УТРЕННИЙ СНЕГ

В каком-то неуютном кинозале,

Когда вот-вот начнется детектив,

Когда еще конфетами шуршали,

Портфели на колени положив,

Возник на бледном полотне экрана

Архивный документ военных лет.

Забытый кадр: зима, лесок, поляна

И чей-то на снегу глубокий след.

Сначала все спокойно, и на елях

Тяжелые, нависшие снега

Как будто не слыхали о метелях,

Не видели ни ветра, пи врага.

Сначала все спокойно, как на даче,

Как на прогулке лыжников, по вот

Экран качнулся, дрогнул — это значит,

Что оператор по снегу ползет.

Он весь в своих зрачках. Его вниманье

Предчувствует и выстрелы, и взрыв,

И частое горячее дыханье

Туманит на морозе объектив.

Притягивает дуло пулемета

Блестящий механический глазок.

И зал застыл, как будто сжало что-то

За горло. Словно — смерть на волосок.

Еще не поздно! Лед еще не сломан.

Вернуть назад, на студии доснять!

В эпоху комбинированных съемок

Нам трудно оператора понять.

Гремит атака. Надо крупным планом!

Глубокий снег от пули не спасет.

Смотрите — небо плещется экраном.

Запоминайте! Объектив не ждет.

Ловите лица, белые от крика.

Скорее к лесу! Тяжело дышать...

Пускай нечетко, смазанно и криво —

До леса бы, до леса добежать!

Нет, не успел!.. И взрыв уже грохочет,

И небо приближается на миг...

А камера стрекочет и стрекочет,

Своим глазком запоминая мир.

Кино войну снимает.

Гудит Сапун-гора.

То пулемет стреляет,

То слышится «ура!».

В окопах и на марше

Обычный разговор.

Командует не маршал,

А главный режиссер.

В чалме, как у пирата,

Огню и дыму рад,

Наводит оператор

На войско аппарат.

Борьбу за Севастополь

Изображает флот,

А в небе крутит штопор

Учебный самолет.

И словно для потехи,

Чтоб вышло, как в бою,

Взрывает пиротехник

Механику свою.

Нестрашная, без крови

Кругом идет война...

Отец мой хмурит брови.

Она ему видна.

На Четвертом бастионе тишина.

Вся война как на ладони, вся война.

Та, далекая, что в стонах и в дыму

На горбатых бастионах шла в Крыму.

Будто снова свищут ядра надо мной.

Черноморская эскадра под водой.

Батарея и траншея перед ней,

Сзади город, а вернее — горсть камней.

Вот Нахимов, опираясь на банкет,

В полном блеске адмиральских эполет,

Положась демонстративно на судьбу.

Наставляет на противника трубу.

В завихрении мгновенном, точно смерч,

Только смерть обыкновенна, только смерть.

И на кладбищах на братских всех времен

На могилах их солдатских нет имен.

Неужели Севастополь бился встарь,

Чтоб отметил эту стойкость русский царь?

Неужели был в руины превращен,

Чтобы праздновал Луи Наполеон?

Нет, не в этом дело, право. И, по мне,

Все бесстрашие, вся слава в той войне

Сбереглись, как говорится, про запас.

Чтобы снова повториться в грозный час.

На Четвертом бастионе тишина.

И война как на ладони мне видна.

Та, недавняя, что в стонах и дыму

Все на тех же бастионах шла в Крыму.

Осторожно! Под нами века.

Пять ступенек до древнего мира.

Уважаемый, где ваша лира?

Вместе с лирой отбита рука.

Я спускаюсь к тебе, человек.

Пять ступенек — и нету опоры.

Так вступи со мной в переговоры,

Незнакомый мне тавр или грек!

Потеряй свой тяжелый браслет.

Пусть блеснет среди пыли да камня.

Не скупись, человек! Передай мне

Свой привет через тысячу лет.

И покуда не пробил мой час,

Я спешу к тебе трудной тропою.

Мы сограждане были с тобою —

Так, наверное, скажут о нас.

Этот город нам стоил труда,

И поэтому словом и делом

Мы клялись, словно Солнцем и Девой,

Херсонес не предать никогда!

Далекая картина

Из дедовских времен:

Княжна Екатерина

И колокольный звон.

Из церкви полутемной

Домой спешит легко

Княжна в одежде скромной,

А рядом с ней Нико.

О юноша невзрачный,

Хромой канцелярист!

Зачем с усмешкой мрачной

Пером ты чертишь лист?

Зачем стихи слагаешь

И даришь ей тетрадь?

Как будто ты не знаешь,

Что счастью не бывать!

Не станет ждать поэта

Спокойная княжна.

Княжне тетрадка эта

Почти что не нужна.

Княжна как бы в тумане

Предчувствует в душе,

Что с князем Дадиани

Обручена уже.

Обречена пылиться

Тетрадка до поры.

Ленивая столица,

Уснувшие дворы...

Воистину далёко

До будущих времен.

