополнительное время и пространство для себя? Но не просто минуты или часы — время поразмышлять и подумать. Не пустое пространство — место для обучения, для планирования.

Небольшие свободные кусочки времени и пространства ежедневно объединяются, создавая возможность поразмышлять о важном, исследовать, как мы действуем в жизни.

Вы заслуживаете этого. Но есть только один способ получить это.

Перепоручать. Делегировать. Просить помощи. Вносить изменения.

Уважайте время

Новичок баскетбольного клуба New York Knicks Фил Джексон[172] в основном проводил время на скамейке запасных. Однажды незадолго до конца матча он заболтался с соседом, и вопрос тренера Рэда Хольцмана прозвучал неожиданно.

— Сколько осталось, Джексон?

— Минута двадцать восемь секунд, — ответил Фил.

— Нет, сколько времени осталось на бросок? — уточнил Рэд.

Джексон, конечно же, не ответил.

— А должен знать, — недовольно отметил тренер. — Ты еще можешь выйти на площадку, а если не знаешь время, то принесешь команде неприятности. И чтобы я больше тебя не заставал врасплох!

Всем нам отпущены одинаковые 24 часа в каждые сутки — точно так же, как любой баскетбольной команде дозволено владеть мячом на площадке 24 секунды. Не знать этого? Не уважать? Не уметь использовать это, управлять этим? Это не только неосмотрительно, но и неумно.

Вы всегда в игре. Всегда должны точно знать время, потому что никогда неизвестно, когда оно у вас закончится. Вот что означает memento mori — помни о смерти. Никто не может принимать время или жизнь как должное. Они истекают для всех.

Стремление к дисциплине означает порядок во всем, особенно в мелочах. А время (и то, как мы его тратим, и его крошечные приращения) — нечто малое и слабоуловимое, что складывается в нечто очень большое.

Некоторые люди утверждают, что время — рукотворная конструкция. Если так, то, возможно, это величайшее творение человечества. Потому что только оно позволяет измерить единственный имеющийся у нас подлинно невозобновимый ресурс. Никто его не добавит. Однажды потеряв, мы не вернем его. Это невероятно мощная сила — подтвердит любой, кто наблюдал, как небольшие суммы процентов начисляются в течение достаточно длительного времени.

Время, растраченное напрасно, тратит впустую и нас. Убивая время, мы убиваем себя. Мы должны научиться расходовать время, иначе оно будет расходовать нас.

Именно поэтому мы выполняем свою работу как можно быстрее. Сразу берем быка за рога. Придерживаемся повестки дня. Не занудствуем, не допускаем отступлений и не потакаем отвлечениям. Именно поэтому мы держим свой стол в чистоте: чтобы не тратить время на поиски. Поэтому утром встаем пораньше: чтобы иметь больше времени в самую бодрую часть дня. Обдуманно говорим «да» и «нет», поскольку понимаем, что время — это дар, и важно, чему мы его посвящаем.

Поэт Уистен Хью Оден выразился практичнее: «Современный стоик знает, что самый надежный способ дисциплинировать страсть — это дисциплинировать время: решите, что вы хотите или должны сделать в течение дня, затем всегда делайте это точно в один и тот же момент каждый день, и страсть не доставит вам проблем».

Необязательно следовать этому совету буквально, чтобы увидеть более глубокий смысл: определенный распорядок — это важный инструмент для управления временем и подавления негативных сил отвлечения, прокрастинации и лени.

Правильно ли сказать, что человек, который просыпается когда угодно и делает что угодно, распоряжается своим днем как угодно? Такому человеку никогда не будет хватать времени, он всегда будет опаздывать. А что насчет более дисциплинированных людей? Кто подобно Тони Моррисон встает, когда нужно; подобно Уильяму Стаффорду берется сначала за сложные проекты; подобно Букеру Вашингтону говорит «нет» тому, что не является существенным? Именно такие люди эффективно используют свое время.

