Уроки сектоведения. Часть 1.

На свободе надо учиться жить. Государство не гарантирует тебе ни качества предоставляемой тебе кем-то информации, ни качества товаров. Просто люди оказались среди людей. А люди – они разные. Бывают образованные и не очень, честные и лукавые, корыстные, одержимые…

И чтобы было поменьше увечий от взаимных соприкосновений – лучше заранее знать, что есть люди, сами искалеченные в некоторых отношениях, и потому способные и другим причинять аналогичные своим травмы.

Нам вообще многому надо учиться в тех джунглях, в которые мы оказались выпущены из коммунистической “детской”. Как избежать мошенников? Как не лишиться квартиры? Как отличить качественный продукт от отравы в красивой упаковке? По вступлении в «свободно-рыночные» отношения нам пришлось учиться не верить рекламе. Пришлось не доверять красивым упаковкам и «имиджам» политикам, банкам и профессиональным попрошайкам, продавцам гербалайфа и быстрорастворимой нирваны, журналистам и миссионерам.

Оказалось, что люди, даже говорящие высокие слова, могут быть бесчестны. Впрочем, иногда они и сами не знают, что именно стоит за их словами. Оказывается, и хорошие люди могут быть рекламными агентами у дурных товаров и замыслов.

А невероятное обилие сект (и скандалов и трагедий вокруг них) показало, что и в мире религиозных поисков и предложений надо уметь различать не только основные тона, но даже оттенки.

Пора приступать к изучению предмета под названием «Техника религиозной безопасности». Или, иначе – «сектоведения».

Первый из этих уроков очевиден: ни один сектант не подходит и не представляется: «Здравствуйте. Я из секты! Не хотите ли пройти с нами?».

Более того – чтобы не возникло даже подозрения о том, что он из секты, такой проповедник даже будет отрицать, что он имеет хоть какое-то отношение к религии. «Мы из центра духовной культуры!». В крайнем случае скажет, что «В общем-то мы тоже православные»…

Знакомая ситуация?

Вот мы сейчас и рассмотрим, как на нее реагировать. А в качестве примера возьмем самую симпатичную (по имиджу) из сект, действующих в России. - Рериховцев.

Большинство людей, почитающих имя Рерихов, совершенно не знают их доктрины. “Да, были такие художники. Они путешествовали в Индию. И там, не то в Тибете, не то в Шамбале, они встречались со святыми отшельниками и мудрецами — махатмами. Они учили духовности, писали о красоте, о том, что культура спасет мир. Они призывали к терпимости и к уважительному отношению ко всем религиям, единство которых Рерихи и проповедовали. И вообще учили жить в гармонии с природой и Космосом”.

Это и есть, пожалуй, весь популярный катехизис рериховской пропаганды. Все Рерихов уважают, но людей, которые пробовали читать их книги, немного; еще меньше тех, кто прочитал трактаты собственно “Живой этики” или “Агни Йоги”, и уж совсем мало тех, кто в них вчитался.

Потому вполне понятно смущение людей, когда они вдруг узнали, что эти милые, хотя и чудаковатые путешественники, всем желавшие добра, вдруг оказались отлучены от Церкви.

Это тем более странно, что и в работах Рерихов, и даже в книгах их предшественницы Блаватской можно найти вполне уважительные высказывания в адрес Церкви.

“Вы не найдете в этой книге ни одного слова против Русской Православной Церкви, — говорит Блаватская в одном из своих писем в Россию. — Вы спросите, почему? Потому что Ваша церковь самая чистая и самая истинная, и все уродливые человеческие деяния никогда не смогут повредить ей. В русской Православной Церкви прочно заложено зерно божественной Истины, только оно зарыто у самого ее основания”{1}. Позднее и в письме к своей сестре Н. П. Желиховской она написала: “Что же касается моего противу-христианства, ты его знаешь. Я враг католических и протестантских церковных излишеств, идеал же Христа распятого светлеет для меня с каждым днем яснее и чище, а против православной христианской церкви, пусть повесят меня, — не пойду!”[1].

Так зачем же вдруг Церковь сделала столь резкий выпад против людей, настроенных отнюдь не враждебно?

Я и сам большую часть своей жизни слышал о Рерихах только хорошее: художники, путешественники, люди, которых недолюбливала советская идеология…

Не могу сказать, что те цитаты из их книг, что попадались мне на глаза, поражали меня глубиной своей мысли. Но и поводов для отторжения я также в них не находил. Просто чувствовал на уровне вкуса: “не мое”. Бывает же “не моя” музыка или “не моя философия”... В общем, я начал читать книги “Агни Йоги” без внутреннего предубеждения.

Первое мое открытие было — кошмарный русский язык. Язык литературно блеклый и стиль страшно неуклюжий, пренебрегающий элементарными нормами русского литературного языка[2].

Кроме того, не понравился неестественно напыщенный, чрезвычайно агрессивный, перенасыщенный эмоциями и восклицательными знаками строй рериховских текстов[3]. Налицо было очевидное расхождение между претензией и содержанием. Претензия – на невероятную философскую и научную глубину, а на деле – нагромождение агрессивно поданных банальностей.

Вот типичный «месседж», пример того, что было «передано» Рерихам их «махатмами»: «Закон один – вечный Закон утвержден Космосом. Видим сияние миров. Видим пройденное и беспредельное шествие! Видим сияние Матери Мира. Урусвати, вижу праздник, вижу полет, вижу обруч с камнем. Радостью шествие закончим. Сказал»{2}. Ну, сказал - и сказал. Гипноз это, а не философия…

Вскоре последовало и третье наблюдение: аморфность сюжета, полное отсутствие доказательств и вообще последовательности... Оказалось, что ни к литературе, ни к философии книги из цикла “Агни Йоги” не имеют никакого отношения.

Далее, по мере чтения в глаза стало бросаться отсутствие некоторых слов, ключевых для любого христианского размышления. Во всем многотомьи книг “Живой этики” не найти таких слов, как грех, покаяние, искупление, благодать, Бог. Значит, это тексты, рожденные нехристианской духовностью[4].

Затем мне стали заметны многие высказывания, резко противоречащие основам христианства. Стало понятно, что передо мною мировоззрение не просто вне христианское, но ясно и осознанно противопоставляющее себя христианству.

Наконец, обращение к письмам Елены Рерих и к работам Блаватской позволило заметить откровенно богоборческие, сатанинские нотки в теософии.

Для меня это был вывод, к которому я пришел все же неожиданно для самого себя. Поскольку же я пишу не философскую автобиографию, то попробую более систематично (хотя и в иной последовательности) изложить те доводы, на основании которых я пришел к убеждению в том, что рерихианство — это сатанизм для интеллигенции. Или, говоря более отстраненно: Рериховское движение в России — нелегальная религиозная секта оккультно-антихристианского характера.

Жесткость моей оценки и дискуссии вызваны совсем не тем, что теософы думают иначе, чем я, и даже не тем, что они критикуют и высмеивают мою веру, мою Церковь[5]. Я живу в мире, в котором встретить православного христианина является редкой удачей. Гораздо чаще мне приходится беседовать и сотрудничать с людьми, которые мыслят совершенно иначе, чем я. На кафедре философии религии и религиоведения МГУ, на которой я работаю, нет других православных преподавателей. Все другие мои коллеги придерживаются иных мировоззренческих принципов (в большинстве своем - безрелигиозных). Но ни с кем из них у меня нет конфликтов.

Так почему же меня так задела теософская проповедь?

При ближайшем знакомстве с людьми, посещающими рериховские кружки, и с самими текстами, оставленными «классиками» теософии, оказалось, что миролюбивые декларации — не более чем прикрытие для проповеди вполне антихристианского учения.

В данной книге я буду анализировать прежде всего тексты Рерихов и тех, кого они сами называли своими учителями: Е. Блаватской и “Махатм”[6]. Это материал и весьма объемный и довольно пестрый. В нем можно найти призывы к миру, добру и любви. В нем встречаются эпизоды с интересными этнографическими и религиоведческими зарисовками. В нем есть суждения, с которыми может согласиться действительно практически любой человек.

Но есть и другое. Есть суждения и советы, оценки и предсказания, ставящие под сомнение просто нравственную вменяемость авторов. Моя задача была, во-первых, обратить внимание людей на теневые стороны теософии.

На упаковке продуктов питания сегодня принято указывать, какие вещества содержатся в приобретаемом товаре. Так защищаются права потребителя (его право на здоровье). В красивой упаковке может находиться вполне ядовитый продукт. Да, в нем есть тот шоколад, что обещан на обложке. Но там же может оказаться еще и некая, вроде бы небольшая, примесь — и отравление произойдет. Но у человека есть еще и право на безопасность души.

Так вот, в “шоколад” рериховских призывов к миру и терпимости вкраплены такие примеси, которые вполне способны смертельно отравить человеческую душу.

Поэтому первая задача моих книг, посвященных анализу теософии — обратить внимание на те антихристианские, а зачастую и просто безнравственные “примеси”, которые есть в рериховской проповеди.

Вторая же задача была сложнее, чем просто чтение рериховских книг с карандашом в руке. Надо было оценить место этих “примесей” во всей системе Агни Йоги и сделать вывод: что, собственно, в ней является примесью, а что основным содержанием. Околохристианское сладкоречие оказалось случайно окроплено оккультным злоречием, или же “общечеловеческие ценности” использовались в качестве внешней присыпки, призванной до времени скрыть подлинный вкус предлагаемого “пиршества духа”?

Я не привожу ни одной придуманной цитаты, ни одного непроверенного факта. В моих книгах нет «клеветы» (клевета - это когда другому человеку приписывается действие или суждение, о котором приписывающему заведомо известно, что на самом деле такое суждение или действие не имело место в жизни обвиненного). Если я толкую их иначе, чем хотелось бы теософам — так это мое право читателя и долг исследователя.

Собственно, расхождение в «толкованиях» касается в основном одного: оценки той значимости, которую то или иное высказывание имеет в теософской системе.

Вот лежит перед нами книга. В ней есть ряд суждений, по сути исключающих друг друга. На одной странице автор заверяет в своей полной симпатии к православию. На другой – демонстрирует крайне враждебное свое отношение к нему. Вот вопрос для исследователя: что было сказано «под настроение», или в порядке адаптации к адресату текста, а что выражает внутреннюю установку автора.

Способ проверки довольно прост. Берем одну из этих посылок и смотрим – можно ли из нее психологически последовательно вывести остальной комплекс воззрений и суждений исследуемого автора.

Скажем, если именно признание в своем единстве с православием указывает на стержень убеждений Блаватской и Рерихов, если именно в этом внутренний базис их систем, то можно ли, исходя из этой посылки объяснить все, что написали и сделали? Может ли христианин сказать, например, такое: “С теми, кого он так сильно любит, он обращается подобно Богу Израиля, который любил своего сына так сильно, что послал его на муки распятия на кресте»{3}. Или: «Природа – наш единственный и величайший Учитель и Законоучитель!»{4} (христиане-то - в том числе Галилей и Ломоносов - всегда говорили, что у них есть два учителя – Книга Природы и Книга Откровения; Рерих же именно Библию из числа учителей и устраняет)…

Напротив, весь разнобой теософских суждений станет объяснимым, если мы предположим, что базовым для теософии является утверждение “Старшего Махатмы”: “Что касается Бога, то мы не можем рассматривать Его как вечного или бесконечного или самосущего. Нет места Ему при наличности Материи, неопровержимые свойства и качества которой вполне нам известны, другими словами, мы верим только в Материю, в Материю как видимую Природу, и Материю в ее незримости как невидимый, вездесущий Протей”[7].

Тогда теософия становится психологически целостна: будучи по сути своей учением, не принимающим ни одну из специфически христианских идей, она тем не менее пробует привлечь к себе симпатии христиан, а потому иногда разрешает себе выдавать себя за христианство…

Так что вопрос о том – в каком «контексте» рассматривать то или иное отдельное суждение из теософских книг, решается не просто по вкусу или желанию интерпретатора. Гипотеза, излагаемая мною в этой работе, позволяет объяснить всю историю теософии. Версия же, уверяющая, будто теософское учение идентично христианству или хотя бы терпимо относится к нему, потребует отбросить слишком много текстуальных свидетельств об отнюдь не терпимом отношении классиков теософии к христианской вере и истории. Подробности мы еще увидим в весьма большом количестве…

Понятно отсюда, почему меня не впечатляет излюбленный контраргумент рериховцев: “а вы умалчиваете”... Вот вам, дескать, книжечка “Знамя преподобного Сергия”, и извольте считать, что православию будет очень даже уютно в теософском “синтезе”. Точно так же штатный имидж-мэйкер какой-нибудь фирмы, производящей недоброкачественный лимонад, мог бы отвечать на упреки врачей. Медики публикуют заявление о том, что в данном напитке опасно много примесей, а изготовитель этой “взвеси” отвечает: “но почему вы умалчиваете о том, что наш напиток имеет красивый цвет и хорошо упакован ?!”[8].

