СОЛОВЬИНЫЙ САД Комедия

Действующие лица

Блок А.А., поэт.

Любовь Дмитриевна, его жена.

Александра Андреевна, его мать.

Мария Андреевна, его тетушка.

Иванов Евгений Павлович, его друг.

Андрей Белый (Борис Бугаев), поэт.

Мейерхольд В.Э., режиссер.

Чулков Г.И., писатель.

Кузмин М.А., поэт.

Волохова Н.Н.

Веригина В.В. актрисы.

Иванова В.В.

Хор масок, маски.



Место действия - Санкт-Петербург, Шахматово и окрестности.



ПРОЛОГ

Лесистая возвышенность с бескрайними далями. Слышен топот копыт. Блок, высокий, стройный, в белом кителе, соскочив с лошади, взбирается наверх и оглядывается.


Б л о к

В лесу все те же папоротники,

Ажурные, в росе и пятнах света,

Реликты первых весен на земле,

Пугающие таинством цветенья,

Как и стоячие недвижно воды,

Сияющие блеском глаз, но чьих?

А там луга зеленые цветут,

Как место, выбранное для веселья,

С тропинками неведомо куда.

И тут же дали без конца и края,

Шоссейная дорога и река,

И те ж несбыточные повороты,

В которых я бывал всегда один,

Боясь неведомого в детстве страшно,

Но в юности с отвагой несся вскачь,

В союз вступая с тем, чье имя вряд ли

Кто ведал, я ж - Великое - прозвал.

Единое, быть может? Всеединство?

Мне нет нужды до терминов. Но тайна

Неведомой осталась бы в душе,

Внушая страх, как вечность в искрах звездных,

Когда бы не явилась Ты, как в яви,

И в яви, и во сне моих стремлений

К Великому. И Ты причастна к тайне,

Хотя и спишь. Проснись, веди меня

К блаженству и страданиям навстречу!


Нечто розовое, как одеяние, мелькает среди деревьев, и возникает розовая девушка с книжкой и вербеной в руках. Перед нею бескрайние дали. Слышен топот копыт.



АКТ I

Сцена 1

С.-Петербург. Квартира Иванова В.И. и Зиновьевой-Аннибал Л.Д. в доме по Таврической улице. Большая полукруглая комната мансардного типа с окнами на звездное небо. Слева площадка с изображением храма Диониса, справа смежные комнаты при входе, где гостям вручают полумаски и маскарадные костюмы.

Входят Мейерхольд, Блок, Чулков, Любовь Дмитриевна, дамы, художники, литераторы.


Ч у л к о в

На Башне философских словопрений

Об Эросе и таинствах любви

Задумано - глядите! - представленье.

М е й е р х о л ь д

Речей и о театре прозвучало

Немало здесь. От слова к делу, к действу

Иванов призывает перейти.

Б л о к

Кто знает, что задумано представить?

М е й е р х о л ь д

Да нечто, кажется, в античном вкусе.

Вот вам венок из лавра; вы сойдете

За Аполлона.

Б л о к

В сюртуке?

М е й е р х о л ь д

А что?

Не мог же он явиться обнаженным

В стране гипербореев, да зимой.

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а

(в белом хитоне)

А я могу ль сойти за Афродиту?

М е й е р х о л ь д

О, да! Но вас под именем иным,

Как Вечной Женственности воплощенье,

Воспели, кажется, и свято чтут.

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а

Положим. Но, придя на вечер масок,

Могу предстать в обличье новом я.

Б л о к

Хозяин-то Диониса играет!


На площадку выходит Хор масок в древнегреческих одеяниях во главе с Дионисом и Сивиллой в пурпурном хитоне.

Ч у л к о в

Ну, значит, вакханалии? Чудесно!

Я сам охотно бы вступил на сцену

Сатиром...

1-я д а м а

Да, раздевшись догола,

Весь в волосах, с рогами и в копытцах,

О чем мужчины только и мечтают.

Ч у л к о в

О чем мечтают женщины?

2-я д а м а

О том же!

Предстать на празднестве в лесу вакханкой,

Плясать и петь, в безумие впадая.

(Пляшет.)

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а

(застенчиво)

Когда здесь таинство - позора нет,

Не правда ли?

Б л о к

(с безмятежным видом)

Для посвященных только.


Кузмин с обликом сатира садится за рояль. Звучит музыка.


Д и о н и с

Друзья! Поклонники Киприды

На берегах Тавриды.

Подружки милые! Любимец ваш Эрот

Вам отовсюду стрелы шлет,

И нет ни днем, ни ночью вам покою.

Что делать нам с оказией такою?

С и в и л л а

Когда любовь - прельстительный обман,

Спасает лишь мистический туман.

Ведь вам нужна такая малость,

Что всякой твари - в радость.

Д и о н и с

И древний Эрос. Песнь в крови -

Лягушкам вторят соловьи

И мириады насекомых

В тонах до одури знакомых.

Итак, вступает Хор.

Да явим мы Собор.

Х о р м а с о к

О Вакх! О Вакх! В венке из винограда,

Веселье наше и отрада,

Приди к нам на зеленый луг

Священный мистов круг.

Мы предадимся пляскам

Безустали, как ласкам

Вакханок молодых

В венках цветочных и нагих.

(Пляшет.)

Пусть молодеет кровь у старых,

И нет годов усталых.

На луг выходит молодежь,

В веселой пляске всяк пригож.

И кровь поет, как сок в деревьях,

Весенние поверья

Таинственных дриад,

И полон соловьиной трелью сад.


Хор пляшет, вовлекая и публику в хоровод.


Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а

Он здесь!

Б л о к

Бугаев?

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а

Да, Андреем Белым

Прозвался он, как мист, родившись вновь,

А все подвижен, как мальчишка Боря.

Б л о к

К тому ж влюбленный.

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а

Помнишь ли, в кого?

Б л о к

Да, в милый образ твой Пречистой Девы.

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а

Ты ж наигрался в эти игры...

Б л о к

Нет!

Здесь вечное. Конец же есть у вьюги,

Что застит нам глаза и разум сердца.

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а

Он в вьюге? Тем, наверное, хорош.

Б л о к

(с улыбкой)

Уйдешь?

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а

О, нет! Поет он ту же песню,

Что соловей один уже пропел,

Чьим щелканьем мне уши заложило.

Б л о к

Уж лучше бы ему влюбиться просто.

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а

(невольно рассмеявшись)

А знаешь, милый, мне ведь не до шуток.

Иль хочешь, чтоб и я пропала с ним?

Б л о к

(с той же полудетской улыбкой)

Когда вам это в счастье, ради Бога.

Ведь он мне друг и брат.

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а

А я-то кто?

Твоя жена или сестра?

Б л о к

Пожалуй.

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а

Нет, что пожалуй? Право, мне досадно.

Когда б не знала, как меня ты любишь,

Пускай из вьюги выйдя после свадьбы,

Я б не цвела все ярче и могучей,

Ядреной бабой, как зовут в деревне.

Но быть сестрою может надоесть.

Б л о к

Так поспеши, войди же в хоровод.

(Уходит в сторону.)


Подлетает Белый, снимая маску сатира.


Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а

(вместо детского выражения на ее лице лукаво-мудрое)

Чей это взор эмалевый, как пламя

Из печи изразцовой пышет жаром?

Ах, это вы! Я думала, паяц

Иль танцовщик, подвижный и печальный.

Б е л ы й

Прекрасной даме мой привет горячий!

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а

(как бы касаясь пылающих щек)

Нет, мне и так уж явно жарко, сударь.

Умерить пыл прошу, слегка остыть,

Чтоб можно было говорить прилюдно.

Б е л ы й

Умерить пыл! Свет загасить нездешний?

Когда слова мои вам недоступны,

Умолкну я, но только мысль и чувство,

Оставшись втуне, вопиют в тоске,

И в танце я кружусь, в безмолвной песне,

Как козлоногий в таинстве у древних.


Белый надевает маску и пляшет, а с ним и Любовь Дмитриевна.


Х о р м а с о к

(сопровождая Блока)

Поэт женился на Прекрасной Даме,

Воспетой им, как Данте,

В стихах, таинственных, как сон,

Любви весенней в рощах звон.

Д и о н и с

Как счастлив он, должно бы!

С и в и л л а

О да! О да! Еще бы!

Но только песней соловей

Исходит все звончей,

И ничего ему не надо,

Чему жена не очень рада.

Х о р м а с о к

Да, грустно ей до слез,

А все цветет благоуханней роз -

С тоской в крови до звона,

Пречистая мадонна.


Блок отходит в сторону с каменным лицом; Хор масок устремляется за Белым с ее спутницей.


Х о р м а с о к

Смотрите! Друг-поэт колени преклонил

Пред женщиной неоцененной,

В живую жизнь влюбленной,

И тоже несказанно полюбил.

Он, мистик и мыслитель,

Шлет письма - не взыщите, -

Как гений, что сошел с ума,

Весь погружен в мистический туман.

(Пляшет.)

Как разобраться в этой амальгаме

Видений и страстей Прекрасной Даме,

Как Беатриче, не сошедшей в мир иной,

Со скромной долей быть женой

Поэта чистого при бурях века,

С достоинством высоким человека?


Любовь Дмитриевна, превесело смеясь, вырывается из круга масок и возвращается к Блоку.


Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а

О, милый, что с тобой?

Б л о к

Маской смерти

Покрылось вдруг лицо, не правда ли?

Плясать я не умею в хороводе,

Что водит сам Дионис в исступленьи,

В безумие ввергая нимф и женщин.

Вот зрелище! Изнанка красоты!

Его не вынес и Орфей. О, Феб!


Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а

Ах, что привиделось тебе такое?

Здесь вечеринка, легкая игра

И вместо ваших философских бдений.

М е й е р х о л ь д

Театр не форма жизни, только символ.

Ч у л к о в

Анархия и мистика в единстве -

Вот новая поэзия и правда!

Д и о н и с

Все свято в таинствах Эрота.

Ищите все полета

В едином действе трех,

А, может быть, и четырех,

С открытым пламенем во взоре

Сойдитесь во соборе!

Ч у л к о в

Призыв хорош! Но вряд ли нов.

Б е л ы й

Что, эврика? Соборная любовь.

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а

Ах, что бы это значило? Театр?

Мистерия любви? Или забава?

Б л о к

Да, подзаборная, никак иначе.

Б е л ы й

(про себя)

Как весело и ясно улыбнулась

С телодвиженьями вакханки милой

Обычно тихая жена поэта

И молчаливая - под стать ему.

(Оживляясь, с лукавым видом)

Призыв Диониса нашел в ней отклик,

Как я заметил по ее вопросам

И взрыву смеха до смущенья позже.

