Употребитель

Глава 14

Бостон 1817 год

Путь на юг в торговом фургоне занял две недели. Он огибал восточную границу Великих Северных Лесов в большом отдалении от горы Катадин,[8] так что мы не видели ее снежной вершины, а затем дорога шла вдоль реки Кеннебек[9] до самого Кэмдена. Эта часть штата была почти безлюдной. Она и теперь не слишком плотно заселена, а тогда там почти не было людей. Изредка мы проезжали мимо трапперов,[10] время от времени останавливались вместе с ними на ночевку; возницам не терпелось с кем-нибудь распить бутылку виски.

Встречавшиеся нам трапперы были в основном из Французской Канады — или суровые, закаленные люди, или чудаки. Это занятие подходило тем, кто по натуре был либо отшельником, либо ярым поборником независимости. Некоторые из охотников показались мне полубезумцами. Они что-то нервно бормотали себе под нос, пока чистили и смазывали ружья, а потом принимались свежевать тушки пойманных в капканы зверей. Замерзших животных укладывали у костра, а когда тушки подтаивали, трапперы доставали особые ножи с тонкими лезвиями и начинали снимать со зверьков шкурки. Мне было тошно смотреть на то, как обнажается мокрая, красная плоть убитых животных. Не имея желания сидеть у костра с охотниками, я вместе с Титусом уходила к фургонам, а возницы с трапперами сидели у жаркого костра и пили виски.

Меня совсем не радовало изгнание, но, с другой стороны, я всегда мечтала повидать мир за пределами нашего городка. Жизнь в Сент-Эндрю была простая, но оказалось, что наш городок весьма цивилизован в сравнении с большой частью страны, где почти никто не обитал. Помимо трапперов, мы мало кого встретили по дороге до Кэмдена. Индейцы, коренные обитатели этих мест, давно ушли отсюда, но некоторые из них остались жить в поселениях европейцев или помогали трапперам. Ходили рассказы о поселенцах, которые, подражая индейцам, уходили из городов и устраивали нечто вроде индейских поселков, но таких было немного, и после первой зимы они обычно сдавались.

Путь через Великие Северные Леса обещал быть мрачным и таинственным. Пастор Гилберт предупреждал о том, что в этих краях путников подстерегают злые духи. Лесорубы клялись, что видели тут троллей и гоблинов — и этого следовало ожидать, поскольку большинство лесорубов были родом из Скандинавии, где про этих страшилищ рассказывали в сказках. Великие Северные Леса были дикими, эта часть страны словно бы сопротивлялась человеку. Проникать туда было рискованно. Там тебя могли съесть или превратить в дикаря, который на самом деле живет в каждом из нас. Большинство жителей Сент-Эндрю утверждало, что не верит во все эти россказни, но отправиться в одиночку в лес ночью мало кто решился бы.

Некоторые возницы любили пугать друг дружку, рассказывая страшные истории у костра. Это были истории про призраков, которых видели на кладбище, или про демонов, которые гнались за путниками в лесу. Я старалась по возможности избегать этих рассказов, но часто ничего не могла поделать, потому что костер был только один, а все мужчины жаждали развлечься. Судя по жутким рассказам возниц, они были либо отъявленными храбрецами, либо записными трусами, потому что, несмотря на свои байки про бродячих духов и баньши,[11] все равно были готовы водить фургоны по этим безлюдным мрачным лесам.

Большинство историй рассказывали про привидения. Я слушала их, и вдруг мне стало ясно, что у всех призраков есть нечто общее: они преследуют живых, потому что у них на земле остались незаконченные дела. То ли они были убиты, то ли сами наложили на себя руки — в любом случае призраки не желали уходить в загробный мир, потому что чувствовали, что им больше место среди живых, чем среди мертвых. Иногда желая отомстить тому, кто был повинен в его смерти, а иногда не желая покидать возлюбленного, призрак держался поблизости от тех, с кем жил в свои последние дни. И конечно, я стала думать о Софии. Если уж кто-то имел право вернуться в этот мир привидением, так это она. Разгневалась ли бы София, вернувшись и обнаружив, что та, которая более всех была повинна в ее самоубийстве, покинула город? Отправилась ли бы она следом за мной? Быть может, она прокляла меня, лежа в могиле? Быть может, из-за нее я теперь так страдала? Я слушала жуткие рассказы возниц и только укреплялась в мысли о том, что проклята за свой грех.

Поэтому я испытала необычайную радость и облегчение, когда на нашем пути все чаще начали попадаться небольшие поселения; это означало, что мы приближаемся к более населенной, южной части территории Мэн, и мне уже не так долго осталось терпеть компанию возниц. И верно: через несколько дней пути вдоль реки Кеннебек мы прибыли в Кэмден — большой город на берегу океана. Там я впервые в жизни увидела море.

Возница высадил нас с Титусом около порта, как было уговорено с моим отцом. Я взбежала на самый длинный причал и долго смотрела на зеленую морскую воду. Каким особенным был этот запах океана — соленый, грязный, грубый. Ветер был очень холодный и сильный — такой сильный, что почти невозможно было дышать. Ветер бил в лицо и развевал мои волосы. Он словно бросал мне вызов. В то же время океан был не похож ни на что из того, что я прежде видела. Из водных пространств раньше я видела только реку Аллагаш. Она была широкая, но все же ее противоположный берег был виден, были видны росшие вдоль него деревья. А когда я стояла лицом к океану, я видела только горизонт, и мне казалось, что океану нет ни конца ни края.

— Знаете, барышня, первые мореплаватели, отправившиеся в Америку, боялись, что упадут с края света, — услышала я голос Титуса.

Зеленый прибой и испугал, и заворожил меня. Я не могла оторвать глаз от океана, хотя успела промерзнуть до костей.

Учитель отвел меня в контору начальника порта. Там нас ждал старик с красным, обветренным лицом. Он указал нам, как пройти к небольшому кораблю, на котором я могла доплыть до Бостона, но предупредил, что судно тронется в путь только около полуночи, когда начнется прилив. Он предложил мне скоротать время в пабе. Там я могла поесть и попытаться уговорить хозяина позволить мне несколько часов поспать, если отыщется свободная кровать. Даже указал мне дорогу к ближайшему постоялому двору. Наверное, он пожалел меня, потому что я от впечатлений почти лишилась дара речи. «Если Кэмден такой большой город, — думала я, — то каков же Бостон?»

— Мисс Мак-Ильвре, — вмешался Титус, — я вынужден возразить. Вы не можете без сопровождения отправиться в паб. Нельзя вам также расхаживать в одиночку по улицам Кэмдена, пока вы будете ждать отправления корабля. Однако меня ждут в доме моего кузена. Я никак не могу оставаться с вами до конца дня.

— Какой еще у меня выбор? — спросила я. — Если у вас будет легче на сердце, проводите меня до паба и проверьте, все ли там пристойно, а потом поступайте, как пожелаете. Тогда вас не будет мучить совесть из-за того, что вы нарушили обещания, данные моему отцу.

В своей жизни я видела один-единственный паб — маленькое заведение Дотери в Сент-Эндрю. А этот паб в Кэмдене был просто огромен. Две барменши, длинные столы со скамьями, горячие блюда на заказ. Пиво здесь оказалось намного вкуснее, и я с горечью подумала о том, что жители моего городка очень многого лишены. Несправедливость сильно потрясла меня, хотя я не чувствовала себя достойной каких-либо привилегий. Я тосковала по дому и жалела себя, но скрывала свои чувства от Титуса, которому не терпелось отправиться по своим делам. В результате Титус решил, что в этом пабе нет ничего дурного, и передал меня на попечение хозяина заведения.

Я поела и нагляделась на незнакомцев, заходивших в паб, а потом приняла предложение хозяина вздремнуть на лежанке в кладовой до отправления корабля. Видимо, путешественники частенько коротали время в этой гостинице. Он обещал разбудить меня после захода солнца — задолго до того времени, когда мне нужно будет вернуться в порт.

Я лежала на узкой койке в кладовой без окон и обдумывала свое положение. Именно тогда, свернувшись калачиком в темноте и прижав руки к груди, я осознала, как одинока. Я выросла в маленьком городке, где меня все знали, где не было вопросов о том, где мое место, кто обо мне позаботится. Ни здесь, ни в Бостоне меня никто не знал и знать не хотел. Тяжелые слезы покатились по моим щекам. Мне было так жалко себя, так жалко… Я просто не в силах была представить себе тогда, как мог отец так сурово наказать меня.

Я очнулась в темноте, услышав стук в дверь.

— Тебе пора вставать, — крикнул хозяин, стоя по другую сторону двери, — иначе пропустишь свой корабль.

Я расплатилась с ним несколькими монетами, вынутыми из-за подкладки плаща, и согласилась на его предложение проводить меня до конторы начальника порта.

Быстро темнело и холодало. С океана к берегу потянулся туман. Людей на улицах было мало. Редкие пешеходы спешили домой, чтобы спрятаться от холода и тумана. Было страшновато. Я словно бы шла по мертвому городу. Хозяин гостиницы был очень добр ко мне. Несмотря на поздний час, он проводил меня до самого порта. Вскоре стал слышен плеск волн.

Сквозь туман я увидела силуэт корабля, который должен был доставить меня в Бостон. На палубе горели фонари и освещали палубу и мачты. Полным ходом шли приготовления к отплытию: матросы взбирались на мачты, разворачивали паруса, в трюм закатывали бочонки, и корабль слегка покачивался на воде.

Теперь я понимаю, что это был непримечательный, маленький, самый простой грузовой корабль, но в то время он мне показался волшебным и огромным, как какой-нибудь британский линкор или арабская багала.[12] Словом, это было первое морское судно, которое я увидела вблизи. От страха и волнения у меня сжалось горло. Теперь два эти чувства станут моими постоянными спутниками — страх перед неизвестностью и неистребимая жажда приключений. Я пошла по трапу на борт корабля. С каждым шагом я уходила все дальше от всего, что знала и любила; с каждым шагом все сильнее приближалась к моей загадочной новой жизни.

Глава 15

Несколько дней спустя корабль вошел в бостонскую гавань. К вечеру он встал у причала, но я дождалась сумерек и только тогда робко покинула палубу. В это время на корабле было тихо: другие пассажиры высадились, как только мы пришвартовались, и большую часть груза успели выгрузить. Матросов — по крайней мере, тех, чьи лица я запомнила, — я на палубе не увидела. Скорее всего, они уже наслаждались прелестями жизни на суше и веселились в каком-нибудь портовом кабаке. Питейных заведений вблизи порта было великое множество. Похоже, в мореплавании этот бизнес играл роль поважнее древесины и парусины.

Всю дорогу дул попутный ветер, поэтому мы прибыли в Бостон намного раньше, чем рассчитывал капитан, но очень скоро эта весть могла дойти до монастыря, и оттуда в порт должны были кого-то прислать за мной. На самом деле, капитан уже с любопытством поглядывал на меня, пока я сидела на палубе, и поинтересовался, не нужно ли подвезти меня, если я не знаю дорогу.

Мне не хотелось в монастырь. Я представляла его себе чем-то средним между работным домом[13] и тюрьмой. Там меня ожидало наказание, там меня должны были всеми возможными средствами «исправить», исцелить от любви к Джонатану. Монахини должны были отнять у меня ребенка — то последнее, что соединяло меня с моим возлюбленным. Как я могла допустить такое?

С другой стороны, мне было очень страшно сходить на берег одной. Неуверенность, испытанная мною в Кэмдене, в Бостоне стала в сотню раз сильнее. Этот город казался мне громадным, бесконечным. Как мне вести себя здесь? К кому обратиться за помощью, где остановиться — особенно в моем положении? Я вдруг резко ощутила себя неотесанной деревенской девушкой, приехавшей в большой город из глуши.

Трусость и нерешительность заставили меня задержаться на корабле, но в конце концов боязнь лишиться ребенка вынудила меня рискнуть. Я решила: уж лучше буду спать в грязном проулке и зарабатывать на пропитание мытьем полов, чем позволю кому-нибудь забрать у меня дитя. Оставив сундук в портовой конторе, я в страхе пошла по улицам Бостона с одной маленькой сумочкой. Я надеялась, что заберу сундук, как только где-нибудь пристроюсь. Правда, монахини могли забрать его, обнаружив, что я пропала.

Уже почти стемнело, и меня поразило то, какой бурной была жизнь на улицах города. Люди выходили из пабов на улицы, толпы шагали по тротуарам, мимо проезжали кареты и повозки, нагруженные бочонками и ящиками, большими, как гробы. Одна улица шла на подъем, другая — на спуск. Я шла, обходя встречных, уворачиваясь от повозок. Уже через пятнадцать минут я не могла сказать, в какой стороне порт. Бостон казался мне суровым, негостеприимным местом. Сотни людей прошли мимо меня в тот вечер, но никто из них не обратил внимания на мое искаженное страхом лицо, на мои испуганные глаза, на то, как я бреду, не разбирая дороги. Никто не спросил, не нужна ли мне помощь.

Сумерки сменились темнотой. Зажглись фонари. Извозчиков стало меньше, люди заторопились по домам. Лавочники закрывали ставни, запирали двери. От страха мне сдавило грудь: где же я буду спать ночью? И завтрашней ночью, и потом… «Нет, — сказала я себе, — наперед загадывать нельзя, иначе я совсем отчаюсь. Пока надо найти ночлег на сегодня. Нужно что-то придумать, а не то я пожалею, что не отправилась в монастырь».

Я могла пойти только в паб или в гостиницу. Причем только в самую дешевую, учитывая, сколько у меня осталось монет. Я шла по жилому кварталу, пытаясь вспомнить, где в последний раз видела заведение. Может быть, ближе к порту? Возможно, но возвращаться обратно я опасалась. Мне казалось, что так я только укреплюсь в мысли о том, что не соображаю, что делаю, что мое положение — просто хуже не бывает. Я не помнила, как попала в этот район, с какой стороны пришла. Так что в каком-то смысле лучше было идти вперед.

Я впала в ступор. Стояла посреди улицы, гадая, куда идти, и не обращая внимания на извозчиков. Меня попросту могли переехать. Я не сразу заметила, что рядом со мной остановилась карета, не сразу услышала оклики.

— Мисс! Здравствуйте, мисс! — послышался голос из глубины кареты.

Карета была очень красивая — не то что наши грубые деревенские фургоны. Темное дерево было натерто маслом, дверцы украшала резьба. В карету были запряжены две гнедые лошади, гривы которых были украшены, как у цирковых, но при этом на лошадях лежали черные траурные попоны.

— Так вы говорите по-английски или нет?

В окошке кареты появилось лицо джентльмена в странной красивой треуголке, украшенной алыми перьями. Он был бледен, светловолос, с утонченным, аристократичным лицом. При этом он как-то странно морщил губы: казалось, все время чем-то недоволен. Я смотрела на него и гадала, зачем такой благородный господин обращается ко мне.

— О, давай-ка я попробую, — послышался из кареты женский голос.

Мужчина в треуголке отодвинулся от окошка, его место заняла женщина. Она была еще бледнее мужчины, ее лицо было белым как снег. На ней было очень темное платье из муаровой тафты. Возможно, ее кожа казалась такой бледной из-за цвета платья. Она была красива, но при этом в ней было что-то пугающее. За неискренне улыбающимися губами прятались заостренные зубы. Глаза голубые, но такие бледные, что казались сиреневыми. Волосы цвета лютика очень гладко зачесаны и убраны под красивую шляпку, сдвинутую набок.

— Не бойся, — проговорила женщина, прежде чем я успела осознать, что действительно немного побаиваюсь ее.

Я попятилась назад, а женщина открыла дверцу кареты и спустилась на мостовую, шурша пышным подолом тафтяного платья. Такого красивого наряда я еще ни разу в жизни не видела. Ткань была тончайшей, тут и там она была собрана в маленькие складочки и рюши. Лиф плотно облегал тонкую осиную талию. Женщина медленно протянула ко мне руку, затянутую в тонкую черную перчатку. Казалось, она боится спугнуть трусливую собачонку.

К мужчине в треугольной шляпе подсел еще один незнакомец.

— С тобой все хорошо? Мы с друзьями заметили, что ты какая-то растерянная, — сказала женщина и чуть более тепло улыбнулась.

— Я… ну… то есть… — промямлила я, смущенная тем, что кто-то обратил на меня внимание. В это мгновение мне отчаянно хотелось человеческой доброты и понимания.

— Вы только что приехали в Бостон? — спросил второй мужчина из кареты.

Он показался мне намного симпатичнее первого. Темные волосы, добрые глаза, мягкость — все это внушало доверие. Я кивнула.

— Вам есть где остановиться? Вы уж меня простите за такие догадки, но вид у вас какой-то сиротливый. Ни дома, ни друзей? — спросила женщина, поглаживая мою руку.

— Спасибо вам за заботу. Быть может, вы могли бы указать мне дорогу до ближайшего паба, — проговорила я, теребя в руках сумочку.

Тут высокий поджарый мужчина вышел из кареты и выхватил у меня сумочку:

— Мы поступим лучше. Мы приютим вас. На сегодняшнюю ночь.

Женщина взяла меня за руку и потянула к карете.

— Мы едем на вечеринку, — сообщила она. — Вы ведь любите вечеринки, не так ли?

— Я… я не знаю, — пролепетала я.

Что-то подсказывало мне: это опасно. Каким образом трое богатых, красиво одетых людей могли взяться из ниоткуда и спасти меня? Естественно и благоразумно было повести себя осторожно.

— Не говорите глупостей. Как можно не знать, любите вы вечеринки или нет? Их все любят. Там будет полно еды и питья. Там будет весело. А потом для вас найдется теплая постель, — заверил меня высокий мужчина и бросил мою сумочку внутрь кареты. — И потом: у вас есть предложения получше? Вы бы предпочли спать на улице? Вряд ли.

Он был прав. Что бы ни подсказывало мне внутреннее чутье, я могла только повиноваться. Я даже смогла убедить себя в том, что эта случайная встреча — знак благосклонности судьбы. Господь внял моим мольбам — по крайней мере, сегодня. Эти люди были красиво и дорого одеты. Вряд они хотели ограбить меня. И на убийц они тоже похожи не были. Почему им так хотелось взять с собой на вечеринку совершенно незнакомую девушку, оставалось только гадать, но я решила не подвергать свою удачу слишком большим сомнениям.

Несколько минут мы ехали в напряженном молчании. Я сидела между женщиной и общительным темноволосым мужчиной и старалась не обращать внимания на светловолосого незнакомца, который сверлил меня глазами. Не в силах более сдерживать любопытство, я проговорила:

— Простите меня, но не могли бы вы сказать мне, зачем мне нужно ехать на эту вечеринку? Разве хозяин не рассердится, если кто-то явится без приглашения?

Женщина и блондин фыркнули, словно я сказала шутку.

— О, за это не переживайте, — успокоил меня блондин. — Хозяин — наш друг, и мы точно знаем, что он обожает развлекать хорошеньких девушек.

Женщина шутливо ударила его по руке веером.

— Не обращайте на них внимания, — сказал мне темноволосый мужчина. — Они просто подшучивают над вами. Даю вам слово: вас там встретят со всем гостеприимством. Вы сами сказали, что вам нужно где-то переночевать, и, думаю, вам стоит забыть о своих бедах на этот вечер. Быть может, там вы найдете и еще что-то, что вам нужно, — добавил он.

Он был так нежен, так заботлив, что я смягчилась. Мне было нужно многое, но больше всего мне хотелось доверять этому человеку. Хотелось верить, что он знает, что для меня лучше, потому что сама я тогда этого не понимала.

Колеса кареты застучали по мостовой. Я смотрела в окошко, пытаясь запомнить дорогу, как дитя из сказки, которому потом нужно будет возвратиться домой. Вскоре я убедилась, что это напрасная трата времени. Я ни за что не смогла бы вернуться обратно той же дорогой, учитывая, в каком я была состоянии.

Через какое-то время карета остановилась напротив особняка, выстроенного из кирпича и камня. Во всех окнах горел свет. Особняк был так велик и роскошен, что у меня перехватило дух. Но, по всей видимости, вечеринка еще не началась. За окнами не было видно ни мужчин, ни женщин в вечерних платьях. К крыльцу не подъезжали другие кареты.

Лакеи распахнули двери, и женщина вошла в дом с таким видом, словно она тут хозяйка, на ходу стягивая с рук перчатки.

— Где он? — резко спросила она у ливрейного дворецкого.

Он указал глазами наверх:

— Наверху, мэм.

Мы пошли вверх по лестнице. С каждым шагом я все ярче осознавала свое положение. Я явилась в этот роскошный дом в стареньком домотканом платье. От меня пахло кораблем и морем, мои волосы были спутаны и растрепаны ветром. Я опустила глаза, увидела свои простенькие туфли, запачканные уличной грязью. Каблуки стоптались, носки туфель торчали вверх.

Я прикоснулась к руке женщины:

— Мне здесь не место. Я не должна тут развлекаться. В таком красивом доме я бы не смогла даже на кухне работать. Я лучше уйду…

— Ты останешься до тех пор, пока мы тебе не позволим уйти. — Женщина резко развернулась и впилась ногтями в мою руку. Я ахнула от боли. — А теперь кончай канючить и иди со мной. Обещаю: сегодня ты славно повеселишься.

Судя по ее тону, никакого особого веселья мне не предстояло.

Мы вчетвером прошли через анфиладу комнат и оказались в спальне. Она была размером, как весь дом моих родителей в Сент-Эндрю. Женщина провела нас в гардеробную. Там спиной к нам стоял мужчина. Видимо, это был хозяин дома. Рядом с ним стоял слуга. Хозяин был в ярко-голубых бархатных панталонах и белых шелковых чулках. Обут он был в красивые, затейливые туфли без пяток. Поверх белой кружевной рубашки на нем был жилет под цвет панталон. Он не успел надеть камзол, поэтому я смогла разглядеть его фигуру такой, какой она была на самом деле — без подкладных плеч и прочих портновских хитростей. Хозяин дома не был так высок, как Джонатан, служивший для меня идеалом мужского телосложения, но при этом плечи его были широки, а талия стройна. Он явно был очень силен физически, как некоторые лесорубы в Сент-Эндрю. Крепкий, могучий. Неожиданно он повернулся, и я с трудом скрыла изумление.

Он оказался намного моложе, чем я ожидала. Ему было чуть за двадцать, а значит, он был всего на несколько лет старше меня. Он был красив, но красота его была непривычная, немного диковатая. Его кожа имела оливковый оттенок. Такой кожи не было ни у кого из обитателей нашего городка, где все были выходцами из Скандинавии или из Шотландии. Темные усы и курчавая бородка, обрамлявшая квадратный подбородок, выглядели так, словно начали расти не так уж давно. Но удивительнее всего были глаза незнакомца. Оливковый цвет в них сочетался с пятнышками серого и золотого. Они были красивы, словно драгоценные камни, но при этом взгляд хозяина дома был волчий, завораживающий.

— Мы доставили вам еще одно развлечение, — возвестила женщина.

Оценивающий взгляд хозяина был подобен паре ловких рук. Всего один взгляд — и у меня уже не было никаких тайн от него. У меня пересохло горло, подкосились колени.

— Это наш хозяин, — прозвучал над моим плечом голос женщины. — Сделай реверанс, деревенщина. Ты стоишь перед особой королевских кровей. Это граф сель Рау.

— Меня зовут Адер. — Мужчина протянул мне руку. Похоже, он не хотел, чтобы я ему кланялась. — Мы в Америке, Тильда. Насколько я понимаю, американцы никаких королевских особ в своей стране не признают, чтобы ни перед кем не склонять голову. Не стоит ждать, что туземцы станут нам кланяться.

— Вы только что приехали в Америку?

Откуда-то у меня нашлась храбрость заговорить с хозяином.

— Две недели назад, — ответил он, отпустил мою руку и повернулся к своему слуге.

— Из Венгрии, — добавил невысокий темноволосый мужчина. — Вы знаете, где это, мисс?

У меня закружилась голова:

— Нет. Боюсь, я этого не знаю.

У меня за спиной послышалось фырканье и смех.

— Это неважно, — строго сказал своим друзьям Адер, хозяин дома. — Не могут же все знать о нашей родине. Для американцев наша родина дальше, чем те мили моря и суши, которые мы оставили позади. Это просто другой мир. — Он повернулся и указал на меня пальцем: — Ты… У тебя есть имя?

— Ланор.

— Ты здешняя?

— Из Бостона ли я? Нет, я только сегодня приехала сюда. Моя семья… — Я вдруг поперхнулась и кашлянула. — Моя семья живет на территории Мэн, на севере. Вы слышали об этой территории?

— Нет, — ответил Адер.

— Значит, мы квиты.

Сама не понимаю, как у меня хватило дерзости пошутить.

— Возможно, — сказал Адер и устремил на меня любопытный взгляд, пока слуга завязывал его галстук. — Хватит тут стоять, — проговорил он, переведя взгляд на троих друзей. — Ступайте, подготовьте ее к вечеринке.

Меня отвели в другую комнату. Здесь стояло множество сундуков, а поверх них — еще сундуки. Женщина и двое мужчин принялись открывать крышки этих сундуков и рыться в них в поисках одежды, которая бы мне подошла. Наконец кто-то из них отыскал красивое платье из красного хлопка и пару атласных туфелек без задников. Туфли и платье не слишком хорошо сочетались между собой, но все же этот наряд был лучше всего, что мне доводилось на себя надевать. Слуге велели поскорее приготовить ванну, а мне приказали хорошенько, но быстро вымыться.

— Это мы сожжем, — сказал блондин, кивком указав на мою домотканую одежду, грудой лежавшую на полу.

Прежде чем я села в ванну, хищная блондинка протянула мне кубок, в котором плескалось дорогое красное вино.

— Выпей, — сказала она. — Наверняка тебя мучит жажда.

Я осушила кубок двумя глотками.

К тому времени, когда я вышла из ванной комнаты, я успела понять, что к вину было подмешано какое-то зелье. Полы и стены, казалось, то и дело смещаются в стороны. Не без труда я прошла по коридору. Начали съезжаться гости. В основном это были хорошо одетые мужчины в париках и масках, закрывавших лицо. Трое моих спутников исчезли, я осталась одна. Как в тумане, я переходила из одной комнаты в другую, пытаясь понять, что происходит, а вокруг меня бушевало шумное веселье. В одной большой комнате, помнится, я увидела мужчин, игравших в карты. Они сидели за столами по четверо и по пятеро. Звучали взрывы хохота, звенели монеты, которые игроки швыряли в стоявший посередине стола глиняный горшок. Я продолжала бродить по дому. Порой какой-нибудь незнакомец хватал меня за руку, но я вырывалась и убегала. Однако быстро бежать не удавалось — сильно кружилась голова и ноги плохо слушались. Я замечала смущенных юношей и девушек без париков и масок, которых куда-то уводили другие гости.

У меня начались галлюцинации. Я была убеждена, что вижу сон и что во сне забрела в лабиринт. Я не могла ни с кем объясниться, потому что моя речь была нечленораздельной, да никто меня и не слушал. Похоже, не было никакой возможности уйти с этой адской вечеринки, выйти из дома на улицу. В какой-то момент я почувствовала, как кто-то взял меня под руку, и лишилась чувств.

Когда я очнулась, я лежала навзничь на кровати, и меня едва ли не душил мужчина, лежавший на мне. Его лицо было неестественно близко к моему лицу, его горячее дыхание обжигало меня. Я вся сотрясалась под его тяжестью. Я услышала собственные крики. Я кричала от боли, но при этом боль была как бы отделена от меня, притуплена зельем. Почему-то я догадалась, что потом боль вернется ко мне с полной силой. Я попыталась позвать на помощь, но потная рука легла на мои губы.

— Тихо, зверушка, — прорычал лежавший на мне мужчина, полузакрыв глаза.

За его плечом я разглядела людей, которые смотрели на нас; мужчины в масках сидели на стульях у изножья кровати, держа в руках бокалы. Они смеялись и подбадривали того, который меня насиловал. А в центре этой компании, положив ногу на ногу, сидел хозяин. Граф Адер.

Я вздрогнула и очнулась. Я лежала на большой кровати в темной и тихой комнате. Я едва шевельнулась, но это движение отозвалось вспышкой боли во всем моем теле. Чувство было такое, словно меня вывернули наизнанку и растянули. От талии до ног тело онемело, а в желудке скопилась желчь. Щеки и губы распухли, губы высохли и потрескались. Я понимала, что со мной случилось ночью. Боль была тому свидетельницей. Теперь нужно еще было все это пережить.

И тут я увидела его, лежащего на кровати рядом со мной. Адера. Во сне его лицо выглядело почти безмятежным. Похоже, он был обнажен, но прикрыт простыней ниже пояса. Он повернулся ко мне спиной, и я увидела много старых шрамов. Видимо, его когда-то сильно избили.

Я подползла к краю кровати, наклонилась, и меня стошнило.

Издаваемые мною звуки разбудили хозяина дома. Он застонал с похмелья — по крайней мере, я подумала, что он тоже мается похмельем — и прижал пальцы к виску. Его зелено-золотистые глаза рассеянно и изумленно уставились на меня.

— Боже милостивый, ты еще здесь, — сказал он мне.

Я в гневе бросилась к нему, подняла руку и сжала кулак, готовясь ударить его, но он лениво оттолкнул меня могучей рукой.

— Без глупостей, — предупредил он, — иначе я тебя пополам переломлю, как палочку.

Я подумала о юношах и девушках, которых видела ночью.

— Где они? Остальные? — спросила я требовательно.

— Получили деньги и ушли, наверное, — пробормотал Адер, провел пятерней по спутанным волосам и брезгливо поморщился, учуяв запах блевотины. — Позови кого-нибудь, пусть приберут здесь, — буркнул он и резко встал с кровати.

— Я вам не служанка. И не…

Я запнулась в поисках слова. Я даже не знала, есть ли такое слово.

— Не шлюха? — Адер взял с кровати одеяло и завернулся в него. — Однако ты не девственна.

— Это не значит, что я желаю, чтобы меня одурманили зельем и чтобы потом меня насиловала толпа мужчин.

Адер ничего не сказал. Придерживая одеяло, он подошел к двери и позвал слугу громким криком. Затем он повернулся лицом ко мне:

— Итак, ты считаешь, что я дурно обошелся с тобой? И как же ты поступишь? Ты могла бы рассказать о своей истории констеблю, и тогда он посадит тебя за решетку за проституцию. Так что я предлагаю тебе взять деньги. Перед уходом кухарка тебя покормит. — Он склонил голову к плечу и присмотрелся ко мне. — Ты — та, которую Тильда подобрала на улице, верно? Та девчонка, которой некуда было деваться? Что ж… пусть никто не говорит, что я — не щедрый человек. Можешь остаться у нас на несколько дней. Отдохни, приди в себя, если хочешь.

— А ужин мне придется зарабатывать, как прошлой ночью? — язвительно осведомилась я.

— А ты дерзка, однако! Так разговариваешь со мной… Одна-одинешенька на всем белом свете, никто не знает, что ты здесь. Да я мог бы съесть тебя, как кролика, жаркое из тебя приготовить. Тебе что, совсем не страшно? — Он ухмыльнулся, глядя на меня с удивлением и с толикой одобрения. — Надо подумать…

Он уселся на диван и плотнее завернулся в одеяло. Он был аристократом, но манеры у него были просто разбойничьи.

Я попыталась встать и найти одежду, но у меня закружилась голова, и все поплыло перед глазами. Я упала на кровать в тот самый момент, когда вошел слуга с тряпками и ведром. Не глядя на меня, он встал на колени и принялся вытирать лужицу блевотины на полу. И тут я ощутила острую боль, и только тогда увидела, что вся моя кожа, с головы до ног, покрыта царапинами, ссадинами и синяками. Боль внутри меня и боль снаружи я получила от рук дикаря.

Я была готова бежать из этого дома, даже если бы мне пришлось ползти на четвереньках. Но я не смогла даже на фут уйти от кровати. От изнеможения и боли я снова лишилась чувств.

Пройдет несколько месяцев, прежде чем я смогу покинуть этот дом.

Глава 16

Близ Сент-Эндрю

Наши дни

У рассвета в это время года — характерный оттенок. Пыльный, серовато-желтый, как поверхность желтка сваренного вкрутую яйца. Люк готов поклясться, что заря повисает над землей, словно ядовитые испарения, будто призрачное проклятие, но он прекрасно понимает, что на самом деле в таких красках нет ничего особенного, что это всего-навсего игра света на капельках влаги в утреннем воздухе. Как бы то ни было, утро выглядит особенно: желтоватое небо и низко нависающие тучи, отбрасывающие на землю зловещие тени, а еще — почти полностью облетевшие деревья. Темно-серые и коричневые.

Заметив в зеркале заднего вида полицейскую машину, Люк решил, что ехать дальше до канадской границы в его пикапе не стоит. Его машина слишком хорошо известна. На лобовом стекле табличка, возвещающая о том, что за рулем врач, а рядом — наклейка из школы, в которой училась Джолин, возвещающая о том, что дочь водителя включена в список лучших учеников начальной школы «Аллагаш Ривер». «С каких это пор, — гадал Люк, когда Тришия настояла на том, чтобы прикрепить эту наклейку к лобовому стеклу, — в начальной школе существуют такие списки?» В общем, последние полчаса они ехали, фактически возвращаясь в Сент-Эндрю и пользуясь дорогами с односторонним движением. Люк пытался добраться до дома человека, которому, как он считает, можно доверять. Сначала он позвонил этому человеку по мобильному телефону, чтобы спросить, нельзя ли одолжить у него машину. Но гораздо больше его интересовал вопрос, не разыскивает ли его полиция.

Люк останавливается перед большим перестроенным фермерским домом, стоящим на некотором отдалении от городка Сент-Эндрю. Дом — красавец. Один из самых больших и ухоженных в округе. Вокруг крыльца — резьба в виде пушков вербы, вдоль подъездной дорожки — фонари, работающие на солнечных батареях. Дом принадлежит врачу, не так давно начавшему работать в больнице. Это анестезиолог по имени Питер. Он переехал сюда из мегаполиса, чтобы его дети росли на природе. Он считает, что здесь нет ни преступности, ни наркотиков. Питер — патологически дружелюбный человек. Ему удается сохранять приятельские отношения даже с Люком, который всегда был ершистым, а после недавно пережитых бед уже несколько месяцев почти ни с кем не общался.

Люк стучит в парадную дверь. Питер выходит в махровом халате и шлепанцах. Вид у него озабоченный. Судя по всему, телефонный звонок Люка его разбудил, и Люку, конечно, неловко.

Питер кладет руку ему на плечо. Они стоят на пороге.

— Все в порядке? — спрашивает Питер.

— Неудобно просить. Просьба странная, я понимаю, — говорит Люк, переминаясь с ноги на ногу и опустив голову. Минут десять он отрабатывал это вранье. — Понимаешь, какое дело… У меня несколько дней гостила дочка двоюродной сестры, и я обещал ее матери, что отвезу ее домой вовремя, чтобы она успела на автобус. Какая-то у них там школьная экскурсия. А у меня пикап барахлит. Боюсь, заглохнет по пути туда или обратно…

Люк ухитряется вложить в свой голос подобающее количество неловкости и извинений за то, что побеспокоил друга. Он так удачно разыгрывает беспомощность, что только сущий людоед может ему отказать.

Питер через плечо Люка смотрит на грузовичок, припаркованный в дальнем конце длинной подъездной дорожки. Люк знает, что Питер видит Ланни с чемоданом, стоящую рядом с машиной. Она слишком далеко, и Питер не сможет ее хорошо разглядеть. Вряд ли он сумеет подробно описать ее полицейским, если они к нему нагрянут. Ланни робко машет Питеру рукой.

— Ты разве не только что с дежурства? — глядя на Люка, спрашивает Питер. Он смотрит так пристально, словно ищет у своего приятеля вшей. — Наверное, устал?

— Устал немного, но все нормально. Ночь была спокойная. Удалось немного вздремнуть, — лжет Люк. — Я буду осторожен.

Питер вынимает из кармана ключи и кладет на ладонь Люка. Тот пытается всучить ему ключи от своего пикапа, но Питер машет руками:

— Зачем оставлять мне твои ключи? Ты же скоро вернешься, правда?

Люк с деланой небрежностью пожимает плечами:

— Это я так, на всякий случай. Вдруг тебе срочно понадобится куда-то поехать.