Подумайте, как вы провели последний год, последний месяц, последнюю неделю, последний день. Вспомните, сколько времени было потрачено впустую, сколько — без особого толку, сколько — вынужденно, как ответ на то, что не зависело от вас. Даже если у вас есть достойные результаты за это время, вы могли добиться еще большего. Все мы могли бы.

Моменты между моментами, которые мы упустили; то, что мы делали лениво и потом вынужденно переделывали; то, на что мы зачем-то согласились. Мы могли бы сделать все это лучше. Только вот уже не можем. Никуда не убежать от факта, что те мгновения ушли навсегда, что вы никогда не вернете то время.

Вы упустили возможность стать лучше. Добиться прогресса. Вы не позволили терпению работать на вас. Проявили неуважение, заставили людей ждать. Проявили неуважение к делу (которое лишили своего присутствия).

Положительная сторона в этой трагедии тоже имеется: жизнь дала вам второй шанс.

По крайней мере сейчас. Потому что у вас есть сегодняшний день. У вас есть — буквально — настоящий момент.

Как вы им распорядитесь? Что сделаете? И к чему это приведет?

Давайте уточним: это вовсе не означает поспешность. Однажды помощник поторопил мать Елизаветы II. «Время мне не диктует, — ответила королева-мать, продолжая останавливаться на каждом шагу и жать руки всем встречным. — Я диктую времени».

Именно время — распорядитель нашего присутствия на этой земле, но мы определяем, как его потратить. Мы принимаем его ценность и важность правильного управления им. Мы заставляем его служить нам, даже если оно против нас как против смертных.

Сейчас самое время. Потому что сейчас — единственное время, которое у вас есть.

Установите границы

Джордж Вашингтон был известен своей сдержанностью. Ближайшие помощники Ангелы Меркель никогда не бывали в ее квартире.

Примечательно, что после целой жизни, проведенной под камерами, после встреч с бессчетным количеством людей, множества мероприятий, выступлений и аудиенций с мировыми лидерами почти никто не мог ответить на дразнящий, захватывающий вопрос: «Какая она, королева Елизавета?»

Только представьте: за семь десятков лет она ни разу не дала интервью репортеру! Шах Ирана однажды спросил, каких премьер-министров — от лейбористов или от консерваторов — было больше за время ее правления. Королева не знала — это было не ее дело.

Елизавета строго блюла всевозможные правила своей королевской профессии, и ее сдержанность простиралась дальше простого отказа от участия в политике. Ее внуки утверждают, что королева редко давала им однозначные советы и никогда не указывала, что им делать. Наоборот, ее правильный вопрос или, лучше сказать, ее непредвзятость как слушателя позволяла им решить это самостоятельно.

Есть для всего описанного одно слово?

Есть. Границы.

К сожалению, дисциплина такого рода слишком редка в наши дни.

В мире социальных сетей, мгновенных удовольствий и торжества бесстыдства мы не особо уважаем людей, устанавливающих и поддерживающих границы. Знаете, не лезьте не в свое дело. Устанавливайте правила общения. Не афишируйте личную жизнь. Не позволяйте впутывать себя в мерзости. Не влезайте в проблемы и кризисы других людей (и не втягивайте их в свои). Будьте достаточно сильными, чтобы сообщать о том, что нравится и не нравится. Уважайте пространство и предпочтения других людей.

Это, казалось бы, базовые вещи, но с ними практически никто не справляется. Подумайте о словах, которыми мы описываем таких людей.

Болтуны.

Тряпки.

Истерички.

Сующие нос в чужие дела.

Возмутители спокойствия.

Сплетники.

Мы живем во времена пошлости, легкомыслия, незрелости и эгоизма. Мы считаем, что это приметы времени свободы, на деле же — оправдание глупости, несерьезности и излишеств. Посмотрите на наших героев. Звезды реалити-шоу. Лидеры общественного мнения. Профессиональные спортсмены-единоборцы. Ютуберы. Демагоги.

Герои — не они. Это поучительные примеры. Люди, которыми мы должны восхищаться, молчаливы. Сдержанны. Серьезны. Профессиональны. Уважительны к себе и другим и держатся с достоинством.

