Утренний Конь

Мы идем в Африку!

Макка, мартышка с «Федалы», обычно весь день проводила на палубе вместе с матросами. Она помогала им сворачивать тросы, мыть спардек и даже красить борта. Если на судне не было никакого дела, она взбиралась на крышу камбуза и, вертя хвостом, дразнила чаек, которые с громким криком кружились над «Федалой».

— Эй, Макка, нехорошо смеяться над птицами! — хмурился хозяин мартышки старик Гасан и прогонял длиннохвостую вниз, в трюм, где находилась ее постель — бамбуковая циновка.

Макка не любила одиночества. Она вспоминала Африку и становилась грустной. Нет, лучше быть наверху, под высоким небом, на ветре… В шуме волн растворялась горечь воспоминаний… Но сегодня Макка сама не хотела выходить из трюма. На милой, смешной рожице обезьянки была тревога.

— Что с тобой, Макка? — придя к ней, спросил Гасан. — Ага, понимаю, ты снова хочешь в лес. Верно, я не ошибся?

«Да, в лес…» — ответили печальные глаза мартышки.

Старый матрос закурил трубку, задумался и сказал:

— Ладно, вернемся домой, я тебя отпущу… Но ты не думай, что я останусь с тобой в лесу. Правда, из меня вышла бы там неплохая старая обезьяна, да вот только хвоста нет…

Гасан рассмеялся своей неприхотливой шутке и заставил мартышку подняться на палубу.

С севера на порт надвигались тучи. Были они странного цвета, белесые, чуть лиловые по краям, и Макка, взглянув на них, обиженно заворчала.

— Так вот чтó тебя тревожит, приятельница! Тучи? Холодные они… Вернись лучше в трюм, там теплее. — сказал Гасан обезьянке.

К вечеру погода испортилась. Неожиданно, как это бывает в ноябре на севере Черноморского побережья, наступило резкое похолодание, и крупные снежные хлопья закружились над гаванью.

Снег шел всю ночь. К рассвету он выбелил город, причалы и даже палубу «Федалы». Этот снег почему-то смертельно напугал Макку, выглянувшую утром из кубрика. Она еще никогда не видела снега. Ей показалось, что на землю упало небо и, разбившись, рассыпалось вокруг белой колючей пылью. Не помня себя от страха, обезьянка скатилась по обледенелым сходням на берег и скрылась в гавани.

Весь день, до самых сумерек, искал Макку Гасан и ни с чем вернулся на корабль. А Макка, забравшись на площадку портовой башни, дрожала от холода. Она жалобно скулила, потом закрыла глаза. Ее родина, имя которой Тропический лес, приснилась ей… Звенел птичий гомон. Шумела листва. Воздух, насыщенный влажными ароматами, кружил голову. Спать. Спать. И не просыпаться! Но в амбразуру портовой башни заглянула луна и разбудила мартышку. На вид луна была холодной и суровой. Впрочем, так только казалось…

«Проснись, Макка! — сказала она. — Твоя „Федала“ собирается в море… Уже убрали трап. Но ты еще можешь подняться на палубу по причальным тросам… Спеши, малышка!»

Макка не поверила луне. Сжавшись в комок, мартышка снова закрыла глаза. Дул северный ветер. Острыми ледяными иглами он пронизывал мех беглянки.

«Да проснись же, глупая!» — повторила луна и протянула мартышке свои лучи, словно то были корабельные тросы.

И Макка спустилась вниз, сделала несколько шагов по снегу и стремглав бросилась назад, к башне. Белый порошок обжигал, как пламя. Теперь она была уверена, что луна не только обманула ее, но еще жестоко посмеялась над ней… Пригрозив золотой обманщице гневными кулачками, она забилась на этот раз в один из подвалов башни.

Там обезьянка начала кашлять. Кашляла долго, уныло. Макка снова попыталась уснуть, чтобы увидеть Африку и согреться в ней. Но из этого ничего не вышло. Ее родина, Тропический лес, далеко. Может быть, в мире нет больше Африки? Белая пыль занесла ее. Белая пыль… Под утро Макка впала в тревожное забытье. А в полдень с юга пришел солнечный ветер, и мартышка вышла из подвала. Она увидела море — настоящее, синее! Поглядела на солнце. И солнце было настоящее, золотое! От радости Макка стала дергаться из стороны в сторону, то вверх, то вниз, совсем как веселая заводная игрушка. Заметив проходящую мимо машину с кипами хлопка, она вскочила в нее и пронеслась в кузове через весь город, в котором от вчерашнего снега не осталось даже самой малой снежинки.