(Исполняя танец журавля)

Любовь к Пречистой Деве быть иной

Не может быть. О, боги! О, Дионис!


Сцена 2

Петербургская сторона. Просторная квартира полковника Кублицкого, отчима Блока, в Гренадерских казармах. Две комнаты с отдельной дверью из передней - кабинет и спальня. Блок за письменным столом, Любовь Дмитриевна во внутренней комнате с окнами на Большую Невку.


Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а

(одна, готовясь ко сну)

Два года замужем. Всего-то? Странно,

Все кажется, давно, с начала встреч

В деревне, увлечения театром,

Когда у всех мы на виду таились,

Как дети малые, и друг от друга;

(с жестами, словно репетируя роль)

Ни тени флирта, все всерьез - до скуки,

Как будто сватают нас против воли

И мы судьбой обречены быть вместе.

Ни слов, ни взгляда, ни касанья рук -

Приличья ради я, а он так робок?

Столь целомудренен? Иль я не нравлюсь?

О, нет! Он пел любовь и складом речи,

И видом молодца, пусть я не знала,

Что он поэт, поет любовь в стихах,

Исходит ими рядом и в разлуке,

Как пеньем оглушенный соловей.

(распуская волосы, как золотой плащ, спадаюшие по телу)

Мы б разминулись, если б не театр -

В сенном сарае средь лесов и далей.

Он Гамлет, я Офелия - в игре

Мы смело взор вперяли друг на друга

С любовью тайной и тоской безумной,

В предчувствии соблазнов и потерь,

Еще глухих, далеких, словно зори.


Б л о к (за столом). Там, за кулисами, впервые она заговорила просто и ясно, со вниманием и лаской, о чем бы речь ни шла, языком любви, предчувствия и обещания счастья - розовая девушка, дочь Менделеева, гениального ученого, Саваофа.

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а (выглядывая в окно на звездное небо). Мы были уже в костюмах Гамлета и Офелии, в гриме. Я чувствовала себя смелее. Венок, сноп полевых цветов, распущенный напоказ всем плащ золотых волос, падающий ниже колен... Блок в черном берете, в колете, со шпагой. Мы сидели за кулисами в полутайне, пока готовили сцену. Помост обрывался. Блок сидел на нем, как на скамье, у моих ног, потому что табурет мой стоял выше, на самом помосте. Мы говорили о чем-то более личном, чем всегда, а главное, жуткое - я не бежала, я смотрела в глаза, мы были вместе, мы были ближе, чем слова... (Отходя от окна со вздохом) Этот, может быть, десятиминутный разговор и был нашим "романом" первых лет встречи, поверх "актера", поверх вымуштрованной барышни, в стране черных плащей, шпаг и беретов, в стране безумной Офелии, склоненной над потоком, где ей суждено погибнуть.

Б л о к

Тоску и грусть, страданья, самый ад -

Все в красоту она преобразила.

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Как-то так вышло, что еще в костюмах (переодевались дома) мы ушли с Блоком вдвоем, в кутерьме после спектакля, и очутились вдвоем Офелией и Гамлетом в этой звездной ночи. Мы были еще в мире того разговора, и было не страшно, когда прямо перед нами в широком небосводе медленно прочертил путь большой, сияющий голубизной метеор. Даже руки наши не встретились, и смотрели мы прямо перед собой. И было нам шестнадцать и семнадцать лет.

Б л о к

(выходя из-за стола)

Я шел во тьме к заботам и веселью,

Вверху сверкал незримый мир духов.

За думой вслед лилися трель за трелью

Напевы звонкие пернатых соловьев.

"Зачем дитя ты?" - мысли повторяли...

"Зачем дитя?" - мне вторил соловей...

И вдруг звезда полночная упала,

И ум опять ужалила змея...

Я шел во тьме, и эхо повторяло:

"Зачем дитя ты, дивная моя?!!?


Сцена погружается в сумрак то летних вечеров в деревне, то зимних в городе; Блок и Любовь Дмитриевна то предаются воспоминаниям, то сходятся вместе - тогда и теперь.


Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Прошло целых три года, пока в наших отношениях чуть что-то забрезжило, это при всей интенсивности переживаний юноши, пишущего стихи, о чем он до сих пор скрывал.

Б л о к. В ту пору, в начале нового века, я жил лирикой Владимира Соловьева, видя в нем властителя своих дум. И ясно сознавал также: есть и еще властители всего моего существа в этом мире, но они заходят порою в мир иной (конечно, в воображении моем и мыслях) и трудно отделимы от божественного. Впрочем, все эти мистические переживания так бы остались втуне или рассеялись бы, как краски заката, может быть, если бы я встретил живой отклик, способный опалить мои крылья, слепленные, как у Икара, воском; отзыва не было, благовоспитанная барышня таилась, и я довольствовался крохами здесь, возносясь до видений в мирах иных.

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. И вот пришло "мистическое лето". Я всегда угадывала день, когда он приедет - верхом на белом коне и в белом студенческом кителе. Одевалась я теперь уже не в блузы с юбкой, а в легкие батистовые платья, часто розовые. Блок был переполнен своим знакомством с символистами. Знакомство пока еще лишь из книг.

Б л о к. Любовь Дмитриевна проявляла иногда род внимания ко мне. Вероятно, это было потому, что я сильно светился. Нет худа без добра. Началось то, что "влюбленность" стала меньше призвания более высокого, но объектом того и другого было одно и то же лицо.

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Но ведь вы же, наверно, пишете? Вы пишете стихи?

Б л о к. Да, пишу.

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Что же вы, декламируя всех, ни разу не прочли?

Б л о к. Я покажу их вам, и тогда, быть может, вы поймете.

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. В следующий раз он привез мне переписанные на четырех листках почтовой бумаги четыре стихотворения. Читала их уже одна.

Б л о к

(про себя)

Не призывай. И без призыва

Приду во храм.

Склонюсь главою молчаливо

К твоим ногам.

И буду слушать приказанья

И робко ждать.

Ловить мгновенные свиданья

И вновь желать.

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а (краснея). Что же - он говорит? Или еще не говорит? Должна я понять, или не понять?

Б л о к

Предчувствую Тебя. Года проходят мимо -

Всё в облике одном предчувствую Тебя.

Весь горизонт в огне, и близко появленье,

Но страшно мне: изменишь облик Ты...


Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а (в шубке). Началась зима, принесшая много перемен. Я стала учиться на драматических курсах, кроме Бестужевских. Часто после занятий мы шли вместе далекий путь и много говорили. Раз, переходя Введенский мостик, у Обуховской больницы, спросил Блок меня, что я думаю о его стихах. Я отвечала ему, что я думаю, что он поэт не меньше Фета. Это было для нас громадно... Мы были взволнованы оба, когда я это сказала. Но всем этим он жил, а я? Я теряла терпение и решила порвать с ним. Предлог? Нас видели на улице вместе, и это мне неудобно. Ледяным тоном: "Прощайте!" - и ушла.

Б л о к. Я был вне себя и, наверное, давно и еще почти что год, потому что мы, встретившись вновь, даже говорили о самоубийстве моего друга, об участившихся случаях и применительно к себе, и Любовь Дмитриевна не находила мою мысль странной. Я купил револьвер, еще один, поменьше, и вот однажды составил записку: "В моей смерти прошу никого не винить. Причины ее вполне "отвлеченны" и ничего общего с "человеческими" отношениями не имеют. Поэт Александр Блок". И отправился на бал в Дворянском собрании, ежегодно устраиваемый курсистками.

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. В многолюдной толчее он нашел меня сразу. Дальше я уже не сопротивлялась судьбе; по лицу Блока я видела, что сегодня все решится... Так, часа в два он спросил, не устала ли я и не хочу ли идти домой. Я сейчас же согласилась. Когда я надевала свою красную ротонду, меня била лихорадка, как перед всяким надвигающимся событием. Блок был взволнован не менее меня.

Б л о к. Музыка шумного, веселого бала все звучала во мне, я был в обычном своем состоянии внутреннего восторга, когда мне молчать легче, чем говорить.

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Мы вышли молча, и молча, не сговариваясь, пошли вправо по Итальянской, к Моховой, к Литейной - нашим местам. Была очень морозная, снежная ночь. Взвивались снежные вихри. Снег лежал сугробами, глубокий и чистый.

Б л о к. На утре дней всего обновленнее и привлекательнее смотрится росистая земля. Вы знаете это. Гладь ее видна далеко и знаешь, что дальше еще тоже нет границ, а такие же дымки, деревья, деревни, беленькие колокольни... Оттого мне грустно и приятно проезжать летом десятки верст и видеть необычайное многообразие мхов, болот, сосен и лиственного леса, и вдруг - мшистое бревно, потрескавшаяся паперть, красная решетка, лица мужчины и женщины, ребятишки, утки, петухи, кузнецы с лошадьми - и всегда тропинка или дорога - главное, среднее, спереди и сзади, оставленное и манящее в гору и под гору. Тут особенные мысли... Тут то безмерное и родное, Великое, что пугает и влечет.

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Да.

Б л о к. Вы там, из него вы явились, не ведая, что несете в себе. Это - сила моей жизни, что я познал, как величайшую тайну и довременную гармонию самого себя, - ничтожного, озаренного тайным Солнцем ваших просветлений. Могу просто и безболезненно выразить это так: моя жизнь, то есть способность жить, немыслима без Исходящего от вас ко мне некоторого непознанного, а только еще смутно ощущаемого мной Духа. Если разделяемся мы в мысли или разлучаемся в жизни (как после "разрыва" 29 января) - моя сила слабеет, остается только страстное всеобъемлющее стремление и тоска.

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Теперь уже поздно.

Б л о к. Еще раз говорю вам твердо и уверенно, что нет больше ничего обыкновенного и не может быть, потому что Судьба в неизреченной своей милости написала мне мое будущее и настоящее, как и часть прошедшего, в совершенном сочетании с тем, что мне неведомо, а по тому самому служит предметом только поклонения и всяческого почитания, как Бога и прямого источника моей жизни или смерти.

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Все это не ново для меня. И поздно теперь об этом говорить. Еще тогда в душе моей что-то оборвалось, умерло. Я слишком долго ждала от вас простых и ясных слов, идущих из сердца. Я уже не люблю, и если и прощу ваше молчание, вряд ли это чему-нибудь поможет.

Б л о к. Мое молчание?! Я непрерывно все дни, все часы в течение пяти лет и бесчисленных веков говорю с вами. Я же должен передать вам ту тайну, которой владею, пленительную, но ужасную, совсем не понятную людям, потому что об этой тайне я понял давно уже главное, - что понять ее можете только Вы одна, и в ее торжестве только Вы можете принять участие.

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Что же я должна сделать?