Ворота трехместного гаража медленно поднимаются вверх. Люк нажимает на кнопку на брелоке, чтобы понять, какую машину ему выделил Питер. Оказывается, тот доверил ему новенький роскошный серо-стальной универсал. Кожаные сиденья с подогревом, DVD-плеер перед вторым рядом сидений, чтобы детишки не скучали во время долгих поездок. Люк вспоминает, как сотрудники больницы охали и ахали, когда Питер впервые приехал на работу в этой машине. Все говорили, что тут на таких не ездят, что всю эту красоту к концу третьей зимы сожрет соль, которой посыпают дороги.

Люк выводит машину из гаража и останавливается в конце подъездной дорожки. Ланни забирается на пассажирское сиденье.

— Хорошая машина, — отмечает она, защелкивая пряжку ремня безопасности. — А вы, как я погляжу, не промах. Умеете договориться.

Ланни что-то тихонько напевает. Люк выезжает на шоссе и снова направляется к канадской границе. Стекла в машине Питера тонированные. Люк чувствует себя виноватым. Он пока сам не понимает, почему, но у него есть сильное подозрение, что, как только они пересекут границу, он не повернет обратно. Вот почему он оставил ключи от своего старенького пикапа Питеру. Нет, конечно, этот обшарпанный грузовичок вовсе не нужен Питеру, у него есть другие машины. Но все-таки от этого легче на сердце. Люк словно бы оставил некий залог и признался в самых лучших чувствах, хотя и понимает, что очень скоро Питер в нем сильно разочаруется.

Ланни встречается взглядом с Люком. Они выезжают на безлюдный перекресток.

— Спасибо вам, — говорит она с искренней благодарностью. — Похоже, вы не любитель просить об одолжениях, поэтому… Я хочу, чтобы вы знали: я высоко ценю то, что вы делаете для меня.

Люк молча кивает. Он гадает, далеко ли еще зайдет, стараясь помочь Ланни скрыться. И чего это ему будет стоить.

Глава 17

Бостон

1817 год

Я проснулась в другой кровати, в другой комнате. Темноволосый мужчина — тот, что ехал со мной в карете, сидел рядом. На коленях у него стояла миска с холодной водой, у меня на лбу лежало мокрое полотенце.

— Ага, ты воскресла, — проговорил он, когда я открыла глаза, снял компресс с моего лба и смочил водой.

Он сидел спиной к окну. Я увидела за окном холодный свет и поняла, что сейчас день, но который? Я заглянула под одеяло и увидела, что на мне простенькая ночная сорочка. Мне выделили комнату. Это явно означало, что меня приравняли к старшей прислуге, а слуг в этом доме было немного, и их явно тщательно отбирали.

— Почему я до сих пор здесь? — вяло спросила я.

Темноволосый мужчина не ответил на мой вопрос.

— Как ты себя чувствуешь? — осведомился он.

Я почувствовала тупую и горячую боль в животе:

— Так, словно меня ранили ржавым ножом.

Он едва заметно нахмурился и поднял с пола тарелку с бульоном:

— Самое лучшее для тебя сейчас — покой, полный покой. Похоже, у тебя где-то тут (он указал на мой живот) — колотая рана. Нужно, чтобы она как можно скорее зажила, пока не случилось заражения. Я такое раньше видел. Дело серьезное.

Ребенок! Я приподнялась и села:

— Мне надо показаться врачу. Или повитухе.

Темноволосый мужчина набрал в ложку немного прозрачного бульона. Ложка звякнула, задев край фарфоровой тарелки.

— Пока рано. Посмотрим, не станет ли тебе хуже.

Мужчина принялся поить меня бульоном. Время от времени он менял компресс на моей голове и отвечал на мои вопросы. Сначала он рассказал мне о себе. Его звали Алехандро, он был младшим сыном в благородной испанской семье, жившей в Толедо. Будучи младшим, он не мог надеяться унаследовать семейный капитал. Средний брат выбрал военную службу и стал капитаном боевого испанского галеона. Старший брат служил при дворе испанского короля, и вскоре его должны были отправить посланником в далекую страну. Таким образом семейство исполнило традиционный долг перед королем и державой. Алехандро предстояло самому выбрать свой жизненный путь. В его судьбе было много разных случаев и поворотов. В итоге он оказался рядом с Адером.

Адер, как объяснил мне Алехандро, действительно был отпрыском древнего королевского рода, а его богатство сделало бы честь принцу. Он сумел не промотать богатство, которое его предки копили веками. Адер устал от Старого Света и приехал в Бостон в поисках новизны. Он слышал рассказы об Америке и решил увидеть ее собственными глазами. Алехандро и еще двое — Тильда и светловолосый Донателло — были придворными Адера.

— У каждой королевской особы есть двор, есть вельможи, — пояснил Алехандро. — Адера должны окружать образованные, благородные особы, которые следят за тем, чтобы у него было все необходимое. Мы — словно прокладка между ним и миром.

Алехандро сказал мне, что Донателло родом из Италии. Там он был помощником и моделью великого художника, чьего имени я не знала. А Тильда… Ее прошлое было покрыто мраком. Алехандро знал о ней только то, что она была родом из какой-то северной страны, такой же снежной и холодной, как мои родные края. В то время, когда Алехандро стал придворным Адера, Тильда уже была при нем.

— Он к ней прислушивается, а она порой может быть очень злобной, поэтому будь с ней всегда осторожна, — предупредил меня Алехандро, зачерпнув ложкой бульон.

— Я не пробуду здесь ни на минуту дольше, чем нужно, — сказала я, потянувшись губами к ложке. — Как только мне станет лучше, я сразу же уйду.

Алехандро не ответил на мои слова. Он сделал вид, что его интересует только очередная ложка с бульоном, которую он поднес к моим губам.

— У Адера при дворе есть еще одна дама, — сообщил мне Алехандро и поспешил добавить: — Но вряд ли ты с ней увидишься. Она… затворница. Просто не удивляйся, если тебе покажется, что мимо тебя промелькнет привидение.

— Привидение? — ахнула я, и у меня на затылке волосы встали дыбом. Я вспомнила страшные рассказы возниц о тоскующих мертвецах, разыскивающих своих возлюбленных.

— Не настоящее привидение, — с улыбкой проговорил Алехандро. — Хотя она похожа на призрак. Она держится сама по себе, и на нее можно только наткнуться, как на оленя в лесу. Ни с кем не разговаривает и на тебя не обратит внимания, даже если ты попытаешься с ней заговорить. Ее зовут Узра.

Я была очень благодарна Алехандро за то, что он поделился со мной этими сведениями, но они поселили во мне непокой. Я лишний раз убедилась в своем невежестве и недостатке воспитания. Никто никогда не рассказывал мне ни о каких иноземных странах, я не знала имени знаменитого художника. Но более всего меня пугала Узра. Мне совсем не хотелось встречаться с женщиной, уподобившей себя призраку. Что с ней сделал Адер, чтобы она лишилась дара речи? Отрезал язык? Я не сомневалась, что он достаточно жесток и способен на такое.

— Не знаю, зачем вы мне рассказываете обо всем этом, — сказала я. — Я тут не останусь.

Алехандро улыбнулся мне очаровательной улыбкой — мирной, как у алтарника, — и сверкнул глазами:

— О, я все это рассказал исключительно для того, чтобы скоротать время. Принести тебе еще бульона?

Поздно вечером по звукам шагов я поняла, что Адер и его свита собираются уйти из дома. Я встала с кровати, прокралась к лестнице и посмотрела на них. Они были необычайно хороши. Слуги несколько часов хлопотали над ними — завивали, причесывали и пудрили. Теперь они были разодеты в шелка и бархат. Тильда — с накрашенными ярко-алой помадой губами и бриллиантовыми заколками в соломенно-желтых волосах. Донателло — с белоснежным галстуком, подчеркивавшим благородство его шеи и удлиненного подбородка. Алехандро — в длинном черном камзоле, с вечно печальным лицом. Они в последний раз осматривали друг дружку перед выходом, что-то поправляли и переговаривались с резким акцентом. Они были похожи на больших экзотических птиц.

Но больше всего меня поразил Адер. От него просто невозможно было отвести глаза. Дикарь, разодетый в пух и прах. И тут меня поразила мысль: он был волком в овечьей шкуре, и сегодня он отправлялся на охоту со своей сворой шакалов, которые должны были загонять для него добычу. Они охотились не ради пропитания, а только ради забавы. Так они словили меня. Адер был волком, а я — кроликом, тонкую шейку которого волк мог легко перекусить жестокими челюстями.

Слуга набросил на плечи Адера плащ, и когда тот развернулся к дверям, он бросил взгляд на меня, словно бы все время знал, что я здесь. Он едва заметно улыбнулся. Я испуганно отпрянула от перил. Я должна была бояться его — да я его и боялась, и все же он странно притягивал меня. Какая-то часть меня хотела быть рядом с ними, держать под руку, идти вместе с его придворными туда, где их будут обожать, восхищаться ими, как они того заслуживают.

В ту ночь я в полусне услышала, как Адер и его вельможи вернулись домой, и не удивилась, когда Адер вошел в мою комнату, взял меня на руки и отнес в свою кровать. Я была еще очень слаба, но в ту ночь он снова взял меня, и я не особо сопротивлялась. Он стонал и шептал разные слова мне на ухо, чаще всего что-то вроде «моя» и «не смей мне отказывать». Он словно бы клеймил меня своим тавром в ту ночь. Потом я лежала рядом с ним, осознавая, что стала его рабыней.

На следующее утро, когда я проснулась в моей маленькой комнатке, боль в нижней половине тела стала намного сильнее. Я попыталась встать и ходить, но каждый шаг отдавался резкой, колющей болью в животе. Я мочилась с кровью, у меня расстроился кишечник. Я вряд ли смогла бы дойти даже до парадной двери. Нечего было и думать о том, что я сумею найти того, кто приютил бы меня. К вечеру у меня начался жар. Следующие несколько дней я просыпалась и засыпала вновь и всякий раз чувствовала себя хуже. Кожа у меня побледнела и припухла, а вокруг глаз покраснела. Царапины и синяки подживали, но не так быстро, как могли бы. Алехандро, единственный человек, навещавший меня, покачал головой и сообщил:

— Разрыв кишечника.

— Это же не так уж серьезно? — с надеждой спросила я.

— Нет, если не будет заражения.

Я совершенно ничего не знала об анатомии человека, но если боль говорила о тяжести моего состояния, то мое дитя могло быть в беде.

— Врача, — умоляюще проговорила я, сжав руку Алехандро.

— Я поговорю с Адером, — пообещал он.

Несколько часов спустя в комнату порывисто вошел Адер. Я не увидела в его глазах ни намека на те восторги, которые он испытал со мной прошедшей ночью. Он приставил к кровати табурет и принялся меня осматривать. Пощупал мой лоб и щеки:

— Алехандро сказал, что тебе не стало лучше.

— Пожалуйста, пошлите за врачом. Я заплачу вам, как только смогу.

Адер пощелкал языком и покачал головой. Похоже, стоимость услуг врача его не волновала. Он приподнял мне веко, внимательно осмотрел глаз, потом провел рукой по шее под подбородком, после чего встал и сказал:

— Я скоро вернусь.

К тому времени, когда Адер вернулся, я задремала. Он разбудил меня, и я увидела в его руках старую, щербатую пивную кружку. Адер помог мне сесть и протянул кружку. От ее содержимого пахло сырой землей и травой. Казалось, это настой болотной воды.

— Выпей, — сказал Адер.

— Что это?

— Это поможет тебе поправиться.

— Вы врач?

Адер глянул на меня с легким пренебрежением:

— Нет, я не совсем врач. Но можно сказать, что я изучал народную медицину. Если бы занимался этим подольше, я бы имел больше познаний, но у меня не было времени, — добавил он.

Он словно бы не хотел, чтобы я сомневалась в его навыках из-за вкуса того питья, которое он мне приготовил.

— Вы хотите сказать, что вы что-то вроде знахаря?

Все знали, что знахарки, повитухи, которые, по большей части, одни только и оказывали врачебную помощь людям в глуши, нигде не учились. Женщины узнавали, как принимать роды, как лечить травами и ягодами, помогая опытным повитухам. Порой их обучали матери или другие родственницы.

— Не совсем, — недовольно отозвался Адер. Похоже, к повитухам и знахарям он относился так же пренебрежительно, как и к врачам. — А теперь пей.

Я послушалась, решив, что если откажусь от этого зелья, врача он мне все равно не приведет — рассердится. Честно говоря, я сначала подумала, что меня стошнит на глазах у Адера. Питье оказалось ужасно горьким и противным. Вкус надолго остался у меня во рту.

— А теперь отдохни как следует. Посмотрим, как у тебя пойдут дела, — сказал Адер и протянул руку за кружкой.

Я положила руку на его запястье.

— Скажите мне, Адер… — порывисто произнесла я и тут же запнулась.

— Что тебе сказать?

— Я не пойму, как вы ко мне относитесь… Прошлой ночью…

Красивые губы Адера исказила жестокая усмешка:

— Неужто так трудно понять?

Он помог мне улечься на подушки и укрыл одеялом до подбородка, расправил одеяло и очень нежно прикоснулся к моим волосам. Насмешливое выражение его лица немного смягчилось. На миг в его зеленых глазах мелькнула доброта:

— А ты не подумала о том, что я немножко полюбил тебя, Ланор? Ты удивила меня, оказавшись не просто бродяжкой, которую Тильда притащила с улицы. Я что-то чувствую в тебе. Что-то родное, близкое… пока не пойму что. Но я пойму. Прежде всего ты должна выздороветь. Давай поглядим, поможет ли тебе этот настой. Постарайся поспать. Потом тебя кто-нибудь навестит.

Меня изумило его откровение. Судя по последней ночи, между нами существовало взаимное притяжение. Проще говоря, похоть. С одной стороны, мне льстило то, что мной мог заинтересоваться мужчина благородный, титулованный и богатый, но с другой стороны, он был садистом и эгоистом. Многое должно было бы насторожить меня, но все же я приняла чувства Адера, хотя они только заменяли мне то, что я мечтала получить от другого мужчины.

Тошнота унялась, вкус горького настоя пропал. Я стала размышлять над новой загадкой. Но мое любопытство померкло перед силой зелья, которым меня напоил Адер. Очень скоро я мирно уснула.

Миновала ночь, а за ней — день, но врач ко мне все не приходил, и я стала гадать, что за игру затеял Адер. Он не навещал меня после того, как признался в своем интересе ко мне; он присылал ко мне слуг, которые приносили новые порции настоя, но врач в мою дверь так и не постучался. Миновало тридцать шесть часов. Мне стало неспокойно. Я гадала, что на уме у Адера.

Мне нужно было уйти из его дома. Я думала: «Если я останусь здесь, я умру на этой кровати, и мое дитя умрет вместе со мной». Я должна была попытаться разыскать врача или еще кого-нибудь, кто помог бы мне поправиться или хотя бы продержаться до родов. Этот ребенок мог стать единственным доказательством любви Джонатана ко мне. Мне нестерпимо хотелось, чтобы это доказательство осталось в живых после моей смерти.

Я встала с постели и попыталась разыскать свою сумочку. Посмотрела под кроватью, в шкафу и вдруг почувствовала, что к моим ногам прикасается мокрая и холодная ткань. Оказывается, панталоны у меня забрали. На мне была набедренная повязка, впитывавшая всю гадость, вытекавшую из меня. Тряпка была грязная, она дурно пахла. Я никак не могла выйти на улицу в таком виде. Меня приняли бы за безумную и отвели в приют. Мне нужна была одежда, мне нужен был мой плащ, но у меня все отобрали.

Но я знала, где найти одежду. В комнате, где стояло множество сундуков. Там, куда меня привели в самую первую ночь.

Я вышла из своей комнаты. Было тихо, слышался только негромкий разговор двоих слуг, натиравших воском перила лестницы. В коридоре было пусто. Я добрела до лестницы, но была так слаба, что на следующий этаж мне пришлось карабкаться на четвереньках. Потом я с трудом поднялась на ноги и прислонилась к стене, чтобы отдышаться. Какой же коридор вел к комнате с сундуками? Все коридоры выглядели одинаково, а дверей было такое множество… У меня не было ни сил, ни времени заглядывать в каждую комнату.

Я стояла у стены, готовая расплакаться от отчаяния и боли, заставляя себя не отказываться от намерения бежать отсюда, и вдруг я увидела ее. Я увидела привидение.

Краем глаза я заметила движение и решила, что это помощница кухарки, которая возвращается в комнаты для прислуги, расположенные высоко, в мансарде. Но нет, та, которая стояла на лестничной площадке, не была служанкой.

Она была очень маленького роста. Если бы не полный живот и широкие бедра, ее можно было бы принять за ребенка. Ее женственную фигуру украшало одеяние из тончайшего шелка. Широкие панталоны и туника без рукавов, едва прикрывавшая грудь. Грудь у нее роскошная — полная и высокая. Наверное, при взгляде на ее грудь у мужчин текли слюнки.

Она была не только наделена пышными формами. Ее лицо красиво. Миндалевидные глаза казались больше, будучи подведенными углем. В ее пышных локонах сочетались медный, багряный и золотистый цвета. Распущенные волосы ниспадали волнами до поясницы. Алехандро очень верно описал цвет ее кожи. Кожа у нее была цвета корицы. Впечатление было такое, что кое-где сверкают блестки, а в целом казалось, что эта женщина вытесана из драгоценного камня. Все это я вспоминаю сейчас, но потом я видела ее не раз и знаю, что она живая, из плоти и крови. Но в то мгновение она показалась мне видением, сотворенным воображением мужчины, его представлением об идеальной женской плоти. Я смотрела на нее со страхом и восторгом. Я боялась, что, если я пошевелюсь, она исчезнет. Я не спускала с нее глаз, а она с опаской глядела на меня.

— Пожалуйста, не уходи. Мне нужна твоя помощь.

Я устала стоять и привалилась к перилам. Женщина попятилась назад. Ее босые ноги бесшумно ступали по ковру.

— Нет, нет, прошу тебя, не покидай меня. Я больна, и мне нужно уйти из этого дома. Пожалуйста, мне нужно, чтобы ты помогла мне, иначе я умру. Тебя зовут Узра, да?

При звуке своего имени женщина отпрянула еще на несколько шагов, развернулась и исчезла в темноте около лестницы, ведущей к мансарде. То ли в это мгновение меня покинули силы, то ли я так расстроилась из-за того, что она убежала от меня, но я опустилась на пол. Потолок у меня над головой закружился, словно фонарь на скрученной веревке. В одну сторону, потом — в другую. А потом — темнота.

Чуть погодя — негромкие голоса, прикосновение пальцев.

— Почему она вышла из комнаты? — Это был голос Адера, недовольный и тихий. — Ты же говорил, она не может вставать.

— Видимо, она крепче, чем кажется, — пробормотал Алехандро.

Кто-то поднял меня на руки. Я казалась себе невесомой, наполненной воздухом.

— Отнеси ее в комнату и на этот раз запри дверь. Она не должна покинуть этот дом. — Голос Адера слышался все тише. — Она умрет?

— Проклятье, откуда мне знать? — еле слышно произнес Алехандро, а потом добавил погромче, чтобы его услышал Адер. — Думаю, это зависит от вас.

«От него?» — успела подумать я, проваливаясь в забытье. Как же, интересно, от Адера могло зависеть, выживу я или умру? Но долго размышлять я не смогла. Еще пара секунд — и я погрузилась в невесомую и беззвучную бесчувственность.

Глава 18

— Она умирает. Не протянет и до конца дня.

Это был голос Алехандро, и его слова были не предназначены для моих ушей. Мои веки затрепетали. Алехандро стоял у моей кровати рядом с Адером. Оба решительно скрестили руки на груди. Их лица были суровыми.

Вот он и приблизился, мой бесповоротный конец, а я так до сих пор и не поняла, что они собрались сделать со мной, почему Адер решил обмануть меня, заявив о своих чувствах, зачем он потчевал меня своим зельем и не показал меня врачу. Но в то мгновение странности его поведения уже никакого значения не имели: я вот-вот могла умереть. Если им было нужно мое тело — для вскрытия, для каких-то медицинских опытов или для сатанинского ритуала, — теперь им никто не мог помешать. В конце концов, кто я такая? Нищая бродяжка, только и всего. Я даже не их служанка. Я была ниже служанки, я была женщиной, которая позволила незнакомцам делать с ней все, что им заблагорассудится, за кров и пищу. Я бы поплакала о том, что стало со мной, но лихорадка иссушила меня настолько, что слез не было.

Я не могла спорить с заключением Алехандро: я умирала. Не могло тело чувствовать себя так ужасно и продолжать жить. Внутри у меня все горело и ныло. С каждым вдохом мои легкие хрипели, как проржавевшие мехи. Если бы мне не было так нестерпимо жалко ребенка Джонатана, которого я забирала с собой, если бы я не страшилась тяжкого груза совершенных грехов, я бы молила Бога о милосердии и ниспослании мне скорейшей смерти.

Только об одном я жалела: о том, что больше никогда не увижу Джонатана. Я так сильно верила в то, что мы предназначены друг другу, что сама мысль о разлуке с ним казалась мне невероятной. Я не могла поверить, что умру, не имея возможности прикоснуться к его лицу, что он не будет держать меня за руку при последнем моем издыхании. В то мгновение я осознала весь ужас моего положения. Мой конец был близок, а я ничего не могла поделать. Никакие молитвы ничего не могли изменить. А я хотела только одного: увидеть Джонатана.

— Вам решать, — сказал Алехандро Адеру, который все это время молчал. — Если она для вас что-то значит. Донат и Тильда выразились ясно…

— Это не решается голосованием, — проворчал Адер. — Никто из вас не вправе решать, кто может присоединиться к нашей компании. Вы все существуете по моей милости.

Верно ли я его расслышала? Наверное, нет. Все звуки расплывались, разлетались эхом у меня в голове.

— …И служить мне продолжаете по моей милости.

Адер шагнул ко мне и провел кончиками пальцев по моему мокрому от пота лбу:

— Взгляни на ее лицо, Алехандро. Она знает, что умирает, но продолжает бороться. Точно так же выглядел ты, и Тильда тоже… — Он похлопал меня по щеке: — Послушай меня, Ланор. Я собираюсь сделать тебе редкостный подарок. Ты понимаешь? Если я не вмешаюсь, ты умрешь. Так что мы с тобой договоримся… Я готов поддержать тебя в мгновение твоей смерти и вернуть твою душу в мир живых. Но это означает, что ты будешь целиком и полностью принадлежать мне — не только телом. Мне нужно от тебя нечто большее. Мне нужна твоя пламенная душа. Ты согласна на это? — спросил он, пытаясь встретиться со мной взглядом. — Приготовься, — сказал он мне.

Я силилась понять, о чем он говорит, но не могла.

Он наклонился ко мне очень близко, словно священник, готовый выслушать исповедь. Держа в руке серебряный сосуд с горлышком тоненьким, как клюв колибри, он вынул из него пробку, больше похожую на иглу.

— Открой рот, — приказал Адер, но я окаменела от страха. — Открой свой треклятый рот, — повторил он, — или я тебе челюсть размозжу.

Я уже очень плохо соображала и почему-то подумала, что он, наверное, хочет дать мне последнее причастие — все же моя мать была католичкой. Мне хотелось, чтобы мои грехи были отпущены. Я открыла глаза и зажмурилась в ожидании.

Адер провел тоненькой пробкой по моему языку. Я ничего не почувствовала, потому что пробка была крошечной, очень тонкой, но язык у меня мгновенно онемел, и рот наполнился отвратительным вкусом. Вспенилась слюна, меня скрутили спазмы. Адер сжал мои челюсти и прижал меня к кровати. Рот наполнялся кровью, она стала горькой и кислой, смешавшись с мерзким зельем, которое мне дал Адер. Неужели он отравил меня, чтобы я поскорее умерла? Я заливалась кровью и больше ничего не чувствовала. Скорее до моего разума, нежели до слуха, доносился голос Адера, бормотавшего непонятные слова. Но все прочее — в особенности разум — вытеснил панический страх. Мне было все равно, что он говорит и зачем он это делает.

Моя грудь сжалась. Боль была поистине невыносимая. Легкие перестали работать, я не могла дышать. Я чувствовала, что сердце останавливается. Сознание покидало меня. Я умирала. И не только я. Мои руки инстинктивно легли на живот и обхватили небольшой, едва заметный бугорок.

Адер замер. В его глазах я прочла понимание.

— Боже, да она беременна. Что, никто не знал, что она беременна? — проревел он, развернулся на месте и замахнулся на Алехандро, стоявшего позади.

Мое тело умирало все скорее, а моя душа была напугана. Она искала, куда ей деваться.

А потом и души не стало.

Я очнулась.

Конечно же, первым делом я подумала, что вся эта жуть мне просто приснилась, что кризис миновал, и теперь я на пути к выздоровлению. На несколько мгновений эти объяснения меня утешили, но я не смогла отрешиться от мысли о том, что со мной произошло нечто реальное и непоправимое. Сосредоточившись изо всех сил, я припомнила туманные видения — как меня прижимают к матрасу, как кто-то выносит из комнаты большой медный таз, наполненный густой, дурно пахнущей кровью.

Я проснулась на своей нищенской кровати в крошечной комнатушке. Было ужасно холодно, огонь в камине давно погас. Шторы на единственном окне были задернуты, но в щелочку струился серый, хмурый свет, но даже на эту полоску пасмурного света мне было больно глядеть.

В глотке у меня саднило, словно меня заставили выпить кислоты. Я решила пойти поискать воду, но как только приподнялась и села, тут же упала на подушки, потому что у меня сильно закружилась голова. Свет резал мне глаза, я не могла держать равновесие. Я словно бы стала калекой, ослабленной длительной болезнью.

Горло саднило, голова пылала, а все остальное было холодным. Мышцы уже не горели от жара. Я могла двигаться только очень медленно и неуклюже, словно меня несколько дней продержали в ледяной воде. Кроме того, произошло самое страшное. Это я поняла сразу, и мне не нужно было, чтобы кто-то сказал мне об этом: ребенка во мне больше не было. Он исчез.

Мне потребовалось примерно полчаса, чтобы выйти из комнаты. Я медленно встала, долго стояла на месте, потом побрела к двери. Двигаясь крошечными шажками по коридору в сторону спален придворных Адера, я отчетливо, со звериной остротой слышала все звуки: перешептыванье любовников в постели, храп главного дворецкого, задремавшего в бельевой кладовке, плеск воды, наливаемой из гигантского котла, — наверное, кто-то собрался принять ванну.

Я остановилась перед дверью Алехандро. Стояла, пошатываясь, и готовила себя к тому, чтобы войти и потребовать объяснений: что произошло со мной и моим нерожденным ребенком. Я подняла руку, собираясь постучать, но передумала. Со мной случилось что-то очень серьезное и непоправимое. Я знала, кто может ответить на мои вопросы, и решила пойти к нему: к тому, кто капнул яд мне на язык, кто нашептал мне на ухо колдовские слова, из-за кого все стало иначе. К тому, кто, судя по всему, отнял у меня мое дитя. Ради своего утраченного ребенка я должна была быть сильной.

Я повернулась и пошла к концу коридора. Остановившись перед дверью покоев Адера, я была готова постучать, но решила не делать этого. «Я не войду к нему, как служанка, — подумала я, — и не стану просить у него дозволения поговорить с ним».

Двери легко открылись. Я хорошо знала покои Адера, знала и его привычки, поэтому направилась к горе подушек — ложу Адера. Он лежал под одеялом из соболиных шкурок — неподвижный, словно труп, и широко раскрытыми глазами смотрел в потолок.

— Ты вернулась к нам, — проговорил Адер. Это было скорее заявлением, нежели изумлением. — Ты воскресла.

Я боялась его. Я не могла объяснить того, что он сделал со мной. Я не знала, почему не убежала сразу же, как только Тильда пригласила меня в карету, почему позволила всему этому случиться. Но настало время поговорить с Адером откровенно:

— Что ты сделал со мной? Что стало с моим ребенком?

Адер скосил на меня глаза. Он смотрел хищным взглядом волка:

— Ты умирала от заражения крови. Я решил, что не могу позволить тебе умереть. И ты сама не желала умирать. Я увидел это в твоих глазах. Что же до ребенка… Мы не знали, что ты беременна. С того мгновения, как я дал тебе помазание, ребенку уже ничем нельзя было помочь.

Мои глаза наполнились слезами. Мне столько довелось пережить — меня изгнали из Сент-Эндрю, я осталась жива, невзирая на тяжелейшую инфекцию, но мое дитя у меня так бездумно отобрали.

— Что ты сделал? Как вышло, что я не умерла? Ты же сказал, что ты — не врач…

Адер поднялся с кровати, надел шелковый халат и цепко сжал мою руку. Я не успела опомниться, а он уже вывел меня из комнаты и потащил вниз по лестнице.

— То, что случилось с тобой, нельзя объяснить словами. Можно только… показать.

Адер повел меня в глубину дома. В коридоре нам встретился Донателло. Адер щелкнул пальцами и сказал:

— Идем с нами.

Он привел меня в комнату за кухней, где в огромных котлах готовили еду для толп гостей. Здесь я увидела множество диковинной кухонной утвари: жаровни для рыбы, в которые рыбы укладывались по размеру, всевозможные формы для пирогов и тортов. В углу стоял бочонок с водой для домашних нужд. Вода была темная и явно холодная.

Адер толкнул меня к Донателло и кивком указал на бочонок. Донателло сделал большие глаза, проворно закатал рукав на правой руке и так же быстро, как кухарка хватает курицу, которой суждено быть съеденной на ужин, схватил меня за шею и окунул головой в бочонок. Я не успела приготовиться и сразу вдохнула полные легкие воды. Донат держал меня крепко и отпускать не собирался. Я только пыталась вырваться, надеясь перевернуть бочонок. Я думала, что Донат все же отпустит меня из жалости. Зачем Адер спас меня от смерти, если теперь собрался утопить?

Он закричал на меня. Я слышала его голос сквозь плеск воды, но слов не разбирала. Мне казалось, что прошло уже много времени, но я понимала: это иллюзия. Говорят, что умирающие очень ярко и отчетливо воспринимают каждую из своих последних секунд. Но воздух у меня в легких закончился. В любое мгновение я могла умереть. Я обмякла, замерла от холода и ужаса. Я ждала конца. Мне хотелось присоединиться к моему мертвому ребенку. Мне — после всего, что со мной произошло, хотелось сдаться. Обрести покой.

Донателло выдернул мою голову из бочонка. С моих волос ручьями текла вода — по лицу, по плечам, на пол. Донат заставил меня выпрямиться.

— Ну, что думаешь? — спросил Адер.

— Ты только что пытался меня убить!

— Но ты не утонула, верно? — Он протянул Донателло полотенце, и тот принялся старательно вытирать мокрую руку. — Донат продержал тебя под водой добрых пять минут, а ты жива. Вода не убила тебя. Как думаешь, почему?

Я сморгнула с ресниц капли холодной воды:

— Я… Я не знаю.

Адер зловеще осклабился:

— Потому что ты бессмертна. Ты не можешь умереть. Никогда.

Я сидела у камина в спальне Адера. Он дал мне бокал и бутылку бренди, а сам улегся на кровать. Я смотрела на пламя. Бренди я пить не стала. Я не хотела верить Адеру и не хотела ничего получать от него. Если уж я не могла убить его за то, что он лишил меня ребенка, я хотела убежать от него, из его дома. Но пока я плохо ходила, и мои мысли путались от страха. Последние остатки здравого смысла подсказывали мне, что стоит немного задержаться здесь и выслушать Адера.

Рядом с его кроватью стояло забавное приспособление из меди и стекла, трубочек и сосудов. Теперь-то я знаю, что это кальян, но в то время для меня это была чистая экзотика. Диковинка, испускавшая сладкий дым. Адер затягивался из трубки и выдыхал облака дыма к потолку. Наконец он расслабился, его глаза заблестели.

— Ты теперь понимаешь? — спросил он. — Ты теперь не простая смертная. Ты — за пределами жизни и смерти. Ты не можешь умереть. — Он протянул мне мундштук кальяна, но я отказалась. — Не имеет значения, как бы сильно кто-то ни старался убить тебя — стрелой ли, кинжалом ли, ядом, огнем, водой. Тебя могут закопать в землю. Ничто не убьет тебя. Ни болезнь, ни голод.

— Как же это возможно?

Адер снова затянулся из кальяна и задержал в себе дурманящий дым на несколько секунд, а потом выдохнул синеватую тучку:

— Как это происходит, я тебе сказать не могу. Я думал об этом, молился, пытался получить ответ во сне. Какими только зельями я не пользовался… Но так и не добился ответа. Я не могу этого объяснить, и я прекратил поиски ответов.

— Ты хочешь сказать, что не можешь умереть?

— Я хочу сказать, что живу уже несколько сотен лет.

— Но кто в Божьем мире бессмертен? — спросила я, не обращаясь к Адеру. — Бессмертны только ангелы.

Адер фыркнул:

— Вечно эти ангелы, вечно Бог… Почему, как только кто-то слышит голос, он сразу решает, что с ним говорит Бог?

— Ты хочешь сказать, что это дело рук дьявола?

Адер почесал мускулистый живот:

— Я говорю, что искал ответ, но ничей голос мне не ответил. Ни Бог, ни сатана не удосужились растолковать мне, каким образом это… чудо согласуется с их промыслом. Никто не давал мне никаких приказов. Из этого я заключил, что не служу никому. У меня нет повелителя. Мы все бессмертны — Алехандро, Узра и прочие. Я сотворил всех вас, понимаешь? — Последовала новая долгая затяжка, за ней — глоток воды. Адер добавил уже тише: — Ты пережила смерть.

— Пожалуйста, перестань говорить об этом. Ты меня пугаешь.

— Ты привыкнешь к этому и очень скоро перестанешь бояться. Бояться будет нечего. Теперь тебе нужно будет соблюдать одно-единственное правило и повиноваться одному-единственному человеку. Этот человек — я. Теперь твоя душа принадлежит мне, Ланор. Твоя душа и твоя жизнь.

— Теперь я должна повиноваться тебе? Значит ли это, что ты — Бог? — презрительно фыркнула я, вдруг осмелев.

— Тот Бог, которого ты привыкла почитать, отказался от тебя. Ты помнишь, что я сказал перед тем, как ты получила от меня дар? Теперь и навечно ты принадлежишь мне. Я — твой бог. И если ты не веришь мне и желаешь проверить, правда ли то, что я тебе говорю, попытайся противостоять мне.

Эти слова он сказал мне, когда я уже лежала рядом с ним на кровати. Он поднес к моим губам мундштук и стал гладить мои влажные волосы. Я вдохнула тяжелый дым. Дурман окутал меня, успокоил, убаюкал. Мой страх уснул, словно уставший за день ребенок. Я стала расслабленной и сонной, а Адер почти нежно проговорил:

— Объяснений у меня нет, Ланор, но у меня есть история. Я расскажу тебе эту историю. Мою историю. Я расскажу тебе, как все случилось со мной, и, быть может, тогда ты поймешь.

Глава 19

Королевство Венгрия

1349 год

Как только Адер увидел незнакомца, он сразу весь похолодел. У него не было ни малейших сомнений. Он понял, что старик явился за ним.

К концу дня они всегда устраивали нечто вроде праздника. Семейство Адера странствовало с бродячими работниками. Как только темнело, они разводили большие костры и радовались той части суток, которая принадлежала только им. Заканчивались часы долгой работы на полях, и люди собирались вместе, делили трапезу и веселились, как могли. Дядя Адера, пока не напивался, играл на простенькой крестьянской скрипке народные мелодии и подыгрывал матери Адера и другим женщинам, когда те пели. Кто-нибудь приносил бубен, кто-то — балалайку. Адер садился с пятью братьями и двумя сестрами, с женами старших братьев. Он был необычайно счастлив в ту ночь, пока не увидел, что с другой стороны к костру подошла Катарина со своей семьей.

