Уроки страсти

Глава 10

Стоя у окна, Федра наблюдала за Эллиотом и Матиасом. Они что-то обсуждали. Видимо, разрабатывали план дальнейших действий.

У основания мыса собралась небольшая группа мужчин. Еще четверо направились к пристани, сели в рыбачью лодку и отчалили от берега.

Матиас ушел, а Эллиот вернулся в башню и поднялся по лестнице, громыхая сапогами по каменным ступеням.

Внимание Федры было по-прежнему поглощено происходящим внизу. Когда Эллиот вошел, она обернулась. Судя по выражению его лица, он был не на шутку встревожен. Почему-то эта тревога показалась ей очаровательной и даже лестной. Оставалось лишь надеяться, что его гнев быстро пройдет.

– Полагаю, в ближайшее время нас никто не побеспокоит. – Оглядевшись по сторонам, он пристроил пистолет на полу в углу, чтобы исключить всякие случайности. Затем вытащил из корзины кожаную флягу с водой и поднес к губам.

Горло Федры напряглось. Она ничего не пила с рассвета. Перехватив ее взгляд, Эллиот подошел ближе:

– Запрокиньте голову и откройте рот.

Федра подчинилась. Утолив жажду, она вытерла губы тыльной стороной ладони.

– Я думала, что в этих кожаных флягах только вино.

– В другой действительно вино. Но если мы будем осмотрительны, этого должно хватить надолго.

Надолго? Федра выглянула в окно и увидела у подножия большую группу мужчин.

– Значит, мне не позволят уйти отсюда? Но почему?

Эллиот рассказал ей, что в Неаполь должна отправиться делегация за указаниями. Федра помрачнела, подавленная воспоминаниями о мерзком Сансони. Повисло молчание, наполненное ощущением опасности, только что пережитой и ожидаемой.

– Вы не послушались меня, спустились вниз, вместо того, чтобы оставаться здесь.

– Меня никто не видел. Учитывая ситуацию, это не такое уж большое прегрешение.

– Вы ослушались меня, явившись сюда. Ведь я велел вам оставаться на вилле.

– Я не ожидала, что меня заметят в окне башни.

– Но вас заметили. За исполнением языческого обряда. И не где-нибудь, а в этой стране.

– Не было никакого обряда. Тарпетта увидел меня в окне на восходе солнца. Я не воздевала рук в молитве. Всего лишь заслонила глаза от ярких лучей, чтобы определить точное положение солнца.

– Мне наплевать, что именно вы пытались сделать. Вы были достаточно беспечны, чтобы рискнуть собственной безопасностью и репутацией. В результате возник конфликт между местными мужчинами и женщинами, и вы оказались в этой башне. – С каждым словом его гнев усиливался. – И не вздумайте говорить о вашей драгоценной независимости. По вашей милости я только что взобрался по отвесной стене и угрожал пистолетом мужчинам, которые не являются моими врагами. Я даже мог убить кого-нибудь из-за вашего чертова своеволия.

– Я всего лишь хотела посетить башню на рассвете. Неужели вы думаете, что я могла предвидеть все это? – Она сделала широкий жест, охватив подножие утеса и окружающий пейзаж. – Если бы я знала, что задену чьи-то чувства, я бы и шагу не ступила. Теперь я понимаю, что это было очень глупо с моей стороны, но в тот момент мне так не казалось.

Едва ли это можно было принять за извинение, но гнев Эллиота несколько утих. Он устремил на нее пристальный взгляд:

– Ну и как, вы достигли того, ради чего затеяли все это?

– Да, если отрицательный результат можно считать достижением. – Она указала на вершину горы. – Матиас оказался прав. Если смотреть из этого окна, солнце не восходит непосредственно над вершиной, то есть на прямой линии с тем местом, где мы сейчас стоим. Оно появляется справа, чуточку южнее.

Федра приготовилась к насмешкам, к новым вспышкам гнева в связи с тем, что ее маленький эксперимент стал причиной стольких неприятностей, даже не подтвердив ее теории.

Вместо этого Эллиот пустился в научные рассуждения:

– Это ничего не значит. Дата летнего солнцестояния могла сместиться за минувшие столетия, как это бывает в астрономии. Пять веков назад солнце вполне могло венчать эту вершину утром Иванова дня.