Плутарх напоминал: правители вряд ли заслужат особое поклонение, если подданные часто будут видеть, как они жуют бобы, сидя вокруг огня[173]. Именно описанную дистанцию поддерживали Джордж Вашингтон, королева Елизавета, Ангела Меркель.

Катон был ярым защитником mos maiorum — эдакого негласного и одновременно общеизвестного стариковского образа жизни. Правила на грани манер и морали предписывают, как поступать, как общаться, как вести себя, что делать, получив штраф за превышение скорости, и где зазор между способным сойти с рук и разрешенным законами и правилами.

Но дело не только в этом.

Установление границ — это обозначение здравых рубежей, неких линий между тем, чем вы будете делиться и чем — нет; что примете и что — никогда; как относитесь к другим и какого отношения ожидаете к себе; за что ответственны, а за что — нет. Или, как однажды объяснил рэпер Jay-Z свое приспособление к успеху и славе, «речь идет о том, чтобы знать, кто ты есть, и просто делать то, что тебе удобно, и не позволять людям тянуть тебя в тысячу разных направлений. Если позволишь — люди будут заставлять тебя делать разное, но это должно иметь смысл для тебя».

Сохранить главное невозможно, если вы не способны сказать «нет» или отступить, когда на вас наваливают слишком много. Вы не сможете держать себя в руках в стрессовых ситуациях, если не знаете, кто вы и чего стоите. Вы не можете быть хорошим родителем, если у вас самого каша в голове или вы все еще позволяете собственным родителям помыкать вами.

Как вы сумеете что-то сделать, если вашей жизнью управляют соблазны из социальных сетей? Как вы сможете подняться на ноги после неудачи, если слишком озабочены мнением посторонних? Вы не сможете действовать наилучшим образом, если постоянно в мелочах контролируете чужую работу.

Словами «энергетические вампиры» описывают людей, из-за отсутствия собственных границ высасывающих окружающих — своими потребностями, эгоизмом, истериками и драматизмом. Вы должны не быть энергетическим вампиром. Однако следует помнить, что они существуют, и — что требует недюжинной силы — следует держать их на почтительном расстоянии. Даже если они красивы и талантливы; даже если они — члены вашей семьи или друзья детства; даже если их беспомощность взывает к самой чувствительной части вашего «я».

Говорят, страна без границ не страна. Так и с людьми. Без границ мы подавлены. Слишком натянуты. Напряжение столь сильно, что признаки, ранее определявшие нас, начинают исчезать и становится непонятно, где заканчиваются энергетические вампиры вокруг нас и начинаемся мы.

Вот почему мы прибираемся на письменном столе. Вот почему игнорируем провоцирование, не имеющее к нам отношения. Вот почему не высказываем все приходящие в голову мысли. Поэтому же нужно уметь ответственно относиться к своим финансам и эффективно распоряжаться временем. Поэтому же мы каждый вечер вовремя ложимся спать и рано просыпаемся каждое утро.

Мы пытаемся организовать нашу жизнь, эмоции, заботы таким образом, чтобы ими можно было управлять. Чтобы контролировать их, а не чтобы они контролировали нас.

О большинстве людей, выполняющих важную работу, вы никогда даже не слышали: они сами хотят этого. Большинству счастливых людей не нужно, чтобы вы знали об их удаче: они вообще о вас не думают. Неприятности случаются у всех, но некоторые предпочитают не выплескивать свои проблемы на других. Сильные люди самодостаточны. Они держат себя в узде. Не выпускают свои дела с их места среди прочих дел.

Правда ли, что некоторым сходит с рук неподобающее поведение [вставьте нужный пример]? Да. При этом они могут жить весьма беззаботно и даже разбогатеть. Ну и? Наши границы оставляют заботу об этом им самим. Мы знаем, что они наказывают себя, — по-другому не бывает.

Как сказал Уильям Пенн[174], люди со строгими границами «настолько больше принадлежат себе, что, платя общие взносы, управляют всеми остальными».