Семейство Катарины, как и семейство Адера, странствовало вместе с табором. Некогда они были крепостными крестьянами мадьярского барона, но он их бросил, оставил на растерзание разбойникам. Они бежали из деревень на своих повозках и с тех пор так и жили в фургонах. Нанимались на сбор урожая, рыли канавы, ухаживали за посевами, брались за любую работу. Мадьярское королевство и румынские княжества в те годы враждовали между собой, и кочевников никто не защищал.[14]

Они так давно ушли с обжитых мест, что Адер не мог вспомнить, как спится по ночам в доме, хотя бы в относительной безопасности. Его братья Иштван и Раду были младенцами, когда семья была вынуждена начать кочевую жизнь, и не помнили других, более радостных времен. Адеру было грустно из-за того, что его братья не знают другой жизни, но, с другой стороны, они в чем-то были счастливее родителей и старших братьев и сестер, и их порой удивляло, почему те так часто грустят.

В тот вечер незнакомец появился внезапно. Первое, что бросилось в глаза Адеру, было то, что это глубокий старик — такой древний, что казалось, будто у костра, опираясь на посох, стоит скелет, обтянутый кожей. Кожа у старика была тонкая, как бумага, вся в морщинках, как кожица высохшего абрикоса, и ее покрывали старческие пятна. Его глаза покрывала млечная пленка, но при этом, как ни странно, взгляд старика был удивительно зорким. Его густые седые волосы были заплетены в косу, свисавшую до пояса. Но удивительнее всего была его одежда — из дорогой ткани, румынского покроя. Кем бы он ни был, старик явно был богат и не побоялся среди ночи явиться в цыганский табор.

Он протолкался через толпу людей, стоявших кругом, встал у самого костра и принялся обводить цыган взглядом. У Адера кровь похолодела в жилах. Он ничем не отличался от других мальчиков в таборе: тощий, немытый, безграмотный. Адер понимал, что у старика нет никаких причин выбрать именно его, но предчувствие беды было настолько велико, что он бы вскочил на ноги и выбежал из круга, если бы его не держала на месте мальчишеская гордость: он ничего не сделал этому старику, так с какой стати нужно бежать от него?

Молча обведя круг людей взглядом, старик неприятно улыбнулся, поднял руку, указал на Адера и перевел глаза на его родителей. К этому времени все стихло — и музыка, и смех. Все посмотрели сначала на старика, а потом — на Адера.

Безмолвие нарушил его отец. Он растолкал других своих детей, схватил Адера за руку и рванул к себе с такой силой, что едва не выдернул предплечье из сустава.

— Что ты натворил, мальчишка? — прошипел отец сквозь щербатые зубы. — Вставай и иди со мной! — Он рывком поднял сына на ноги. — А вы чего глазеете? Давайте, рассказывайте свои байки, пойте свои дурацкие песни!

С этими словами он повел Адера прочь от костра. Родные и семья Катарины проводили их взглядами.

Отец остановился в темноте, под деревом — там, где их разговор не услышали бы те, кто остался у костра. Незнакомый старик пошел за ними.

Адер попытался уйти от нависшей над ним беды:

— Не знаю, кого вы ищете, но это точно не я, клянусь. Вы меня за другого приняли.

Отец отвесил ему пощечину:

— Что ты сделал? Курицу украл? Картошку или лук выкопал на поле?

— Клянусь, — прошепелявил Адер, схватившись за щеку и указав на старика. — Я его знать не знаю.

— Может быть, тебе есть в чем себя винить, — проговорил старик презрительно, словно перед ним были попрошайки или воры, — но твой мальчишка ни в чем не виноват. Я выбрал твоего сына, чтобы он работал на меня.

Надо отдать должное отцу Адера. У него возникли подозрения:

— Какой вам от него прок? Он ничего не умеет. Может только в поле работать.

— Мне нужен слуга. Мальчик с крепкой спиной и быстрыми ногами.

Адер почувствовал, что его жизнь круто и нехорошо меняется:

— Я никогда не прислуживал в доме. Совсем не знаю, что делать…

Вторая отцовская пощечина заставила Адера умокнуть.

— Учись ценить себя хоть чуточку больше, — буркнул отец. — Всему сможешь научиться, хоть ты и неуч.

— Он мне сгодится, я точно знаю. — Старик медленно пошел по кругу около Адера. Он оценивал его, словно коня, которого привели на продажу конокрады. За стариком тянулся шлейф запаха. Пахло чем-то сухим, дымным, вроде благовоний. — Особый умник мне не нужен, а нужен мне тот, кто будет помогать дряхлому старику по хозяйству. Но… — Тут его глаза стали узкими, как щелочки, и враждебными. — Я живу не так близко отсюда, второй раз не приду. Если твой сын хочет работать у меня, он должен уйти со мной сейчас же.

— Сегодня? — в страхе спросил Адер. У него пересохло горло.

— Я готов заплатить, чтобы возместить тебе потерю рабочих рук, — сказал старик отцу Адера.

Стоило Адеру услышать эти слова, и он сразу понял, что пропал. Отец от денег не откажется. К этому моменту подошла мать. Она стояла чуть поодаль, в тени, отбрасываемой деревом, и нервно мяла в руках подол юбки. Адер отошел к матери, и они вдвоем ждали, пока старик и отец торговались. Как только они сошлись в цене, старик отправился к своей лошади, а мать Адера бросилась к мужу.

— Что же ты делаешь? — вскричала она, хотя и знала, что муж своего решения не изменит. Спорить с ним было бесполезно.

Адеру было нечего терять, поэтому он крикнул отцу:

— Что ты со мной сделал, отец? Неведомо кто является в табор, и ты продаешь ему одного из своих детей! Что ты про него знаешь?

— Как ты смеешь мне дерзить? — рявкнул отец и одним ударом сбил Адера с ног.

К этому времени успели подойти остальные дети, но предусмотрительно встали подальше. Им не впервой было видеть, как отец бьет кого-то из них, но все же они были напуганы.

— Ты слишком глуп и не разбираешься, что для тебя лучше, — продолжал свирепо отчитывать Адера отец. — Этот человек явно не бедняк. Ты станешь слугой богача. Будешь жить в доме, а не в фургоне, и в поле тебе батрачить не придется. Если бы старику нужны были еще слуги, я бы попросил его взять еще кого-нибудь. Может быть, Раду. Уж он бы кочевряжиться не стал, не упустил бы своего.

Адер поднялся с земли. Ему стало стыдно. Для порядка отец отвесил ему подзатыльник:

— Иди собирай свои пожитки, попрощайся со всеми. Не заставляй себя ждать.

Мать Адера пытливо посмотрела на мужа:

— Ференц, что тебе известно об этом человеке? Почему ты доверяешь ему нашего сына? Что он рассказал о себе?

— Известно мне вполне достаточно. Он графский лекарь. Живет в доме, в поместье графа. Адер будет прислуживать ему семь лет, а потом сам решит, уйти или остаться.

Адер подсчитал в уме: через семь лет ему исполнится двадцать один год — то бишь пройдет полжизни. А ему не терпелось пойти по стопам старших братьев — жениться, обзавестись семьей… Короче — стать мужчиной. Став слугой, он не сможет ни жениться, ни иметь детей. Самое золотое время жизни будет упущено. Когда он получит свободу, то уже будет немолод. Какая женщина захочет его тогда?

А его семья? Где они окажутся через семь лет? Ведь они были кочевниками и постоянно переезжали в поисках работы и укрытия от ненастий. Никто из них не умел читать и писать. Он ни за что не сможет разыскать их. Потерять семью — нет, это было немыслимо. Пусть они были изгоями, пусть все на них смотрели свысока, но как он выживет без родных, когда старик отпустит его?

С губ матери Адера сорвался крик. Она не хуже сына понимала, что сулит им долгая разлука. Но отец от своего не отступался:

— Так будет лучше! И ты сама это понимаешь. Погляди на нас — мы едва сводим концы с концами. Лучше Адеру будет самому о себе позаботиться. Одним ртом меньше.

— Значит, мы все для тебя — обуза? — взвыл Раду.

Он был на два года младше Адера. В семье он был самым нежным и плаксивым. Подбежав к Адеру, он обнял его и залил слезами рваную рубаху брата.

— Адер уже мужчина, он должен идти своей дорогой, — сказал отец, глянув на Раду, а потом добавил для всех: — Ну все, хватит этих рыданий. Адеру пора собираться в дорогу.

Адер уселся позади старика, как тот ему велел. Они ехали всю ночь. Конь у старика оказался на удивление хорош. Такой конь сделал бы честь рыцарю. От ударов его копыт содрогалась земля. Адер понял, что они скачут на запад, в глубь румынских земель.

К утру они проехали мимо замка графа, у которого работал лекарь. Ничего красивого в этом замке не было. Он предназначался для обороны, был приземистым и крепким. Вокруг квадрата крепости врассыпную расположились крестьянские дома и загоны для овец и коров. Во все стороны раскинулись засеянные поля. Старик и Адер ехали еще минут двадцать по густому лесу и наконец поравнялись с небольшой каменной башней, почти целиком скрытой за деревьями. Камни на вид казались сырыми, они покрылись мхом, густо разросшимся, потому что ему не мешало солнце. Адеру эта башня показалась больше похожей на темницу, чем на жилище. Он даже двери не смог разглядеть.

Старик спешился и велел Адеру расседлать коня, а потом войти в башню. Адер постарался подольше провозиться с могучим жеребцом. Он снял с него седло и уздечку, напоил, вытер вспотевшие бока коня сухой соломой. Но более медлить было нельзя. Адер взял седло и вошел в башню.

Из-за густого дыма внутри почти ничего не было видно. В очаге горел огонь, а дым мог выходить только через единственное узкое окошко. Оглядевшись по сторонам, Адер увидел, что башня представляет собой одну большую круглую комнату. У двери на соломе спала женщина. Она была лет на десять старше Адера, высокая, с мускулистыми руками. В ней не было почти ничего женственного. Рядом с ней расположились все орудия ее труда: старый, обшарпанный стол, миски, грубые деревянные ложки, глиняные горшки, ведра, плоские спилы деревьев, служившие тарелками, кувшины с вином и пивом. На крюках, вбитых в стену, висели гирлянды красного перца и чеснока, а также привязанные к веревкам колбасы и жесткие караваи ржаного хлеба.

В глубине комнаты, у дальней стены, стоял стол с множеством бутылок и банок, кипой бумаг, чернильницей и перьями. Помимо всего этого, на столе лежали диковинки, которых Адер раньше ни разу не видел: это были книги в деревянных обложках. Около стола стояли корзины, а в них лежали странные предметы, собранные в лесу: пыльные сухие корешки, шишки, пучки крапивы и других трав. Адер заметил, что у стены начинается лестница, уводящая вниз — наверное, в подпол.

Старик неожиданно оказался рядом с Адером. Он пристально посмотрел на крестьянского мальчишку:

— Наверное, ты хочешь узнать мое имя. Меня зовут Ивор сель Рау, но ты будешь называть меня просто «господин».

Он снял тяжелый плащ с капюшоном и стал греть руки у огня. Затем лекарь рассказал, что он из рода румынских помещиков, последний мужчина в своем роду. В один прекрасный день ему предстояло унаследовать фамильный замок и все состояние отца, но еще в молодости он решил сделать карьеру и отправился в Венецию изучать медицину. Несколько десятков лет он служил графам, князьям и даже королям. Его долгая карьера подходила к концу. Сейчас он работал придворным лекарем графа сель Батрина, румынского вельможи, владельца того замка, который они миновали по пути. Лекарь объяснил, что нанял Адера не для того, чтобы обучать его искусству целительства. Адер был нужен ему для сбора лекарственных трав и прочих компонентов для мазей и эликсиров. Кроме того, пареньку предстояло выполнять разные поручения по дому и помогать кухарке Маргарите.

Старик порылся в комоде и нашел старое рваное одеяло из грубой шерстяной пряжи:

— Устрой себе лежанку из соломы у огня. Когда Маргарита проснется, она даст тебе поесть и скажет, что делать. Постарайся отдохнуть, поскольку к вечеру, когда я проснусь, ты мне понадобишься. Да, кстати: не удивляйся, что Маргарита не станет с тобой говорить и не будет тебя слушать. Она глухонемая от рожденья.

С этими словами старик взял зажженную свечу, стоявшую на кухонном столе, и побрел к темной лестнице. Адер исполнил приказ старика. Он улегся на солому у очага и успел заснуть еще до того, как свет от свечи старика пропал в лестничном колодце.

Разбудила Адера возня кухарки. Когда он встал, Маргарита замерла и уставилась на него. Адера она совсем разочаровала. Женщина оказалась еще хуже, чем тогда, когда спала. Она была не просто некрасива — уродлива. Мужиковатое лицо, широкие плечи и бедра, никакой талии. Она подала Адеру остывшую кашу и воду. Когда он поел и попил, Маргарита отвела его к колодцу и жестами показала, чтобы он набрал воды. Точно так же она велела ему наколоть дров и натаскать воды для кухни и скота. Потом Маргарита сложила белье в деревянную лохань и принялась за стирку, а Адер улегся на солому и, вспомнив о совете старика, решил вздремнуть.

Ему показалось, что он только успел смежить веки, а Маргарита уже принялась трясти его за плечо. Адер открыл глаза. Кухарка указывала в сторону лестницы. Свечерело, и старик проснулся. Кухарка принялась зажигать свечи. Вскоре старик медленно и тихо поднялся по лестнице. В руке у него был огарок свечи — той самой, с которой он ушел к себе рано утром.

— Ты встал? Это хорошо, — сказал лекарь, прошаркав мимо Адера. Он прошел к своему столу и покопался в бумагах, на которых было что-то написано на странном языке. — Разведи огонь, — приказал старик, — и принеси котелок. Я сегодня должен приготовить отвар, и ты мне поможешь.

Не глядя на своего нового помощника, лекарь принялся возиться со склянками, каждая из которых была накрыта вощеной тканью и завязана бечевкой. Каждую склянку старик подносил к свету и читал надпись на ярлыке. Несколько баночек он отставил в сторону. Как только котелок прогрелся над пламенем, Адер помог старику отнести склянки к очагу. Присев в сторонке, он стал смотреть, как старик берет из баночек щепотки содержимого и бросает в котелок. Некоторые листья и травы, высушенные и истолченные в порошок, Адер узнал по запаху, но содержимое других склянок было загадочно. Коготь летучей мыши? Или, может быть, мышиная лапка? Петушиный гребень? Три черных пера — но какой птицы? Из одной склянки, достав плотно пригнанную пробку, старик вылил в котелок несколько капель густого темного сиропа, имевшего отвратительный запах. Наконец он опрокинул в котелок кувшин воды и повернулся к Адеру:

— Следи внимательно. Как только проварится хорошенько, загаси огонь, продолжай мешать и смотри, чтобы варево не пригорело. Оно должно стать густым, как смола. Понял?

Адер кивнул:

— А можно спросить, для чего это зелье?

— Нет, спрашивать нельзя, — буркнул старик, но, подумав, добавил: — Со временем узнаешь, когда поумнеешь. А теперь я ухожу. Следи за котелком, как я тебе велел. Из башни не выходи и не спи.

Старик снял с крючка плащ и выскользнул из башни.

Адер все сделал, как было велено. Он уселся близко к очагу, и ему пришлось вдыхать зловонный пар, поднимавшийся над булькающим варевом. В башне было тихо, слышен был только храп Маргариты. Несколько секунд Адер смотрел на то, как поднимается и опускается ее широченный живот под одеялом, и слушал, как хрустит под ней солома. Потом это унылое развлечение ему надоело. Он встал, подошел к столу лекаря и стал рассматривать рукописные страницы, жалея о том, что не умеет читать. «Надо бы упросить старика, — подумал он, — чтоб он научил меня грамоте. Наверняка грамотный слуга был бы для него полезней».

Время от времени Адер помешивал содержимое котелка деревянной ложкой. Наконец варево загустело. Он снял котелок с огня и сдвинул тлеющие поленья к краям очага, после чего водрузил котелок на горячую золу. Сделав это, он решил, что можно отдохнуть. Он завернулся в ветхое одеяло и сел у стены. Его начало клонить в сон, но старик не велел спать. Адер перепробовал все, что приходило в голову, лишь бы не уснуть. Он ходил по комнате, пил холодную воду, делал стойку на руках. Через час он ужасно устал и едва держался на ногах. Но вдруг дверь отворилась, и вошел старик. Похоже, прогулка его взбодрила. Его подслеповатые глаза просто сияли.

Он заглянул в котелок:

— Очень хорошо. Отвар выглядит как надо. Вынь котелок из очага, пусть остынет на плите. Утром перельешь отвар вон в тот большой горшок и накроешь горлышко бумагой. Теперь можешь поспать. Уже почти рассвет.

Так прошло несколько недель. Адер радовался однообразию, оно отвлекало его от мыслей о расставании с семьей, с красавицей Катариной. По утрам он помогал Маргарите, до вечера спал. По вечерам по приказу старика готовил отвары и мази. Иногда лекарь учил его распознавать и собирать ингредиенты. Он водил Адера в лес, где они при свете луны искали особые растения или семена. В другие вечера Адер складывал собранные травы в пучки и подвешивал их к стропилам над очагом. Почти каждую ночь лекарь исчезал на несколько часов и всегда возвращался перед рассветом, после чего тут же удалялся в свои подземные покои.

Прошел месяц-другой, и лекарь стал отправлять Адера в деревню, расположенную у стен замка, чтобы парень менял горшочки с целебными снадобьями на льняную ткань, глиняную посуду, какие-то железные инструменты. К этому времени Адер успел отчаянно затосковать по людям. Ему хотелось с кем-нибудь поговорить, услышать хотя бы собственный голос. Но стоило крестьянам узнать, что он — подмастерье лекаря, и они тут же начинали его сторониться. Может, они и видели, что Адеру одиноко, что ему хочется услышать хоть пару добрых слов, но все же говорили с ним холодно и коротко.

Примерно в это время между Маргаритой и Адером, к его стыду, произошло нечто. Как-то раз, к вечеру, когда Адер проснулся и начал одеваться, Маргарита подошла к его лежанке и схватила его за плечи. Могучими ручищами она швырнула Адера на солому и стащила с него штаны. Ни в ее, ни в его движениях не было нежности. Ни он, ни она не притворялись, что между ними происходит нечто большее, нежели удовлетворение физической потребности. Адер думал о Катарине, но трудно было представить на месте этой глухонемой медведицы его стройную, тоненькую, темноглазую возлюбленную. В конце концов Маргарита противно застонала, откатилась от Адера, встала, одернула юбку и занялась своими делами.

Адер лежал на спине, смотрел в потолок и гадал, не услышал ли их возню лекарь. «Если услышал, как он поступит? Может быть, он и сам порой балуется с Маргаритой… да нет, вряд ли. Наверное, старик по ночам шастает в деревню к какой-нибудь бабе. Может, со временем и я стану туда ходить». Так размышлял Адер. Странная у него началась жизнь, но все же она была не такой тяжелой, как труд на полях. К тому же жизнь могла бы стать еще лучше, если бы ему удалось уговорить старика обучить его искусству целительства. Адер по-прежнему ужасно тосковал по своей родне, но размышления о будущем его утешили. Он решил покориться судьбе.

Глава 20

Миновало еще несколько месяцев. Адер трудился для лекаря и виделся только с самим стариком и Маргаритой. И вот как-то раз поздним вечером пришло время Адеру отправиться в замок. Не сказать чтобы он мечтал посетить замок румынского аристократа, потому что у него не было других чувств, кроме ненависти, к тем мерзавцам, которые совершали набеги на мадьярские земли, разрушали жилища, уводили скот. Однако ему трудно было унять любопытство. Ведь Адер никогда в жизни не бывал в чертогах богачей, никогда не входил за стены замка. Он только батрачил на полях. Он решил, что, пожалуй, вытерпит этот поход, если заставит себя поверить, что хозяин замка не румын, а мадьяр. Тогда он испытает восторг при виде громадных залов и всякой красоты.

В тот вечер работа Адера заключалась в том, чтобы нести большой горшок с варевом, которое они со стариком приготовили предыдущей ночью. Как обычно, старик не сказал Адеру, для чего предназначено это зелье. Адер ждал у двери, пока старик прихорашивался. В итоге лекарь выбрал тонкую рубаху, расшитую золотом и разноцветными каменьями. Значит, случай был особенный. Старик оседлал своего жеребца, а Адер поплелся следом, таща горшок на спине. Он был похож на старого горбуна. Перед ними торжественно и зловеще опустился перекидной мостик. Они перешли через ров, вошли во двор, и вскоре отряд воинов сопроводил их в большой зал. В замке вдоль стен всюду стояли стражники.

В большом зале шел пир. Лекарь сел рядом с графом за главным столом. Адер присел на корточки у дальней стены, обхватив руками горшок. Он узнал некоторые гербы, изображенные на щитах, висевших по стенам. Это были гербы тех баронов, на чьих полях ему доводилось батрачить. Выговор графа показался Адеру знакомым, но о чем идет разговор, он не понимал, потому что граф то и дело вставлял в свою речь румынские словечки. Даже безграмотный мальчишка вроде Адера мог понять, что это означает: граф по рождению был мадьяром, но переметнулся к румынским захватчикам, чтобы спасти собственную шкуру. Вот, наверное, почему жители деревни сторонились Адера: они и его сочли приспешником румын.

Только у Адера мелькнула эта догадка, как старик поманил его к себе и велел принести горшок. Адер выполнил приказ своего господина, и тот отослал его обратно, к стене. Лекарь снял с горловины горшка промасленную тряпицу, дабы граф мог понюхать содержимое. Граф зажмурился и сделал глубокий вдох через нос. Казалось, мерзкий запах для него слаще аромата полевых цветов. Придворные и гости одобрительно рассмеялись. Они словно бы знали, что вот-вот произойдет что-то очень радостное. Адер затаил дыхание. Он наконец-то мог узнать предназначение хотя бы одного из тех зелий, которые изготавливал старик. И в этот самый момент старик посмотрел на него в упор.

— Пожалуй, мальчику негоже тут находиться, — сказал он и жестом позвал стражника. — Быть может, ты придумаешь, чем его занять, воин? Обучи его каким-нибудь боевым премудростям. В один прекрасный день ему, быть может, придется оборонять замок. Ну, или голову мою старую, никчемную спасет когда-нибудь.

Граф и его гости весело расхохотались. Стражник вывел Адера во внутренний двор, где лениво бродили несколько его товарищей. Они не были ни рыцарями, ни даже обученными воинами. Это были простые стражники, но с мечом и копьем управлялись получше Адера. Под видом обучения они грубо издевались над ним часа два, вынудив обороняться оружием, которое он впервые взял в руки. К тому времени, когда Адеру разрешили вернуться в замок, он был весь в синяках и ссадинах, и у него ныли руки, уставшие держать тяжеленный (самый тяжелый, какой только смогли разыскать стражники) тупой меч.

В большом зале его ожидало неожиданное зрелище. Граф и его вассалы были как пьяные. Одни раскачивались из стороны в сторону, сидя на скамьях, другие повалились на пол и лежали, обмякнув и закрыв глаза, с младенческими улыбками на лицах. Никто не посмотрел на лекаря, когда тот попрощался. Старик с Адером вышли во двор. В серых предрассветных сумерках они пересекли перекидной мостик и ушли в лес. Адер плелся за стариком, ехавшим верхом на могучем жеребце. Как он ни устал, как ни измучился, но все же он был рад, что не надо тащить тяжеленный горшок.

Мало-помалу Адер начал привыкать к загадочной жизни у лекаря. С одной стороны, он был благодарен за то, что спит в тепле, не под открытым небом, не ишачит до полусмерти на поле от зари до зари. В отличие от своей родни, он питался трижды в день, и к тому же неплохо: похлебка, яйца, иногда даже кусок жареного мяса. Порой у него была возможность забавляться с Маргаритой, а стало быть, он не лез на стенку из-за неудовлетворенной похоти. Но с другой стороны, Адеру все происходящее виделось не иначе как сделка с дьяволом — даже если она произошла против его воли: за такую легкую жизнь непременно приходилось расплачиваться, и Адер чувствовал, что рано или поздно придется платить по счету.

Первый намек насчет расплаты он получил как-то поздним вечером, когда лекарь повел его и Маргариту в лес. Шли они долго. Делать было нечего, кроме как переставлять ноги, и Адер решил воспользоваться случаем и задать лекарю несколько вопросов.

— Можно ли спросить, господин, почему вы всегда работаете по ночам? — спросил он, постаравшись, чтобы его голос прозвучал как можно более робко и подобострастно.

В первый момент старик презрительно хмыкнул, и Адер решил, что ответа на свой вопрос он не получит. Видимо, старик не желал удостоить его такой чести. Однако миновало несколько секунд, и лекарь, который явно был не любитель рассказывать о себе, вдруг кашлянул и проговорил:

— По привычке, наверное. Такой работой лучше заниматься вдали от любопытных глаз. — Лекарю стало тяжело дышать, потому что тропка пошла на подъем. Только когда дорога стала ровнее, он продолжал: — На самом деле, Адер, такую работу лучше делать ночью, ибо во тьме кроется сила. Именно из ночной тьмы мои снадобья черпают свою крепость.

Эти слова старик произнес так спокойно, даже небрежно, что Адер понял: если он попросит у лекаря объяснений, то только распишется в своем невежестве. Поэтому он промолчал.

Со временем они зашли в дикую непроходимую чащобу, где явно не ступала нога человека. У корней тополей и лиственниц росли странные растения. Широкие листья в форме веера держались на высоких тоненьких стебельках и качались из стороны в сторону, как бы приветствуя троих странников.

Лекарь поманил к себе Маргариту. Он подвел ее к одному из растений, обхватил ее руками стебель и жестом велел ждать. Затем он отошел от нее и позвал с собой Адера. Они шли в сторону до тех пор, пока служанка лекаря почти не скрылась из глаз. Только ее платье белело при луне.

— Заткни уши, да хорошенько, а не то худо будет, — сказал Адеру лекарь, после чего дал Маргарите знак тянуть, что та и сделала.

Она вложила всю силу своих могучих рук в одно движение. Несмотря на то что Адер крепко зажал ладонями уши, он мог поклясться, что все-таки расслышал приглушенный звук, изданный растением в то мгновение, когда его корень вышел из земли. Адер подозрительно посмотрел на лекаря и опустил руки.

Маргарита подбежала к хозяину трусцой, словно верный пес, и протянула ему растение. Лекарь взял у нее добычу и отряхнул корневище от комьев земли.

— Знаешь, что это такое? — спросил лекарь у Адера, осматривая толстый корень с пятью выростами, размером больше человеческой руки. — Это корень мандрагоры. Видишь, он похож на фигуру человека? Вот руки, вот ноги, голова. Ты слышал, как он вскрикнул, когда его вытаскивали из земли? Этот крик способен убить любого человека, который его услышит. — Лекарь помахал корневищем перед лицом Адера. Действительно, корень по форме походил на пузатого коротышку. — Вот что нужно делать, чтобы собрать побольше корней мандрагоры. Помни об этом хорошенько, когда я пошлю тебя за ними. Некоторые лекари посылают вытаскивать корни черных, без единого белого пятнышка, собак. Но и собака, услышав вопль мандрагоры, умрет, как человек. Нам же с тобой нет нужны губить собак, ведь у нас есть Маргарита, верно я говорю?

Адеру не понравилось то, что лекарь упомянул его вместе с Маргаритой. Он со стыдом гадал, знает ли старик об их связи. Может быть, он смотрел на эти отношения сквозь пальцы? Судя по всему, сам старик относился к своей служанке как к скотине, если посылал ее выдергивать из земли смертельно опасные корни. Да, она была глухонемая, но все равно, человеческая жизнь для лекаря явно значила очень мало. Ему было безразлично, уцелеет Маргарита или погибнет, вытаскивая из земли корень мандрагоры. Конечно, не исключалось, что старик врал; что эту историю насчет того, что крик мандрагоры способен убить человека, он попросту выдумал, чтобы напугать Адера. И все же Адер на всякий случай рассказ про мандрагору запомнил и убрал в кладовую памяти, где хранил прочие деликатесы знаний, которыми с ним порой делился лекарь.

Хотя радостей в новой жизни Адера было не слишком много, со временем он заскучал от молчаливого однообразия. Скука сменилась любопытством. Он внимательно рассмотрел все склянки и горшочки в «кабинете» лекаря, после чего более основательно обследовал весь верхний этаж башни. Здравый смысл говорил ему, что в подземелье спускаться не стоит.

Не спрашивая у лекаря разрешения, Адер после полудня, пока старик спал, стал брать коня и объезжать окрестности. Он решил, что жеребцу полезно размяться, поскольку старик им пользуется редко. Порой, когда он уезжал на много миль от своей маленькой тюрьмы, внутренний голос искушал его побегом. Ему хотелось скакать и скакать на коне как можно дальше и никогда не возвращаться. В конце концов, как старик сможет его догнать, не имея коня? Но Адер знал и другое: с того дня, как он поселился в башне старика, его семья могла уйти очень далеко. Вряд ли он смог бы теперь разыскать родню, а какой смысл тогда был бежать? Здесь у него был кров над головой и еда. Убежав, он лишился бы всего и вынужден был бы скрываться, потому что еще не отработал на лекаря положенный срок. Он смотрел по сторонам, видел дороги, ведущие назад, и в итоге неохотно поворачивал коня к башне.

Со временем Адеру начало казаться, что старик стал относиться к нему теплее. По ночам, когда они варили зелье, он ловил на себе взгляд лекаря — не такой суровый, как прежде. Старик стал немного рассказывать Адеру о содержимом горшочков и склянок, когда толок в ступке семена или отбирал травы для хранения; он произносил названия редких растений и говорил, для чего их можно применять. Предстоял новый визит в замок. Старик с нетерпением готовился к этому событию. Он ходил по комнате, взволнованно потирая руки.

— У нас есть новый заказ от графа, и сегодня мы начнем приготовления, — радостно проговорил он, когда Адер повесил на крюк его плащ.

— Что мы будем делать, господин? — спросил Адер.

— Граф обратился ко мне с особой просьбой. Задача очень трудная, но я готовил это зелье прежде. — Лекарь торопливо шаркал по дощатому полу, собирая баночки и горшочки с полок и ставя их на стол. — Принеси большой котел и подкинь дров — огонь почти погас.

Стоя у очага, Адер наблюдал за стариком. Первым делом лекарь выбрал лист бумаги из стопки рецептов, написанных от руки, и быстро пробежал его глазами, после чего прислонил к высокой склянке, чтобы можно было сверяться. Время от времени, отмеряя количество составных частей, он поглядывал на бумагу с рецептом и снимал с полок банки, содержимым которых прежде ни разу не пользовался при Адере. В одних лежали таинственные части тела животных — носы, кусочки кожи, мумифицированные мышцы. В других — блестящие кристаллы, белые и голубые. Старик налил нужное количество воды и велел Адеру подвесить тяжелый котел над огнем. Когда вода закипела, лекарь взял из склянки пригоршню желтого порошка и швырнул в огонь. Распространился дым с отчетливым запахом серы.

— Такого варева вы при мне ни разу не готовили, верно, господин? — спросил Адер.

— Нет, не готовил, — признался старик и, немного помедлив, добавил: — Это снадобье делает того, кто его выпьет, невидимым. — Он пытливо всмотрелся в лицо Адера. — Что ты об этом думаешь, мой мальчик? Веришь ли ты, что такое вправду возможно?

— Я сроду о таком не слыхал, — ответил Адер уклончиво. Сказать, что он не верит старику, он не решался.

— Быть может, тебе доведется кое-что увидеть своими глазами. Граф даст это зелье некоторым из своих приближенных, и они на одну ночь станут невидимыми. А можешь ты себе представить, что может вытворить целое войско невидимок?

— Да, господин, — ответил Адер и с этого мгновения стал смотреть на заклятия и зелья лекаря иначе.

— Теперь следи за котлом, и пусть вода хорошенько выкипит, как обычно. Когда выкипит, сними котел с огня и дай остыть. Потом можешь лечь спать — но не раньше. Это варево составлено из диковинных разностей, и некоторых составных частей у меня больше нет, так что ошибиться никак нельзя. Внимательно следи за котлом, — бросил старик через плечо и начал спускаться в подпол. — Как начнет светать, я встану и погляжу, как у тебя получилось.

В ту ночь Адера совсем не клонило в сон. Он сидел, прижавшись спиной к шершавой каменной стене, и думал о том, что старик солгал ему и его отцу. Он не был лекарем. Он был алхимиком, колдуном — а может быть, даже некромантом. Не диво, что крестьяне из деревни около замка сторонились его. Дело было не только в графе-перебежчике. Крестьяне боялись старика, и не зря: судя по всему, он водил дружбу с дьяволом. Бог знает, что эти люди могли думать про Адера.

Это варево отличалось от предыдущих. Вода выпаривалась очень долго. Только ближе к рассвету зелье более или менее загустело. Последние часы, наблюдая за паром, поднимавшимся над котлом, Адер все чаще поглядывал на стопку рукописных бумаг на столе старика. Наверняка там хранились и более интересные рецепты — и более выгодные, нежели тот, с помощью которого человека можно было на одну ночь сделать невидимкой. Старик наверняка знал, как готовить приворотные зелья и делать талисманы, способные приносить богатство и власть своему владельцу. А уж как превращать любой металл в золото — это должен был знать любой алхимик. Пусть Адер не умел читать — он мог бы найти грамотного человека, который прочел бы ему рецепты, а Адер потом поделился бы с ним прибылью.

Чем больше он думал об этом, тем сильнее овладевало им беспокойство. Он мог бы свернуть бумаги в рулон, спрятать в рукаве рубахи и прокрасться мимо Маргариты, которая с минуты на минуту могла проснуться. «Потом я буду весь день идти и уйду как можно дальше от башни», — думал Адер. На миг у него мелькнула мысль, не взять ли коня, но на это у него смелости не хватило. Конокрадство было суровейшим преступлением, каравшимся смертью. Старик по праву будет требовать казни Адера. Но рецепты… Даже если старик выследит своего слугу, вряд ли он дерзнет отвести Адера к графу. Лекарь вряд ли пожелает, чтобы местные крестьяне узнали о том, как сильно его колдовство, что его мистические познания хранятся там, где их можно найти, украсть и уничтожить.

Сердце Адера шумно билось. Он больше не мог противиться искушению. Он поддался своему желанию и ощутил огромное облегчение.

Адер свернул в тугой рулон столько листов бумаги, сколько осмелился взять, и сунул их в рукав рубахи. Тут как раз заворочалась Маргарита. Перед уходом Адер снял котел с огня и поставил на плиту остывать. Выйдя из башни, он выбрал знакомую тропу — ту, которая, как он знал, ведет на венгерские земли, к крепости, куда вряд ли могли сунуться те, кто сочувствовал румынам. Он шел несколько часов, ругая себя на чем свет стоит за то, что не догадался прихватить еды. К закату у него начала кружиться голова. Адер подумал, что успел уйти достаточно далеко, и решил заночевать в сенном сарае посреди покоса. Поблизости не было видно ни людей, ни скотины. «Вряд ли кто-то станет искать меня здесь, — подумал Адер. — Посплю на сене, как свободный человек».

Он очнулся от того, что его шею цепко сжала чья-то рука. В следующее мгновение он был рывком поднят на ноги. Адер сначала не увидел, кто поднял его, — было темно, но как только его глаза привыкли к темноте, он отказался им поверить. Тот, кто держал его, был хрупок, стар… Еще мгновение — и Адер понял, что это старик-лекарь. От него пахло серой и плесенью.

— Вор! Вот как ты отплатил мне за добро и доверие! — гневно взревел лекарь и швырнул Адера на землю с такой силой, что юноша прокатился до дальней стены амбара. Он не успел отдышаться, а старик снова оказался рядом с ним, схватил за плечо и оторвал от земли. Адер был охвачен болью и смятением: лекарь был стар и немощен. Как же дряхлый старик мог так легко поднимать его? Наверное, это была иллюзия. Бред, вызванный ударом по голове. Адер только успел подумать об этом, как старик во второй раз швырнул его на землю и принялся бить и пинать ногами. Удары были поразительно сильными. Боль пульсировала в голове Адера. Он был уверен, что вот-вот лишится чувств. Как в бреду, он почувствовал, что его поднимают и несут, — почувствовал по движению воздуха. Затем они помчались на большой скорости — явно верхом на коне, но даже могучий жеребец старика не был способен скакать так быстро. Адер мысленно твердил себе: «Это обман. Просто старик опоил меня каким-то зельем во сне». Уж слишком все было страшно, чтобы быть правдой.