Я привожу одни суждения теософов – а в ответ мне цитируют нечто имеющее весьма малое отношение к дискутируемым темам и говорят: “Разве противоречат эти утверждения человеческой логике и здравому смыслу так, чтобы их можно было считать сектантскими или антихристианскими?”{5}.

Эти, рекламно-подчеркнутые – нет, не противоречат. Зато другие противоречат. И именно из-за них-то и ведется дискуссия с рериховцами. Ведь даже людоеды порой говорят нечто, что не противоречит “человеческой логике и здравому смыслу”. И если однажды меня привлекут к суду (например, по статье за оскорбление религиозных чувств граждан), разве уместны будут мои ссылки на то, что, зато я, мол, не брал взяток? Отвечать надо на тот вопрос, который задан, а не вести дискуссию по принципу “я ему про Фому, а он мне про Ерему”.

Это известная методика сектантской пропаганды. Человек приходит и говорит: «Я пришел поведать вам, что а) вы обязательно должны мыть руки перед едой и б) знайте, что Луна сделана из твердого сыра». Если же вы возмутитесь и скажете - "что за чушь!», сектант возразит: «Эт-т-то что это Вы назвали чушью? Вы что, считаете, что не надо мыть руки перед едой?!».

Ведь Рерихи сказали, что культуру надо защищать. Это-то бесспорно? Ну, значит, столь же бесспорно и все остальное, о чем духи рассказали Рерихам – в частности, и их слова о Луне: “Луна воскреснет и уявит новые целительные лучи растительному миру. Растительная жизнь на воскрешенной Луне будет настолько яркой, настолько пышной, что в телескоп наша Луна уявится не как шар “сыра”, но шар мшистый. Итак, Новая Эра ознаменуется знаком ярым, именно знаком Матери Мира”{6}.

Вот как же возмущаются и рериховцы: «Мог ли Николай Рерих представить, что его вера в высокое предназначение человека и утверждение духовных ценностей во всех областях жизни будут объявлены ересью и сатанизмом?»{7}. Нет, нет, совсем не эта вера Рериха послужила поводом для квалификации его воззрений как сатанинских. Я сам могу сказать, что верю в высокое предназначение человека и утверждение духовных ценностей во всех областях жизни. Но было в текстах Рерихов и иное…

Если не думать, а просто повторять рекламные слоганы – все что угодно можно согласовать и примирить: «По стене ползет кирпич. Красной армии - Привет!»[9]. Но когда подходишь к текстам с логическими требованиями, то тут выясняется, что не все написанное людьми (в т.ч. и Рерихами) внутренне логично и непротиворечиво. И тогда не знаешь – имеет ли место сознательная ложь («маскировка»), или же авторы оккультных текстов настолько нарасширяли свое сознание, что и сами не в состоянии сопоставлять свои же собственные слова. Пусть читательсам сопоставит два суждения из писме Е. Рерих:

1) «Желание монополизировать Мировое Учение или Истину, а также и Общение с Великими Учителями звучит прямо-таки дико!»{8}.

2) «Могу утверждать, что нет сейчас Учения, кроме Живой Этики, которое бы исходило бы от Твердыни Света»{9}.

Я же предлагаю отложить в сторону “ярую веру” в махатмову непогрешимость и проверить их откровения на предмет а) внутренней логичности; б) соответствия реальным источникам по истории человечества; в) соответствия христианской вере

По пункту в): я не стал бы сопоставлять святоотеческие суждения (“церковные догматы”) с суждениями Блаватской и Рерих – если бы не заявление последней: “в христианстве я придерживаюсь веры первых отцов христианства”{10}. Проверить правомерность этого утверждения - это не работа инквизитора, а элементарная работа историка.

С христианством я сопоставляю теософию не потому, что все должны принять христианство как безусловную истину, а лишь потому, что сами рериховцы уверяют в том, что они христиане, причем вполне ортодоксальные (православные)[10]).

Посему моя цель и состоит в том, чтобы показать людям реальную разницу между теософским и христианским путем и тем самым напомнить им о неизбежности выбора.

Впрочем, это цель не именно этой книги, а всей моей дискуссии с теософами.

Говоря о методах и принципах этой дискуссии, я сразу же обращаю внимание на то обстоятельство, что важнейшим его инструментом была просто логика. Понятно, что ни одна книга не пишется без применения логики. Но здесь хотелось бы обратить на это особое внимание просто потому, что мистические и синкретические культы очень часто просто отказывают логике в прописке: в мир религиозных “ощущений” логика (отождествляемая с “формализмом” и “схоластикой”) не пускается. Слишком часто оккультисты при встрече с человеком, способным развернуть философско-логическую аргументацию, убегают от рационального анализа своего мифа в “апофатику”: мол, это несказанно, это наше ощущение, мы верим нашим сердцам и нашим махатмам.

В принципе, это право и даже рефлекс любого религиозного человека – спрятать свои святыни от внешней критики. И не стоило бы нисходить до уровня «воинствующего безбожия», преследуя верующих людей с плоско-рационалистическими опровержениями их верований…. Если бы не одно обстоятельство: сами себя теософы рекомендуют себя в качестве людей не веры, а науки. Что ж, назвался груздем – полезай в кузов. Тот, кто мнит себя ученым, должен быть готов к разговору на языке науки, то есть к научной критике своих тезисов.

Да у разума есть свои пределы, далее которых он пройти не может. В науке и философии сам же разум эти границы в конце концов и замечает и формулирует. И только религия привносит в эту проблему о «пределах познания» волевой элемент и говорит не просто «возможно» или «невозможно», но «допустимо» и «недопустимо». Тем самым традиционное для религозного мышления деление мира на «сакральное» и «профанное» проявляет себя и в гносеологии. Отсюда и обратный вывод: там, где кладутся волевые ограничения работе рацио – там мы имеем дело именно с религиозным мышлением. Но и будучи религиозным, мышление не перестает быть мышлением и в нем есть своя рациональность. Эта внутрення логика религиозной модели мира отчасти уяснима самими адептами той или иной религиозной традиции, отчасти проясняется как раз для стороннего объективно-религиоведческого анализа.

Итак, из того, что разум не может позитивно решить все проблемы религиозной жизни, никак не означает, что он не способен помочь в решении хотя бы некоторых. Поэтому и анализ теософии здесь будет вестись не на уровне “мистических переживаний”, а на уровне работы с источниками и апелляции к логике. Во многих местах предлагаемого текста проводится вполне заурядная научная работа с историческими источниками, то есть такая работа, каждый шаг которой может быть проверен и понят человеком любых религиозных воззрений.

В некоторых случаях автор дает свои дефиниции. Поэтому при несогласии с теми или иными моими тезисами придется уточнять: одинаково ли понимание того или иного термина (скажем, “религия”, “обряд”, или “вера”) у автора и у читателя.

Кроме того, в рамках разговора о методологии предполагаемой дискуссии, я должен сказать, что я не обвиняю современных теософов (за исключением некоторых, вполне доказательных случаев, о которых речь пойдет ниже) в сознательной лжи, состоящей в том, что антихристианское учение они пытаются выдать за вполне евангельское. Я буду с ними спорить, но не буду обзывать безнравственными подлецами.

Для большинства людей, издалека симпатизирующих их учению, “Тайная Доктрина” Блаватской осталась тайной. Для них и написана эта книга.

Кем в таком случае я считаю своих оппонентов? — Хорошими людьми, оказавшимися в плену у плохой философии.

Поскольку эта книга написана в жанре компаративистики (сравнительного сопоставления), то тут же приведу и первое из них.

Знаете, что думали Рерихи о своих оппонентах? – “Мы должны понять, что имеем дело не с культурными людьми, но в большинстве случаев с отбросами»{11}; «Идиоты,.. нестоящий материал»{12}.

А вот что говорят наши современники: «Татьяна Ивановна процентов восемьдесят своего доклада посвятила Кураеву, называла часто это имя. Иногда слышишь от рериховцев: «Господи, о чём мы там говорим самоутверждающееся ничтожество» и т.д. Думаю, что это не совсем правильная позиция. Это безусловно, самоутверждающееся существо»{13}. «Мы зря упоминаем тут имя Кураева. Тут было сказано слово «существо» и мне кажется, что оно в этом случае больше подходит»[11].

Моя же цель будет не в том, чтобы сказать ответную гадость. В этой книге я как раз не намерен проводить границу между собою и Рерихами. Я хочу показать то общее, что у нас есть. И православное христианство, и теософия Блаватской, и Агни Йога Рерихов – это порождения религиозного поля. Это – религии. Вот это то, что реально есть у нас общего. Но отчего-то именно наличие этого общего рериховцы яростно отрицают.

Зачем и как? Это мы и попробуем выяснить на нашем первом «Уроке сектоведения».

Слишком маленькая задача для такой большой книги? С точки зрения научной объем этой книги и количество приведенного в ней материала действительно избыточны. Но обращаюсь-то я не только к непредвзятому читателю, но и к людям предубежденным. От одного аргумента или от одной цитаты они отмахнутся. Им приходится доказывать, что показанная им малосимпатичная черта любезной их сердцу теософии не есть случайность. Ради них и пришлось увеличить количество собранного материала и, соответственно, размеры нашего исследования. Что ж, как говорил честертоновский отец Браун – «Если вы не понимаете, что я готов сровнять с землей все готические своды в мире, чтобы сохранить покой даже одной человеческой душе, то вы знаете о моей религии еще меньше, чем вам кажется»{14}. Мне же никаких «готических сводов» не нужно было разрушать. Чтобы подтолкнуть хотя бы нескольких людей (рериховцев) к труду честного сопоставления и размышления – мне пришлось лишь написать книгу (правда, толстую).

А почему среди моря оккультных школ именно Рерихи были избраны для религиоведческого анализа и сопоставления с христианством? Да, прямых последователей учения Рерихов не так уж и много в России. Но оккультизм в целом, в совокупности многих сотен своих школок и секточек, весьма многочислен и активен. И среди многочисленных российских оккультистов немногочисленная школа рериховцев, пожалуй, самая большая и самая известная. С оккультизмом как таковым, с оккультизмом “вообще” спорить слишком трудно. Покажешь, что некоторое утверждение некоего оккультного автора и ненаучно, и не слишком совершенно с точки зрения нравственности - а остальные оккультисты скажут: “Ну, так это же нас не касается. Для нас критикуемый вами автор никак не авторитетен. Вы бы ознакомились с книгами именно нашей группы!”.

Поэтому для постоянного диалога нужно выбрать такую оккультную школу, которая достаточно определенна в своих взглядах, которая не считается периферийной или “еретической” в большинстве других оккультных течений, которая изложила свои взгляды письменно, и в которой завершен процесс формирования канонически значимых вероучительных текстов.

Этим требованиям отвечает учение основательницы теософии Е. П. Блаватской и тесно связанное с нею учение “Живой Этики” Рерихов.

Круг текстов, которые являются авторитетно-учительными для их учеников вполне ими определен: “Придерживайтесь книг Блаватской, Писем Махатм и даваемого Учения”{15}. Важно отметить, что сама Е. Рерих вполне ясно утверждала единство своего учения с теософским, равно как и единство их источника: "Великий Учитель, Давший "Тайную Доктрину" и Дающий сейчас книги Живой Этики"{16}.

Эти фигуры никак не назовешь периферийными в оккультизме. И способ их мышления, и основные черты их мировоззрения являются общими для основного круга современных оккультных течений.

Поэтому через сопоставление учения Блаватской и Рерихов с христианством можно получить выводы, значимые и для анализа большинства других современных оккультно-эзотерических групп.

Также стоит заметить, что при написании этой работы автор исходил из того, что все члены семьи Рерихов придерживались одного и того же мировоззрения. Во всяком случае впечатление полного единства своих взглядов Рерихи всегда старались произвести («Прошу иметь в виду, что никогда никаких разногласий между мною и Фуямой[12] ни по каким вопросам не бывает»{17}). Из если разногласия между Н. К. Рерихом и Е. И. Рерих и были – тексты и свидетельства, на основании которых можно было бы установить наличие такого расхождения, пока не опубликованы[13].

Поскольку теософия декларирует себя как «эзотерическую» программу, особое внимание будет обращено на тексты, обращенные именно к внутреннему кругу, к своим, посвященным, то есть на письма и дневники теософов и, напротив, ряд наиболее тиражируемых текстов, тех текстов, с которыми в массовом сознании наиболее связаны с именем, скажем, Николая Рериха, останутся практически вне поля нашего интереса.

Предметом нашего интерса в 1 томе будет не столько внутренняя связь тех или иных теософских идей и не сопоставление теософии с христианством, а вопрос о бытовании теософии Блаватской и Рерихов в пространстве культуры. Точнее говоря – вопрос о самопозиционировании теософов в этом пространстве и о том, насколько корректна эта их публичная самооценка.

