Утренний, розовый век. Россия-2024 (первая часть)

— Слушаю, генерал Шестак!

— Салют, Билл! — приветствовал я. — Это Валун. Встретиться надо, срочно.

Об исключительной важности дела я мог не говорить. И так было ясно, что по пустякам я не стал бы звонить к нему прямо на службу.

— Лады, — ответил он. — Знаешь ресторанчик "Евгений и Параша", открылся на Литейном к юбилею?

— С улицы видел, внутри еще не бывал.

— Вот и побываешь. Сейчас сколько, четверть второго? Давай в три часа в этой самой "Параше". Я как раз туда обедать приду.

4.

Когда я сказал Акимову, что при катастрофе на испытаниях ракетного двигателя вытащил из огня четверых, то немного прихвастнул. Спас-то я действительно четверых, но ВЫТАЩИЛ всего троих.

В момент взрыва я только подходил к испытательной площадке. Накануне прошел холодный осенний дождь, я переступал через лужи, когда рвануло так, что я едва не опрокинулся. Меня, конечно, оглушило, но рассудок я не потерял. Я сообразил первым делом сдернуть свой тонкий шарф, намочить его в ближайшей лужице, обмотать им лицо и через него дышать. Однако от ядовитых паров нашего топлива мокрая тряпка помогала слабо. Вытаскивая третьего раненого, я сам уже еле держался на ногах. Носоглотку и легкие разрывало изнутри тысячами иголок, незащищенные глаза обжигало, я заливался слезами и с трудом что-то различал перед собой.

И все-таки, положив третьего спасенного на землю и кивнув подбегавшим медикам, я, пошатываясь, побрел назад. Мне было так плохо, что я почти не испытывал страха, все силы уходили на преодоление пространства. Иссеченный осколками бетонный пол, казалось, прыгал под ногами. И в голове прыгали вместе с пульсирующей болью обрывки мыслей. Я вспоминал, как накануне испытаний мы материли химиков, изготовивших и приславших нам слишком мало топлива, как подсчитывали, на сколько секунд работы двигателя его хватит, какие характеристики успеем снять. Да если б мы, дураки, получили этого бешеного зелья хоть вдвое больше, никто из нас уж точно не остался бы в живых! А так — я шел за четвертым.

Ручейки разлившегося топлива пылали на бетоне зеленоватым пламенем. И в адских отсветах я, полуослепший и задыхающийся, заметил наконец человеческое тело, придавленное рухнувшей стойкой с приборами и тянувшимися от них кабелями. Утирая слезящиеся глаза, попытался понять, жив бедняга и действительно шевелится, или его движения мне мерещатся и тогда я должен просто обойти мертвеца. Но тут он явственно приподнял руку, подзывая меня.

Я сумел столкнуть в сторону конструкцию, придавившую несчастного, но у меня уже не оставалось сил, чтоб вынести его самого. Всё, на что я оказался способен, это помочь ему встать. И мы побрели вдвоем среди огня, подпирая друг друга, шатаясь и спотыкаясь. Обоих раздирал неистовый кашель, на обоих тлела одежда, оба почти ничего не видели. Он бы не дошел без меня, а я без него.

По-настоящему мы познакомились, когда валялись на соседних койках в больнице Военно-медицинской академии. Он называл себя моим крестником, а день взрыва и своего спасения — вторым днем рождения.

Повезло моему крестнику и с первым днем рождения: на свет он появился 22 апреля 1970 года, когда всё прогрессивное человечество праздновало столетие Владимира Ильича Ленина. По такому случаю папа с мамой дали новорожденному сыночку имя Вилен, а в конце перестроечных восьмидесятых это имя на всю оставшуюся жизнь трансформировалось в Билла.

Билл Шестак закончил питерскую "Техноложку" на год раньше, чем я "Военмех". А из развалившегося ракетного НИИ мы с ним уходили вместе. Я собрался, как с крутого берега, бултыхнуться в кипящие волны бизнеса, а он — надеть мундир с погонами старшего лейтенанта милиции.

— Куда ты полез, Билл? — пытался я урезонить его. — Это же выгребная яма!

Он только усмехнулся:

— Выгребную яму иногда выкачивают. И тогда ассенизаторы получают свой шанс.

Потом, хоть и не слишком часто, мы с ним встречались, делились новостями. Я гулял на его свадьбе. Его молодая жена безуспешно пыталась сосватать мне свою подругу. Ментовскую клоаку время от времени, хотя бы для вида, слегка чистили, и Билл Шестак всякий раз оказывался настолько незапятнанным, что после каждой чистки поднимался на очередную ступень. Он даже гордился своей профессией, и когда милицию переименовали в полицию, а сотрудников ее стали в народе звать полицаями, по-прежнему сам себя называл ментом. Он служил и служил, а я менял бизнес-амплуа в тщетных попытках разбогатеть, пока в итоге с треском не прогорел и не потерял всё.

Те два года, что я проработал и прожил в психиатрической больнице, я не напоминал ему о себе. Позвонить мне домой он не мог, поскольку я лишился квартиры, а личные телефоны с обязательными номерами тогда еще не ввели.

А потом мы случайно встретились с ним на улице. Вернее, это Билл, проезжая на машине, увидел, как я бодро топаю по тротуару (мне приходилось экономить даже на метро). Он тут же затормозил, выскочил ко мне и потащил в ближайшее кафе — поговорить. Был он в штатском, но выглядел осанисто.

— Куда ты пропал, Валун?

— Да так, — уклонился я, — дела закрутили. А ты как живешь?

— По-всякому.

— Проблемы?

Он поморщился:

— Дочка, дуреха, в шестнадцать лет замуж собралась. Ладно… Ты про себя расскажи, пропащая душа. Что на тебе за наряд?

— Нормальный, из секонд хенда.

— Маскируешься, подпольный олигарх? Пешком ходишь. Где сейчас деньги куешь?

— В "скворечнике", медбратом.

— Это что, санитаром в психушке?! — он оторопело посмотрел на меня и понял, что я не шучу. — Прогорел?

— Дотла.

— Почему мне не сказал? Неужто я бы не помог?

— Ну, видишь, я булькнул на самое донышко. Не хотелось из такого ничтожного состояния взывать к успешному полковнику.

— С ума сошел? Я до гроба твой должник! Если б не ты, меня бы на свете не было.

— Вот потому и не попросил тебя о помощи. Всех подряд просил, тебя не стал.

Он нахмурился:

— Да уж, Валун, хорошего ты мнения о людях и людской благодарности.

— Я — реалист. Не хотел тебя на таком оселке испытывать. Финишное было бы разочарование. Но ты же мог сам всё про меня узнать. По твоим-то каналам — шесть секунд. Почему не сделал?

И вдруг он захохотал, раскачиваясь на стуле, мотая головой и хлопая себя по ляжкам:

— Почему? Да потому же! Я-то был уверен, что ты с твоей башкой в крутые бизнесмены взлетел, миллионами ворочаешь, оттого и не звонишь! Ну, как я мог такого супера побеспокоить? Думал: что ему занюханный ментовский полковник! — Внезапно он оборвал смех, посерьезнел: — А ведь я больше не полковник. На днях получил генерал-майора. Начальник службы собственной безопасности городского УВД.

— Поздравляю.

Он отмахнулся:

— Я больше не полковник, а ты больше не санитар!

С тех пор и началась по-настоящему наша дружба. Это Билл устроил меня аналитиком в "Неву-Гранит". Мы с ним созванивались и виделись, наверное, не чаще, чем прежде. Но оба теперь были уверены, что один из нас по первому зову сделает для другого всё, на что хватит сил. Как тогда, в горевшей после взрыва испытательной.

Ресторанчик "Евгений и Параша" был заметен издалека. На тротуаре перед ним верхом на пластмассовом под мрамор льве, скрестив на груди руки, восседал пластмассовый Евгений из поэмы "Медный всадник". Он с ужасом, поверх якобы бушующих вокруг волн, вглядывался в даль — туда, где в маленьком домике погибала его возлюбленная Параша. К юбилейным празднествам рестораторы подсуетились основательно.

В фойе по стенам были развешаны гравюры и картины событий 7 ноября 1824 года и фотографии, сделанные 23 сентября 1924-го. Под портретом Пушкина работы Кипренского — отрывок из "Медного всадника":

…Граф Хвостов,

Поэт, любимый небесами,

Уж пел бессмертными стихами

Несчастье невских берегов.

Рядом — портрет самого графа Дмитрия Ивановича Хвостова, славного российского графомана, кисти того же Кипренского: высокий лоб, внимательный и как будто сердитый взгляд на зрителя, плотно сжатые губы. Здесь же — бессмертные хвостовские стихи:

…Свирепствовал Борей,

И сколько в этот день погибло лошадей!

По стогнам там валялось много крав,

Кои лежали ноги кверху вздрав.

И тут же для иллюстрации — гравюра, изображающая окраину Петербурга в 1824-м после того, как схлынула вода: мертвые лошади валяются на боку, а несчастные коровы-утопленницы — в самом деле на спине, вверх ногами. Жуткое зрелище…

Молодцы, молодцы рестораторы! Понятно, что в нынешнее безграмотное и беспамятное время блеснуть эрудицией — своеобразный шик. Однако это тоже надо уметь сделать с умом. И не так уж плох сам юбилей. Благодаря ему большинство людей впервые в жизни услышат хоть несколько строк из Пушкина.

Билл Шестак появился ровно в три часа. Был он, как всегда, в штатском костюме, и, как всегда, несмотря на это весь его облик сразу выдавал в нем крупного начальника из силовиков. Он заматерел за годы своего генеральства — растолстел, раздался в плечах, у него как будто и черты лица стали крупнее. Гладкие седины были зачесаны назад, волосок к волоску, светлые глаза смотрели холодно. Даже легкомысленный когда-то нос, небольшой и чуть вздернутый, был сейчас подправлен строгой серебряной щеточкой усов. Вот интересно: если бы я в свое время вышел в крупные бизнесмены, появилась бы у меня такая же маска солидности? Наверное, пришлось бы ее лепить и натягивать на физиономию, положение обязывает.

Впрочем, увидев меня, Билл расплылся в искренней, совсем не начальственной улыбке:

— Привет, Валун! Будешь со мной обедать? Тогда пошли, у меня тут кабинет постоянный.

Официанточка, молоденькая, хорошенькая китаянка поставила перед нами сок и минеральную воду, положила меню. Когда, приняв заказ, она вышла, я сказал:

— Не понимаю, как тебе служится с идиотами вроде сегодняшнего дежурного?

Билл усмехнулся:

— Я, как и ты, реалист. Делаю в нашем бардаке то немногое, что могу. Как только увижу, что не могу больше ничего, сразу уволюсь.

— Но ты ведь уже генерал-лейтенант!

Он вяло махнул рукой:

— Аппаратные игры. Дали вторую звездочку, чтобы спихнуть наверх, в Москву. В Питере я многим неудобен. А я в Москву не хочу, сожрут в министерском гадюшнике. Пока цепляюсь корнями за родную невскую землю… Так что у тебя стряслось?

— Обожди.

Китаянка принесла блюда, расставила их на столе, поклонилась и ушла, плотно закрыв за собой дверь кабинета.

— Как думаешь, — спросил я, — здесь не подслушивают?

Он пожал плечами, вытащил из кармана небольшой приборчик величиной с зажигалку, обвел глазами стены, потолок, посмотрел на приборчик и спрятал его:

— Вроде, чисто. "Жучки" не прозваниваются.

— Тогда слушай: мне предложили работенку. Гонорар — пятьдесят миллионов… Не смотри на меня так, я не оговорился и не сошел с ума! Не пятьдесят тысяч, а именно пятьдесят миллионов, петровскими. Нужна твоя помощь. Если справимся, деньги пополам.

Он сощурился:

— Криминал?

— Обижаешь, начальник! Связывался я когда-нибудь с криминалом?

— Ну, ну, не ворчи.

— Хотя и законным дело тоже не назовешь, оно просто ни в какие ворота не лезет.

— А двадцать пять миллионов не жирно мне будет? — полюбопытствовал Билл. — Конечно, дружба дружбой, но пополам — не чересчур?

— Тут дружба плюс расчет, — объяснил я. — Без тебя ничего не выйдет. И лучше мне с тобой огрести половину, чем в одиночку потерять голову.

— Ах, даже такие шансы имеются?

— Для меня это самый вероятный исход. Но тебе рисковать не придется.

— Так, — он сосредоточился. — Давай, выкладывай!

Я рассказал ему всё о встрече с Акимовым.

Лицо Билла осталось каменным. Он сухо поинтересовался:

— На кой хрен калийному олигарху разумники?

— Не спрашивай, понятья не имею. Там свои какие-то игры. Нам с тобой надо собственный номер исполнить: найти разумников, свести с ними клиента, взять деньги и отвалить.

— Легко сказать — исполнить! — засомневался он. — Где их, псов подземных, отыщешь! Ну, а найдешь, так что ты думаешь: их только пальцем поманить, они радостные вылезут и к твоему олигарху побегут знакомиться? Нужен он им, как волку триппер!

— Билл, я тебе еще главного не сказал. У меня такое предположение… да почти уверенность… Сам погляди: разумники заставляют олигархов переводить сотни миллионов то в пенсионный фонд, то минздраву. Может правительство не знать об этом? Конечно, нет. Понимаешь, что из этого следует?

Билл на секунду задумался. Потом выговорил:

— Мать твою… Это уж чересчур. Не может быть!

— Получается, что может. Я сам от страха похолодел, когда сообразил. Получается, между властью и разумниками установилось джентльменское соглашение, нечто вроде пакта о ненападении: разумники больше никого не убивают, а власть за это не пытается их ловить и не устраивает показательных расстрелов. Мало того, правительство делает вид, что не замечает, как разумники время от времени вытряхивают из корпораций огромные суммы в пользу никому не нужных стариков. Оно терпит и молчит даже тогда, когда разумники щиплют предприятия, связанные с высшими лицами государства.

— А если бы какой-то олигарх отказался платить? — поинтересовался Билл.

— Я тоже думал об этом: пустили бы разумники в ход свой пресловутый "отдел активных действий" или грозят им только для проформы? Скорей всего, обе стороны предпочитают до такой взаимной проверки на прочность дело не доводить.

