Unitas, или Краткая история туалета

Предисловие

Есть тема, о которой публично говорить не принято, хотя она все настойчивее заявляет о себе в прессе, в прозе, поэзии и в кино. Да-да, речь идет о туалетах, об отправлении естественных надобностей. В нашем обществе эту тему до исторического периода, известного под названием «перестройка», старались обходить стыдливым молчанием, всенародно почитая неприличной. А потом пошло-поехало. В 1991 году была создана, а вскоре и напечатана поэма Тимура Кибирова «Сортиры» объемом более чем в восемьсот строк (событие немыслимое для доперестроечных лет, ибо до этого времени появлялись только анонимные надписи в одну-две строки на стенах сортиров же, тогда как о самих сортирах не писали, тем более не писали поэм). Во МХАТе сегодня с успехом идет спектакль «Нули» чешского драматурга Павла Когоута. Действие пьесы происходит в общественном туалете. Главный герой, не желающий принимать участия в социальных и политических передрягах, находит себе место смотрителя общественного туалета. Так в недавнем прошлом русские нонконформисты-интеллигенты работали истопниками, смотрителями на складах и т. д.

В Кремле еще в прошлом веке, в 1999 году, родилось выражение «мочить в сортире» (т. е. по сути предлагалось сделать туалет театром военных действий против терроризма), а сегодняшние газеты, сообщая читателям о каком-либо праздничном мероприятии, прежде всего стали обращать большее внимание на степень обеспечения или, напротив, не обеспечения собравшихся туалетами, чем на программу праздника. И в кино нынче редко увидишь фильм без сцены в туалете.

Между тем туалеты появились отнюдь не с перестройкой. Во-первых, они — часть истории цивилизации, а значит, заслуживают того, чтобы стать, наконец, предметом изучения (тем более что, как справедливо пишет в своей поэме Кибиров, «все остальные области воспеты// на все лады возможные»), а во-вторых, эта тема весьма актуальна и в наши дни и напоминает о себе всем нам не по одному разу в день, а то и ночью. Молчать больше нельзя! Да и стыдиться нечего. Все там будем. И не раз.

Туалет первобытного человека состоял, по предположениям пытливых историков, наделенных рациональным воображением, из двух дубин: на одну он вешал шкуру, которой прикрывался во все остальное время, а другой отгонял волков. Этот примитивный туалет дал жизнь выражению: «ходить до ветру», существующему поныне. Уже потом эти слова произнес дед Щукарь, увековеченный М. А. Шолоховым, а потом так стали говорить и некоторые из тех, кому посчастливилось жить в эпоху стационарных туалетов.

Времена менялись, волки, спасая шкуры, отступили от человеческих жилищ, не менялось лишь одно: у древнего человека, как и у животных, по мере тысячелетий явно не прибавлялось желания уединиться, чтобы справить нужду. Смущение, неловкость, неудобство — все это было несвойственно нашему далекому предку, пока он не вступил в эпоху цивилизации. А едва вступил, особой разницы и не почувствовал, ибо сначала стали появляться только домашние туалеты, для «благородных», а представители простого народа — как женщины, так и мужчины — по-прежнему не считали зазорным или неприличным присесть под кустиком или увлажнить почву под ногами, не утруждая себя поисками специального места, как это стал бы делать наш современник (не всякий, впрочем, — будем справедливы).

В норме считалось и справлять нужду где случится, и присутствовать при этом постороннему было не грех — есть повод перекинуться парой слов и зафиксировать происходящее на бумаге, если было такое желание. В результате подчас являлись подлинные литературные шедевры, поражающие воображение человека неподготовленного (современного, разумеется, но? опять же, не всякого). Да вот, пожалуйста, пример. Протопоп Аввакум в XVII веке писал про своего соседа по темнице («бешаной Кириллушко»): «…он, миленький, бывало, серет и сцыт под себя, а я его очищаю…»

Стыдиться того, что естественно, многие века было не принято, и не только в среде простого народа — перед нужником, как и в бане, все равны. Вот в подтверждение цитата из А. С. Пушкина:

«Однажды маленький арап, сопровождавший Петра в его прогулке, остановился за некоторой нуждой и вдруг закричал в испуге: «Государь! Государь! Из меня кишка лезет». Петр подошел к нему и, увидя, в чем дело, сказал: «Врешь, это не кишка, а глиста!» — и выдернул глисту своими пальцами. Анекдот довольно не чист, но рисует обычаи Петра».

Понятие «стыд» на Руси долго было атрибутом религиозного обихода. В 1740 году в Тайную канцелярию поступил донос на крестьянина Григория Карпова, который, видите ли, «избранил непристойные слова» в адрес императрицы Анны Иоанновны. Вот что заявил этот смельчак:

Наверняка несчастному крестьянину досталось по первое число — но не за бесстыдство, как можно было бы подумать, а за то, что нарушил непреложную истину: царица — наместник Бога на земле, и «мочитца» ей не пристало (но если она это и делает, добавлю от себя, то крестьянин не должен этого знать).