С его стороны было очень великодушно оправдывать ее дурацкий поступок. Федра решила, что он заслуживает более внятного извинения.

– Я вовсе не искала приключений на свою голову и сожалею, что так получилось. Неудивительно, что вы немного рассердились.

– Я очень сильно рассердился, Федра. Тем не менее, меня волнует ваша безопасность. И пока я ее не обеспечу, вы будете делать то, что я говорю, особенно если мне снова придется прибегнуть к помощи пистолета, – сказал Эллиот, остановившись у западного окна.

Он нахмурился, и Федра подошла ближе, чтобы посмотреть, что он там увидел. В пятидесяти ярдах от башни бросила якорь лодка с тремя мужчинами. Солнце уже клонилось к закату, но до темноты оставалось еще несколько часов.

– Ловушка захлопнулась, – заметил Эллиот. – Нам ничего не остается, кроме как ждать и надеяться, что Матиасу удастся договориться о вашем освобождении раньше, чем ваши враги получат подкрепление из Неаполя. К сожалению, власть в руках Тарпетты, а Матиас с ним едва знаком.

Федра опустилась на колени и принялась разбирать содержимое корзин. Вытащив пакеты с едой и фруктами, она расставила их на полу у стены.

– Кармелита считает, что они знают друг друга лучше, чем готовы признать.

Эллиот наблюдал за ее действиями, прислонившись плечом к стене.

– В нашей ситуации это могло бы пригодиться, но, думаю, она ошибается. У Матиаса нет причин обманывать меня.

Федра обрадовалась, обнаружив керамическую кружку на дне корзины. Ей не хотелось пить, подставив рот под струю из фляги, как бы живописно это ни выглядело.

– Насколько хорошо вы знаете Матиаса? – поинтересовалась Федра. От Гринвуда зависела ее судьба, но это было не единственной причиной ее любопытства.

Эллиот отошел от окна, сквозь которое в башню проникали солнечные лучи, и опустился на пол в затененном углу, где Федра сложила провизию. Прислонившись спиной к стене, он потянулся за фруктами.

– Матиас был моим преподавателем в университете. Я благоговел перед ним. Уже тогда он считался солидным ученым, автором нескольких научных трудов. Он поощрял мои занятия и руководил моими исследованиями. Его интерес льстил мне, особенно если учесть, что он не преследовал корыстных целей в отличие от некоторых других преподавателей. – Эллиот впился зубами в сочную грушу и махнул рукой в сторону еды: – Съешьте что-нибудь. Вам надо набраться сил. Возможно, через пару дней нам придется спасаться отсюда вплавь.

Федра взяла немного сыра с хлебом.

– Не похоже, что вы и теперь благоговеете перед ним, да и в его поведении нет ничего учительского.

– Теперь я не студент, у меня самого есть научные труды. В настоящее время вас связывает скорее дружба, основанная на прежних отношениях.

Эллиот не спешил удовлетворить ее любопытство. Он продолжал есть грушу. Федра тоже занялась едой.

– Мой отец был нелегким человеком, – произнес Эллиот небрежным тоном. – Представьте себе человека вроде моего брата Хейдена, но без присущих ему качеств, смягчающих его суровость. Мне повезло, что отец занимался исключительно моими братьями, предоставив меня самому себе. Матиас Гринвуд, напротив, уделял мне много внимания. Интересовался моими взглядами, не скупился на похвалы и не спешил выразить свое неодобрение. Полагаю, в его отношении ко мне было что-то отеческое.

Непроницаемое выражение лица Эллиота, когда он говорил об отце, не осталось незамеченным Федрой. Ей была известна репутация маркиза Истербрука. Он обращался с сыновьями так же жестко и бескомпромиссно, как, если верить слухам, и с другими людьми, встречавшимися на его жизненном пути.

Однако не нарочитое спокойствие Эллиота привлекло внимание Федры, а другое чувство, мелькнувшее в его глазах.

Вопреки утверждениям, будто мемуары Ричарда Друри содержат лживые наветы на покойного маркиза, он был не так уж уверен, что это действительно ложь. И, сидя здесь, рядом с ним, Федра поняла, что Эллиот сомневается в том, что его отец не причастен к убийству того офицера. Конечно, это был всего лишь проблеск сомнения. Но не станет ли он более ощутимым, обретя плоть и кровь, если эти наветы появятся печати?

