Урок

V

В гостиной ждать пришлось недолго. Он прошёлся два раза по мягкому ковру, оправил волосы и сел. Слева стоял открытый рояль, за ним подымались несколько фикусов с пыльными листьями и два олеандра. Мебель была шёлковая золотистая, под цвет обоев. На стенах висело два огромных зеркала, но не было ни одной картины, и это неприятно удивляло глаз. Пахло здесь хорошим табаком и затхлостью давно не выбивавшихся ковров.

Константин Иванович взял с круглого стола большой альбом и хотел его раскрыть, но в это время вошла, сильно шумя платьем, Ольга Павловна. Полная блондинка, здоровая и розовая, со вздёрнутым носом и завитыми волосами, она щурилась через золотое пенсне и улыбалась.

— Господин Смирнов?

— Да.

— Садитесь пожалуйста. Курите. Кажется, нет спичек. Впрочем, вот они.

— Спасибо, я не курю.

— Не курите? Это хорошо. Значит, у вас есть сила воли, а я вот не могу отстать от этой нехорошей привычки…

И слова у неё пошли быстро и гладко. Ольга Павловна прежде всего расхвалила Кальнишевского. Но в её голосе слышалась едва заметная фальшь.

Константин Иванович чувствовал, что ей приятнее говорить теперь именно с ним, совсем новым человеком, одетым в свежий сюртук, чем с Кальнишевским, который заранее знал каждое её слово.

Ольга Павловна сейчас же перешла к вопросу о воспитании и сказала, что ни сама она, ни её муж никогда не допустят, чтобы их дочери учились в гимназии, где девочки слишком рано узнают то, о чём знать им не следует. Константину Ивановичу эта фраза не понравилась.

«И так ошибочно смотрит большинство людей. Знать следует по возможности всё, и только зная, можно разумно уходить от всего дурного и стремиться к заведомо хорошему», — подумал он.

Потом лицо Ольги Павловны стало грустным, и она рассказала, как умер от воспаления мозга их единственный сын Лёвушка — гимназист шестого класса и первый ученик. Она вскользь упомянула о тех предчувствиях, которые давили её перед несчастьем, о телепатических явлениях и о Фламмарионе. На минуту она умолкла, чтобы закурить тоненькую папироску, и голос её снова зазвучал бодро и убедительно.

— Знаете ли, Константин Иванович, — кажется, так? — Очень многие знакомые упрекали нас в том, что мы к сравнительно большим девочкам приглашаем учителей, а не учительниц. Но какой это необдуманный упрёк! В Америке, в средней школе, уже давным-давно молодые люди не только обучают девушек, но и сами получают образование с ними на одной школьной скамейке, и результаты этого совместного обучения великолепны. Я сама женщина, но плохо верю в их педагогические способности. У нас живёт Любовь Петровна, на её обязанностях лежит присутствовать во время уроков девочек и заниматься с ними по Закону Божьему и по-французски. Откровенно говоря, толка из этих занятий не выходит ровно никакого, и если мы Любови Петровне до сих пор не отказали, то лишь потому, что ей решительно некуда деваться… Она с ними занималась раньше по всем предметам, и, благодаря этому, девочкам теперь приходится работать даже и летом. Зиновий Григорьевич говорит, что они очень отстали от гимназического курса…

Внимание Константина Ивановича стало притупляться. Он молча смотрел на носок прюнелевого ботинка сидевшей перед ним барыни и думал: «Все толстые женщины, даже и богатые, ходят в прюнелевых ботинках, вероятно, потому, что ногам тяжело носить такую махину, и на них делаются мозоли, которые обыкновенный ботинок давит».

Ольга Павловна взглянула на свои маленькие золотые часики и быстро произнесла:

— А теперь пойдёмте позавтракаем, — вам нужно познакомиться с будущими ученицами. У нас учитель — всегда свой человек и принимает участие во всей нашей жизни.

Константин Иванович чуть поклонился и пошёл за ней в столовую. Небольшой стол был накрыт на четыре прибора. Ольга Павловна позвонила и сказала вошедшей пожилой горничной:

— Давай, Анюта, завтракать и зови барышень.

Дина и Леночка вошли одна за другой и поздоровались просто, за руку, без реверансов, и это ему понравилось. Одетые в одинаковые, коричневые платья и чёрные передники, они не были похожи между собою. Дина, пухленькая шатенка, с хорошо развитым бюстом и чуть вздёрнутым как у матери, носиком, с тёмными голубыми глазами и особенно большими, точно подвитыми кверху, ресницами, сейчас же села и спокойно начала накладывать себе горячую ветчину с картофельным пюре. Волосы её были причёсаны вверх и туго перетянуты красной ленточкой. Невольно обращала на себя внимание нежная, чуть загорелая кожа её лица, с едва заметным пушком на щеках. Она куталась в наброшенный на плечи серый платок и молчала. На Константина Ивановича она посмотрела только раз, когда здоровалась, как на новую, но малоинтересную вещь.