По собственному ощущению инициаторов, лидеров и даже рядовых участников теософского движения, их движение а) не является религиозным; б) при этом оно является синтезом науки, философии и религии с особым акцентом именно на научную составляющую; 3) оно является синтезом духовных традиций человечества; 4) участие в теософском движении, прививая его участникам открытость к нехристианским религиозным традициям, в то же время нимало не нарушает их сопринадлежность к традиции христианства вообще и русского православия в частности[14].

Что ж, нам предстоит выяснить, насколько корректны эти представления русских теософов о проповедуемой ими системе. В этом, первом томе будет предложено прежде всего религиоведческое рассмотрение теософии. Теософы, отрицая свою религиозность, пробуют приучить школы и обойти закон о светском характере образования. Это значит, что религиоведческий анализ теософии имеет прямое прикладное значение. От сделанных в результате него выводов могут зависеть судьбы многих школ и детей.

Гл. 1. О ЧЕМ СПОР?

Духовную культуру можно сравнивать с пшеницей. Пшеница кормит человека. Но и человек, в свою очередь, заботится о пшенице, ссыпая в амбары зерно. И запасы зерна сберегаются, как наследие, от одного урожая к другому. Недостаточно знать, какой сорт зерна я хочу вырастить, чтобы взошел именно этот сорт. Если я озабочен тем, чтобы спасти определенный тип человека - и его возможности - я должен спасти принципы, которые его формируют.

А. де Сент-Экзюпери{18}.

Я просил бы моих оппонентов более четко уяснить для самих себя мотивы моих выступлений с критикой теософии. Напрасно один из моих полемистов предполагает, будто моя “книга преследует конъюнктурные цели (богословскую карьеру)”{19} .

Мое неприятие теософской проповеди прежде всего вызвано тем, что она называет себя христианской. Использование святых для меня имен, слов, символов для пропаганды идей совершенно нехристианских не может не восприниматься верующим человеком как профанация и кощунство. Если бы теософия говорила о себе прямо как о каббалистике - я бы относился к ней гораздо спокойнее и гораздо менее полемично. Если человек живет в соседней со мной квартире и украшает ее по своему вкусу - это его право. Но если он начинает к себе перетаскивать иконы из моего дома - то это уже называется воровством.

Если бы рериховцы просто стремились к “философской свободе вне церкви”{20} – так пожалуйста. Я же не занимаюсь критикой сознательно нехристианской философии Ницше или Сартра. Но вы сначала выйдете из церкви. Честно скажите, что вы не в церкви, что вы не христиане. И, соответственно, перестаньте оскорбляться на Определение Собора 1994 г. об отлучении рериховцев от Церкви и, подобно С. Ключникову, заявлять, что “не перестаете считать себя православными и после решения Собора”{21}. И перестаньте выставлять наших святых (Иоанна Кронштадтского, Серафима Саровского и других) в качестве своих единомышленников. А Рерихов не представляйте в качестве “разумеется, православных людей”{22}.

Я понуждаю читателей этой книги к труду – труду самопознания. Рериховцев я прошу осознать их реальное положение – вне Церкви, вне христианства. Только поняв эту реальность, можно однажды обеспокоиться ею; обеспокоившись, опечалиться; опечалившись – выйти на поиск недостающего; приблизившись к Искомому, покаяться; покаявшись – войти в Церковь Христову. Вот ради этого – ради того, чтобы люди смогли вырваться из под обаяния «духов» и встретиться с Христом Спасителем - и пишу я эту книгу.

Рериховцы обижаются, когда об их движении говоришь как о секте. Но сам способ выражения ими своей обиды лишь подтверждает эту их характеристику. Сектанты не умеют слышать и слушать оппонентов. Они назойливо, до отчаяния монологичны. Если вам удастся вставить свое слово в их монолог, максимум на что можно рассчитывать – они терпеливо дождутся окончания вашей реплики и продолжат свою речь ровно с того места, где вы их прервали, нимало не отвечая на высказанные вами доводы. С таким же успехом можно вести диалог с магнитофоном.

Обидно я сказал, да? Ну, простите. И все же попробуйте понять, почему нельзя дать более мягкой характеристики взаимоотношениям Церкви и рериховского движения. Проблема в этих отношениях есть? – Есть. С одной стороны, Церковь (устами своего высшего органа – Собора) сказала, что не может считать Рерихов и их учеников своими, а с другой стороны (и задолго до Собора 1994 г.) Елена Рерих передала своему мужу и сыну, что тот дух, с которым они общаются - «Владыка Шамбалы» - «очень предупреждает держаться дальше от всех отживших и церковных кругов»{23}.

Если два человека спорят друг с другом, то, может имеет смысл хотя бы понять, о чем у них спор, какие именно тезисы в позиции одного из них вызывают несогласие другого и какие аргументы приводит этот несогласный в объяснение своего несогласия.

Но в том-то и странность нашего диалога с рериховцами, что они напрочь не слышат наших ответов. Уж сколько книг и статей написано о том, в чем различие рериховского мировоззрения и христианского. А рериховцы все ставят риторический вопрос: «Почему же с такой яростью и беспощадостью современные священнослужители клевещут на великого русского ученого?»{24}. В нескольких книгах я пояснял – почему (не «клевещут», впрочем, а спорят). Привел десятки примеров фундаментального расхождения рериховского учения с христианством. Но рериховцы не обращают ни малейшего внимания на наши доводы, но продолжают вопрошать: «почему?», причем делая все от них зависящее, чтобы не позволить ответить на это вопрошание и не расслышать наш ответ.

Хорошо, еще раз поясню – «почему». Не в последнюю очередь, потому, что я не люблю ложь.

Ложью, к примеру, является миф о Николае Рерихе как о «великом ученом». Но покажите мне хоть один ученый труд Н. К. Рериха![15] Неужели путевые очерки и газетные статьи есть вклад в науку? Он исследователь-этнограф? Но что это за этнограф, который не знает языка исследуемой страны и даже не испытывает к нему интереса[16]? Что это за этнограф, который пренебрежительно относится к деталям верований и обрядов?[17]

Востоковед, не знающий восточных языков – это поистине восьмое чудо света, чудо саморекламы[18]. Как скромно назидал о себе сам Николай Константинович – “отныне, говоря или давая что-либо в газеты, надо упомянуть о глубоком знатоке Востока, но не вдаваясь в детали”{25}. Вот это очень ценно, это и в самом деле универсальный ключ к теософии: “не вдаваясь в детали”. Тогда, если не вдаваться в детали, можно выдать человека, путешествующего с переводчиками, за ученого-востоковеда. Если не вдаваться в детали, то можно счесть продолжателем традиции “Добротолюбия” человека, который сам дает советы - как организовать рекламную кампанию за присуждение ему же Нобелевской премии…

Вам не известен этот эпизод? Что ж – посмотрите, как скромный Николай Константинович, образец русского интеллигента, добивается своей «Анны на шею»: “Людвиг Нобель полезен для Нобелевской премии… Он – лучший канал для передачи в комитет. Он очень ценит меня как художника. Но в этом случае не называйте меня художником (премии по искусству нет). Называйте меня всемирно-известным деятелем по пропаганде мира. Пишите от групп интеллигенции. Каждый год подписывайте иными именами”{26}. «Помогите с н[обелевской] пр[емией], и Вам будет легче, собирайте необходимые сведения»[19]. Интересно, что когда рериховские агенты начали хлопотать о присуждении ему нобелевской премии, выяснилось, что «никто ничего не знал» о Рерихе{27}.

Нет, нет не за это стремление к почестям Рерих отлучен от православной Церкви… Просто и в этой капельке видно, как далеко расходятся миф о Рерихе-отшельнике, мудреце и художнике с реальным образом его жизни и мысли.

Александр Бенуа, знавший Рериха с детства, писал, что его картины гималайского цикла «являются показателем все той же мании величия, которая толкает Рериха на роль какого-то пророка, чуть ли не Мессии и которая его заставляет заниматься оккультизмом»{28}. «Считается вообще, что гордыне Рериха нет пределов, что главной движущей силой, заставляющей его неразрывно сочетать личное творчество с каким-то мировым мессианством (требующим еще больших, несравненно больших усилий), - что этим мотором является тщеславие. Такое мнение сильно распространено, и оно даже вредит серьезности успеха Рериха… Скажу откровенно, мне лично все это мессианство Рериха не по душе, и главным образом потому, что оно, с моей точки зрения, даже мешает Рериху-художнику исполнять свою главную, художественную миссию»{29}.

Князь Сергей Щербатов также иллюзий о человеческих качествах Николая Рериха не питал: «Человек он был, несомненно, умный, хитрый, истый Тартюф, ловкий, мягкий, обходительный, гибкий, льстивый, вкрадчивый, скорее недобрый, себе на уме и крайне честолюбивый. О нем можно сказать, что интрига была врожденным свойством его природы. На нем была словно надета маска, и неискренний его смех никогда не исходил от души. Всегда что-то затаенное было в его светлом, молочного цвета лице с розовыми щеками, аккуратно подстриженными волосами и бородой»{30}.

Другой князь – Дмитрий Шаховской, в монашестве принявший имя Иоанна и позднее ставший архиепископом Сан-Францисским, надеясь, что расхождение между мифом о Рерихе и реальным человеком все же не слишком велико, предостерегал Николая Константиновича: «Ваш путь, Н.К., не евангельский. Люди из Вас делают кумира и божка (а в Америке это легко обращается и в средства, конечно), а Вы не останавливаете таких людей… Ваша книга не выводит человека из этого мира относительности духовных понятий и ценностей, а культ Вашего имени, допускаемый Вами, более чем тревожен»{31}.

Но для Рериха-то как раз культ его имени был весьма и весьма желателен: «утверждение имени всеми способами есть самая насущная задача наша»{32} . Настолько желателен, что его супруга начинает браниться, когда Николая Константиновича – «этого Гиганта и Титана Мысли и Творчества»{33} - ставят в один ряд с … Достоевским: «Замечательно также сравнение искусства Н.К. с искусством Достоевского!!! Одно это уже указывает на культурный уровень этого господина! Истинно, мы живем в век акультурности!»{34}.

Но стоило некоему Г. Гребенщикову написать статью в защиту Рериха[20] – и вот уже «Вас я считаю лучшим писателем Земли Русской»{35}. Не Бунин и не Куприн, не Шолохов, не Булгаков, не Зайцев, не Шмелев, не Ахматова, не Цветаева… Ну и вкусы, однако, у культурнейшей Елены Ивановны…[21]

Прорериховские выступления повергали в шок своим совершенно безмерным превознесением имени художника. «Николай Рерих — один из учителей современной мысли, своей живописью, своими философскими и научными работами, пpимеpом такой полной и плодотворной деятельности, создает движение взаимнаго согласия между нациями, основанное на международном сотрудничестве, которое с каждым днем все более и более претворяется в спужение красоте и знанию", - так характеризует деятельность Рериха французский бюллетень, посвященный его юбилею.

Приведя подобные цитаты, более критично настроенный современник отметил: «Даже и при поверхностном отношении к этим льстивым речам бросается в глаза, что здесь имеет место не обычное при различных чествованиях преувеличение заслуг и значения чествуемого, а нарочитая трескучая реклама, «делание имени», создание «знаменитости». Ведь, положа руку на сердце, вряд ли хоть один честный и объективный наблюдатель сможет признать за Рерихом ту массу заслуг перед человечеством, которая ему приписывается. Ведь нелепо же утверждать, что мир, потрясенный не имеющей ceбе прецедента по размерам и значению революцией, мир, производящий переоценку ценностей в гигантском масштабе, мир измученный и обезкровленный, мог признать, что Рерих оказал ему хоть какую-нибудь услугу своими, сумбурными по форме и содержанию, писаниями»{36}.

Отошедшие от Рерихов их бывшие ученики имели все основания сказать им на прощанье: «Под маской духовности мы наблюдали служение эгоизму и самовосхвалению»{37}.

Больше же всего расстояние между мифом и реальностью в вопросе об отношении семьи Рерихов к христианству. В ходе нашей работы мы еще услышим немало крайне резких выпадов Рерихов в адрес Православия. «Отжившие догмы» и все такое… Но стоит нам в ответ сказать, что мы не можем принять такую оценку нашей веры и нашей святыни Рерихами, как нам возмущенно заявляют: «Не смейте оскорблять Великое Имя Художника! Он боролся за мир и культуру!».

Поэтому прежде всего давайте определим область нашего несогласия и тему наших дискуссий.

Церковь НЕ критиковала миротворческую деятельность Рериха.

Церковь НЕ высказывает никаких суждений о картинах Рериха.

Церковь НЕ выступает против призывов Рериха к диалогу культур и к терпимости.

Церковь НЕ осуждает труды Рериха по защите памятников культуры.