— Слушай, — сказал Билл, — а разумники твои соображают, что большую часть переведенных денег в полминуты можно перекачать обратно, да попросту украсть? Есть у них возможность контролировать прохождение счетов, или они, как лохи, надеются: авось, растащат не всё, и на пенсии, на бесплатную медицину больным старикам хоть что-то перепадет?

— Не знаю. Вижу только, что наша засранная элита жертвует деньгами не одной безопасности ради. Она из этого джентльменского соглашения еще собственные дивиденды извлекает. Помнишь сюжет во вчерашних новостях: раскопки группового захоронения под Ростовом?

— Помню, — кивнул Билл. — Это, похоже, кавказские войны аукнулись.

— Вот и я сразу подумал, что разумники здесь ни при чем. Но правительству оказалось удобным списать эту жуть на них, а они — промолчали. Даже словечка не пикнули в попытке оправдаться. Видимо, такое поведение тоже предусматривается неписаным договором. Для наших поисков — скверный симптом, понимаешь? С двух сторон опасность!

— Дела-а, — протянул Билл.

— Так ты согласен с моим предположением? О том, что у власти с разумниками перемирие?

— Ч-черт, не могу я над этим башку ломать, мне своей хворобы хватает.

— А у вас в ГУВД кто-нибудь по разумникам сейчас работает?

— Насколько я знаю, нет. Считается же, что их истребили. В ГУБе, наверное, как-то ситуацию отслеживают. Но в той информации, которой губаны с нами обмениваются, о разумниках уже несколько лет — ни словечка… Ладно, давай-ка есть, стынет всё! Еще останусь голодным с твоими ребусами.

Когда мы вышли из ресторана, Билл вдруг заинтересовался пушкинским Евгением, восседавшим на льве. Он обошел скульптурную группу, разглядывая ее так внимательно, словно видел впервые. Даже похлопал льва по крупу, облепленному мокрым снегом. Потом вытащил пачку сигарет, угостил меня, закурил сам, а когда мы зашагали вдоль проспекта, пробормотал негромко:

— Хвостик у тебя.

— Что еще за хвостик? — не понял я.

— Мужик в серой куртке. Лица не разглядел. Когда я подходил к ресторану, он у соседнего дома топтался. А когда мы выкатились, там же торчал. Увидел нас, зашевелился. Значит, за тобой тянется.

Мне стало немного не по себе:

— Как ты его засек?

— Мало я, что ли, опером пропахал? — Билл с любопытством провинциала оглянулся вслед проехавшей по проспекту экскурсионной карете, запряженной тройкой лошадей, и тем же тихим голосом сообщил: — Прячется, но за нами шлепает. Ничего, сейчас отстрижем. А то — в моей епархии меня же пасти, наглость какая!

Изображая не спеша прогуливающихся после обеда приятелей, мы перешли Литейный. Билл повернул в сторону Невского, прочь от своего управления, но вдруг остановился у какого-то парадного, вытащил связку электронных ключей, мгновенно нашел нужный и придавил к замку. Дверь, загудев, открылась. Билл пропустил меня вперед, быстро шагнул вслед за мной, и дверь захлопнулась.

— Ментовские тропы, — пояснил Билл. — Пользуюсь для баловства по старой памяти. А иногда, видишь, и всерьез пригодится.

Внутренним переходом, а затем двором мы вышли на тихую площадь Спасо-Преображенского собора.

— Что думаешь про этого хвоста, — спросил я, — он профессионал?

Билл с усмешкой поглядел на меня:

— Струхнул, кавалер ордена Мужества? Как ты к разумникам в пещеру полезешь? Нет, конечно, не профессионал. Любитель, внесистемный. Ни у нас, ни у губанов простая уличная наружка сейчас почти не применяется. Если надо следить, за личными телефонами следят. Соображаешь, аналитик?

— Соображаю.

— Нет, это любитель, да просто дурак. Хотя, дураки-любители как раз опасней всего, от них не знаешь чего ожидать.

— Вызвал бы своих ребят, пусть бы прихватили его и потолковали.

— А основания к задержанию? Подумаешь, покрутился разок неподалеку от тебя! Один раз не в счет, он отопрется. А бить я своим не разрешаю. Нет, мы капитально сделаем. — Билл задумался: — Я поручу надежному офицеру твой телефон поставить на контроль. Будем следить за тобой по карте, в случае проблем — вмешаемся. А заодно поглядим, не тянутся ли за тобой постоянно какие-то номера. Их-то и прокрутим.

— Спасибо, Билл.

— Еще отблагодаришь. Ох, и назюзюкаемся мы с тобой на пятьдесят миллионов!.. Ладно, я в управление, службу исполнять. А ты иди, башку ломай, как нам дырку в подполье пробуравить. Своих идей подкинуть не могу. Прикрытие — обеспечу.

5.

Билл скрылся за углом, а я на всякий случай двинулся прочь от Литейного, где остался преследователь в серой куртке. Дошел переулками до Знаменской — и остановился, размышляя, куда теперь направиться. Надо было возвращаться к себе, садиться за компьютер, напрягать мозги, но я чувствовал, что не смогу сейчас настроиться на работу. Если только можно назвать работой безумное дело, которое я на себя взвалил. Да еще этот загадочный "хвост", он окончательно выбил меня из равновесия!

Самым простым решением было зайти в ближайший кабачок и срочно выпить граммов двести. Но водка дает недолгое облегчение. Другие варианты? Завалиться на вечер и ночь к женщине? Пожалуй, такая разрядка мне бы не помешала. Некоторое время я размышлял, какая из моих бывших подруг согласится сходу меня принять, пока не понял, что ни одна из готовых к легкому согласию мне в моем нынешнем состоянии не поможет. А та единственная, которая способна помочь, вряд ли пустит меня на порог. И вот ее-то мне сейчас и захотелось увидеть. Мучительно, нестерпимо! Это было даже не физическое желание, а нечто вроде попытки к бегству: словно только у нее и в ней мог я укрыться от своих забот и страхов.

Я промучился несколько минут, наконец сдался, шагнул в первую попавшуюся подворотню, чтобы хоть немного отдалиться от уличного шума, вывел на экранчик телефона незабытый набор цифр, помедлил еще — и послал вызов.

Она откликнулась почти сразу, после второго гудка, и я услышал голос, насмешливый и недоверчивый, показавшийся родным:

— Валун, ты?! — Значит, она тоже не удалила мой номер из списка, а может быть, и сама помнила его.

— Мила…

— С чего это вдруг ты мне звонишь? Или просто ошибся, кнопочку не ту нажал случайно?

— Мне тебя нужно увидеть.

— Случилось что-нибудь? — В ее ироничной интонации промелькнула едва уловимая нотка сочувствия.

— Многое может случиться, Мила. У меня такие проблемы…

— Знаю я твои проблемы! — отрезала она.

— Пожалуйста, Мила, ну позволь мне приехать.

— Иди к черту!

— Пойду. Куда угодно. После того, как тебя увижу.

— Два года ты без меня обходился?! — это уже было сказано со злостью.

— Полтора, — ответил я и, добросовестно подсчитав, уточнил: — Год восемь месяцев.

— Ну и продолжай в том же духе!

— Больше не могу-у.

— Сволочь, паразит!

— Правильно, Милочка, так меня, так.

Она перевела дыхание и угрюмо сказала:

— Я сейчас на дежурстве. Пересменка в восемь вечера.

— Ничего, подожду. К дому твоему поеду, у парадного буду стоять и ждать.

— Вот зараза, от тебя разве отвяжешься! Ладно, постараюсь на час раньше подмениться.

Той далекой зимой девяносто седьмого — девяносто восьмого, когда мы с Биллом валялись в больнице Военно-медицинской академии, мне было двадцать шесть, а ей, начинающей медсестричке, едва исполнилось девятнадцать. Ни красивой, ни даже просто сексапильной назвать ее было нельзя, но облик ее вызывал какую-то веселую симпатию: живые, сияющие любопытством карие глаза, трогательный тонкий носик, по-лягушачьи крупные губы, копна рыжеватых волос. Высокая и худощавая, она двигалась еще с детской неуклюжестью, словно скованная своим белым халатом, и это придавало ей особое очарование.

Я казался ей героем. По мне, так настоящими героями были солдаты и офицеры из соседних палат, искалеченные на проигранной первой чеченской. Однако Мила сразу, по уши влюбилась именно в меня, и не заметить это было невозможно. От старших по возрасту и опыту медсестер она уже набиралась понемногу циничной иронии, свойственной их профессии, но со мной — терялась и смущалась. Когда говорила мне, например, чтобы я сдал анализ мочи, густо заливалась краской. Похоже, ее приводило в смятение то, что она требует от полубога низменных человеческих отправлений.

Меня, дурака, всё это забавляло. Конечно, вскоре я начал целовать ее и тискать во время ее ночных дежурств, заведя в какой-нибудь пустой, темный кабинет. Я просто-напросто изголодался по женскому телу и брал то, что само падало мне в руки. Зато она, одуревшая от любви и вообще не знавшая до тех пор мужских прикосновений, переживала мои ласки, как нечто сверхъестественное.

Выйдя из больницы, я снял небольшую квартирку, и Мила тут же, безропотно переселилась ко мне. В нашу первую ночь она плакала от боли и счастья сразу. Так у нас и пошло, и даже теперь, четверть века спустя, не могу понять — искалечил я ее жизнь или, напротив, согрел и наполнил смыслом.

Вначале она была уверена: мы вот-вот поженимся. Поняв, что я не намерен себя связывать, испытала первое потрясение, однако смирилась. Ей не важны были формальности, только бы жить со мной и для меня.

Любил ли я тогда Милу? По-своему, наверное, любил. Я ведь не только упивался своей властью над ней. Очень скоро я сам попал в зависимость от нее, сковавшую меня куда прочнее свидетельства о браке и штампа в паспорте. Потому что, когда ее иллюзии о моем суперменстве рассеялись, она оказалась для меня той самой женщиной, которая необходима любому нормальному мужчине. Женщиной, с которой без всякой игры можно быть просто самим собой и знать, что она, видя всю твою нескладность, посмеиваясь над ней, всё равно тебя любит именно таким, каков ты есть.

Больше того: с Милой я становился гораздо умнее, чем был сам по себе. Она-то считала себя недалекой, да и я как будто невысоко ценил ее интеллект, но в общении с нею мой собственный мозг накалялся и набирал мощность. Никогда не забуду эти наши разговоры, происходившие обычно в постели. Меня, начинающего предпринимателя, захлестывала одна идея за другой. Я возбужденно выговаривал их. А Мила, лежавшая рядом, голая (так она любила спать со мной, даже без ночной рубашки), подперев щеку рукой, чуть улыбаясь, слушала мои разглагольствования и внезапными насмешливыми замечаниями, словно щелчками, сбивала меня с эйфорических взлетов на ухабистую землю. Я горячился, доказывал, мысль моя обострялась. И в итоге, зачастую неожиданно для меня самого, вся ситуация представала совершенно в ином свете, открывались не замеченные прежде возможности и ходы.

Не только перед Милой, перед самим собой виноват я в том, что не смог отплатить ей верностью. Однако в молодости это оказалось выше моих сил. Да и память о мамочкином уроке бродила у меня в крови отравой презрения к любым женским чувствам, в том числе к женской преданности.

Конечно, я не собирался тогда расставаться с Милой. Мне всего-навсего казалось, что я и с ней сохраняю свою свободу. Но мое толкование свободы, как права на посторонние интрижки, вызвало у Милы такой взрыв негодования, от которого наша совместная жизнь разлетелась вдребезги.

Через какое-то время, измучившись без нее, я уговорил ее вернуться. Затем последовали новый скандал и разрыв. А дальше всё повторялось: мы то сходились, то расходились. И причиной расставаний были уже не только мои похождения. Мы с Милой, по существу, превратились в супружескую пару, а не бывает семьи без конфликтов. Но мы не могли, как другие, ссориться годами и всё равно жить вместе. Характеры у нас обоих были слишком независимые. К тому же, с возрастом ее самолюбие возрастало, а у меня терпение и покладистость прибывали слишком медленно.

Во время одного нашего воссоединения случилась трагедия. Мила заявила мне, что годы ее проходят, и, — будем мы вместе или нет, ей на это уже плевать, — она в любом случае решила завести от меня ребенка. А я как раз втянулся в новый коммерческий проект, вертелся волчком и умолил ее отложить затею на полгодика. Потом, — уверял я, — мы, конечно, сотворим нашего младенца. Потом — пусть вынашивает, рожает, растит, я буду помогать. На полугодовую отсрочку она согласилась. В то время как раз входили в моду "прививки от беременности": противозачаточные уколы, обеспечивающие контрацепцию на несколько месяцев вперед. Мы решили, что такой вариант для нас удобнее всего… После неудачного укола Мила оказалась в больнице и вышла оттуда исхудавшая, бледная, со страшным приговором: детей у нее теперь не будет никогда.

Она ни в чем не стала меня обвинять, и дела наши покатились по прежней колее — мы с ней разошлись, потом опять сошлись, потом разошлись снова. И лишь когда в очередной раз я позвонил ей, пытаясь вернуть, она срывающимся голосом заявила, чтобы я больше не смел ее беспокоить: она вышла замуж.

Вот это был удар! Я понимал, что она выскочила за первого попавшегося только для того, чтобы отомстить мне, но — черт возьми — цели она достигла! Я едва на стену не лез в бессильной ярости, представляя Милу, обнаженную, в постели с другим мужчиной.

Вскоре оказалось, что удар вышел еще сильней, чем она задумывала. Я как раз ввязался в то предприятие, которое в итоге разорило меня, а ведь без общения с Милой я терял и добрую половину своей сообразительности, и быстроту реакции. Конечно, если бы она была со мной, то всё равно не избавила бы меня от проклятой деликатности с компаньонами и конкурентами — главной моей, губительной слабости. Но опасность краха я вместе с Милой разглядел бы гораздо раньше. А уж тогда сумел бы хоть что-то выхватить из вспыхнувшего пламени и не прогорел бы до пепла.