Установите свои границы. Обеспечивайте их соблюдение — вежливо, но твердо. Относитесь к чужим границам с таким же уважением, как к собственным.

Будьте взрослыми в мире эмоциональных детей.

Делайте все возможное

Перспективный молодой офицер Джимми Картер[175] подал заявку на участие в программе создания атомных подводных лодок. Более двух часов он просидел напротив адмирала Хаймана Риковера, который не только продавит в 1955 году создание первого в мире ядерного флота, но и станет руководить им в течение следующих трех десятилетий. Адмирал лично беседовал с каждым, кто намеревался прикасаться к его драгоценным субмаринам.

Картер и Риковер затронули в разговоре широкий круг тем — от текущих событий до военно-морской тактики, электроники и физики. Картер готовился к собеседованию несколько недель, и его прошибал пот от каждого вопроса, а Риковер, ни разу не улыбнувшись, постоянно наращивал их сложность. Наконец он бросил вроде бы безобидное:

— На каком месте по успеваемости вы были в Военно-морской академии?

— Сэр, я был 59-м из 820, — раздулся от гордости лейтенант Картер.

Но Риковер видал и лучшие военные таланты, поэтому не особо впечатлился.

— Но вы для этого сделали все, что могли? — спросил он.

У Картера выскочило торопливое «конечно», как и у любого, кого бы так спросили. Но прежде чем он успел договорить, внутри у него что-то оборвалось. А как же моменты, когда он уставал? А занятия, когда он не волновался, поскольку не сомневался в своих оценках? Как насчет вопросов, которых не задал? Мгновений, когда отвлекался? Преподавателей, которых считал скучными, и поэтому уделял их предметам мало внимания? Дополнительных материалов, которые не изучил, — по системам вооружения, истории, естественным наукам, тригонометрии? Утренней физкультуры, которую прогуливал?

— Нет, сэр, — признался Картер, — я не всегда делал все возможное.

Риковер встал и задал последний вопрос:

— Почему нет?

Почему вы не сделали все возможное? Этот вопрос будет звучать в разных формах, бросать вызов и во многом вдохновлять Джимми Картера на протяжении всей оставшейся жизни.

Например:

Почему вы сдерживаетесь?

Почему делаете все только наполовину?

Почему боитесь попробовать?

Почему не считаете важным?

На что вы способны, если действительно решитесь?

Если вы не делаете все возможное, зачем вы вообще это делаете?

Вероятно, вы подумали, что Риковер был безжалостным начальником, который отказывался принимать оправдания за неудачи. Отчасти это так. Его строгие стандарты — он применял их и к себе, и ко всем, кого брал на работу, — не только превратили Соединенные Штаты в мировую державу, но и привели Картера к посту президента.

Да, в течение единственного срока президентства у Картера были не только успехи: отсутствие внешних войн, мирное урегулирование между Израилем и Египтом, заключение и ратификация договоров о Панамском канале, нормализация дипломатических отношений с Китайской Народной Республикой. Ему приходилось и бороться.

Например, за энергетическую политику. В обращении к нации в 1977 году дальновидный Картер заявил, что «моральный эквивалент войны» — изменения в использовании энергоресурсов. Он понимал, что его предложения будут непопулярны у американцев, но позже заметил: «Я не мог вообразить будущие кровавые законодательные баталии». Он воевал с конгрессом весь свой срок, его высмеивали за установку солнечных батарей на Белом доме. Несмотря на искренность и приложенные усилия, Картер потерпел неудачу.

Однако Риковер, его бывший безжалостный начальник, сиял от гордости.

«Нет сомнений, что общественность в конце концов поймет и его будут считать дальновидным человеком, пытавшимся защитить народ Соединенных Штатов, — сказал он об усилиях Джимми Картера в области энергетики. — Господу Иисусу Христу потребовалось около четырехсот лет, чтобы его послание было воспринято. До этого времени он считался неудачником. Пока человек старается изо всех сил делать то, что считает правильным, он успешен — независимо от результата».