Конечно, и эти темы не табуированы. И отдельные люди высказывали свои критические суждения и об этих сторонах деятельности Рериха (но не Церковь).

Например, Сергей Маковский подметил о картинах Рериха: "В его религиозных композициях отсутствует все умиленное, светлое, благостное; пламя христианства погашено языческой ворожбой. Помню, я почувствовал это впервые, любуясь огромным эскизом церковной фрески "Сокровище Ангелов" ... другие ангелы, целые полки небесных сил. Недвижные, молчаливые, безликие, с копьями и длинными щитами в руках, они стоят и стерегут сокровище. От их взора, от общаго тона картины, выдержанной в сумрачных гармониях, делается страшно и замирают молитвы"{38}.

У Максимилиана Волошина схожее впечатление от рериховских картин: “Растительное царство загадочно чуждо творчеству Рериха. Деревья на его картинах встречаются лишь в форме грубо отесанных бревен, из которых сложены срубы городищ и построены остроконечные частоколы, похожие на оскаленные зубы, или в форме тяжеловесных, богато и грубо раскрашенных кораблей, напоминающих хищных земноводных. На земле Рериха так много камней и так мало почвы, что дереву негде там вырасти. Он, действительно, художник каменного века, потому, что из четырех стихий он познал лишь землю, а в земле лишь костистую основу ее — камень. Пред его картинами невольно вспоминаются все кельтские предания о злых камнях, живущих колдовской жизнью... И во всем остальном растущем, поющем, сияющем и глаголящем мире Рерих видит лишь то, что есть в нем слепого, немого, глухого и каменного. Небо для него становится непрозрачным камнем, докрасна иногда во время закатов раскаленным, и под тускло-багровым сводом он мечет тяжкие каменные облака... И не только воздух, деревья, человека и текущее море видит Рерих каменными — даже огонь становится у него едкими зубцами желтого камня... И люди, животные видимы для него лишь с точки зрения камня. Поэтому у его людей нет лица. Так бывает, когда проходишь по музею оружия среди кованых доспехов, хранящих подобие человека... У Рериха нет людей — есть лишь ризы, доспехи, звериные шкуры, рубахи, порты, высеченные из камня, и все они ходят и действуют сами по себе. Нет ни лица, ни взгляда... Ужас зияющей пустоты есть в этом отсутствии лика” (Максимилиан Волошин)[22]{39}.

Вот очень точная, на мой взгляд, рецензия «Советской культуры»: Торжественны вершины Гималаев – сияющие снегами купола мира. Стынут под слепящим солнцем синие льды, мрачно недоступны горные кряжи, нечто жуткое таят в себе пасти пещер, таинственно молчит вода в недвижных чашах–озерах. Пустой небесный купол объемлет первозданное величие гор и ледников. С какой силой говорит художник об этой красоте, но какая это неприступная. Неживая, жестокая красота! Кажется, от века царствует в природе величавое, стылое молчание. Кажется, нет человека на свете и не нужен он – природа сотворила себя ради одной лишь смутной власти камня. И чем сильнее звучит восторг художника перед холодным великолепием застывших сил земли, тем сильнее чувстуешь в себе внутренний протест: хочуешь движения, душевного тепла, чтобы обласкало тебя хоть что-то живое… В мире, созданном Рерихом, ты чужой! Зов его искусства волнует, но это зов - в никуда»[23].

Из финской прессы: «Рерих не относится к природе с уважением или любовью, он берется за нее довольно грубыми руками, подчиняет ее своей идее. Она для него является полем, где он ведет поиск цветовых решений и драматических настроений»[24].

Вот В. В. Стасов передает мнение Репина: «В разговоре со мною Репин сказал: "Рерих способен, даровит, у него есть краска, тон, чувство колорита и известная поэтичность, но что ему мешает и грозит — это то, что он недоучка, и, кажется, не очень-то расположен из этого положения выйти. Он мало учился, он совсем плохо рисует, и ему бы надо было — не картины слишком незрелые писать, а засесть на 3—4 года в класс, да рисовать, да рисовать. А то ему грозит так навеки и остаться очень несовершенным и недоученным. Учиться надо. Рисовать серьезно надо! И тогда можно надеяться, что из него выйдет настоящий и замечательный художник... Одною даровитостью ничего не возьмет еще...". Таковы слова Репина. И хотя я и не художник, и не техник, а думал всегда то же и Вам говорил. Человеческие фигуры всегда меня оскорбляли у Вас, особливо во 2-й (нынешней картине). Чего тут ехать за границу, когда надо не ехать и смотреть иностранцев (Вы этого уже достаточно проделали на своем веку), а засесть за натуру человеческую и рисовать с нее упорно, ненасытно! Я всегда это думал и говорил, думаю и говорю и теперь. А заграница — еще не уйдет от Вас!!! Прислушайтесь к моим резонам». {40}

За свою жизнь, Рерих написал свыше 7000 картин. Несколько раз я спрашивал собрания художников: «Скажите, что можно сказать о качестве творчества человека, написавшего за свою жизнь семь тысяч полотен? Вдобавок, если этот человек часто был вынужден менять место жительства, путешествовал, писал много писем, статей и книг, участвовал в политике?». Имени я не называл. А вот ответ всегда был одинаков: «Это ремесленник».

И мне живопись Н. Рериха кажется чужой: холодной, бесчеловечной, безблагодатной. На мой вкус, свет, которым пронизаны его полотна — это не теплый свет Евангелия, это действительно ледяное излучение космоса[25]. То, что с помощью художественной техники, которую использует Н. Рерих, можно изображать совершенно иной мир — показал позднее Сарьян... Но это — вопрос вкуса, вопрос ощущения... Но вновь скажу: это впечатления отдельных людей, и совсем не на них строится суждение Церкви о Рерихе (и уж точно нет и не может быть суждения Церкви о живописи Рериха).

Не все были в восторге и от «миротворческой» деятельности Рериха. Еще при жизни Рериха была подмечена одна странность в его поведении. Призывая защищать мировую культуру, он почему-то довольно глухо, камерно протестовал против уничтожения русской культуры... Это обстоятельство послужило причиной появления в июне 1935 года статьи “Пакт Рериха или несколько вопросов акад. Рериху и членам Комитета Пакта Рериха”, опубликованной в эмигрантской печати. Елена Рерих отзывается о ней: «Русские ханжи в невежестве своем упрекнули Н.К. за то, что он не протестует против уничтожения церковных памятников в России”{41}.

Вот о чем писали «ханжи»: “В тот самый момент, в конце 1929 года, когда Пакт получил высокую санкцию и вошел в европейскую жизнь, по советской России прокатилась страшная варварская волна разрушения памятников старины и искусства. В 1929-31 гг. у России отбирались последние национальные сокровища истории и свозились или на свалки, или на иностранные базары. Скандалы происходили в Голландии, в Швейцарии, в Англии, во Франции, общественные круги большей части мира отказывались покупать награбленное, купцы и коллекционеры бойкотировали коммунистические аукционы, составленные из национальных сокровищ российского искусства, протестовали сами музеи, университеты, эмигрантские организации. Не возмущались нигде только представители Пакта Рериха, не протестовал нигде только сам академик Рерих, не организовывал выступлений в защиту сохранения русских памятников заграницей только комитет Пакта Рериха. Это молчание по самому острому вопросу, чрезвычайно близкому для всей деятельности Рериха за последние годы, является не только странным, но и зловещим”{42}.

Не вполне правдив (скажем так) миф о том, что Н. Рерих «многие храмы спас от разрушения в годы преследования церкви со стороны советского государства»{43}. Ни разу Рерих не обращался к советским властям с призывом остановить разрушение храмов, ни разу публично не взывал к ним с протестом. Лишь в «листах дневника» он позволил себе пару раз возмутиться происходящим в СССР. Но дневник есть дневник… Частные записи в дневнике трудно назвать борьбой за спасение храмов.

Рерих действительно защищал памятники культуры… Хотя и малоэффективно: его духовный ученик Рузвельт, первым подписавший «Пакт Рериха», приказал бомбить мирные кварталы немецких городов…[26] Хотя и выборочно: большевистские художества почему-то не давали ему повода для пламенно-обличительных проповедей (при всем желании из многотомья рериховских трудов его нынешние защитники не могут найти соответствующего антибольшевистского материала более чем на три абзаца)...

Но не будем критиковать человека за то, чего он не сказал, за то, на что он не решился, за то, что ему не удалось… За то, что все-таки сделал Николай Константинович в защиту мира и культуры – спасибо ему.

Но он делал не только это. Сводил ли сам Рерих свою деятельность к защите памятников культуры и к своей живописи?

Нет – главное дело своей жизни Рерихи видели в пропаганде того “учения”, что диктовал им некий дух по имени “Махатма Мория”, он же - “Владыка М.”[27], он же – «архангел Михаил». Но если для самих Рерихов книги “Агни Йоги” важнее их собственных картин[28], то отчего же рериховцы от нас требуют, чтобы мы смотрели на Н. Рериха как только на художника?

«Искусство», «непреходящие человеческие ценности», «культурное делание» не вызывают полемической реакции со стороны православных христиан. Нас интересуют прежде всего суждения Рерихов и их учеников о нашей вере. Главное: она им не нужна: «Именно, не нужна общепринятая религиозность» (Озарение 4,3).

Так как же христианин должен воспринять учение, лишающее нас даже «права на существование»? В этом случае разве странным оказывается наше чувство протеста?

Кроме того, что рериховцы говорят о нас, для нас значимо и то, какими духовными путями идут они сами. Поскольку и христиан рериховцы приглашают пойти по пути своих учителей – нас интересуют и те духовные опыты, которые ставили и переживали сами Рерихи. Нас интересует вопрос об их совместимости с той традицией духовного делания, что отражена, например, в «Добротолюбии».

Я готов принять за чистую монету призыв Е. Рерих: «Не следует смущаться никакими спорами между представителями разных религиозно-философских систем»{44}. Вы это всерьез? Вас не смущают споры философов? Меня тоже. Что ж, тогда давайте говорить.

Давайте не будем стыдиться и прятать наших разногласий, но будем их честно и взвешенно, аргументированно обсуждать… Я признаю за каждым человеком право свободы совести и свободы выбора, то есть право не принимать христианство и даже критиковать его. Но и вы уж тогда будьте добры - признайте и за нами право критиковать ваши суждения (тем более те, в которых вы критично говорите о нашей вере).

Гл. 2. РЕЛИГИИ, КОТОРЫЕ РАЗРЕШАЮТ ЛГАТЬ

Современные люди свободны выбирать любую философию. Плохо не то, что они выбрали другое, чем я, - плохо, что они сами не знают, что выбрали.

Г. К. Честертон{45}

При посещении выставки рериховских картин ничего плохого о православии прямо вам не скажут. Здесь вообще не говорят лишнего “непосвященным”, и тем более не отзываются поначалу плохо ни об одной из религий. Все религии тут считают предтечами одной, наисовременнейшей… А разве Вы еще не слышали, что все религии на самом деле говорят об одном и том же? И знаете, на чем они сошлись? На том, что все они своими величайшими пророками и истолкователями признали семью Рерихов. Жрецы древнего Египта говорили об “Агни Йоге”. Пророки Израиля проповедовали о том же. Философы Индии и Китая тщились выразить те же самые мысли – да вот только им не удавалось сделать это так здорово, как это получилось у Елены Ивановны Рерих. Христианские святые и богословы тоже, оказывается мыслили под диктовки Рерихов и их друзей (в те века Рерихи носили иные имена, но все равно принадлежали к “Великому Белому Братству Посвященных”, которые, принимая разные облики, создавали все духовные движения на планете).

“Объединение религий”… Красивые слова. Но нельзя ли уточнить: что именно пропускается в этот “синтез”, а что в нем подлежит цензурному устранению ради того, чтобы ничто не выбивалось из общей шеренги? Когда я впервые начал знакомиться с трудами Рерихов, я по наивности полагал, что они и в самом деле решили взять самое лучшее из всех религий. И я попробовал честно поинтересоваться - что же именно они сочли “лучшим”, что, откуда и как взяли Рерихи для своего “творческого синтеза”.

Знаете, когда приходишь в семью, где есть новорожденный, то присматриваешься к малышу и пробуешь понять, от кого он заимствовал больше - от папы или от мамы. Вот и я для начала посмотрел на рериховскую доктрину спокойным глазом историка религий. На какую же из прежде существовавших исторических религиозных традиций рерихианство похоже более всего? На христианcтво или на буддизм? Оказалось, ни на “маму”, ни на “папу”. Ребенок оказался прижит вообще далеко на стороне. Обнаружилось, что более всего теософия Рерихов похожа на... каббалистику. И здесь, конечно, пришлось задаться вопросом: почему традиционно русская интеллигентная семья вдруг оказалась проповедником каббалистических идей? “Откуда у парня испанская грусть?”

Чтобы ответить на этот вопрос, надо перелистать страницы весьма давней истории.