Мало и этого. Когда я очутился на улице, без квартиры и без денег, мне некуда было идти, кроме как к Миле. Но я не мог к ней пойти, она была замужем! Так я и сделался медбратом в психушке с правом ночлега в подсобных помещениях. И даже когда после полугода моей тамошней службы я узнал, что Мила развелась, то всё равно не обратился к ней. Раз она тоже поспособствовала моему крушению, я не мог предстать перед ее глазами в таком ничтожном виде. От двух людей не хотел я жалости — от нее и от Билла. Они не знали, куда я подевался, и меня это вполне устраивало. Еще полтора года носил я белый халат санитара. И только после того, как случайно встретился с Биллом, получил место аналитика в "Неве-Граните", немного отъелся, приоделся, восстановил душевное равновесие — только тогда я посчитал, что могу явиться к бывшей подруге с поднятой головой.

Короткое неудачное замужество и долгое мое отсутствие сильно испортили ее характер. Нам пришлось заново притираться друг к другу. А когда всё, казалось бы, восстановилось, когда оборванные нити взаимной привычки наконец-то срослись, я снова проштрафился. Мне самому проступок мой казался незначительным, но — слово за слово — мы с Милой разругались в пух и прах, и я выкатился прочь, хлопнув дверью…

Кажется, я правильно вычислил: в этот раз мы не виделись с ней год и восемь месяцев. Предыдущий наш разрыв длился дольше, но даже тогда, после всех выпавших мне испытаний, не жаждал я увидеть Милу так, как сейчас. Я расхаживал взад-вперед у ее дома — старенькой пятиэтажки, которая давно пошла бы на снос, если бы не располагалась в непрестижном окраинном квартале, не вызывавшем аппетита у строительных фирм. Стемнело. Сердце у меня колотилось. То одна, то другая женская фигура, возникавшая вдали в сиянии уличных фонарей, казалась мне похожей на Милу. Я делал несколько шагов навстречу, убеждался в своей ошибке и поворачивал обратно.

Как ни странно, в итоге я прозевал ее появление. Она сама окликнула меня:

— Валун! — подошла и указала на мешки, которые я держал в руках: — Что, опять покаянный набор? Шампанское, коньяк и тортик?

— Угадала. От тебя не скроешься.

Она фыркнула и двинулась к подъезду, я заторопился за ней. В полутьме она выглядела совсем молодой — быстрая, с порывистыми движениями. И только когда мы вошли в ее однокомнатную хрущевку, когда в маленькой прихожей она щелкнула выключателем и нас залил яркий, беспощадный свет, я увидел ее сегодняшнее лицо — недоброе, с морщинками в уголках глаз, с жесткими складками у рта. Лицо одинокой, тяжко работающей сорокапятилетней женщины, измученной своим одиночеством и нескончаемой борьбой за выживание. Вместе с тем я мгновенно подметил, что глаза у нее подведены, губы подкрашены, от нее пахнет хорошими духами. Конечно, всё это было для встречи со мной, не в больнице же она так расхаживает.

Мила сбросила пальто и, подбоченившись, сказала:

— Опять явился по мою душу, Валун? Явился, не запылился! Проблемы, говоришь? Понима-аю! Когда у тебя переполняются яйца, а бабы под рукой не оказывается, ты вприскочку бежишь ко мне. Только что хвостом не виляешь!

— Может, мне сразу уйти?

— Катись!

Опустив голову, я подождал, пока она чуть остынет. Потом жалобно сказал:

— Не прогоняй меня. Ты мне очень нужна.

— На ночь или на две?

Я вздохнул:

— Хотел бы навсегда. Но теперь уже ручаться боюсь. Как получится.

Она усмехнулась:

— Ладно, хоть в вечной верности больше не клянешься. Жрать хочешь?

— Ага.

— Накормлю, черт с тобой. Только ночевать не оставлю, и не рассчитывай!

Мы устроились на ее крохотной кухне. Я открыл бутылку шампанского:

— За нашу встречу, Мила!

— За то, чтобы у тебя отвалился!

Она жадно выпила. А я вдруг вспомнил, что Билл собирался поставить мой телефон на контроль. Значит, Билл определит, где я сейчас нахожусь, и, поскольку знает Милу и ее адрес, легко всё поймет. А тот "хвост" в серой куртке? Он явно подкарауливал меня с утра у моего дома, оттуда увязался за мной и пришел к "Евгению и Параше". Потеряв меня на Литейном, он скорее всего опять отправится пастись под окнами моей квартиры. Что он станет делать, когда обнаружит, что я туда не вернулся? Он тащится за мной на своих двоих. Билл утверждает, что подобной кустарщиной ни в МВД, ни в ГУБе давно не занимаются. Если мой преследователь не имеет возможности следить за мной по телефонному номеру, если у него нет доступа к системам контроля за согражданами, — стало быть, он не из "органов". Он даже не из крупной мафиозной структуры, все крупные давным-давно срослись с властью. Тогда кто он такой, черт его дери?!

Понятно одно: если он человек, а не робот из фантастического фильма, то не может действовать в одиночку. Хотя бы потому, что кто-то должен сменять его, когда он устанет, ведь слежка с перерывами не имеет смысла. Так какая же организация его послала?.. Первый, сам собою напрашивающийся ответ — разумники. Но тогда они нацелились на меня как-то уж чересчур быстро: я получил от Акимова задание разыскивать их только сутки назад. Может быть, отношения разумников с хозяином "Глобал-Калия" не исчерпываются, как с другими олигархами, эпизодическим требованием денег? Может быть, за Акимовым они по какой-то причине наблюдают постоянно, засекли мой визит к нему, подслушали разговор? Иных объяснений того, что мне мгновенно прицепили "хвост", как будто не найти. Но, с другой стороны, Билл на улице заметил преследование в два счета, а разумники — искушенные конспираторы, такая топорность не в их стиле.

И даже если за мной охотятся разумники, что они могут мне сделать? Вот интересный вопрос: можно ли убить человека, если и жертва, и убийца имеют обязательные телефонные номера. Кажется, невозможно: следствие тут же засечет киллера. А между тем — не по официальной статистике, а по слухам и свободным вбросам в Интернет, — люди, случается, пропадают и теперь. Да и вообще преступность, пусть в меньших масштабах, чем прежде, тлеет углями под сладким дымком благополучия. И трупы со следами насильственной смерти находят, и бандиты грабят, и воры воруют. И полиция с ГУБом не бездельничают, ловят кого-то…

— У тебя и вправду что-то случилось? — Мила внимательно смотрела на меня.

Я взял ее за руку:

— Очень расстроишься, если я вдруг погибну?

Мила не отдернула руку. Ее большой рот искривился в напряженной усмешке:

— Ты что, опять собрался ракетные двигатели испытывать? Или записался добровольцем на Кавказскую линию?

— Подожди. А если я вдруг разбогатею?

— В лотерею полмиллиона выиграешь?

— Получу двадцать пять миллионов за риск.

Она сощурилась:

— Хочешь, устрою тебе консультацию у хорошего психиатра? — И высвободила руку: — Налей-ка лучше еще. Сто лет шампанского не пила.

— Слушай, я не шучу! Я тебе всё объясню, потом. А сейчас ответь: если приду к тебе с такими деньгами…

— Ко мне?

— А к кому же еще! И скажу: брось к черту свою больницу, хватит горшки из-под больных выносить…

— Какие горшки, придурок? Я — старшая медсестра!

— Хорошо. Тогда скажу: оставь свою блестящую карьеру, выстроим дом где-нибудь на природе и — плевать на весь свет — уединимся, будем жить друг для друга…

— Ах ты, сволочь! — вскипела она. — Все-таки запел о вечной верности!

И тут я не выдержал, вскочил и бросился к ней:

— Мила, Мила!

Вначале она отбивалась, отбрасывала мои руки, уклонялась от моих губ. Потом стала поддаваться, но так, что каждый поцелуй, каждую расстегнутую пуговицу мне приходилось брать с бою. В итоге мы опрокинулись на кровать, даже не раздевшись до конца.

— У, черт, — возмущенно крикнула она, — какой ты стал тяжелый!

— Ты просто отвыкла от меня, отвыкла, родная моя…

— Мне больно, больно же!

— У тебя просто давно этого не было. Сейчас всё будет хорошо. Сейчас, сейчас, сейчас…

Настоящий наш разговор состоялся посреди ночи. Я проснулся, увидел, что Мила тоже не спит, и потянулся к ней:

— Ты в рубашке, зачем? Тело твое совсем не изменилось, такое же молодое.

— Хочешь сказать, что рожа постарела?

— Ну, не цепляйся к словам.

— А ты не подлизывайся! Утром всё равно выгоню.

— Я-то как раз хотел просить, чтобы позволила мне у тебя пожить немного.

Она приподнялась на локте:

— За тобой что, и вправду кто-то гонится? Почему ты думаешь, что у меня не найдут, неужели без телефона ходишь?

— С телефоном, конечно. Без телефона сейчас не то что в метро, в порядочный магазин не войдешь.

Глаза Милы в ночном полусвете блестели знакомой ехидцей, по которой я так стосковался.

— Вот что, неуловимый Джо, — сказала она, — если действительно собрался со мной пожить, я тебя для начала все-таки сведу к психиатру. У тебя мания преследования.

— Помолчи, язва! Сейчас такое расскажу, больше не уснешь. Только учти: если хоть кому проболтаешься, мне точно крышка.

И я рассказал ей всё. Про вызов к Акимову и его поручение, про свои поиски в Интернете и раздумья, про встречу с Биллом и появление загадочного "хвоста". Рассказал, как обычно удивляясь, насколько события, со мной случившиеся, и мои собственные мысли становятся в общении с Милой отчетливее для меня самого.

— Во дурдом-то! — сказала она, когда я выговорился. — Прямо как в старом боевике. Дурдо-ом! — легла на спину и прикрыла глаза.

— О чем ты думаешь? — не выдержал я через минуту.

— Думаю: если в самом деле притопаешь ко мне с миллионами и мы потом опять не рассобачимся…

— Ну?

— Могли бы ребенка взять на воспитание.

— Подожди строить планы, еще деньги не в руках! Надо сначала работу выполнить и при этом голову сохранить.

— Так шевели мозгами.

— Не понимаю я ничего! Этот хвост проклятый вообще всё запутал.

— А если б его не было? — Мила повернулась на бок и слегка притиснулась ко мне грудью. Похоже, мой рассказ ее возбудил.

— Не думать о нем пока? Легко сказать! Уж очень дергает нервы, когда за тобой крадутся. Но ты права: сейчас надо выделить главное — то, что может привести к разумникам. Даже если странность, то главную.

— Давай, — поддержала она, — выделяй.

— Хорошо, смотри: Акимов назвал полученный им ультиматум кончиком нити, за который я могу ухватиться. Черта с два! Поди догадайся, откуда — географически — это письмо выпорхнуло. Насколько я понимаю, чтобы отправить послание в Интернете и не дать засечь свое место, надо владеть маскирующей сетью транзитных узлов. Тайно раскинуть ее и поддерживать могут несколько толковых специалистов. А вот чтобы попытаться — без всякой гарантии успеха — ее вскрыть, надо бросить неимоверное количество агентов со специальным оборудованием.

— Скажи еще, армию послать, — засмеялась Мила.

— Да, потребуются настоящие военные действия. Они под силу не одиночке вроде меня, только государству. Государство же ввязываться не хочет. У него с разумниками нечто вроде перемирия.

— Почему?

— Не знаю, не знаю… Хотя, пожалуй, это и есть самое любопытное.

— Главная странность?

— Возможно, — согласился я.

— Тогда крути ее, крути! — Мила прижалась ко мне плотнее.

— А что тут выкрутишь? И власть, и революционеры как-то странно себя ведут. Не по вековым правилам, особенно русским. В нашем обычае изводить друг друга под корень.

— Давай, давай!

— Ну, интересно вникнуть в психологию обеих сторон, в мотивы, — рассуждал я.

— С психологией обожди, потом в нее залезешь.

— Хорошо, оставим психологию, нужен конкретный путь к разумникам. Что остается? — я смотрел прямо в глаза Милы. В них больше не было ехидства, в них светилось что-то, чего не бывало давным-давно, что-то, напоминавшее о восхищении мною в молодые годы. Я погладил ее по щеке: — Остается только, раз наша главная странность так несуразно велика… поискать, где она выпирает из подполья на поверхность обычной жизни, согласна?

Мила простонала в ответ что-то невнятное.

— Умница! — я чмокнул ее в нос. — Если разумники стали частью системы, значит, они расхаживают где-то на свету и не могут не наследить… Да подожди ты!

Мила, завернув свою рубашку и учащенно дыша, взбиралась на меня:

— Утром додумаешь, утром, на свежую голову.

— Не трогай! — стал я отбиваться. — Сейчас я всё равно ничего не смогу!

— А я тебя уговорю-у…

6.

ОТ КОГО: Орлова Валентина Юрьевича.

КОМУ: Третьему секретарю правления АО "Глобал-Калий СПб" Князеву Сергею Иоанновичу.

СОДЕРЖАНИЕ: Любезнейший Сергей Иоаннович! С тяжелым сердцем дерзаю обеспокоить Вас в неусыпных Ваших трудах, устремленных на процветание отечественного бизнеса и служащих украшению российской словесности. Охотно допускаю, что мотивы мои, подвергнутые мудрому Вашему рассмотрению, могут показаться Вам прискорбно незначительными. И все-таки осмелюсь известить, что был бы Вам бесконечно признателен, если бы Вы сочли возможным передать глубочайше уважаемой Елизавете Валерьевне Акимовой мою покорнейшую просьбу о встрече с нею для обсуждения некоторых научно-философских проблем, скорей всего, являющихся не более чем игрой моего парящего в абстракциях ума, однако же, меня волнующих. Ожидаю Вашего ответа, как истомленный знойной пустыней странник глотка прохладной воды! С верой в Ваше благородство и Ваши прославленные деловые качества! В.Ю. Орлов

Составляя эту идиотскую шифровку, я не раз проклял папочку прекрасной Элизабет, который не пожелал снабдить меня настоящим шифром для переписки. Но выхода у меня не было.

К необходимости встречи с зеленоглазой красавицей я пришел после почти недельных раздумий. Мысли мои крутились каруселью вокруг всё того же мучительного вопроса: как выйти на след разумников? Первые два дня я провел у Милы, пытаясь на нетбуке тасовать возможные варианты. Что-то смутное едва проглядывало и тут же исчезало. Поиски в Интернете не помогали. Мне был необходим если не мой рабочий, то хотя бы мой домашний компьютер с запасом программ, с базами данных.