Не выходя из оцепенения, Адер почувствовал, как утихает свист ветра и они со стариком обретают свой истинный вес. Затем к нему возвратились запахи: сырая затхлость башни, ароматы сгоревших трав и противная вонь серы. Он скорчился в клубок от страха. Упав на пол, приоткрыл глаза и с ужасом увидел, что он и впрямь в башне. Вернулся в свою тюрьму.

Старик подошел к нему. Он изменился. Возможно, это была игра света или обман зрения, но он выглядел высоким и устрашающим, совсем не похожим на старенького лекаря. Рука старика потянулась за кочергой. Потом он наклонился и взял рваное одеяло с соломенной лежанки Адера. Медленно и плавно он обернул кочергу одеялом и шагнул к нему.

Адер не спускал глаз с поднимающейся руки старика, но в тот момент, когда кочерга опустилась, он отвел глаза. Одеяло притупило удар, и железная палка не сломала костей юноши. Но таких жутких ударов прежде ему никто никогда не наносил. С этим кошмаром никак не могли сравниться отцовские пинки и затрещины, удары розгами и кожаным ремнем. Кочерга сдавливала мышцы и разбивала плоть и наконец добиралась до кости. Старик бил и бил его кочергой — по спине, плечам, ягодицам. Адер катался по полу, пытаясь увернуться от ударов, но орудие пытки вновь и вновь находило его, било по ребрам, животу, ногам. Вскоре Адер перестал ощущать боль. Он уже не двигался и даже не морщился, хотя удары продолжали сыпаться на его тело. А дышать все еще было больно. С каждым вдохом бока Адера словно бы лизали языки ослепительно-белого пламени, а внутренности будто поливали крутым кипятком. Он умирал. Старик решил забить его до смерти.

— Я мог бы отрубить тебе руку, понимаешь? Таково наказание за воровство. Но на кой черт ты мне будешь нужен однорукий? — Старик выпрямился и швырнул кочергу на пол. — Может, я и отрублю тебе руку потом, когда срок твоего служения истечет, чтобы все знали, каков ты. А может, не отпущу тебя и тогда, когда минует семь лет. Может, продержу тебя еще семь лет — в наказание за твое преступление. Как ты вообще мог подумать, что можешь уйти от меня? Как ты мог похитить то, что принадлежит мне?

Адер почти не слушал его слова. Он решил, что старик бредит, думая, что после таких побоев его слуга может выжить. Какие там еще семь лет — он до рассвета-то не дотянет. Горячая жидкость растекалась по кишкам Адера, поднималась к его глотке, выливалась в рот. Кровь лилась с его губ на дощатый пол, к ногам старика темным ручейком. Кровь изливалась из всех отверстий в теле Адера.

Адер моргнул. Старик перестал говорить. Он уставился на него пристальным взглядом и, согнув ноги в коленях, начал красться к Адеру, как кралась бы змея или ящерица. Оказавшись совсем близко, старик вдруг открыл рот и высунул язык. Потом протянул руку и одним костлявым пальцем прикоснулся к крови, текшей изо рта Адера. Провел окровавленным пальцем по своему языку, и с его губ слетел еле слышный блаженный вздох. В это мгновение Адер лишился чувств и порадовался этому. Но все же он успел запомнить еще кое-что: пальцы старика, гладящие его щеку и треплющие мокрые от пота волосы.

Глава 21

Утром Адера увидела Маргарита. Вид его был ужасен. Он обделался, его одежда пропиталась кровью насквозь и не отлипала от пола. Служанке пришлось отмачивать тряпье в теплой воде. Только так ей удалось размочить кровь.

Несколько дней Адер пролежал без сознания на соломенной лежанке, а когда очнулся, увидел, что вся его кожа покрыта громадными кровоподтеками — черными и лиловыми. Краешки синяков едва-едва начали желтеть и зеленеть. Кожа была горячая, к ней было больно прикасаться. Но все же Маргарите каким-то образом удалось вымыть Адера и надеть на него чистую полотняную ночную рубаху.

Адер то приходил в себя, то погружался в забытье. Бессвязные мысли метались в его голове. В самые кошмарные из сумеречных минут полусознания ему казалось, что к нему кто-то прикасается, что кто-то проводит пальцами по его щекам и губам. В другие моменты ему чудилось, что его переворачивают на живот и задирают рубаху. Последнее было более или менее объяснимо: Маргарита его обмывала, потому что он не мог подняться и сходить на горшок. У Адера не было сил ни шевелиться, ни сопротивляться.

Первым из чувств к нему вернулось обоняние, но запахи Адер ощущал, как ни странно, ртом — как привкус на языке. У крови был привкус железа, у говяжьего жира — привкус кислоты. Однажды его глаза открылись. Через несколько мгновений он увидел все, что его окружало, более или менее четко и убедился в том, что не ослеп. Однако при этом он гораздо острее ощутил боль. Ныла грудь, урчало в животе, каждый вдох отдавался болью в переломанных ребрах. С болью вернулся голос. Он попытался сбросить одеяло и встать.

К нему бросилась Маргарита. Она пощупала лоб Адера, по очереди согнула его руки и ноги, чтобы проверить, не сломаны ли кости и сможет ли он передвигаться самостоятельно. Какой прок от работника, который лишился руки или ноги?

Она накормила Адера горячей похлебкой, а потом до вечера занималась своими делами, не обращая на него никакого внимания. Адеру оставалось одно: смотреть в потолок и отмечать течение времени по тому, как квадратик солнечного света перемещается по стене. Он лежал и считал часы до темноты, когда проснется старик. Его пробуждения Адер ждал со страхом. «Уж лучше мне было умереть в ту ночь, — думал он, — чем очнуться, будучи совершенно беспомощным. Долго ли я буду выздоравливать? На что я буду годен, когда кости срастутся? Может, стану горбуном или хромым калекой?» Но на лице вроде бы не осталось ни шишек, ни шрамов. Голову Адера старик пощадил. Если бы он ударил кочергой по голове, то раскроил бы ему череп.

Квадрат солнечного света угас, и, стало быть, день закончился. Адер знал, что вот-вот придет старик. Он решил притвориться спящим. Маргарита тоже почувствовала, что лекарь скоро поднимется из своего подземелья, и стала спешно готовиться ко сну. Старик поднялся по лестнице и не дал Маргарите лечь. Он схватил ее за руку, указал на ложе Адера и вопросительно посмотрел на служанку. Но Маргарита видела, как Адер закрыл глаза и притворился спящим, поэтому она только покачала головой, улеглась на солому и укрылась одеялом.

Старик подошел к лежанке Адера и низко наклонился. Юноша старался дышать как можно ровнее и тише и не дрожать. Он ждал — что будет делать лекарь. Долго ждать не пришлось. Холодная костлявая рука прикоснулась к щеке Адера, затем — к кадыку, потом скользнула по груди и легла на плоский живот. Старик едва прикасался к покрытой синяками коже, но Адер всеми силами сдерживался, чтобы не корчиться от боли.

Рука лекаря поползла ниже. Адер едва не вскрикнул. Старик принялся гладить его мужское достоинство. Но это продолжалось недолго. Лекарь убрал руку, отвернулся, выпрямился и быстро ушел за дверь, в ночную тьму.

От ужаса Адер едва не вскочил на ноги, несмотря на свое плачевное состояние. Ему хотелось бежать, но он не мог. Ни руки, ни ноги его не слушались. Старик был значительно сильнее, нежели казался; Адер и в полном здравии не смог бы устоять против него, а уж сейчас — тем более. Он даже ползти по комнате не мог, чтобы найти оружие для обороны. В полном отчаянии Адер осознал, что ничем не может себе помочь, что ему придется терпеть все, что только лекарь пожелает с ним сделать.

Он коротал дни, вспоминая обо всей работе, которую делал для лекаря, обо всех эликсирах и мазях, которые готовил под руководством старика. Не было ли хоть чего-нибудь, хоть какого-то снадобья, которым он смог бы защитить себя? Такие мысли были безнадежны, хотя и освежали воспоминания Адера о составных частях этих могучих зелий, о пропорциях, запахах, густоте. Но он до сих пор не знал, для чего они предназначены — кроме одного варева, даровавшего человеку невидимость.

Адеру удалось обманывать старика еще два дня, а потом тот догадался, что сознание к его подмастерью вернулось. Лекарь стал проверять его руки, ноги и суставы так, как это делала Маргарита, и приготовил эликсир, Который вливал в глотку Адера. Именно эликсир выдавал истинное состояние Адера. Питье было горькое и жгучее. Юноша морщился и содрогался всем телом.

— Надеюсь, ты хорошо усвоил урок, — проворчал старик, шагая вокруг стола. — Хоть что-то хорошее вышло из твоего предательства. Урок такой: ты никогда не сможешь убежать от меня. Я всегда найду тебя, куда бы ты ни направился. Я не знаю, что такое «далеко», что такое «глубоко». Так что от меня нельзя укрыться нигде, как бы ты ни старался. В следующий раз, когда ты попытаешься уклониться от работы, за которую я уплатил, или попробуешь украсть что-то из того, что принадлежит мне, давешние побои покажутся тебе самым легким наказанием. Если я хотя бы почую, что ты меня ослушался, я прикую тебя цепью к стене этой башни, и ты больше никогда не увидишь света дня, понял?

Адер устремил на старика взгляд, полный ненависти, но тот даже глазом не моргнул.

Через несколько недель юноша смог вставать с лежанки и немного ходить по комнате, опираясь на палку. Всякий раз, когда он пробовал поднять руки, у него хрустели и болели ребра, поэтому Маргарите он услужить не мог, но по вечерам, как прежде, немного помогал лекарю. Правда, какие бы то ни было разговоры между ними прекратились. Старик только выкрикивал приказания, а Адер, исполнив их, старался скрыться с глаз.

Через пару месяцев, постоянно получая порции едкого эликсира, Адер набрался сил. Он уже мог приносить воду и колоть дрова. Мог пробежать небольшое расстояние и не сомневался, что одолел бы поездку верхом, представься ему такая возможность. Порой, собирая в лесу травы, Адер подходил к склону холма, смотрел на широкую зеленую долину и вновь думал о бегстве. Он страстно мечтал освободиться от старика, но все же… Стоило Адеру задуматься о наказании, ему сразу становилось тошно, и он возвращался в башню, порой доходя до мысли о самоубийстве.

— Завтра ты должен пойти в деревню и найти девочку. Она должна быть девственна. Расспрашивать никого нельзя, нельзя привлекать к себе внимание. Просто найди это дитя, вернись и скажи мне, где она живет.

Горло Адера сжалось от страха:

— Но как мне узнать, что девочка непорченая? Неужто я должен сам…

— Тут и думать нечего. Найди маленькую девочку. Уж я сам во всем смогу убедиться, — ледяным тоном проговорил старик.

Больше он ничего не стал объяснять, да Адер и не нуждался в объяснениях. Он знал, что в лекаре есть что-то дьявольское, и все же не мог отказаться выполнять его приказы. Обычно походы в деревню его радовали. Ему нравилось хоть ненадолго окунуться в атмосферу шумной семейной жизни — и пусть эти люди были ему чужими. Но на этот раз Адер пошел в деревню с тяжелым сердцем. Он постарался не подходить к домам ближе, чем нужно, но деревня была маленькая, и его здесь знали. Стоило ему заметить играющих детей или тех, кто помогал родителям дома или в огороде, их сразу же загоняли в дом, а на Адера смотрели угрожающе.

Боясь того, как поведет себя лекарь, услышав эти вести, Адер отправился к башне незнакомой дорогой — в надежде, что это принесет ему удачу. Тропа вывела юношу на поляну, где, к его изумлению, стояли несколько фургонов, очень похожих на те, в которых жили и путешествовали его родственники. Неподалеку от деревни остановился цыганский табор. Сердце Адера наполнилось надеждой. Может быть, родители решили разыскать его? Он стал ходить по табору, но не увидел ни одного знакомого лица. Правда, в таборе хватало детей самого разного возраста. Были тут и краснощекие мальчишки, и миловидные девочки. Адер и сам был цыганом, поэтому на него здесь особо не глазели, хоть он и был незнаком этим людям.

«Могу ли я совершить такое святотатство?» — мысленно спрашивал он себя. С часто бьющимся сердцем Адер переводил взгляд с одного лица на другое. Он был готов бежать, охваченный ненавистью к самому себе. Как он только мог выбрать ребенка, который попадет в руки этого чудовища? И вдруг ему встретилась девочка, очень похожая на его возлюбленную Катарину в то время, когда он ее впервые увидел. Такая же сливочно-белая кожа, те же пронзительные темные глаза, та же обезоруживающая улыбка. Казалось, судьба совершила выбор вместо Адера. Победил инстинкт самосохранения.

Лекаря вести порадовали. Он велел Адеру в этот же вечер, как только стемнеет, отправиться в табор и, когда все уснут, украсть девочку и принести к нему.

— Все справедливо, не так ли? — каркающе рассмеялся старик. Возможно, он решил, что после его слов Адеру будет легче выполнить приказ. — Твои сородичи отреклись от тебя, они отдали тебя мне, даже не задумываясь. Теперь у тебя есть возможность отомстить.

Но Адера слова старика не убедили. Он сердито спросил:

— Зачем вам нужна эта девочка? Что вы с ней сделаете?

— Не твое дело. Исполняй приказ, — буркнул старик. — Ты только-только начал выздоравливать, верно? Не хотелось бы снова ломать тебе кости.

«Хоть бы Бог мне помог», — с тоской подумал Адер, но решил, что молитвы бесполезны. У него были все причины верить, что и он, и несчастная девочка обречены и ничто не спасет ни ее, ни его.

Поздно вечером Адер отправился в табор, стал ходить от фургона к фургону и заглядывать в окошки и за ширмы. Наконец он нашел девочку. Она спала на одеяле, свернувшись калачиком, как котенок. Затаив дыхание, Адер бесшумно открыл дверцу и схватил ребенка. Отчасти ему хотелось, чтобы девочка закричала — и пусть бы его тогда поймали. Но девочка крепко спала у него на руках — как заколдованная.

Адер побежал к лесу, не слыша звуков погони. Никто не стал его преследовать, не проснулись и родители девочки. Только позже ребенок начал ворочаться и хныкать. Адер не знал, как быть. Он лишь прижал девочку крепче к своей груди, надеясь успокоить ее. Ему очень хотелось быть смелее и нарушить зловещий приказ старика, но он ничего не мог поделать. Он бежал через лес напролом и горько плакал.

И все же, когда до башни было совсем недалеко, Адера вдруг охватила отчаянная отвага. Он понял, что не может тупо выполнять желания лекаря, чем бы это ему самому ни грозило. Его ноги словно бы сами остановились. Еще несколько шагов — и он повернул обратно. К тому времени, как он добрался до опушки леса, девочка проснулась, но вела себя тихо, не плакала. Адер опустил ее на землю и встал перед ней на колени.

— Возвращайся к папе и маме, — сказал он девочке. — Скажи им, чтобы они как можно скорее уходили отсюда. Здесь вам грозит большая беда, если твои родители не послушают этого предупреждения.

Девочка потянулась к щеке Адера, прикоснулась к блестящей дорожке его слез.

— А как мне им сказать — кто нас предупредил?

— Как меня зовут, значения не имеет, — сказал Адер. Он понимал, что даже если цыгане будут знать его имя и пожелают найти его и наказать за проникновение в табор и кражу ребенка, это уже будет неважно. К этому времени он будет мертв.

Стоя на коленях в траве, Адер проводил взглядом девочку, бегущую к фургонам. Как он жалел о том, что сам убежать не может. Ему так хотелось со всех ног помчаться к лесу, бежать, бежать и бежать куда глаза глядят, но он знал, что это бесполезно. С таким же успехом можно было просто вернуться в башню колдуна и получить наказание.

Когда Адер открыл дверь башни и вошел, старик сидел за столом. Легкое волнение в его взгляде быстро сменилось привычным укором и недовольством.

Лекарь поднялся из-за стола. Он вдруг стал высоким, как могучее дерево:

— Ты подвел меня, как я вижу. Не скажу, чтобы это меня удивило.

— Быть может, я ваш раб, но в убийцу вам меня не превратить. Я не стану этого делать!

— Ты все еще слаб. Как же ты слаб… И труслив. Мне надо, чтобы ты стал сильнее. Если бы я считал, что ты на это не способен, я бы убил тебя нынче же ночью. Однако пока я не уверен… поэтому сегодня я тебя не убью, а только накажу. — С этими словами старик с такой силой ударил своего слугу по лицу, что Адер рухнул на пол и лишился чувств. А когда он очнулся, старик приподнял его голову и поднес к его губам кубок. — Выпей это.

— Что это? Яд? Вот так вы меня убьете?

— Я сказал: сегодня я тебя убивать не стану. Но это не значит, что у меня на уме нет кое-чего другого. Выпей это, — повторил старик, жестоко сверкая глазами. Адер всмотрелся внутрь кубка. — Выпей, и не почувствуешь боли.

Честно говоря, в этот момент Адер предпочел бы яд, поэтому залпом выпил предложенный стариком напиток. Очень скоро его охватило странное чувство. Оно не было похоже на головокружение и ступор, возникавшие после приема целительного эликсира. Сначала он ощутил покалывание в руках и ногах, а потом вдруг его тело обмякло, дыхание замедлилось. Покалывание добралось до основания черепа. Адер едва соображал, но что-то подсказывало ему, что старик задумал какую-то пакость.

Лекарь стоял рядом со своим слугой и смотрел на него холодным, неприятным взглядом. Адер почувствовал, что его поднимают и несут. Он слышал и чувствовал телом шаги старика. Ниже, ниже, еще ниже — в подпол, где он ни разу не бывал, в покои лекаря. Тело Адера сковал ужас. В подземелье было сыро и душно. Это была настоящая темница. По углам шуршали крысы. Старик бросил Адера на свою постель — вонючий матрас из заплесневелой овчины. Адеру хотелось уползти прочь, но тело его не слушалось.

Старик забрался на кровать и принялся раздевать своего пленника. Он стащил с Адера рубаху, расстегнул ремень.

— Сегодня, — процедил старик сквозь зубы, — ты преступил последний порог дозволенного. С этой ночи не останется ничего, что бы я не заставил тебя сделать. Поэтому ты отдашься мне. — Он грубо сорвал с Адера штаны.

Адер зажмурился. Это было так унизительно… Потом он почти ничего не мог вспомнить — наркотическое зелье окончательно лишило его сознания. Единственное, что осталось в памяти, так это слова старика о том, что он прекрасно знал об их забавах с Маргаритой и что теперь этому конец. Он не желал, чтобы Адер тратил свои силы на эту потаскушку.

Глава 22

Утром Адер проснулся на верхнем этаже, на лежанке из соломы. Его одежда была разбросана по полу. Его подташнивало, и голова кружилась после действия дурманящего зелья. Юноша помнил предупреждение старика, но не знал, что еще делал с ним старый развратник. Адеру хотелось броситься вниз и заколоть лекаря ножом, пока тот спит. На миг эта мысль ослепила его, но он понимал, что происходит нечто таинственное, сверхъестественное. Физическая сила старика и все прочее, на что он был способен, не имели никаких логических объяснений. Наверняка его могущество было настолько велико, что он не позволил бы убить себя в своем логове.

Весь день Адер пытался собраться с мужеством и попытаться бежать. Но знакомый страх приковывал его к месту. Холодная боль в костях напоминала о том, чем придется расплатиться за непослушание. Поэтому, как только солнце завершило свой дневной путь по небу и начало смеркаться, Адер сел у стены и устремил взгляд на последние ступени лестницы.

Старик не удивился, увидев своего слугу. Хитрая ухмылка тронула его губы, но он не приблизился к Адеру, а, как обычно, принялся за свои дела. Сняв с крючка плащ, он сказал:

— Сегодня я еду в замок по особому поводу. Если ты знаешь, что лучше для тебя, то к моему возвращению ты будешь здесь.

Он ушел, а Адер без сил опустился на пол у очага. Он так жалел, что у него не хватает храбрости броситься в огонь.

Жизнь шла таким образом месяц за месяцем. Избиения стали регулярными, хотя кочергу старик больше в руки не брал. Адер быстро сообразил, что для побоев нет никаких причин; он вел себя так послушно, что наказывать его было не за что. Избиения просто-напросто служили назиданием. Время от времени лекарь подвергал Адера унижению, забавляясь с ним. Старик заставлял Маргариту подмешивать наркотические зелья к пище или питью Адера, чтобы тот не сопротивлялся его воле. Адер быстро понял, что к чему, и стал отказываться от еды. Тогда старик бил его и заставлял глотать одурманивающие эликсиры до тех пор, пока Адер не становился беспомощным.

Словом, старик совсем распоясался. То ли решил дать себе волю, то ли всегда был таким. «Уж не убил ли он своего предыдущего слугу, — гадал Адер, — а потом нашел меня?» Граф стал порой присылать к старику молодую женщину, чтобы та его ублажала. Эту несчастную люди графа взяли в плен во время одного из набегов на венгерские земли. Старик отводил женщину в подземелье и приковывал к своей кровати. Днем женщина страшно кричала. Эти вопли сводили с ума Адера; они были для него наказанием за то, что он не находит в себе мужества спуститься в логово лекаря, спасти бедняжку и помочь ей бежать.

Время от времени, после того как старик удалялся на свои ночные похождения, Маргарита посылала Адера вниз с едой для несчастной пленницы. Юноша помнил, как неохотно спустился в подземелье в первый раз и увидел бедную женщину. Та лежала под одеялом обнаженная и дрожала от страха. Она даже не стала просить Адера освободить ее. Страх сковал ее, она не притронулась к пище и питью. Адеру стало ужасно стыдно из-за того, что он воспылал к ней желанием. Он был изумлен и смущен. Как это могло быть? На этой самой кровати старик насиловал его, а теперь измывался над бедной женщиной, — и тем не менее Адер был охвачен похотью. Но он не посмел обладать этой женщиной — ведь она была собственностью лекаря. Дрожа от страсти, он оставил женщине еду и поднялся наверх.

Эта женщина стала первой на памяти Адера, но за ней последовали другие. Они обычно умирали в три дня, и старик заставлял Адера избавляться от трупов. Ему приходилось брать с кровати холодное женское тело и уносить в лес. Хоронить первую женщину было невыносимо тяжело. Адер рыл для нее безымянную могилу и старался не смотреть на ее тело.

Потом он более или менее привык к этой жуткой работе, но с ужасом стал замечать, что ему хочется прикасаться к окоченевшей груди мертвых женщин. Правда, он всеми силами сдерживался и ни разу не позволил себе надругаться над теми, кто и так подвергся массе унижений.

Так миновало несколько лет. Избиения и насилие мало-помалу пошли на убыль — возможно, потому, что Адер стал взрослее и физически крепче. Вероятно, старик стал его немного побаиваться. А может быть, теперь, возмужав, тот потерял для лекаря привлекательность.

После одной зимы, которая выдалась особенно холодной и жестокой, старик возвестил о том, что они скоро отправятся в Румынию, посетить его родовое поместье. Вперед был послан вестовой с распоряжением для вассала, который управлял поместьем, дабы тот привел в порядок счета и все приготовил к приезду господина. Граф предоставил своему придворному лекарю отпуск. Старик приобрел вторую лошадь — для Адера. К отъезду было приготовлено совсем немного поклажи — провизия, несколько смен одежды и два небольших сундучка. В путь тронулись, как только село солнце, и поскакали под покровом ночи на восток.

К концу седьмой ночи они уже были далеко на румынской территории и успели пересечь перевал в предгорьях Карпат.

— Наше путешествие закончено, — сказал Адеру лекарь, кивком указав на едва заметное сияние, исходившее от замка, уже заметного на горизонте.

По углам квадратной крепости стояли высокие башни. Их зловещие силуэты были хорошо видны при луне. Последний отрезок пути пролегал через тучные поля, через виноградники, раскинувшиеся у предгорий, мимо спящих на выпасах коров. Как только всадники приблизились к крепостной стене, перед ними распахнулись ворота. Во дворе хозяина ожидала толпа слуг с горящими факелами. Слуг возглавлял пожилой мужчина, державший в руках меховую шубу, которую он набросил на плечи старика, как только тот спешился.

— Надеюсь, путешествие вашей милости было благополучным, — произнес он с торжественностью, достойной священника, и пошел следом за лекарем по широким каменным ступеням.

— Я же здесь, не так ли? — буркнул старик на ходу.

Они вошли в замок. Адер смотрел и запоминал все мелочи. Замок был мощный, старый, но хорошо ухоженный. Юноша обратил внимание, что у прислуги вид испуганный — наверное, как и у него. Один из слуг взял его под руку и провел в кухню, где ему подали жареное мясо и птицу, а потом отвели в небольшую комнату. Той ночью Адер спал на настоящей пуховой перине, под одеялом с меховой оторочкой.

Адеру понравилось пребывание в замке. Он и не представлял, что кто-то может жить так роскошно — а уж тем более он, простой крестьянин. Здесь юноша был свободен от дел, которыми занимался в башне, и целыми днями бродил по замку. Лекарь был слишком занят делами своего поместья и на Адера внимания не обращал.

Управляющему по имени Лакту Адер понравился. Лакту был добрым человеком. Похоже, он чувствовал, какую тяжкую ношу несет по жизни подмастерье его господина. Управляющий говорил по-венгерски, и Адер впервые за несколько лет смог побеседовать с кем-то. Лакту был из рода, много лет состоявшего в услужении у семейства лекаря. Он сказал, что нисколько не удивляется тому, что лекарь в своем поместье почти не бывает. Его предшественники вели себя точно так же. Чаще всего они служили при дворе трансильванского князя. Лекарь являлся сюда примерно раз в семь лет, чтобы приглядеть за особо важными делами.

С помощью управляющего Адер получил доступ во все покои замка. Он увидел комнату, в которой хранились церемониальные одежды старика, а также побывал в винном погребе, где стояло множество кувшинов с вином, изготовленным в поместье. Но самой изумительной, конечно, была сокровищница, где можно было полюбоваться всем, что приобрело семейство сель Рау за время захватнических войн: короны и скипетры, украшения с драгоценными каменьями, монеты неведомых стран. Зрелище всех этих богатств напомнило Адеру о рукописных алхимических рецептах. Гигантский замок в далекой стране пропадал попусту. Просто преступно было так относиться к сокровищам.

Шла неделя за неделей. Лекаря Адер видел редко, но однажды вечером старик через слугу передал ему приказ вечером посетить церемонию в большом зале. Адер увидел, как старик подписывает бумаги, важные для всех, кто обитал в его поместье. Рядом с правой рукой лекаря на столе стояла тяжелая печать. Лакту брал бумаги по очереди, зачитывал вслух и клал перед господином, чтобы тот подписал. Затем управляющий наливал на бумагу чуть ниже подписи старика красный воск, а старик прижимал к воску печать с фамильным гербом — изображением дракона, поднимавшего меч. Позднее Лакту объяснил Адеру, что именно печать обеспечивает законные права сель Рау. Хозяева поместья частенько умирали вдали от родового гнезда, не успевая подобающим образом представить властям своих наследников — да не только властям, а даже управляющему. Поэтому новым хозяином поместья становился тот, кто обладал печатью.

Недели сменились месяцами. Адер с превеликой радостью не возвращался бы в Венгрию. Ему очень нравилось, что здесь к нему относятся, как к любимому сыну старика, а сам старик не докучает ему. В свободное время Адер занимался фехтованием со стражниками или садился верхом и ездил по окрестным деревням — смотрел, как живут люди. Об увиденном он говорил с управляющим, а от него узнавал все больше о жизни поместья и тонкостях управления им. О сборе урожая, о приготовлении вина, о заботе о скоте. Адеру хотелось верить, что Лакту добр к нему, но все же юноша не смел откровенничать с ним и молчал о подробностях жизни в башне. На доброту управляющего он отвечал сторицей, но ужасно боялся того, что подумает о нем Лакту, если узнает о его страданиях и о том, что он помогал старику в зловещих ритуалах. Адеру очень хотелось поведать Лакту об истинной, злобной сущности их господина, но он не знал, как это сделать, не запятнав себя.

Как-то ночью Адер проснулся, почувствовав, что в спальне кто-то есть. Зажигая свечу, он уже знал, что не один в комнате, но все же вздрогнул, увидев лекаря, стоявшего в изножье кровати.

Сердце у Адера ушло в пятки. Он вспомнил обо всех ужасах, на которые был способен старик.

— Господин, вы испугали меня. Вам нужна моя помощь?

— Я тебя так давно не видел, Адер. Захотел взглянуть на тебя и, клянусь, узнал тебя с большим трудом, — произнес старик шелестящим голосом. — Жизнь здесь пошла тебе на пользу. Ты вырос. Ты стал выше ростом… и сильнее.

В глазах старика вспыхнули искорки былой похоти. Адеру стало не по себе.

— Я тут многое узнал, — сказал Адер, решив показать лекарю, что он не терял времени даром. — Ваше поместье восхитительно. Не пойму, как вы только можете так долго не приезжать сюда.

— На мой вкус, жизнь тут слишком пресная. Со временем и тебе начало бы так казаться. Но именно для того я и пришел сюда сегодня: чтобы сказать тебе, что мы тут надолго не задержимся. Приближается лето, и я нужен в Венгрии.

Слова старика встревожили Адера. Он понимал, что пребывание в замке рано или поздно закончится, и все же ухитрился заставить себя верить, что эта жизнь будет вечной. Адер постарался не выдать разочарования. Старик плавно скользнул к кровати своего подмастерья, не спуская глаз с лица Адера. Он откинул одеяло и обнажил грудь и живот юноши. Подмастерье замер, но ничего не случилось. Старик полюбовался его телом и ушел.

Глава 23

Адер ждал, что после возвращения в башню жизнь пойдет как прежде. Но это оказалось невозможно. С ним слишком много всего произошло. У него в голове засела одна мысль, и он никак не мог от нее избавиться — особенно днем, когда рядом не было лекаря. Адер не мог забыть о том, что повидал в поместье: мощные стены замка, ухоженные поля, сокровищницу, слуг, крепостных крестьян… не хватало только помещика. А на пути Адера ко всему этому богатству стояло всего два препятствия: печать, которая теперь была спрятана где-то в башне, и смерть старика.

Печать можно было без особого труда разыскать. Убить старика — дело другое. Адер об этом думал не раз за время своего плена, прокручивал в голове, обыгрывал детали, но в конце концов отбрасывал эту идею, как бред сумасшедшего. Всякий раз, когда старик прибегал к рукоприкладству — были то побои или похоть, — Адер мысленно клялся себе, что заставит лекаря заплатить за это унижение. Но стоило ему вспомнить об избиении кочергой и месяцах мучительного выздоровления, и он прогонял мысль о мести.

Однако после тех побоев прошли годы, и Адер успел порядком подрасти и возмужать. Лекарь уже не так часто поднимал на него руку, да и похоти давал волю очень редко, расчетливо. Адер так давно ненавидел старика, что эта ненависть стала для него естественной, как дыхание. Он начал мыслить четче, жажда мести стала более яростной, неотвратимой. Он не осознавал, до какой степени изменился, вплоть до одного позднего вечера, когда ему пришлось в очередной раз хоронить мертвую женщину. Глядя на ее прекрасное тело, он понял, что последнее табу исчезло. Ничто не остановило бы его от насилия над трупом, но на самом деле ему хотелось другого: поиздеваться над мертвым телом старика, чтобы потом закопать его в сырую землю. Более того: Адер сделал бы это с радостью. Он не чувствовал ни страха, ни отвращения. Юноша утратил последние остатки нравственности. Оболочка за оболочкой, слой за слоем мораль покидала его. Он мог сравняться со стариком, и эта мысль нравилась Адеру. Впервые за много лет он почувствовал себя счастливым.

Первым делом нужно было обзавестись союзниками. Адеру были нужны помощники — крестьяне, которые ненавидели лекаря, служившего захватчику, румынскому графу. Адеру нужно было разыскать тех крестьян, кто затаил особую обиду на графа и был бы готов обрушить свой гнев на лекаря как на более легкую добычу. Если бы Адеру удалось доказать, что старик совершал преступления против жителей деревни — такие, от осуждения в которых граф не смог бы его защитить, тогда графу пришлось бы отвернуться и не смотреть, как крестьяне будут казнить его придворного лекаря. Все дело было в том, чтобы найти правильных людей, верный подход к ним и неопровержимые доказательства.

Как-то раз Адер отправился в деревню, чтобы найти кого-нибудь из духовенства. Он счел свой выбор верным. В аббатстве он нашел монаха, который в этот день был свободен от работы в поле. Монах был молоденький, розовокожий, как младенец. Его, похоже, сильно удивил приход подмастерья злобного лекаря, но когда Адер пал к ногам монаха и стал умолять о позволении поговорить с ним, тот не смог ему отказать. Потом они сидели в монастырской тишине, и монах слушал исповедь Адера о том, каково ему жилось в услужении у злого тирана. Адер объяснил, что был вынужден служить старику против своей воли. Не останавливаясь на мелочах, Адер сказал, что работа у злобного, развратного лекаря всегда была ему отвратительна. Монах стал его утешать — сначала робко, а затем все смелее. Адер понял, что обрел союзника. Под конец своего рассказа Адер намекнул на темные, страшные грехи, совершенные стариком и графом. Монах заверил юношу в том, что тот может прийти к нему в любое другое время и вновь облегчить душу.

Адер так и сделал. Придя к монаху во второй раз, он поведал о том, как старик велел ему украсть ребенка. Монах побледнел и отпрянул от Адера, как от гадюки, когда тот рассказал, где именно стояли цыганские кибитки. Затем монах подтвердил, что цыгане обратились в бегство, никому ничего не объяснив.

— Думаю, он хотел использовать это дитя для изготовления какого-нибудь страшного колдовского зелья — но что это было бы за зелье и для чего бы оно предназначалось, я сказать не могу. Однако ведь если для этого потребовалась бы человеческая жертва, это было бы сатанинское деяние, верно? — спросил Адер так, словно бы сам себе не верил. Он старался выставить себя невинной жертвой злого деспота.

Монах попросил его умолкнуть. Он не хотел верить собственным ушам.

— Клянусь, это правда, — сказал Адер, упав на колени. — Я могу доказать. Пергамент и бумага, на которых написаны заклинания, — это будет достаточным доказательством?

Потрясенный до глубины души, монах смог только молча кивнуть.

Адер знал, что днем, пока старик спит, вынести бумаги из башни легко, но, когда на следующий день он решил взять со стола улики, у него задрожали руки. «Не валяй дурака, — пытался уговорить он себя. — Столько лет прошло. Ты мужчина или все еще испуганный мальчик?» Ему так надоели страх и унижение, что он грубо схватил бумаги, быстро свернул их в рулон, убрал в рукав и, не сказав ни слова Маргарите, отправился в аббатство.

Когда монах начал читать потускневшие записи на листках пергамента, у него глаза полезли на лоб. Он попросил у Адера прощения за то, что не доверял ему, вернул бумаги и велел как можно скорее отнести их обратно в башню. Кроме того, он попросил Адера известить его, если старик задумает очередное жестокое убийство. Так или иначе, монаху нужно было время, чтобы схватить и засудить еретика, который состоял на службе у графа. Адер стал спорить. Он говорил, что лекарь в союзе с дьяволом, что он не заслуживает ни одного лишнего дня свободы. Однако монах все-таки колебался. Не так-то просто было набраться храбрости и дерзко выступить против графа. Чтобы распалить решимость монаха, Адер обещал вернуться к нему с новыми доказательствами того, что лекарь занимается колдовством.

В тот вечер Адеру было особенно сложно находиться рядом со стариком. Он вздрагивал, стоило только лекарю бросить на него взгляд. Он был уверен, что старик может понять, что Адер прикасался к его драгоценным пергаментам. Пока старик рылся в бумагах в поисках нужного рецепта, Адер ужасно переживал. Вдруг старик заметит, что чего-то недостает, что что-то не так: загнутый уголок, отпечаток пальца, монастырские запахи лаванды и ладана… Но старик спокойно продолжал работу.

Вскоре после полуночи старик, сидя за столом, устремил взгляд на Адера.

— Ты все еще хочешь научиться читать, мальчик мой? — довольно дружелюбно осведомился он.