Б л о к. Как! Я люблю вас, и для меня это вопрос жизни, как вы примете мои слова. Моя жизнь в ваших руках. Я отдаю ее вам. В вашей воле принять или повергнуть ее.

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а (не помня себя). Да.

Б л о к (доставая из кармана сложенный листок). Утром меня не было бы в живых.

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а (скомкав в ладони листок). Боже!

Б л о к (весело). Извозчик! Он давно следует за нами, хочет покатать.

Поцелуи на санях.


Сцена 3

Кабинет Блока. Любовь Дмитриевна сидит с ногами на диване, Блок на полу на ковре что-то изображает, резвясь по-детски.


Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а

Нет, кроме шуток, милый, что мне делать?

В каком я положеньи оказалась?

Б л о к

Шарада? В интересном, надо думать.

Для женщины нет лучше положенья.

Здесь таинство природы налицо.

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а

Ах, боже упаси! Хотя по правде

С тобой мне вряд ли это угрожает.

Я в отношеньи Бори говорю.

Б л о к

Мужчина бравый. Прямо Геркулес!

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а

Ну, хорошо, вы помирились после

Обмена письмами со вздором, но

Первопричина ваших споров - я,

Он не оставил своего круженья

Вокруг меня, решив: ты устранился.

Б л о к

То есть я уступил тебя ему

Гостеприимства ради, как дикарь?

Пускай же тешится себе, как мистик.

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а

Ах, не о Белом речь, о нас с тобою.

Твоя любовь ко мне, ты согласишься,

Настоена на мистике; теперь же

Ты заявляешь: "Я не мистик!"

Б л о к

Да,

На мистике стихов не, не взрастишь.

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а

Но ведь на том, что ныне отвергаешь,

Основаны и брак наш, и любовь.

Б л о к

О, нет! Я только прорастал сквозь толщу

Премудрости земной, небесной тоже,

В делах любви, с призваньем заодно,

И ты вдохнула жизнь в мои мечты.

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а

(опуская ноги и вставая)

Да, но какой ценою? Я смирила

И умалила мысль свою пред миром

Идей твоих. Ну, ты для славы, я же,

Я для тебя, иначе быть не может.

И я-то, и твоя любовь, вся жизнь -

Все для искусства, я всего лишь средство

Для достиженья высших смыслов жизни.

А для меня же цель, смысл жизни - ты.

Б л о к

Здесь что-то для тебя не так? В чем дело?

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а

Решилась быть я около тебя,

Быть кроткой и послушной, окружить

Тебя любовью, самой нежной, тихой,

Чтоб был невозмутимо счастлив ты

Всю жизнь.

Б л о к

Все так. Но это невозможно.

Ты, бедная, жестоко обманулась.

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а

Ты все смеешься.

Б л о к

Нет, двойник веселый,

А я, не видишь разве, слезы лью.

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а

Нет, я рыдаю. Не один супруг

Не обращался с юною женою,

Как ты, чуждаясь близости в любви,

Мол, это "астартизм", иль "темное",

Бог знает что еще. А мне хотелось

Всего лишь счастья в полноте любви.

Б л о к

Такие отношенья быть не могут

Влекуще длительны. А пресыщенье

Погубит верность, самую любовь,

И я б ушел в другим за тем же самым.

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а

А я?

Б л о к

И также ты.

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а

Ты шутишь все.

Б л о к

Уж лучше посмеяться, чтоб не плакать,

Как смертность человека злит до смеха.

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а

Теории все это.

Б л о к

Погружаясь

И в отвлеченности, он остается -

Поэт поэтом в глубине души,

А значит, и любовником, безумцем,

Что открывает сердце, а не ум,

(вскакивая с воинственным видом)

Возьмет он в руки меч, а не перо,

К окну он будет рваться, разбросав

(делая все это, как заигравшийся ребенок)

Все свитки размышлений и стихов,

Положит жизнь свою не на идею,

А на любовь, что вдохновляет даже

И на теории, но остается

Один живой и гибкий корень вечно,

То корень творчества, любви и жизни.

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а

Ты, как всегда, меня заговорил, -

Постой, привыкла я с доверьем слушать,

Что ты несешь и в шутку, и всерьез.

Б л о к

Всему свой час. Чего же хочешь ты?

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а

Найти себя. Поскольку брак условен,

И я отнюдь не есть источник счастья,

А только озарений, как заря,

Что остается?

Б л о к

О, заря! Заря,

Как в небесах, на суше и на море -

В подлунном мире ты моя стезя.


Сцена 4

Гостиная в квартире полковника Кублицкого. На полу у рояля большой куст гортензии. Входит Мария Андреевна Бекетова; ее встречает Александра Андреевна.


М а р и я А н д р е е в н а. Цветы какие!

А л е к с а н д р а А н д р е е в н а. Внес денщик со словами: "Для молодой барыни".

М а р и я А н д р е е в н а. А почему сюда? И от кого?

А л е к с а н д р а А н д р е е в н а. Что ж у меня спрашиваешь? Я ли здесь молодая барыня.

М а р и я А н д р е е в н а. Впрочем, я догадываюсь. Письма слишком красноречивы и сумбурны, чтобы произвести должное впечатление, а цветы - иное дело. Как приняли?

А л е к с а н д р а А н д р е е в н а. Смеясь, как брат и сестра от общего поклонника, но к себе не взяли. Теперь можно подумать, цветы предназначены мне.

М а р и я А н д р е е в н а. Как бы Франц не заревновал.

А л е к с а н д р а А н д р е е в н а. Когда поэт влюблен в земное воплощенье Вечной Женственности, это не удивительно; но Боре как-то фатально не везет...

М а р и я А н д р е е в н а. Еще бы повезло! Поэт-то Сашура, а Боря, прости меня, всего лишь стихотворец.

А л е к с а н д р а А н д р е е в н а. Я не это имею в виду. После знакомства с Сашей и Любой в Москве Боря приезжает в Петербург как раз в утро 9 января, а возвращается в Москву в день убийства великого князя Сергея; летом, посетив нас в Шахматове, влюбляется в Любу, и все вокруг у него окрашивается в кровавый цвет. Неудивительно, на грани безумия пишет нам письма, а тут прерывается связь - забастовка почтово-телеграфских служащих, и он приезжает в Петербург - в декабре, когда Москва покрылась баррикадами, опять кровь и кровь. Я думаю, он вне себя не от любви, а, как все мы, от тех ужасов.

М а р и я А н д р е е в н а. Так он и ищет у Любы спасения. Он и просил у нее спасти Россию и его.

А л е к с а н д р а А н д р е е в н а. Боюсь, как бы еще чего похуже не случилось у нас. Хотя куда еще хуже.

М а р и я А н д р е е в н а. Нет, нет, мне кажется, Боря успокоился, и цветы - это знак примирения.

А л е к с а н д р а А н д р е е в н а. Ты не понимаешь, это-то и опасно.


Раздается звонок; женщины вздрагивают и переглядываются.

АКТ II

Сцена 1

Квартира полковника Кублицкого. В гостиной с новыми корзинами цветов у куста гортензии Андрей Белый, Александра Андреевна, Любовь Дмитриевна и Блок.


Б е л ы й (сидя у рояля). Мне вспомнилось мое первое посещение Шахматова.

Б л о к (прохаживаясь с безмятежным видом). Цветы навеяли.

Б е л ы й (рассмеявшись). Странно: я удивился вам, Александра Андреевна, почти так же, как удивился Александру Александровичу при первом свидании с ним. Я не подозревал, что мать Блока такая.

А л е к с а н д р а А н д р е е в н а (доверчиво). Какая?

Б е л ы й. Да такая тихая и простая, незатейливая и внутренно моложавая, одновременно и зоркая, и умная до прозорливости, и вместе с тем сохраняющая вид "институтки-девочки".

А л е к с а н д р а А н д р е е в н а (с улыбкой). Прозорливы вы, Борис Николаевич.

Б е л ы й. Впоследствии я понял, что причина этого впечатления - подвижная живость и непредвзятость всех ваших отношений к сыну, к его друзьям, к темам его поэзии, которые привели меня в скором времени к глубокому уважению и любви (и если осмелюсь сказать, и дружбе), которые я питаю к вам.

А л е к с а н д р а А н д р е е в н а. Это очень мило. И я вас люблю. Но почему вы заговорили обо мне?

Б е л ы й. Помнится мне, что впечатление от комнат, куда мы попали, было уютное, светлое. Обстановка комнат располагала к уюту; обстановка столь мне известных и столь мною любимых небольших домов, где все веяло и скромностью старой дворянской культуры и быта, и вместе с тем безбытностью: чувствовалось во всем, что из этих стен, вполне "стен", то есть граней сословных и временных, есть-таки межи в "золотое бездорожье" нового времени, - не было ничего специфически старого, портретов предков, мебели и т. д., создающих душность и унылость многих помещичьих усадеб, но не было ничего и от "разночинца", - интеллектуальность во всем и блестящая чистота, всюду сопровождающая вас.

А л е к с а н д р а А н д р е е в н а. Прекрасно. Но будет обо мне.

Б е л ы й (обращая взор с эмалевым сиянием на Блока и Любовь Дмитриевну, сидевшую с ногами в кресле). Вас не было. Вы ушли на прогулку. Мы вышли на террасу в сад, прошлись по саду и вышли в поле, где издали увидали вас. В солнечном дне, среди цветов, Любовь Дмитриевна в широком, стройном розовом платье-капоте, с большим зонтиком в руках, молодая, розовая, сильная, с волосами, отливающими в золото, напомнила мне Флору, или Розовую Атмосферу, - что-то было в ее облике от строчек Александра Александровича: "зацветающий сон" и "золотистые пряди на лбу"... и от стихотворения "Вечереющий сумрак, поверь".

А л е к с а н д р а А н д р е е в н а. Ах, вот к чему речь шла!

Б л о к (уходя к себе). Ну, мне пора вернуться к занятиям школяра.

Б е л ы й. А Александр Александрович, шедший рядом, высокий, статный, широкоплечий, загорелый, кажется, без шапки, поздоровевший в деревне, в сапогах, в хорошо сшитой просторной белой русской рубашке с узорами, напоминал того сказочного царевича, о котором вещала сказка. "Царевич с Царевной" - вот что срывалось невольно в душе. Солнечная пара!

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Ну, довольно об этом.

Б е л ы й (обращаясь к Александре Андреевне). Помнится, в тот вечер, уже на закате, мы пошли на закат: по дороге от дома, пересекавшей поляну, охваченную болотами и лесами из стихов поэта, через рощицу, откуда открывалась равнина, за нею возвышенность и над нею розовый, нежно-розовый закат. Любовь Дмитриевна в своем розовом платье цвета зари выделялась таким светлым пятном перед нами. Александр Александрович сказал мне, протягивая руку: "А вот там Боблово". - "Я жила там", - сказала Любовь Дмитриевна, указывая на небо, сама цвета розового неба.

