Утренний Конь

Мальчик и чайка

Пока черепаха ползла к тарелке с зелеными стрелами лука, она раз десять останавливалась, испуганно оглядываясь по сторонам, так, словно весь мир со страшной враждебностью подстерегал ее.

Это всегда веселило Тимку. Ползущая к тарелке со своей любимой едой, она была похожа на дворничиху Петровну, грузную добродушную старуху, которой всюду мерещились жулики. Но сегодня Тимка даже не взглянул на черепаху. Одевшись, он осторожно прошел мимо старшей сестры Ларисы, спящей на диване возле открытого окна, и направился к морю. А море было близко, всего в каких-нибудь тридцати шагах от дома. Там, на песке у самой воды, сидели его друзья — Костя, Пашка и Вика.

Увидев Тимку, Костя поднялся и сказал:

— А Корольков не сдается…

Тимка не ответил. Он зло поглядел на соседний дом, выстроенный из какого-то странного кирпича. Оттуда донесся звук отпираемого засова, и на улицу вышел человек в чесучовом костюме, ведя на поводке мохнатую крымскую овчарку.

— Сам Корольков-старший со своей собакой Баскервилей! — насмешливо произнесла Вика.

Ребята не любили Королькова. Дело в том, что участок земли, на котором они решили построить шлюпочную мастерскую, Корольков объявил своей территорией.

— Всю рожу расквашу тому, кто возьмет в руки лопату! — еще только вчера пригрозил он мальчикам.

— Жулик! — убежденно сказал Тимка.

— И Федька весь в папочку! — добавил Пашка.

— Корольковых бояться — лучше не жить на свете! — Тимка вызывающе поглядел на кирпичное здание, предложил: — Давайте вечером начнем выравнивать площадку!

— А вдруг будет драться? — забеспокоилась Вика.

— Нас много! — сказал Костя и решительно сжал кулаки.

Ребята разошлись, похожие на шумливых, собирающихся в полет стрижей.

После завтрака Тимка помог Ларисе вынести во двор лохань с бельем к водоразборной колонке. Помощи от него пока не требовалось, и он вышел за ворота.

Небо Пересыпи с белой грядой облаков над заводскими трубами и мачтами кораблей полнилось тихими ветерками. Гостеприимно, как открываются морякам гавани, перед Тимкой открылись августовские, цвета пчелиных сот, дали. На душе было радостно и легко. И вдруг Тимка нахмурился. Он увидел у ворот Королькова свои любимые цветы, несколько светло-сиреневых бессмертников. Было обидно, что в такое светлое утро они распустились у ненавистного дома. Тимка подошел к ним, наклонился и, вырвав с корнем, бросил на дорогу. Пусть цветы не радуют взгляда Королькова…

— Эй, Тимофей, иди помогай! — раздался в это время голос сестры.

Помогая сестре выкручивать белье, он думал о площадке, разделявшей их дом с домом Королькова, заросшей татарником, полынью и еще какой-то рыжей ползучкой. Зачем Королькову эта площадка? Ведь их шлюпочная мастерская не игра, а дело! «Ребята, овладевайте ремеслами, мне нужны золотые руки!» — сказала страна. Золотые руки? У Федьки Королькова ведь тоже золотые руки. Он может все делать — ремонтировать часы, исправлять выключатели и даже плести из камыша модные дамские сумки, которые носит на барахолку. Тут Тимка с такой силой принялся выкручивать белье, что чуть не разорвал пополам отцовскую тельняшку.

— Побереги силу, — строго заметила Лариса. — Ты о чем думаешь?

— О Федьке. Говорят, руки у него золотые…

— Ну и что же? — подоткнув мокрый подол юбки, спросила Лариса.

И Тимка сказал:

— Золотые руки — это те, что на заводах, на сейнерах, в доке. Для общего дела. А Федька на свой карман. Не золотые, а жадные у него руки!

— Да плюнь ты на него, не думай! Будет у вас шлюпочная мастерская! Вчера сказал мне об этом матрос Кармий. Он в горсовет собирается.

— Правда, Лариса? — В Тимке все запело.

— Побей гром, правда! — мальчишеским голосом произнесла Лариса.