Какой синоним есть у слова “средневековое общество”? – “Христианская теократия”. Под “средневековой европейской культурой” обычно понимают “христианскую культуру”. А это не вполне верно. Мир средневековой и новой Европы никогда не был всецело христианским. Во всех “христианских государствах”, в центрах европейских городов были очаги совершенно иной культуры. И не просто иной культуры – но иной религии. Через все столетия европейской истории прошла нить истории еврейской[29].

Как и все остальные религии, религия иудейская стремилась к защите своих верований. Своих верующих и своих детей она стремилась оградить от влияния того, что ею воспринималась как “внешняя среда”. Тем более, что среда эта была весьма агрессивной: она брала к себе еврейские священные книги и говорила, что их нужно толковать не так, как это делают раввины, а так, как это делают христианские священники.

Публичные диспуты вспыхивали иногда. Но всегда в христианских школах учили тому, как спорить с иудеями, а в иудейских школах поясняли, как спорить с христианами[30]. Вообще-то в этом нет ничего дурного: для человеческой мысли естественно развиваться и оттачиваться в дискуссии.

Конечно, как опять же всякая иная религия, иудаизм стремился к тому, чтобы создать по возможности более благоприятное отношение к себе у внешних людей. Пусть даже они не примут все иудейские верования, но хотя бы будут лояльно и уважительно относиться к еврейской религиозной традиции. Не ставя прямой миссионерской задачи обращения не-евреев в иудаизм, интеллектуальные еврейские круги все же стремились к тому, чтобы в других народах были люди, которые готовы были бы понимать те различия, что есть между христианством и иудаизмом, и хотя бы в некоторых случаях разъяснять и защищать именно иудейскую позицию.

Прямо призвать своих гойских собеседников отказаться от Евангелия и следовать Каббале было бы опрометчиво. Но под рукой оказался очень удобный способ для такого прозелитизма. Дело в том, что после исчезновения в Израиле пророков религия иудеев претерпела быструю и довольно предсказуемую метаморфозу: лишившись благодатной поддержки и сдержки, израильский народ создал обычную народную религию – язычество со свойственными для него верованиями и магиями… Поэтому философия средневекового иудаизма оказалась замечательно схожа с учениями языческой философии Греции. Пантеизм, присущий большинству философских школ Греции, характерен и для каббалистики. Вера в переселение душ, проповодуемая Пифагором и платоническими школами, также получила прописку в средневековом иудаизме. Та неразличимость философии и магии (“теургии”), которая была присуща античному способу философствования в период его последнего кризиса III-VI веков[31], оказалась сущностной чертой и позднейшей иудейской мистической мысли.

Это сходство позволяло проповедовать новейшие иудейские верования под видом ознакомления с учениями уважаемых древних греков. “Да, уважаемый Жак, христиане верят в воскресение тел… Но Вы же знаете, как Ваша же Церковь чтит великого Платона, именуя его “христианином до Христа”… Да, да, для нас он тоже великий. Так вот, этот Платон говорил о том, что душа входит во многие тела… И Пифагор говорил так же. Правда, интересно? Ну, между нами говоря, и наши еврейские мудрецы тоже говорят об этом… Нет, к сожалению, эта древняя мудрость была утрачена позднейшими церковными ханжами и лицемерами”.

Так создавались школы “западного эзотеризма”, в которых каббалистика проповедовалась под прикрытием греческой или египетской мудрости… В этих “эзотерических обществах” были люди, которые публично от христианства не отрекались, но которые принципиальные религиозно-философские вопросы решали совершенно иначе, чем христиане. Им ближе были греческие философы, мистики и маги, нежели библейские апостолы и пророки. Самые известные эзотерические течения – это розенкрейцеры и масоны[32].

Участие иудеев в возникновении этих течений несомненно - вероучительные книги этих обществ являют поразительную близость именно с каббалистическими книгами средневекового иудаизма: отрицание Бога как Личности по ходу проповеди безличностного (пантеистического) представления о Божестве. Жгучий интерес к магии, алхимии и астрологии. Вера в переселение душ. Утверждение о глубинном единстве добра и зла. И просто прямые апелляции к Каббале как к высшему авторитету – все это поразительно сближало “эзотериков” и каббалистов[33].

Но прямо проповедовать антихристианские идеи было небезопасно. Поэтому “эзотерики” таились: днем публично декларируя свою верность христианству и посещая храмы по воскресным дням, они вели и “ночную” религиозную жизнь. Так в жизнь некоторых интеллектуальных кругов вошло странное правило: оно разрешало и даже предписывало ложь и лицемерие. “Эзотерики” говорили “посвященным”: “Клянись и лжесвидетельствуй, но не раскрывай тайну”… (Человек, сделавший весьма немало для пропаганды черных культов в России — писатель Иеремия Иудович Парнов, автор рекламной книги “Трон Люцифера”, говорит, что это “великий и очень человечный принцип”[34]).

Религиоведу хорошо известно, что не всегда его респондент сообщает полную информацию о своей вере и своей религиозной жизни. Более того, в истории религии хорошо известен феномен «эзотерического разрыва».

Этот феномен порождает одну из сложнейших проблем в религиоведения – проблему репрезентативности тех данных, что те или иные религиозные группы сообщают о себе внешнему исследователю. Сведения о своей вере, предоставляемые «внешним», могут разительно отличаться от внутренних установок этой же религиозной группы. Если в религиозной группе осознается, что публичное изложение веры может маскировать, скрывать или же даже прямо отрицать верования и обряды, существующие в этой группе, но при этом раскрываемые лишь «посвященным», то приходится говорить об «эзотерическом разрыве».

«Эзотерический разрыв» между начальной и итоговой информацией о мировоззрении религиозной группы, в контакт с которой входит обращаемый, надо отличать от научной и философской процедуры наращивания знаний. Если бы из первично сообщаемой информации можно было бы логически вывести последующие ходы — перед нами была бы философская доктрина. Но в «эзотеризме» «тайная» доктрина с каждым посвящением открывает нечто, совсем не очевидное с предыдущей ступени. “Гнозис”, сообщаемый на высшей ступени, не вытекает из того, что быЛо сообщено на низшей, а иногда даже прямо его отрицает.

«Эзотерический разрыв» надо отличать от педагогических и миссионерских упрощений или умолчаний. Речь идет не о том, что сознание новообращенного неизбежно должно обогащаться и что представления неофита об обретенной им общине будут изменяться; дело не в углублении его первоначальных познаний.

«Эзотерический разрыв» надо также отличать от присущей любой религиозной традиции практики путешествия к конечному постижению, «погружения в смысл» - когда конечное «переживание» и «постижение» предполагается просто недостижимым без предварительной практики по перемене сознания адепта[35].

«Эзотерический разрыв» предполагает сознательную маскировку тех тезисов вероучения или тех сторон обрядовой жизни группы, которые, как заранее известно лидерам, вызовут негативную реакцию у людей, еще не прошедших соответствующую постепенную индоктринацию под их руководством. Маскировку – вплоть до отрицания. Тем самым человек, думая, что вступает в организацию, исповедующую одни принципы, на деле попадает в общину совсем иной веры[36].

Итак, «эзотерический разрыв» есть там, где проповедник разрешает себе распространять такую информацию о себе самом, о целях своей деятельности и о своем вероучении, недостоверность, неадекватность которой его же собственным взглядам ему известна. Он знает о наличии таких учений и обрядов в своей религиозной группе, о которых группа же не рекомендует ему публично свидетельствовать.

Соответственно, религиовед должен отнестись к изучению таких традиций иначе, нежели к изучению обычных философских систем. Если при изучении последних следует исходить из презумпции внутренней логичности автора и его повествования, и, соответственно, стремиться к реконструкции такого рода логики, к ее «пониманию», то при работе с эзотерическими группами текстов приходится исходить из того, что некоторые из них могут быть не связаны друг с другом логическим образом. Некоторые тексты могут использоваться проповедником лишь в педагогических и миссионерских целях, - ради подготовки неофитов к принятию других тезисов своего учения, которые не столько вытекают из первых сообщений, сколько отрицают их.

А потому для религиоведа не все тексты, существующие в эзотерической группе, являются равно репрезентативными и познавательными. Надо уметь различить: где «прикрытие», а где проскользнули подлинные взгляды «эзотериков».

Классический труд Е. П. Блаватской носит название «Тайная Доктрина».

Уже это предполагает, что теософия относит себя к некоей сокровенной школе мысли, которая публично не провозглашала все свои взгляды. Конечно, сам факт публикации некогда «тайной доктрины» означает, что тем самым она уже перестала быть тайной. Но тут же появляется следующий вопрос: все ли «сокровенное» было открыто? Не осталось ли нечто за рамками вообще всех публикаций, а нечто, хотя и было доверено перу (и затем типографскому станку), но в рассчете на то, что размноженная таким образом информация не попадется на глаза «внешним», а будет циркулировать только во внутренних кружках «посвященных»?

Поэтому первый из вопросов, который надлежит обсудить при начале религиоведческого исследования феномена теософии – это вопрос о том, действительно ли существовали тайные религиозные сообщества в Европе и, если они были, то какова была их этика в случаях, когда им необходимо было дать автохарактеристику своим верованиям?

Вот свидетельство об одном человеке. После того, как будущий император Юлиан своим умом уже отринул христианство как «былой вздор» и склонился к реставрации язычества, до своего воцарения «он стал иным, но гляделся прежним, ибо нельзя было ему явить себя – по такому случаю Эзоп, наверно, сочинил бы басню уже не об осле в львиной шкуре, но о льве в ослиной шкуре. Однако он-то знал, что хоть правда лучше, зато мнимость безопаснее» (Либаний. Надгробное слово по Юлиану, 95).

Среди же целых групп, которые мнили себя «львами в ослиных шкурах» христианства, исторически первой были гностики. Они же были перовой религиозной группой из числа тех, что разместились на границе христианства и традиционного языческого мира (а именно в этом простанстве сегодня размещаются движения типа Нью-Эйдж, в том числе и теософия). И именно у них мы находим признаки «эзотерического разрыва».

“Василид учит вкушать идоложертвенное и спокойно отрекаться от веры во время гонений; предписывает, следуя Пифагору, пятилетнее молчание приходящим ему” (Евсевий Кесарийский. Церковная история. IV,7). «Говорят они [ученики Василида] – ты знай всех, а тебя пусть никто не знает. Поэтому такие люди готовы отрицаться и не могут страдать за имя, так как они подобны всем. Но немногие могут знать это» (Ириней Лионский. Против ересей. 1,24,6).

Для христиан такая «уступчивость» гностиков казалась тем более возмутительной, что сами христиане предпочитали мученическую смерть лжесвидетельству о своем согласии с верой их гонителей. «Посвященные» же с презрением смотрели именно на мученическую прямолинейность христиан: «Какие преступники, - спрашивает Асклепий, - достойны самых тяжелых наказаний? – Те, - отвечает Гермес, - которые, будучи осуждены людскими законами, насильственно лишаются жизни и о которых поэтому можно сказать, что они не должную дань возвратили природе, а получили заслуженное своими деяниями наказание» (Асклепий, 29). «Такова, - комментирует Ф. Зелинский, - отповедь герметизма христианам, взывавшим от царского суда к суду своего Бога: не награда за подвиг, а избыток наказания ждет их на том свете, так как их насильственная смерть, нарушающая законы природы, есть новый грех с их стороны»{46}.

Но не только языческим судьям лжесвидетельствовали «посвященные». «Валентиниане более всего стараются скрыть содержание своего учения. Если их спросить откровенно, они с сосредоточенным лицом и нахмуренными бровями отвечают: «Это слишком возвышенно». Если расспрашивать обстоятельно, они путем двусмысленных ответов удостоверяют свое согласие с нашей верой» (Тертуллиан. Против валентиниан, 1).

Рожденное несколько позже манихейство (боровшееся с гностицизмом, но немало и впитавшее в себя гностических идей) также практиковало эзотерический туман, прикрываясь то христианскими, то буддистскими одеждами. В итоге в 732 г. Китайский император издал указ с предупреждением: «Учение Мар Мани ложно принимает имя буддизма и обманывает народ»{47}. На Западе же манихеи «завербованного в секту неофита неторопливо и осторожно увлекали все дальше от догматов папской церкви. Манихейские таинства преследовали две цели: незаметно изменить стереотипные привычки и мировоззрение новичка, а затем научить его условному языку манихеев, требовавшему кропотливого и долгого обучения под руководством наставника. Далеко не каждый допускался до этой ступени… Лишь «совершенные» знали, что за разговорами о церковной реформе скрывается идея совершенно иной, противостоящей католичеству, церкви»{48}.