На третий день, когда я окончательно понял, что деваться некуда, что мне придется пересилить страх и вернуться домой, Мила была на дежурстве в больнице. Я написал огромными буквами записку: "Не сбежал, ушел в разведку. Звонить буду сам. Люблю!". Прицепил листок на вешалку в прихожей — так, чтобы Мила его сразу увидела, — и выскользнул за дверь.

До метро я дошагал спокойно, в вагоне под землей тоже не чувствовал тревоги, но, когда вышел на своей станции и поднялся на поверхность, сразу — со спины — появилось неприятное ощущение слежки. Скорей всего, это была мнительность, однако я не мог ее преодолеть. Впервые в жизни я испытал ощущения крысы, вынужденной перебегать из норы в нору по открытому месту. Мне не хотелось быть крысой, я заставлял себя сохранять спокойный вид, прямую осанку и, кажется, это удавалось. Вот только идти медленно я не мог и почти долетел до своего дома.

Вспомнив старые детективные фильмы, я, прежде чем войти в квартиру, осмотрел дверные замки. На них не было царапин и открылись они легко: похоже, в них никто не ковырялся. В самой квартире тоже всё было на своих местах, никаких чужих следов. Крутящееся кресло перед компьютером — в том самом положении, в каком я бросил его, когда развернулся и встал, чтобы отправиться на встречу с Биллом в "Евгения и Парашу".

Надо было браться за дело, а внутри у меня что-то сопротивлялось. Задача казалась непосильной, обещанное Акимовым богатство — химерой. Единственное, чего мне хотелось, — опять оказаться рядом с Милой в теплой постели и больше оттуда не вылезать. Но теперь, когда я сам раздал авансы, и не только Миле, но еще и Акимову с Биллом Шестаком, это возвращение надо было заслужить. И я включил компьютер.

Двое суток я провел дома взаперти. Не выпил ни одной рюмки водки, лишь глотал крепкий кофе и заставлял, заставлял свою несчастную, трезвую голову перемалывать невероятную проблему: беспощадная власть и не менее беспощадная революционная партия взяли и заключили между собой перемирие. Казалось, будто обе стороны больше не хотят расшатывать стабильность, сковавшую страну до пролежней. До того, что мы теперь, за отсутствием других поводов к народным праздникам, отмечаем юбилеи наводнений. У меня в голове крутился мною самим придуманный анекдот: "Когда будет следующий юбилей? Через шесть лет — двухсотлетие Великой Холеры". По-моему, остроумно, да только кому его расскажешь? Кто его поймет, кто сейчас помнит про Болдинскую осень и всероссийскую холеру 1830 года?

Я валился на диван, задремывал на час-другой, вставал и опять взбадривался густым, черным кофе, от которого пульс у меня становился пулеметным. С чашечкой в руках подбирался к окну. Чуть отдергивая занавеску, выглядывал во двор. Казалось, каждый человек, который там, внизу, не просто проходит мимо, а задерживается хоть ненадолго, источает угрозу. И бедная Мила, сейчас, наверное, тревожилась обо мне, но я боялся ей позвонить, потому что мои телефоны — хоть городской, хоть личный — могли прослушивать. Это дело нехитрое, намного проще, чем точная слежка за перемещениями телефонного номера.

Я понимал, что, сидя в квартире, подвергаюсь наибольшей опасности, что лучше было бы как раз двигаться, путать следы, хотя бы прятаться у Милы, но не мог оторваться от работы, не получив результата.

Хорошо: что такое революция вообще? Кровоизлияние, вызываемое закупоркой государственных жил. Свежая кровь разрывает забитые тромбами старые сосуды. В нашей Гражданской войне Красная армия превзошла Белую в военном искусстве. С обеих сторон командовали бывшие царские офицеры. Однако в Белой армии сохранялась прежняя иерархия: поручик оставался поручиком, капитан — капитаном, генерал — генералом. В Красной же армии открывался широчайший простор для талантливого, честолюбивого офицера. Вчерашний прапорщик взлетал в командармы, поручик становился командующим фронтом, полковник — главнокомандующим. Красные сумели обеспечить максимальный выход человеческих способностей, белые — нет, и это было одной из главных причин их поражения.

В смутные девяностые, когда общество бурлило и в новой "элите" шла нескончаемая перетасовка, никакие разумники появиться не могли. Как только общество окостенело, их появление в России стало неизбежным. Разумеется, они выступали исключительно за справедливость и сами в это свято верили, но, в конечном счете, они — та самая свежая кровь, нереализованные таланты, прапорщики-командармы и полковники-главнокомандующие. Они подготовились, вступили в бой, это было понятно и логично. Однако самое интересное и самое важное начинается там, где логика внезапно разрушается. А разрушилась она загадочным перемирием разумников с властью. И как же это могло вывести меня на их след?..

Когда на третьи сутки в моем мозгу выстроилась наконец более или менее ясная картина, я был так измотан, что даже не слишком удивился ее поразительной простоте. Лишь мельком подумал — в очередной раз, — насколько хозяева "Невы-Гранита" не доплачивают мне, как аналитику. Не чувствовал я и большой радости от того, что пресловутый кончик нити оказался в моих руках. Умственные упражнения, во время которых я рисковал только своим здоровьем из-за крепкого кофе и бесчисленных сигарет, закончились. А всё самое трудное только начиналось. Теперь надо было разматывать смертельно опасный клубок голыми руками.

Но для точного выхода на след разумников мне хоть на несколько часов был нужен квантовый компьютер, мощности моего домашнего здесь явно не хватало. Вначале я не собирался обращаться к Элизабет, я позвонил Биллу Шестаку. Линия связи с ним после соединения становилась защищенной от подслушивания, и все-таки мы разговаривали не в открытую, а понятными обоим намеками. Условились встретиться у окраинной станции метро. Он сказал, что будет ждать меня в машине — простенькой "тойоте" отечественной сборки.

Выход из дома потребовал от меня усилия. Спустившись на лифте, я несколько секунд простоял на нижней площадке у двери, пока не собрался с духом и не ринулся во двор, словно солдат в атаку. Ничего подозрительного вокруг как будто не было, но я прекрасно знал, что если и стою чего-то как мыслитель, то как наблюдателю мне грош цена. Поэтому я даже не слишком оглядывался по сторонам: всё равно "хвост" заметить не смогу, только выдам свое беспокойство. Я просто зашагал по улице со всей возможной быстротой, маневрируя в потоке прохожих, укрываясь за ними. Да еще в метро использовал прием, виденный в каком-то старом боевике: вошел было в вагон, а в последнюю секунду, когда на посадке никого не осталось и, значит, мой возможный преследователь тоже находился в поезде, выскочил обратно. Потом перебежал через платформу, сел на поезд в обратную сторону, миновал две станции и только оттуда поехал в нужном направлении.

В машину к Биллу я ввалился запыхавшись.

— Ты чего? — удивился он. — Гонятся за тобой, что ли?

— Не разглядел, я же не сыщик. Но такое чувство зябкое, точно под прицелом идешь.

Он усмехнулся:

— Знаю, бывает, кишки мерзнут! — и рванул с места.

Через несколько минут мы уже неслись по пустынному загородному шоссе. Маленький телевизор в машине показывал выступление президента Балашова перед каким-то собранием:

"…Россия — гигантский остров, даже настоящий материк стабильности в современном бушующем мире! Как оскандалились все враги нашей страны, внешние и внутренние, все эти горе-пророки, сулившие нам экономический крах, социальные взрывы, межнациональные распри! Наша стабильность — недосягаемая мечта для большинства…"

Я выключил телевизор и спросил Билла:

— Не заметил хвост?

— Вроде не видать. А если и есть, хрен ему! — Билл внимательно посмотрел вперед, потом в боковое зеркальце, убедился, как далеко от нас попутные и встречные автомобили, и щелкнул каким-то переключателем: — Это же спецмашина, Валун! Таких в Москве-то штук семь, не больше, а в Питере всего две.

— Что ты сейчас сделал?

— Поменял цвет кузова, номера и электронный индекс. Если кто за нами по трассе следит, пусть репку почешет!

— В игрушки играешься на старости лет?

— Ну, играюсь. Что ж человеку, и развлечься нельзя?.. Ладно, говори, с чем пожаловал. Времени у меня в обрез.

— Я знаю, как найти разумников.

Билл на секунду оторвался от наблюдения за дорогой и недоверчиво на меня покосился:

— Ну да?

— Всё очень просто. Нужен квантовый компьютер, два часа работы, и они у нас — как на блюдечке.

— С их-то конспирацией, такие невидимки? — усомнился Билл, — То есть что, с фамилиями?

— Даже с адресами.

— Выкладывай!

— Сперва сам скажи, как бы ты их искал?

Билл задумался:

— Ну-у, они ведь оружие себе клепают, ракеты всякие. Проследил бы закупки компонентов. Чтобы порох баллиститный изготовить, нужны хлопок, глицерин, кислота азотная и серная, всё высшей очистки. Потом — оборудование…

— Нет, не годится! Во-первых, разумники давно с террором завязали, крупные снаряды им больше не нужны. А во-вторых, допустим, ты узнаешь, что какая-то фирма когда-то кому-то продала бочку глицерина, ну и что? Куда эту бочку отвезли? Да ее по пути двадцать раз с машины на машину перегрузят, и следов не найдешь. А нам-то с тобой нужно точно выйти к пещере, где разумники сидят.

Он насупился:

— Говори!

И я рассказал.

Лицо Билла просветлело, он в восторге ударил кулаком по рулю:

— Ну и башка у тебя, Валун! Хрен цена теперь ихнему подполью! Ведь в самом деле адреса получим, как в старое доброе время в киоске горсправки. И действительно, до чего просто всё, даже обидно, что я сам не додумался. Валун, ты гений!

— Не преувеличивай, никакой я не гений. И ты бы додумался, если б немного времени потратил. А в ГУБе над этим, похоже, просто не думают, соблюдают перемирие… Ладно, подожди, кусок у нас еще не в руке. Надо сначала столько информации обработать! Квантовый компьютер нужен. Организуешь у себя в управлении?

Билл нахмурился:

— Знаешь, а ведь не смогу. Я тоже не всесилен.

— Вот тебе и простота, уже спотыкнулись!

— Да пойми, Валун, служба моя такими делами не занимается, придется в другой отдел обращаться. Доброжелатели мигом принюхаются: а для чего это Шестаку понадобилось? Ты на мои погоны не смотри, — он даже дернул тяжелым плечом, хотя на нем была не шинель, а простая куртка, — я тебе говорил, что совсем не так прочно сижу… А почему ты у себя в "Неве-Граните" не хочешь задачку прокрутить? Квантовик у вас есть.

— Да ровно потому же. Чтобы милые коллеги не засекли, что я раскапываю. Денежки-то мы с тобой получим, только если тайну сохраним.

— Ну, придумай что-нибудь, Валун! Чтоб ты — да не придумал!..

Вот тогда я и решил обратиться к Элизабет.

7.

ОТ КОГО: Князева Сергея Иоанновича.

КОМУ: Орлову Валентину Юрьевичу.

СОДЕРЖАНИЕ: Не в силах найти слова, способные выразить всю необъятность счастья, испытанного мною, когда я получил Ваше письмо и узнал, что хоть в малой степени могу быть полезен Вам, высокочтимый Валентин Юрьевич! Окрыленный этим счастьем, я немедленно обратился к Елизавете Валерьевне Акимовой, чей несравненный ум повергает ниц мудрейших ученых всех стран, чья ангельская красота не находит кисти художника, достойной описать ее, и она, безмерно ценящая Вас, поручила мне передать, что с величайшей радостью встретится с Вами в ИИИ в любое удобное для Вас время. Я преисполнен гордости от того, что мое скромное посредничество приведет к встрече людей, перед которыми я преклоняюсь, и послужит, быть может, решению значительнейших проблем мироздания! С бесконечным уважением! Всегда готовый к любым услугам и благодарный за одну только возможность их оказать! Всецело ваш душой и телом! Князев Сергей Иоаннович.

Черт возьми, в искусстве конспиративного словоблудия этот педик-филолог меня решительно превосходил. Притом, в отличие от меня, он, похоже, выпаливал свои рулады залпом и без малейших раздумий. Действительно, талант. Прочитав случайно такую шифровку, любой посторонний покрутит пальцем у виска и тут же обо всем забудет: не могут серьезные люди о серьезных вещах отправлять друг другу подобные словоизвержения. А вот доченька Акимова оказалась молодцом, не зря она мне понравилась при первой встрече. Я только не сразу сообразил, что такое ИИИ. Потом догадался: эта аббревиатура означала "Институт искусственного интеллекта", в котором трудилась Элизабет. Находился он не в Питере, а в поселке на берегу Ладожского озера.

Добираться туда пришлось электричкой. Старенький поезд вихлял и дребезжал. За окнами проносились по-зимнему голые перелески, белые поля в черных проталинах, почти безлюдные станционные платформы. К стеклам прилипал мокрый снег. В вагоне кроме меня находились не больше десятка русских пассажиров и несколько "гостинцев". Я специально сел на скамейку у выхода, чтобы видеть всех своих спутников, и, притворяясь будто поглощен чтением, украдкой поверх нетбука оглядел каждого из них. Ни один мужчина, ни одна женщина из числа земляков никак не походили на возможных преследователей. А "гостинцы" ехали одной компанией и сосредоточенно играли в какую-то общую игру, постукивая фишками по расчерченной доске, которую держали на коленях.

Может быть, тогда на Литейном Билл просто ошибся, и никакого "хвоста" с самого начала не было? Да и кому вообще не лень таскаться на своих двоих за моей скромной персоной? Если государственные органы и крупные мафиози такой примитивной слежкой не занимаются, если разумники так подставляться не будут, кто остается — мелкие бандиты? Что им с меня взять?

На нужной мне станции из поезда вышли со мной всего несколько человек. Закурив, я подождал на платформе, пока они разойдутся, и тогда, почти успокоенный, двинулся в путь. Я уверенно миновал старенькие пятиэтажки сонного в это время года приозерного поселка. Но дальше — тянулась уж совсем пустынная, продуваемая всеми ветрами дорога. И когда я вступил на нее, по нервам, со спины, опять побежал морозный сквозняк от ощущения чужого взгляда.