Делать все возможное — это замечательно. Это несколько обособляет вас и от результатов, и от эго. Дело не в том, будто вас не волнует, что получится. Дело в своего рода козырной карте у вас на руках. Ваш успех не ударит вам в голову: вы знаете, что способны на большее. Ваша неудача не уничтожит вас: вы уверены, что вы не могли сделать больше.

Вы всегда контролируете, делаете ли вы все возможное или нет. Никто не может помешать вам в этом.

Вам не обязательно становиться первым учеником. Или каждый раз выигрывать все призы. Даже отсутствие победы не особо важно.

Главнее, что вы отдали все, потому что меньшее — это обман дара.

Дара вашего потенциала.

Дара возможности.

Дара искусства, с которым вы знакомы.

Дара ответственности, возложенной на вас.

Дара обучения и времени других людей.

Дара самой жизни.

Когда Ральф Эллисон был студентом Института Таскиги, преподавательница по фортепиано Хейзел Харрисон подарила ему модель видения обязанностей каждого музыканта и вообще талантливого человека. «Ты всегда должен играть максимально хорошо, — сказала она ему, — даже если это происходит в зале ожидания на станции Чехоу, потому что в этой стране всегда найдется какой-то сидящий за печкой маленький человек… [который знает] эту музыку, традиции и стандарты музыкального мастерства, необходимые для того, что вы намереваетесь исполнить».

Чехоу — небольшая железнодорожная станция за пределами кампуса. Маленький человек за печкой? Этот образ стал художественной совестью Эллисона[176] — подобно тому, как стандарты адмирала Риковера реяли над Джимми Картером, как изречение Джона Вудена направляло его игроков с первого урока по основам надевания носков: «Если вы делаете все, что можете, — это достаточно хорошо».

Не идеально — все, что можете.

А прочее оставьте табло, судьям, богам, судьбе, критикам.

За рамками темперамента

Было бы замечательно, становись ум, гениальность, успешность или могущество бесплатным пропуском куда угодно. Но так не бывает.

В реальности мы обнаруживаем, что из-за наличия талантов, ресурсов, обязанностей мы должны лучше владеть собой. Нам приходится сознательно, вдумчиво, постоянно проверять, проверять себя, проверять свои устремления.

Мы должны следовать старой заповеди «познай себя» — физически и ментально. И другому столь же древнему изречению — «ничего сверх меры».

Мы много работаем, думаем, твердо придерживаемся высоких стандартов. Если делать это последовательно, то мы будем продуктивны и счастливы. Если в редких случаях потерпим неудачу (а такое может происходить) — с нами все будет в порядке. Не только от понимания (в глубине души), что сделали все возможное, но и потому, что у нас есть сила и характер, чтобы выдерживать отступления. У нас будут решимость и уравновешенность, позволяющие вернуться и возобновить движение.

А если нет? Если мы погрязнем в излишествах или отступим от норм, что тогда? Если мы будем небрежны и ленивы, неряшливы и слабы, перестанем заботиться о своем совершенствовании, то перестанем двигаться вперед, станем жить и умирать обычными разочаровывающими людьми, как говорил великий Эпиктет.

Однако дело не только в этом. Говоря об Алкивиаде, когда-то многообещающем и целеустремленном ученике Сократа, Плутарх показывает, во что обходится невоздержанность не только нам самим, но и людям, которые от нас зависят.

Самодисциплина — это не просто наша судьба, это наши обязательства.

Перед нашими способностями.

Перед нашей страной.

Перед нашим делом.

Перед нашими семьями.

Перед нашими близкими.

Перед теми, кто смотрит на нас.

Перед теми, кто придет после нас.

Потому что очень скоро вы подвергнетесь настоящему испытанию, выходящему за рамки обычных способов, какими вам приходилось бороться, преодолевать сопротивление на пути к своему лучшему «я». Жизнь потребует чего-то большего, граничащего с героизмом.

Вашему телу, разуму, духу придется настроиться, чтобы вы оказались способны на большее, нежели считали возможным. Вас также попросят отдавать больше, чем вам когда-либо приходилось отдавать (или отказываться делать это) прежде.