За городом, перед одним из береговых поселков, машина замедлила ход; дорога шла в гору, и Макка, никем не замеченная, соскочила на землю.

Чем ближе марокканское судно «Федала» продвигалось к югу, тем чаще старик Гасан вспоминал о своей пропавшей мартышке. «Жаль, славная была обезьянка… Как смешно передразнивала она капитана, когда тот, подвыпив, стоял на мостике. А как ловко ловила летучих золотых рыб, пролетавших над палубой в океане».

Еще один моряк на «Федале» помнил о мартышке. Это был машинист Абдулла, молодой тихий парень. Как-то раз он сказал старику:

— Хочешь, Гасан, я напишу письмо в Россию, в порт, где мы с тобой побывали? Может быть, там кто-нибудь нашел Макку? Мы попросим вернуть ее.

— Да, напиши, — согласился Гасан, — только мне сдается, что Макки уже нет… Белый холод убил ее…

Гасан ошибался. Макка была жива. Она поселилась в саду, питалась фруктовой падалицей, спала на куче рыжей листвы в каких-нибудь ста шагах от дома колхозной садовницы бабки Ксении. Бабка Ксения жила в нем с внуком Павлом и внучкой Веркой. Притаившись за деревьями, Макка подолгу наблюдала за детьми. Сколько раз хотелось ей подойти к ним поближе и вежливо, в знак приветствия, закивать головой. Но что-то сдерживало ее. Лицо мальчика часто хмурилось, а девочка была горластая, озорная. Вскоре она сама обнаружила Макку за желтыми кустами смородины.

Затаив дыхание глядела девочка на невиданного зверька.

— А, знаю, знаю, кто ты, знаю, ты обезьянка! — наконец крикнула Верка.

В ответ Макка чихнула, зашлепала губами — бу-бу-бу, — а затем на всякий случай показала свои желтые редкие зубы. Верка не испугалась.

— Нет, не страшная! — крикнула она. Ее развеселил розовый зад мартышки, словно та весь день просидела на свежевыкрашенной крыше.

— Иди ко мне, не бойся! — позвала она смеясь.

Макка задумалась. Она наклонила голову к земле, отчего ее обезьянья мордочка стала похожа на цифру восемь.

— Отчего же ты не идешь? Иди, тебе все обрадуются: и бабка, и Павел, и батька с мамкой, когда вернутся с зимнего лова… — Перечислив таким образом состав своей семьи, Верка вновь повторила: — Ну, иди! Не бойся! Не хочешь? Тогда обожди…

Верка бросилась в дом и вынесла горсть сахара. Но Макка не обрадовалась. Сахар был похож на колючую холодную пыль… Верка сделала несколько шагов к кустам смородины, но Макка мигом исчезла.

— Вот глупая! — с досадой произнесла девочка.

Придя домой, она рассказала бабке Ксении и Павлу о маленькой мартышке. Павел, ученик седьмого класса, недоверчиво поглядел на сестренку и сказал, хмурясь:

— Не обманывай!

— Ты, Верка, выдумщица известная! — поддержала Павла старуха Ксения.

— Это я — выдумщица? — Верка возмущенно топнула ногой.

— Ты ногами не топай, — сказал Павел. — Разве не ты выдумала про жемчужное колесо, что само по себе скатилось в море?

— И про угря, который пел… — скрывая улыбку, добавила бабка Ксения.

— И про журавля, что нес на крыле котенка… А теперь вот обезьянка… — Павел с видом, словно Верка была ничего не стоящим человеком, махнул рукой.

Верка замолчала. Обвинения против нее были веские. Никто не поверил, что она видела обезьянку здесь, в поселке Солнечном, за кустами смородины. В конце концов и сама Верка решила, что она все выдумала. Ей, шестилетней девочке, еще живущей в сиреневом мире сказок, может быть, и вправду пригрезилась обезьянка так же, как и журавль с котенком на крыле?