Слева от дороги распахивался инопланетный, затягивающий в себя простор черной зимней Ладоги, на которой белая полоса льда окаймляла только берег. Справа — редкой цепочкой выстроились двух-трехэтажные терема с башенками, дачи средней руки бизнесменов. Зимой здесь обитали одни охранники-"гостинцы". Об их присутствии говорили белесые дымки, сдуваемые ветром с тонких труб автономных котельных. Сторожа эти, наверное, следили сейчас на экранах наблюдения за тем, как я, странный одинокий путник, прохожу мимо. Скорей всего, именно их взгляды я с таким неприятным чувством и улавливал. Но я решил, что если даже кроме них, равнодушных, за мной подсматривает кто-то еще, — плевать! Я не желал больше задумываться, мерещится мне это или нет. Главные испытания были у меня впереди, и позволить страху завладеть собой — означало провалить всё дело. А привыкнуть можно ко всему, даже к чувству опасности…

Корпуса института, окруженные бетонным забором, стояли на берегу озера. Я вспомнил, как в наивной молодости, в советские годы, сам жаждал стать ученым. Тогда мне казалось, что наука — единственное занятие, придающее смысл человеческой жизни. Что крестьяне на полях и рабочие на заводах трудятся в конечном счете для того, чтобы ученые в своих лабораториях могли, не заботясь о хлебе насущном, постигать устройство мироздания, пробивать — за всех и для всех — дорогу к бессмертию и покорению Вселенной. А потом нам объяснили, что смысл жизни состоит в добывании денег. И я не то чтобы поверил, — не настолько я всё же был глуп, — я просто сдался. Несдавшиеся уехали из России, или спились, или вымерли от отчаяния. Так что, я не совсем понимал, кто же и чем способен теперь у нас заниматься в научном институте с таким громким названием.

Телекамера над воротами шевельнулась при моем приближении, и створки ворот плавно разъехались. Я вошел в обычный двор не слишком преуспевающей фирмы, заставленный машинами не самых дорогих марок. Главное здание тоже выглядело скромно: пятиэтажка, почти такая же, как в поселке, только поновее. Никак нельзя было подумать, что здесь решаются проблемы искусственного разума и трудится дочь одного из богатейших магнатов России.

Правда, мощное ограждение, которое я миновал, говорило о том, что всё не так просто: служба безопасности тут на высоте. Мне стало любопытно, какая охрана встретит меня при входе в корпус — русские или "гостинцы", вооруженные или нет. Но когда я вошел в автоматически раскрывшуюся дверь, то отшатнулся от неожиданности: на моем пути, почти упираясь в потолок, стоял великан высотой в добрых два с половиной метра. У него была непропорционально большая даже для его роста голова, чудовищное круглое лицо в жирно блестевших складках, огромные стеклянно сверкавшие глаза, вздернутый нос с такими ноздрями, что в каждую, казалось, мог пройти мой кулак, и ярко-красные губы, похожие на два батона кровяной колбасы. Сообразив наконец, что предо мною робот, я чуть было вслух не выругался. Хороши хозяева: встречать гостей таким страшилищем!

А робот раскрыл в улыбке жуткую пасть, в которой сверкнули стальные зубы-стамески, приветливо сказал голосом Элизабет: "Проходите, Валентин Юрьевич, я вас жду!" — и покатился со смеху.

Элизабет всё еще смеялась, когда я вошел в ее лабораторию:

— Ну, как вам понравился наш Ромео? — она стояла у своего рабочего стола, компьютер ее был выключен.

— Ромео?

— Робот-охранник, модель Е-один.

— Симпатюшка, — сказал я. — С какого сотрудника вы скопировали его внешность?

— С меня! — хохотала Элизабет.

Она показалась мне еще более красивой, чем при первой встрече. Я не сразу понял, в чем заключается перемена. Потом догадался: она слегка загорела, вероятно, в солярии, — и посмуглевшая кожа удивительно гармонировала с зелеными глазами и густой шапкой каштановых волос. К тому же ей очень шел белый халат, плотно облегавший фигуру.

— Наш Ромео действительно молодец, — с гордостью сказала она. — Выдерживает в упор автоматную пулю и взрыв полукилограмма тротила. А кулаком ломает ствол дерева толщиной двадцать сантиметров. Первая модель, которую мы запускаем в серийное производство. На нее уже десятки заказов.

— У серийных изделий будет такая же прелестная мордашка?

— Нет, куда проще. По соображениям экономии.

— А вот в Японии в серийном производстве роботы-сиделки. У них тоже почти половина населения — старики, за которыми надо ухаживать.

Элизабет посерьезнела:

— Ну, мы-то с вами не в Японии.

— Понимаю. Сиделок вам не заказывают ни правительство, ни бизнес. А как ваши исследования природы таланта?

Она чуть нахмурилась:

— Вы пришли поговорить об этом?

— Я пришел в связи с расследованием, которым занимаюсь по поручению вашего отца.

Элизабет развернула вращающееся кресло, стоявшее перед ее компьютером, села спиной к монитору и указала мне на такое же кресло в проходе между столами:

— Прошу вас!

Я сел напротив. Уловил исходивший от нее легкий, свежий аромат духов. Этот запах не возбуждал, он вызывал нежность.

— Слушаю, Валентин Юрьевич!

— А я могу быть уверен, что меня слушаете вы одна?

— Конечно!

— Смотрите, это в ваших интересах. Потому что речь идет о прямом выходе на разумников.

— Вы их уже нашли? Так быстро?

— Я придумал схему поиска. Адреса по этой схеме придется отыскать вам.

Она подняла брови, ее глаза потемнели и смотрели даже не с любопытством, а с каким-то детским недоверием. Только сейчас, по очевидным для мужского глаза приметам — ее порывистости, мимике, быстрой смене настроений, — я понял, что она не только умна и красива, но, пожалуй, еще и чувственна. Тогда ей не повезло! Ум, красота и чувственность — губительное сочетание. Для того, чтобы женщина прожила благополучную жизнь, одно из этих трех качеств у нее непременно должно отсутствовать. А эта, на свое несчастье, была еще и богата. Бедная девочка…

— Что вы так морщитесь? — спросила Элизабет. — Как будто узнали что-то неприятное не о разумниках, а обо мне?

— Ох, простите, погрузился в свои мысли.

— Так я слушаю! — нетерпеливо повторила она.

— Да, да, приступаю к делу. Прямо скажу: моя работа была бы намного легче, если бы ваш отец или вы потрудились объяснить истинную причину своего, мягко говоря, странного интереса к разумникам.

Элизабет не ответила, лицо у нее стало сумрачное. Как будто на прекрасную статую, освещенную солнцем, нашла тень от облака.

— Хорошо, — сказал я, — играйте в молчанку дальше. А для того, чтобы решить нашу проблему, подойдем к ней со стороны житейской. Разумники отказались от террора, они больше не сотрясают государственных устоев. Но конфликт может прекратиться только с согласия обеих сторон, и главный инстинкт любой власти — инстинкт самосохранения. Значит, власть решила, что для нее самой будет лучше оставить разумникам право на жизнь. Вот это и есть кончик нити, за который мы вытянем весь клубок.

Элизабет с сомнением покачала головой:

— Не понимаю, почему вы говорите о какой-то житейской стороне. И не вижу, где здесь путь к разумникам.

— Он перед вами. Власть и революционеры по неким причинам оказались в патовой ситуации, вынуждены сосуществовать друг с другом. Со-существовать, то есть прежде всего — обеспечивать собственное существование. Как обеспечивает себя власть, понятно. А что для этого нужно разумникам?

После секундного размышления Элизабет неуверенно произнесла:

— Деньги?

— Разумеется! Даже в условиях перемирия наши герои остаются на нелегальном положении. И если я хоть что-то понимаю в психологии, то ни из-за границы, ни от властей они подачек не принимают, а из тех сумм, которые выбивают у олигархов на бедных стариков, не берут себе ни копейки. Для них это дело чести и самоуважения. Но, поскольку они не бестелесные призраки, а люди из плоти и крови, деньги им всё равно требуются, и немалые.

— Мне казалось, у борцов за идею должны быть скромные потребности, — возразила девушка.

— А вы представьте, какие суммы нужны им только для того, чтобы в тотально информатизированном обществе соблюдать конспирацию. Чтобы противодействовать слежке за телефонными номерами. Чтобы покупать квантовые компьютеры. Чтобы делать шифраторы и прочую технику, без которой не сунешься в сеть, если не хочешь тут же вынырнуть на поверхность. Специалистов, готовых работать за идею, они конечно могут найти, но оборудование-то стоит дорого. А еще расходы на оплату конспиративных квартир, на содержание функционеров, на взятки полиции и чиновникам, на разъезды…

Девушка вскинула голову:

— У них есть собственный бизнес!

Я искренне ей любовался:

— Блестяще! Вы ухватили суть проблемы намного быстрее меня.

— С вашей подсказки, — любезно вернула она комплимент.

— А дальше — сказал я, — уже совсем просто. Во-первых, бизнес наших подпольщиков должен быть максимально открытым — это лучшая маскировка.

— Вы так думаете?

— Знаете, как говорил герой Честертона: "Когда умный человек хочет спрятать лист, он прячет его в лесу". - (Лицо Элизабет стало чуть напряженным, похоже, она не знала, кто такой Честертон.) — А разумников глупцами никак не назовешь. Или вот еще знаменитая история, — продолжил я, — в одной латиноамериканской стране когда-то появилось множество фальшивых банкнот. Полиция сбилась с ног, пытаясь отыскать место, где их печатают. Так бы и не нашла, если бы один из участников банды, которого обидели свои, не явился с доносом. Фальшивые купюры печатали на сцене театра, во время представления пьесы из жизни фальшивомонетчиков, на глазах у сотен зрителей.

— Хорошо, — сказала Элизабет, — с тем, что во-первых, вы меня убедили. Что же во-вторых?

— А во-вторых, бизнес разумников должен быть максимально рассредоточенным — это гарантия неуязвимости.

— Торговля! — воскликнула Элизабет.

— Ну разумеется. Когда-то чеченские боевики финансировали свою войну против России, облагая данью российские же продовольственные рынки. У разумников сейчас масштабы поменьше, но я не сомневаюсь, что речь тоже идет о всяких торговых заведениях.

— Я поняла, — сказала она, — поняла… Как прав был отец, что решил обратиться именно к вам!

На первое место она поставила своего отца. Я только усмехнулся.

— Что я должна сделать? — решительно спросила Элизабет.

— У вас, конечно, есть квантовый компьютер…

В этот момент у меня на руке задрожал браслет с телефоном. Звонить мне было решительно некому, разве только Мила не выдержала. Я взглянул на экранчик, ожидая увидеть ее номер, но там творилось непонятное: вместо номера абонента плясала цепочка непрерывно меняющихся цифр.

— Да, — сказал я, — алло!

Мой телефон был настроен на большую громкость, я довел ее до предела на Знаменской, в уличном гуле, а потом про это забыл. И Элизабет вместе со мной услыхала встревоженный голос Билла Шестака:

— Не отвечай! Я знаю, где ты. Вечером подъеду за тобой прямо к воротам. А сейчас — выключи телефон! Понял меня? Выключи сейчас же и больше не смей включать! Буду в семь, в полвосьмого… — связь прервалась.

Сердце у меня подпрыгнуло и забилось под самым горлом. Спокойного, ироничного Шестака вывести из равновесия нелегко, и если он вдруг запаниковал… Похоже, началась настоящая охота на меня.

Я выключил телефон и тупо смотрел на гаснущий экранчик. Я не понимал, как это может мне помочь, ведь выключенные телефоны всё равно контролируются.

— Кто звонил? — каким-то изменившимся голосом спросила Элизабет.

— Мой приятель.

— Вы ему всё разболтали?!

Ее лицо побагровело, будто раскалилось в печи, тонкие черты сминались от жара, переплавляясь в злобную маску. Я и представить не мог, что богиня с такой стремительностью может превратиться в фурию. Только этого мне сейчас не хватало.

— Кто ваш приятель?! — закричала она.

— Генерал МВД.

— Что-о?!!

Ее надо было сразу осадить, и я тоже заорал:

— А когда вы с вашим папочкой предлагали мне влезть в мясорубку, вы думали, будто я справлюсь с таким делом в одиночку?! Да если бы не мой приятель, меня бы, наверное, уже прикончили! Вам нужен мой труп или нужен выход на разумников?!

Она отшатнулась, притихла. Тогда и я перестал метать молнии:

— А за свои секреты не беспокойтесь. Я уверен в приятеле больше, чем в самом себе. Мы с ним… Ладно, это вам всё равно не объяснить.

От лица Элизабет медленно отливала кровь. Девушка приходила в себя, мне удалось сбить ее вспышку ярости. (Знала бы она, что я рассказал обо всем не только приятелю-генералу, но и своей старой любовнице!)

— Вам что-то угрожает? — спросила наконец Элизабет подчеркнуто деловым тоном, глядя мимо меня, на манер своего отца.

И несмотря на тревогу, высоковольтным током пробивавшую нервы, я с нелепым сожалением успел подумать, что немного наивная красота этой девушки, которой я любовался, больше в моих глазах не возродится. А впрочем, так было к лучшему. Нас ведь связывали чисто деловые отношения.

— Похоже, — сказал я, — кто-то хочет помешать мне добраться до разумников. Или, напротив, хочет проследить мой путь к ним.

— Отец может вам помочь?

— Насколько я понимаю, гонорар, который мне обещан, так и велик именно потому, что ваш батюшка включил в него плату за риск.

Элизабет помолчала, глядя в стену, покусывая в раздумье великолепно очерченные розовые губы. Потом, как бы очнувшись, решительно повторила свой прежний вопрос:

— Что я должна сделать?

Мой телефон был выключен, а в комнате Элизабет не было настенных часов. И я спросил:

— Который час?

Она взглянула на свой телефон:

— Четырнадцать двадцать шесть.

— Времени до появления моего приятеля должно хватить. Нам предстоит найти иголку в стоге сена, а перебрать весь стог по травинке за несколько часов может только квантовый компьютер.

— Что искать?