Адеру показалось странным то, что старик вдруг заговорил об этом. Но если бы он дал отрицательный ответ, лекарь сразу бы понял: что-то не так.

— Да, конечно.

— Пожалуй, сегодня и начнем. Иди сюда, я покажу тебе кое-какие буквы на этой странице.

Старик поманил Адера пальцем. Затаив дыхание, юноша поднялся с пола и пошел к лекарю.

Старик не спускал с него глаз:

— Ближе, мой мальчик. Отсюда ты не увидишь буквы. Встань вот здесь.

Он указал на пол рядом с собой.

У Адера на лбу выступили капельки испарины. Он нерешительно шагнул ближе, и стоило ему сделать этот шаг, как старик проворно поднял руку и железной хваткой сжал его шею. Адер начал задыхаться.

— Сегодня для тебя очень важная ночь, Адер, мой милый мальчик. Очень важная, — проговорил он нараспев, встав со стула и оторвав юношу от пола, держа за горло. — Не думал, что ты так долго у меня проработаешь. Я собирался убить тебя давным-давно. Ты совершил одну большую ошибку, однако ты запал мне в сердце. Ты всегда был красив — особенной, диковатой красотой, но, кроме того, ты был более верен мне, нежели я считал возможным. Да-да, ты служил мне лучше, чем я предполагал, когда впервые увидел тебя. Поэтому я решил сделать тебя своим слугой — на веки вечные.

Он швырнул Адера о стену с такой силой, словно тот был тряпичной куклой. Силы покинули юношу. Старик поднял его и вновь понес вниз по лестнице в свое подземелье.

Адер то приходил в себя, то погружался в забытье, лежа на кровати. Он чувствовал, как прикасаются к его лицу руки старика.

— У меня есть для тебя драгоценный подарок, о мой мятежный бродячий мальчик. Ты думал, что я не прочту этого в твоих глазах, но я прочел…

Адеру стало страшно. Он подумал, что старик имеет в виду его договор с монахом.

— Но как только ты получишь этот подарок, ты больше мне ни в чем не сумеешь отказать. Этот дар свяжет нас, вот увидишь…

Старик наклонился к самому лицу Адера и зловеще уставился на него. И тут юноша заметил амулет, висевший на шее старика на кожаном шнурке. Лекарь сжал амулет в руке, чтобы Адер его не видел, но тот успел разглядеть его в тусклом свете свечи. Это был крошечный серебряный сосуд, украшенный тонкой резьбой и закрытый миниатюрной крышечкой.

Каким-то образом старику удалось заскорузлыми пальцами снять крышечку, которая, как оказалось, представляет собой тончайшую пробку, более похожую на иглу. На кончике иглы повисла капля густой жидкости цвета меди.

— Открой свой поганый рот, — приказал лекарь, держа иглу около губ Адера. — Сейчас ты получишь драгоценнейший дар. Большинство людей ради такого были бы готовы убить или выложить баснословные деньги. А я собираюсь истратить это сокровище на такое ничтожество, как ты! Делай, как приказано, неблагодарный пес, пока я не передумал!

Сопротивляться было бесполезно. Игла легко прошла между губами Адера и вонзилась в его язык.

Не боль, а скорее шок заставил Адера пытаться вырваться. Все его тело вдруг странным образом онемело. Сердце юноши замерло от страха. Он почему-то в одно мгновение осознал, что с ним происходит нечто бесовское. Адер чувствовал, что на него что-то со страшной силой давит, его сердце начало биться быстрее и быстрее. Оно словно бы изо всех пыталось толкать иссякающий поток крови к немеющим рукам и ногам, к мозгу. А старик не отпускал его. Он сидел на нем верхом — тяжелый, словно камень, бормотал что-то на непонятном языке, колол руку Адера иглами и что-то рисовал на ней чернилами. Адер догадывался, что совершается некий сатанинский ритуал. Адер пытался оттолкнуть старика, но это ему не удалось, а вскоре и сил для борьбы не осталось. Его легкие опустели, он не в силах был сделать вдох. Дергаясь в спазмах, кашляя, выгибая спину, он холодел, кожа его начала синеть. Адеру казалось, что его хоронят заживо, запирают наглухо в теле, которое летит по спирали вниз…

Но яростная воля внутри Адера сопротивлялась смерти. Он знал: если он умрет, старик никогда не будет наказан, а больше всего на свете Адеру хотелось дожить до этого дня.

Лекарь не сводил глаз с бьющегося в предсмертной агонии Адера:

— Какая сила. Тебе очень хочется остаться в живых. Это хорошо. Какой ненавистью пылают твои глаза. Этого я и ожидал, Адер. Твое тело вот-вот умрет окончательно. Это на какое-то время займет твое внимание. Лежи смирно.

Когда тело Адера больше не могло бороться, оно начало умирать. Пришло окоченение. Сознание юноши оказалось в ловушке. Он неподвижно лежал на кровати. А старик рассказывал о том, как стал алхимиком. Он, конечно, не ожидал, что Адер, простой паренек, поймет, как привлекательна эта наука, как он вошел в нее, будучи обученным лекарем. Но он стал не только алхимиком, а одним из тех немногих, кто от тайн естества шагнул в тайны сверхъестественного. Превращение простых металлов в золото — это всего лишь иносказание. Было ли это ясно Адеру? Истинный ученый стремится не к тому, чтобы изменять природные вещества. Он пытается изменить природу человека! За счет очищения ума и посвящения своей жизни только алхимии лекарь стал одним из самых просвещенных, самых могущественных людей на земле.

— Я могу повелевать водой, огнем, землей и ветром. Ты это видел сам — и знаешь, что это правда, — хвастливо говорил старик. — Я могу делать людей невидимками. Я силен, как в юности, — а ведь это изумляет тебя, не так ли? На самом деле, теперь я сильнее, чем был раньше. Порой я силен, как двадцать мужчин! Я и временем могу управлять. Тот дар, которым я наделил тебя… — Старик самодовольно и надменно ухмыльнулся, — …это бессмертие. Ты, мой почти идеальный слуга, никогда не уйдешь от меня, ты никогда не ослушаешься. Ты никогда не умрешь.

Эти слова Адер слушал, умирая, и надеялся, что все это неправда. Служить лекарю вечно? Он молился, чтобы смерть забрала его. Ему было так страшно, что он заставил себя не слушать, что говорит старик, но это уже не имело значения.

До того мгновения, когда его поглотила тьма, он все же успел расслышать еще кое-что. Лекарь говорил о том, что существует единственный способ избежать вечности. Погибнуть можно было только от руки того, кто сделал тебя бессмертным. Адера мог убить только лекарь.

Глава 24

Адер очнулся на кровати старика. Тот лежал рядом и крепко спал. Юноша сел. Он чувствовал себя необычно. Ощущение было такое, словно, пока он спал, все изменилось, но как — этого он понять не мог. Некоторые перемены были очевидны. К примеру, зрение. Он теперь мог видеть в темноте. Он видел крыс, снующих вдоль стены и забирающихся друг на дружку. Каждый звук он теперь слышал так отчетливо, словно находился совсем рядом с его источником, и все звуки были четки и ясны. Но сильнее всего ощущались запахи. Особенно один — сладковатый, насыщенный, с привкусом меди. Адер не мог подобрать для него название, хотя мучительно старался.

Через несколько минут лекарь зашевелился и открыл глаза. Он увидел замешательство Адера и рассмеялся:

— Часть дара, понимаешь? Чудесно, не правда ли? Теперь ты наделен звериным чутьем.

— Что это за запах? Я чувствую его повсюду.

Адер посмотрел на свои руки, на постель.

— Это кровь. Тут много крыс. Наверху спит Маргарита. А еще ты чувствуешь, как пахнут минералы в камнях, в стенах башни. Мягкая земля, чистая вода. Все стало лучше, мягче, чище. Это и есть дар. Он возвышает тебя над остальными людьми.

Адер рухнул на колени около кровати:

— А вы? Вы такой же, как я? Отсюда вы и черпаете свою силу? Вы способны видеть все?

Старик загадочно улыбнулся:

— Такой ли я, как ты? Нет, Адер. Сам себя я такому преображению не подвергал.

— Почему? Вы не хотите жить вечно?

Старик покачал головой с таким видом, словно разговаривал со слабоумным:

— Это не так просто. Одного желания мало. Тебе не понять. Как бы то ни было, я немолод, и мой возраст многому помеха. Я не хочу жить вечно в этом старом теле.

— Если так, то как ты теперь собираешься удерживать меня, старик? — осмелев, спросил Адер. — Ты сделал меня сильным, и я больше не позволю тебе избивать меня. Господь свидетель: и обладать мной ты больше не будешь. Как же ты можешь надеяться удержать меня?

Старик пошел к лестнице. Обернувшись, он бросил через плечо:

— Между нами ничего не изменилось, Адер. Думаешь, я наделил бы тебя силой, которая позволила бы тебе бежать от меня? Я по-прежнему сильнее. Я могу задуть тебя, как свечу. Только я способен умертвить тебя. Помни об этом.

С этими словами лекарь исчез в темноте.

Адер стоял на коленях, весь дрожа. В то мгновение он не знал, верить старику или нет. Вправду ли странная сила наполнила его тело? Юноша устремил взгляд на свое предплечье. Он помнил, что именно в этом месте старик колол его кожу иглой и что-то рисовал чернилами. Может быть, это ему приснилось? Но нет: на коже темнел странный рисунок: два кружка словно бы исполняли некий танец. В сюжете было нечто знакомое, но Адер никак не мог вспомнить, где он мог видеть такое изображение.

Возможно, лекарь был прав: быть может, Адер был попросту глуп, чтобы уразуметь нечто настолько сложное. Но вечная жизнь… нет, в этот момент он меньше всего думал о вечности. Ему было все равно, будет он жить или умрет. Ему хотелось одного: убедить монаха осуществить задуманное. «Если я при этом погибну, — решил Адер, — туда мне и дорога».

Адер нашел монаха в церкви. Тот молился при свечах. Адер остановился перед порогом, гадая, помешает ли ему новое, сверхъестественное состояние войти в священное место. Если он попытается переступить порог, не оттолкнут ли его ангелы, не запретят ли входить в церковь? Адер вдохнул поглубже и перешагнул через дубовый порог без всяких нехороших последствий. По всей видимости, Бог не был властен над тем, в кого превратился ученик лекаря.

Монах увидел Адера, поспешил к нему, взял за руку и увел в темный угол.

— Нельзя, чтобы нас видели вместе, — сказал он. — В чем дело? Ты взволнован.

— Так и есть. Я узнал нечто еще более страшное, чем то, о чем уже рассказывал. Кое-чего я не знал о лекаре вплоть до вчерашней ночи.

«Не играю ли я с огнем?» — подумал Адер. И все же он был убежден, что ему хватит ума наговорить разных ужасов о старике, не подставив себя.

— Он прислужник Сатаны. Что может быть хуже?

— Он… он не человек. Он теперь одно из сатанинских созданий. Он предстал передо мной во всей своей зловещей сущности. Вы — служитель церкви, вы знаете о разном, что не принадлежит к этому миру, — о злобных существах, которых Сатана натравливает на простых смертных ради своих забав и наших мучений. Разве можно представить себе что-то более страшное, брат?

К превеликому облегчению, Адер не увидел недоверия в глазах круглолицего монаха. Клирик побледнел и затаил дыхание от страха. Наверное, припомнил ужасные истории, которые слышал раньше: о загадочных смертях, об исчезнувших детях…

— Он превратился в демона, брат. Вы даже не в силах представить себе, что это такое — находиться рядом с таким кошмарным созданием. От него смердит преисподней. Он наделен силой Люцифера.

Монах поднял руку, призывая Адера к молчанию:

— Демон? Я слыхал о демонах, живущих между людей, и о том, что они принимают разные обличья. Но еще никогда человеку не доводилось столкнуться с демоном лицом к лицу и уцелеть. — Монах вытаращил глаза и отшатнулся от Адера. — А ты здесь, жив и здоров. Что за чудо?

— Он сказал, что пока не готов завладеть мной. Сказал, что я еще нужен ему, как слуга. И Маргарита ему тоже нужна. Он припугнул меня, чтобы я не вздумал бежать. Он сказал, что тогда наказание будет более суровым. Теперь, когда я знаю, что он воистину…

Адер вздрогнул — весьма натурально.

— Дьявол?

— Да. Может быть, он сам дьявол.

— Мы должны немедленно увести тебя и Маргариту из этого дома! Вашим душам грозит погибель, не говоря уже о вашей жизни.

— Мы не можем рисковать, пока не выполним задуманное. Маргарите особо бояться нечего. Я ни разу не видел, чтобы лекарь поднял на нее руку. Что до меня, то он вряд ли сможет причинить мне больше зла, чем уже причинил.

Монах ахнул:

— Сын мой, он может забрать твою жизнь.

— Я стану одним из многих.

— Ты готов рискнуть жизнью, чтобы избавить деревню от этого чудовища?

Адер покраснел, охваченный ненавистью к лекарю:

— С радостью.

Слезы наполнили глаза монаха:

— Что ж, хорошо, сын мой, мы все сделаем, как задумали. Я поговорю с крестьянами — тихо, без шума, не бойся, — и узнаю, на кого из них можно рассчитывать. — Он встал и повел Адера к двери. — Следи за церковью. Когда мы будем готовы действовать, я привяжу к фонарному столбу белое полотнище. До тех пор жди. Наберись терпения и сил.

Прошла неделя, потом другая. Порой Адер гадал, не струсил ли монах, не бежал ли из деревни, побоявшись поссориться с графом. Он исподволь пытался разыскать печать, которую старик ставил на документах в поместье. Но впечатление было такое, будто после церемонии в замке печать исчезла, хотя Адер понимал, что лекарь не станет рисковать и не будет хранить печать слишком далеко от себя. Ему явно было нужно, чтобы она была под рукой. Как-то ночью, когда Маргарита уснула, а старик отправился на ночные похождения, Адер перерыл все ящики, корзины и сундуки, но так и не нашел тяжелую золотую печать на тонком шнурке.

И как раз тогда, когда терпение Адера было на исходе, настала ночь, когда на фонарном столбе около церкви затрепетало белое полотнище.

Монах стоял у входа в аббатство, держа в руке толстую свечу, как оружие. С тех пор, как Адер видел его в последний раз, тот столько пережил, что стал ужасно бледен. Веснушки сошли с его лица. Круглые, как у хомячка, щеки стали впалыми. Глаза, которые во время их первой встречи с Адером были такими ясными и чистыми, затуманились и стали печальными из-за всего, что довелось узнать монаху.

— Я говорил с людьми из деревни. Они нам помогут, — сказал клирик, доверительно сжав руку Адера, и увел его в тень, подальше от входа.

Адер постарался скрыть свою радость:

— Что вы задумали?

— Мы соберемся завтра в полночь и отправимся к башне лекаря.

— Нет-нет, только не в полночь, — возразил Адер, прикоснувшись к руке монаха. — Чтобы застать лекаря врасплох, лучше прийти в полдень. Как всякий злодей, он бодрствует ночью, а днем спит. Будет намного лучше, если вы придете к башне при свете дня.

Монах кивнул, хотя это явно расходилось с его планами:

— Понятно. Но как же графская стража? Ведь при свете дня нас могут увидеть.

— Караульные никогда не являются к башне. Если только не зазвучит сигнал тревоги, вам нечего опасаться стражников.

Это было не совсем так. Несколько раз стражники являлись в башню днем, но только с одной целью: они доставляли старику женщин. Правда, такое происходило редко. Да, прошло уже немало времени с того дня, когда лекарю последний раз привели женщину, а стало быть, риск возрастал, но все же… Адер решил, что рискнуть стоит, и о том, что караульные все же могут явиться в башню, монаху говорить не стал. Вдруг бы он испугался и раздумал?

— Да, да…

Монах рассеянно кивнул.

«Он ускользает от меня», — подумал Адер.

— И что вы собираетесь сделать со стариком, когда схватите его?

Монах вздрогнул и испуганно проговорил:

— Не мне решать судьбу человека…

— Да, святой отец, вы должны действовать от имени Бога. Вспомните, что Господь говорит о ведьмах и колдунах: им не должно позволять жить.

Он так крепко сжал руку монаха, словно хотел передать ему отвагу.

Клирик долго молчал, потом опустил глаза:

— Толпа… Я не могу ручаться за толпу. В конце концов, старого лекаря тут так сильно ненавидят…

Его голос был полон решимости.

— Это верно. — Адер согласно кивнул и немного расслабился. — Вы не можете быть в ответе за то, что случится. Это Божья воля.

Он с трудом сдержал злорадный смех. Ненавистный старик наконец получит по заслугам! Ему бы в одиночку ни за что с ним не совладать — притом что на его стороне дьявол, но от половины всех крестьян, проживавших в деревне, старик вряд ли сумеет защититься.

— Мне потребуется еще один день, чтобы сообщить людям о перемене времени. Скажу им, что к башне мы пойдем днем, — сказал монах.

Адер кивнул:

— Значит, послезавтра, в полдень.

Монах судорожно вздохнул и перекрестился.

Один день. У Адера остался один день на поиски печати. Иначе ее могли найти и прикарманить крестьяне. Он вернулся в башню, сражаясь с паникой. Где же могла лежать печать? Адер осмотрел все полки, все ящики, всю одежду лекаря. Он даже перебрал все, что лежало в сундуках, чтобы убедиться, что печать не спрятана в складках ткани. Неудачи только усугубляли отчаяние Адера. Он видел, что его планам не суждено сбыться. Он никогда не уйдет от лекаря, никогда не будет жить в уединенном замке, никогда не увидит ни родных, ни своей возлюбленной Катарины. «Тогда бы мне лучше умереть», — с тоской думал он. Его отчаяние было столь велико, что он был готов просить старика прикончить его из жалости и попросил бы, не будь его ненависть к лекарю столь горяча.

Когда Адер возвратился после тайной встречи с монахом, старик сидел за столом. Увидев своего слугу, он поднял голову.

— Мне бы завтра в деревню сходить, корма для лошадей купить, — сказал Адер старику, и стоило ему произнести эти слова, у него мелькнула еще одна мысль.

Старик забарабанил пальцами по столу:

— С этим придется денек повременить. Я изготовлю мазь, которую ты сможешь взять с собой и обменять у квартирмейстера в крепости на овес…

— Прошу прощения, но из-за моего небрежения запасы овса совсем иссякли. Лошади уже несколько дней без зерна, а травы уже совсем мало, им не хватает. Ждать никак нельзя. С вашего дозволения, я бы купил совсем немножко овса, чтобы лошадям на неделю хватило, а уж к квартирмейстеру я на следующей неделе схожу, когда вы успеете мазь изготовить.

Адер затаил дыхание. Он с замиранием сердца ждал ответа. Если старик ему откажет, придется как можно скорее придумывать новый план, чтобы вызнать, где лекарь хранит деньги и ценные вещи. Старик неодобрительно покачал головой, встал и спустился по лестнице в подпол. Адер за ним не пошел. Он стоял и слушал, навострив уши, словно охотничий пес, ловя каждый звук. Пол между этажами был сложен из толстых досок, но все же Адеру удалось расслышать, как старик копает землю, а потом передвигает что-то тяжелое. Звякнули монеты, а потом что-то большое снова сдвинулось с места. Наконец старик поднялся наверх и бросил на стол маленький замшевый мешочек с монетками.

— На неделю хватит. Только смотри, чтобы тебя не облапошили, — проворчал он.

Чуть позже старик удалился на ночную прогулку. Адер проворно спустился в подпол. Грязный пол выглядел как обычно, и только после самого тщательного осмотра Адер нашел то место, где старик рыл землю. У стены, в сыром, покрытом плесенью месте. С одного из камней старик соскреб грязь. Адер опустился на колени, ухватился за края камня кончиками пальцев и вытащил его из стены. Затем из небольшого углубления он вынул увесистый сверток и, развернув его, обнаружил туго набитый мешок с деньгами и печать — ключ от царства своих мечтаний. Она была завернута в кусок бархата.

Адер забрал деньги и печать и затолкал камень на место. Его щеки пылали от радости. Он так радовался тому, что нашел печать, что одержал хотя бы эту победу над своим угнетателем, который подвергал его таким унизительным мучениям.

Адер думал о том, что его отца стоило бы убить. Нельзя было позволять ему избивать мать, братьев и сестер. Нельзя было позволять отцу продать его в рабство. Надо было раз за разом пытаться бежать от лекаря и не сдаваться. А еще надо было убить мерзкого графа. Он заслуживал смерти как враг венгерского народа и как приятель того, кто был в союзе с Сатаной.

Он должен был бы помочь бежать Маргарите. Он мог бы отвести ее в какую-нибудь хорошую семью или в монастырь, где бы о ней позаботились.

На взгляд Адера, то, что он сделал, нельзя было назвать воровством. Лекарь был попросту должен отдать ему свое поместье. Не хотел отдать сам — значит он умрет.

В назначенный день Адер зорко наблюдал за солнцем. Так ястреб следил бы за полевой мышью. Монах и возглавляемые им крестьяне должны были явиться через час-другой. Вопрос был в том, стоит ли ему оставаться здесь и свидетельствовать о преступлениях лекаря.

Это было большим искушением — увидеть, как крестьяне вытаскивают старика из грязного подпола на свет солнца, как лицо его мучителя корчится от страха и изумления, услышать его вопли, когда его будут колотить дубинками и кромсать на куски серпами. Адер представлял, как он будет подстрекать крестьян, чтобы те обыскали башню, вытряхнули из сундуков дорогие наряды, разбили все склянки и банки, растоптали драгоценные химикаты, а потом сожгли ненавистную башню.

Печать была в руках Адера, но все равно он не мог ускакать в поместье лекаря, не зная наверняка, что со стариком покончено, что он за ним не погонится. Была все же одна веская причина исчезнуть до появления толпы: а вдруг старику удастся каким-то образом избежать гибели? Вдруг крестьяне испугаются? Вдруг старик все же наделил и себя бессмертием (он ведь так и не сказал об этом напрямую)? Тогда Адер, если бы он остался, тоже мог бы подвергнуться нападению. Если бы старик узнал о его договоре с монахом, юноша потом не смог бы отвертеться. Так что было бы лучше оставить лекаря в сомнениях.

Адер подошел к Маргарите. Та сидела над ведром с водой и чистила картошку. Он взял из ее руки картофелину и повел ее к двери. Маргарита, честная душа, заупрямилась, но Адер все же вывел ее из башни. Затем он оседлал стареющего жеребца, принадлежавшего лекарю. Он решил отвезти Маргариту в ближайший город, чтобы ей не пришлось присутствовать при казни старика.

К тому времени, когда Адер двигался обратно к башне, солнце уже клонилось к закату. Он не спешил. Он ехал по незнакомым тропам шагом, не натягивая поводьев. У него не было никакого желания наткнуться на толпу крестьян, обуреваемых чувством победы и неостывшей жаждой крови.

Адер заметил на горизонте столб черного дыма, но к тому моменту, когда он подъехал ближе, дым успел развеяться, остался только запах гари. Адер поторопил коня и вскоре выехал на знакомую полянку перед башней.

Дверь слетела с петель, земля вокруг обуглилась. Столбики и перекладины, из которых был построен загон, валялись на земле. Второй лошади на месте не было. Адер соскользнул со спины старого тяжеловоза и осторожно приблизился к дверному проему — черному и зловещему, как глазница черепа.

Стены внутри башни были покрыты потеками сажи. Казалось, какой-то жуткий великан скреб камни когтями, пытаясь вырваться наружу. Все было разбито и разбросано, как и ожидал Адер: осколки стекла, черепки, перевернутые котлы, кастрюли и ведра. Рабочий стол лекаря был разрублен топором на куски. Исчезли все алхимические рецепты вместе с останками лекаря. Если только… У Адера кровь похолодела в жилах при мысли о том, что крестьянам, возможно, все же не хватило смелости. Он начал рыться в осколках, переворачивать мебель, перебирать валявшуюся на полу одежду. Но он не нашел никаких останков старика — даже оторванного уха. Однако что-то непременно должно было остаться — обломок кости, обуглившийся череп — если, конечно, расправа крестьян над стариком удалась.

Адеру в голову полезли другие, более страшные мысли: не мог ли старик бежать в лес или спрятаться где-то внутри башни. В конце концов, за одним камнем в стене имелась небольшая ниша, так, может быть, существовала и потайная комната? А может быть, старик куда-то перенесся с помощью заклинания? Или за своего верного приспешника вступился покровитель, повелитель темных сил?

От страха у Адера ком встал в горле. Он сбежал по лестнице в подземелье. Здесь все выглядело еще ужаснее, чем наверху. В воздухе висел густой черный дым — видимо, очаг поджога был здесь. В комнате ничего не осталось, кроме горстки пепла на том месте, где стояла кровать графского лекаря.

Но Адер учуял за запахом дыма запах смерти. Он подошел к холмику пепла, присел на корточки и стал перебирать пепел кончиками пальцев. Он нашел кусочки костей и обломки суставов — еще горячие на ощупь. И наконец обнаружил большую часть черепа с клочком кожи и пучком длинных седых волос.

Адер встал и отряхнул сажу с ладоней. Без особой спешки он покинул башню. Обернувшись, последний раз обвел взглядом место, где прошли пять лет его мучений. Жаль, что каменные стены не сгорели. Он не взял ничего, кроме того, во что был одет, печати и мешочка с монетами. Наконец он вышел из зияющего дверного проема, сел верхом на старого жеребца и поскакал на восток, в Румынию.

Адер смог прожить в поместье лекаря немало лет, хотя владение и не перешло к нему напрямую, как он надеялся. Когда юноша явился в замок один, без лекаря, он сразу пошел к управляющему и сообщил ему, что старик умер. Адер объяснил Лакту, что жену и сына старик придумал, чтобы скрыть истинную причину своего холостяцкого образа жизни. А причина была в его наклонностях. Не имея наследника, старик оставил поместье своему верному слуге и помощнику. В доказательство Адер продемонстрировал управляющему печать.

Сомнения управляющего были написаны у него на лице. Он сказал, что о правах на наследование следует заявить князю. Но если заявляющий о таковых правах кровным наследником не является, судьбу собственности решает князь. Прошло несколько лет, прежде чем тот принял решение не в пользу Адера. Ему было позволено жить в поместье и сохранять фамильный титул, но собственником земель стал князь.

Настал день, когда Адер больше не мог жить в замке. Лакту и вся прислуга успели состариться, а Адер оставался в точности таким же, каким приехал без старика. В общем, чтобы не вызывать подозрений, ему разумнее было на какое-то время удалиться и где-то затаиться, а потом, через пару десятков лет, вернуться с золотой печатью и выдать себя за своего собственного сына.

Он решил отправиться в Венгрию, куда его влекло сердце, и попытаться разыскать какие-то следы своей родни. Адеру нестерпимо хотелось увидеть всех их — но не отца, конечно. Только лекаря он ненавидел сильнее собственного отца. Его мать наверняка состарилась и жила со старшим сыном, Пету. Остальные братья и сестры повзрослели и, скорее всего, обзавелись семьями. Адеру не терпелось повидаться с ними и узнать, как сложилась их судьба.

Два года Адер искал свою семью. Он начал с тех земель, откуда старик забрал его, а потом искал следы родных повсюду. Наконец, когда наступила вторая зима его трудных поисков, он въехал в деревню на берегу озера Балатон и стал искать людей, которые были бы похожи на него внешне.

Наконец он поравнялся с домишками на окраине деревни, и у него возникло странное чувство — словно совсем рядом находится кто-то близкий, родной. Адер спешился, в темноте подкрался к домам и стал заглядывать в окна. Всматриваясь в щелку между ставен, при свете свечи он разглядел несколько знакомых лиц.

Они, конечно, сильно изменились. Кто-то растолстел, кто-то увял, чье-то лицо покрылось морщинами, но все же он узнал эти лица. Его братья сидели у очага, пили вино, играли на скрипке и тамбуре. С ними были незнакомые Адеру женщины — наверное, жены. Но матери нигде не было видно. Наконец его взгляд упал на Раду. Тот был высоченный, широкоплечий, с могучей грудью… Как же Адеру хотелось распахнуть настежь дверь, вбежать в дом, крепко обнять Раду и возблагодарить Бога за то, что его брат жив, что он избежал всех пыток и страданий, которые выпали на долю Адера. И тут он вдруг осознал, что Раду, его младший братишка, выглядит старше его, да и не только Раду — все его братья. А потом Адер увидел, как к Раду подошла женщина и улыбнулась. Тот положил руку ей на плечо и притянул к себе. Это была Катарина — она стала зрелой женщиной, настоящей красавицей, и они с Раду любили друг друга. А Раду был так похож на Адера. Только выглядел старше.

Стоя на холоде, в темноте, Адер все еще горел желанием увидеться с родными, обнять их, поговорить по душам, сказать им о том, что он не погиб от рук злобного старика. Но вдруг ужасная мысль мелькнула у него. Он понял, что видит своих близких в последний раз. Как бы он смог растолковать им, что с ним произошло и что ему еще предстояло? Как бы он объяснил, почему никогда не состарится? Как бы сказал, что он теперь не такой же простой смертный, как они, что превратился в нечто такое, чего и сам не в силах был понять?

Адер подошел к дверям, вытащил из кармана мешочек с монетами и положил у порога. Денег там было достаточно, чтобы его родные перестали скитаться. Пройдет время — и они возблагодарят Господа за милосердие и щедрость. А Адер тогда уже будет в нескольких днях пути на север. Он затеряется в толпе больших городов — Буды и Сегеда, и станет учиться смиряться со своей судьбой.

К концу рассказа я отодвинулась от Адера. Наркотический дурман развеялся. Я не знала, бояться его или восторгаться им.

— Зачем ты рассказал мне эту историю? — спросила я, вздрогнув от его прикосновения.

— Считай, что это предупреждение, — загадочно ответил он.

Глава 25

Граница штата Мэн

Наши дни

Люк сворачивает с шоссе на ухабистую грунтовую дорогу и медленно ведет универсал по колдобинам. Добравшись до поворота, он останавливает машину чуть поодаль от подъездной дороги, но двигатель оставляет включенным. За облетевшими деревьями прекрасно виден пропускной пункт на канадско-американской границе. Очень похоже на собранную из деталей детского конструктора композицию: множество будочек и платформ, занятых грузовыми и легковыми машинами. Над ними — синеватое облако выхлопных газов.

— Вот куда мы направляемся, — говорит Люк, указывая за ветровое стекло.

— Серьезный объект, — говорит Ланни. — Я думала, мы проедем через какой-нибудь заброшенный пограничный пункт — два охранника и бладхаунд. Ну, посветят в машину фонариком, и все.

— Вы уверены, что хотите пройти через все это? Есть и другие способы попасть в Канаду.

Люк говорит это, хотя и не уверен, что ему стоит еще больше подстрекать Ланни к нарушению закона.

Ланни смотрит на Люка таким взглядом, который проникает ему прямо в сердце. Так ребенок посмотрел бы на отца в поисках сочувствия и помощи.

— Ну нет, вы меня уже так далеко увезли. Перевезите меня через границу. Я вам доверяю.

Они едут к пропускному пункту. Нервы у Люка начинают сдавать. Автомобилей не так уж много, бывает и больше, но все же придется не меньше часа просидеть в машине. Такая перспектива не радует. Полиция уже могла объявить их в розыск. Беглая, подозреваемая в убийстве, и врач, который помог ей бежать… Люк чуть было не съезжает с полосы, но вовремя спохватывается. Его руки, сжимающие руль, дрожат.

Ланни тревожно смотрит на него:

— С вами все нормально?

— Так долго… — бормочет Люк. Его лоб покрывается испариной, хотя снаружи морозный зимний день.

— Ничего страшного, — ласково произносит Ланни.

Неожиданно около будки, расположенной в конце соседнего ряда, зажигается зеленый свет. Люк круто поворачивает руль и жмет на газ. Он подрезает машины, мирно едущие вперед. Женщина-водитель крутит пальцем у виска, но Люку все равно. Он резко тормозит перед сотрудником пограничной службы.

— Торопимся? — ворчит пограничник, скрывая интерес за невозмутимостью, и протягивает руку за документами. — Обычно мы берем следующего по очереди, когда открываем новую полосу.

— Простите, — бормочет Люк. — Я не знал…

— В следующий раз знайте, договорились? — дружелюбно произносит пограничник, не глядя на Люка. Он изучает его водительские права и паспорт Ланни. Пограничник — мужчина средних лет, в темно-синей форме. По карманам его пухлого жилета рассованы рация, ручки и еще куча всяких разностей. В руках он держит клипборд и электронное устройство — похоже, это какой-то сканер. Его напарница, молодая женщина, обходит машину по периметру, держа в руке длинный шест с зеркальцем на конце. Видимо, проверяет, не прикреплена ли к днищу универсала бомба. Люк наблюдает за женщиной, глядя в боковое зеркало. У него снова разыгрываются нервы.

И тут у него мелькает мысль: если у него спросят техпаспорт, быть беде. Машина зарегистрирована не на его имя. «Это не ваша машина?» — спросит пограничник.

«Люди каждый день одалживают друг у друга машины, — пытается успокоить себя Люк. — Нет тут никакого криминала».

«Придется прогнать через базу данных, чтобы убедиться, что машина не угнана…»

«Не проси показать техпаспорт, не проси показать техпаспорт!» — мысленно твердит Люк. Он словно бы направляет эту мантру на пограничника, прогоняет от него мысль о техпаспорте. Если фамилия и имя Люка каким-то образом фигурируют в базе данных — типа «разыскивается для допроса», тогда с мыслью о побеге можно попрощаться. Люку не по себе. Ведь у него никогда, ни разу в жизни не было неприятностей с законом — даже в детстве. Он совершенно не умеет обманывать никаких чиновников. Он боится покраснеть, вспотеть, выказать излишнее волнение, и…

— Так вы врач? — спрашивает стоящий около машины пограничник.

Люк едва заметно вздрагивает:

— Да. Хирург.

«Глупость какая, — ругает он сам себя. — Ему все равно, какая у тебя специализация». Неизвестно почему в нем вспыхивает тщеславие медика. Так потребовал бы к себе внимания уставший капризный ребенок.

— Зачем направляетесь в Канаду?

Люк не успевает ответить. Через него к окошку тянется Ланни, чтобы ее увидел пограничник:

— На самом деле он оказывает мне услугу. Я у него гостила, и мне пора перекочевать к другим родственникам. Я могла бы на автобусе поехать, но он решил меня сам отвезти. Я отказывалась, но он уговорил. Я еду к двоюродному брату.

— О? И где же обитает ваш двоюродный брат? — интересуется пограничник.

— В Лак-Бене, — небрежно отвечает Ланни. — Точнее, он нас встретит в Лак-Бене, а живет он ближе к Квебеку.

Она знает название ближайшего городка. Это потрясает Люка. Просто чудо какое-то. Он немного расслабляется.

Пограничник входит в будку. Через исцарапанное оргстекло Люк видит его. Пограничник склоняется к терминалу. Можно не сомневаться, просматривает базу данных. Люк не отрывает глаз от будки. Он заставляет себя смотреть на пограничника, борясь с искушением надавить на педаль газа. На его пути нет ничего, что его остановило бы — ни полосатого шлагбаума, ни зубчатой полосы под колесами, готовой проткнуть шины.

Внезапно пограничник возникает около окошка и протягивает Люку паспорт и водительские права.

— Поезжайте… и приятного вам пребывания в Канаде, — говорит он и жестом велит им проезжать, после чего подзывает к себе следующего по очереди.

Люк не дышит до тех пор, пока пункт пересечения границы не исчезает в зеркальце заднего вида.

— Чего вы так испугались? — смеется Ланни, оглядываясь через плечо. — Мы же не террористы, мы не перевозим через границу никаких там контрабандных сигарет. Мы просто милые американские граждане, едущие в Канаду пообедать.

— Вот уж ничего подобного, — бормочет Люк, но тоже облегченно смеется. — Простите. Я ко всем этим шпионским штучкам не привык.

— Это вы меня извините. Я не хотела смеяться. Да, я понимаю, что вы в таких делах не мастак. Но справились отлично.

Она сжимает руку Люка.