И на горе высокой

Белеет Пантеон.

Прости, я думал о тебе

За проволочным загражденьем.

Вращалась в стереотрубе

Земля обманчивым виденьем.

Вращалась близкая Земля.

Был каждый камень на примете,

Леса, озера, и поля,

И, в общем, все, что есть на свете.

Простой оптический обман

Позволил мне увидеть разом

Дорогу, утренний туман,

Солдатика с противогазом.

Просвечивался каждый куст.

В трех километрах шел ребенок.

Был воздух невесом и пуст,

А взгляд внимателен и тонок.

Я видел зрением своим,

Усиленным десятикратно,

Ту часть Земли, где состоим

Приписанными безвозвратно.

Она была невелика

В кружке холодного металла,

И смерти черная рука

Еще стекла не закрывала.

Колька, мальчик деревенский!

Ярославский ли, смоленский,

Перевязанный платком,

В трудном городе, где даже

На вокзале жди пропажи,

Рядом с маминым мешком.

На скамейке деревянной.

Как солдатик оловянный,

У поклажи на часах.

Мать ушла. Закрылись двери.

Заблудилась или съели

Волки в каменных лесах?

Колька, спи! Закрой глаза.

Спят смоленские леса.

Лошадь спит. Корова спит.

Над землей звезда висит.

Там, во сне, твоя деревня

Прячет в инее деревья

И пыхтит своим дымком.

Пусть и мне она приснится

Сном, упавшим, как ресница,

Безмятежным детским сном.

Колька, спи! Ровесник малый,

Вестник жизни небывалой,

Позабудь про свой мешок.

В стороне твоей морозной

Ночь шуршит метелью звездной,

Ворошит сухой снежок.

Под Угличем, где рыжая корова

Бредет, не зная ласкового слова,

Где зимний вечер длится, как во сне,

Никто не вспоминает обо мне.

Там дед Василий, выйдя на крыльцо.

Ладонью трет шершавое лицо

И неподвижно смотрит на дорогу.

Гостей не видно. Ну и слава богу!

А может быть, ты умер, дед Василий?

Полгода писем мне не приносили.

Давно лекарств тебе не отправлял

И адрес твой, должно быть, потерял.

Ты умер и в Покровском похоронен.

Тебя везли в телеге по дороге

Сквозь три деревни, с богом, налегке,

В наглаженном широком пиджаке...

Но если ты живешь еще на свете,

Тогда прости мне поминанья эти

И напиши, что на дворе зима,

Что все по-старому,

Что нет от нас письма...

Ли-2, мой старый друг!

Смешны твои повадки.

Тебе последний круг

Остался до посадки.

Дистанцию свою

Кончаешь на пределе,

Но все-таки в строю,

Но все-таки при деле.

Я слышу, как вдали

Хрипят твои моторы.

С тобой уже с земли

Ведут переговоры.

Мол, хватит, полетал,

Давай другим дорогу!

Истерся твой металл

С годами понемногу.

Мой верный друг Ли-2!

В наш век ракетной тяги

Не умерли слова

О чести и отваге.

За ними бой и труд.

И, если приглядеться,

Они еще живут

В твоем железном сердце.

Как говорится, есть

В пороховницах порох,

Пока осталась честь,

Как топливо в моторах!

Ко мне приходит человек,

Мой запоздалый гость.

В прихожей стряхивает снег,

Потом пальто — на гвоздь.

«Ну, как дела?» — «Да так дела...

По-старому живем».

Мы с ним садимся у стола,

Вино сухое пьем.

Мы говорим с ним о вещах,

Простых на первый взгляд.

И дети на его плечах

Восторженно висят.

«Ну, как дела?» — «Да так дела...

С погодой не везет».

И жизнь — не то что б вся прошла,

Но скоро вся пройдет.

А что останется от нас,

Пока не знаем мы.

Так будем праздновать свой час

Посереди зимы!

Пускай протягивает ночь

Луну, как апельсин.

Пускай вовсю смеется дочь,

Пускай смеется сын.

Пусть наши несколько минут

Мы проведем с людьми...

«Ну, как дела?» — «Дела идут

Прекрасно, черт возьми!»

Напишем, напишем друг другу

Небрежно, подобно мазку,

Про нашу дневную кольчугу,

Про нашу ночную тоску.

Напишем, что стыдно кривляться,

Особенно с красной строки.

Напишем! Чего нам бояться?

У страха глаза велики.

Напишем, напишем по кругу

Ту снежную почту времен,

Похожую больше на вьюгу

У черных Росстральных колонн,

Когда над Васильевским тучей

Клубится игольчатый снег.

Напишем, надеясь на случай,

Короткие письма для всех.

Напишем, напишем, приятель!

Озябшие руки согрей,

Нащупай во тьме выключатель

И крепкого чаю налей.

Пиши мне мудреные письма

Про бедную совесть и честь,

И если не будет в них смысла.

То будет хоть добрая весть.