— Просейте открытую статистику минэкономики, налогового управления, банковского сообщества. Наплюйте на сведения по большим торговым корпорациям и супермаркетам, но прочешите мелкие и средние магазины по всей стране, добавьте для верности ателье, салоны, мастерские…

— Дайте мне признаки! — перебила Элизабет. — Конкретные признаки поиска! Фирмы разумников утаивают часть прибыли на содержание партии? Статистика нам этого не покажет.

— Утаивают все, даже те, кто спрятанное просто пропивают. Думаю, признаки будут таковы: разбросанные по нашим просторам и внешне самостоятельные фирмочки связаны между собой какими-то нитями, невидимыми простым глазом. Например, денежными переводами, помощью в становлении, чем-то еще в том же духе. Эти перекрестные связи оставят следы в финансовых документах, но никогда не привлекут внимание аналитиков. Тех, кто не знает, что искать.

— Не мало признаков? — усомнилась она.

— Повторяю, зацепиться можно только за противоречие: никаких формальных договоров, никаких явных, узаконенных отношений — и многолетняя, устойчивая скрытая паутина. Которую, благодаря квантовому компьютеру, тем не менее можно высветить. И должен быть еще один, очень характерный признак… Тут мои предположения опять основаны на психологии разумников, как я ее понимаю.

— Что вам это понимание подсказывает?

— У фирм, принадлежащих разумникам, будут специфические отношения с "крышами".

Элизабет слушала молча и внимательно.

— Вы, конечно, знаете, — пояснил я, — что бандитских "крыш", как в девяностые и даже в начале двухтысячных, давно нет. Сейчас всё цивилизовано, рэкет и вообще мафия законно встроены в бизнес.

— Знаю, — ответила она, — охранные агентства.

— Совершенно верно! Зачем бандитам скрываться, когда можно зарегистрироваться? Все сферы бизнеса между ними поделены, каждый предприниматель знает, с каким агентством должен заключить договор.

— А разумники?

— Они с бандитами не пойдут ни на какое сотрудничество, отобьются. При возникновении их фирм должны были происходить какие-то конфликты, однотипные в разных регионах. Следы посмотрите в открытых сводках МВД.

— Там отражено далеко не всё, — возразила Элизабет, — а в секретные полицейские архивы нам не попасть. Во всяком случае, законным путем.

— Упоминания о необычных происшествиях, наверняка, были и в местной прессе, она доступна всем. Если такие ситуации возникали вокруг тех заведений, которые отвечают остальным нашим критериям, это будет решающим свидетельством.

— Понятно, — сказала она. — А почему вы считаете, что период поиска должен быть многолетним?

— Да, надо просеять лет пятнадцать, если не больше. Думаю, разумники начали собираться с силами где-то в двухтысячных.

— Так давно?

— Именно тогда стало ясно, что ельцинский хаос сменился не развитием, а окостенением. Большой период тоже способствует точности отбора: случайные связи, возникающие между случайными партнерами, долго не держатся, их можно откинуть.

— Но чем дольше связи, тем больше вероятность их раскрытия, — сказала Элизабет. — Вы полагаете, разумники проявляют такое недомыслие в конспирации?

— Я полагаю, они выбирают из двух зол меньшее. Открытые, договорные связи между их заведениями легко могут быть обнаружены. Остается их прятать, надеясь, что у того, кто пойдет по следу, не хватит ума искать правильно.

— Как хватило у вас?

Я поклонился:

— Вы очень любезны.

Однако она еще сомневалась:

— Пятнадцать лет — большой срок. За эти годы разумники для маскировки могли не раз поменять названия своих фирм, перерегистрировать их. Так многие поступают, скажем, увертываясь от налогов.

— Думаю, разумники так не сделают. Опять-таки из принципа меньшего зла. Перерегистрация фирмы, другое название могут привести к новым посягательствам рэкетиров и новым столкновениям, а это худший ущерб для скрытности. С точки зрения конспирации лучше уж один раз победить — и дальше спокойно жить под вывеской, на которую бандиты посягнуть не смеют.

— Хорошо, — согласилась Элизабет, — такие критерии я сумею ввести. — И на мгновенье задумалась: — Квантовый компьютер у нас в другой лаборатории. Я могу подключиться и отсюда, но там — экранированное помещение.

— Конечно, идите. Я подожду.

— Может быть, вам нужно что-нибудь?

Впервые с той минуты, когда мы в ярости кричали друг на друга, наши взгляды встретились. Мне показалось, что сейчас, несмотря на сухой тон Элизабет, ее внимательные зеленые глаза смотрят на меня с уважением. Однако размягчить меня до нежности они больше не могли.

— Что мне нужно? — я запнулся. Больше всего мне сейчас нужна была водка, хотя бы сто граммов. Но попросить об этом было бы немыслимым уроном для репутации. И я спросил только: — Где у вас можно курить?

— В туалете, по коридору направо, — ответила она и вышла.

Я выкурил полпачки сигарет, по одной примерно через каждые двадцать минут (часов не было, а включать компьютер в кабинете Элизабет, чтобы узнать время, показалось неловко). Никогда еще не курил так часто, горло и бронхи саднили от копоти, но это занятие хоть как-то меня отвлекало. Мыслей тоже не было — плясали, перемешиваясь, какие-то обрывки, словно цифры в зашифрованном номере, с которого позвонил мне Билл. Что произошло, отчего он так встревожился? Почему мне самому так страшно? Я же знал, принимая задание Акимова, что оно связано с риском, а теперь меня чуть ли не трясет. Легко быть смелым в компании, лицом к лицу с явной опасностью, как тогда на полигоне, в горевшей испытательной. Но жутковато быть в пустоте одиночкой, не знающим, откуда обрушится удар.

В коридоре я несколько раз встречал сотрудников института. Молчаливые мужчины и женщины в белых халатах не проявляли удивления при виде меня. Они сухо кланялись мне (я с той же любезностью отвечал) и, не сбавляя шаг, спешили по своим делам. Ни разу я не услыхал никаких разговоров. Ничего подобного тем нескончаемым дискуссиям с трепом и смехом, так памятным мне по молодым годам, проведенным в ракетном НИИ. Конечно, плотные двери здешних кабинетов гасили звуки, но и в коридорах, в самой атмосфере этого странного научного заведения чувствовалась железная дисциплина. Граничившая, пожалуй, с нервным напряжением, созвучным моему собственному. И вспышка ярости, охватившая Элизабет при подозрении на разглашение тайны, вписывалась в общую картину.

Было однако и нечто, с суровой обстановкой никак не вязавшееся. Я просеял свои впечатления и вспомнил: потешная маска Ромео при входе, веселый смех, с которым Элизабет меня встретила. Может быть, это всё тоже своеобразная маскировка? Наподобие вулканического словоблудия ученого филолога Сергея Иоанновича Князева?

За окном уже смеркалось, когда Элизабет быстро вошла в комнату с распечатками в руках. Я невольно вздрогнул, — кажется, она этого не заметила, — и успел подумать, что не особенно-то и жажду увидеть результаты поиска. Что бы она там ни откопала, это не даст мне ничего, кроме каких-то адресов, куда я должен буду сунуться, как мышь во взведенную мышеловку.

Элизабет бросила распечатки на стол:

— Вы были правы! Чуть-чуть не угадали разновидность бизнеса, но я запустила поиск пошире, и ваша схема сработала.

Стараясь сохранять невозмутимый вид, я взял листки. Руки у меня не дрожали, хотя казалось, что бумага обжигает пальцы, а черные буквы на ней иголками колют глаза.

Элизабет следила за мной:

— Вы удивлены?

Черт побери! Строки этого текста всё же прошибли мое отупение! И поразило меня не то, что несколько десятков небольших ресторанов и кафе в разных городах России, от Пскова до Томска, — "Закусончик", "Веселые поварята", "Кот и кошечка", — формально независимые друг от друга и принадлежащие разным владельцам, в действительности в течение многих лет связаны между собой тайными денежными ручейками. И даже не то, что при открытии этих заведений всегда случались какие-то неприятности у местных охранных агентств, вплоть до бесследного исчезновения их агентов, то бишь, узаконенных бандитов. Поразило меня то, что в Петербурге из всего списка значился один-единственный объект: открывшийся к юбилею и немедленно подключившийся к тайной сети ресторан "Евгений и Параша"…

— Вам этого достаточно? — спросила Элизабет.

Всё еще пробегая текст, я кивнул ей:

— Вполне! — и самокритично добавил: — Гарантий, что это именно разумники, конечно, нет, но вероятность очень большая.

— Рада, что смогла помочь. Возьмите распечатки себе. Так значит, вы с вашим приятелем считаете, будто вас кто-то преследует?

— Увы.

— И преследователям известно, что вы работаете на моего отца?

— Почти наверняка.

— Хорошо, — сказала Элизабет, — мой отец позаботится о своей безопасности. А что мы можем сделать для вас?

— Не понимаете?

Наши глаза встретились. Энергия ее влажно-зеленого взгляда входила сейчас в противоречие с неподвижными, как у скульптуры, чертами лица. И я вдруг подумал, что, пожалуй, напрасно приписал ей чувственность. Страстность в ней действительно потаенно кипела, но эта страстность не была женственной.

Она даже не отвела, а как будто сломала свой взгляд, и вытащила из кармана халата связку ключей:

— Понимаю. Возьмите. — Открыла и с усилием выдвинула ящик стола (я успел заметить, что он стальной и стенки у него, как у сейфа). Достала прибор величиною с пачку сигарет, протянула мне.

— Спасибо! — я взвесил прибор на ладони: — А то, знаете ли, общение с вашим душкой-филологом стало меня утомлять. Надежная штука?

— Шифры для папы я составляю сама. Пока их еще никто не взломал. Подсоедините шифратор к нетбуку — и можете вести переписку свободно.

— А как его уничтожить при необходимости?

— Просто включите в розетку на двести двадцать вольт.

На ее телефоне запищал подобием морзянки бьющий по нервам сигнал.

— Это Ромео, — сказала она. — Кажется, ваш приятель явился.

— Прощайте!

— Минутку. Я хотела сказать… Будьте осторожны, Валентин Юрьевич!

Мне показалось, что лицо Элизабет всё же немного смягчилось, а в голосе прозвучала настоящая, прежняя теплота. И я поблагодарил ее поклоном:

— Постараюсь. Тем более, нам с вами еще предстоит разговор об искусственном разуме и боге.

— Я помню, — кивнула она. — Поэтому не прощайте, а до свидания!

Уже стемнело. Машина Билла стояла у ворот, в салоне теплился слабый свет. Я рванул дверцу, плюхнулся на сиденье:

— Что случилось, Билл?

Он посмотрел на меня, сразу всё понял:

— Подожди. Возьми-ка сперва, — и протянул мне армейскую флягу.

Я схватил ее, запрокинулся, сделал несколько глотков. Это был коньяк. Жидким огнем он пролился мне в желудок и оттуда спасительной теплотой стал растекаться по всему телу, притупляя нервное напряжение.

— Хватит, Валун, отдай! На, закуси конфеткой. Поехали!

Билл забросил флягу в бардачок (несмотря на слабое освещение, я успел там заметить рубчатую рукоять пистолета). Заурчал мотор, вспыхнули фары, мы сорвались с места.

— Что, — спросил я, указывая на крышку бардачка, — так серьезно всё?

Билл хмуро усмехнулся:

— Береженого бог бережет, — и после паузы, следя за дорогой, проворчал: — сказала монашка, надевая на свечку презерватив… У тебя что, Валун? Достал адреса?

Я похлопал себя по карману:

— Всё здесь. Увидишь — ахнешь. И шифры наконец получил.

Мы пронеслись мимо теремов-коттеджей. В каждом тереме хотя бы за одним окошком переливалось цветное сияние: охранники-"гостинцы" смотрели телевизоры. Потом пролетели сквозь поселок. В стареньких пятиэтажках светились лишь отдельные окна. А что происходило в остальных, темных квартирках, куда подевались хозяева-пенсионеры? Может быть, никаких хозяев уже и не осталось?

— Так что случилось, Билл?

— У кого-то, Валун, к тебе интерес. И больше не любительский. Служба контроля за телефонами не в моем подчинении, но я по своей должности и там покомандовать могу. А главное, в той службе есть офицерик надежный, мне обязанный. Поручил ему твой телефон взять на контроль. Он тут же выдал милкин адрес. Ты опять, что ли, с ней сошелся?

— Мои проблемы.

— А что? Хорошая баба. Вот, а сегодня этот лейтенант ко мне примчался, как наскипидаренный. Засек попытку взлома. Представляешь? В святая святых, в компьютеры ГУВД какая-то хакерская падла полезла! И полезла направленно — по твою душу, за твоим телефоном последить.

— Очень мило. А ваши действия?

— Лейтенант — молодец, чужой нос вовремя в сторону свернул. Как только ты свой телефон выключил, он запустил программу-имитатор. Так что, виртуальный Валентин Орлов теперь в полицейском компьютере по виртуальному Петербургу кругали выписывает. Пусть последят!

— А я как же? Я ведь и в метро не войду.

— А ты вот так, — Билл оторвал одну руку от руля и вытащил из кармана телефон на пластмассовом браслете: — Получай! Называется — телефон агента, с ним хоть в метро, хоть в мэрию. Свободно передвигаешься, а прослушать его невозможно и координаты не засечь. Контролировать его только мы с лейтенантом будем.

— А если кто-то позвонит на мой обычный телефон? Нельзя же его всё время выключенным держать, заподозрят.

— Всё учли, не беспокойся. Время от времени будем его как бы включать. Образец твоего голоса у меня был, ты же мне звонил в управление, а у нас все переговоры записываются. Ну, лейтенант и забил этот образец в синтезатор. Если кто звякнет, наш компьютер твоим голосом отбрехается: мол, занят выше крыши, лежу на бабе или там в запой ушел. В общем, поддержим твою репутацию. А стоящие звонки мы тебе потом перебросим.

Я снял и спрятал свой выключенный телефон, застегнул на левом запястье браслет агентского.

— Учти, в нем список пустой, — предупредил меня Билл. — Я туда только свой номер занес и еще милкин. Для твоего удобства.

— Мерси, мой генерал, вы очень любезны. А можно с этого агентского позвонить как бы со своего законного? Вдруг понадобится.