Тимка посмотрел на сестру, на ее босые ноги и рассмеялся. Ну какая она, Ларка, студентка? Совсем девчонка!

А Лариса, маленькая, стройная, с раскосыми глазами, в свою очередь улыбнулась.

Тимка вернулся домой. Увидев выглядывающие из-под кровати стоптанные соломенные туфли сестры, подумал: «А что, если купить новые? Вот обрадуется Ларка!»

Тимка достал из ящика кухонного стола деньги, положил в карман и, прежде чем выйти на улицу, поглядел на себя в зеркало.

— Ну и рожа! — сказал он мальчику в зеркале. — Некрасивая. Круглая. И нос кривой. Вот Ларке повезло. Настоящая красавица.

Тимка был прав. Красотой он не отличался. Все дело портили скулы. Зато он был крепко сбит, смугл, а когда улыбался, то всем почему-то хотелось потрепать его мягкие каштановые волосы.

В пути погода изменилась. С востока плотной стеной подошли к городу тучи. Запахло терпкой хмельной свежестью, вдалеке блеснула белая молния, и городские деревья дружно, нетерпеливо зашумели пыльной листвой.

Но Тимка не спешил. Летний дождь — не помеха, да вот и рынок, Привоз, которым гордятся одесситы. Не останавливаясь, Тимка прошел мимо ящиков с помидорами, яблоками и айвой. Зато в рыбном ряду он намеренно задержался. Но сегодняшние чирусы, ставриды и длинные серебряные сарганы, потерявшие к полудню свою упругую прохладу морской глубины, не вызвали Тимкиного одобрения. Рыбу надо покупать чуть свет, когда, разбрызгивая радужные блестки, она шумно бьется в рыбацкой корзине…

Подойдя к охотничьему магазину, за которым начинался ряд кустарных изделий, Тимка удивленно остановился. Он увидел сына Королькова, Федьку. Тот держал в руках чайку с перевязанными шпагатом лапами. Чайка была совсем молодая, почти чаеныш, с острыми, длинными крыльями.

— Где ты достал ее? — надвинувшись на Федьку, спросил Тимка.

В ответ Федька вытянул губы и насмешливо пропел:

— А тебе-то какое дело?

— Морскую птицу трогать не полагается.

— Такого закона нет!

Мальчики замолчали. Сбычившись, они стояли друг против друга. Оба одного роста, оба с гулко бьющимися сердцами.

Тимкины глаза глядели на противника не мигая, готовые к решительной схватке.

Глаза Федьки бегали по сторонам, настороженные, колючие.

— Ты чего ко мне привязался? — буркнул он и, не выдержав Тимкиного взгляда, отошел в сторону.

— Отпусти чайку!

— Если ты такой добрый, купи ее.

— Купить? — Тимка с трудом сдержал желание дать Федьке затрещину. — Сколько же ты хочешь за нее?

— Давай рубль.

— За рубль пожарного голубя купить можно. А чайку никто не станет держать.

— Тут один на чучело возьмет, — уверенно заявил Федька.

— Жадный ты… — вытирая со лба выступившую испарину, сказал Тимка, — и родители твои жадные!

— Дай бог всякому, — явно издеваясь над Тимкой, усмехнулся Федька. — Еще «Волгу» купим к осени. Ладно, давай копеек восемьдесят! Только зачем тебе чайка? Не понимаю. А «Волга» — вещь!

— Разбейся ты на ней! — пожелал Тимка и швырнул деньги Федьке в лицо.

Оставалось двадцать копеек. На десять Тимка купил горсть свежей ферины, накормил чайку, и на остальные — два пирожка с горохом и с аппетитом съел их тут же на рынке. Подкрепившись, он сунул чайку под рубаху и зашагал с ней к морю.

Он шел и думал о том, как чайка, поднявшись в воздух, вновь закружится над водой.

Дождь застал мальчика в конце Фелюжного переулка.

— Шуми, шуми, это ты можешь, — сказал Тимка, — а мне нипочем! Я дождь люблю. И чайке ты нравишься!