В конце IV в. тайных манихеев в Египте было так много даже среди монахов, что патриарх Тимофей принужден был принять особые меры, чтобы отличить их от православных – для чего он разрешил монахам есть мясо (правда, только по воскресеньям) – то есть совершать поступок, осуждаемый манихейской догматикой{49}. Но «в публичных диспутах, конечно, положение представителей манихейской точки зрения было нелегким. Ведь они репрезентовали религию, в догмах и ритуалах которой не содержалось ничего христианского и которая, несмотря на это, выдавала себя за истинное христианство. Естественно, для христиан было довольно легко опровергнуть это дерзкое утверждение»{50}.

В IV веке блаж. Иероним Стридонский пишет, что у современных ему оригенистов есть «правило, — что должно не легкомысленно бросать бисер перед свиньями и давать святыню псам (ср. Мф 7), но говорить с Давидом: В сердце моем сокрыл я слово Твое; не дай мне уклониться от заповедей Твоих» (Пс 118,11), так же, как и в другом месте он говорит о праведнике: «который говорит истину с искренним своим», то есть с людьми, близкими по вере. Они хотят, чтобы из этого заключали, что мы как еще не посвященные должны слушать ложь, чтобы, подобно малолетним, питающимся молоком младенцам не обремениться питательностью более твердой пищи. А что они [оригенисты] с клятвопреступлениями и ложно соединяются между собою на оргиях — это очень ясно показывает шестая книга «Стромат» (в которой наш догмат он приравнивает к мнениям Платона)… Они клятвенно утверждают многое, от чего потом отказываются с другой ложной клятвою. Отказываются от подписи и ищут отговорок… Они так ограничивают слова, так изменяют порядок их, придумывают такие двусмысленности, что держатся исповедания и нашего, и наших противников, и еретик слышит одно, а православный – другое» (Письмо 22 (83). К Паммахию и Океану).

Гностическая секта прискиллианистов в начале V века исповедовала принцип «Jura, perjura – secretum prodere nol» (Августин. Письмо 237. К Церетию // PL 33 с. 1035). Это правило подробно изъяснялось прискиллианистом Диктинием в некоей книге под названием Libra. Слова Павла «отвергнув ложь, говорите истину каждый ближнему своему» (Ефес. 4,25) прискиллианисты понимали так, что истину можно открывать только «ближним», то есть членам их секты, другим же можно лгать (см. Августин. De mendatio ad Consent // PL 40)[37].

Параллельно с западными прискиллианами, на востоке Римской империи мессалиане (евхиты, энтузиасты) столь же спокойно давали ложные клятвы о своей вере - «стараясь скрывать свою болезнь, они и после обличения бесстыдно запираются и даже чуждаются тех, которые думают согласно с их внутренними убеждениями» (Феодорит Кирский. Церковная история 4,11){51}.

Позднейшие богомилы (Х в.) действовали так же – «страха для человеческа и в церковь ходят и крест и икону целуют, якоже ны (нам) поведают иже от них обратишася в нашу истинную веру, глаголюще, яко вся си творим человек для, а не по сердцу, втаине же крыемы свою веру»{52}.

В XI веке евреи Марокко, принуждаемые к отказу от своей веры и принятию ислама, обратились к Маймониду с вопросом: что делать? Он посоветовал им в случае крайней опасности, повторять слова, произнесения которых требовали от них мусульмане. Маймонид пояснил, что эти слова останутся лишенными всякого, если их сердца будут по прежнему верны иудаизму{53}.

Альбигойцы (катары) XIII века при всей своей ненависти к церковному христианству, все же разрешали посещать храмы и участвовать в католических обрядах. На клятвы же, которые они давали христианам, катары «то есть адепты религии, которая запрещала все клятвенные обязательства, смотрели как на неизбежную формальность, лишенную морального смысла»{54}.

Девиз розенкрейцеров XVII века гласил: “Знать. Желать. Сметь. Молчать”{55}. Позднее Блаватская именно этот принцип называет – «Универсальная каббалистическая аксиома»{56} (это и ее личная просьба{57}).

Так развивались школы “западного эзотеризма”, члены которых публично от христианства не отрекались, но принципиальные религиозно-философские вопросы решали совершенно иначе, чем христиане. Им ближе были греческие философы, псевдоегипетские мистики и маги, нежели библейские апостолы и пророки. Самые известные эзотерические течения – это розенкрейцеры и масоны.

Из истории войн мы знаем, что не всегда можно верить тому, что некий человек говорит сам о себе. Бывает, что распространяется сознательная "деза". Бывают и люди, носящие форму армии, которую они считают своим врагом. Вроде бы человек хороший и улыбчивый, и истинный ариец и даже характер у него нордический… Но поднимая тост "За нашу победу", он держит в голове совсем иное, чем его сотрапезники.

Вот такой же урок следует помнить, и изучая историю религии. В мире религий тоже встречаются люди, которые на словах чтут Христа и заверяют в своей православности, но свои сердца отдали совсем иным культам и идеям. Для “толпы” они говорят одно, для “посвященных” – противоположное.

Самое замечательное их открытие – это изобретение “эзотерического христианства”. Рецепт был прост, как суп из топора. Надо лишь сказать, что Иисус (вариант: Будда, Моисей, Магомет и т. д.) оставил “тайное учение”, которое было забыто всеми, кроме масонов (розенкрейцеров, теософов…). Это учение не было зафиксировано в текстах и в документах. Именно потому, что оно было тайным, его нельзя изучить или проверить по библиотекам и архивам. И состоять будет оно в том, что мы захотим.

Вот, например, типичный розенкрейцеровский текст XVIII века, из которого видно, как именно «эзотерики» позиционировали себя в окружавшей их христианской культуре. О своем ордене они говорят, что это и есть “первая Апостольская церковь; так было приблизительно до третьего папы; первые священники около него составляли гаупт-директорию Ордена в христианской церкви… Папа Лев изъял магические познания из церкви и вернул их в орден; после этого церковь стала Вавилоном, а так как в русской ветви менее всего изменился старый обряд, то он должен более всего соответствовать Ордену. Впрочем, ни в какой церкви уже нет таинства; оно отнято у церкви высшей магической властью и силой”{58}.

Конечно, не розенкрейцерам принадлежит изобретение рецепта “эзотеризма”. Не могу утверждать, что они прямо заимствовали его у каббалистов, но именно в этой традиции много раньше появления розенкрейцеров родилось представление о том, что Моисей на Синае получил от Бога два откровения. Одно он записал в Торе, а вот другое он сохранил втайне и лишь устно сообщил немногим “избранным” (сам термин каббала означает «преданное»): «каббалисты выступили с фикцией, что преподносимое ими учение – не что иное как откровение свыше, ниспосланное святым праотцам, и носителем которого в течение веков оставалось привилигированное меньшинство»{59}.

Независимо от каббалистов в Индии и Тибете пришли к подобной методологии. Вообще в истории религии ссылки на устное и тайное предание – это способ модернизации, ухода из под давления фиксированной, письменной традиции (причем факт и глубина этой модернизации порой не осознаются самими модернизаторами).

Замечательна в этом отношении дискуссия между двумя ранними буддистскими школами. Пудгалавадин (персоналист, считающий, что личность человека реально существует) утверждает, что неупоминание личности (пудгалы) в его понимании у Будды следует соотнести с его афоризмом, по которому Будда передал своим ученикам лишь ничтожную часть того, что ему было известно (этого переданного столь же немного в сравнении с непереданным, как древесных листьев в его ладони в сравнении с листьями всего леса), Сарвастивадин же (буддистский ортодокс, отстаивающий традиционное буддистское учение об анатмане – отсутвстии личности) парирует тем, что по словам того же Будды он передал им только то, что было для них полезно, следовательно учение о пудгале к тому не относится{60}.

Вот и по мнению позднейших буддистов Будда сообщил именно то, во что верят[38] именно их школы (возникшие спустя столетия после жизни Будды). Просто «Колесо учения» было повернуто трижды. Первый раз – в годы последней земной жизни Будда. Но буддизм махаяны отличается от более раннего буддизма хинаяны. Как же обосновать свое право на инакомыслие, как оправдать модернизм в традиционалистской культуре? Если налицо второй «поворот Учения», то кто же согласится с таким авторством? С точки зрения традиционализма уместнее всего сказать, что мы как раз ничего нового не вносим; наша новизна – в сравнении со взглядами наших оппонентов, но не в сравнении с учением нашего общего наставника. Просто то, что мы сейчас говорим публично, он сам некогда сказал втайне. И эти эзотерические знания и пребывали в сокрытости – пока нам не было дано разрешение на их публикацию.

Тут, конечно, встает вопрос – где же и кем же хранились эти тайные доктрины. Каков механизм их сохранения и трансляции в истории? Европейские теософы «хранилище» эзотерических учений Будды, Христа, Магомета, Моисея, Пифагора… поместили на границе неба и земли - в гималайской Шамбале (не то надземном, не то подземном царстве «махатм»).

Более радикальным оказался миф буддистов махаяны. Их классический текст – сутры Праджня-парамита, написанный на рубеже новой эры, по верованию махаянистов был произнесен на полтысячи лет раньше. «По легенде считается, что их тоже произнес Будда Шакьямуни, но смысл их не был понят людьми, и потому эти сутры 500 лет хранили наги[39] и боги, пока не пришел Нагарджуна, которого махаянисты именуют Вторым Буддой и не возвестил их вновь, дав подробные разъяснение и комментарии… Змеи сохранили эти сутры в своих подводных дворцах. Первым человеком, который спустился в эти дворцы, чтобы прочесть и постичь смысл данных сутр, был Нагарджуна. Он принес их в земной мир»{61}.

Спустя еще полтысячи лет появившаяся школа ваджраяны (тантрического буддизма) вынуждена была сказать о «третьем повороте Колеса». Их доктрины также были произнесены Буддой, но в «нечеловеческих» мирах вселенной они хранились уже 1000 лет{62}.

Итак, есть два пути реформирования религиозных традиций:

Первый - объявление об обретении некоей священной и первоначальной книги, которая провозглашается более авторитетной, нежели сборники религиозных правил, принятые в среде, окружающей реформаторов. Так действует израильский царь Езекия, объявляя, что при ремонте Храма «священник нашел книгу закона Господня» (2 Пар. 34,14). Так действуют мормоны, базируя свою веру на открытии «золотого свитка». Так действует и Блаватская, выстраивая свою «Тайную Доктрину» как якобы всего лишь комментарий к обретненой ею древней рукописи «Книга станцев Дзиан».

Второй путь реформирования – это наделение уже известных и канонизированных сакральных текстов новыми интерпретациями, которые также не признаются новыми, а объявляются древними. Неизвестность же этих «древних» толкований объясняется ссылкой на сокровенность учений и узость кружка «посвященных», имевший доступ к «подлинному» толкованию (так в посленовозаветном иудаизме появляется представление о том, что Моисей дал еще и устное предание; аналогична была и аргументация реформаторов буддизма).

Если победы не удавалось добиться сразу и реформа встречала сопротивление со стороны людей и властных структур традиции – «реформаторы» становились на путь «эзотерического разрыва». Публично демонстрируя свою лояльность к традиции как на есть, они использовали свою причастность к ней для того, чтобы постепенно создать в ней внутренний круг своих «посвященных».

Западные «посвященные» по разному локализовали место и способ хранения «древних подлинных учений Иисуса», но действовали так же, как и буддистские реформаторы: историческое христианство как нечто слишком общедоступное противопоставлялось в их восприятии их собственным «древним и тайным доктринам».

И вот оказалось, по подобному же рецепту можно очень изящно создать “христианство” по своему вкусу, да еще при этом обвинить в “бездуховности” всех несогласных.

Пользуясь таким способом “аргументации”, можно доказать вообще что угодно. Я, например, так могу доказать, что именно я являюсь Хранителем Древних Духовных Знаний. - Внимайте, други: Настал и мне час открыть вам величайшую тайну, которую не хранит ни один архив и ни одна библиотека. Это эзотерическое знание дано только моей душе. Итак, знайте отныне, что я - это перевоплощение Николая Константиновича Рериха. И за то время, которое я провел в Нирване, я многое пересмотрел. Я понял, что в прежней своей жизни во многом ошибался. Поэтому сейчас я вынужден отрабытывать свою карму и писать книги с опровержением своих же былых заблуждений... [40]

И как же теософы смогут опровергнуть такой аргумент?! А ведь достоверность и проверяемость теософско-масонских реконструкций “эзотерического христианства” ничуть не доказательнее…

Но заметим важную особенность «эзотерических» групп: они не прямо противопоставляют себя христианству, но именно себя и выдают за “духовных христиан”.

Бывают ереси, которые рождаются из не слишком удачной попытки “улучшить” христианство. Такие теории стоят на евангельской основе, их создатели любят Евангелие и Христа, но, как сказал Лев Карсавин об Оригене, оказалось, что “у этого метафизика сердце лучше головы”{63}. Бывают ереси, которые представляют собой просто ошибки. В них есть слишком поспешные выводы и слишком быстрые обобщения...