— Вначале код промежуточный наберешь, он тоже заведен. У того, кому звонишь, твой законный номер и высветится.

— Понял, разберусь. А кто на меня все-таки глаз положил, ГУБ?

Билл с сомнением качнул головой:

— У губанов своя служба телефонного контроля, посильнее нашей. Для чего им в наши компьютеры скрестись? Да и хамы они почище нас, полицаев. Если им что понадобится, украдкой не станут лезть, придут и потребуют — дай!

— Кто же тогда? Разумники?

— Всё возможно. Самое удивительное: хакерство хакерством, а мой лейтенант засек, что вокруг твоего дома уже несколько дней какой-то телефонный номер на своих ногах крутится. Вот этого никак не пойму! Если есть сила к ГУВД в мозги вколоться, на кой ляд пешего партизана вдобавок посылать?

Зимний вечер переходил в ночь. Свет наших фар летел по пустынному шоссе. Встречные машины попадались редко, да и огни придорожных поселков пробегали мимо какой-то разреженной цепочкой, бессильной в темноте. Казалось, мы с Биллом не едем, а плывем сквозь почти межпланетную пустоту. Это ощущение с одной стороны успокаивало, а с другой — вливало в душу уже всеохватную тревогу, еще большую, чем за собственную жизнь.

— Как думаешь, — спросил Билл, — отчего разумники так начали эффектно, а потом вдруг штык в землю воткнули?

— Сначала я думал, что они хотели прекратить избиение невиновных. Ты же понимаешь, что арестованные, которых показывали по телевизору, были случайными людьми?

— Чего ж тут не понять! — фыркнул Билл.

— Но потом я догадался: рыцарство было лишь поводом сложить оружие.

— Почему только поводом? Разумники ведь не арабы. Это те могут своим террором хоть сто лет забавляться, а на гибель мирных соплеменников чихать. У русских все-таки — совесть.

— Именно потому, что разумники не арабы, а русские. По нашей революционной логике ведут себя иначе. Вот, скажем, был такой Фёдор Раскольников, из мичманов взлетел в адмиралы. Командовал Балтийским флотом, по приказу Ленина топил Черноморский, чтоб не достался немцам. Понадобилось ему на Каме спасти полтысячи смертников, набитых в баржу, — подплыл за ней к неприятельскому берегу и утащил на буксире под огнем, от белых к своим.

— Что же разумники по этой логике должны были сделать?

— Выйти из подполья, — сказал я, — вступить в открытый бой, победить или погибнуть.

— По-твоему, они что, струсили? — удивился Билл.

— Ни в коем случае! Трусы не стали бы начинать, не стали бы даже готовиться. Сам представляешь, что такое получать хоть тот же нитроглицерин для ракетного пороха на самодельной установке.

— Так почему же они отступили? — Билл требовал ответа.

— Поняли что-то в нынешней российской жизни. Что-то, делающее борьбу бессмысленной. Что-то очевидное, тебе и мне знакомое, только нами, в отличие от разумников, еще не осознанное до конца. Они это поняли и утратили… не люблю дурацкое слово "пассионарность"… утратили тот кураж, который мичманов делает адмиралами.

— А правительство почему их не добило?

— Думаю, власть поняла то же самое, что поняли разумники, и вслед за ними растерялась. Утратила собственный кураж — тот, который из серых посредственностей делает сталиных, или хотя бы андроповых.

Мы въехали в город.

— Куда ж тебя отвезти? — задумался Билл. — Домой тебе лучше пока не соваться. Давай ко мне, поживешь у нас.

— Не хватало еще твою жену впутывать.

— К Милке тогда?

— А куда же!

Для пущей конспирации Билл на плохо освещенном участке улицы изменил цвет машины и номера, потом остановился не у дома Милы, а у соседнего.

— Показывай теперь, что накопал.

Я достал распечатки Элизабет и протянул ему. Держа листы на коленях, подсвечивая маленьким ручным фонариком, он, щурясь, пробежал текст:

— Ну надо же! Вот тебе и "Параша"! А с виду так мило всё — китаяночки, граф Хвостов, коньяк "Александр Благословенный"… Как ты туда полезешь?

— Не знаю еще. Подумаю. А можешь по своим каналам проверить, что там у этих ресторанчиков происходило с "крышами" и какие у них сейчас "крыши"?

— У конкретных заведений? Конечно, смогу. — Билл всё еще глядел на распечатки. — Удивил ты меня, удивил. А теперь я тебя удивлю, — он что-то сделал на своем телефоне и поднял руку с ним ко мне: — Полюбуйся! Номер того партизана, который за тобой хвостом волочится. Знаешь его?

Этот номер я действительно знал. Мудрено было не знать после нескольких лет, проведенных в "Неве-Граните". Это был телефонный номер Игоря Сапкина.

8.

— Господи, пришел! — голос у Милы дрожал, она и сама дрожала. — Хоть бы разочек позвонил, я ведь не знала, что и думать!

— Не звонил, потому что боялся за тебя. Мой телефон могли подслушивать. Перехватили бы наш разговор, и ты бы к этим следопытам под наблюдение попала. А черт их знает, что они способны вытворить… Да погоди, я хоть куртку сниму и ботинки.

Она не позволила — обхватила руками, прижалась, и мы долго так простояли у порога. В нашем крепком, молчаливом объятии не было возбуждения. Просто в эти минуты мы были с ней друг для друга всем на свете — нашим нелепым прошлым, нашими неродившимися детьми и внуками, нашим неизвестным будущим. Пожалуй, только сейчас она поверила, что я никуда больше от нее не денусь. Во всяком случае, по своей воле. Попросту говоря, если останусь жив.

Когда она чуть оторвалась от меня, первым делом спросила:

— Есть хочешь?

И я почувствовал, что в самом деле проголодался. Мой рацион за весь день состоял из нескольких глотков коньяка и шоколадной конфетки.

— Хочу! Приготовь, а мне пока нужно кое-что проверить. Десять минут, не больше!

То, что я собрался выяснить, можно было добыть в Интернете и с помощью нетбука, благо сведения об Институте искусственного интеллекта находились в открытом доступе. Меня интересовало его финансирование. Вот оно, по уставу — смешанное: деньги спонсоров плюс доходы от собственной деятельности. Единственный спонсор, понятно, Валерий Акимов, а собственная деятельность — производство роботов. Оказывается, несмотря на поголовный телефонный контроль и целую армию бойцов из охранных агентств, самые дальновидные бизнесмены выбирают роботов-охранников. Элизабет сказала, что красавчик Ромео запущен в серию и на него поступили десятки заказов. Проверяем. Ага, десятки эти составляют на деле ровно пятнадцать штук. Смотрим их отпускную цену — недорого. Получается, что прибыль от всех Ромео обеспечит лишь малую долю институтского бюджета.

Но главная продукция ученых — новые знания, и такой серьезный институт, наверное, публикует массу статей? Ищем список публикаций. Нашли. Не густо, не густо. Правда, количество здесь — не главное. Быть может, для мировой науки эти считанные статьи бесценны. Заглянем-ка в индекс цитирования. Ой-ой-ой! Во всем научном сообществе планеты за всё время деятельности ладожского института на его труды сделаны лишь несколько ссылок. И то, как можно понять, речь идет о мелких, частных вопросах.

Я выключил нетбук. Значит — маскировка, всё — маскировка: и Ромео с его сногсшибательной харей, и статейки. Черт побери, чем же тогда все эти исполненные достоинства леди и джентльмены в белых халатах там занимаются?!..

На кухоньке у Милы работал небольшой телевизор. Смотрела, наверное, чтобы отвлечься от своей тревоги в ожидании меня. Показывали какую-то очередную игру. Ведущий вопрошал игроков: "Западный император, пошедший войной на Россию и потерпевший сокрушительное поражение. Варианты ответа: Юлий Цезарь, Карл Великий, Наполеон Бонапарт, Иосиф Габсбург. Время пошло!" Игроки впали в раздумье, зашушукались между собой.

Несмотря на сумасшедшую усталость, спал я в эту ночь плохо, обрывками. Нервы не успокаивались. И Мила спала тревожно. Всё время старалась обнять меня или хотя бы положить на меня руку. Словно боялась, что я в любую минуту могу исчезнуть.

Под утро мы разговорились.

— Неужели этот Сапкин с разумниками связан? — удивлялась она. — Ты же сказал, что он идиот. Стали бы они такого болвана посылать?

— Не знаю. Может, его втемную используют, чтобы внимание от себя отвлечь. Все вокруг маскируются. Как на войне.

— А ты? — она прижалась теснее.

Мне казалось, что я — солдат-одиночка в чистом поле, которого видно со всех сторон. Один, со старой винтовкой, примкнув нелепый штык, иду в атаку на замаскированные доты и не знаю, откуда в меня жахнут. Но делиться с Милой такими ощущениями не стоило.

— Ну, я тоже не дурачок. По обстановке действую.

— А как ты в этот ресторан пойдешь? С кем будешь говорить, о чем?

— Думаю, думаю. Конечно, сразу в лоб там начинать нельзя. — И вдруг я невольно улыбнулся.

— Чего ты? — удивилась Мила.

— Представил, как Билл туда обедать пойдет. Здорово я ему, наверное, аппетит испортил!

— Здесь тоже нормально готовят, — сказал Билл. — Свининка тушеная по-венгерски — гляди какая!

Мы сидели с ним в ресторанчике "Светлана" на улице Жуковского, в десяти минутах ходьбы от "Евгения и Параши". Стены кабинета, где мы обедали, украшали иллюстрации к балладам, написанным и переведенным учителем Пушкина. Кто сейчас эти баллады читает! Наверняка, сами хозяева заведения понятья не имели, чье имя носит улица, на которой они обосновались. Просто пригласили консультанта, он придумал название ресторана, подобрал картинки. Но и это неплохо, раз вышло со вкусом. Стоит хоть так напоминать людям о чем-то более важном, чем повседневная битва за деньги.

— Это что за старик на скале? — спросил Билл, указывая на одну из гравюр. — То ли на кого-то замахивается, то ли муху отгоняет?

— Царь Поликрат. Бросает перстень в море, чтобы отвести от себя гнев богов.

— Отвел?

— Нет. Боги перстень ему возвратили и всё его царство вместе с ним уничтожили.

— Да уж, — вздохнул Билл, — от судьбы не откупишься… А откуда ты, Валун, всё это знаешь?

— Читал Жуковского. Прежде, чем сюда отправиться. Раз ты в "Парашу" больше решил не ходить.

Билл поморщился:

— Если есть вероятность, что в "Параше" логово, мне харчиться в ней — западло. И за тебя, Валун, беспокойно: как ты туда сунешься?

— Насчет "крыш" у этих ресторанчиков узнал?

— Узнал. Оказывается, поначалу, когда все эти "Веселые поварята" создавались, они вообще никаких "крыш" не имели. Вольные казаки. Ну, само собой, приходили к ним посланцы растолковать ситуацию.

— От бандитов?

— От охранных агентств, — мягко поправил меня Билл. — Объяснить, с кем и как договоры заключать.

— А разумники что?

— Милейшие люди оказались. Очень вежливо этих посланцев к себе впускали. Обратно ни один не вышел.

— Как не вышел?

— Из дверей, — пояснил Билл. — Ну, в некоторых агентствах сразу всё понимали, утирались — и молчок. А в некоторых — на дыбы. Кидались в полицию: наши люди пропали! Вот, вламываются они с полицаями прикормленными в такую харчевню, а их голубыми глазами встречают: "Кто пропал? У нас? Да что вы, родненькие! К нам никто и не приходил! Хотите — обыщите всё от крыши до подвала, проверьте записи видеокамер на всех соседних домах!"

— Это было еще до того, как обязательные телефоны ввели? — спросил я.

— Ну да! И ничего не докажешь. Машина, на которой посланцы приезжали, где-то на другой улице стоит, целехонькая. Было пару раз, что посланцев контролеры сопровождали и оставались снаружи, так они тоже словно испарились.

— Неужели ни разу дела не завели?

— А ты ментовское правило знаешь? — фыркнул Билл. — Нету тела, нету дела! И нечего удивляться.

Меня больше удивляло другое:

— Охота была разумникам, с их-то глобальной философией, всяких мелких бандитов давить!

Билл пожал плечами:

— У каждого свои развлечения. Ну, а потом разумники остепенились. Теперь любой ресторанчик из твоего списка имеет договор с каким-то охранным агентством.

— Бандитским?

— Своим собственным. Которое только один-два таких ресторанчика и охраняет. На бумаге.

— То есть?

— Проверил я эти агентства, — пояснил Билл. — Штатных бойцов у них по полтора человека, и те — в нашем с тобой возрасте, а то и постарше.

— Маскировка?

— Ну да! Но формально — не придерешься.

— Как же они справляются?

— А чего не справляться? — усмехнулся Билл. — Я выяснял: эти ресторанчики с ихними агентствами теперь все законные бандиты по дуге большого круга обходят, через экватор. — И посерьезнел, помрачнел: — Вот потому, Валун, мне за тебя и неспокойно! Полезешь к подпольным чертям знакомиться, а они свои забавы припомнят.

— И не выйду от них? С твоим-то телефоном?

— В том-то и дело, что с моим! Тебя же, случись что, по официальному номеру должны искать. А компьютер ГУВД покажет, допустим, что Орлов Валентин Юрьевич целую неделю шляется по салонам эротического массажа, сухостой у него, наверное. Или что там наш лейтенантик в программе-имитаторе накрутил… В общем, предлагаю: пойдем туда вместе, и я еще пару своих ребят возьму. Ты начинай разговор, а мы — посидим, подождем.

— Спасибо, старик! Но так не получится. С прикрытием туда сунуться — всё дело погубить. Туда — только в одиночку.

9.

Молоденькая, хорошенькая китаянка говорила по-русски на удивление свободно. Легкий акцент лишь придавал ее музыкальному голосу еще больше очарования:

— Вы хотите хозяина видеть? Заказывать не будете ничего?

— Ну, легкое что-нибудь — салатик, сухого вина бутылочку. А хозяина вашего не задержу. Я, видите ли, сам предприниматель, думаю создать свой ресторан. Хочу несколько мелких вопросов задать, посоветоваться. Уж очень мне ваш "Евгений и Параша" нравится!