А л е к с а н д р а А н д р е е в н а (смущенно поднимаясь). Однако я с вами засиделась. Простите. (Уходит во внутренние комнаты.)

Б е л ы й (ударяя по клавишам с отчаянностью и болью). Моя тема!


Любовь Дмитриевна поднимается, детское выражение на ее лице сменяется лукаво-мудрым; отскакивает от рояля и Белый.


Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а

Скажите, хорошо ли ежедневно

Цветы мне присылать... Как примадонне

В часы ее триумфа и побед?

Б е л ы й

Вы примадонна на вселенской сцене,

Которую воспел поэт-теург.

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а

Здесь есть двусмысленность, и денщики,

Столь вышколенные, исподтишка

Смеются, и хозяйка уж не рада.

Да это стоит денег. Вы богаты?

Б е л ы й

Ах, главное, цветы вам в радость. Да?

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а

Цветы-то, да! Но разве о разрыве,

Заспорив с Сашей, вы не объявили?

Вернули почтой лилии мои,

Засохшие, связав их черным крепом.

Б е л ы й

То символ горький о погибшем мифе.

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а

Сожгла я их, чтоб не хранить впустую.

Цветы ведь хороши пока живые,

Как молодость, чем ныне мы прекрасны.

Что ж не сожгли вы сами?

Б е л ы й

Да в огне

Душа моя сгорела б заодно.

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а

Поскольку от меня вы отреклись,

Надеюсь, душу вашу не спалила.

Б е л ы й

Не я отрекся, а поэт-теург.

Теперь уж в "Балаганчике" яснее

Предстали и для вас мои упреки.

Как совместить призыв к Прекрасной Даме

В его стихах, чем нас он всех пленил,

Как Данте иль Петрарка новых дней,

С его отказом не от мистики,

Пускай он заявляет: "Я не мистик!",

А смысла высшего любви, что в вас

Его поэзией воплощено?

Я ж предостерегал: "Куда идешь?

Опомнись! Или брось, забудь ты - Тайну,

Врученную тебе, как видно, даром.

Нельзя одновременно быть и с Богом,

И с чертом".

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а

Знаю, письма я читала.

Всю эту заумь, лестную когда-то,

Я - Вечной Женственности воплощенье,

Сказать по правде, не взлюбила я.

Б е л ы й

Так, что ж вы оскорбились за него?

Не он ли вас воспел, чтоб ныне бросить

И в небесах, сходящую на землю,

И на земле, несущуюся ввысь?!

И где тут ложь? И я ли в ней повинен?

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а

Вы кружитесь вокруг меня, как бес.

Остановитесь, ради Бога.

Б е л ы й

Правда!

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а

Что вы хотите мне сказать? Нельзя ль

Ясней, попроще, как глаза сияют

Фарфоровые ваши, аж слепят;

Да и ресницы чудны... Как у женщин,

Густые, длинные, на зависть...

Б е л ы й

Боже!

Я думал, помирились мы и вместе

Все можем жить и в братстве, и в любви.

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а

И в братстве, и в любви? Что ж это будет?

Соборное сожительство на Башне?

Мужчин и женщин - меж собой и всеми?

Нет, это даже не смешно для нас.

Б е л ы й

Вы образумили меня, как Блок.

В душе моей, когда я вижу вас,

Нет ни религии, ни мистики, -

Я думал, тут конец моим восторгам.

О, нет! Начало новой жизни здесь!

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а

Я знаю: вы весьма переменились.

Б е л ы й

Я вижу вас во сне и на яву:

Высокая и статная, о, Боже!

Вся в золоте волос и мощи женской,

Что Тициан запечатлел впервые

В Италии, природа повторила

В краях родных, откуда родом вы.

(забегав вновь)

Прощай, Средневековье! Здравствуй, мир,

Взошедший вновь в эпоху Возрожденья!

Вот как люблю я вас.

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а

Здесь снова символ?

Б е л ы й

(опускаясь на колени)

Любовь земная, как в "Декамероне".

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а

Смеетесь?

Б е л ы й

Никогда. Серьезен слишком.

Вы кружите мне голову улыбкой,

Какой я прежде не видал у вас,

И смысл ее - растроганная нежность,

Что просит и пощады, и награды.

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а

(отступая назад)

Прошу вас, поднимитесь и скорей!

Б е л ы й

Отцовское имение готов

Продать я, - это тысяч тридцать, -

Чтобы в Италию уехать с вами.

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а

Большие деньги.

Б е л ы й

Мир объехать можно.

Еще останется. Решайтесь!

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а

Боже!

Вы любите меня? Скажите просто.

Вы любите меня, какая есть?

Или идею?

Б е л ы й

Во плоти, конечно!

Сошедшую на землю красоту.

Прекрасную мадонну Рафаэля.

Земную женщину в красе небесной.

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а

Все те же речи...

Б е л ы й

Нет, слова, но смысл

Исполнен жизни, как любовь во взоре

Сияет вашем, жаждущем признанья,

И вот я жизнь мою вам отдаю, -

Продлить ее иль прекратить - вы вправе.

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а

Все это было, да я помню. Нет ли

Записки о самоубийстве? Нет?

Ну, значит, все слова, слова, слова.

Б е л ы й

О, как жестоки вы!

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а

Нет, нет, жестоки

В игре страстей и умственных затей

Со мною вы. Хотите сбросить наземь?

Я верила в единственность любви

Моей и Блока, с вознесеньем в небо;

Вы вторили ему, как паж премудрый,

Готовый соблазниться по-земному.

(уходя к себе)

В Италию уехать? О, мечта!

Б е л ы й

Упрек ее, лукавая улыбка -

Как это совместить? Я буду счастлив!

Да, вторил я ему, как паж премудрый,

Готовый соблазниться по-земному.

(Усаживается за рояль, озираясь вокруг в тревоге и радости.)


Сцена 2

Номер в гостинице на углу Караванной и Невского проспекта. Входят Любовь Дмитриевна в белом пушистом боа и горностаевой шапочке и Андрей Белый в разлетающейся николаевской шинели (с отцовского плеча), тонкий и стремительный.


Б е л ы й

Прошу простить за беспорядок! Знал ли,

Что вы решитесь! Можно ли поверить?

(помогая снять боа гостье)

Как мы прошлись по залам Эрмитажа,

Пред нами вся Италия в столетьях

В картинах и пейзажах промелькнет.

(наводя порядок в номере)

Иль это сон мой на лугу зеленом:

У рыцаря с его прекрасной дамой

Я юный паж, обласканный улыбкой

Смеющихся лукаво нежных глаз,

И стать ее ласкает, и походка,

Все в ней твердит о счастье бытия!

И что же я не отзовусь на вызов?

Да и влюбленным быть велит отвага

И юность чистая моя, и верность.

Изменит рыцарь даме, я же - нет!

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а

Так это все во сне, а наяву?

Б е л ы й

Мой час настал. О, милая моя!

Умчи меня в блаженные края!


Объятия и поцелуи.


О зори! Зори нового столетья,

Окрашенные ныне густо кровью,

Взойдите ж снова новою любовью!

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а

В движеньи непрерывном, как волчок,

Иль танцовщик, ты закружил меня,

И я несусь до головокруженья...

О, бедная головушка моя!


Объятия и поцелуи.


Б е л ы й

Поверить страшно. Это сон, боюсь.

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а

А кабы сон, проснуться не желаю.

Люби меня, хотя бы и во сне.

А то боюсь, люблю я вас обоих.

Б е л ы й

Есть старая, есть новая любовь.

И новая сильней волнует кровь.

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а

Да, да, тебя-то одного люблю,

Как прежде не умела, по-земному.


Объятия и поцелуи.


Вчера же вдруг представилось мне ясно,

Что никого из вас я не люблю.

В душе все отгорело, пусто, пусто,

Как в небе без звезды единой. Разве

Бывает так? Иль заблудилась я

В лесах, да все во сне? И я все сплю?

Иль Саша прав, еще я не проснулась.

Б е л ы й

(вынимая гребень с ее прически)

Ах, спящая красавица моя!

Вот отчего ты вся соблазн и нега.

Прими ж возлюбленного в сон чудесный,

Чтоб счастьем изойти - до крестной муки.

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а

(вздрагивая)

До крестной муки? Почему? О, Боже!

( собирая волосы на голове, отступает к двери)

Б е л ы й

Ах, что не так?

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а

Нет, милый, все чудесно.

Люблю тебя! А если завтра я

Скажу обратное, не верь, не верь мне,

И за меня вступись ценою жизни

Твоей или моей. Ну, поклянись.

Б е л ы й

Клянусь разрушить все преграды между

Тобой и мною, или смерть приму.

Вот с этим и явлюсь я завтра к Блоку.

Зачем же ты бежишь? Не лучше ль сжечь

Все корабли сейчас на этой бухте?

Л ю б о в ь Д м и т р и е в на

(одеваясь на ходу)

Да, милый, объясненье неизбежно;

И лучше, знаешь, без речей и танца,

А просто по-мужски, что Саша примет

С достоинством, присущим лишь ему.

Свободна я; свободны мы, как птицы.

(Уходит.)


Б е л ы й

Обманет! Все игра? Мечты о сцене.

Уж больно ты серьезен, верный паж!

Не все ли мне равно, пускай обманет,

Я сам обманываться рад - до муки.

Иль это потешается двойник

Веселый Блока надо мной и ею,

Женою милой? На него похоже.

Как в "Балаганчике" он посмеялся

Над всеми нами из его ж друзей!

(Замирает в состоянии, близком к безумию.)


Сцена 3

Квартира полковника Кублицкого. В гостиной Александра Андреевна и Мария Андреевна у цветов в корзинах.


М а р и я А н д р е е в н а

Отлично знаю, не мое тут дело...

А л е к с а н д р а А н д р е е в н а

Какое дело видишь тут, сестра?

Цветы невинны, пусть вовлечены

В людкие страсти; в них залог добра,

А зло творить умеют только люди.

И в то, что человек - венец творенья,

Не верю я; и власть он взял случайно,

И оттого бесчинствует, как царь.

М а р и я А н д р е е в н а

Ты сердишься, играя в парадоксы,

Как Саша в шалостях изводит разум.

А л е к с а н д р а А н д р е е в н а

Да, может быть, чтоб не сойти с ума.

М а р и я А н д р е е в н а

Не кажется ли культ Прекрасной Дамы,

Нашедший отклик у друзей Сашуры,

Мистически влюбленных в озаренья,

Во всякие предчувствья и знаменья,

Уж начал вырождаться и хиреть?

