Урок

X

Двадцатого числа вечером пришла горничная Ореховых Анюта и принесла записку в голубом конвертике. Константин Иванович сразу узнал почерк Дины и покраснел.

На листочке было следующее:

«Многоуважающий (так и было написано) Константин Ива… Мы сегодня уже приехали. Мама просит придти. Приходи… Дина».

Константин Иванович дал Анюте рубль и стал быстро одеваться. Через десять минут он уже ехал на извозчичьих санках, в руке всё ещё было письмо Дины. Он хорошо знал, что Дина часто не дописывает конца слов, и, тем не менее, слово «приходи» его очень смущало.

«А вдруг это умышленно? Вдруг это взаимное чувство? Ведь она уже способна любить… В феврале ей шестнадцать… А может быть, это маленькое кокетство? Вызов?.. Как это странно!.. Знаю наверное, что ошибаюсь, и всё-таки вздор этот лезет в голову. Ужасно нелепо, ужасно»… — думал он.

Вот и подъезд. Сердце затараторило что-то сладкое. Все встретили его в передней и видимо обрадовались. Дина улыбалась ласково. Ольга Павловна пожала руку крепче обыкновенного. Любовь Петровна кашляла. Леночка сейчас же начала рассказывать о Знаменском. Все заговорили сразу, и поэтому трудно было отвечать. Голос Дины звучал как музыка. Она ещё поздоровела и казалась выше.

— А вы даже выросли, — сказал он, улыбаясь.

— Нет, это у меня ботинки на французских каблуках, — ответила Дина и опять ласково улыбнулась.

Константин Иванович окончательно пришёл в себя только в столовой.

— Знаете, знаете, — говорила Леночка, — я изобрела новый способ кататься на коньках. У нас есть собаки Милорд и Трезвый, я беру их на смычки как гончих, — кольцо от ремней в руки, и гайда по пруду. Впереди Томка, они стараются его догнать и бегут быстро-быстро как поезд. А сзади Брусенцов и Дина, — руки накрест и тоже хотят меня догнать, но всегда остаются далеко-далеко.

Последняя фраза встревожила Константина Ивановича.

«А вдруг они нарочно остаются позади, и он в это время говорит ей о своей любви. Ведь её нельзя не любить».

— Да, — продолжала Лена, — кланяется вам Федька, он уже выучил святых до августа месяца. И кланяется вам замечательная тётя Лиза.

— Елизавета Васильевна — действительно замечательная женщина, и говорить о ней таким тоном нельзя, — сказала Любовь Петровна.

— Она носит вериги и ничего не ест, — задумчиво произнесла Дина. — Тётя Лиза никогда не была в театре и говорит, что бывать там грех, и выходить замуж тоже грех. С тех пор, как я родилась, она ни разу не уезжала из Знаменского, значит уже шестнадцать лет.

— К ней монашенки ездят и привозят просфоры, вкусные такие, — прозвенел опять голос Лены.

Весело шумел самовар. Особенно аппетитно смотрели расставленные на столе творог, масло, густая сметана, холодный поросёнок и привезённый из Знаменского домашний чёрный хлеб. И во всей комнате пахло ещё чем-то особенно приятным, давно знакомым. Константин Иванович наконец сообразил, что это запах от папироски Ольги Павловны, которого он не слыхал уже целый месяц. На душе было хорошо до слёз. В этот день урока не было и о занятиях не говорили. Лена снова начала рассказывать о деревне.

— Да что ты всё болтаешь, — сказала ей Ольга Павловна, — ведь всё равно никого из тамошних жителей Константин Иванович не знает. Приедет летом, поживёт и сам всё увидит.

— Приедет летом, поживёт и сам всё увидит, — радостно повторилось в его ушах.

И он думал:

«Значит, то, что я летом буду в Знаменском — вопрос решённый. Значит, теперь надолго, а может быть и на всю жизнь я для них свой человек»…

Вошла Анюта и убрала самовар; локтем она нечаянно задела по плечу Константина Ивановича, и он этого не заметил.

Мысли текли всё также сладко: «Умышленно или неумышленно она написала „приходи“, а не „приходите“? Так ли она ласково относится ко мне, как смотрят её глаза? А может, на Брусенцова она смотрит ещё ласковее»… От этой мысли стало вдруг жарко.

Когда на другой день Константин Иванович снова шёл на урок, то думал, что вторая половина года пройдёт ещё симпатичнее, потому что теперь Дина для него не просто ученица, а существо, ради счастья видеть которое каждый день только и стоит жить на свете. Нужно непременно держать себя так, чтобы никто, решительно никто не мог догадаться, как она ему дорога.

Занятия пошли как будто хуже, но это легко объяснялось, — после деревенской жизни и Дине, и Леночке трудно было заставить себя учиться регулярно.