Некоторые ученые полагают, что преступные наклонности передаются потомкам по наследству. Узнать, что твое наследие включает способность хладнокровно планировать убийство, было так же неприятно, как обнаружить, что твоя кровь подпорчена безумием.

– У мистера Гринвуда нет детей, – заметила она. – В определенном смысле – я имею в виду интеллект и профессию – вы его наследник. Если ему присуши отцовские чувства, вполне возможно, что он относится к вам как к сыну.

Эллиот пожал плечами:

– Пожалуй, вы правы. Возможно, он относится ко мне подобным образом в рамках той дружбы, которая связывает нас сейчас.

Федра подозревала, что Эллиот платит ему тем же. Их взаимоотношения напоминали дружескую привязанность, характерную для отцов и взрослых сыновей.

В таком случае Матиас Гринвуд играет важную роль в жизни Эллиота.

Эллиот приехал в Позитано, чтобы обсудить с Матиасом свои новые исследования, хотя ученик и превзошел учителя как историк.

Поглощая скромную еду на полу древней башни, они чувствовали себя отгороженными от остального мира. Искренность, с которой Эллиот говорил о своем отце, приоткрыла дверь к близости, более притягательной, чем физическое влечение. Между ними возникла непринужденная атмосфера, напомнившая Федре беседы, которые она вела со своими друзьями.

– К чему эти вопросы? Вас интересует Гринвуд? Федра помедлила, размышляя над ответом.

– Да, очень интересует.

– Проклятие, да он годится вам в отцы!

Эллиот произнес это таким раздраженным тоном, что Федра чуть не рассмеялась, но яростный блеск в его глазах заставил ее сдержаться. Он ревнует! Она нашла это безнадежно старомодным и самонадеянным, но таким милым, что на него невозможно было сердиться.

– Вы не поняли. Он знал мою мать и был достаточно любезен, чтобы ответить на несколько вопросов.

– Каких вопросов?

– Кажется, в последние годы у моей матери был тайный любовник.

Эллиот нахмурился:

– Ричард Друри.

– Нет, другой.

– И Матиас знает, кто именно? В то время он жил в Кембридже, но изредка приезжал в Лондон…

– Матиас весьма проницателен. Он не удивился, когда я предположила, что в жизни моей матери кто-то был, помимо Ричарда Друри. Насколько мне известно, этот человек имел отношение к торговле древностями. Матиас назвал имена нескольких мужчин из ее окружения, занимавшихся этим делом. Друзья моей матери, которых я пыталась расспрашивать, все отрицали, не желая вдаваться в подробности. Видимо, им не хотелось бросать тень на образ Артемис Блэр. Мистер Гринвуд по крайней мере был честен со мной, за что я ему очень благодарна.

Эллиот помолчал, обдумывая ее слова со смесью интереса и скептицизма.

– Может, никакого любовника не было, раз ее друзья отрицают этот факт.

– Был, если верить мемуарам моего отца. Не важно, кто именно, но он преступник.

Лицо Эллиота потемнело.

– Еще одна ссылка без имени? Еще одна сплетня, способная погубить репутацию человека? – Он вскочил на ноги, сделал несколько шагов и замер, уставившись в стену. Затем повернулся к ней лицом. – Лучшее, что вы можете сделать, – это сжечь эти мемуары или спрятать их подальше от людских глаз.

– Возможно, это избавит от неприятных последствий вашу семью, но не любовника моей матери.

– Почему?

Федра завернула сыр во влажную ткань.

– Даже если мемуары не будут напечатаны, этому человеку не удастся уйти от ответственности. Я разберусь с ним, как сочту нужным.

Мрачное выражение не исчезло с его лица, но в глазах мелькнуло любопытство.

– В ваших словах чувствуется ожесточение. Что ужасного написал ваш отец, если вы сочли своим долгом найти этого человека?

Федра поднялась на ноги и отряхнула юбку.

– Он написал, что тот тип соблазнил ее, а затем предал самым недостойным образом, что привело ее к гибели. Я не успокоюсь, пока не узнаю, правда ли это.

– Это очень сложно, если не сказать больше.

– Не так уж сложно. Тем более что там есть еще кое-какие сведения. Уверена, что смогу узнать имя этого человека.

Федра вышла на середину комнаты и огляделась.

– Если нам предстоит провести здесь несколько дней, нужно приспособить это место для жизни. – Она подняла корзину и перевернула ее вверх дном. – Это может служить табуретом, если убрать ручку.