И ты, воплощенье отваги,

Мой собственный корреспондент,

Пиши па конторской бумаге

Сюжеты немых кинолент,

Рассказывай долгую повесть

О смысле утраченных лет.

Но все-таки лучше на поезд

Возьми потихоньку билет.

Напишем, напишем все сразу!

Конверт обольем сургучом.

Пускай осторожную фразу

Метель подпирает плечом.

Напишем в тиши до рассвета

Скупой, незаметный привет...

Напишем, напишем все это

И в форточку бросим конверт.

Верни мне логику сознанья,

Философ Кант Иммануил,

Чтоб это позднее свиданье

Мне выдержать хватило сил.

Напомни каменной гробницей

О тесных рамках бытия,

Где, как в шкатулке, сохранится

Вся жизнь мгновенная моя.

Какое надобно терпенье —

Ее осилить день за днем.

Чтоб превратить в одно мгновенье,

В пробел на камне гробовом,

Чтоб уместились между строчек

С обозначеньем точных дат

Апрельский ветер, женский почерк,

Вокзальный гул, прощальный взгляд.

В просторном городе, продутом

Студеным, жестким ветерком,

Мы жизнь копили по минутам.

Подсчитывая их тайком,

Пересыпая на ладони

Их зыбкий золотой песок,

Пока в гробнице, как в вагоне,

Спал Кант, бессмертен и высок.

Он, осуждающий беспечность,

Спокойно ехал сквозь века

До станции с названьем ВЕЧНОСТЬ,

Пока встречались мы, пока

Твоя рука в моей лежала,

И ночь качала фонарем,

И ты почти что не дышала,

Притихнув на плече моем.

Любимая! Какой философ

Поможет этакой беде?

Неразрешимей нет вопросов.

Мы в НИКОГДА с тобой. В НИГДЕ.

Мы вычеркнуты из объема,

Из времени исключены.

У нас нет крова, нету дома,

И до тебя — как до луны.

Для нас короткое свиданье —

Провал во времени,когда

Бессмертное существованье

Нам тайно дарят поезда.

А философскую систему

Любви — постиг ли кто, открыл?

Что скажет нам на эту тему

Философ Кант Иммануил?

Кого-то подслушать украдкой.

Кого-то увидеть, а там

Вдвоем с молчаливой тетрадкой

За ними пройти по пятам.

И, пользуясь свойствами зренья,

Их судьбы — трудны ли? легки? —

В другое продлить измеренье,

В скупое пространство строки.

Будь осторожен, прохожий!

Ладный, умытый, пригожий

От головы и до пят,

Чувствуешь ли меж лопаток,

Как беспокоен и краток

Мой изучающий взгляд?

Точно анатом над линзой

Или чайханщик над брынзой,

Я над тобою склонен.

Вижу такие детали,

Что до меня не видали

В хрониках прошлых времен.

Плох ли, хорош современник —

Я его преданный пленник.

Он мой заглавный мотив.

Лирика — это не фокус!

Главное — точно на фокус

Свой навести объектив.

Старуха вязала носки

Спокойного серого цвета.

От старости или с тоски,

А может, ей нравилось это.

Старуха петельки плела,

Как жизнь свою изображала,

И лампа с пустого стола

Светила и ей не мешала.

И спица, подобна лучу,

Тянула за нитку живую.

«О господи, я не горюю.

Живу я, вяжу я, молчу...»

Старуха вязала носки,

Последние петли сплетала.

Как тени от лампы резки!

Как света приветного мало!

Вот окошко, где скрыта

Чья-то жизнь от людей.

— Мастер, где Маргарита?

— Дома нянчит детей.

Много стирки и глажки,

Да на завтра обед...

Позабыты замашки

Прежних девичьих лет —

Как плыла горделиво

Среди прочих невест

И дарила лениво

То улыбку, то жест.

Нет той силы и власти,

Нету той красоты...

Ах, наивный мой Мастер!

Ошибаешься ты.

Эта внешность привычки

И погашенный взор

Лучше всякой отмычки

Отпирают затвор.

Ты поймешь постепенно,

Доходя до основ,

Что опасней измены

Прелесть тайная снов.

Пусть до времени скрыты

Эти сладкие сны...

— Мастер, где Маргарита?

— На балу сатаны!

Девочка, веточка счастья,

Замерла в третьем ряду.

В ком еще столько участья,

Столько вниманья найду?

Вот она, вроде бы с нами,

Можно потрогать рукой.

Тешится сладкими снами,

Как леденцом за щекой.

Вздрагивая то и дело,

Мятый платок теребя,

Вытянулась, улетела

И позабыла себя.

Это она у кулисы

С детски-безумным лицом

Голосом взрослой актрисы

Молится перед венцом.

Как сохранить ее веру

И оградить ото лжи?

Вся она — вызов партеру

И утвержденье души.

Смолкни, ненужная лира!

Что ей вся наша игра?

Девочке с совестью мира.

Ветке с ростками добра.