Как-то в классную вошла Ольга Павловна, и Лена в её присутствии сказала:

— Какой вы право, Константин Иванович! Дине, небойсь, рассказываете историю целый час, а мне — сказали несколько слов о Троянской войне, да и кончено.

Он сильно покраснел, но сейчас же нашёлся и ответил:

— Вы скорее запоминаете всё, что вам говоришь…

— Очень приятно, — отчеканила Лена.

— Леночка, так нельзя отвечать. Константин Иванович лучше знает, которой из вас, как и что нужно объяснять, — сказала Ольга Павловна.

Лицо её было серьёзно и даже строго как и тон голоса.

Но Константину Ивановичу послышалась насмешка по его адресу. Он покраснел ещё сильнее и в этот вечер ушёл домой раньше обыкновенного.

С каждым днём он вёл себя иначе. В столовой он старался не садиться рядом с Диной, чтобы кто-нибудь не заметил, как приятна ему её близость. В присутствии Ольги Павловны он иногда не совсем справедливо выговаривал Дине за её рассеянность, и опять только для того, чтобы нельзя было подумать, что она ему дороже всего на свете. Дина слушала эти замечания совсем равнодушно. А Константин Иванович думал: «Бедная, милая, прости, но что же делать, — это необходимо». От всех этих уловок в итоге получалась усталость.

Время бежало теперь быстро. Константину Ивановичу казалось иногда, что всего несколько дней назад он ходил на вокзал встречать Ореховых, между тем, на следующей неделе уже начиналась масляная. Часто на душе бывало нехорошо от сознания, что за пять месяцев по курсу почти не пройдено и половины. На дворе стояла слякоть, и поскрёбыванье лопаток дворников напоминало, что уже скоро весна, а там и Знаменское, — за лето можно будет наверстать пропущенное зимою. В понедельник Ольга Павловна взяла ложу в оперу и пригласила и Константина Ивановича.

Шёл «Евгений Онегин». И баритон, и тенор были выдающиеся певцы. Особенно сильное впечатление произвела ария Ленского перед дуэлью. Начал оркестр и вдруг стих. Виолончель простонала что-то грустное, ей так же печально и коротко ответили валторны, точно сказали: «Да, это так». Потом запели сразу все скрипки. Видно было из-за барьера, как поднимались и опускались их смычки.

Весь театр притих, когда вступил полный тоски человеческий голос.

У Дины глаза были влажны. Золотой медальон на её розовой кофточке то подымался, то опускался.

«Как она сильно чувствует, как она сильно чувствует, — думал Константин Иванович, — вот Лене всё равно, — только брови нахмурила, и видно, что ни на секунду не забыла, что всё это происходит не в жизни, а на сцене».

Из театра ехали в больших четырёхместных санях. Константин Иванович и Леночка сидели на передней скамейке. Иногда сани очень потряхивало, и его колени чуть прикасались к коленям сидевшей против Дины. Неполная луна ярко освещала милое, спокойное лицо. Изредка её закруглённые ресницы вздрагивали. Морозило. От ридикюля Ольги Павловны чуть пахло кожей и духами.

Мало-помалу страх, что могут заметить его любовь к Дине, расплылся. Иногда даже хотелось, чтобы Ольга Павловна сама подумала о возможности этой любви. Случая с кофточкой больше не повторялось, и ничто не волновало. На душе было чисто. Как-то после урока Константином Ивановичем овладело особенно хорошее расположение духа, и ему захотелось рассказать Дине и Леночке, что он думает о их жизни.

Он говорил о том, что на них как на девушках богатых и образованных лежит нравственная обязанность думать о счастье крестьян, — небогатых и необразованных. Он говорил, что в первый раз видит семью, где барыши так искренно любят и народ, и природу, и всей душою стремятся поскорее из города. Он говорил, что когда они войдут в настоящую жизнь, то уже будет новое, хорошее время, и все классы общества будут любить своего ближнего, как это сказано в Евангелии.

Любовь Петровна с восторгом глядела на него и после каждой фразы кивала головой. Леночка тоже была серьёзна, потом вздохнула и сказала:

— Да, у нас хорошо. Когда приедете, тогда сами увидите мужиков, и поля, и липовую аллею, и Федьку, и Томку, — всё увидите…

Дина машинально рисовала на промокательной бумаге лошадиную голову.

Хорошее бодрое настроение не оставило Константина Ивановича и тогда, когда он вернулся домой.

«Наверное, и она чувствует, как дорога мне. Она должна быть моей женой! Я никому не дам её и никому её позволю её развратить. Я научу её, как нужно жить… Это моё первое чувство, и потому самое серьёзное. Никогда и никого я не полюблю больше, чем её. Каждый человек — кузнец своего счастья… Если идти к цели искренно, честно и смело, то идеал жизни осуществить легко. Погибают только трусы», — сладко плыло в его голове.