Они останавливаются в мотеле на окраине городка Лак-Бен. Местечко совсем непримечательное, ничего особенного. Люк ждет в машине, а Ланни отправляется в офис. Он видит, как она болтает с пожилым джентльменом за стойкой. Тот не торопится, ему явно приятно поговорить с красивой молодой женщиной — как знать, может быть, сегодня такого шанса больше не будет. Ланни возвращается в машину, и они едут к номеру, окна которого выходят на лесополосу и дальний край ближайшей бейсбольной площадки. Их машина — единственная на автостоянке.

Войдя в номер, Ланни развивает бурную деятельность. Она распаковывает чемодан, заходит в ванную комнату, жалуется на качество полотенец. Люк садится на кровать. Он вдруг ощущает страшную усталость, ему срочно нужно прилечь. Он ложится поверх полиэстерового покрывала и смотрит в потолок. У него все плывет перед глазами. Он словно бы кружится на карусели.

— В чем дело?

Ланни садится рядом с ним на краешек кровати и трогает его лоб.

— Устал, наверное. После ночной смены я обычно приезжаю домой и сразу ложусь спать.

— Ну так поспите.

Ланни снимает с Люка туфли, не развязывая шнурки.

— Нет, мне надо вернуться. Мы всего в получасе езды от границы, — возражает Люк, но он не в силах пошевелиться. — Я должен вернуть машину…

— Глупости. К тому же это только вызовет подозрения на пропускном пункте, если вы мгновенно развернетесь и полетите домой.

Она укрывает Люка одеялом, роется в чемодане и вытаскивает герметичный пакет, набитый самыми роскошными соцветиями конопли, какие Люк когда-либо видел. За пару минут сворачивает толстую самокрутку, раскуривает ее и делает долгую, жадную затяжку. Зажмуривается, выдыхает дым и довольно расслабляется. Люк думает о том, как было бы хорошо всегда видеть такое выражение лица у этой женщины.

Ланни протягивает ему самокрутку. После секундной растерянности Люк берет ее, подносит к губам, втягивает дым в легкие и задерживает дыхание. Он чувствует, как наркотик распространяется по лобным долям мозга, как притупляется слух. Господи Иисусе, какая мощная трава!

Он кашляет и возвращает косячок Ланни:

— Давно я себе такого не позволял. Откуда у вас эта дурь?

— Купила. В Сент-Эндрю.

Ее ответ пугает и удивляет Люка. Оказывается, прямо у него под носом существуют неведомые миры. Хорошо, что он ничего не знал про марихуану, когда они пересекали границу. Тогда бы он еще сильнее психовал.

— И часто вы себе это позволяете? — спрашивает Люк, кивком указывая на косячок.

— Я бы без нее не выжила. Вы просто не представляете, сколько воспоминаний у меня в голове. Жизнь за жизнью… и столько всего, о чем сожалеешь… и столько всего, что сделали другие люди… Всякое такое, от чего никак не уйдешь… без этого. — Она опускает глаза и смотрит на сигарету в своей руке. — Бывают времена, когда мне хочется отключиться… лет эдак на десять. Заснуть, чтобы все прекратилось. Но дурные воспоминания стереть невозможно. Не так трудно совершать дурные поступки. Гораздо труднее жить с тем, что ты натворил.

— Вроде того мужчины в морге…

Ланни прижимает палец к губам Люка, чтобы он больше не говорил ни слова. «Еще будет время поговорить об этом, — думает Люк. — На самом деле, у нее впереди бездна времени, чтобы понять то непоправимое, что она сотворила со своей единственной любовью. Эта мысль будет звучать в ее голове каждую минуту каждого дня. На всем свете не хватит травы, чтобы заглушить эту мысль. Ад на земле».

В сравнении с этим его проступки кажутся мизерными. Однако он протягивает руку за косяком.

— Я поеду обратно, — говорит он так, словно обязан убедить в этом Ланни. — Вот только вздремну немного и поеду. Мне обязательно надо вернуться… у меня там столько дел… Машина Питера…

— Конечно, — кивает Ланни.

Когда Люк просыпается, в номере мотеля сумрачно. Солнце садится, но свет не горит. Люк лежит неподвижно, не шевелится и пытается собраться с мыслями. Сначала голова у него будто ватная. Он никак не может вспомнить, где находится и почему все здесь ему незнакомо. Ему жарко под одеялом, он вспотел. Он чувствует себя так, словно его похитили, увезли куда-то с повязкой на глазах, вывели из машины и втолкнули в номер мотеля. Он понятия не имел, где находится.

Мало-помалу его зрение проясняется. За столом на одном из грубых деревянных стульев сидит Ланни и смотрит в окно. Она абсолютно неподвижна.

— Эй, — произносит Люк, чтобы дать ей понять, что он проснулся.

Она оборачивается, едва заметно улыбаясь.

— Вам лучше? Сейчас принесу вам воды. — Она встает со стула и торопливо проходит к кухонному блоку. — Вода только водопроводная. Я налила немного и поставила в холодильник, чтобы остыла.

— Долго я проспал?

Люк тянется за стаканом. Стакан приятно холодит ладонь. Люку хочется прижать его ко лбу. Лоб у него пылает.

— Четыре часа. Или пять.

— О господи. Мне лучше как можно скорее трогаться. Меня будут искать, если уже не ищут.

Он отбрасывает одеяло и садится на край кровати.

— Куда торопиться? Вы сказали, что дома вас никто не ждет, — говорит Ланни. — Кроме того, вы неважно выглядите. Видимо, травка для вас оказалась слишком крепкой. Возможно, вам стоит еще немного полежать.

Ланни снимает свой ноутбук с обшарпанного комода и подходит к кровати:

— Пока вы спали, я загрузила снимки с фотоаппарата. Подумала, что вам захочется посмотреть на него. То есть вы его видели, вы видели его труп, но все равно вам, наверное, интересно…

Слушая Ланни, Люк морщится. Ему неприятно, что она напоминает ему о мертвом теле в морге, о связи этого человека с Ланни, но все же он берет у нее ноутбук. В сумраке фотографии кажутся особенно яркими. Да, это тот самый мужчина, тело которого он видел в морге, но на снимках он совсем другой. Живой, прекрасный, невредимый. Его глаза, его лицо наэлектризованы, полны жизни.

И он так красив, что Люка охватывает странная печаль. Первый снимок, по всей видимости, сделан в машине. Стекло в дверце опущено. Длинные волосы Джонатана развеваются на ветру. В уголках его глаз залегли смешливые морщинки. Он улыбается женщине, которая его фотографирует. Наверное, Ланни сказала ему что-то смешное. На следующем снимке он лежит в кровати — наверное, это кровать в номере мотеля Данрэтти. Его волосы разметались по белой подушке, глаза закрыты, длинные ресницы лежат на нижних веках, на скулах розовеет чудесный румянец. Над краем кремово-белой простыни видна шея и чуть выступающая ключица.

Проходит минута. Люк просматривает снимок за снимком и постепенно понимает, что дело не только в красоте черт лица этого мужчины. Что-то удивительное кроется в выражении его лица, в том, как сочетается радость в его глазах с улыбкой на его губах. Он счастлив быть рядом с той, что держит фотоаппарат и делает снимки.

У Люка ком подступает к горлу. Он резко подвигает ноутбук к Ланни. Он больше не хочет смотреть.

— Я понимаю, — кивает она. У нее тоже перехватило дыхание, она вот-вот расплачется. — Мне нестерпимо думать о том, что его нет, что он ушел навсегда. Его отсутствие — словно дыра у меня в груди. То чувство, которое я носила в себе двести лет, отнято у меня, вырвано с корнями. Не знаю, как буду жить дальше. Вот почему я прошу вас… пожалуйста, побудьте со мной еще немного. Я не могу оставаться одна. Я с ума сойду.

Она ставит ноутбук на пол и тянется к руке Люка. Ее рука такая маленькая и теплая. Ладонь влажная, но Люк не может понять, у него или у нее.

— Я просто не знаю, как вас благодарить за то, что вы сделали для меня, — говорит Ланни, глядя на него пронзительным взглядом, который проникает внутрь Люка, и ему кажется, что она видит его насквозь. — Я… Мне никогда… Я хочу сказать, что никто никогда не был так добр ко мне. Никто так не рисковал ради меня.

Неожиданно ее губы прикасаются к его губам. Люк закрывает глаза. Он целиком отдается мягкой влажности ее губ. Он падает на кровать, увлекая за собой почти невесомую Ланни. Его сердце рвется надвое. Он в ужасе от того, что делает, но именно этого ему хотелось с самого первого мгновения, как только он ее увидел. Он не вернется в Сент-Эндрю — по крайней мере, не сразу. Он последует за ней. Как он может уйти? Он так нужен ей. У него такое чувство, что в его грудь вонзился крюк, но ему не больно. Он легко, без напряжения идет за Ланни. Он не может сопротивляться. Он прыгает со скалы в черную воду, не видя, что ждет его в глубине, но знает, что ничто на свете не остановит его.

Глава 26

Бостон

1817 год

Выслушав историю Адера, я, охваченная страхом и жалостью к себе, удалилась в свою комнату, улеглась в постель и подтянула колени к груди. Я боялась вспоминать о том, что рассказал мне Адер, и пыталась отогнать от себя воспоминания.

В дверь постучал Алехандро. Я промолчала. Он приоткрыл дверь и внес поднос с чаем и бисквитами. Алехандро зажег несколько свечей и сказал:

— Нельзя сидеть в темноте, Ланор, это так тоскливо.

Затем он поставил рядом со мной чашку на блюдце, но мне было не до его любезностей. Я сделала вид, будто смотрю за окно, на тихую бостонскую улочку, но на самом деле я ничего не видела. Я была по-прежнему ослеплена гневом и отчаянием.

— О, моя милая, не надо так грустить. Я знаю, это пугает. Я ужасно испугался, когда это случилось со мной, потому что это было… неведомое. Тайна. Глубокий, темный провал.

— Скажи мне, Алех, что мы такое? — спросила я, прижав к груди подушку.

— Ты — это ты, Ланор. Ты не имеешь никакого отношения к колдовскому миру. Ты не можешь проходить сквозь стены, как призрак, не можешь навещать Господа в раю. Мы спим, едим и пьем, мы проводим дни, как все обычные люди. Единственное различие в том, что обычный человек время от времени гадает, какой же день станет для него последним, а наши с тобой дни никогда не будут сочтены. Мы живем и живем, видя все происходящее вокруг нас. — Эти слова Алехандро произнес бесстрастно, словно бесконечное течение дней отняло у него все чувства. — Когда Адер объяснил, что он сделал со мной, мне захотелось покончить с жизнью. Мне хотелось бежать от ужасной неизвестности, даже если это означало самоубийство. Но именно убить себя я и не мог. А ты, помимо всего прочего, потеряла ребенка… Это так страшно, что нет слов. Бедняжка Ланор. Но, знаешь, твоя печаль пройдет, — продолжал Алехандро. Я слушала его певучий английский, все еще приправленный испанским акцентом. Он сделал глоток чая и посмотрел на меня сквозь пар, поднимающийся над чашкой. — С каждым днем прошлое будет уходить все дальше и дальше, а жизнь рядом с Адером будет становиться все более привычной. Ты станешь членом нашей семьи. Потом, в какой-то день, ты вспомнишь что-то из другой жизни — брата или сестру, какой-то праздник, дом, в котором ты жила, любимую игрушку, — и поймешь, что больше не оплакиваешь свои потери. Это будет что-то такое, что случилось с тобой давным-давно и уже тебе не принадлежит. Вот тогда ты поймешь, что превращение совершилось.

Я посмотрела на него через плечо:

— А сколько времени пройдет, прежде чем уйдет боль?

Алехандро тонкими щипчиками взял из сахарницы кусок сахара и положил в чашку:

— Все зависит от того, насколько ты сентиментальна. Я, к примеру, ужасно мягкосердечен. Я любил свою семью и после превращения долго тосковал по родне. А вот Донателло, возможно, никогда не оглядывался назад. В своем прошлом он ничего драгоценного не оставил. Родители бросили его, когда он был еще маленьким — из-за того, что у него была связь со взрослым мужчиной. — Последние слова Алехандро произнес шепотом, хотя в этом доме все до единого были содомитами, если не хуже. — Его жизнь была полна лишений и неуверенности. Поношения, голод, тюрьма… Нет, вряд ли он о чем-то сожалеет.

— А я не думаю, что моя боль когда-нибудь утихнет. Мой ребенок погиб! Я хочу вернуть мое дитя. Я хочу, чтобы мне вернули мою жизнь.

— Ребёнка тебе не вернуть, это невозможно, ты должна это понять, — мягко проговорил Алехандро, потянулся ко мне и погладил мою руку. — Но скажи мне, дорогая, зачем тебе твоя прежняя жизнь? Судя по тому, что ты мне рассказывала, тебе не к кому и не к чему возвращаться. Твои родные вышвырнули тебя из дома, они бросили тебя в такое время, когда тебе так нужна была их забота. Я не вижу ничего такого, о чем тебе стоило бы сожалеть. — Алехандро пристально смотрел на меня своими темными, добрыми глазами. Он словно пытался заставить мое сердце откликнуться. — В пору бед нам часто хочется вернуться к чему-то знакомому. Но это пройдет.

— Но… есть кое-кто… — пробормотала я.

Алехандро наклонился ближе. Он был готов выслушать мое признание.

— Друг. Я тоскую по одному особенному другу.

Алехандро и вправду был доброй душой, он любил ностальгические воспоминания. Он зажмурился, словно кот в солнечный день на подоконнике, предвкушая мой рассказ.

— По людям всегда тоскуешь сильнее всего, — сказал он. — Расскажи мне об этом друге.

С тех пор, как я покинула Сент-Эндрю, я всеми силами старалась не думать о Джонатане. Правда, совсем не думать о нем было выше моих сил, поэтому я давала себе маленькие послабления — несколько минут перед сном. Тогда я вспоминала о его горячей щеке, прикасающейся к моей, и то, как у меня бежали по спине мурашки, когда он обвивал руками мою талию, затянутую в корсет, и я полностью принадлежала ему. Мне трудно было сдерживать чувства даже тогда, когда Джонатан был всего лишь призраком в потайных уголках памяти, а рассказывать о нем было очень больно.

— Не могу, — покачала я головой. — Я слишком сильно тоскую по нему.

Алехандро откинулся на спинку стула:

— Этот друг для тебя — все на свете, да? Любовь всей жизни. Он был отцом твоего ребенка.

— Да, — ответила я. — Любовь всей моей жизни. — Алехандро ждал продолжения. Его молчание стало чем-то вроде натянутого шпагата между нами. Я продолжала: — Его зовут Джонатан. Я была влюблена в него с детства. Большинство людей считали, что он для меня слишком хорош. Его семейство — хозяева города, в котором я жила. Не сказать, чтобы они были баснословно богаты, но там все зависят от этой семьи. Ну, и к тому же он невероятный красавец, — сказала я и залилась краской. — Наверное, ты считаешь меня дурочкой…

— Вовсе нет! — дружелюбно возразил Алехандро. — Перед красотой все бессильны. Но по правде, Ланор, насколько красив может быть мужчина? Ну, взять хотя бы Донателло. Он настолько хорош собой, что вдохновлял одного из величайших художников Италии. Твой возлюбленный красивее Донателло?

— Если бы ты увидел Джонатана, ты бы меня понял. В сравнении с ним Донат выглядит троллем.

Алехандро изумленно причмокнул языком. Мы с ним недолюбливали Донателло. В своем тщеславии он был почти невыносим.

— Смотри, чтобы Донат этого не услышал!.. Ну, допустим. А как насчет Адера? Разве он не красив? Ты у кого-нибудь видела такие глаза? Как у волка…

— Адер не лишен привлекательности, — сказала я, а сама подумала: «Привлекательность у него звериная». — И все же — никакого сравнения, Алех. Поверь мне. Но… это уже неважно. Я больше никогда его не увижу.

Алехандро погладил мою руку:

— Не говори так. Ты этого не знаешь. Может быть, вы еще встретитесь.

— Я не могу представить себе возвращение домой — теперь. Разве все не так, как рассказал Адер о себе? Как я смогу все объяснить родным? — с грустью спросила я.

— Есть способы… Нет, жить вместе с ними ты не сможешь, это исключено. Но короткий визит… если ты приедешь ненадолго…

Он задумчиво покусывал нижнюю губу.

— Не тешь меня надеждой. Это слишком жестоко. — Слезы заволокли мои глаза. — Пожалуйста, Алехандро. Мне нужно отдохнуть. У меня ужасно болит голова.

Алехандро быстро коснулся моего лба кончиками пальцев:

— Жара нет… Скажи мне, эта головная боль… она вроде постоянного покалывания в затылке? Даже не в голове, а как бы в сознании?

Я кивнула.

— Да? Что ж, дорогая моя, лучше тебе постараться к этому привыкнуть. Это не головная боль. Это часть дара. Теперь ты связана с Адером.

— Связана с Адером? — повторила я.

— Между вами теперь существует связь, и это ощущение о ней напоминает. — Алехандро заговорщицки наклонился ко мне: — Помнишь, я сказал тебе, что ты изменилась только в одном и что ничего колдовского тут нет? Ну, в общем, малая толика магии все-таки есть. Порой мне кажется, что мы похожи на зверей, понимаешь? Ты и сама уже, наверное, заметила, что все вокруг видится ярче, что ты слышишь тишайшие шорохи и очень резко ощущаешь запахи. Это тоже часть дара: превращение делает нас лучше. Мы становимся совершеннее. Ты услышишь голос издалека и поймешь, кто идет к тебе в гости. Ты учуешь запах сургуча и поймешь, что у человека под одеждой спрятано письмо. Со временем ты перестанешь обращать внимание на эти сверхспособности, а другие будут считать, что ты способна читать чужие мысли, что ты колдунья!

Есть еще одно, о чем тебе следует узнать: ты больше не будешь чувствовать боль. Думаю, это как-то связано с бессмертием. Ты не будешь резко ощущать голод и жажду. О, все это придет со временем, а потом тебе будет очень странно осознавать, что другим так необходимо пить и есть. А ты сможешь голодать неделями и не чувствовать, как сосет под ложечкой, и у тебя не будет никаких голодных обмороков. Ты можешь угодить под копыта ломовой лошади и испытаешь всего лишь неприятное ощущение в том месте, где будут сломаны кости, но боль быстро утихнет, а кости срастутся. Все будет так, словно ты соткана из земли и ветра. Ты сможешь сама себя исцелять.

От его слов мне стало зябко.

— А эта связь с Адером, — продолжал Алехандро, — это покалывание у тебя в голове служит напоминанием о его власти, о том, что только он способен вновь сделать тебя смертной. Только от его рук ты будешь чувствовать боль. Но как бы он ни навредил тебе, это будет временно — если только он не решит иначе. По его воле ты можешь испытать что угодно — боль, увечье, смерть. От его руки и по его воле. Эти слова он произносит в заклинании. Эти слова привязывают тебя к нему.

Я приложила руку к животу. Насчет боли он был прав. Тупая боль в матке у меня полностью прошла.

— Наверняка он тебе об этом говорил. Верь ему: теперь он — твой бог. Ты будешь жить или умрешь по его воле. — Тут взгляд Алехандро немного смягчился. Он словно бы ненадолго поднял забрало. — И еще: тебе следует вести себя с Адером осторожно. Он дал тебе все, о чем только может мечтать смертный, но лишь до тех пор, пока ты будешь его устраивать. Разозлишь его — он без малейших колебаний все у тебя отнимет. Никогда не забывай об этом.

Я вскоре поняла, что, помимо своего желания, стала частью этой странной семьи. А еще я поняла, что ради своего же блага должна найти в этой семье свое место. Моя жизнь бесповоротно изменилась, и я не имела никакого понятия о том, как же мне жить. У Адера, однако, имелся многовековой опыт. Остальные, избранные им, остались при нем — и, видимо, не без причины.

И еще я твердо решила забыть о Джонатане. Я не думала, что мне когда-нибудь суждена встреча с ним, что бы мне ни говорил Алехандро. Моя прежняя жизнь ушла от меня навсегда. Бостон отличался от Сент-Эндрю, как сливки от воды. Я уже не была нищей крестьянской девушкой, боящейся туманного будущего. Я потеряла ребенка — то единственное, что соединяло меня с Джонатаном. Да, мне было лучше все оставить позади.

Вскоре я стала замечать, что жизнь в доме Адера течет совсем не так, как в доме моих родителей в маленьком пуританском городке. Первое: никто из обитателей дома, кроме прислуги, не вставал раньше полудня. Но даже при этом члены свиты Адера и их гости оставались в своих комнатах часов до двух, до трех дня, хотя из-за дверей доносились негромкие голоса, смех или грохот ножек стула, который тащили по полу. Алехандро объяснил мне, что таков европейский образ жизни. Самым главным временем суток были вечера. Они посвящались светской жизни, общению — балы, ужины, карточные игры. Дни были посвящены подготовке к вечерам — уходу за собой, прическам, нарядам. Из Европы Адер и его придворные вывезли слуг, искусных в этих делах. Я считала такой образ жизни упадническим и развратным, но Алехандро заверил меня в том, что я так думаю только потому, что меня воспитали в ошибочном американском пуританском ключе. Он отметил, что именно поэтому пуритане и покинули Европу в поисках нового мира.

Теперь самое время рассказать о еще одной странности окружения Адера: похоже, никто из них не имел никакой цели в жизни. Ни о деле, ни о деньгах при мне никто никогда не говорил. Никто не упоминал ни о своей родине, ни о прежней жизни (Алехандро как-то раз сказал мне: «Пусть мертвые покоятся с миром»). Не приходило никаких писем; приносили только визитные карточки от представителей высшего бостонского общества, мечтающих познакомиться с загадочным европейским аристократом. На подносе в прихожей всегда лежала горка приглашений на вечеринки, в салоны, на чай.

Единственным, что интересовало Адера и его свиту, единственным, к чему здесь относились хоть сколь-нибудь серьезно, единственным занятием, наполнявшим их дни, был секс. У каждого члена свиты был друг или подружка для любовных игр — на ночь или на неделю. Это мог быть представитель высшего света, встреченный на званом вечере, а мог — простой лакей. По дому разгуливали толпы женщин. Это были и откровенные проститутки, и дочери из самых блестящих домов Бостона. Никто из придворных Адера никогда не спал один. Правда, мной ни Алехандро, ни Донателло совсем не интересовались. Когда я спросила у Алеха, находит ли он меня привлекательной, он рассмеялся и велел мне не говорить глупостей.

Семейство Адера предавалось поиску удовольствий — да, вот так все было просто. Все, что меня теперь окружало, противоречило тому миру, в котором я выросла, а я росла среди работавших на износ шведов и шотландцев, живших в суровых, негостеприимных краях. Со временем образ жизни Адера и его приближенных стал вызывать у меня отвращение, но поначалу у меня закружилась голова от той роскоши, которой я себе и представить не могла. В Сент-Эндрю все носили домотканую одежду, а мебель в домах стояла грубая, сработанная из сосны. Теперь я жила в окружении прекрасных, утонченных вещей и бессчетных искушений. Я ела и пила такое, о чем прежде не слыхивала, я носила платья и пеньюары, сшитые дорогим портным из великолепных европейских тканей. Я научилась танцевать и играть в карты, мне давали читать романы, в которых описывались удивительные страны.

Адер обожал вечеринки. Он все еще был сенсацией в Бостоне, поэтому мы почти каждый вечер куда-то отправлялись. Он всюду водил с собой свиту и позволял Алехандро, Донателло и Тильде очаровывать бостонцев европейской утонченностью, роскошными нарядами, вывезенными из Парижа, Вены и Лондона, и рассказами о декадентских причудах европейской аристократии.

Но более всего посетителей бостонских великосветских салонов поражала Узра — в те вечера, когда Адер заставлял ее идти с нами. Она выходила из дома, с головы до ног завернувшись в паранджу из бордовой ткани. Как только мы входили в дом, где нас ждали, паранджа падала на пол, и Узра представала в одном из своих нарядов — в тугом лифе из тонкого шелка и многослойной газовой юбке. Ее глаза были густо подведены тушью. Ее оголенную талию, лодыжки и запястья украшали металлические кольца. Шелка, в которые она была одета, были невероятно красивы, но она была почти обнажена в сравнении с другими женщинами, одетыми в платья с кринолинами, чулки и корсеты. Передвигаясь, Узра издавала негромкий звон. Она ходила, опустив глаза, зная, что на нее пялятся, как на зверя в зоопарке. Женщины изумленно и возмущенно прикрывали ладошками губы, а мужчины… воздух пропитывался ароматом их желания. Адер потом насмехался над теми предложениями, которые он получал от бостонцев. Мужчины предлагали баснословные деньги хотя бы за один час с его одалиской. «Будь у них такая возможность, они бы попрощались со своими душами», — говорил Адер, когда мы возвращались домой, садились за кухонный стол рядом с еще не остывшим очагом и распивали бутылку вина.

— Ты могла бы делать то же самое, — сказал он мне как-то раз, когда мы поднимались по лестнице к своим спальням. Его голос звучал ласково, нежно, бархатно. — Мужское желание — могучая сила. Сильного мужчину оно может превратить в ничто. Когда мужчина видит женщину, приводящую его в восторг, он готов отдать за нее все на свете. Запомни это, Ланор: все на свете.

— Отдать все на свете за меня? Ты с ума сошел. Никто из мужчин никогда не стремился к моему обществу, — проворчала я, вспоминая, что Джонатан никогда не мог полностью посвятить себя мне. Мной до такой степени владела жалость к себе, что я была к нему несправедлива, но я все еще была в обиде на моего неверного возлюбленного. Я не избавилась от этой боли.

Адер посмотрел на меня любящим взглядом и сказал то, что мне никогда не приходило в голову:

— Грустно было бы слышать такое о любой женщине, но особенно печально — о тебе. Возможно, все так, потому что ты никогда ничего не просила за свое внимание. Ты не знаешь себе цены, Ланор.

— Не знаю себе цены? Напротив, я слишком хорошо понимаю, чего стою: я простая девушка из бедной семьи.

Адер взял меня под руку:

— Я бы не назвал тебя такой уж простой. К тебе тянет определенных мужчин — тех, которые особенно ценят искренность и свежесть и которых коробит вульгарность: слишком пышная грудь, выпирающая из лифа, слишком широкие бедра — понимаешь?

Я не совсем понимала, к чему он клонит. По моему опыту, мужчин как раз это и влекло к женщинам, а у меня таких форм не было, поэтому я считала, что на всю жизнь обречена на невнимание.

— То, что ты называешь «вульгарным», заставляет меня вспомнить об Узре, а она не оставляет равнодушным ни одного мужчину. И тем не менее мы с ней совершенно не похожи.

— Красота бывает разной, Ланор. Все обожают красные розы, но такая красота слишком распространена, слишком очевидна. А ты похожа на золотую розу. Она более редка, но не менее красива, — сказал Адер, и я чуть было не рассмеялась в ответ на его комплимент.

Я была тоненькой, словно юноша, и почти плоскогрудой. Мои курчавые светлые волосы были жесткими, как репейник. Мысль была единственная: Адер льстит мне с какой-то целью. Но все же это было приятно слышать.

— Так что, если ты доверяешь мне… позволь мне направлять тебя. Я научу тебя, как брать власть над обычными мужчинами. Так, как это делают Алех, Донат и Тильда, — добавил Адер, гладя мою руку.

Возможно, именно в этом была их цель. Возможно, такова была их профессия. Похоже, все они могли кого угодно заставить делать то, что им нужно. Они управляли людьми. Что ж, таким навыком обзавестись было неплохо.

— Но недостаточно только завоевывать своих врагов. Для того чтобы ими управлять, ты должна научиться соблазнять их.

— Считай меня своей ученицей, — сказала я и позволила Адеру увести меня в его спальню.

— Ты не пожалеешь об этом, — пообещал он.

Глава 27

Вот так началось мое обучение искусству соблазнения. Все происходило по ночам в постели Адера. Он твердо вознамерился доказать мне, что я достойна мужского внимания. Мы продолжали посещать званые вечера, где он очаровывал бостонцев, но домой он всегда возвращался рука об руку со мной и каждую ночь ложился со мной в постель. Он баловал меня и дарил мне все, чего я хотела. Мне сшили красивое нижнее белье, корсеты (хотя корсеты мне были не так уж нужны) и лифы из шелка разных цветов, украшенные лентами. Подвязки с отделкой из крошечных шелковых розочек. Все это приводило в восторг Адера, когда он меня раздевал. Я посвятила себя тому, чтобы стать его золотой розой.

Я бы солгала, если бы сказала, что в ту пору не думала о Джонатане. Он был моим первым любовником, в конце концов. И все же я пыталась убить любовь к нему, вспоминая о том нехорошем, что было между нами, о том, как он порой больно ранил меня. Я вспоминала, как узнавала о его похождениях с очередной девушкой. Вспоминала, как стояла рядом с ним на холме, и мы смотрели вниз, на кладбище, где хоронили Софию, и я знала, что он думает о ней. Вспоминала, как он целовал Евангелину на глазах у всей общины буквально через несколько минут после того, как я рассказала ему о своей беременности. Я пыталась смотреть на свою любовь к Джонатану как на болезнь, как на лихорадку, от которой воспалились мое сердце и мозг. Эти неприятные воспоминания становились для меня лекарством.

Внимание моего нового любовника помогало мне выздоравливать. Когда я сравнивала этих двоих мужчин, мне казалось, что с Джонатаном я была так счастлива, что готова была умереть от счастья. Я почти забывала о собственном теле. Оказываясь в его объятиях, я словно бы парила в небесах. Это был полный восторг. С Адером все сводилось к чистой чувственности, к потребностям плоти, к возможности унять телесный голод. В то время я побаивалась этого голода, пробужденного во мне Адером. Я купалась в похоти, а Адер не укорял меня за распутство. Его, похоже, радовало то, какой я становлюсь.

Однажды ночью он сказал мне об этом после наших любовных утех, раскурив кальян.

— Судя по всему, у тебя врожденный талант к любовным радостям, — проговорил он, нагло усмехаясь. — Я бы даже сказал, что ты наслаждаешься своими приключениями в спальне. Ты сделала все, о чем я тебя просил, не так ли? И ничто из того, что делал я, тебя не напугало?

Я покачала головой. Адер продолжал:

— Если так, то пора расширить твой опыт, поскольку искусство любви таково, что чем больше у тебя опытных любовников, тем искуснее ты становишься. Ты меня понимаешь?

Я настороженно нахмурилась. Я почувствовала, что он к чему-то клонит. Может быть, он уже устал от меня? Может быть, наша близость была иллюзией?

— Не сердись, — сказал Адер и с поцелуем выдохнул в мои губы наркотический дым. — Я заставил тебя ревновать, да? Ты не должна испытывать такие чувства, Ланор. Теперь ты должна быть выше этого. У тебя впереди новая жизнь, и если не будешь бояться, обогатишь свой опыт.

В тот раз он мне больше ничего не объяснял, но я все поняла на следующую ночь, когда вместе с нами в спальню вошел Донателло. А на следующую ночь к нам присоединилась Тильда. Я возражала, я говорила, что мне неловко заниматься любовью на глазах у других. Тогда мне завязали глаза черной повязкой. Наутро я смущенно посмотрела на Тильду, когда мы встретились на лестнице. Я была в полном восторге от тех радостей, которыми она меня одарила, а она проворчала:

— Это всего лишь спектакль, глупая шлюха.

Сказав это, она быстро ушла с таким надменным видом, что я поняла: да, это действительно был всего лишь спектакль. Наверное, я была наивна, но радости плоти были для меня в новинку. И я просто захлебывалась этими новыми ощущениями. Но очень скоро мне суждено было стать бесчувственной и холодной и к самим ощущениям, и к тому, что происходило с моей душой.

Довольно скоро произошло одно примечательное событие, хотя тогда я и не придала ему слишком большого значения. Все началось с лекции по астрономии и искусству морской навигации в Гарвардском колледже. В то время наука была чем-то вроде развлечения, и порой в колледжах устраивали публичные лекции. Эти лекции посещались так же, как любые другие светские сборища. Считалось особым шиком показать, что ты не просто развлекаешься, а что у тебя все-таки есть немножко мозгов. Словом, Адер такие лекции с удовольствием посещал. В тот день тема показалась мне не слишком интересной. Я сидела рядом с Адером и наблюдала за аудиторией в театральный бинокль. Многих я видела раньше — правда, не всех могла вспомнить по имени. Только я успела подумать о том, что вспоминать имена — занятие пустое, как вдруг заметила Тильду, весело болтающую с мужчиной в дальних рядах. Я видела ее только в профиль, и еще мне была видна спина ее собеседника, но я все-таки догадалась, что он невероятно хорошо сложен.

Я протянула бинокль Адеру.

— Похоже, Тильда нашла себе нового дружка, — прошептала я и указала в ту сторону, где сидела Тильда.

— Гм-м-м… Похоже, ты права, — пробормотал Адер, глядя в бинокль. — Она прирожденная охотница, эта Тильда.

Обычно после таких лекций завсегдатаи светских салонов встречались в ближайшем пабе. Однако Адеру в тот вечер не очень хотелось болтовни за пивом или кофе. Он то и дело поглядывал на дверь. Довольно скоро вошла Тильда, держа под руку молодого человека, с которым мы ее видели в колледже. Он был весьма хорош собой. Красивое лицо (ну разве что чуточку чересчур нежное), острый маленький нос, ямочка на подбородке, роскошные светлые волосы, лежавшие крупными волнами. Рядом с опытной Тильдой он казался юнцом. Конечно, ее нельзя было принять за его мать, и все же разница в возрасте бросалась в глаза.

Они подошли к нашему столику. Адер принялся засыпать молодого человека вопросами. Был ли он студентом Гарварда? (Да.) Его семья жила в Бостоне? (Нет, он приехал из Филадельфии, а в этих краях у него родни нет.) Что он изучал? (Его привлекало естествознание, но родители настаивали на том, чтобы он продолжил семейное дело, то есть юриспруденцию.) Сколько ему лет? (Двадцать.) Услышав такой ответ, Адер нахмурился. Мне показалось странным, что он так непонятно отреагировал на прямой ответ молодого человека. Однако Адер тут же пригласил его отужинать сегодня с нами в особняке.

Скажу откровенно: да, наш повар в тот вечер приготовил седло барашка, но главным угощением был светловолосый молодой человек. Адер продолжал задавать ему личные вопросы. Есть ли у него близкие друзья среди студентов? Есть ли невеста? Молодой человек порой смущался и замолкал. Тогда вставал Алехандро и развлекал всех невинными историями и шутками. Вино лилось рекой. Чаще других подливали вино в бокал гостя. После ужина мужчины угостились коньяком, и все мы перешли в комнату для карточных игр. Ближе к ночи Адер заявил, что мы никак не можем отправить нашего гостя в студенческий кампус в таком состоянии. Если увидят воспитатели, его попросту отчислят из колледжа за пьянство. В общем, Адер уговорил молодого человека заночевать у нас. К этому времени гость едва держался на ногах, поэтому отказаться не смог.

Адер велел слуге помочь гостю подняться по лестнице, а мы собрались около спальни Адера, словно свора шакалов перед ночной охотой. В итоге Адер решил, что мы с ним насладимся обществом молодого гостя. Остальным он велел уйти. Молодой человек был сильно пьян, поэтому без лишних разговоров разделся, чтобы лечь в постель со мной. И вот что любопытно: когда он раздевался, Адер внимательно на него смотрел — однако не с вожделением, как я ожидала, а с каким-то научным интересом. Только в этот момент мы с Адером увидели, что наш гость страдает косолапостью. Одна нога у него была кривая — правда, она не была так уж изуродована, и он носил специальный ботинок, чтобы не слишком сильно хромать. Однако все же это было уродство, и, увидев его, Адер заметно разочаровался.

Он сел на стул и стал наблюдать за тем, как мы с гостем предавались любовным играм. Через плечо гостя я видела разочарованное лицо Адера, его нескрываемое недовольство. Через некоторое время Адер разделся и присоединился к нам. Его ласки немного удивили молодого человека, но все же он их принял, хотя и вскрикивал, когда Адер повел себя более грубо. Мы уснули втроем на одной кровати, сдвинув гостя к изножью.