По узкой крутой тропинке он стал быстро спускаться к морю. А дождь перешел в ливень. Тимка, прикрывший лицо ладонью, вдруг оступился и полетел вниз, в широкую оползневую расщелину, в которой был обнажен вход в катакомбы. Он даже не ушибся. Вязкий пласт глины на дне расщелины был мягче матраса. Но выбраться наверх по мокрым глинистым стенам не было никакой возможности.

— А, черт! — выругался Тимка. — Что же теперь делать?

Он поглядел на подземную галерею и задумался. Он знал ее. Она шла вдоль берега и в ста метрах отсюда имела ступенчатый выход наружу. Тимка смело вошел в галерею. Он продвигался в темноте, громко посвистывая, шагал, даже гордясь собой. Пожалуй, тут и Пашка, прослывший отчаянным храбрецом, не решился бы на такое. Но где же выход из катакомб? Он что-то долго не открывается…

Тимка испугался. Он бросился назад, к расщелине, и не нашел ее. Неужели заблудился?

— Эй! — закричал Тимка. — Эй!

Он долго кричал, но никто не отзывался.

— Придется пожить нам в подземном царстве, — попробовал пошутить Тимка.

Но голос у него был глухой и печальный.

Тимка сел на холодный пол галереи и вспомнил, как несколько дней назад он вместе с Костей и Пашкой хлебал уху из султанок, приготовленную по-рыбацки в чугунном котелке. Ветер, трепавший их волосы, пах солью, полынью и корабельной смолой. Это был крепкий, пьянящий запах августа, его неба, сумерек и тревожно сиреневых далей, запах, может быть, самой Тимкиной жизни. Потом, зачарованные сиянием месяца, они тихо лежали на песчаной косе. И, странное дело, здесь, в катакомбах, он как бы увидел над собой это ласковое матовое сияние. Но оно сразу же погасло. Тимка крепче прижал чайку к груди и сказал:

— Не бойся, мы найдем выход к морю. Ты слышишь, чайка?..

Но выхода из катакомб не было.

Он шел, осторожно продвигаясь в темноте, весь в трепетном ожидании, — вот сейчас откроется перед ним один из туннелей, ведущих наружу, к морю…

— Сколько мы бродим с тобой в катакомбах, чайка? День? Два? Может быть, здесь, в подземелье, нет времени?.. Время есть. — Сердце трудно, гулко отсчитывало секунды.

— Помогите! — порой слышался голос Тимки.

В ответ раздавалось лишь глухое эхо, похожее на бормотание. Тьма давила. Но Тимка все шел вперед, ощупывая руками стены. Неужели он умрет здесь, так и не увидев света? Тимка заплакал и, плача, сказал:

— Не обращай на меня внимания, чайка… Это не я… Это глаза… мокрые… Я не плачу… Я знаю, ты хочешь есть… Потерпи… Я тоже…

Чайка дремала. Спать захотелось и Тимке. Он присел, прислонился спиной к стене и закрыл мокрые от слез глаза. И сейчас же мир соленого ветра, мир его друзей встал перед ним и протянул к нему свои большие теплые руки…

Улыбнувшись, Тимка проснулся. Поднялся. Сделал шаг вперед. Еще шаг. Еще. Жить. Да, он не умрет. Его ищут. Найдут. Больше всех о нем сейчас беспокоится матрос Кармий…

«Матрос Кармий»… Так назван один из буксирных катеров гавани. А сам старый моряк жил в их доме, в комнате, похожей на морской музей. Здесь были модели всех кораблей, на которых когда-то плавал Николай Андреевич Кармий. «Вега», «Таврия», «Аркос», «Сухона», «Адмирал Нахимов» и, наконец, портовый буксирный катер, на скуластых черных бортах которого было выведено бронзовой краской: «Матрос Кармий».

— Это за какие же заслуги? — порой спрашивали его многочисленные друзья — ребята всей улицы.

Но об этом он не любил много рассказывать.

— Ну, партизанил на нем, в плавнях. Подумаешь, герой…

Но Тимка знал, что из всех моделей, сделанных в плавании, в часы корабельного досуга, матрос Кармий относился к этому катеру с какой-то особой теплотой.

Он, Тимка, будет таким, как Кармий… Как жаль, что нельзя передать свои мысли на расстояние. А что, если попробовать?