Эллиот взял нож, доставленный вместе с едой, и, пристроив корзину на подоконнике, принялся отпиливать ручку.

– На вашем месте я не стал бы чересчур полагаться на то, что писал ваш отец о вашей матери. Едва ли можно ожидать беспристрастных суждений от отвергнутого любовника.

Федра свернула старое одеяло, прикрывавшее охапку соломы, и постелила вместо него чистое, принесенное вместе с провизией.

– Мой отец думал не о себе, а о моей матери. Им двигала не горечь, а боль за женщину, которую он любил и которую бессовестно использовали.

– Будьте осторожны с трактовкой его слов, Федра. Вы можете обвинить невиновного человека и опорочить порядочного.

– Порядочному человеку нечего бояться ни меня, ни мемуаров. Ему вообще нечего бояться.

В этот момент ручка корзины, уступив напору ножа, сломалась. Громкий треск отразился эхом от каменных стен башни, словно вместе с ручкой лопнуло терпение Эллиота, не выдержав ее последних слов.

Следующие несколько часов они провели более приятно, обсуждая брак подруги Федры, Алексии, с братом Эллиота, Хейденом. Тема была достаточно нейтральной, чтобы разрядить атмосферу, сгустившуюся во время их предыдущего разговора.

Эллиот, однако, продолжал размышлять над ним. Он не оставил без внимания ни тона Федры, ни выражения ее лица, когда она говорила о неизвестном любовнике, предавшем ее мать.

Вопреки ее утверждениям она не была обычной туристкой. Она преследовала определенную цель, которая по какой-то причине привела ее в Неаполь. Вот почему ее настроение улучшилось, когда он решил задержаться на пути в Помпеи. Возможно даже, она подружилась с Марсилио и Пьетро в интересах своего расследования.

Теперь он ясно видел, что каждое ее действие, каждое слово, начиная с их встречи в Неаполе, было направлено на то, чтобы узнать больше о последних месяцах жизни ее матери и о человеке, которого Федра винила в ее болезни и смерти.

За разговором Федра продолжила обустройство их убежища. По ее просьбе Эллиот натянул веревку на железные крюки, торчавшие из каменной кладки. Федра повесила на нее старое одеяло, отгородив укромный уголок, куда она поставила ночной горшок, который слуги Матиаса предусмотрительно положили на дно одной из корзин.

Наступили сумерки. С помощью нового одеяла, брошенного на охапку соломы, и перевернутой корзины в качестве табурета Федре удалось создать примитивное, но вполне приемлемое жилище. Для одного человека.

Под верхним ярусом башни имелось еще одно помещение с низкими потолками. Видимо, придется перебраться туда, если он не сумеет очаровать хозяйку башни настолько, что она предложит ему остаться с ней.

– У вас просто талант к созданию домашнего уюта. Это следствие привычки обходиться без слуг?

– Думаю, я научилась делать это хорошо, потому что моя мать делала это плохо. Эти навыки оказались весьма полезными, когда мне пришлось заботиться о себе.

Федра взяла кожаную флягу с водой и подошла к окну, обращенному к городу. После нескольких неудачных попыток ей удалось направить струю в кружку. Напившись, она снова наполнила кружку и протянула ее Эллиоту.

Он подошел ближе и поднес кружку к губам, глядя в окно. У основания мыса, там, где кончалась длинная тень, отбрасываемая башней, подручные Тарпетты разбили лагерь. Судя по смеху, доносившемуся оттуда, они пребывали в хорошем настроении.

– Почему вам пришлось заботиться о себе?

В серебристом сиянии сумерек она казалась очень красивой. Солнечный закат, пламеневший в противоположном окне, подсвечивал ее волосы сзади, превращая рыжие локоны в язычки пламени, резко контрастировавшие с прохладной прозрачностью ее белой кожи.

– Моя мать считала, что родительская опека воспитывает в женщинах привычку полагаться на других. Они не верят в свои силы и отказываются от независимости, даже если им предоставляется такая возможность. Поэтому, когда я получила наследство от ее брата, она посоветовала мне поселиться отдельно, чтобы у меня не возникло привычки зависеть от нее.

Федра замолчала и высунулась в окно, изучая ближние подходы к башне. Там расположился еще один лагерь, насчитывающий пять пожилых женщин и Кармелиту Мессину.