Зима приближалась. Бабка Ксения обила дверь дома войлоком и застеклила окно, разбитое летом внучкой. Пришло время штормов. Верка внимательно прислушивалась к шуму моря. Если шумело оно ровно, без взрывающихся жемчужных фонтанов — значит, ждет рыбаков-глубинщиков удача. А вот если оно грохотало, накатываясь на скалы, — это подводный великан Санжей сердился на хищных катранов, что без всякой жалости рвут трудовые рыбачьи сети. Великан Санжей добрый и заботливый. Бабка Ксения не раз рассказывала о том, как он выходит ночами из воды, подбирает на берегу выброшенную штормом рыбешку и возвращает морю…

Однажды вечером Верка, выйдя во двор, услышала на чердаке не то плач, не то кашель.

— Кто там? — испугалась она.

Вместо ответа с крыши спрыгнула обезьянка и доверчиво прильнула к ногам девочки. Верка обрадовалась. Она подняла Макку на руки и с торжествующим видом ворвалась в дом, где Павел готовил уроки, а бабка чинила шерстяные носки.

— Взгляните, какая ваша Верка выдумщица! — загорланила Верка.

Павел и бабка были побеждены. Они удивленно, молча глядели на обезьянку.

— И впрямь мартышка… И, видать, голодная! — первой обретя дар речи, сказала старая Ксения. — Ну-ка, Павел, угощай длиннохвостую!

Макка ела все: и хлеб, и брынзу, и пирог с капустой. Пока она ела, трое решали вопрос, где будет спать мартышка.

— Со мной, валетом, — сказала Верка.

— На подоконнике, — предложил Павел.

— На топчане, в коридорчике. Все обезьяны баловницы… — решила бабка Ксения.

Но Макка сама выбрала место. Оно было на коврике, возле печки. И бабка Ксения не решилась оттуда прогнать ее. Мартышка дрожала, тянулась к теплу и даже у самого огня никак не могла согреться.

На другой день и взрослые и дети поселка Солнечного знакомились с Маккой. Та ни на шаг не отходила от Верки и, тихо покашливая, приветливо кивала головой. А Верка, гордая своей мартышкой, всем без устали объясняла:

— Она из Африки… Павел говорит, что там жарко, как в казане… Она из Африки!..

С каждым днем Макка все больше привязывалась к своей маленькой хозяйке. Она нисколько не сердилась, когда Верка дразнила ее, дергала за хвост и кричала;

— Эй ты, глупый обезьяненок!

Макка в свою очередь тянула Верку за косу, весело гримасничая. Но как только девочка надолго уходила из дому, Макка становилась печальной. Забившись в угол, не сводила глаз с двери, вся в тревожном и нетерпеливом ожидании. Вдруг Макка оживлялась и принималась усердно скрести свой затылок лапой, и все, кто находился в комнате, знали, что Верка вот-вот вернется домой.

А на дворе становилось все холоднее. Мартышка снова начала кашлять. Прижавшись к печке, она хваталась за грудь лапами и кашляла, порой всю ночь напролет, не переставая.

Макка худела. Она неподвижно лежала на коврике, грустно вздыхая, отказывалась от пищи.

— Ешь, ешь, вот творог, вот яблоки… — настаивала Верка.

Но Макка отрицательно трясла головой и что-то глухо бормотала. Ей снова грезилась Африка. В каждом шорохе ветра Макке слышались зовущие голоса подруг, веселых мартышек, перепрыгивающих с ветви на ветвь. И песни лесных полдней тревожили ее… Но до Африки не добраться. Лишь легкие серебристые облака неслись в сторону Африки, и каждое облако звало Макку с собой.

Павел также привязался к мартышке. Он не мог глядеть, как она чахнет у всех на глазах, с каждым днем становясь все слабее и слабее.

— Давай в школу отнесем ее, в живой уголок, там филин Степка и две ежихи. С ними веселее…

Но Верка решительно возразила:

— Задразните вы там обезьянку, я вас, мальчишек, знаю. Верно, бабка?

— Не в школу, а в зоосад надо отдать мартышку, — сказала Ксения, — в Африку надо отнести…

— Где же там Африка? — спросил Павел.

Бабка насмешливо покосилась на внука:

— Там, где три обезьянки, там и Африка…

— Не отдам ни за что на свете! — заревела Верка.

— Так, значит, не отдашь? Значит, хочешь, чтобы она умерла?.. Гляди, как кожа на ней обвисла… — Павел нахмурился и, не глядя на Верку, вышел из дому.

Придя в школу, он собрал своих друзей по классу — Сашу Измайлова и Таню Степную. Было решено: втайне от Верки отнести обезьянку в городской зоосад. В свой план посвятили и бабку Ксению.