— Слушай, матрос Кармий, это я, Тимка… Я в катакомбах с чайкой… — Тимка вздохнул, прислушался и снова позвал: — Матрос Кармий, ты слышишь, это я… Скажи Ларисе, чтобы не ревела… Я ведь еще живой… Живой… Я с чайкой! Я вернусь…

Но матрос Кармий не слышал Тимки.

Было холодно. С промозглой стужей ноябрьских ночей можно было сравнить холод катакомб, въедливый, липкий. Лишь тепло маленькой чайки согревало мальчика.

Чайка слабела. Но Тимка не переставал утешать ее.

— Скоро мы выйдем к морю. Ты еще вволю наплещешься в своей соленой воде… — упрямо твердил Тимка.

Порой в какой-то песенный напев, нет, в саму песню о мальчике и чайке превращались Тимкины слова…

Тимка сказал:

— Чайка, мне снилась звезда. Поющая. Я знаю, ты хочешь сказать: «Ведь только мы, чайки, слышим голос звезды», — нет, и люди. Только не каждый слышит ее…

Тимка погладил чайку и снова побрел по темной галерее.

«Теперь, наверное, вечер, — думал он. — В доме на Пересыпи соседи играют в домино и жарят рыбу тут же, во дворе, при свете месяца».

На земле и вправду был вечер. Но соседи не стучали костяшками в домино. Они думали о Тимке. Даже кузнец Осип Коробов, с лицом, как бы одубевшим от вечной суровости, и тот вытер глаза платком и сказал:

— Славный был пацаненок.

Лариса молчала. Стояла у ворот, глядя на дорогу. Не покажется ли на ней Тимка? Не послышатся ли его гулкие мальчишеские шаги?

Тимку искали. Искали друзья, школа, милиция.

А Лариса все стояла у ворот и думала: «В тот день море штормило. Может быть, тяжелая зыбь обрушилась на Тимку, ударила о камни и, смыв с берега, унесла в море?»

Водолазы тщательно обследовали дно побережья, но ничего не нашли.

Матрос Кармий много курил, сменив свой черешневый мундштук на трубку. Не выпуская ее изо рта, он шагал по комнате из угла в угол, сутулясь, как в непогоду.

Тимкины друзья, подавленные горем, собрались на берегу. Что же в конце концов приключилось с Тимкой?

— А вдруг не вернется? — усомнилась Вика и заплакала.

— Молчи, не каркай! — рассердился на нее Пашка.

— Ты того, Павел, не груби! — упрекнул его Костя и предложил: — Надо сделать так, чтобы о Тимке всюду кричало радио.

Мысль Кости была разумной. Даже матрос Кармий похвалил ее. Он больше не сутулился. Но в его глазах была тревога.

Шел четвертый день поисков Тимки.

— Чайка, мне трудно ходить… И трудно говорить… Нам надо поспать…

Тимка лег и заказал себе сон… Он хотел, чтобы ему приснился солнечный свет. Много света. Он страстно тянулся к нему всем телом, истосковавшимся по солнечному лучу. Но такой сон не пришел. На этот раз перед ним появился Федька.

«Отдай чайку… Я приручу ее. Будет сидеть на капоте нашей машины. Красота!» — сказал он Тимке.

«Откуда у вас деньги на машину?» — спросил Тимка.

«Есть… К отцу текут рекой…»

«Значит, и вправду вы жулики?»

«Пусть… Отец говорит, что вы все, пока к коммунизму будете плыть, ракушками обрастете, что судовое днище. А мы с ним уже и сегодня живем при коммунизме».

Тимка с ненавистью сжал кулаки:

«Отойди от меня подальше. Гад! А ты, чайка, не бойся!»

«Ухожу! — с угрозой забормотал Федька. — Подыхай. Одному подыхать страшнее. Нет, я лучше тебя прикончу. И отберу чайку…»

В руках Федьки сверкнул нож с кольцом на рукоятке.

«Не смей!» — крикнул Тимка.

Отступив к стене галереи, он собрал все свои силы и выбросил в темноту кулак и тут же послал второй.