Наутро, после того как карета увезла нашего гостя, Адер и Тильда о чем-то горячо спорили за закрытыми дверями. Мы с Алехандро сидели в столовой, пили чай и слушали — вернее, старались не слушать их перепалку.

— В чем дело? — спросила я, кивком указав на двери.

— Адер велел нам постоянно искать привлекательных мужчин. Красавцев. Мы должны приводить их к нему. Что тут скажешь… Адер обожает красивые лица. Но его интересует только истинное совершенство, понимаешь? И насколько я понимаю, тот молодой человек, которого нам привела Тильда, оказался далек от совершенства?

— У него косолапая нога, — ответила я.

Правда, я не понимала, что тут такого. Лицо у гостя было очень красивое.

Алехандро пожал плечами:

— Ах, вот оно что.

После этого он стал деловито намазывать маслом горбушку хлеба. А я размешивала ложечкой сахар в чашке чая и размышляла о странных пристрастиях Адера. Мне показалось, что он насиловал этого юношу словно бы в наказание за то, что тот его разочаровал. Мне было неприятно об этом думать.

Я наклонилась к столу и сжала руку Алехандро:

— Помнишь наш разговор несколько недель назад? О моем друге? О моем красавце-возлюбленном? Обещай мне, Алехандро, что ты не расскажешь о нем Адеру.

— Как ты могла подумать, что я способен на такое? Я никогда бы так не поступил с тобой, — оскорбленно проговорил Алехандро.

Теперь я знаю, что он тогда просто искусно притворялся. Он был прекрасным актером, этот Алехандро. Мы все были обязаны находиться рядом с Адером, но у Алехандро была особая роль. Он должен был утешать несчастных и неуверенных, убаюкивать внимание жертвы, чтобы она не заметила, что вот-вот последует удар. В то время я считала Алехандро хорошим, а Донателло и Тильду — злыми и вредными, но теперь-то я знаю: у каждого из них была своя игра, своя задача.

Но тогда я ему верила.

Глава 28

Я стала с большим интересом относиться к тем, с кем жила под одной крышей. Очень скоро я поняла, что они — слаженно работающая стая, и у каждого из них — своя цель. Каждый играл свою роль с легкостью, которая приходит только к тем, кто набил руку на своей работе. Выслеживание жертвы, отвлекающие маневры, безжалостное нападение. Схватить за загривок и прижать к земле. Так было с косолапым студентом, так было со многими неудачниками в карточной игре. Троица приспешников Адера была подобна гончим псам, которых он держал на длинных поводках. Адеру нужно было только отпустить их, и они бросались в бой, твердо зная, что должен сделать каждый из них. Я стала четвертой гончей. В этой стае я была новенькой и свою роль пока не слишком хорошо поняла. Алехандро, Донателло и Тильда втроем представляли собой прекрасно настроенный инструмент, и они не желали давать мне место в своре. Похоже, они думали, что я их разделю, помешаю их холодному изяществу и неотразимой мощи. Мне это было безразлично: я не имела никакого желания присоединяться к ним.

Я ожидала, что из-за особого отношения Адера ко мне остальные псы будут кусать меня сзади, но, к моему изумлению, ничего подобного не происходило. А ведь я почти наверняка заменила кого-то из них на месте фаворита и доверенного лица. И все же никто из них не расстроился. Не чувствовалось ни толики ревности. Никто, кроме Алехандро, со мной, можно сказать, не общался. Теперь все трое отдалились от меня, но опять-таки в этом не было враждебности. Они кружили поодаль от меня и Адера, а соединялись мы только тогда, когда отправлялись на званые вечера и балы, и в это время нас окутывал туман деланой веселости. К примеру, когда мы с Тильдой смотрели друг на друга, я порой замечала, как мрачно сжаты ее губы и сдвинуты брови, и все же это не было похоже на ревность. Донателло, Алехандро и Тильда порхали по дому, словно бессильные привидения.

Как-то раз поздно вечером я решила спросить об этом Адера. В конце концов, он бы скорее сказал мне правду. Я дождалась момента, когда Адер возьмет бутылку бренди и бокалы и поведет меня в спальню, где слуги помогли мне расстегнуть корсет и распустить волосы. Адер налил бренди в бокалы, и я сказала:

— Я хотела кое о чем спросить тебя…

Адер прилично отпил из своего бокала и только потом протянул мне мой:

— Я так и думал. В последнее время ты стала рассеянной.

— Я хотела… поговорить про других, — робко проговорила я, не зная, что еще сказать.

— Не проси меня прогнать их. Я этого не сделаю. Возможно, тебе хочется проводить со мной все время, но я не могу оставлять остальных без дела. К тому же для нас крайне важно быть вместе. Никогда не знаешь, в какой момент мне понадобится помощь одного из них — того, кто знает о своих обязанностях. Настанет день, и ты это поймешь.

— Я вовсе не хочу, чтобы ты их прогонял. Мне просто интересно, Адер, чье сердце разбито из-за того, что ты проводишь столько времени со мной? Кто из них острее страдает от потери твоего внимания? Я смотрю на них, и мне неловко из-за… Почему ты смеешься? Я вовсе не собиралась тебя смешить.

Я думала, что он улыбнется в ответ на мой вопрос. Ну, может быть, мягко отчитает за глупые мысли и заверит, что никто на меня не в обиде, что все остальные некогда были его фаворитами и понимали, что эта милость не вечна и что гармония семейства не пострадала.

Но такой реакции я от Адера не ждала. Его смех был не добрым, а жестоким:

— От потери моего внимания? Так ты, стало быть, полагаешь, что они сидят наверху и горько рыдают из-за того, что теперь ты, а не они — звезда моих очей? Позволь мне немного рассказать тебе о тех людях, с которыми ты живешь под одной крышей. Ты имеешь право знать о них, поскольку связана с ними навечно. И тебе лучше держать с ними ухо востро, моя дорогая. Не стоит ждать, что они всегда будут поступать с тобой так, как было бы лучше для тебя. Ты ведь о них ничего не знаешь, верно?

— Алех мне немного рассказывал, — пробормотала я, опустив глаза.

— Готов об заклад побиться: ничего важного он тебе не рассказал, а уж тем более — ничего такого, из-за чего ты бы стала думать о нем дурно. Что он рассказал о себе?

Я уже начала сожалеть о том, что завела этот разговор:

— Только то, что он из хорошего испанского рода…

— Из очень уважаемого рода. Пинхейрос. Можно даже сказать, что это великое семейство, но сегодня в испанском городе Толедо днем с огнем не сыщешь ни одного Пинхейроса. Знаешь, почему? Ты когда-нибудь слышала об Инквизиции? Алехандро и вся его семья были схвачены агентами Святого суда. Их допрашивал сам великий инквизитор, Томас де Торквемада.[15] Мать Алехандро, его отца и бабушку, его младшую сестренку — всех бросили в темницы. Выбор у них был такой: покаяться в грехах и перейти в католицизм или остаться в застенках, где им грозила скорая смерть.

— Почему же он не принял католицизм? — вскричала я. — Чтобы спасти свою жизнь — неужели это было бы так ужасно?

— А он так и сделал, — кивнул Адер и подлил себе бренди, после чего встал перед камином, и его лицо озарили языки пламени. — Он сделал то, чего от него потребовали. Обстоятельства были таковы, что отказаться было бы глупо. Инквизиция гордилась своей способностью ломать людей: они возвели это в ранг науки. Алехандро держали в такой тесной темнице, что ему приходилось сворачиваться калачиком, чтобы там поместиться. Всю ночь он слышал вопли и молитвы других узников. Скажи, кто бы сохранил рассудок в таких условиях? Кто бы не сделал то, чего от него требовали, лишь бы спастись?

На несколько мгновений стало тихо. Только поленья потрескивали в камине. Я молилась, чтобы Адер не продолжал свой рассказ. Мне хотелось сохранить свое представление об Алехандро — милом, участливом, и не знать, на какие эгоистичные поступки он способен.

Адер запрокинул голову, залпом допил бренди и устремил взгляд на огонь:

— Он предал свою сестру. Инквизиторы хотели использовать кого-нибудь в назидание другим. Они хотели продемонстрировать зло, обитающее рядом. Хотели найти повод очистить страну от евреев. И тогда Алехандро сказал им, что его сестра — колдунья, нераскаявшаяся ведьма. Инквизиторы забрали его четырнадцатилетнюю сестренку, а его отпустили. Вот тогда-то я и нашел его. Он бродил по улицам и причитал, как безумец, сокрушаясь о содеянном.

— Это ужасно.

Я, вся дрожа, закуталась в соболиное одеяло.

— Донателло, когда его арестовали за содомию, предал своего господина. Предал человека, который подобрал его на улице, накормил и одел, а потом изображал его на флорентийских фресках. Этот человек обожал его, воистину обожал, а Донат предал его, глазом не моргнув. И я был бы полным дураком, если бы ждал от него другого отношения ко мне.

Теперь Тильда. Она опаснее всех. Она родом из далекой северной страны, где зимой солнце выходит на небо всего на несколько часов. Тильду я встретил в одну из таких ночей на дороге. Ее облили водой и выгнали на мороз. Дело вот в чем: она полюбила богатого мужчину из соседней деревни. Мешало ей только одно: она уже была замужем. И как же она преодолела это препятствие? Она убила своего мужа и двоих детей. Она их отравила, думая, что никто не поймет, что это дело ее рук. Однако крестьяне из ее деревни все поняли и решили ее казнить. Она должна была замерзнуть насмерть, и к тому моменту, когда я ее нашел, Тильда уже была полумертвая. Волосы висели сосульками, на веках и коже — хрусталики льда. Она умирала, но при этом сумела посмотреть на меня с неприкрытой ненавистью.

— Хватит! — взмолилась я, с головой закрывшись теплым одеялом из звериных шкурок. — Я больше ничего не хочу знать!

— Человек познается по-настоящему, когда близка его смерть, — зловеще выговорил Адер.

— Это несправедливо. Человек имеет право сделать что угодно, лишь бы остаться в живых.

— Что угодно? — Адер вздернул брови и фыркнул. — Как бы то ни было, мне показалось, что тебе стоит знать, что относиться к этим людям с сочувствием не стоит. Под внешней красотой и изящными манерами прячутся чудовища. И каждого из них я выбрал не без причины. Для каждого из них есть место в моих планах… но ни один из них не способен любить никого, кроме себя. Без особых раздумий они бы предали тебя, если бы это сулило им какую-то выгоду. Пожалуй, они даже изменили бы данной мне клятве, если бы посчитали, что предательство сойдет им с рук. — Адер скользнул под одеяло, прижал меня к себе. В его прикосновениях была странная тоска. — Вот что восторгает меня в тебе, Ланор. Ты жаждешь любви и умеешь любить. Ты хочешь отдать свое сердце кому-то, а если отдаешь, то хранишь поразительную верность этому человеку. Я думаю, ради мужчины, которого ты любишь, ты готова на все. И тому, кто в один прекрасный день завоюет твое сердце, очень повезет. Мне бы хотелось думать, что, быть может, повезет мне.

Он долго гладил мои волосы, а потом заснул, а я лежала рядом и гадала, много ли известно Адеру о Джонатане и насколько верно он читает мои мысли. От рассказов Адера меня знобило. Я не могла понять, как можно было наделять бессмертием таких недостойных людей, как можно было на веки вечные окружить себя убийцами и трусами — тем более если он ждал от них верности. Но какие бы планы ни были у Адера на мой счет, я этого пока не знала.

А самым ужасным — мне даже думать об этом было страшно! — был вопрос о том, почему он избрал меня, почему сделал членом своего извращенного семейства. Наверное, он увидел во мне что-то такое, что подсказало ему, что я похожа на остальных; возможно, он прочел в моей душе, что я настолько люблю себя, что была способна довести другую женщину до самоубийства, чтобы завладеть тем, кого она любила. Что же до его слов о моей любви к нему… никогда бы не подумала, что такому, как Адер, нужна чья-то любовь… и что такая женщина, как я, способна любить чудовище. Адер крепко спал, а я дрожала в его объятиях всю ночь.

Что сказать об Узре? Не надо было обладать особым зрением, чтобы увидеть, что она не похожа на остальных членов семейства Адера. Она как бы парила выше других. Не сказать, чтобы остальные о ней забывали, но она не обсуждалась. Никто не ждал, что Узра присоединится к нам, когда мы собирались выпить и поболтать поздно вечером, вернувшись со светского раута. Она никогда не завтракала и не обедала с нами в столовой. Но порой мы слышали ее легкие шаги над головой или за стеной. Казалось, это скребутся мыши.

Время от времени Адер звал ее в спальню, и она присоединялась к нам, поджав губы и опустив глаза. Она уступала, но не участвовала. Потом, бывало, она находила меня, когда я была одна, и просила меня расчесать ее волосы или почитать ей. Так она давала мне понять, что не винит меня за все, что произошло в постели Адера, или, по крайней мере, прощает меня за то, что я ему покоряюсь. Как-то раз Узра раскрасила мое лицо так, как было принято у нее на родине — жирно подвела углем веки и нарисовала черточки до самых висков. Затем она нарядила меня в одну из своих полупрозрачных одежд так, что были видны только мои глаза. Должна сказать, вид у меня получился весьма экзотичный.

Иногда она бросала на меня странные взгляды, словно пытаясь обратиться к моей душе, найти способ что-то мне сказать. Предупредить меня. Но я думала, что предупреждать меня нет нужды. Я знала, что Адер — опасный человек и что, если я буду слишком близка с ним, это грозит большой бедой моей душе и разуму. Я считала, что знаю, где пролегает граница, и думала, что сумею вовремя остановиться. Как же это было глупо с моей стороны…

Иногда Узра приходила в мою комнату и обнимала меня так, словно хотела утешить. Несколько раз она заставила меня встать с кровати, чтобы показать мне свои потайные местечки в доме. Теперь я понимаю: она делала это для того, чтобы я знала, где спрятаться от Адера, когда это мне потребуется.

Тильда вела себя иначе. Однажды, без всякого предупреждения, она схватила меня за руку, раздраженно вздохнула и, не обращая внимания на мои вопросы, решительно повела в одну из комнат, которыми пользовались редко. Там рядом с камином стоял небольшой столик, а на нем — склянка с чернилами, несколько игл, разложенных веером, и довольно грязный старый носовой платок. Тильда села на стул, убрала за уши пряди волос. Она даже не смотрела на меня.

— Сними корсет и лиф, — спокойно распорядилась она.

— В чем дело? — спросила я.

— Это не просьба, дура ты эдакая, — процедила Тильда сквозь зубы, вынула пробку из склянки с чернилами и вытерла платком запачканный палец. — Адер приказал. Мне нужна твоя оголенная рука.

Стиснув зубы, я все сделала, как велела Тильда. Я видела, как ей нравится командовать мной. Я села на табурет напротив нее. Она сжала запястье моей правой руки и резким рывком повернула руку так, чтобы к ней была обращена тыльная сторона предплечья. Затем надавила на мою руку так, как кузнец сжал бы между колен копыто лошади, собираясь ее подковать. Я с опаской смотрела на Тильду. Она выбрала иглу, окунула в чернила и кольнула мою нежную белую кожу.

Я вздрогнула, хотя укол был не слишком сильным:

— Что ты делаешь?

— Я тебе сказала: Адер приказал, — проворчала Тильда. — Я выколю знак на твоей коже. Это называется татуировка. Как я понимаю, ты никогда не видела татуировок.

Я не отрывала глаз от черных точек. Их уже было три… четыре… Тильда работала быстро. Эти пятнышки были похожи на «мушки», какими женщины порой украшают лицо. Чернила немного расплывались под кожей в месте укола. Прошел примерно час, и Тильда успела нарисовать на моей руке существо, похожее на змея. Еще минута — и я поняла, что она изображает дракона. В это самое время в комнатку вошел Адер. Он встал около столика, склонил голову и стал наблюдать за работой Тильды. На рисунке проступившие чернила смешались с моей алой кровью.

— Ты знаешь, что это такое? — спросил он у меня с едва заметной гордостью.

Я покачала головой.

— Это герб моего рода. Вернее, того рода, к которому я сам себя причислил, — уступчиво добавил Адер. — Этот знак изображен на печати, о которой я тебе говорил.

— Зачем ты делаешь это со мной? Что это значит? — спросила я.

Адер взял со стола платок и промокнул татуировку, чтобы полюбоваться ею.

— А ты как думаешь, что это значит? Я заклеймил тебя. Ты моя.

— Так ли уж это нужно? — спросила я и попыталась высвободить руку, но Тильда ударила меня. — Наверное, ты так поступаешь со всеми своими творениями. А как насчет тебя, Тильда? Можно мне взглянуть на твою татуировку, чтобы я знала, как моя будет выглядеть, когда…

— У меня нет татуировки, — ворчливо оборвала меня Тильда, не отрывая глаз от своей работы.

— Нет? — Я посмотрела на Адера. — Почему же ты решил пометить меня?

— Я решил сделать тебе особенный подарок. Это означает, что ты моя навечно.

Мне не понравилось, как блестели его глаза. Он смотрел на меня, как хозяин на свою скотину.

— Есть другие способы привязать женщину к себе. Можно подарить кольцо, ожерелье — любой подарок может стать знаком преданности, — сердито выговорила я.

Похоже, моя вспышка гнева порадовала Адера.

— Это все безделушки, — хмыкнул он. — Ничего особенного. Кольцо можно снять. А это — не снимешь.

Я уставилась на работу Тильды:

— То есть… моя кожа останется окрашенной… навсегда?

Адер в ответ зловеще улыбнулся. Он всегда так улыбался, когда собирался сделать какую-нибудь гадость. Потом вырвал мою руку у Тильды, зажал под мышкой, сделал глубокий вдох, схватил иглу и вогнал ее в самую середину рисунка. Резкая боль сковала мою руку. Все уколы, сделанные Тильдой, словно бы ожили.

— От моей руки и по моей воле, — произнес Адер торжественно, и мои ранки защипало, будто их посыпали солью.

Он еще раз резко развернул мою руку, чтобы посмотреть на татуировку. Я сжала зубы от боли. Наконец Адер отпустил меня.

— Ланор, ты меня изумляешь, — сказал он насмешливо. — Я думал, что тебе будет приятно знать, как высоко я тебя ценю, если решил назвать своей навечно.

Вот что удивительно: он был прав. Некая извращенная часть меня была рада тому, что мужчина желает меня так страстно, что готов выжечь свое имя на моей коже. Но, конечно, я не была обманута настолько, что не ощутила тревоги. Я была испугана не на шутку. Меня клеймили, как корову.

Так проходили недели. Адер меня чаще радовал, чем нет. Он был довольно внимателен, довольно добр, довольно щедр. Мы страстно занимались любовью. Но бывали моменты, когда он вел себя жестоко по одной лишь причине — ради собственного удовольствия. В таких случаях мы — Алехандро, Донателло, Тильда и я — становились придворными шутами, пытающимися ублажить мстительного тирана, развеселить его или, по крайней мере, не стать объектами его жестокости. В такие времена я казалась себе запертой в сумасшедшем доме, и мне отчаянно хотелось бежать. Вот только вряд ли это было возможно. Ведь все остальные по-прежнему, по прошествии десятков лет, держались рядом с Адером, хотя им тоже приходилось несладко. Я слыхала о том, что Узра пыталась бежать от Адера много раз. Так что если бы можно было убежать, все бы это давно сделали.

Я по-своему привыкла к Адеру, но все чаще и чаще мои мысли занимал Джонатан. Поначалу я чувствовала вину перед ним из-за того, что в моей жизни возник другой мужчина — как будто у меня был выбор! И все же, как я ни старалась рассуждать холодно и разумно, как ни пыталась вспоминать о том, как плохо вел себя Джонатан со мной, как жестоко, я тосковала по нему и чувствовала, что изменяю ему. Мне было все равно, что он был помолвлен с другой женщиной. Мне казалось, что спать с одним мужчиной, любя другого, неправильно.

А я все еще любила Джонатана. Я заглядывала в свое сердце и понимала, что это так. Как ни лестно мне было внимание Адера, как ни приятно было то, что во мне что-то нашел мужчина, много повидавший в жизни, я отдавала себе отчет: если бы в Бостон завтра приехал Джонатан, я бы ушла от Адера, даже не попрощавшись. Рядом с ним я просто существовала. У меня осталась одна надежда: надежда на то, что настанет день, когда я вновь увижусь с Джонатаном.

Глава 29

Время пробегало мимо меня. Давно ли я уже жила у Адера — шесть недель или шесть месяцев?.. Я потеряла счет дням и была убеждена, что это не имеет значения. В моей новой жизни мне больше не придется следить за ходом времени — так я думала. Теперь меня впереди ожидала бесконечность, похожая на океан — в тот день, когда я его увидела впервые. Слишком огромный, непостижимый.

Как-то раз, в темно-синий с золотом летний вечер, кто-то постучал в парадную дверь. Я была рядом, а слуг поблизости не оказалось (наверняка лакей спал, налакавшись украденного из кладовой кларета), и я отперла дверь, решив, что это торговец или еще кто-нибудь, явившийся в гости к Адеру. Но на крыльце стоял, держа в руке торбу, большеглазый красавец, проповедник из Сако.

Он увидел меня, и у него отвисла челюсть. Его лукавое лицо озарилось довольной улыбкой:

— А я вас знаю, мисс, верно? Узнаю ваше прелестное личико — такое личико забыть невозможно, — проворковал он и без приглашения проскользнул в прихожую; прошел мимо меня в пыльном плаще и снял шляпу-треуголку.

— Я вас тоже узнала, сэр, — ответила я испуганно и попятилась назад, не в силах угадать, что могло привести сюда этого человека.

— Ну, так не заставляй меня ждать. Как тебя зовут и где мы встречались? — спросил проповедник, не переставая улыбаться. Под улыбкой он явно прятал свои раздумья. Он пытался вспомнить, где мы с ним встречались и при каких обстоятельствах.

Но я не ответила ему. Я спросила:

— Зачем вы пришли сюда? Вы знакомы с Адером?

Моя настороженность, похоже, позабавила проповедника:

— Конечно, я его знаю. Почему бы еще я к нему пришел? И готов побиться об заклад: я знаком с ним именно так, как ты с ним знакома.

Значит, так оно и было. Теперь мы с ним были одинаковы. Создания Адера.

И тут вдруг до него дошло. Лицо проповедника озарилось злорадным пониманием.

— О, я вспомнил! Маленький городок в Мэне неподалеку от акадианского поселения! Вот где я тебя видел! Вот только без того грубого коричневого платья тебя не узнать — теперь ты ходишь в шелках и французских кружевах! Просто поразительная метаморфоза, право слово! Без сожалений рассталась с пуританами, да? Всегда так: самые тихони оказываются на поверку сущими дикарками.

Проповедник прищурился. Похоже, прикидывал, что неплохо было бы в итоге оказаться со мной в постели. Ему ведь нужно было только попросить об этом Адера, и вряд ли тот ему откажет.

В это мгновение нашу беседу прервал голос Адера, донесшийся с лестницы:

— Смотрите-ка, кого к нам занесло! Джуд, из дальних странствий воротился? Входи же, входи, давненько мы с тобой не видались! — восклицал Адер, вприпрыжку сбегая по лестнице. Радостно обняв Джуда, он заметил, что тот весело глядит на меня, и спросил: — Что такое? Вы что, знакомы?

— Так и есть, — ответил Джуд, обходя меня по кругу. Он весьма театрально меня разглядывал. — Именно об этой девице я тебе писал некоторое время назад. Помнишь мое письмо, в котором я упоминал о неиспорченной многообещающей красотке, в которой есть нечто звериное?

Я выпрямилась и запрокинула голову:

— Что вы этим хотите сказать?

Но Адер рассмеялся и погладил меня по щеке, чтобы утихомирить:

— Успокойся, милая. Думаю, он все правильно сказал, и ты не была бы рядом со мной, если бы он ошибался.

Незваный гость ощупал меня взглядом, как домохозяйка щупала бы фрукт, покупаемый на рынке:

— Что ж, насчет неиспорченности теперь говорить не приходится, верно? Итак, ты сделал этот маленький вулканчик своей духовной женой, да? — весело спросил Джуд у Адера, а затем обратился ко мне: — Тебе судьба была здесь оказаться, дорогуша, верно? А тебе очень повезло, Адер, что не пришлось тащиться в такую безумную даль за ней — ты уж мне поверь, я бы такой дальней дороги никому не пожелал. Кстати, она мне здорово помешала, когда я там был. Не пожелала представить меня одному юноше, о котором я тебе писал.

Видимо, он имел в виду Джонатана. Я прикусила язык.

— Лучше бы не болтал этой дребедени насчет «духовных жен» — по крайней мере, при мне. Я эту религиозную абракадабру терпеть не могу, — сказал Адер, обнял Джуда за плечо и повел в гостиную, где наш гость тут же начал угощаться из графинов с вином. — Ну, так о ком ты говоришь? Что за юноша?

Проповедник налил себе полный стакан вина и сделал жадный глоток — похоже, после долгих странствий его мучила жажда.

— Ты не читал моих писем? Зачем же ты просишь меня писать обо всем, что я вижу, если ты не обращаешь внимания на мои заметки? Я все изложил в моем отчете для тебя. Я написал обо всем, что увидел в том забытом Богом крошечном городке на крайнем севере территории Мэн. И вот это твое последнее приобретение, — он указал на меня кивком и сделал очередной глоток вина, — помешало мне встретиться с весьма примечательным молодым человеком. Она его удивительно ревностно оберегала. А молодой человек как раз такой, какого ты ищешь. И истории о нем рассказывают подобающие.

У меня по спине побежали мурашки. Вот-вот могло случиться нечто ужасное. Я замерла от ужаса.

Адер налил себе вина, а мне не предложил.

— Это правда, Ланор?

Я не знала, что ответить. И вообще в эти мгновения меня покинул здравый смысл.

— Судя по твоему молчанию, это правда, — кивнул Адер. — И когда ты собиралась рассказать мне о нем?

— Твой шпион тебя обманывает. Этот мужчина не стоит твоего внимания, — сказала я. Никогда не думала, что смогу сказать такие слова о Джонатане. — Он просто друг из моего родного города.

— Ну да, конечно. Вот только не верится, что он не достоин внимания. Мы ведь говорим о Джонатане — том мужчине, о котором ты столько выболтала Алеху? Ну-ну, не удивляйся. Конечно, Алехандро мне все рассказал. Уж он-то знает, что от меня ничего нельзя скрывать. Итак, давай-ка проясним: этот Джонатан, этот идеал красоты, — он и есть твой любимый мужчина? Я разочарован, Ланор. Оказывается, тебя так легко соблазнить смазливой мордашкой…

— Кто бы говорил! — в ярости вскричала я. — Кто бы рассуждал о красоте! Это ты собираешь красивых девушек и юношей, как коллекционер! Если любить красоту — грех, то ты гораздо больший грешник, нежели я!

— О, не надо так сердиться. Я просто шучу. Но если этот Джонатан — тот, которого ты любишь, для меня это достаточно веская причина пожелать познакомиться с ним, не так ли?

Джуд вздернул брови:

— Если бы я тебя хуже знал, Адер, я бы решил, что ты ревнуешь.

Мне отчаянно хотелось, чтобы Адер передумал. Я взмолилась:

— Пощади Джонатана. На нем держится семья. Я не хочу, чтобы его втягивали в это. Что же до любви к нему… ты прав, но это прошло. Когда-то я его любила, но теперь — нет.

Адер склонил голову к плечу и смерил меня взглядом:

— О нет, моя милая, ты лжешь. Будь это так, ты бы легко отказалась от него. Но ты до сих пор его любишь. Я чувствую это вот здесь, — сказал он и приложил руку к моей груди над сердцем. Он сверлил меня пылающими глазами, и в этом взгляде, как ни странно, я заметила боль. — Приведи его ко мне, — сказал он Джуду. — Я хочу увидеть этого мужчину дивной красоты, который очаровал нашу Ланор.

— Если ты мечтаешь уложить его в постель, у тебя ничего не получится. Он не такой, как… как Алехандро и Донат.

Джуд грубо расхохотался и поспешно прикрыл рот ладонью. На миг я испугалась, что Адер может меня ударить.

— Ты думаешь, что этот мужчина меня интересует только для того, чтобы я с ним переспал? Ты думаешь, что только для этого годится мужчина вроде твоего Джонатана? Нет, Ланор, я хочу с ним познакомиться. Я хочу понять, почему он достоин твоей любви. Возможно, мы с ним родственные души. Мне не помешал бы новый компаньон, новый друг. Мне надоело жить в окружении угодливых глупцов. Вы ведь не более чем слуги — хитрые, постоянно замышляющие предательства, жадные. Меня тошнит от всех вас. — Адер отошел от меня и свирепо стукнул стаканом по крышке буфета. — И потом: на что тебе жаловаться? Сплошные удобства и удовольствия. Я дал тебе все, чего ты только могла желать, я обращался с тобой, как с принцессой. Я открыл мир для тебя, разве нет? Я тебя раскрепостил, я избавил твой разум от оков, в которых тебя держали невежественные священники; я раскрыл тебе тайны, которые другие пытаются разгадать всю жизнь. И все это я подарил тебе, не так ли? Честно говоря, твоя неблагодарность меня обижает.

Я прикусила язык, понимая, что упоминать обо всем, через что он заставил меня пройти, лучше не нужно. Что я могла сделать? Я опустила глаза и пробормотала:

— Прости меня, Адер.

Адер стоял передо мной, играя желваками на скулах и давя костяшками пальцев на крышку стола. Он молчал, борясь с гневом. Наконец он произнес:

— Если Джонатан действительно твой друг, то, по идее, ты должна хотеть поделиться с ним своей удачей.

Вот как, оказывается, Адер смотрел на мою жизнь с ним. Он сильно ошибался. Правда была куда сложнее. В чем-то я была ему благодарна, но я боялась его и чувствовала себя пленницей в его доме. Я была превращена в проститутку, и я не хотела, чтобы Джонатан увидел меня такой. И уж тем более мне не хотелось, чтобы он участвовал в этом кошмаре вместе со мной.

Выходя из гостиной, Адер оглянулся, посмотрел на меня через плечо и сказал:

— Даже не думай, что тебе удалось обмануть меня, Ланор. Ты бунтуешь, ты сопротивляешься, но в сердце своем ты этого тоже хочешь.

Я не могла позволить, чтобы Джонатана постигла такая же судьба — ни за что!

— Джуд не преувеличивает, — пролепетала я. — Джонатан живет очень, очень далеко, — проговорила я, не обращая внимания на издевки Адера. — Нужно три недели плыть на корабле, потом ехать в карете, а вокруг будут только леса да поля и дома бедных крестьян.

Адер на секунду задержал на мне взгляд:

— Что ж, хорошо. Если путь так тяжел, я не поеду. Поедешь ты и привезешь его ко мне. Это станет отличной проверкой твоей верности, правда?

У меня сердце ушло в пятки.

Пока Джуд гостил в особняке, он ходил с нами на балы и званые вечера, но когда мы возвращались домой, Адер не пускал Джуда в свою спальню. Он холодно усмехался и желал проповеднику доброй ночи.

Джуд пробыл в Бостоне недолго. Как-то после обеда они о чем-то говорили в кабинете Адера за закрытыми дверями, а потом я увидела, как Джуд складывает монеты в свой кошель. Адер явно с ним за что-то расплатился.

В тот день, когда Джуд должен был нас покинуть, он разыскал меня. Я сидела в гостиной и занималась шитьем, поскольку выдался яркий солнечный день. Он, комкая в руках шляпу, поклонился мне, словно я была хозяйкой дома.

— Шьете? Даже удивительно, что вы и теперь держите в руках иголку с ниткой, Ланор. Ведь тут полно слуг для такой работы. Но поупражняться не мешает, чтобы не забыть. Это правильно. Жизнь с Адером не всегда будет такой — большой дом, слуги, всяческая роскошь. Будут и тяжелые времена, когда придется позаботиться о себе. Это я по собственному опыту сужу, — проговорил Джуд, печально улыбнувшись.

— Благодарю за совет, — сказала я холодно, всеми силами стараясь показать, как мне неприятно его общество. — Но вы же видите: я занята. Вы меня не просто так искали?

— Я более не намерен досаждать вам, мисс Ланор, — почти смущенно произнес Джуд. — Я сегодня уезжаю.

— Досаждать мне? Мои чувства никак не связаны с тем, хотят вас видеть в этом доме или нет. Главное, хочет ли этого Адер.

Проповедник усмехнулся и похлопал шляпой по колену.

— Ланор, вы же знаете, что Адер, по большей части, считается с вашими желаниями. Он к вам очень привязан. Думаю, он к вам относится по-особенному. Сказать по правде, я никогда прежде не видел, чтобы он так относился к женщине… Я бы даже сказал, что не видел, чтобы женщина его до такой степени расслабила.

Должна признаться, эти слова мне польстили, но я сидела, опустив голову и не отрывая глаз от шитья.

Джуд уставился на меня в упор:

— Я пришел, чтобы предупредить вас… тебя! Ты играешь в очень опасную игру. Нам всем очень важно держаться на расстоянии от Адера, и этот урок всем нам дался нелегко. И вот теперь ты отнеслась к нему с любовью, и он решил, что заслуживает подобной преданности. А ты никогда не думала, что дьявола сдерживает только одно: то, что он знает, что все его ненавидят? Но даже дьяволу порой хочется сочувствия. А сочувствие к дьяволу — это масло, подлитое в огонь. От твоей любви он только еще сильнее обнаглеет — и потом ты сама об этом пожалеешь.

Предупреждение Джуда меня и рассердило, и изумило. Чего-чего, а такого я от него никак не ожидала. Но я молчала и ждала продолжения.

— У меня есть к тебе вопрос, и я надеюсь, что ты будешь со мной честна. Что такая девушка, как ты, нашла в Адере? Я заглянул в твое сердце и увидел в нем страсть и жажду приключений. Он ввел тебя в мир плотских удовольствий, и ты ринулась во все тяжкие, как это могло произойти только с девушкой, взращенной в пуританстве — к его превеликому восторгу, следует добавить. Но может быть, твоя страстность — всего-навсего глупость, Ланор? Ты не задумывалась об этом? Отдавай Адеру свое прекрасное тело, если тебе так хочется, но зачем отдавать сердце человеку, который способен его только испачкать и одурманить? Он не стоит ни твоей верности, ни твоей любви. Сердце обманывает тебя, Ланор. Все-таки ты еще довольно невинна для того, чтобы якшаться с такими, как он. Прошу прощения за откровенность, но я говорю все это ради твоего блага.

Я была возмущена. Кто он был такой, чтобы рассуждать о моей глупости? Я попала в ловушку, как все остальные из свиты Адера. Я была вынуждена ублажать жестокого господина, чтобы остаться в живых. В то время мне казалось, что я делаю все, что в моих силах, чтобы уцелеть в этих ужасных обстоятельствах. Теперь я смотрю на все иначе, конечно; теперь мне ясно, что тогда я ошибалась и не могла самой себе сказать правду. И я должна была поблагодарить Джуда — ведь он страшно рисковал, предупреждая меня об опасности, грозящей мне, находясь в доме Адера. Но я к нему относилась с большим недоверием, поэтому попыталась обмануть его, заставить поверить, что я знаю, что делаю.

— Что ж, спасибо за ваш совет, — сказала я. — Но надеюсь, вы меня простите, если я отвечу, что сама решу, как мне быть и что делать.

— О, но ведь теперь дело не только в тебе, верно? — спросил Джуд. — Тебе придется втянуть во все это Джонатана — мужчину, к которому ты питаешь столь большую любовь. Ты с такой готовностью согласилась исполнить приказание Адера, что я гадаю: уж не был ли он прав? Тебе хочется исполнить его приказ, да? Ты хочешь, чтобы твой возлюбленный угодил в западню Адера, потому что тогда он окажется в этой западне рядом с тобой?

— Знаете, что я думаю? — едва не сорвавшись на крик, выговорила я, бросила шитье на пол и вскочила на ноги. — Не вам давать мне советы! Вы ревнуете… Вы сами хотели притащить Джонатана к Адеру, но у вас не вышло. А у меня получится…

Я была вне себя. Я сама не понимала, что говорю; да, конечно, у меня было больше влияния на Джонатана, чем у Джуда, но ради чего? Джуд понимал, а я — нет.