Наступило воскресенье. Старуха увела Верку к морю.

— Дельфинов черноспинных глядеть будем, там сегодня их видимо-невидимо, а среди них один с золотой спиной…

Тем временем Павел, Саша и Таня завернули мартышку в старое фланелевое одеяло и направились с ней через поле, к трамвайной станции. Путь был недолог, каких-нибудь три километра. Но когда они повстречали на краю поселка агронома Полину Игнатьевну, дорога несколько «удлинилась»…

— Идем в Африку! — крикнул Павел.

— В Африку?

— Ага! Несем туда обезьянку!

Полина Игнатьевна укоризненно покачала головой и сказала:

— Эх вы, хлопцы, хлопцы, вы бы хоть на карте посмотрели, где она, Африка…

— А мы знаем: там, где три обезьянки, там и Африка!

Веселый ответ Павла всем понравился. Даже Полина Игнатьевна рассмеялась.

Дул тихий морозный ветер. Гулко, как бубен, звенела под ногами дорога. Шагать было весело, легко.

— Мы идем в Африку! Несем туда обезьянку! — напевала Таня Степная. Ей казалось, что все спрашивают ее, куда так торопятся ребята. И поле спрашивало, и небо, и дорога, и даже вязы при дороге…

— Да замолчи ты, сорока! — сказал Павел. — Совсем ты как наша Верка… Видать, все девчонки одинаковые…

Тане пришлось покориться.

Обезьянку нес Саша. Порой, высовывая голову из одеяла, она тревожно заглядывала мальчику в глаза. Ветер, который перебирал телеграфные провода, словно пробовал струны скрипки, не нравился ей. Он пах колючим, белым порошком, тем самым, что когда-то выбелил гавань.

Снег? Макка не ошиблась. Сначала над дорогой медленно поплыла одинокая, неизвестно откуда взявшаяся снежинка. А спустя несколько минут миллионы таких же снежинок закружились в воздухе.

— Идет снежный шквал! Держаться всем вместе. И без паники! — взяв Макку из рук Саши, приказал Павел.

— Есть, капитан! — ответил Саша.

Обиженно, почти по-ребячьи всплакнул где-то в стороне ветер и тут же, сразу набрав силу, загудел шквальной метелью.

— Держись все вместе, по-пионерски! — повторил Павел.

Снег. Снег. Не прошло и четверти часа, как густые снежные волны заходили по земле. Макка в ужасе металась под фланелью. Но Павел крепко держал ее.

— Не бойся, ведь это же снег, самый простой, обыкновенный, — говорил он обезьянке.

«Вернитесь, вернитесь! — кричала на своем обезьяньем языке Макка. — Я хочу назад, в тепло, к девочке с золотой косой, к Верке…»

А Верка? Придя с бабкой Ксенией к морю, она пытливо поглядела на воду.

— Где же черноспинные?

— Кто? — удивилась бабка.

— А дельфины?

— Ах, да, да, сейчас будут…

Но дельфины не появлялись. Вместо них на берег выбрасывались холодные зеленые волны. И девочка заподозрила недоброе. Она бегом возвратилась домой. Обезьянки не было. Даже не передохнув, Верка стрелой вылетела за ворота. Она, плача, бежала по дороге, стараясь догнать похитителей обезьянки. Верка не сразу заметила, как началась метель.

— Эй, Павел, Пашка! — кричала Верка, отчаянно размахивая руками.

«Взззы-шшшшшууу», — отвечала метель, словно с нажимом выписывала эти буквы на огромной школьной доске, причем мел у нее в руках то и дело с резким визгом крошился.

— Эй, Павел, Пашка!..

Девочка кричала до тех пор, пока не свалилась в овраг, занесенный снегом, из которого она никак не могла выбраться. Силы оставили ее. Лежа под снегом, Верка не чувствовала холода. Какая-то странная дремота охватила все тело, и вскоре, убаюканная шорохом снежинок, она уснула. Ей приснилось, что и она сама превратилась в снежинку, легкую, как цвет одуванчика. Ветер отнес ее к морю. Упав в воду, она умерла… И подводный великан Санжей, в башмаках из перламутровых раковин, несет ее хоронить на ладони подальше от берега…

В это время Павел, Саша и Таня шли вперед, медленно, шаг за шагом, чтобы не сбиться с пути. Они не слышали Веркиного крика. Лишь одна Макка услышала голос девочки и вот уже минут десять усердно скребла свой затылок, и Павел наконец понял, в чем дело.