– Мне было шестнадцать, – добавила она, продолжая разглядывать окрестности.

Наблюдая за тем, что происходило внизу, Федра не видела реакции Эллиота.

– Вы были совсем ребенком. – Он постарался не показывать своего осуждения. Федре не понравились бы критические замечания в адрес ее матери, а у него не было желании в данный момент спорить с ней.

Она все еще смотрела в окно.

– Пожалуй. Однако многих девушек выдают замуж в этом возрасте. Полагаю, это более радикальная перемена в жизни, чем то, что случилось со мной. Моя мать не устранилась из моей жизни, не пренебрегала своим материнским долгом. Она помогла мне нанять домоправительницу, с которой я прожила первые годы. Я часто бывала у матери, и мы общались с ней не меньше, чем когда жили под одной крышей.

В ее устах это выглядело разумным и естественным, но Эллиот с трудом представлял себе шестнадцатилетнюю Федру, живущую отдельно, без защиты и присмотра, не считая наемной служанки. Его кузина Каролина, выпорхнувшая в свет в этом сезоне, выглядела таким ребенком, что возникало желание запереть ее в детской еще на десять лет.

Впрочем, вряд ли Федра Блэр была в этом возрасте наивной и несведущей в том, что касалось окружающего мира. Наверняка Артемис воспитала дочь достаточно самостоятельной, чтобы прокладывать в жизни собственный путь. И, тем не менее, эта картина приводила Эллиота в ярость. Женщина не должна проводить эксперимент над собственным ребенком, чтобы доказать, что в ее радикальных идеях есть смысл.

– В тот момент я не имела ничего против, и все сработало так, как рассчитывала моя мать. Женщина, отведавшая свободы, никогда не откажется от нее. Но когда она умерла, я ощутила горечь и сожаление. Лучше бы я провела эти последние два года с ней.

– Не представляю независимости, о которой вы говорите. Даже я, мужчина, никогда не вел столь одинокой жизни.

– Дело не в этом. Пусть вы до сих пор живете в резиденции Истербруков, но вы мужчина и поэтому обладаете неограниченной свободой.

– Я говорю не о законах, обычаях или финансах, а о жизни. С чего вы взяли, что на свете существуют только две крайности: либо одиночество, либо свобода? Я не одинок, но и не чувствую себя абсолютно свободным. У меня есть братья и другие родственники, которые предъявляют на меня определенные права. Я принадлежу им, а они принадлежат мне. Даже если мы с братьями возненавидим друг друга, мы все равно будем нести общее бремя.

Ее лицо приняло мечтательное выражение.

– Как бы мне хотелось иметь брата или сестру! Особенно сейчас.

Сейчас, когда она осталась совсем одна, понял Эллиот. Федра выбрала путь, который обрекал ее на одиночество, если только она, подобно своей матери, не заведет незаконнорожденного ребенка. Эллиот вдруг осознал, что она понимает, чем пожертвовала. Она не преуменьшала размеров своей жертвы и взвесила все «за» и «против», если не в шестнадцать лет, то позже, когда стала взрослой. Он сомневался, что овчинка стоила выделки, но не мог не восхищаться ее отвагой.

Федра казалась печальной, и Эллиот почувствовал угрызения совести из-за того, что заставил ее осознать свое одиночество.

– Видимо, дружеские привязанности заменяют вам семью.

В ее глазах вспыхнули озорные искорки, свидетельствовавшие о том, что ее не оставило чувство юмора.

– В каком-то смысле, но не такую семью, как ваша. Хотя эти отношения похожи на отношения с братьями, сестрами или самыми великодушными из мужей, они не являются постоянными. Возможно, став старше, я начну смотреть на вещи иначе. Порой мне кажется, что мне дано больше независимости, чем требуется человеку.

Упоминание о мужчинах, которые могли быть ее любовниками, изменило атмосферу в комнате. Эллиот больше не мог стоять рядом с Федрой и не думать о том, чтобы заняться с ней любовью. С того момента, как он поднялся в башню несколько часов назад, его не оставляли соблазнительные образы. От ее слов жар, тлевший в его крови, усилился. Ему показалось, что он увидел вызов в ее глазах.