Но бывает иначе. Бывает, что в мир вторгается идея, которая дышит ненавистью к Евангелию и к Церкви, и которая лишь притворяется в своей симпатии к христианству. Такая доктрина призывает к реформе Церкви и вероучения не для того, чтобы помочь большему числу людей действительно жить по Евангелию, а для того, чтобы сподручнее было в конце концов сломать хребет Церкви, реформированной (точнее — деформированной) по новоявленным проектам.

… Теперь вспомним несколько имен, причастных к этим “посвященным” кругам. Прежде всего – это создательница “Теософского общества” Елена Блаватская. В собрании ее писем опубликован ее масонский диплом. Центральный пассаж в этом дипломе звучит так: “Мы, Трижды Прославленный Верховный Великий Генеральный Магистр, и мы, Верховные Великие хранители, 33-й и последней степени Верховного Святилища Англии, Уэльса и пр., награжденные великой Звездой Сириуса и пр., и пр., Великие Командующие Трех Легионов Рыцарей Масонства, данной нам высшей властью, которой мы объявляли и провозглашали, объявляем и провозглашаем нашего Брата, Е. П. Блаватскую, Подмастерьем, Кавалером Ордена, Совершенной Мастерицей, Великой Избранной Шотландской Леди, Великой Избранной, Кавалером Розового Креста, прекраснейшей Госпожей, Совершенной и Почтенной Владычицей и Коронованной Принцессой Обряда Усыновления”[41].

Блаватская о себе: “Мой масонский опыт – если называть этим словом членство в нескольких Восточных организациях и эзотерических братствах – ограничен исключительно Востоком. Тем не менее, это не мешает мне, подобно всем другим Восточным “Масонам”, знать обо всем, что связано с Западным Масонством, включая те бесчисленные глупости, которые напридумывали о масонском братстве за последние полстолетия, и, учитывая получение от “Верховного Великого магистра” диплома, называть себя Масоном”{64}. «Перед тем, как покинуть нас, индиец дал нам несколько десятков имен живущих в Индии людей, причем все они были либо каббалистами, либо масонами, но не из дурацких Лож Европы и Америки, а из Великой Восточной Ложи, в которую англичане не допускаются».{65} “Теперь об Инициации. Г-ну ван Столку гораздо лучше было бы поехать за этим в Англию, а не во Францию. Во Франции у нас 28 или 30 теософов, но я не верю, что они уже образовали отделение. Леймари инициировали несколько раз, и несмотря на это, г-н Синнетт рассказывает, что когда в мае он был в Париже, Леймари перепутал знаки и пароли..."{66}.

Многие масоны рассматривали свое масонство как обычную игру. Но Блаватская всем сердцем приняла масонскую доктрину и мистику. “Я посвятила всю жизнь мою изучению древней каббалы и оккультизма”{67}. “”Зохар” (главная книга каббалистов) для Блаватской – “бездонный клад сокровенной мудрости и тайн”{68}. Дежурный перечень ее авторитетов звучит так – “оккультисты, розенкрейцеры средних веков и даже средневековые каббалисты говорили…”[42].

В понимании Блаватской “единственно приличное приближение к “Всеобщему Братству” – масонство”{69}. Причем Блаватская всегда уточняет, что есть масонство хорошее и плохое. Дурное масонство – это то, которое признает Бога-Творца и видит в Боге Личное начало[43].

Для профанов она говорила, что проповедует соединение и взаимообогащение всех религий. Но попробуйте найти хоть одну строчку среди ее тысяч страниц, в которой она признала бы, что христианство хоть чем-то обогатило языческий религиозно-магический опыт…

Синкретическое “слияние религий”, возглашаемое ей, осуществлялось как подражание сюжету известной сказки о лисе, делящей сыр. Лиса начинает свою деятельность под замечательным “общечеловеческим” лозунгом – “чтобы никому не было обидно”. Но затем, уравнивая разные кусочки, она потихоньку поедает их все. Да, в итоге все частички сыра стали равны: они все равно улеглись в желудке у лисы… Так и у Блаватской: равенство религий состоит в том, что все они должны подравняться в шеренге и дружно взять равнение на каббалистику[44].

Как и положено “посвященной”, Блаватская не считала нужным быть честной с профанами. В письмах к православным она писала о “нашем русском православии”{70} и исповедовала свою веру в то, что Христос, “Всемогущий Сын Божий” принял “смерть на Кресте за все человечество целиком, особенно за грешников, за падших, за язычников”{71}. В иных же случаях она высказывала свое глубочайшее отторжение именно этих двух центральных христианских догматов (то есть веры в Божественность Христа, в Его Всемогущество и в спасительность Его Жертвы) и презентовала себя буддисткой (в Российском Теософском Обществе висел портрет Блаватской с ее собственноручной подписью: “От старой буддистки”{72}). А в дневниках полковника Олкотта “христианка” Блаватская прямо говорит, что “необходимо проповедовать и открывать людям Запада Брахму”{73}. И еще точнее: “Наша цель не в том, чтобы восстановить индуизм, а в том, чтобы смести христианство с лица земли”{74}. Якобы православная Блаватская вместе с Олкоттом в мае 1880 г. на Цейлоне в буддистском храме Галле Блаватская приняла буддизм{75}.

Естественно, это нисколько не помешало Е. Рерих сказать о своей учительнице, что “Блаватская - эта врожденная честность”{76}…

Соратник Блаватской – Олькотт – также был масонским “посвященным”: Он состоял в Коринфском ордене системы “Королевская Арка”, о чем свидетельствует выданный ему масонский диплом за номером 159, датируемый 12 января 1860 года. А на дипломе Масона-Магистра Гугенотской Ложи № 448, выданном 20 декабря 1861 г., находится подпись Олькотта в качестве “Старшего Смотрителя”{77}.

Известно о принадлежности к масонству другой виднейшей проповедницы теософии - Анны Безант[45]. Принадлежал к масонам и Рудольф Штейнер{78}.

Не забудем также, что масонские симпатии и антипатии, интересы и предубеждения передавались не только “посвященным”, но и их детям – в тех семьях, где воспитывались “волчата”[46].

Елена Блаватская, например, происходит из рода, который уже не в первом поколении был связан с масонами. По материнской линии Блаватская состоит в родстве с семейством князей Долгоруких{79}. Члены этого рода с екатерининских времен упоминаются в связи с масонским движением{80}. От прадеда князя П. Долгорукова Е. П. Блаватская унаследовала огромную библиотеку по оккультизму, в которой с детства и набиралась оккультной премудрости. “Мой прадед со стороны матери, князь Павел Васильевич Долгорукий, имел странную библиотеку, содержавшую тысячи книг по алхимии, магии и прочим оккультным наукам. Я прочла их с острейшим интересом прежде, чем мне исполнилось пятнадцать. Вся чертовщина средних веков нашла себе прибежище в моей голове, и скоро уже ни Парацельс, ни К. Агриппа ничему уже не могли меня научить… Знаете, почему я вышла за старого Блаватского? Потому что в то время, как все молодые люди смеялись над “магическими” суевериями, он верил в них! Он так часто говорил со мной о эриванских колдунах, а таинственных науках курдов и персов, что я приняла его, чтобы использовать как ключ к ним”[47].

Другая семья, также не в одном поколении связанная с масонско-розенкрейцеровскими кругами – это род Голенищевых-Кутузовых. Имена членов этой фамилии встречаются в масонских кружках с конца XVIII века[48]. К этому роду принадлежала Елена Ивановна Рерих{81}. «У меня имелся ритуальный кинжал, принадлежавший Воронцову и в детстве я любила потворять отрывки из привезенных им из Индии ритуальных напевов, каким-то образом дошедших до моей семьи»{82}.

Неудивительно, что Леночке Шапошниковой (девичья фамилия Е. И. Рерих) “все предметы давались одинаково легко, но очень тяготилась уроками по Закону Божию, особенно не любила учить богослужения, несмотря на то, что по природе была скорее религиозной”{83}. И это при том, что о священнике-законоучителе у Елены Ивановны вроде бы осталась добрая память: «Священник гимназии ее очень любил и был к ней всегда снисходителен, хотя очень строг к другим. После выпуска он подарил всем ученицам свой портрет, ей одной не подарил. Он был поразительно красивый человек, и когда Е. И. первый раз получила портрет Махатмы, она поразилась сходству между священником и М."{84}. Несколько позже еще один священник вошел в жизнь Е. Рерих (по крайней мере это единственный упоминаемый ею священник из времени ее молодости) – о. Иоанн Кронштадтский. Тоже, скажем так, неплохой человек. И это значит, что никто из людей Церкви не травмировал юную Елену. Так отчего же тогда в зрелом возрасте она может упоминать о духовенстве лишь как о корыстных невеждах? Если это не из ее личного жизненного опыта, то не есть ли это инерция семейного воспитания?

Николай Константинович Рерих также унаследовал благоговейный и живой интерес к оккультизму у своих предков.

Дед Николая Константиновича Рериха – Федор Иванович Рерих входил в рижскую масонскую ложу, руководителем которой был великий мастер барон Унгерн-Штернберг, предок известного белогвардейского генерала барона Унгерна{85}. Знак розенкрейцера, принадлежавший Константину Федоровичу Рериху (отцу художника), хранится в Музее Востока (и демонстрировался в московской Библиотеке Иностранной литературы выставке, посвященной розенкрейцерам в России). Сам Николай Константинович в розенкрейцеровскую ложу вступил в 1930-х годах, в Америке, получив сразу высшую степень посвящения.{86}.

Не случайно в учении Агни Йоги очень тепло упоминаются розенкрейцеры: «Установим наше отношение к розенкрейцерам, масонам и прочим организациям, где затронуто Общее Благо. Многие Махатмы принимали участие в них. Когда же мы вспомним о бескорыстных первоосновах этих организаций, мы не должны отрицать их» (Знаки Агни Йоги, 473)[49].

На деле связь Рериха с масонами была небескорыстной: «В субботу вечером папа был у масона 32-й степени – химика Хилле… Дал адрес одной дамы в Нью-Йорке. Видимо, папа часто сидит на сеансах. И сеансы эти много помогли нашему консулу Волкову и д-ру Бей. Папа пишет: «Наш Аллал Минг во многом мне помог, конечно, он не насыпал долларов, но зато у меня масса друзей и учеников»»{87}.

«Сеансы», о которых идет речь, - это спиритические сеансы, а «Аллал Минг» – это дух, являвшийся с таким именем («Он духов третьего плана Водитель»{88}). В понимании же этого «Аллала Минга», который в своих последующих явлениях принял имя «Махатмы Мории» «лучшие люди» - это «масоны, раввин, квакеры»{89} (а также: «Прав Рерих, уча обратиться к евреям… Обратитесь к Рокфеллеру опять, повторяю»[50]). Так что налицо замкнутый круг: масоны рекомендуют вызывательниц духов, духи рекомендуют масонов…

Кстати, «ясновидящая», которую рекомендовал масон Хилле, разглядела духа, сопутствующего Рериху: «Около вас стоит ваш руководитель, он в лиловом одеянии, он восточный человек, у него длинные черные волосы, глаза очень большие, глубоко сидящие, он очень строгий, руки у него большие (помнишь описание Шурочки и большую руку, которую я видела, я ведь была поражена ее размерами). Он живет в вас, он с вами – одно… О деньгах многих не спрашивайте. Обращайтесь к нему, он вам поможет!»{90}.

Масоны проявляли интерес к карьере Рериха еще в России. Елена Рерих вспоминает, что «Непосредственно после революции имя Н.К.Р. было именем кандидата на пост министра изящных искусств, который тогда предполагало создать Временное правительство»{91}. Если учесть, что Временное правительство было правительством чисто масонским, то приглашение им именно Рериха в свой круг характеризует не столько художественные вкусы членов Правительства, сколько мир рериховских контактов…

Розенкрейцеры считали Рериха своим{92}. И ныне на официальном русском сайте Ордена Розенкрейцеров Николай Рерих упоминается в списке наиболее выдающихся личностей, бывших членами Ордена или имевших непосредственную связь с ним: "Николай Рерих (1874 – 1947 гг.), художник, писатель, гуманист, философ, исследователь, археолог, борец за Мир, будучи в течение долгих лет членом Ордена Розы и Креста и посланником Братства, представлял Орден на различных собраниях"{93}.

Парижский музей Рериха был одним из центров воссоздания русского масонского движения в эмиграции: “В начале 30-х гг. представители различных идейных групп создали журнал “Утверждения”. 1 мая 1932 г. сотрудники данного периодического органа и Союз российских национал-мессианистов (национал-большевиков) основали Пореволюционный клуб. Собирались члены клуба в помещении друзей Рерих-музея, вероятно, благодаря помощи члена последнего Г. Г. Шклявера, также члена Юпитера…”{94}. Что такое “Юпитер” и кто такой Шклявер?