Он покачал головой и попятился назад:

— Я привожу к Адеру только тех, кто, на мой взгляд, заслуживает такой судьбы. И они идут к нему по своей воле. Более того: я ни за что не привел бы к нему того, кого люблю. Никогда.

Мне надо было бы спросить его, что он имеет в виду, но тогда я, как многие молодые люди, дала волю гневу, не понимая, что делаю. В любом случае Джуду я не доверяла. Он неожиданно предстал передо мной совершенно иным человеком, и я не понимала, что это может означать. Может быть, он хотел поймать меня на неверности Адеру — господину, которому он служил намного дольше, чем я? Может быть, такова была его роль в свите? Провокатор, доносчик?

Я постаралась не покраснеть. От волнения меня просто трясло. Джуд довел меня до крайности.

— Хватит, я вас достаточно слышала. Оставьте меня, иначе я расскажу Адеру о ваших происках.

Джуд в изумлении отпрянул, но тут же взял себя в руки. Он с деланым уважением поклонился мне и, пятясь, стал выходить из гостиной.

— Вижу, что совершенно ошибался в тебе, Ланор. Нет, сердце тебя не обманывает. Ты прекрасно ведаешь, что творишь, верно? Надеюсь, ты примирилась с Господом в том, что собираешься сделать.

Я пыталась дышать ровнее, унять часто бьющееся сердце, убедить себя в том, что Джуд лжет.

— Вон отсюда, — процедила я сквозь зубы и шагнула к нему, словно в моей власти было выгнать его из дома. — И надеюсь больше никогда с вами не встречаться.

— Увы, это не нам решать. Мир так мал, если мыслить о вечности. Хотим мы этого или нет, но наши дороги еще пересекутся, — сказал он и проворно выскочил из комнаты.

Глава 30

Приготовления к моему отъезду были начаты немедленно. Мне было куплено место на грузовой корабль, отплывающий в Кэмден через четыре дня. Донателло, который явно радовался тому, что я уезжаю, помог мне выбрать пару крепких сундучков среди десятков, приплывших в Бостон из Европы. В один сундук мы уложили мои лучшие наряды, а в другой — подарки для моего семейства: отрез китайского шелка, воротник и манжеты из бельгийских кружев, которые нужно было только пришить к платью, золотое ожерелье с нежно-розовыми опалами. Адер настаивал на том, чтобы я взяла какие-то подарки и для Джонатана, чтобы тот понял, как прекрасна жизнь за пределами Великих Северных Лесов. Я объяснила, что у моего друга одна страсть в жизни — женщины. Тогда Донателло покопался в коробках и извлек колоду игральных карт с фривольными рисунками на месте обычных королей, королев, валетов и дам. В особенно непристойной позе была изображена дама червей. К картам Донат присовокупил сборник любовных стихов, тоже неприличных. Джонатан никогда не увлекался чтением, но уж если какая-то книжка его могла заинтересовать, так разве что эта. А еще Донателло нашел статуэтку, вырезанную из нефрита и купленную, как он сказал, в одной далекой восточной стране. Статуэтка изображала мужчину и двух женщин, сжимающих друг друга в объятиях. И наконец, последнее: бархатная шкатулка, в которой, однако, лежали не кольца и браслеты, а три фаллоса, вырезанных из светлого и темного дерева и слоновой кости.

Увидев последний подарок, я нахмурилась.

— Не уверена, что это в его вкусе, — сказала я.

— А это не для него, — объяснил Донат. — Ты же объяснила, какие у него увлечения. Скажем так: это подарок для его дам. Хочешь, я покажу тебе, как пользоваться этими безделушками? — спросил он, глядя на меня искоса. Но, видимо, заключил, что я недостаточно искушена в подобных извращениях.

Донат продолжал рыться в коробках в поисках какого-то еще особенного подарка, а я от нечего делать стала тоже рассматривать содержимое сундуков, развязывать загадочные узлы с тканями. Некоторые диковинки меня приводили в восторг. Например, — музыкальная шкатулка в форме яйца, украшенная драгоценными камнями, а еще — крошечная механическая птичка, которая хлопала крылышками и пела коротенькую песенку. Через какое-то время я добралась до пыльного сундука, стоявшего в самом дальнем углу, и нашла там нечто, от чего у меня мурашки по коже побежали. Я нашла замшевую торбочку, в которой лежала тяжелая золотая печать, завернутая в лоскут бархата. Была ли это печать, принадлежавшая давно умершему лекарю, о котором рассказывал Адер? Он до сих пор хранил ее как сувенир?

— Иди-ка сюда, — позвал меня Донателло.

Я торопливо захлопнула крышку сундучка. Донателло уложил подарки для Джонатана в отрез алого шелка и перевязал золоченым шнуром. Подарки для моих домашних были обернуты в синий шелк и перевязаны белой лентой.

— Смотри не перепутай, — предупредил меня Донателло.

Видимо, эти приготовления призваны были меня успокоить, убаюкать. Адер был так сговорчив в выборе подарков, он так заботился о том, чтобы в дороге я не ведала никаких забот, что я начала думать: а нет ли у меня выбора? Может быть, мне все же удастся вырваться из его цепких лап? Конечно, помыслить ни о чем подобном, лежа рядом с Адером в постели, я не могла, но, может быть, в сотнях миль от него мне ничего не грозило? Я гадала, может ли расстояние ослабить связь между нами.

Эти мысли грели меня. Пожалуй, я даже несколько осмелела и стала рассматривать свой отъезд как возможность побега; мне казалось, что я могла бы уговорить Джонатана покинуть свое семейство и бежать со мной.

Так все было до следующего вечера.

Мы с Тильдой возвращались от модистки с новой шляпкой для Тильды и вдруг увидели девочку, стоявшую в переулке и провожавшую глазами пешеходов и кареты. Она была худенькая и какая-то серая — ни дать ни взять мышка, укутанная в лохмотья. Тильда решительно зашагала к девочке. Та испугалась и отступила в глубь проулка.

Я не поняла, зачем Тильде понадобилась эта девочка. Я стояла и гадала, надо ли мне пойти за Тильдой, но пока я медлила, они вернулись вдвоем. В тусклом сумеречном свете я разглядела ее. Она выглядела жалко, словно тряпка, которую измяли и выбросили. «Я ничего не стою», — говорили ее потухшие глаза.

— Это Пейшенс, — сказала Тильда, крепко держа девочку за руку. — Ей негде жить, и я решила, что мы возьмем ее к себе. Дадим ей еду и кров над головой на несколько дней. Адер ведь не станет возражать, правда? — вопросила Тильда с хищной и победной улыбкой.

Эта улыбка сразу напомнила мне о том, как она, Донателло и Алехандро несколько месяцев назад подобрали на улице меня. Тильда четко рассчитала удар. Заметив испуг в моих глазах, она свирепо зыркнула на меня, и я поняла, что мне следует молчать.

Тильда остановила кэб и подтолкнула девочку вперед. Та уселась на край скамьи и широко открытыми глазами стала смотреть на пролетающие мимо улицы Бостона. Неужели и я выглядела так же? Неужели и я была всего лишь добычей для хищника — добычей, почти умолявшей, чтобы ее съели?

— Где ты живешь, Пейшенс? — спросила я.

Она осторожно посмотрела на меня:

— Я убежала.

— Из дома?

Она покачала головой, но не добавила ни слова.

— Сколько тебе лет?

— Четырнадцать.

На вид ей было не больше двенадцати. Похоже, она это знала, потому что быстро отвела взгляд.

Мы подъехали к особняку, и Тильда отвела девочку в комнату наверху.

— Я пришлю служанку. Она принесет воду и поможет тебе вымыться, — сказала она, и девочка смущенно прижала пальцы к грязной щеке. — И еще я велю принести тебе еды. Пока же поищу для тебя одежду потеплее. Ланор, не откажешься пойти со мной?

Тильда решительным шагом вошла в мою комнату и принялась перебирать вещи без моего разрешения:

— Похоже, все маленькие вещи мы отдали тебе. Наверняка у тебя найдется что-нибудь, что можно дать этой девочке…

— Не понимаю… — Я встала перед Тильдой и закрыла дверцу гардероба. — Зачем ты привела ее сюда? Что ты собираешься с ней делать?

Тильда хмыкнула:

— Не притворяйся дурочкой, Ланор. Уж тебе ли не знать…

— Она совсем ребенок! Ты не можешь отдать ее Адеру, как игрушку.

Я многое знала об Адере, но детей он никогда не соблазнял. Мне казалось, будь это так, я бы этого не вынесла.

Тильда подошла к сундуку:

— Да, она совсем юная, но не невинна. Она рассказала мне, что убежала из работного дома, куда ее отправили, чтобы она родила там ребенка. Четырнадцать — а уже родила… Право слово, мы ей только добро делаем, — сказала Тильда, выбрав узкий корсет со скромными кружевами.

Я устало села на кровать.

— Отдай ей это и отмой ее, — распорядилась Тильда, швырнув мне белье и одежду. — А я пригляжу за тем, чтобы ее покормили.

Пейшенс стояла у окна и смотрела на улицу. Она убрала с лица растрепанные пряди каштановых волос и подозрительно глянула на принесенную мной одежду.

— Вот, надень это, — сказала я, протянула ей вещи и отвернулась, чтобы не смущать девочку. — Тильда мне сказала, что ты ушла из работного дома…

— Да, мисс.

— …где ты родила дитя. Скажи мне, что случилось с твоим ребенком?

Ком подкатил к моему горлу. Мне не хотелось верить, что она бежала, бросив ребенка.

— У меня его отняли, — словно бы защищаясь, проговорила Пейшенс. — Я его после родов и не видала.

— Мне очень жаль.

— Что сделано, то сделано. Лучше бы я… — Она вдруг запнулась. Наверное, решила, что не стоит болтать лишнего, разговаривая с этими странными дамочками, которые увели ее с улицы. Я прекрасно понимала, как она себя чувствует. — Та, другая, леди сказала, что для меня тут, быть может, сыщется работа — может, посудомойкой возьмут?

— А ты бы хотела этого?

— Только она говорит, что прежде надо встретиться с хозяином дома, чтобы он на меня поглядел. А уж возьмет ли он меня…

Пейшенс пытливо смотрела на меня. Она хотела понять, не обманывают ли ее, не сыграют ли с ней злую шутку. Тильда ошибалась: эта девочка во многом еще была совсем невинна. Нравилось мне это или нет, но у меня в ушах все еще звучали слова Джуда: она еще слишком невинна, чтобы якшаться с такими, как Адер. Я не могла позволить, чтобы с ней случилось то же самое, что со мной.

Я схватила Пейшенс за руку:

— Идем со мной. Не говори ни слова. Тихо.

Мы сбежали вниз по черной лестнице. Я знала, что там ходят только слуги и что Тильда этой лестницей никогда не пользуется. Потом мы промчались по кухне к задней двери. На уголке кухонного стола лежала горстка монет. Наверняка деньги были предназначены зеленщику или бакалейщику. Я сгребла монеты со стола и вложила в ладошку Пейшенс:

— Ступай. Забери эти деньги и оставь себе одежду.

Она посмотрела на меня как на безумную:

— Но куда же я пойду? Если я вернусь в работный дом, меня накажут, уж это как пить дать. И домой я воротиться никак не могу…

— Тогда прими наказание или положись на милосердие твоих домашних. Ты уже видела зло, но очень многого ты еще не знаешь, Пейшенс. Беги! Это ради твоего блага, — прошептала я и вытолкнула ее за дверь, после чего захлопнула ее и закрыла на засов. В этот самый момент вошла посудомойка и подозрительно зыркнула на меня.

Я поспешно взбежала вверх по лестнице и удалилась в свою комнату.

Там я стала нервно ходить из угла в угол. Я выгнала эту девочку ради ее безопасности, но как я теперь могла здесь оставаться? Я понимала, что поступила против воли Адера. Да, его дом был страшным местом, но все же… Прежде страх не давал мне уйти. Теперь страх словно бы толкал меня в спину. Я понимала: пройдет еще несколько минут, и Тильда обнаружит, что Пейшенс — ее добыча — исчезла. Тогда они с Адером обрушатся на меня, будто пара львов. Я принялась лихорадочно совать вещи в саквояж. Бежать, бежать. Бежать — иначе случится нечто страшное.

Я опомниться не успела, как оказалась на улице, в карете. Сидела и пересчитывала деньги в кошельке. Денег оказалось не так много, но все же достаточно, чтобы уехать из Бостона. В карете я добралась до остановки дилижансов и отплатила место до Нью-Йорка.

— Дилижанс отправляется через час, — сказал мне служащий в конторе. — На другой стороне улицы — паб. Большинство пассажиров коротают время там.

Я пришла в паб, заказала себе чаю и уселась, поставив под ноги саквояж. Я впервые смогла отдышаться и задуматься о том, что делаю. От страха я едва дышала, но все же мной владело радостное волнение. Я покидала дом Адера. Сколько раз мне мечталось об этом, но не хватало смелости!.. И вот теперь я совершила побег без раздумий, а меня, похоже, пока что не хватились. Я думала о том, что за час меня вряд ли разыщут — в конце концов, Бостон был большим городом. А через час дилижанс будет уже далеко. Я обхватила ладонями белый фарфоровый чайничек, чтобы согреться, и позволила себе робко вздохнуть с облегчением. Может быть, дом Адера был выдумкой, страшным сном? Может быть, не во власти Адера было причинить мне зло здесь? Может быть, только это и было нужно — собраться с храбростью и выбежать за дверь? Правда, я пока не знала, куда бежать и что делать со своей жизнью.

А потом я внезапно поняла, что рядом со мной — несколько человек. Адер, Алехандро, Тильда. Адер присел рядом со мной на корточки и прошептал мне на ухо:

— Идем со мной, Ланор, и не вздумай скандалить. Предупреждаю: у тебя в саквояже — украденные у меня драгоценности. Позовешь на помощь — и я скажу констеблю, что ты украла их из моего дома. А остальные подтвердят это под присягой.

Он так крепко сжал мой локоть, что едва не сломал кости. Я была вынуждена встать. Гнев Адера так пылал, что меня словно обдавало жаром. По пути домой мы сидели рядом в карете, но я не могла глянуть ни на кого из моих спутников. От страха я не в силах была разжать губы. Только мы вошли в парадную дверь, как Адер развернулся и отвесил мне такую пощечину, что я не удержалась на ногах и рухнула на пол. Алехандро и Тильда торопливо обошли вокруг меня и ушли из прихожей, как с поля, над которым должна была разразиться гроза.

Глаза Адера так злобно сверкали, что казалось, будто он готов разорвать меня на куски.

— Ты что задумала? Куда ты собралась?

У меня не было слов, но, как выяснилось, Адеру не были нужны ответы. Он хотел одного: избивать меня, пока я лежала на полу у его ног и смотрела на него опухшими, залитыми кровью глазами. Немного погодя ярость Адера немного угасла. Он начал расхаживать из стороны в сторону, ударяя сжатой в кулак одной рукой по ладони другой.

— Вот как ты отвечаешь на мою щедрость, на мое доверие? — ревел он. — Я взял тебя в свой дом, принял в семью, одевал тебя, заботился о тебе… Ведь вы же все для меня как дети. Можно представить, как ты меня разочаровала. Я предупреждал тебя: ты принадлежишь мне, хочешь ты этого или нет. И ты никогда, никогда не покинешь меня, пока я сам тебя не отпущу.

А потом он поднял меня и понес в дальние комнаты, где находилась кухня и прочие помещения для прислуги. Слуги разбегались, как мыши. Потом Адер, держа меня на руках, спустился по лестнице в кладовую и прошел по проходу между ящиков с винными бутылками и мешками с мукой, мимо столов и стульев, накрытых чехлами. Он вышел в узкий коридорчик, стены которого были холодными и сырыми, и наконец подошел к старой дубовой двери, покрытой множеством царапин. В комнате за дверью царил полумрак. У двери стоял Донат в балахоне, туго подпоясанном на талии. Он сгорбился, словно ему было нехорошо. Если уж Донат, который так любил посмеяться над чужими несчастьями, был испуган, значит, должно было произойти нечто ужасное. В руке он держал несколько тонких кожаных ремней. Это было нечто вроде сбруи, но на конскую упряжь не походило.

Адер бросил меня на пол.

— Подготовь ее, — велел он Донателло, и тот начал снимать с меня мокрую от пота и крови одежду.

Адер, стоявший у него за спиной, тоже начал раздеваться. Обнажив меня, Донателло стал прилаживать ко мне сбрую. Упряжь была устроена просто ужасно: ремни стягивали тело таким образом, что я согнулась в неестественной позе. Мои руки Донателло связал за спиной, а голову запрокинул назад так, что удивительно, как она удержалась на шее. Донателло покачал головой, затягивая ремни. Адер встал рядом и посмотрел на меня сверху вниз. Его взгляд был зловещим, его намерения не оставляли сомнений.

— Пришла пора научить тебя послушанию. Я надеялся, что это не потребуется. Мне казалось, что ты другая, не такая, как все… — Он оборвал себя, сделал вдох. — Каждого следует хотя бы один раз подвергнуть наказанию, чтобы они знали, что будет, если они ослушаются вновь. Я велел тебе не покидать меня, и все же ты пыталась бежать. Больше ты никогда не попытаешься сделать это. — Адер схватил меня за волосы и притянул к себе мою голову. — И не забывай об этом, когда вернешься в свой городишко, к своей семье и к своему Джонатану. Нет места, где бы я не смог отыскать тебя. Ты никогда не сможешь от меня скрыться.

— Эта девочка… — попыталась выговорить я губами, покрытыми запекшейся кровью.

— Дело не в девочке, Ланор. Тебе следует выучить урок: что бы ни происходило в моем доме, ты это примешь и будешь в этом участвовать. Дело в том, что ты посмела отвернуться от меня, отказать мне. Этого я не допущу. Я не позволяю такого никому, а особенно — тебе. Я никак не ожидал, что ты…

Он не договорил, но я поняла, что он хотел сказать. Он просто не пожелал открыть мне свое сердце, чтобы потом не сожалеть об этом.

Я не стану вам рассказывать о том, что случилось со мной в том ужасном подвале. Позвольте мне не говорить об этом, избавить вас от подробностей этого издевательства. Достаточно будет сказать, что в более жуткой оргии мне участвовать не доводилось. И пытал меня не только Адер. Он подключил к пыткам Донателло, хотя итальянец этого явно не хотел. Я ощутила вкус дьявольского пламени, о котором меня предупреждал Джуд, я поняла, что искушать любовь дьявола — рискованно. Если и есть такая любовь, то в ней нет ни толики нежности. Рано или поздно вы познаете эту любовь такой, какая она есть. Она жестока, ядовита. Она как кислота, которую вам вливают в глотку.

Я была почти без чувств, когда они закончили. Я разжала веки и увидела, что Адер поднимает с пола свою одежду. Он был мокрый от пота, пряди темных курчавых волос прилипли к его шее. Донат надел балахон. Он стоял на четвереньках, бледный и дрожащий. Казалось, его вот-вот стошнит.

Адер провел пятерней по мокрым волосам и кивнул Донату.

— Отнеси ее наверх, пусть ее вымоют, — приказал он и вышел за дверь.

Донателло начал расстегивать тугие ремни, впившиеся в мою кожу до крови. Сбрую он бросил на пол, но ремни еще какое-то время сохраняли форму моего тела. Потом Донателло взял меня на руки. Более он никогда не обращался со мной нежно — ни раньше, ни потом.

Донат отнес меня в комнату, где стояла медная ванна. Алехандро ждал нас. Он приготовил несколько ведер горячей воды. Потом заботливо отмыл меня от крови и грязи. Я с трудом выдерживала его прикосновения и непрерывно плакала:

— Я в аду, Алехандро. Как мне жить?

Он взял мою руку и промокнул простыней:

— У тебя нет выбора. Может, тебе станет легче, если я скажу, что мы все прошли через это. Перед нами тебе нечего стыдиться из-за того, что с тобой случилось такое.

Пока он мыл меня, ранки и порезы начали затягиваться на глазах, синяки светлели. Алехандро вытер меня, закутал в чистую простыню, и мы вместе легли на кровать. Алехандро лежал рядом и не давал мне отстраняться.

— Что же будет теперь? — спросила я, держа его за руку.

— Ничего. Все пойдет, как раньше. Ты должна постараться забыть о том, что стряслось с тобой сегодня, но не забывай полученного урока. Никогда не забывай.

Ночь перед моим отъездом из Бостона была просто ужасна. Мне хотелось остаться наедине со своими переживаниями, однако Адер настоял на том, чтобы я пришла в его спальню. Теперь я боялась его, но его перемены в моем поведении, похоже, не интересовали. Наверное, он привык к подобным выходкам со стороны своих придворных и думал, что со временем все войдет в свою колею. А может быть, ему было все равно, что я утратила к нему всякое доверие. Я старалась помнить о совете Алехандро и вела себя так, словно ничего не произошло, и держалась с Адером подчеркнуто ласково.

Адер в ту ночь очень много выпил — наверное, для того, чтобы не думать о том, как я его боюсь, — и выкурил целый кальян. Спальня наполнилась облаками наркотического дыма. Как я ни старалась, но в ту ночь в постели я была рассеянна. Я могла думать только о Джонатане. Мне предстояло обречь его на вечные мучения в обществе этого безумца. Джонатан не заслужил такой участи. Правда, и я тоже не заслужила.

Думала я и о том, что скажу родным, вернувшись в Сент-Эндрю. Год назад я убежала из порта и исчезла из их жизни. Наверняка обо мне навели справки в монастыре и в портовой конторе, но там могли сказать только одно: до Бостона я добралась, но вскоре пропала. Быть может, мои родители, брат и сестры надеялись, что я жива и что бежала для того, чтобы сохранить ребенка? А вдруг они обращались к властям в Бостоне, вдруг меня разыскивала полиция? Если так, то, пожалуй, в итоге все решили, что меня убили. «Может быть, в Сент-Эндрю устроили фальшивые похороны? — гадала я. — Но нет, отец не дал бы волю чувствам. Все они по сей день горюют обо мне, у них камень на сердце».

А Джонатан? Что думал обо мне Джонатан? Наверное, он считал, что меня уже нет в живых — если он вообще думал обо мне. Слезы залили мне глаза. Нет, все-таки он должен был хоть изредка вспоминать обо мне — о женщине, которая любила его больше всех на свете! Как бы то ни было, я должна была смириться с мыслью о том, что для всех в Сент-Эндрю я умерла. Живые смиряются со смертью любимых. Какое-то время они горюют — недели или месяцы, но потом воспоминания уплывают в прошлое и только порой оживают. Так бывает, когда находишь на чердаке среди всякого хлама любимую игрушку. Ты смотришь на нее, ласково гладишь, но потом оставляешь на том же месте.

Я проснулась за несколько часов до рассвета — в холодном поту, после тяжелого сна. Корабль должен был отплыть с утренним приливом, и нужно прибыть в порт до зари. Я наклонилась, чтобы достать из-под одеяла снятое белье, и посмотрела на Адера. Его голова лежала на подушке. Я посмотрела на него и подумала: «Правду говорят, что даже дьяволы во сне похожи на ангелов». Глаза Адера были закрыты, длинные ресницы опущены, пышные темные локоны разметались по плечам. На его щеках белел нежный пушок, и из-за этого он был похож на юношу, а вовсе не на мужчину, способного на нечеловеческую жестокость.

У меня разболелась голова от кальянного дыма. Если уж я себя так паршиво чувствовала, то Адеру, наверное, было совсем худо. Я осторожно взяла его руку, приподняла и отпустила. Рука упала, словно налитая свинцом. Он не пошевелился, не застонал.

И тут мне в голову пришла зловещая мысль. Я вспомнила о крошечном серебряном сосуде с эликсиром жизни, о капельке демонического колдовства, которое навсегда изменило меня. «Возьми его, — сказал мне голос. — Этот сосуд — средоточие могущества Адера. Это твой шанс отомстить ему. Укради его могущество и забери с собой в Сент-Эндрю».

Обладая этим зельем, я могла привязать к себе Джонатана — точно так же, как меня к себе привязал Адер. Правда, при этой мысли у меня противно засосало под ложечкой. «Нет, — думала я. — Я никогда не смогу сотворить такое ни с кем… Никого не смогу превратить в то, чем стала теперь сама».

«Возьми это, чтобы отомстить Адеру. Только в этом и состоит его сила. Представь себе, как он затрясется от страха, узнав, что его драгоценный сосуд пропал!»

Я жаждала отомстить ему за то, что произошло со мной в подвале. Я не хотела ехать в Сент-Эндрю и исполнять приказ Адера, я не хотела обрекать моего возлюбленного на вечную жизнь рядом с этим чудищем. А уж больше всего мне хотелось нанести ему ответный удар.

Хочется верить, что в те мгновения мной овладели чувства, которые были сильнее здравого смысла. Я осторожно встала, прошла по полу босыми ногами, набросила халат Адера и обвела взглядом спальню. Где он мог хранить сосуд? Я видела его только в тот день, когда Адер наделил меня бессмертием.

Я прошла в гардеробную. Где же сосуд? На подносе со швейными иглами? Или в шкатулке с драгоценностями, вместе с перстнями и галстучными булавками? А может быть, сосуд спрятан в мыске красивого шлепанца? Я опустилась на колени и принялась осматривать туфли Адера. Но тут мне пришло в голову, что Адер ни за что не стал бы хранить такую дорогую вещь там, где она может попасть на глаза лакею, который может ее прикарманить. Либо он постоянно носит сосуд при себе — но я много раз видела его совершенно обнаженным, — либо держит там, где никому не придет в голову искать. Где никто не посмеет искать.

Держа в руке свечу, я выскользнула из спальни и спустилась по черной лестнице в кладовую. Прошла по сырым подземным коридорам и добралась до той комнаты, где еще совсем недавно валялась на полу, истекая кровью.

Затаив дыхание, я на цыпочках подошла к сундуку, стоявшему у дальней стены, и подняла крышку. Внутри лежала мерзкая сбруя. Ремни одеревенели от моего пота. Увидев жуткую упряжь, я чуть было не опустила крышку, но, совладав со страхом, заметила в уголке сундука маленький узелок. Я протянула руку и достала мужской носовой платок, сложенный так, что получилась маленькая подушечка.

Я приподняла уголок платка и увидела… серебряный сосуд. При свете свечи серебро мерцало, словно елочная игрушка. Это мерцание было зловещим. Меня словно бы предупреждали. Но я уже зашла слишком далеко и не собиралась поворачивать назад. Сосуд был моим. Я сжала его в кулаке, прижала к груди и поспешно ушла из подземелья.

Глава 31

Провинция Квебек, Канада

Наши дни

Небо за окном номера в мотеле стало сине-черным, цвета чернил в шариковой ручке. Люк и Ланор не закрыли жалюзи. Теперь, удовлетворив страсть, они лежат рядом и смотрят в окно, на северные звезды. Люк проводит кончиками пальцев по плечу Ланни, восхищаясь тем, что ее кожа словно бы светится. Кожа у Ланни молочно-белая, с россыпью крошечных золотистых веснушек. Ее тело — коллекция плавных изгибов. Люку хочется бесконечно прикасаться к ней. Ему кажется, что он словно бы забирает себе какую-то частичку Ланни. «Быть может, — думает он, — таящееся в ней волшебство делает ее такой красивой?»

Он не может поверить, что ему выпало такое счастье — оказаться в постели с этой женщиной. У него смутное ощущение, словно он — грязный старик, ласкающий юную девушку. У него давным-давно не было такого потрясающего секса — возможно, потому, что и он сам, и его партнерши были чересчур эгоистичны. Он может представить себе, что бы сказали его жена и друзья, увидев Ланни. Они решили бы, что он угодил в тиски кризиса среднего возраста, не иначе, если взамен на секс вздумал помочь женщине, у которой большие проблемы с законом.

Ланни смотрит на Люка и улыбается. Она так хороша. Люк гадает, что она могла найти в нем. Он всегда считал себя самым обычным человеком: средний рост, умеренная упитанность — но уж точно ничего достойного восхищения. Чего стоят одни лишь длинные «проволочные» волосы странного цвета — что-то между песочно-каштановым и светло-русым… Пациенты считают его постаревшим хиппи — кем-то вроде туристов, обрушивающихся на Сент-Эндрю летом, — но Люк считает, что это из-за того, что он склонен к неряшливости, когда некому о нем заботиться. Люк гадает: «Что она во мне нашла?»

Но задать этот вопрос он не успевает. За окном мелькают какие-то тени. Значит, кто-то ходит по дорожке. Люк едва успевает сесть перед тем, как в дверь громко стучат, и зычный мужской голос отрывисто произносит:

— Откройте, полиция!

Люк задерживает дыхание. Он не способен ни думать, ни реагировать, ни действовать, но Ланни одним прыжком вылетает из постели, оборачивается простыней и бесшумно удаляется в ванную. Как только она скрывается за дверью, Люк встает, закутывается в одеяло и открывает дверь.

Порог переступают два офицера полиции. Они светят Люку в лицо фонариками.

— Нам поступил сигнал насчет того, что тут мужчина занимается сексом с малолетней… Не могли бы вы включить свет, сэр? — говорит один из офицеров.

Он явно едва сдерживается и готов прижать Люка к стене и прижать к его шее полицейскую дубинку. Оба офицера таращатся на обнаженную грудь Люка и на одеяло, обернутое вокруг его бедер. Люк щелкает выключателем, номер озаряется светом.

— Где девочка, которая зарегистрирована в этом номере?

— Какая девочка? — выдавливает Люк. Горло у него сухое, как пустыня Сахара. — Видимо, произошла ошибка. Это мой номер.

— Значит, здесь вы зарегистрированы?

Люк кивает.

— Я так не думаю. Администратор сказал нам, что в этом крыле здания снят только один номер. И снят он девочкой. Она сказала администратору, что снимает номер для себя и своего папы. — Полицейские теснят Люка назад. — Хозяин мотеля сказал, что слышал тут звуки вроде секса, а поскольку администратор знал, что номер сняли отец и дочь…

Люк в панике. Он не понимает, что делать. Зачем Ланни потребовалось лгать?

— О, вот вы о чем. Со мной тут девушка, поэтому я и сказал, что это мой номер… но она мне не дочь. Не знаю, зачем ей понадобилось так говорить…

— Вот именно. — Полицейских он явно не убедил. — Не возражаете, если мы войдем и осмотрим номер? Нам бы хотелось поговорить с девушкой… Она здесь?

Люк замирает на месте и прислушивается. Он не слышит ни звука и гадает, уж не удалось ли Ланни каким-то образом ускользнуть. В глазах полисменов он видит плохо скрываемое возмущение. Им явно не терпится повалить его на пол и рассчитаться с ним за всех соблазненных гадкими папочками дочек, которые встретились им за время их службы. Люк готов лепетать оправдания, но вдруг он замечает, что полицейские смотрят ему за спину. Он оборачивается, судорожно придерживая на бедрах дешевое одеяло персикового цвета.

Ланни, закутанная в простыню, пьет воду из обшарпанного красного пластикового стакана. В ее глазах — хорошо разыгранное изумление и смущение:

— О! А я-то думаю — кто стучит. Добрый вечер, офицеры. Что-нибудь случилось?

Полисмены, прежде чем ответить, внимательно осматривают ее с ног до головы:

— Вы на себя зарегистрировали этот номер, мисс?

Ланни кивает.

— А этот мужчина — ваш отец?

Ланни невероятно смущена:

— О господи, нет. Нет… Сама не знаю, зачем я так сказала администратору. Наверное, я побоялась, что он не сдаст нам номер, потому что мы не женаты. Он мне показался таким… строгим. Но я подумала, что это не его дело… вообще-то.

— А-га, — глубокомысленно кивает один из полицейских. — Придется посмотреть ваши документы.

Полисмены стараются вести себя бесстрастно. Это не так просто. Теперь они злятся из-за того, что в номере нет никакого извращенца, которого следует предать в руки правосудия.

— Вы не имеете никакого права вторгаться сюда. Все произошло по обоюдному согласию, — говорит Люк, обнимая Ланни. Он хочет, чтобы полицейские ушли как можно скорее. Он устал от этой нервотрепки.

— Мы просто хотим увидеть доказательства того, что вы не… ну, вы понимаете, — бормочет младший из двух полисменов. Он наклоняет голову и нетерпеливо машет фонариком.

Выхода нет. Придется показать им водительские права Люка и паспорт Ланни — в надежде, что через канадскую границу пока не дошли вести из Сент-Эндрю.

Вскоре Люк понимает, что волнения напрасны. Офицеры так расстроены и разочарованы, что документы просматривают быстро и поспешно ретируются, бормоча извинения. Как только они уходят, Люк закрывает жалюзи на окне, которое выходит на дорожку, идущую вдоль мотеля.

— О боже! — восклицает Ланни и падает на кровать.

— Нам надо уехать. Будет лучше, если я отвезу тебя в город.

— Я не могу просить тебя снова рисковать ради меня.

— Но здесь я тебя бросить не могу, верно?

Люк одевается. Ланни бежит в ванную и плещется под душем. Люк проводит рукой по подбородку и чувствует, что отросла щетина. Прошли сутки после того, как он в последний раз брился. Он решает посмотреть, все ли в порядке на автостоянке. Просовывает палец между планками жалюзи и смотрит. Полицейская машина стоит рядом с универсалом.

Он опускает руку:

— Проклятье. Они еще здесь.

Ланни отрывает взгляд от чемодана, в который спешно укладывает вещи:

— Что?

— Эти два копа, они еще здесь. Похоже, лицензионную табличку проверяют.

— Думаешь?

— Возможно, хотят удостовериться, что у нас нет приводов. — Люк теребит нижнюю губу, он размышляет.

Вряд ли канадские полисмены мгновенно получат ответ насчет регистрации автомобиля в США. Данные придется прогнать через компьютер, на это потребуется время…

Люк поворачивается к Ланни:

— Мы должны уходить, немедленно.

— А они не попытаются нас задержать?

— Брось свой чемодан, брось все. Просто оденься.

Они, взявшись за руки, выходят из номера и направляются к универсалу. В дверце полицейской машины опускается стекло.

— Эй, — кричит полицейский, сидящий справа. — Вам пока нельзя уезжать.

Люк отпускает руку Ланни и подходит к полицейской машине:

— Почему? Мы ничего плохого не сделали. Мы показали вам документы. У вас нет никаких причин нас задерживать. Между прочим, это уже смахивает на притеснение.

Офицеры переглядываются. Они не слишком уверены в себе, и слово «притеснение» им не очень нравится.

— Послушайте, — продолжает Люк и разводит руками, показывая, что в них ничего нет. — Мы просто едем поужинать. Вам кажется, что мы собираемся удрать? Мы оставили в номере багаж, мы заплатили до завтрашнего дня. Если после проверки у вас еще будут к нам вопросы, вы сможете прийти к нам после ужина. Но если у вас нет оснований для ареста, удерживать меня вы никак не можете.

Люк говорит спокойно, рассудительно. Он разводит руками, он похож на человека, уговаривающего воришек не грабить его. Ланни усаживается на переднее сиденье универсала и смотрит на полицейских с легкой враждебностью. Люк идет к машине, садится за руль, заводит двигатель и плавно выезжает с парковки. В последний момент он оборачивается, чтобы убедиться, что полицейские за ними не едут.

Только тогда, когда проходит минут десять, Ланни вытаскивает из-под куртки ноутбук и кладет на колени.

— Его я оставить не могла. В нем слишком много компромата, связывающего меня с Джонатаном. Все это они могли бы использовать как улики, если бы захотели, — объясняет она, словно бы чувствуя себя виноватой за то, что рисковала, вызволяя свой ноутбук. В следующее мгновение она вынимает из кармана пакет с марихуаной — будто кролика из шляпы иллюзиониста.

У Люка перехватывает дыхание:

— Ты и траву забрала?

— Я подумала: если они поймут, что мы не вернемся, они обязательно обыщут номер… а за это можно арестовать. — Она убирает пакет в карман и устало вздыхает: — Как думаешь, мы в безопасности?

Люк смотрит в зеркальце заднего вида:

— Не знаю… Теперь они зафиксировали номера. Если они запомнили наши имена… мое имя… Тогда придется расстаться с универсалом. — Люк чувствует себя просто ужасно из-за того, что попросил машину у Питера. — Пока не хочу об этом думать. Расскажи мне еще что-нибудь о себе.