Внезапно их обоих охватило желание, острое, как никогда прежде. Федра не прилагала никаких усилий, чтобы справиться с ним. Эллиот стиснул зубы. Никогда в жизни он не встречал женщину, так откровенно откликавшуюся на чувственное возбуждение, предшествующее поцелую или объятиям.

С любой другой женщиной он поступил бы так же, как в прошлый раз с Федрой. Однако он не забыл ее слова, сказанные в тот вечер на балконе. Если она будет верна своей угрозе, у него может не хватить самообладания, чтобы обуздать свою страсть, если она откажет ему.

Федра провоцировала в нем худшие качества, унаследованные от отца. Ему хотелось сжать ее в объятиях и ласкать до потери сознания. Велико было искушение воспользоваться своим немалым опытом, чтобы заставить ее уступить собственному желанию.

Однако Эллиот, решительно отвернувшись, отошел от нее, поднял с пола пистолет и одно из одеял и направился к лестнице. Это был единственный выход. Иначе он рисковал повести себя как последний мерзавец или превратиться в одну из жалких пчелок, которые кружат вокруг королевы, вымаливая милости.

Стоя у окна, Федра наблюдала, как солнце садится в море. Тьма медленно поглощала яркие краски, отражавшиеся в воде лиловыми и оранжевыми всполохами. Мужчины в лодке махали ей руками и что-то дружелюбно кричали. Очевидно, вино, которое они прихватили с собой, чтобы скоротать время, сделало их более приветливыми.

Среди припасов, доставленных с провизией, нашлась большая свеча. Федра зажгла ее и пристроила в углу, где ее не мог задуть ветерок, залетавший в окна. Снизу доносились шаги и шорохи, видимо, Эллиот пытался обеспечить себе некоторые удобства, устраиваясь на полу с помощью единственного одеяла.

Ее тело еще не совсем успокоилось, мысли крутились вокруг последних минут, предшествовавших его уходу. Кровь продолжала мягко пульсировать в жилах. Раньше ей приходилось мириться с этим, только когда Эллиот находился рядом, но, как оказалось, ее тело чувствовало, что он достаточно близко. Ее грудь оставалась напряженной и чувствительной, а соски реагировали на прикосновение ткани платья.

Их последний разговор обезоружил Федру. В данный момент она просто не могла думать о нем плохо. Он понимал больше, чем она сама. Но не злорадствовал, а выражал искреннюю обеспокоенность не самыми светлыми сторонами ее жизни.

Она не сказала ему всей правды, чтобы уберечь Артемис от осуждения, но, судя по реакции Эллиота, в этом не было необходимости. Федра была согласна с убеждениями своей матери, но не всегда с методами, которые та использовала, претворяя их в жизнь. Оказаться предоставленной самой себе в шестнадцать лет явилось для нее более сокрушительным и пугающим опытом, чем она решилась признать. У нее было такое ощущение, будто ее выбросили за борт и спокойно ждут, когда она научится плавать.

Федра давно простила матери это заблуждение, но сомневалась, что другие последуют ее примеру, если узнают, каким мучительным был для нее тот первый год. Правда стала бы для общества лишним доказательством того, что Артемис была плохой матерью и не совсем нормальной женщиной.

Снизу не доносилось ни звука, но Федра могла поклясться, что слышит его дыхание. Почему-то она была уверена, что Эллиот не спит. В попытке утихомирить свое взбудораженное тело она принялась мерить шагами комнату. Желание, которое она испытывала, не было чисто физическим, в нем присутствовала острая потребность в близости, возникшей между ними после пережитой опасности и доверительных бесед.

Федра закрыла глаза, пытаясь обуздать чувственные порывы и вспоминая наставления матери: «Потребность в плотских наслаждениях присуща женщинам в той же мере, что и мужчинам. Не подавляй в себе желания, но будь осторожна при выборе партнеров. Большинство мужчин по натуре своей завоеватели. Постарайся найти тех немногих, кто способен подняться над их примитивными инстинктами. Если ты все же решишь заняться любовью с завоевателем, убедись, что отдаешь ему только свое тело и только на время. Никогда не поддавайся иллюзии, что такого мужчину можно переделать». Федра представила себе мужчину, находившегося внизу. Он ушел, хотя воздух в комнате чуть ли не плавился от желания которое они испытывали друг к другу. Возможно, Эллиот из числа завоевателей, но он далеко не глуп. У него хватит ума понять, что она отдаст ему только то, что сочтет нужным.