Что-то хрустнуло. Федька хрипло завопил и свалился под ноги Тимки…

А потом он увидел море. Оно было чистое, прозрачное, как облако… И Тимка, проснувшись, снова улыбнулся.

— Идем, чайка, — обратился он к птице, — вот новая галерея. Теперь повернем влево. Постой, погоди, что это под ногами? Вода! — обрадованно закричал мальчик.

Держа чайку за лапы, он сунул ее головой в воду:

— Получай!

Чайка плескалась в воде долго, жадно, расправляя крылья, охваченные нервной дрожью. Чаячья шея теплела и стала упругой, словно налилась ртутью.

Потом он сам напился.

«Крю-крю!» — благодарно кричала чайка.

— Все. Не жадничай, — присев у воды, тихо промолвил Тимка.

Чувство голода вспыхнуло в нем с такой силой, что он даже застонал и как-то весь сжался. Немного еды, самую малость, и он бы еще держался. Сознание меркло. А что, если съесть чайку?.. Вот только взять и сдавить пальцами шею… Тимка вздрогнул, поднялся, спрятал чайку под рубаху и сказал:

— Нет, никогда!

Он прошел еще шагов сто и упал. Попытался подняться, но не мог и тогда, собрав все свои силы, продолжал ползком продвигаться вперед, изредка останавливаясь, чтобы перевести дыхание. Неожиданно галерея как бы раздалась вширь, и дышать стало легче. Чайка, лежавшая под рубахой Тимки, вдруг резко закричала, стараясь выпрямить крылья.

И мальчик понял, что море близко… Оно где-то рядом… И еще понял Тимка по крику чайки, что сейчас день. Светит жаркое солнце…

«Море! Море! Море!» — все громче кричала чайка.

«Да, море!» — хотел сказать Тимка и потерял сознание.

— Лежи, тебе нужен покой!

Эти слова заставили Тимку открыть глаза. Он лежал на траве.

Над ним склонились его друзья, и с ними был матрос Кармий.

Приподнявшись, Тимка увидел море и чуть было не задохнулся от радости, таким глубоким, родным и синим оно показалось ему. Потом он взглянул на высокое августовское небо и подумал, что ничего нет прекрасней его. И, не то смеясь, не то всхлипывая, он спросил:

— Где она, чайка?

— Она с тобой, там же, под рубашкой! — весело ответила Вика.

— А Ларка?

— Пошла за машиной.

— Как же меня нашли?

— Это радио. Одна девочка видела, как ты свалился… — сообщил Пашка и осторожно потрогал Тимку, словно тот был хрустальный.

— Отчего молчит чайка? — спросил Тимка.

— Наелась, вот и молчит… И тебя тоже кормили куриным бульоном с ложечки… — присев к ногам Тимки, сказала Вика.

Над морем стояла тишина, порой нарушаемая гудками океанских кораблей. Дул южный ветер, и утро августа было светлей и ярче утра весны.

Тимка поднялся, опираясь о плечо матроса Кармия, направился к морю.

— Вон оно, чайка, лети! — вытащив птицу из-под рубахи, сказал Тимка.

Чайка не сразу поднялась в воздух, она целую минуту сидела на Тимкиной ладони, словно ей было жаль расставаться с мальчиком, и только тогда, когда Тимка повторил: «Ну, лети же, глупая!» — она шумно поднялась в воздух и, описав круг, села на воду.

Но ребята не глядели на нее. Они глядели на Тимку, на его бледное лицо, а больше — на поседевшую прядь Тимкиного чуба.

— Ты молодец! Ты спас чайку! Ты добрый, Тимка! — сказала Вика.

Матрос Кармий закурил и задумался над словами девочки. Нет, не только добрый… Нечто большее видел он в Тимкиной доброте к чайке. В той доброте была любовь к человеку, солнцу, морю. Он знал, что в будущем любой труд и любой подвиг по плечу Тимке. И будь он, Кармий, капитаном, набирающим экипаж для дальнего рейса, он не задумываясь записал бы мальчишку в судовые роли…

А Тимка, улыбаясь, следил за своей чайкой. Она весело плескалась в морской воде, сзывала товарок и что-то громко, торопливо рассказывала им.

Не о нем ли, вернувшем ей море, рассказывала она?