А л е к с а н д р а А н д р е е в н а

Да этот мист - я говорю о Боре -

Влюбился попросту - себе на горе,

Но возмутить покой и мир легко.

М а р и я А н д р е е в н а

А Люба весела, как никогда.

Где молчаливость, скромность - украшенье

Невесты и жены, Пречистой Девы?

А л е к с а н д р а А н д р е е в н а

Похорошела, да. Как маков цвет,

С броженьем соков, гибельных для воли,

С кошмаром сновидений и страстей.

Была, как Врубеля "Царевна-Лебедь",

Теперь Малявина одну из баб

С последней выставки со страхом вижу.

М а р и я А н д р е е в н а

Все в ней, при ней, но с детским выраженьем

Под стать Сашуре до сих пор жила.

А л е к с а н д р а А н д р е е в н а

Когда мы возвращались с "Парсифаля" -

Со мной Сашура, с Любой Боря в санях, -

Их занесло, мы оглянулись разом,

Но ничего, лошадка вслед за нами

Спокойно поспешала, только, знаешь,

Нам сделалось неловко. Усмехнувшись,

С брезгливой миной отвернулся сын.

М а р и я А н д р е е в н а

Он горд и не ревнив, пожалуй, к счастью;

Но отстраниться от судьбы жены,

Пускай она свободна, вряд ли верно?

Вот до чего мы дожили в России

В условьях гнета и упадка нравов.

А л е к с а н д р а А н д р е е в н а

В условьях гнета наш закон - свобода!


Слышен колокольчик. В передней Любовь Дмитриевна встречает Евгения Павловича Иванова, остролицего, с бородкой, и уводит к себе.


Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а (обрадованно и смущенно). Саши нет дома. Но это и кстати. Идемте, идемте. Мне необходимо переговорить с вами, Женя. Я не знаю, что делать, как быть?

И в а н о в. Да, да. Как вы умеете слушать, так я люблю вас слушать. Ведь недаром Блок считает вас мудрой.

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Он так говорит, скорее всего, шутя. Вы смеетесь, Женя?

И в а н о в. Пушкин тоже считал свою жену умной, хотя не все с этим согласны. Мудрость не только от ума и знаний, но и от природы бывает, в ней первоисточник всякой мудрости. Однако я слушаю вас.

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Вы знаете, наше примирение с Борей в прошлом году, боюсь, лишь подлило масла в огонь.

И в а н о в. Признаюсь, Любовь Дмитриевна, я этого именно боялся. Блок, неизменный сам по себе и даже весьма непримиримый, до злобы, как он выражается, хотя его злоба - это всего лишь боль, и он никому не может причинить зла, кроток, как агнец.

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Этого в себе он не любит. Он всего лишь молчалив и сдержан, а не кроток. Но не о нем ведь речь. Тем более что он совершенно отстранился и от меня, и от Белого, мол, пропадайте, как знаете. Он заранее посмеялся над нами в "Балаганчике". В треугольнике: Пьеро - Арлекин - Коломбина. Саша заметил, к чему идет дело, все изобразил в своей пьесе. И, конечно, Боря прав: здесь и издевательство, и кощунство, если не принимать за шутку.

И в а н о в. Там, помнится, Коломбина - невеста простодушного Пьеро, и ее увел от него весьма нахальный Арлекин?

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Да. Коломбина говорит Пьеро: "Я не оставлю тебя". Это, вы знаете, буквально мои слова. Но Арлекин, звеня бубенцами, тут как тут и уводит ее с собой.

И в а н о в. Уводит?

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Женя! Вы близки нам - и Саше, и мне, вы не можете не догадываться о том, какие взаимоотношения у нас, как мужа и жены, сложились. Мы привязаны друг другу, мы любим, как прежде, но это как бы вне обычных отношений мужа и жены. Сколько это стоило мне слез, пока я не поняла, что та высота вдохновенного песнопенья, о чем можно судить по стихам о Прекрасной Даме, столь высокие и таинственные волнения любви, источником которой служила я, не могли продолжаться год за годом, бесконечно долго, с женитьбой, через какое-то время, и произошел спад. Ведь ничего обыкновенного в его любви ко мне не было и нет. Это все высокое и вечное, собственно источник его творчества. А я-то как?

И в а н о в. Но Белый разве похож на Арлекина? Он тоже поэт. Он мистик. Тоже скорее Пьеро. Он-то и есть Пьеро.

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Что же делать, если одни поэты вокруг меня? Брошена на произвол всякого, кто стал бы за мной упорно ухаживать, я обречена. И, знаете, буду рада погибнуть.

И в а н о в. Непременно погибнуть?

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Вот что случилось. Мы возвращались с дневного струнного концерта по Вагнеру. Поскольку Александра Андреевна и Боря не очень ладят между собою, как и я с нею, Блок с его чуткостью сел в сани с матерью, а меня усадил с Борей; и тут (помню даже где - на набережной, за домиком Петра Великого) на какую-то фразу я повернулась к Боре лицом - и остолбенела. Наши близко встретившиеся взгляды... но ведь это то же, то же! "Отрава сладкая..." Мой мир, моя стихия, куда Саша не хотел возвращаться... Все время ощущая нелепость, немыслимость, невозможность, я взгляда отвести уже не могла. И с этих пор пошел кавардак.

И в а н о в. Да там, может, Белого и не было?

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Был. Я ему отвечала: "Да, люблю. Да, уедем". (Ломая руки). Я Борю люблю и Сашу люблю, что мне делать, что мне делать? Если уйти с Бугаевым, что станет Саша делать?

И в а н о в. Надо бы спросить.

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Боре я нужнее. Он без меня погибнуть может.

И в а н о в. Арлекин? Едва ли. Пьеро - может.

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. С Борей мы одно и то же думаем: наши души это две половинки, которые могут быть сложены. А с Сашей вот уже сколько времени идти вместе не могу. Мы с ним не одно любим. В сущности, он мне непонятен.

И в а н о в. Да, полно, он прост, прямодушен, как дитя.

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Я не могу понять стихи, не могу многое понять, о чем он говорит, мне это чуждо.

И в а н о в. А Белый? Не кажется мне он более понятным, чем Блок.

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Я любила Сашу всегда с некоторым страхом. В нем детскость была родна, и в этом мы сблизились, но не было последнего сближения душ, понимания с полслова, половина души не сходилась с его половиной.

И в а н о в. Но, может быть, этого не бывает никогда?

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Я не могла дать ему постоянного покоя, мира. Все, что давала ему, давала уют житейский, а он может быть вреден. Может, я убивала в нем его же творчество. Быть может, мы друг другу стали не нужны, а вредны друг другу...

И в а н о в. Не похоже. Разве Блок отвернулся от вас? Ушел?

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Но почему он преспокойно готовится к экзаменам, будто это и есть дело его жизни. Разве он не видит, что происходит?

И в а н о в. Я думаю, он верит в вас. Ведь Белый повторяет лишь то, через что вы прошли с Блоком. Что же здесь принципиально нового для вас?

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Не знаю. Один - не муж, другой - искушение.

И в а н о в. По-моему, Блок - Пьеро, и Белый - Пьеро, а Арлекин - еще явится.

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Боже мой!


Колокольчик из передней. Слышно, как впускают Андрея Белого, который проходит в гостиную.


И в а н о в. Любовь Дмитриевна, позвольте откланяться. Боюсь, я не вынесу Белого после всего, что услышал.

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Милый Женя, благодарю вас. Не с кем мне отвести душу, кроме вас.


Проводив гостя, Любовь Дмитриевна тихонько скрывается в свою комнату. Входит Блок, вслед за ним Андрей Белый.


Б е л ы й. Здравствуй! Нам надо с тобой говорить.

Б л о к. Да, хорошо. Только давай без танца, если можешь.

Б е л ы й (рассмеявшись). Ты же знаешь, я могу думать и говорить, то есть произносить слова про себя или вслух, только в определенном ритме жеста и телодвижения.

Б л о к. Значит, твое тело - скрипка, на которой ты играешь, озвучивая свои мысли и чувства. Тогда не нужно слов, выступай, как мим.

Б е л ы й. Я очень люблю, когда ты шутишь. И в письмах нередко, помимо твоей воли, я думаю, пробивается юмор.

Б л о к. Я не шучу. И тебе, кажется, совсем не до шуток.

Б е л ы й. Хорошо, я принимаю вызов.


Пантомима, весьма выразительная.


Б л о к (достает из ящика стола письмо Белого). "Ты знаешь мое отношение к Любе: что оно все пронизано несказанным".


Пантомима продолжается.


"Что Люба для меня самая близкая из всех людей, сестра и друг. Что она понимает меня, что я в ней узнаю самого себя, преображенный и цельный". Все так. "Я сам себя узнаю в Любе". Повторение. "Она мне нужна духом для того, чтобы я мог выбраться из тех пропастей, в которых - гибель". Понимаю. "Я всегда борюсь с химерами, но химеры обступили меня. И спасение мое воплотилось в Любу. Она держит в своей воле мою душу. Самую душу, ее смерть или спасение я отдал Любе, и теперь, когда еще не знаю, что она сделает с моей душой, я - бездушен, мучаюсь и тревожусь". Понятно. "Люба нужна мне для путей несказанных, для полетов там, где "все ново". Не совсем понятно. "В "новом" и в "тайне" я ее полюбил. И я всегда верю в возможность несказанных отношений к Любе. Я всегда готов быть ей только братом в пути по небу". На здоровье.


Пантомима продолжается.


"Но я еще и влюблен в Любу. Безумно и совершенно. Но этим чувством я умею управлять..." Счастливец! А вот я не умею.

Б е л ы й (рассмеявшись, останавливается). Саша, я признаю твое право взглянуть на все "слишком просто", налагать veto на мои отношения к Любе.

Б л о к. У меня нет такого права.

Б е л ы й. Только, Саша, тогда начинается драма, которая должна кончиться смертью одного из нас.

Б л о к. Этим драма не кончится, а перерастет в трагедию.

Б е л ы й (рассмеявшись). Да, конечно. Стоя на первой, несказанной точке зрения, я готов каждую минуту сойти на внешнюю точку зрения. Милый брат, знай это: если несказанное мое кажется тебе оскорбительным, мой любимый, единственный брат, я на все готов! Смерти я не боюсь, а ищу.

Б л о к. Не понимаю, на чем ты настаиваешь. Не хочу понимать. Можно сойти с ума.

Б е л ы й. Мы с Любой уезжаем в Италию.

Б л о к. А! Рад за вас. (Выходит из комнаты.)


Входит Любовь Дмитриевна; Белый смотрит на нее широко раскрытыми глазами, в них не то сумасшествие, не то что-то нечеловеческое.


Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Что с вами? И опять эти опрокинутые глаза.

Б е л ы й (пугаясь). Почему опрокинутые? Это я устремляю взор в небеса. Это сон. Ты моя!

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Где Саша?

Б е л ы й. Кажется, ушел.

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Но это я должна была уйти. Что здесь произошло? Уходите. Уезжайте в Москву, как собирались.

Б е л ы й. Да, покончить с делами. И мы уедем в Италию.

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Да, уедем.

Б е л ы й. Ты любишь меня?

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Да, люблю.


Выпроваживает из дома.


Сцена 4

Озерки. У железнодорожной станции, неподалеку озеро. Блок и Евгений Иванов.


Б л о к. Ну, узнаешь пейзаж "Незнакомки"?

И в а н о в. Конечно. (Декламирует, показывая рукой.)


Вдали, над пылью переулочной,

Над скукой загородных дач,

Чуть золотится крендель булочной,

И раздается детский плач.


Б л о к (блаженно подтягиваясь). С трудом могу представить себе, что кончил наконец курс, и, что всего удивительнее, по первому разряду. От этого пребываю, как видишь, в юмористическом настроении и с гордостью ничего не делаю... Нет на свете существа более буржуазного, чем отэкзаменовавшийся молодой человек!.. В деревне буду отдыхать и писать - и мало слышать о "религии и мистике", чему радуюсь.

И в а н о в. Новый возраст.

Б л о к. Да-с, как студент, пусть женатый, я мог жить у матери, в казенной квартире отчима, гвардейского офицера, который сам, как ты знаешь, не меньше нас потрясен событиями последних двух лет. Нет, отныне во всем и со всеми я хочу быть сам по себе.

И в а н о в. Да таков с детских лет, как говорит твоя мама.

Б л о к. Знаешь ли, я все больше склоняюсь к социализму, да, я за общественность, за любовь к ближним - в духе русского гуманизма, а если останусь у матери, обленюсь и все пойдет прахом. Станем жить своим трудом, чего же лучше?

И в а н о в. А Любовь Дмитриевна?

Б л о к. Бугаев смутил ее душу, теперь она лихорадочно ищет ту или иную форму самоутверждения - вне моей жизни. Что ж, рано или поздно это должно было случиться.

И в а н о в. Она проснулась?

Б л о к. Не всякое пробуждение - благо. Увидим.

И в а н о в. "Над озером скрипят уключины..." Однако "Незнакомку" я услышал от тебя впервые еще в апреле. На озере лед не вскрылся, а у тебя "скрипят уключины".

Б л о к (с полуулыбкой). Весна была ранняя, лето проступало уже воочию. Идем.


Входят в ресторанчик и усаживаются за столик у широкого венецианского окна с видом на железную дорогу.


И в а н о в. Все мистика.

Б л о к. Нет, "мистицизм в повседневности", как у Пушкина в "Пиковой даме", в "Медном всаднике", внерелигиозный. Кстати, на последнем экзамене мне задали такой вопрос: "На что делятся стихи?"


По знаку официант приносит две бутылки вина и стаканы.


И в а н о в. Гимназист, я думаю, знает.

Б л о к. Да вот вопрос, зачем профессору понадобилось меня спросить о том, о чем знает гимназист.

И в а н о в. И что ты ответил?

Б л о к (показывая, как замялся). А я знаю? Оказывается, на строфы!

И в а н о в (расхохотавшись, со смущением поднимает стакан с вином). Не много ли вина ты заказал? Мне за тобой не угнаться.

Б л о к. Надо, Женя, ведь я обещал тебе показать, где и как мне явилась Незнакомка.


Пьют вино.


И в а н о в. Терпкое.

Б л о к. Выпить нужно столько, чтобы половицы под ногами начали покачиваться. И тут все преображается.

И в а н о в. Это подкатывает паровик с вагонами.

Б л о к. И тут, смотри, она показывается.

И в а н о в (захмелевший). В самом деле?

Б л о к

И каждый вечер, в час назначенный

(Иль это только снится мне?),

Девичий стан, шелками схваченный,

В туманном движется окне.

И медленно, пройдя меж пьяными,

Всегда без спутников, одна,

Дыша духами и туманами,

Она садится у окна.

И в а н о в. Да? Может быть. Вино терпкое, главное - с лиловатым отливом ночной фиалки, в этом вся тайна.

Б л о к

И веют древними поверьями

Ее упругие шелка,

И шляпа с траурными перьями,

И в кольцах узкая рука.

И странной близостью закованный,

Смотрю за темную вуаль,

И вижу берег очарованный

И очарованную даль.

И в а н о в. Она из того же мира, где цветет ночная фиалка.

Б л о к

Глухие тайны мне поручены,

Мне чье-то солнце вручено,

И все души моей излучины

Пронзило терпкое вино.

И перья страуса склоненные

В моем качаются мозгу,

И очи синие бездонные

Цветут на дальнем берегу.

И в а н о в. Так, ты ее видишь?

Б л о к. Там - нет, но именно в своем отсутствии она уже явлена, как однажды будет явлена наяву.

И в а н о в. А Прекрасная Дама? Она в прошлом?

Б л о к. Это ее образ двоится, из света проступает тень. Здесь неизбежность. Предчувствие новых встреч и озарений.

И в а н о в. Одно предчувствие оказалось столь благотворным, что ты создал несомненный шедевр.

Б л о к

В моей душе лежит сокровище,

И ключ поручен только мне!

Ты право, пьяное чудовище!

Я знаю: истина в вине.


Выходят из ресторанчика и останавливаются у летнего театра, а вдали над озером в самом деле скрипят уключины.


АКТ III

Сцена 1

Театр Комиссаржевской В.Ф. Гримерная. На длинном столе вдоль стены три зеркала с лампами с двух сторон. Входят Веригина В.П. и Волохова Н.Н., высокая, тонкая, с большими черными глазами.


В е р и г и н а

Ты весела, Наталья!

В о л о х о в а

Что за новость?

В е р и г и н а

Ты знаешь ведь, о чем я? Иль о ком?

В о л о х о в а

О юность! Ей все ведомо и ясно.

В е р и г и н а

В уныньи пребывала ты все время,

Как мы собрались у Комиссаржевской

С надеждой на успех ее идей.

Смущенно опуская взор горящий,

Таилась ты, как с тайной раной львица.

В о л о х о в а

Ну, да, как львица... Будь я ею, верно,

Мне лучше б умереть, а я живу;

Пусть в сердце кровь сочится, знаешь,

И в муках есть отрада, как в любви.

В е р и г и н а

Ты это уж толкуешь несерьезно;

В глазах огонь, как молний дальний блеск

Невзгод минувших, иль уж новых бурь,

Влекущих нас все вновь и вновь...

В о л о х о в а

Любовь?

О, нет! Угасла не любовь, а вера

Беспечная, как в юности во счастье,

Что мы принять готовы за любовь,

И первый встречный ловит нас в игре;

Но жизнь однако не игра в театр.

В е р и г и н а

Но ею-то мы все вовлечены

В единый круг земного бытия.

Играй и ты, актриса, до конца

Иль до венца.

В о л о х о в а

Так он женат, ты помнишь?

В е р и г и н а

Не говорю тебе я ничего.

Я рада лишь тому, что обожанье

Прекрасного мужчины и поэта

Тебя живит, как веянье весны.

В о л о х о в а

Ну, так живит он и тебя, мой друг.

В е р и г и н а

В лучах очей твоих, - они, как пламя,

Бросают отблеск счастья всем вокруг, -

И рада я, как юность, беззаботно,

В кружении снежинок, как в цветах,

Предчувствуя все счастье бытия.

В о л о х о в а

Скажи на милость, где всего набралась?

В е р и г и н а

Я думаю, источник - наш поэт,

Столь милый и простой с Прекрасной Дамой

И с нами у себя после спектакля

В квартире светлой, словно в небеса

Отверстой чарами стихов и речи

О Лермонтове иль о том о сем,

Когда серьезное исходит шуткой.

В о л о х о в а

Пожалуй, да. Ночные бденья наши

Имеют прелесть тайны несказанной,

Как юности мечты и сновиденья.

Поэт - как взрослое дитя - весь светел.

Я старше вас, но с вами беззаботней

Я становлюсь и обретаю веру

В себя, в свое на сцене торжество.

В е р и г и н а

Пусть сердце бедное сочится кровью,

Наполовину обновленной, да?

В о л о х о в а

Пусть не трепещет новою любовью,

Покуда рада я моей свободе!

В е р и г и н а

Вот он сейчас взойдет, прямой, высокий...

В о л о х о в а

Как статуя, высокий и прямой,

И молчаливый; он отлит из света,

Как херувим, прозрачный весь и грустный.

В е р и г и н а

Не Дон-Жуан, скорее Командор?

В о л о х о в а

О, нет! Он прост и ясен, как Пьеро.

Жена - прелестница во цвете лет...

В е р и г и н а

И Вечной Женственности воплощенье...

В о л о х о в а

Соперничать мне с нею не с руки.


Стук в дверь, входит Блок, серьезный до грусти, как обычно на людях, почти торжественный, в отлично сшитом сюртуке, и тут же раздается колокольчик, извещающий о начале спектакля.


Б л о к

Хороший вечер. Снег струится мягкий.

После спектакля ждем мы дома вас,

Как повелось.

В е р и г и н а

О, будем! Будем!

Б л о к

Также

Премьеру "Балаганчика" решили

В своем кругу отметить маскарадом.

В е р и г и н а

У Веры Ивановой соберемся.


Блок спускается по винтовой лестнице, наверху останавливается Волохова, глядя вниз.


Б л о к (делая обратное движение). Что вы сказали?

В о л о х о в а. Вам вслед?

Б л о к. Или мне послышалось? Когда вы говорите, точно речка журчит.

В о л о х о в а. Вы шутите?

Б л о к. Как никогда более серьезен. Я только сейчас, в сию минуту, понял, что означали предчувствие, смятение последних месяцев. Я только что увидел это в ваших глазах, только сейчас осознал, что это именно оно и ничто другое заставляет меня приходить в театр.

В о л о х о в а. Что ж это? А я-то думала, Веригина.

Б л о к. Валентина Петровна пленительна, слов нет. Но увидел я вас прежде, чем мы встретились на приемах Веры Федоровны Комиссаржевской.

В о л о х о в а. Вы во мне узнали вашу Незнакомку? Честь велика и все же позвольте усомниться. Вы приходите в театр, поскольку готовится к постановке "Балаганчик".

Б л о к. Внешним образом, да. Так приезжайте!

(Уходит не за кулисы, а к выходу.)