В этот период Георгий Гавриилович Шклявер возглавлял парижский Музей Рериха. Именно Шклявер является создателем документа, известного как как “Пакт Рериха”, говорящего о “Знамени Мира”. “План пакта Международного Мира, который защищал бы все сокровища искусства и науки посредством Международного Флага, и составлен музеем имени Рериха для его представления иностранным государствам через посредничество Америки. Главное намерение этого проекта - создать Флаг… План, проектированный Музеем имени Рериха, составлен согласно кодам международного права Гр. Г. Шклявером, доктором международного права и политических наук Парижского Университета, лектором Института Международных Высших Наук, Почетным Советником Музея имени Рериха. Согласно составленной им Статьи 1 Пакта…”{95}.

“Юпитер” же – это масонская ложа Шотландского Устава, воссозданная в эмиграции в 1926 г. “Юпитер строил свои работы вокруг рассмотрения проблем личности, культуры, масонства, коллектива и их взаимоотношений”{96}. Как видим, круг тем, весьма близкий к тематике рериховских книг. Заметим также, что и политический курс Г. Шклявера и тех лож и организаций, куда он входил, был единомыслен с рериховским – это был курс “советского патриотизма”{97}.

Без добротных связей с масонскими кругами проект “Знамени мира” не был бы поддержан политической верхушкой США и марионетками Штатов из Латинской Америки.

Напомню еще, что не только варяжские струги и гималайские вершины живописала рериховская кисть. Николаю Рериху принадлежит авторство однодолларовой купюры. Впрочем, у этого эпизода своя история... В феврале 1926 г. в Кашгаре Рерих по просьбе советского консула создает эскиз памятника Ленину. Он успел даже поставить постамент на территории советского консульства, прежде, чем китайские власти запретили установку памятника. Постамент был сделан в форме усеченной пирамиды… В жизни Рериха эта форма всплывет позднее еще раз. В 1935 году, во время своего третьего и последнего пребывания в Америке[51], он через своих друзей подает американским чиновникам идею изобразить усеченную пирамиду на однодолларовой зеленой купюре, что и происходит. Так и по сей день красуется на ней усеченная пирамида, над которой, однако, на этот раз помещена не голова Ленина, а треугольник с изображением глаза — древнейший масонский символ Строителя Вселенной{98}. Остается уточнить, что речь здесь идет о традиционных масонских символах.

Как русскому эмигранту удалось добраться до создания американских денег?[52] Дерзну предположить, что именно “ложа” предоставила в распоряжение Рериха хорошие связи среди высших госчиновников США. Настолько хорошие, что Н. К. Рерих мог решать – использовать ему возможность встречи с президентом США Рузвельтом[53], или отклонить: “Друг[54] предложил Н.К. видеть президента, но Н.К. не нашел нужным”{99}.

Судьба семьи Рерихов в эмиграции поразительна. Согласитесь, редко какой беглый художник может позволить себе выстроить музей своего собственного имени в виде 29-этажного здания с тремя сотнями комнат и с ежегодным доходом в 100 000 $!{100} А ведь происхождение этих денег не может быть объяснено популярностью Н. Рериха. Сверхспроса не было на на его картины[55], ни на его книги, ни на его лекции[56].

И тем не менее Рерих в состоянии брать взаймы фантастические суммы: в 1929 г. он сказал З. Фосдик, что он должен вернуть Хоршу (Логвану) 900 000 долларов («5.7.29 Затем Н.К. говорил, что Логв[ан] произнес цифру в 900 000 $, которую непременно нужно ему отдать. Вся кампания и для этого - значит, он забыл о даре»{101}. Доллар 20-х годов и доллар современный мало похожи друг на друга по своему весу. Сегодня эта сумма выражалась бы в миллионах…[57]

И тем не менее – “20.6.29. По приезде Н.К. был встречен на пирсе тремя членами комитета мэра Нью-Йорка. В трех автомобилях и с полицейскими мотоциклами в сопровождении мы проехали через весь город… Все это с полицейским эскортом, сиренами. Останавливая для нас все движение в Нью-Йорке на 5-й авеню и повсюду”{102}. Ну, кого же еще из русских эмигрантов так встречали в Америке? И это отнюдь не было данью славе художника: “Очень не понравилась Н.К. паблисити в Times: все говорят об ученом, исследователе. А о художнике ни слова”{103}.

Но, может, это честь «крупному ученому»{104} и исследователю… Но где же его ученые труды? Какой ученый труд Н. К. Рериха взбудоражил Америку? Какое его научное открытие? Неужели его юношеские раскопки северорусских курганов принесли ему славу ученого с мировым именем? Неужели в тех русских курганах он нашел нечто такое, что через десятилетия принесло ему славу в Америке?

Он исследователь-этнограф? Но где в 1929 г. были опубликованы научные труды Трансгималайской экспедиции (и были ли они вообще опубликованы в научных изданиях)?

“Ложи” поддерживали Блаватскую. Из того же источника, похоже, шла и “раскрутка” Н. Рериха.

Е. Рерих отрицает связь самого Николая Константиновича с оккультными ложами: “Конечно, как Вы знаете, Н. К. никогда ни в каких масонских или Розенкрейцеровских организациях не состоял и не состоит”{105}. Тем не менее, есть основания утверждать, что Николай Рерих получил оккультное посвящение от генерального делегата Ордена Мартинистов Чеслава фон Чинского, который в 1911 году устраивал спиритические сеансы в доме у художника[58]{106}. Чинский «привез из Франции «посвятительные тетради» и обрядники Ордена, которые были переведены на русский язык, и начал активно собирать вокруг себя всех интересующихся герметическими (тайными) науками»{107}. Интересно, что именно Чинский уже через два года по смерти о. Иоанна Кронштадского стал первым оккультным пропагандистом, который дерзнул использовать имя о. Иоанна для проповеди оккультизма. «Ч. И. Чинский (мартинистское имя Puhar Bhava) при помощи своего секретаря, переводчицы Е. К. Лосской, издает в 1910 году в Петербурге работу: «Отец Иоанн Кронштадтский. Оккультистический этюд»»{108}. В годы Первой Мировой войны Чинский «во время магических действий лишился рассудка и был помещен в лечебницу для душевных больных. Его секретарь Лосская сообщила об этом в Париж, после переписки Папюс в качестве гроссмейстера Ордена поручил П. М. Казначееву управление Российской Верховной делегацией «вплоть до выздоровления Чинского»»{109}. Вслед за Чинским и Рерихи уверяли, что их взгляды идентичны воззрениям о. Иоанна. Это утверждение, конечно, не подтверждается ни дневниками самого кронштадтского пастыря, ни какими-либо независимыми от Рерихов свидетельствами.

Кроме того, старшие Рерихи (и инструктирующие их духи) отнюдь не против связи с масонами своих сыновей: «Вопрос Юрика: что означает звезда на его руке? - Тридцать третья степень моего каменщика». Рерих может масоном стать»{110}. «Люмоу (Святослав Рерих) может поступить в масоны»{111}.

Ни о Е. Блаватской, ни о Рерихах не приходится говорить как о людях, радикально менявших свой взгляд на религию. Они никогда не были в Церкви, не были православными христианами. Елена Рерих признавалась: «Я всегда держалась довольно далеко от церкви и ее представителей»[59]. Елена Блаватская о своей духовной эволюции рассказывала так: «Я не буддистка, но я боюсь, что я также и не христианка в обычном, церковном смысле этого слова»{112}. “Я спиритка и спиритуалистка в полном значении этих двух названий. Я была матерьялисткой почти до 30 лет, и верила и не верила в спиритизм... Более 10 лет я спиритка и теперь вся моя жизнь принадлежит этому учению”{113}. Спустя год Блаватская начинает ревизовать спиритуализм: “С тех пор, как я в Америке, я посвятила себя всю спиритуализму. Не феноменальной, материальной стороне оного, а спиритуализму духовному, пропаганде святых истин оного. Все старания мои клонятся к одному, очистить новую религию от всех сорных трав ее”{114}.

Как видим, Блаватская здесь прямо говорит о создаваемом ею учении как о религии, но пока она честно заявляет, что это именно новая религия и что именно она стоит у ее истоков.

О спиритических истоках мистических странствий Блаватской писала нынешний руководитель российских рериховцев Л. В. Шапошникова:

«В Нью-Йорке и других городах Америки возникали всякие “ложи” и “братства” спиритов. Они гоняли блюдечко по кругу, вызывали духи великих людей и фотографировались в обнимку с привидениями. Блаватская и Олкотт охотно посещали спиритические сеансы и даже стали членами некоторых “братств”. Но в этих “братствах” были свои руководители, и будущие теософы оказались на положении рядовых спиритов. Блаватская никак не могла придумать что-нибудь такое, чтобы превзойти спиритов с их банальными духами. Наконец подвернулся молодой архитектор Фелт. Он заявил, что открыл тайну пропорции в египетской архитектуре. Но это было не все. Фелт обнаружил, что египетские жрецы были великими магами и могли вызывать “духи элементов”. Это уже было кое-что. Спириты не могли вызывать духи элементов. Вот тогда и пришла мысль сделать Теософское общество. Это случилось в Нью-Йорке в 1875 году. 17 других спиритов дали согласие стать его членами. Новое общество объявило, что только оно владеет тайнами жизни, и потребовало к себе соответствующего уважения. Блаватская выступила с программным заявлением в спиритической прессе. Она сказала, что существует магия, которая делится на белую и черную. Спиритические круги Америки были потрясены. Почему они не додумались до такого? Теперь всем было ясно, что Блаватская и Олкотт их обскакали. Все давно уже привыкли к духам. А вот магия — это было что-то новое и волнующее. Вдохновленное первым успехом. Теософское общество поставило перед собой великолепную цель: “собирать и распространять знания о законах, которые управляют вселенной”. Черная и белая магия оказалась в числе этих законов»{115}.

Когда настала пора создавать “Теософское общество” — Блаватская переосмыслила свою духовную генеалогию: “Олкотт теперь устраивает Theosophical Society в Нью-Йорке, которое будет составлено из ученых оккультистов, каббалистов, philosophes Hermetiques XIX века, и вообще страстных антиквариев и египтологов. Мы хотим делать сравнительные опыты между спиритуализмом и магией древних буквально по инструкциям старых каббал — и жидовских, и египетских”{116}. В этот период точкой опоры для новорожденной теософии становится каббала. Чуть позже центр влечений Блаватской смещается на восток - в 1877 году выходит “Разоблаченная Изида”, наполненная уверениями в том, что теософия происходит из некоего “буддхизма”, который гораздо древнее любой другой индийской религии, и из тайной египетской мудрости.

Историко-религиозные построения Блаватской[60], ставящие буддизм[61] раньше ведических религий, с таким сарказмом были приняты востоковедами, что пришлось искать новую почву для проращивания теософии в глубь столетий. Блаватская нашла замечательный ход: “Тайная Доктрина” пишется как комментарий к некоей “Книге Дзиан”, которую не видел никто и никогда, кроме Блаватской, и которая ею провозглашена самой древней книгой человечества. Теперь уже ни Египет, ни буддизм не необходимы для теософии. Теперь можно сказать, что любая религия — отголосок “Книги Дзиан”, и что любая религия исказила изначальную религиозную мудрость, ныне известную только Блаватской. При этом исходное лоно теософии — спиритизм — подвергается самому резкому осуждению (“Повторяю: спириткой я никогда не была” — заявляет теперь Блаватская){117}.

Такого рода контрастные заявления о своей собственной вере не должны удивлять. Поскольку теософия рождена масонством, она не может декларативно опираться лишь на свою действительную родословную. Ей нужно было прислониться к какой-то менее одиозной религиозной традиции. Поэтому на протяжении полустолетия происходил дрейф теософии. “Тучка золотая” теософии пробовала переночевать на груди то одного, то другого “утеса-великана”, используя авторитет разных религиозных традиций для роста собственного влияния. И, конечно, при беседе с христианами теософы рекомендуют самих себя в качестве наших единоверцев…

Эти «западные эзотерики» уже с детства были приучены на публике говорить о своих религиозных взглядах одно (“мы – христиане”), а в душе таить другое (скорее более родственное иудаизму)[62].

И все же подлинный взгляд масонов на христианство порой декларировался довольно открыто. В Заявлении масонского Конгресса в Бельфоре (1911) содержится увещание к собратьям: “Не будем забывать, что мы антицерковь, приложим в наших ложах все усилия, дабы разрушить религиозное влияние во всех формах, в которых оно проявляется”.

Конвент Великого Востока в 1903 заявил: “Триумф Галилеянина длился 20 веков. Иллюзия длилась слишком долго... Он исчезает в своею очередь, Бог лжец. Он присоединяется к другим божествам Индии, Египта, Греции и Рима, которые тоже видели много обманутых ими существ, лежащих ниц перед их алтарями. Братья-масоны, нам должно быть приятно, что мы не чужды этому падению ложных богов!”.