— Ребята, здесь где-то Верка! — закричал он, заикаясь от волнения.

«Здесь, здесь!..» — подтвердили глаза обезьянки.

Она вырвалась из рук Павла и, забыв о своем страхе перед снегом, побежала к оврагу.

Верку нашли. Как только ее привели в чувство, она первым делом бросилась к своей мартышке.

— Никому не отдам, никому, идем домой!

Но Верке не позволили много говорить. Ребята силой потащили ее за собой. А Макка, снова накрытая одеялом, кашляла и задыхалась.

Когда ребята вышли к трамвайной станции, метель утихла. Посветлевшее небо было цвета морского льда, пористое, зелено-серое.

— Домой, хочу домой с мартышкой! — заголосила Верка.

— Мы к доктору с ней… Разве ты не видишь, что она совсем больная? — пытался уговорить сестру Павел, но та ничего не хотела слышать.

Вспомнив о том, как она лежала в сугробе под снегом, Верка только теперь испугалась. Она горько, навзрыд заплакала.

— Ладно, пойдем погреемся, — сказал Павел.

Ребята вошли в станционное помещение. Там, присев на скамью, Верка широко, по-галочьи, раскрыла рот, протяжно зевнула и неожиданно уснула, утомленная переходом через снежное поле. Этому все обрадовались.

— Так и быть, с Веркой останусь я! — самоотверженно заявил Саша. — А когда проснется, отвезу на попутной машине домой…

— А мы в город… Надо везти мартышку скорее… — сказал Павел и пошел с Таней к трамваю.

В городе, несмотря на мороз, было людно, скрипел под ногами прохожих снег, звенели голоса ребят, играющих в снежки, дворники сгребали фанерными лопатами снег, и черные витые колонны заводских дымов поднимались в небо и там, в вышине, из черных становились прозрачно-синими.

Павел устал. Но, глядя на Таню с распухшим носом и обветренными губами, которая с трудом передвигала ноги, забывал о собственной усталости.

— Что с мартышкой? — все беспокоилась она.

— Пригрелась и дремлет…

Подойдя к воротам зоосада, Таня удивленно воскликнула:

— Что это, Павел, такое?

Павел поглядел на ворота, потом на Таню и снова на ворота, на которых висела табличка: «Санитарный день», — и тоже удивился.

— Значит, сегодня моют слонов, стригут медведей, а нашу мартышку посадят в теплую ванну! — сказала Таня смеясь.

Но в зоологическом саду была тишина. Слонов не мыли и не подстригали медведей. Сторожиха на вопрос, куда надо сдать обезьянку, указала на желтое одноэтажное здание.

Вход в обезьянник был завален снегом, по-видимому, туда никто не входил с самого утра.

— Стучи, — сказала Таня.

Павел решительно опустил кулак на дверь, обитую серой жестью. Стучать пришлось долго. Наконец за дверью послышались шаги, щелкнул в замке ключ и из приотворенной двери высунулась голова смотрителя обезьянника.

— Что надо? А? Никаких обезьянок не принимаем… Хватает своих… — грубо и недовольно заворчал смотритель. Он отлично видел, как озябли и устали ребята, но не пустил их даже погреться.

— Мы из Солнечного… В метель мы шли через поле… Заболела наша мартышка… — упавшим голосом произнесла Таня.

— Уходите, — сказал смотритель, равнодушно зевая. Ему хотелось спать. Если принять обезьянку, надо сначала разыскать научного сотрудника, составить на нее паспорт, а главное, приготовить новую клетку… И какого черта его разбудили из-за дохлой мартышки, когда он так сладко дремал на скамье перед печью?.. — Уходите! — решительно повторил смотритель обезьянника. Лицо у него было плоское, белое, как тарелка, на которой кто-то оставил две кислые виноградины. — Идите! — в третий раз произнес он еще грубее.

Но ребята с мартышкой не уходили. Павел разбудил обезьянку. Макка услышала за дверью обезьяньи голоса и бурно обрадовалась.

Она взволнованно закричала:

«Я хочу к вам, я Макка, мартышка!»

«Заходи, заходи!» — дружно ответили обезьяны.