Христианская религия — и православная церковь — не допускали антропоморфизма[1] по отношению к святым, к властителям, к высшему церковному клиру.

«Бытовые» понятия стыда и чести на Руси были узаконены в «Домострое», своде жизненных правил для христианина, только в XVII веке. Между тем об отправлении естественных надобностей, о поведенческих нормах в этих обстоятельствах там ничего не сказано. Надо полагать, общество тогда еще не озаботилось тем, чтобы обозначить эти нормы и упорядочить их. Впрочем, во все времена находились люди, которым дозволено было нарушать общепринятые правила. В числе таковых оказался поэт Г. Р. Державин, но про него надо сказать, что он был воспитан на канонах и нравственных постулатах XVIII века. Гаврила Романович, как и упомянутый Григорий Карпов, позволил себе — притом безнаказанно — пройтись по поводу коронованной особы, высказавшись по случаю смерти Екатерины II следующим образом:

То, что сошло с рук Державину, для большинства простых смертных, принадлежавших к последующим эпохам, заканчивалось обыкновенно осуждающим или презрительным взглядом, а то и отлучением от дальнейшего общения. (Тайная канцелярия, кажется, стала достоянием прошлого, хотя скорее всего лишь сменила вывеску.) Но всегда была, есть и будет особая категория граждан, которым если не дозволено, то простительно говорить на тему, ставшую основным содержанием этой книги. Эта категория — дети. Вот показательный пример из воспоминаний князя Ф. Ф. Юсупова:

Итак, отправление естественных надобностей — вот та самая тема, о которой до недавнего времени не принято было говорить. И я не буду о ней говорить (почти), а затрону лишь один аспект этой темы. Речь в этой книге пойдет об истории помещения для отправления этих самых надобностей, от основания Петербурга вплоть до нынешнего дня (не обойду я вниманием и мировую историю). Это помещение известно нам сегодня под названием «туалет», хотя в разные времена, у представителей разных слоев общества, у мужчин и у женщин, у детей и взрослых фигурировало в Питере и под другими наименованиями, довольно подчас редкими. Да вспомним хоть старика Державина, который отправил императрицу в «отделенную камеру». Замечу тут же, что Гаврила Романович употреблял и более распространенное название места, без которого нельзя обойтись. Вот свидетельство юного Пушкина:

Разумеется, это было в порядке вещей для Державина, человека, повторюсь, старого нравственного замеса. Однако любопытна реакция юного поклонника знаменитого поэта. «Этот прозаический вопрос разочаровал Дельвига. Он отменил свое «намерение» (поцеловать Державину руку. — И. Б.)». Случись такое полувеком ранее, вопрос Державина не вызвал бы подобной реакции. Во времена молодого Пушкина туалеты устраивались не только ради соблюдения норм санитарии, в обществе внедрялись и новые нормы нравственности. Говорить о туалетах, даже упоминать о них в обществе стало делом неприличным.

Несмотря на то, что всем нам поголовно, без различия пола и образования, приходится ежедневно, и не по разу, бывать в такого рода помещениях, как в собственных, так и в чужих, как в частных, так и в общественных, как в хороших, так и не очень, мы тем не менее стараемся держаться подальше от них (заказывая, например, койку в купе поезда дальнего следования или получая место в тюремной камере или в самолете), хотя, случается, и негодуем, если туалет (параша) не оказывается рядом в критическую минуту.

Наивысшая (не всегда, впрочем, выражаемая словесно, а чаще подразумеваемая) похвала жилому помещению, съестному заведению, спортивному сооружению, загородному коттеджу и т. д. выражается так: «А туалетом здесь и не пахнет». При этом известно, что он есть, но его как бы и нет. То есть, надо, чтобы он был — да он и есть наверняка! — только чтоб он никоим образом не напоминал о себе.

Несправедливо это. Туалеты, отделенные камеры, нужники необходимы человеку как воздух. Это естественный спутник человека, в отличие от искусственных — автомобиля, например, или телевизора. И если без последних можно запросто обойтись (особенно хорошо себя чувствуешь, не имея телевизора, ну хотя бы дня два), то без туалета и дня не проживешь. Туалет нужен всем. Да и латинское слово «unitas» означает «единство».