Леночка была совсем блондинка, с едва заметными веснушками, с плоскою грудью и короткими, очень светлыми и плохо слушавшимися гребешка, волосами. Личико её иногда передёргивалось, а блестящие глаза чуть косили и быстро осматривали нового человека Она взяла кусок хлеба, вырезала из него мякиш, густо посолила корочку, погрызла её передними белыми зубами и потом уже села за стол. Эта привычка осталась у неё с тех пор, как она принимала рыбий жир. Первого блюда Леночка не ела, — только потом положила себе маленький кусочек индейки и очень много салата из красной капусты.

Константин Иванович смотрел на Дину и думал: «Вот ведь и черты лица у неё неправильные, а кажется, будто она красавица. Это потому, что у неё глаза и волосы не одного цвета, и вся она точно олицетворённые здоровье и нормальность. Близка к природе, — и в этом весь секрет. И сердце у неё наверно золотое»…

— Что же вы ничего не кушаете? — сказала, обращаясь к нему, Ольга Павловна. — Кто у нас в доме мало ест, тот никогда не может быть нашим другом. Анюта, подай барину ещё индейки и огурцов — это домашние, собственного производства. Я всегда делаю их на вишнёвых или на смородиновых листьях, — это им придаёт крепость и аромат.

Константин Иванович с удовольствием взял ещё кусочек индейки. Всё было очень вкусно. Судочки и хрустальный салатник приветливо блестели на чистой скатерти. Вместо вина подали в кувшине квас, душистый и холодный.

За завтраком говорили мало. Барышни тоже молчали, но вели себя непринуждённо. После индейки подали чай, а затем все поднялись и пошли в классную. И почти в каждой комнате, чрез которую проходили, висело на стенах по зеркалу, а то и по два. На огромном столе, в комнате у девочек, был беспорядок. Некоторые учебники были совсем изорваны, стол изрезан, а ручки и карандаши обкусаны. В арифметических тетрадях Леночки чаще встречались какие-то рожицы, чем цифры.

Потом обе они стали показывать, что было пройдено за лето с Кальнишевским. Когда Ольга Павловна вышла, Леночка прислонилась к кафельной печке и, обмахиваясь передником, точно ей было жарко, сказала:

— Зиновий Григорьевич был очень строгий. А вы не будете таким?

Она чуть подвизгивала. Константин Иванович покраснел и не сразу нашёлся, что ответить.

— Н-не знаю.

— Например, он не позволял смеяться, — добавила Леночка и не улыбнулась.

— Ну, ты уж… — пропела своим контральто Дина. — В Знаменском мы с ним занимались до двух часов дня, а здесь занимаемся от пяти до восьми, а обедаем в четыре. Уроки мы готовим утром. После завтрака к нам приходит Любовь Петровна, а потом учительница музыки. Вы знаете Любовь Петровну?

— Нет.

— Мы с ней говорим по-французски и учим Закон Божий. Она очень добрая.

— Вы на естественном факультете? — спросила вдруг Леночка.

— Да.

— Значит, учите о том, как живут разные звери?

— Не только об этом…

— Ну, всё-таки, вы, например, знаете что-нибудь о ящерицах, — и Леночка сильно фыркнула.

— Ты не можешь без глупостей. Удивительно, право. Это она Любовь Петровну так называет, — произнесла Дина и презрительно надула губки.

Снова вошла Ольга Павловна и заговорила о женском воспитании, и так быстро, что иногда её трудно было понять.

Потом перешли в гостиную и здесь условились относительно платы, — пятьдесят рублей в месяц. Когда пробило час, Константин Иванович попрощался. Зажмурив глаза от солнца, он переходил улицу. На дворе было душно как в июле.

Из-за угла вдруг послышались звонки, потом выскочил верховой, и за ним полетел пожарный обоз, подпрыгивая массивными красными колёсами по булыжной мостовой. И долго ещё было видно, как, покачиваясь то вправо, то влево, уменьшался последний, запряжённый четвериком, «багорный ход».

Константин Иванович очень любил бывать на пожарах и в другой раз непременно поехал бы смотреть или качать воду, а теперь ему хотелось только поскорее домой, лечь на кровать и думать. Казалось, что в его жизни наступают новые, лёгкие и очень интересные дни.