Макка вырвалась из рук Павла и с громким радостным визгом влетела в теплое помещение. Но смотритель обезьянника вытолкал ее назад за дверь. Таня снова завернула Макку в одеяло.

А тем временем обезьяны в клетках кричали на своем обезьяньем языке:

«Макка, приходи завтра! Завтра дежурит другой, добрый!»

«А с этим не связывайся!»

«Он наши апельсины забирает!»

«Ворует наш сахар!»

«Выпивает наше вино!»

«Он сластена! Пьяница! Лентяй!»

Макка гневно глядела на смотрителя обезьянника.

— Эта мартышка девочку спасла, — сказала Таня.

— Она славная обезьянка, — добавил Павел.

Не ответив, Сластена-Пьяница-Лентяй захлопнул за ними двери, обитые серой жестью.

— Что же мы будем делать? — спросила Таня беспокоясь.

Со стороны порта донеслись протяжные судовые гудки.

Павел внимательно прислушался к ним, поднял голову и сказал:

— Что делать? Идем, Танька, я знаю!..

Он привел Таню в гавань. У трапа океанского корабля «Сухона» Павел остановился.

— Не идете ли вы в Африку? — спросил он вахтенного матроса.

— Нет, мы направляемся в Геную, — ответил вахтенный.

Павел взял Таню за руку, и они пошли дальше.

Макка глухо ворчала. От горькой обиды она вся тряслась. К тому же в гавани было холоднее, чем в городе. Холод шел с северо-востока, гнал оттуда крутую зыбь, которая до предела натягивала тросы кораблей. Было похоже, что они хотят оторваться от берега и плыть против ветра вдаль, только бы не мерзнуть на причале. А мальчик и девочка из поселка Солнечного всё шагали по набережной. Порой то тут, то там слышался простуженный голос Павла:

— Эй, вахтенный на «Заре», не идете ли вы в Африку?

— Наш путь в Грецию, малыши!

Ни один корабль не направлялся в Африку.

— Нам надо домой, — наконец произнесла Таня посиневшими губами.

— Потерпи, ведь ты не Верка, а хочешь — уходи, — осуждающе сказал Павел.

И Таня осталась. В конце мола, за которым начиналась дамба маяка, на них обратил внимание грузчик в стеганой ватной куртке.

— Кто такие? Что это у вас за зверь под одеялом? Ну-ка, покажите. Да это же мартышка с «марокканца»! — в крайнем удивлении воскликнул он. — Как она к вам попала?

Выслушав ребят, он одобрительно присвистнул и сказал:

— А теперь шагом марш за мной! Я покажу вам судно, которое идет к берегам Африки на лов сардины. Сейнер «Баклан» называется…

На сейнере ребят угостили ужином и напоили чаем, а Макке влили в рот немного коньяка. Она сразу захмелела. Шум моря и знакомые корабельные запахи успокоили ее.

Когда Павел и Таня вернулись в поселок Солнечный, снова началась метель, но дома было тепло, радушно гудела печь, и Верка, открывшая им дверь, не стала их упрекать. Она даже приветливо улыбнулась. Правда, под глазами девочки были красные полоски — следы недавних слез. По-видимому, бабке Ксении было не так легко утешить свою маленькую внучку.

— Знаю, знаю, вы были в Африке! — горланила она. — Там много солнца!

— Ого! — подтвердила Таня.

— Значит, мартышка будет здоровой!

Бабка Ксения, одним глазом строго посмотрев на Верку, а другим подмигнув Павлу, сказала:

— Не мешай, Верка, отдыхать людям с дороги…

Тем же вечером Макка на большом рыболовецком сейнере вышла в море. Но в свою Африку она попала не скоро. В Гибралтаре команда «Баклана» передала Макку на португальский парусник «Фортуна». С португальского парусника она попала на французское судно «Селеста», а потом на испанской рыбачьей шхуне Макка была возвращена на «Федалу», стоящую в Касабланкской гавани.

Старик Гасан обрадовался своей любимице. Но слово сдержал. Он отнес Макку за город, в лес, и мартышка снова стала веселой лесной обезьянкой. Порой, взобравшись на высокую пальму, она задумчиво глядит на север. Нет, не о холодном снеге думает она… Макка о нем забыла. Она даже забыла о смотрителе обезьянника с лицом плоским, как тарелка. Маленькая обезьянка до сих пор с благодарностью вспоминает ребят из Солнечного, что так заботливо отнеслись к ней, больной мартышке.