Туалет — тот же эрмитаж (от французского «ermitage» — «уединенное место»). Туда ходят поодиночке — так лучше сосредоточиться, чтобы с пользой воспринять предстоящее, так легче избавиться от чего-то, снять, так сказать, тяжесть с души. А еще в туалете можно выплакаться, поправить бретельку, колготки или галстук, застегнуть пуговку, высморкаться, можно пересчитать бумажные деньги перед тем, как отдать их официанту, или мелочь, которой должно хватить на маршрутку, прочитать письмо от любимой (любимого, из милиции, налоговой инспекции и т. д.) и спустить его в бурлящие воды, предварительно разорвав в гневе (в отчаянии, в приступе ревности, надежды и т. д.), там можно освободить желудок, склонившись над унитазом, можно тайком съесть таблетку или тайком же выбросить ее, сделать две затяжки или пару глотков из фляжки или просто полюбоваться кафелем, фаянсом или вагонкой — смотря куда вас занесла нужда. А можно просто вымыть руки, случись под руками умывальник, — если позывы по нужде оказались ложными или неосуществимыми. Преимущество туалета в сравнении с другими помещениями — никто не видит, чем вы там занимаетесь. На свете попросту нет столь многофункционального помещения, которое, будучи предназначено для одной цели, используется так многообразно, а иногда и с удовольствием, но чаще всего — с облегчением, а иногда и с радостью.

Туалет появился на свет вместе с человеком, вместе с человеком он и умрет, ибо один без другого никак не может.[2] У каждого народа он имеет свои особенности, отвечающие нуждам пользователей. Туалеты бывают общественные (публичные), привилегированные (ведомственные, фирменные и пр., где нет места посторонним), личные (сугубо частные, хозяйские, хозяина, хозяйки, любимой собачки), гостевые, стихийные (подворотни, кусты и пр.), стационарные, ветхие, мобильные (не лифты!), плавучие, вонючие, благоухающие, запираемые и без дверей, со стеклянными дверями как в Японии, шитые горбылем или вагонкой, оклеенные обоями или портретами поп-звезд, покосившиеся и твердо стоящие на ногах, дамские и мужские, наконец. Цитируя Кибирова — «вот, примерно, его размеры — два на полтора в обоих отделеньях. И, наверно, два с половиной высота». Это примерно. Действительность вносит в жизнь свои коррективы. Истории известны туалеты на 50 персон, о чем далее.

В случае самой крайней необходимости, отчаянной безысходности даже, туалетом может служить и мавританская ваза, как это произошло в рассказе Михаила Веллера «Танец с саблями». Речь в нем идет о том, как А. И. Хачатурян, будучи в Испании, оказался в два часа дня (запомните время, это важно!) в доме Сальвадора Дали по приглашению последнего. Безуспешно прождав великого художника около часа, выдающийся композитор, выпив несколько рюмок коньяку, поел фруктов и — «в туалет надобно выйти Араму Ильичу! А двери заперты!!!

…А на подиуме меж окон стоит какая-то коллекционная ваза, мавританская древность. Красивой формы и изрядной, однако, емкости. И эта ваза все более завладевает его мыслями.

И в четыре он, мелко подпрыгивая и отдуваясь, с мстительным облегчением писает в эту вазу и думает, что жизнь не так уж и плоха: замок, вино, павлин… и высота у вазы удобная».

Согласитесь — только крайние обстоятельства, очень хороший коньяк и фантазия писателя (или композитора, не знаю) могут подвигнуть человека на использование антиквариата не по назначению (хотя, какое у антиквариата назначение, не всякому и понятно, включая многих его нынешних обладателей). Чаще бывает, что после употребления более скромных напитков, пива, например, но в больших количествах, безвестные лица самым реальным образом регулярно, но анонимно орошают целые помещения — лифты, например. Бывает, напротив, — в туалете (правда, бывшем) устраивают ресторан (в Питере есть несколько примеров, я их далее приведу), в котором отводят малюсенькое место туалету же. Бывает, идешь-идешь, и вообще ни одного туалета, и ни одного лифта (мавританскую вазу большинство из нас и в глаза не видели). Или, случается, смотришь, подняв голову, несколько часов на крановщицу и изумляешься ее долготерпению. И изумляешься до тех пор, пока самому не приспичит. Как видим, туалетная тема поистине неисчерпаема, как выгребная яма, принадлежащая воинскому соединению, развернувшему свои боевые порядки в чистом поле на два года службы всего личного состава.

Далее я ни один вид, подвид, категорию или разновидность туалетов постараюсь не оставить без внимания, от стихийных до мобильных (нет-нет, не телефонов), но сосредоточусь главным образом на истории и многообразии петербургского (ленинградского) туалета, ибо мне ближе то, что связано с моим родным городом и со мною лично.

На том сидел и сидеть буду!

При написании этой книги я пользовался разнообразными источниками, список которых привожу в конце, а также наблюдениями, соображениями и размышлениями многочисленных посетителей туалетов. Особую благодарность выражаю Ю. Н. Кружнову за ценные рекомендации и замечания. Моя признательность также Л. И. Амирханову, Т. Б. Забозлаевой, Д. Зитсман (Германия), Б. Мойнехену (Англия).