Сцена 2

Квартира Ивановой В.В., разубранная соответственно для костюмированного вечера. Столовая, гостиная с розовыми диванами и камином, со шкурой белого медведя на полу, комната, освещенная разноцветными фонариками.

В столовой чествуют режиссера и автора пьесы "Балаганчик". У камина два актера в масках.


1-й а к т е р (разливая вино по бокалам). Я ко всему был готов, признаться, но чтобы поднялся такой невообразимый шум и свист, такого и представить не мог.

2-й а к т е р. Да, сколько ни играю на сцене, подобный прием публики вижу первый раз.

1-й а к т е р (поднимая бокал). Это, брат мой, успех!

2-й а к т е р (поднимая бокал). Это слава! Не прогорим.


М е й е р х о л ь д

Ей нездоровится; в игре и в жизни

Комиссаржевская горит свечой,

Высоко вознесенной, среди звезд.

1-й а к т е р

(входя в столовую)

Сказала: "Веселитесь, молодежь!"

И в а н о в а

(в желтой маске)

Да, вопреки всему, что происходит

У нас, в России, молодежь права

В исканиях своих и жажде жизни.

Ведь юность даже во время чумы -

Веселый праздник жизни на мгновенье

Перед личиной всемогущей Смерти.

1-й а к т е р

Пусть нам сопутствует отныне

На нашей жизненной пустыне

Скандальный, с барышем, успех,

Со свистом смешанный веселый смех.

М е й е р х о л ь д

Да, редкая удача мне досталась.

Поэт, столь чуждый веяньям эпохи,

Поэму набросал с усмешкой злой,

С ремарками для режиссера будто,

И мне открылся новый путь в искусстве.

Б л о к

Но мне-то этот путь, боюсь, заказан.

Восславим ли чуму, за нею Смерть,

Погрузимся ли в мистику иль Эрос,

Мы вновь у бездны на краю, и нет

Ни счастья, ни отрады, ни спасенья.

Ч у л к о в

Итак, восславим мы любовь,

Пока кипит в нас кровь?

К у з м и н

Да город весь и в экипажах гулких,

И в дальних темных закоулках -

Кто усомнится в том? -

Один большой публичный дом.

Ч у л к о в

Приличья, стыд - все это вздор.

С мистерией объявим мы собор?


Переглянувшись, все смеются, превращая сомнительные декларации в шутку. Все переходят в другие комнаты.


Волохова в длинном со шлейфом светло-коричневом бумажном платье, с диадемой на голове, и Блок, всюду следующий за нею.


Б л о к

Был уговор всем перейти на "ты".

Но в сердце страх, не смею, точно ласки

Мне хочется иль приласкать мне вас

При всех.

В о л о х о в а

Единым словом?

Б л о к

В слове - мир,

Весь мир твоей души и облик вещий,

Суровый и ликующий, как солнце

На небе предзакатном...

В о л о х о в а

(с победоносной улыбкой)

Солнце к вам

Ужель сурово?

Б л о к

Нет, сурова Дева

С улыбкой темной лучезарных глаз,

Вся соткана из вьюги и снежинок.

В о л о х о в а

Снегурочка?

Б л о к

Нет, та из детской сказки.

У Снежной Девы роль иная, верно.

В о л о х о в а

Какая же?

Б л о к

Не знаю; потому-то

Объятый страхом, я люблю ее.

В о л о х о в а

Напрасно. Можно ведь замерзнуть в вьюгу.

Б л о к

О, в грезах о несбывшемся забыться

В снегу глубоком было б славно.


В комнате с разноцветными фонариками. Две дамы.


1-я д а м а

За розовою маской домино

Спешит, нашептывая ей с оглядкой...

2-я д а м а

Ах, не на нас, скорее мужа дамы.

1-я д а м а

А кто же это? Неужели Белый

Инкогнито явился из Москвы,

Влюбленный до безумия поэт,

Отвергнутый как дамой, так и другом,

С последнею надеждой на союз

Мистический, соборный, иль житейский...

2-я д а м а

К примеру, как у Мережковских, да?

1-я д а м а

Боюсь, сыграли с ним дурную шутку,

Затеяв сватовство на треугольник

По образу своих предначертаний

На синтез в рамках Третьего Завета.

2-я д а м а

Оставь! Я будто слышу бубенцы...

1-я д а м а

Ах, это Арлекин из пьесы Блока!

Он, видно, взялся разыграть поэта.

2-я д а м а

Да вот пойми - которого из них,

Иль Белого, иль Блока?

1-я д а м а

Что же будет?

Театр и жизнь соединились здесь.

И то-то волшебством чудесным веет,

С преображеньем женщин в раскрасавиц,

Богинь воздушных из миров иных.


Любовь Дмитриевна в легком розовом платье из лепестков тонкой бумаги и розовой маске усаживается на диване, Чулков в домино рядом с нею.

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а

Вы ныне что-то очень смелы, сударь.

Ч у л к о в

Был уговор всем перейти на "ты".

Ведь бал бумажных дам, то есть картонных,

Задуман для игры с сердечным пылом...

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а

Во что?

Ч у л к о в

Во что?! Смелее, Коломбина!

Не слышишь бубенцов? Я - Арлекин!

Умчу тебя я в розовые дали...

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а

Ну, если Коломбина я, то, значит,

Я бедного Пьеро невеста, да?

Его я не оставлю никогда.

Ч у л к о в

А этого не нужно, в том вся штука!

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а

Надеюсь, сударь, это шутка.

Ч у л к о в

Да,

Веселый розыгрыш самой природы,

И дети мы ее, послушны ей.

Ага! В глазах-то смех. О чаровница!

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а

Ты хочешь шуткой залечить мне раны,

Я понимаю, о, благодарю.

(Опуская глаза, гладит рукой край оборки.)

Ч у л к о в

И ревность, и сочувствие недаром

В нас возбуждают страсти до отваги.


Входят в комнату Веригина, одетая в красные лепестки мятой бумаги, в красной маске, Волохова в лиловой маске и Блок весь в черном и черной маске. Веригина с удивлением, почти с испугом смотрит на Любовь Дмитриевну, та, выпрямившись, замирает на мгновенье. Волохова опускается в кресло недалеко от дивана, рядом с нею остается Блок. Любовь Дмитриевна встает, снимая со своей шеи бусы, и надевает их на лиловую маску. Веригина переглядывается с Блоком.


Б л о к

(с улыбкой)

Валентина! Звезда, мечтанье!

Как поют твои соловьи.


По комнатам проносится хоровод масок; все так или иначе присоединяются к нему.


В е р и г и н а

(Блоку)

Вы предводитель масок. Хоровод

Ведите.

Б л о к

Хорошо. За мною, маски!

1-й а к т е р

В сердце - легкие тревоги,

В небе - звездные дороги,

Среброснежные чертоги.

2-й а к т е р

Сны метели светлозмейной,

Песни вьюги легковейной,

Очи девы чародейной.

В о л о х о в а

Взор мой - факел, к высям кинут,

Словно в небо опрокинут

Кубок темного вина!

Тонкий стан мой шелком схвачен,

Темный жребий вам назначен,

Люди! Я стройна!

Я - звезда мечтаний нежных,

И в венце метелей снежных

Я плыву, скользя...

В серебре метелей кроясь,

Ты горишь, мой узкий пояс -

Млечная стезя!


Хоровод масок словно бы выбегает на улицу в сугробах под звездным небом.

Ч у л к о в

Над бескрайними снегами

Возлетим!

За туманными морями

Догорим!

К у з м и н

Птица вьюги

Темнокрылой

Дай мне два крыла!

Чтоб с тобою, сердцу милой,

В серебристом лунном круге

Вся душа изнемогла!

М е й е р х о л ь д

Мы ли - пляшущие тени?

Или мы бросаем тень?

Снов, обманов и видений

Догоревший полон день.

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а

Не пойму я, что нас манит,

Не поймешь ты, что со мной,

Чей под маской взор туманит

Сумрак вьюги снеговой?

Ч у л к о в

И твоя ли неизбежность

Совлекла меня с пути?

И моя ли страсть и нежность

Хочет вьюгой изойти?

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а

Тайно сердце просит гибели.

Сердце легкое, скользи...

Вот меня из жизни вывели

Снежным серебром стези...

Б л о к

Нет исхода из вьюг,

И погибнуть мне весело.

Завела в очарованный круг,

Серебром своих вьюг занавесила...

В о л о х о в а

В снежной маске, рыцарь милый,

В снежной маске ты гори!

Я ль не пела, не любила,

Поцелуев не дарила

От зари и до зари?

Я была верна три ночи,

Завивалась и звала,

Я дала глядеть мне в очи,

Крылья легкие дала...

Так гори, и яр и светел,

Я же - легкою рукой

Размету твой легкий пепел

По равнине снеговой.


В снежных вихрях маски взвиваются ввысь.


Сцена 3

Квартира Блока на Лахтинской. Три небольшие комнаты; в кабинете поэта та же старинная мебель. В одной из комнат Любовь Дмитриевна.


Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а

(в раздумьях невольно декламируя)

Пречистой Деве изменил поэт.

Свободны мы, как птицы! Это правда?

Когда же узаконена свобода,

Разлука - неизбежность, дело в сроках

И случае; а ложная основа

Брак разрушает изнутри до них.

(глядясь в зеркало)

Нет брака, есть сожительство на время,

И нет семьи, содружество на счастье

Влюбленных, без надежды, что она

Пребудет с ними вечно, даже в смерти.

О, юность, обреченная на старость

До времени! Иль это декаденство?

О, счастье, обреченное на смерть!

Нет ничего святого на земле?

Да, кроме моего желанья быть

Свободным и влюбленным, словно ветер,

Ликующий, ласкающий и жгучий.

(с видом воспоминания)

Любовь и верность я хранила долго,

Пока поэт, призваньем увлеченный,

Как Данте иль Петрарка пел любовь,

Весь уносясь в заоблачные дали.

Была я с ним, ждала его признаний,

А он немел, боясь и "да", и "нет".

Чего же он боялся, гордый, смелый,

Готовый пулей жизнь свою прервать?

(с решимостью)

Боюсь, сейчас мы подошли к барьеру.

Он жаждал высшей жизни и любви,

Внушив и мне свои заветы счастья,

Какие невозможны на земле.

Нас высшее соединило вместе.

Высоко вознесясь, упали вниз,

Поверженные, как Икар, без крыльев,

В объятиях друг друга, как сироты.

Таков удел, и ропот тут напрасен.


В дверь заглядывает Александра Андреевна.


А л е к с а н д р а А н д р е е в н а

Какие речи! Из какой же пьесы?

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а

Из пьесы нашей жизни, что отныне

Начну и я разыгрывать вовсю -

На сцене, как удастся, в жизни тоже.