Китаянка поклонилась:

— Приятно слышать, когда гость хвалит! Сейчас принесу заказ, потом Ратмиру Филипповичу скажу ваше желание.

Я покосился ей вслед. Фигурка у нее была вполне европейская, широкобедрая. А впрочем, черт знает, какие вообще у китаянок фигуры, никогда раньше не приглядывался.

Эти дурацкие мысли лезли в голову потому, что мне было очень страшно. Я не хотел повторить судьбу незадачливых бандитов, исчезнувших когда-то в таких же милых ресторанчиках. Оттого и не пошел в отдельный кабинет, сел в общем зале, где посетителей в это время дня было немного.

Я знал, что Билл с его верным лейтенантом сейчас неотрывно следят за сигналом моего телефона, однако успеют ли они в случае опасности прийти мне на помощь? Правда, разумникам неизвестно, что у меня телефон необычный. А на человека с нормальным, обязательным телефоном подпольщики могут напасть?..

Хотя и полной уверенности, что наш с Элизабет компьютерный поиск действительно вывел нас на разумников, всё еще не было. Это мне тоже предстояло выяснить, и от сложности задачи мое напряжение только усиливалось.

Китаянка принесла вино и сразу три тарелочки с разными салатами. Очаровательно улыбнулась, поклонилась, упорхнула.

Я первым делом налил и выглотал целый фужер. Вкусно, но слабенько, градусов десять. Водки бы сейчас такой же бокальчик! Да никак нельзя.

Для развлечения гостей в зале негромко работали несколько видеоэкранов. На ближнем ко мне экране какой-то полный актер в одежде, напоминающей военную гимнастерку, немного излишне гримасничая, произносил речь о стойкости пролетариев перед лицом стихии. Кажется, он изображал Григория Зиновьева, партийного хозяина Ленинграда в 1924-м году…

— Вы хотели побеседовать со мной?

Сердце у меня ухнуло, расплескав по всему телу ледяной холод страха, но я сумел спокойно поднять голову и улыбнуться приветливой — без угодливости — улыбкой делового человека.

Передо мной стоял осанистый пожилой мужчина. Седые волосы, рубленое крупными чертами темноватое лицо, умные, чуть настороженные глаза с припухлыми веками. Белая ресторанная куртка на нем смотрелась капитанским кителем.

— Ратмир Филиппович? Спасибо, что согласились! Я ваш коллега, Орлов Валентин Юрьевич.

То, что я назовусь настоящим именем, мы с Милой решили на ночном совете в постели. Разумники могли проверить мою личность, и с учетом задачи — склонить их на переговоры с Акимовым — надо было чем только можно доказывать им свою правдивость. Вот только начинать я вынужден был со лжи.

— Коллега? — Ратмир Филиппович не спеша, с достоинством сел за мой столик, сделал пальцами знак появившейся за его спиной китаянке: — Зоинька, чашечку кофе! — И снова обратился ко мне: — Ресторанный бизнес?

— В намерениях, в намерениях. Сейчас работаю аналитиком в консалтинговой фирме… Да вы, наверное, слышали — "Нева-Гранит".

Ратмир Филиппович склонил голову: мол, кое-что слыхал.

— Конечно, — ободренно продолжил я, — Петербург ведь небольшой город, не Москва-столица. Ну вот, накопил немного деньжат, кредит мне кое-какой обещан. Хочется свое дело создать.

— Именно ресторан? — осведомился Ратмир Филиппович.

Я подумал, что лет ему где-то от шестидесяти до шестидесяти пяти. То есть, в советские времена был он уже взрослым человеком. Стоило попробовать на этом сыграть.

— Ну, знаете, детская, вернее, юношеская мечта, — я сдерживал себя, стараясь говорить помедленнее, чтобы не выдать волнения. — Студенчество пришлось на перестройку дурную, потом на реформы гайдаровские. Поесть досыта не всегда получалось, а уж в ресторане — за все институтские годы — считанных несколько раз побывал, как в раю…

— А что заканчивали? — глаза Ратмира Филипповича из-под тяжелых век смотрели испытующе, но без недоверия.

— "Военмех", ракетные двигатели. А вы?

— А я "Политех", — сказал Ратмир Филиппович, — радиофизику.

Даже не его слова, а какие-то неосязаемые флюиды, улавливаемые сверхчутьем, сигналили мне, что я на правильном пути. Да, похоже, я в самом деле попал в логово, как выразился Билл. А этот ресторанный капитан — явно не из тех, кого разумники используют втемную, как красавицу-китаянку. Скорей всего, он из числа специалистов, которые делали системы наведения к самодельным ракетам, и ресторан — его новая партийная работа. Вел он себя со мной совершенно естественно, сейчас я не улавливал ни одной нотки подозрительности. Но тогда получается, слежку за мной установили не разумники? Иначе мой собеседник знал бы, что имеет дело с разведчиком?

Сердце у меня билось гулко, но уже уверенно, вытесняя страх. Я поймал необходимый кураж. Одна только мысль, что я нашел-таки неуловимых подпольщиков и сейчас вовлекаю в свою игру одного из них, да не рядового, а функционера, пусть не самого высокого ранга, придавала мне азарта и обостряла все чувства.

— При Андропове закончил, — пояснил Ратмир Филиппович. — В перестройку диссертацию готовил. Так и не защитил.

Секунда молчания. Два постаревших ленинградских студента вспоминали каждый о своем. А потом, как бы размягченный воспоминаниями, я забросил вопрос-крючок:

— На митинге двадцатого августа были? — год я мог не называть.

Ратмир Филиппович усмехнулся:

— Я даже баррикады вокруг Ленсовета строил!

Китаянка принесла ему кофе.

— Послушайте, — я встрепенулся, как бы в порыве нахлынувших чувств, — а может быть, нам?.. — взялся за бутылку с несчастным сухим, затем поморщился, отодвинул ее. — Может, по такому случаю мы крепкого чего-нибудь?

— Я же на работе, — растерялся Ратмир Филиппович.

— Да кто ж тут над вами начальник? Вы — хозяин!

Морщинки на темном лице Ратмира Филипповича пришли в движение, отражая душевную борьбу. Внезапно они почти разгладились, глаза озорно блеснули, и он махнул рукой:

— Зоя! А давай-ка нам "Александра Благословенного"!

Коньяк действует на меня хуже, чем водка, — умиротворяет. А мне сейчас никак нельзя было ослабить внутренние пружины. Поэтому я старался говорить, говорить, поддерживая свою мобилизованность и вытаскивая собеседника на откровенность:

— Да, Ратмир Филиппович, ухнули такие, как мы, в историческую яму. Шли на баррикады в девяносто первом за то, чтобы свободно делать свое дело, а что получили?.. Помню, году в девяносто шестом еду по зимнему Питеру в троллейбусе. Зайцем, как большинство пассажиров, потому что денег нет. И здесь же — старый бомж с бомжихой. Сидят себе, а вокруг пустое пространство на полтроллейбуса: такое от парочки, простите, амбре исходит, что все подальше теснятся. Вдруг этот бомж оглядывает нас и громовым голосом, как ветхозаветный пророк, возглашает: "Запомните! Общество, которое ничего не производит, живет одной только перепродажей, обречено-о!!!"

Ратмир Филиппович засмеялся и налил мне и себе еще коньяка.

— Ведь кажется, прав был этот пророк Софония с помойки, — продолжал я, — но смотрите-ка: почти тридцать лет минуло, а пророчество его не сбылось. Наоборот, считается, полная стабильность наступила. И мы с вами тоже не голодаем, зайцами больше не ездим, хороший коньячок на столе. Конечно, мне и вам сейчас бы космические корабли строить, но…

Ратмир Филиппович слушал благосклонно. При упоминании пророка Софонии на его лице (я следил) никаких особых эмоций не отразилось.

— Что ж вы хотите, Валентин Юрьевич? — ответил он. — Закон истории: после каждой революции самый активный в ее свершении класс отдает свою победу новым угнетателям. Так с крестьянством было после Октября, так и с нами вышло. Русская интеллигенция в перестройку рванулась к свободе, преодолела своим воодушевлением народную пассивность, а после переворота девяносто первого сама его главной жертвой и пала.

— Думаете, у нас все-таки революция была? — я ненавязчиво затягивал Ратмира Филипповича всё дальше в поток беседы.

— А чем же вам не революция? Крови мало? Так слава тебе, господи! И смену строя, и распад империи, и все экономические кризисы проехали на удивление спокойно. Если б не растянувшееся на четверть века отделение Кавказа, крови и совсем бы немного пролилось. Путч девяносто третьего, заказные убийства девяностых-двухтысячных при дележке собственности — это же, по сравнению с Гражданской войной и Большим террором, детские игры.

О терроре, который пытались начать разумники, он не вспомнил.

— Считаете, народ поумнел? — добивался я.

Наш разговор уже увлекал меня и сам по себе. Давненько не сиживал я в таком застолье потоптанных жизнью интеллигентов, где собеседники мыслят и чувствуют сходно, а интересны друг другу именно оттенками знаний, взглядов, понимания. Как ни жаль, а ни с Биллом, ни с моей драгоценной Милой так не поговоришь.

— Помилуйте, Валентин Юрьевич! Где, когда, какой народ умнел вообще? Просто-напросто миновали мы свой демографический переход. Сто лет назад переживала Россия демографический взрыв, молодежи с ее энергией и жестокостью было в избытке, потому и крови пролилось море. А к концу двадцатого века приковыляли мы с низкой рождаемостью, с мизерным количеством молодежи. Слишком мало осталось у нас энергии, даже для погибельного буйства.

— Значит, больше и революций не будет?

Ратмир Филиппович добродушно усмехнулся:

— А что вам новая революция даст? Неужели надеетесь хоть на старости лет к своим ракетным двигателям вернуться?

Я подлил коньяка в его и свою рюмки:

— Не о себе думаю. Просто душа болит.

— Принимайте лекарство! — посоветовал он и чокнулся со мной. — А лучше всего, материи высокие выбросьте из головы. Догнивайте спокойно, со всем народом. Устройтесь напоследок покомфортнее. Ресторан для этого, действительно, лучшее место. Вот вам и персональный ответ на вечный вопрос "что делать?".

— Но мы же с вами — интеллигенты!

— Бывшие, — сказал Ратмир Филиппович. — Были когда-то бывшие дворяне, потом — крестьяне, теперь вот — мы.

— Но почему же мы с этим должны смиряться?! — возглас мой вышел немного наигранным.

Однако Ратмир Филиппович как будто не заметил моих петушиных ноток:

— Почему? Потому что заставили.

— Ну, тогда уж это превращается во второй вечный вопрос: "кто виноват?".

Ратмир Филиппович пожал плечами:

— Завидую тем, кто в тайные заговоры верит. Интересней им жить. А по-моему, всё проще и скучнее. В отечестве нашем любезном после всякой революции начинается грызня в новой элите, а потом уж окончательные победители принимаются свою власть обустраивать навсегда. И те, кто после девяносто первого на верхушку забрался, тоже захотели усесться навечно…

— Все их предшественники на таком стремлении себе шею сворачивали! — пылко перебил я.

— Сворачивали, — согласился он, — и царизм, и номенклатура советская. А этим — всё удалось, как хотелось.

— Ну, еще не вечер! Пусть пожилое население на баррикады не поднять, пусть молодежи кот наплакал, так ведь не массы дело решают. Закупорка общественных сосудов — всё равно революционная ситуация, их же опять разорвет!

— Не разорвет, — спокойно сказал Ратмир Филиппович. — Некому больше разрывать. Потому что оказалась новая элита умней предшественниц. Точно определила главный источник опасности — талант. И поняла, что ей сделать необходимо: извести русскую интеллигенцию, как класс… Извели, ясное дело, не так, как Сталин крестьянство. Без репрессий. Для них теперь исполнителей не хватило бы, да и подлая интеллигенция после расстрелов и тюрем всегда с чертовской живучестью возрождалась. В этот раз всё учли — изводили не спеша. С садистским сочувствием, в демократическом духе. Не "шлепали", как в тридцать седьмом, а шлепочками настойчивыми подгоняли — кого в бизнес, кого в эмиграцию… Суть, понятно, гнуснейшая: не надо нам науки, не надо промышленности, не надо культуры, не надо нормального образования. Ничего не надо, только бы вас, интеллигентов проклятых, не было. А с поверхности — сплошной либерализм, вольному воля! Зато уж извели на совесть: необратимо, подчистую.

Слушать Ратмира Филипповича было интересно, однако наш разговор откатился слишком далеко в сторону. И вдруг, без всякой паузы, каким-то мягким прыжком, собеседник мой вернулся к самому началу:

— Так какие же у вас проблемы с ресторанным бизнесом, Валентин Юрьевич? Что за советы надеялись от меня получить?

Он сбил меня таким внезапным переходом. И я, несколько растерявшись, забормотал подготовленный текст: мол, опасаюсь бандитских наездов, опыта не имею, насчет "крыши" хотел посоветоваться.

— Насчет силовой крыши? — уточнил Ратмир Филиппович.

— Ну да. Платить готов. Конечно, в разумных пределах. Только бы прикрывали, а то — страшно ведь.

— Страшно? — как будто удивился мой собеседник.

Что-то изменилось. Едва уловимо, но я это почувствовал. Ратмир Филиппович, слегка сощурившись, посмотрел на меня так внимательно, словно только теперь увидел впервые.

— Ну, сейчас, с обязательными телефонами, страха поубавилось, — задумчиво сказал он. — А главное, на трусишку-то вы не похожи, зря на себя наговариваете. Нервишки — да, вижу, поигрывают. Натура у вас, кажется, азартная. Для нашего трактирного бизнеса не совсем хорошо, тут флегматичность нужна.

Психолог хренов! — со злостью подумал я. — Неужели разоблачил меня? Что он сейчас сделает, вызовет боевиков тайным сигналом? И как мне спастись? Посетителей в зале немного, путь к выходной двери свободен, можно рвануться туда по проходу между столиками. Конечно, меня перехватят и уйти не дадут, но мой "телефон агента" имеет особую опцию, которую я включил перед тем, как войти в ресторан: при резком перемещении в пространстве хотя бы в течение одной секунды, попросту говоря — при попытке бегства, телефон пошлет сигнал тревоги.