А л е к с а н д р а А н д р е е в н а

Все это было бы прекрасно, детка.

Но здесь не очень верят в твой талант.

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а

Легко не верить, если уж не любишь.

Что делать мне, когда меня оставят?

Когда не на панель, пойду на сцену.

А л е к с а н д р а А н д р е е в н а

Ах, мыслей сумасбродных о разводе

Уж нет в помине; все в стихи ушло

И закружилось в вьюгах и метели,

Где жизни нет, и Смерть смеется в маске.

Тебя он не оставит никогда,

Как песнь свою о юности и славе,

И о любви, какой ведь не бывало,

Вне мистики и лирики, пожалуй;

Здесь правда вся его души и жизни,

Которой изменить не в силах он.

Да знаешь ты его; как бедный рыцарь,

У Пушкина, он верен до конца.

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а

Тем хуже для меня. Пречистой Деве

Пришлось с небес спуститься, и соблазны

Влекут ее, как плод запретный, - что?

Что делать мне, когда наш брак условен?

А л е к с а н д р а А н д р е е в н а

(пугаясь)

Условен? Как!

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а

Он в силе, если хочет

Любви и ласки, если он влюблен

Как бы впервые или вновь и вновь,

Но самая любовь ко мне, большая,

Не требует ни ласки, ни страстей;

Она тиха, как море или небо

Полуденное или на заре.

Я понимаю, лучше не бывает,

Но я ведь молода, и я хочу,

Хочу земной любви, хочу я страсти -

От неги до бесчисленных лобзаний,

Не Музой, а вакханкой веселиться

До устали, потери сил - и смерти.

(увлекаясь декламацией)

Невестой неземной, девчонкой глупой

Я долго пропадала, годы, годы,

Любви ждала, ждала в вознагражденье

И будет жизнь моя мне в наслажденье,

Как молодость велит, в сплетенье тел...

Но нет, любовь - духовное начало

И чувственная страсть ее лишь губит;

Она конечна, мол, не длится вечно...

(вскидывая вверх руки)

Вся страсть любви высокой в вышине

Заоблачной, наверное, осталась,

И мало что досталось мне, жене,

Вступающей, как видно, по земле.

А л е к с а н д р а А н д р е е в н а

Спокойна, весела ты, как всегда?

Ни ревности, ни слез.... Я в восхищеньи!

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а

Когда б не Боря, - он разрушил веру

В единственность моей любви и доли,

Расшатанную ранее любимым, -

Я б ныне убивалась и боролась,

Как верная жена за счастье наше,

Неповторимое в подлунном мире,

Но тем обратного скорей добилась.

А л е к с а н д р а А н д р е е в н а

(робко)

Он говорит: "Влюбленность не любовь,

Люблю я Любу".

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а

Да, я знаю кредо

Любовное его, и я влюбляться

Могу направо и налево, коли

Меня приспичит; все к тому идет.

А л е к с а н д р а А н д р е е в н а

Влюбленность для поэта - в мирозданье,

В природу или женщин - дар судьбы.

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а

Вот я не смею ревновать и плакать.

Я лишь прошу: "Уедем за границу".

Ну, если о разводе нет вопроса,

Чего же ждать? Когда он встанет снова?

А л е к с а н д р а А н д р е е в н а

О, ты права и совершенно, Люба!

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а

А что же он? "С тобой не интересно".

(глядя в зеркало)

Ну, дожила! Уж поседела вся?

Какая рожа! Подурнела точно.

Но тосковать - по Саше знаем мы -

Полезно: музы, ошибаясь дверью,

Из сострадания ко мне заходят.

И я, поверите, пишу стихи.

А л е к с а н д р а А н д р е е в н а

Прекрасно, милая! Прочти-ка, а?

Он повторял: "Зачем в наш стройный круг

Ты ворвалась, комета?" Стих как твой.

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а

(трагическим голосом)

Зачем ты вызвал меня

Из тьмы безвестности -

И бросил?

Зачем вознес меня

К вершинам вечности -

И бросил?

Зачем венчал меня

Короной звездной -

И бросил?

Зачем сковал судьбу

Кольцом железным -

И бросил?

Пусть так. Люблю тебя,

Люблю навек, хоть ты

И бросил.

А л е к с а н д р а А н д р е е в н а

Прекрасно! Только лишнее то слово,

Что повторяешь много раз без рифмы.

Ну, замысел такой, я понимаю.

И все ж не бросил; значит, здесь неправда.

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а

О, как в правдивости своей жестоки,

Что мать, что сын!

А л е к с а н д р а А н д р е е в н а

Пожалуй, мне пора.

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а

Не бойтесь вы за нас. Мы сильные,

Я телом, Саша духом и призваньем,

Нам все на пользу, даже бури века.


Александру Андреевну провожают Любовь Дмитриевна и Блок; и тут же входят Веригина и Волохова.


В е р и г и н а (Блоку). Теперь я знаю, на кого вы похожи.

Б л о к (пугаясь). На кого же, Валентина Петровна?

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Ну, начинается.

В е р и г и н а. На германских поэтов - собирательное из Гете и Шиллера.

Б л о к (с задорной улыбкой). К зеркалу! К зеркалу! Необходимо разобраться.


Любовь Дмитриевна и Волохова, посмеявшись, уединяются в одной из комнат.


Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а

(с пафосом)

Послушайте, Наталья, я хочу,

Конечно, не из ревности, которой

Мне ведать не положено, как все,

Что отдает мещанством и юродством,

Узнать от вас самой о ваших планах.

В о л о х о в а

На амплуа трагической актрисы

Готовитесь, я вижу. Браво, браво.

Нет, не в насмешку это говорю.

На сцену тянет - в пробах нет греха;

Актрисы мы и в жизни понарошку

Или всерьез.

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а

Нам надо объясниться,

Чтоб сохранить и дружбу, и любовь

В их чистоте, пока все это в радость,

Игра веселая.

В о л о х о в а

Как пир во время

Чумы, сказал поэт, угрюм и пылок,

По-детски чистый предводитель масок.

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а

Игре конец приходит, как и вьюге.

Но долг - он неизменно остается.

Здесь ноша есть и для жены поэта;

Нести ее, взвалив себе на плечи,

Любить - не требуя любви и ласки,

Заботой окружить свободной, легкой,

Столь неприметной, как тепло, уют.

Удел поэта, как героя, - подвиг,

Свершения его в стремленьях высших...

Опорой быть ему в его дерзаньях,

Опорой неприметной, как земля

И небо в зорях, можете вы стать?


Волохова покачивает головой с удивлением.


В супружестве и трудном , и чудесном

Воспитана уж так я, как хотите,

Свобода, равенство - мне все дано.

В о л о х о в а

Ну, впрямь социализм.

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а

Времен величье,

Знамение - все он провидит в нем.

В о л о х о в а

Да, самоценность личности и воли,

Я понимаю, - в этом весь поэт,

В чистейшем виде русский гуманизм,

Что с молоком он матери впитал,

Как говорит, но верен не идее -

Всегда и всюду жизни, словно чуду.

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а

Да, кредо здесь его, сказать бы можно,

Когда б теории он не любил.

Вы любите его? Или влюбленность

Вам кружит голову, да, как вино?

В о л о х о в а

Я сознаю вполне его значенье,

Но как поклонница его, которой

Вниманье лестное он уделил,

Влюбленный не в меня, боюсь, а в образ,

Пригрезившийся ему в далеких весях,

То Снежной Девой (Разве то не Смерть?),

То русской женщиной-полуцыганкой,

Влекущей тайнами самой Руси.

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а

Он вас находит русской совершенно

И складом речи, статью и умом,

И Русь за вами проступает зримо,

И жаждет он признанья у нее,

Склоняя голову у ваших ног.

В о л о х о в а

С ним я теряю самое себя,

Что мне и вовсе ни к чему, но хуже:

И он прозрачен, словно херувим,

Весь светел в нимбе пепельных волос,

Нездешним кажется, не осязаем.

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а

Каков он есть, вы примете его?

В о л о х о в а

Нет, я актриса, вряд ли выйду замуж;

Вне быта, вне житейской суеты

Мы, как весталки, служим Аполлону.

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а

Он любит вас и, значит, жаждет чуда;

Готов поверить в новую любовь,

А с нею воцарится в мире новь.

В о л о х о в а

Нет, нет, все это свыше сил моих.

Я рада встрече - редкая удача!

Нечаянная радость, как весна,

Не может длиться долго, к сожаленью.

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а

Как молодость, и красота увянет.

Будь Ангелом-хранителем его.

В о л о х о в а

О, боги! Ты не рада? Иль не веришь?

Соперницей твоей я не была

И уж не буду, это вижу, ясно.


Слышны беготня и крики Блока и Веригиной.


Пусть длится радость - тешится дитя,

А мы, как няни, спорим не шутя.

(Уходит.)

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а

Теперь я знаю, что мне предпринять.

Я - Коломбина. Гей, где Арлекин?


Разносится звон колокольчика; Любовь Дмитриевна выходит открыть дверь; в дверях Чулков.


Ты легок на помине. Увези

(хватаясь за шубку)

Сейчас туда, туда, на острова!

(Уходит из дома.)


Сцена 4

Квартира полковника Кублицкого. Блок в той комнате, где был его кабинет. Входит Евгений Иванов.


Б л о к (вскакивая навстречу). Здравствуй, Женя! Как я рад! Располагайся, посмотри журналы. Я сейчас. (Возвращается к столу и пишет).

И в а н о в. Я снова вижу тебя у матери.

Б л о к. Мы съехали с Лахтинской. Нет, не разъезжаемся, хотя, кажется, удобный случай. Люба в Шахматове, и мама, ты знаешь. Осенью поищем другую. Я обложился книгами и журналами - появилась возможность подзаработать критикой, да и высказаться хочу, не все же молчать, вводя в заблуждение друзей.

И в а н о в (листая журналы). Каковые дружно выступили как недруги.

Б л о к. Свои люди - сочтемся.

И в а н о в. Ах, прости!

Б л о к. Нет, нет, милый Женя, ты можешь говорить. Я занят перепиской начисто, все здесь уже сложилось.

И в а н о в. А статья Белого о твоем сборнике "Нечаянная радость" - это, что, объявление войны?

Б л о к. Для него - это критика и жестокая, а для меня уже нечто пережитое мною самим.

И в а н о в. "Стихи о Прекрасной Даме" вобрали, утверждает Белый, раздумья Платона, Шеллинга и Владимира Соловьева, гимны Данте, Петрарки, Гете, Лермонтова, Фета... Ого! "Вдруг он все оборвал": в "Балаганчике" и в "Нечаянной Радости" - "горькое издевательство над своим прошлым".

Б л о к. Над великими именами? Нет.

И в а н о в. "Блок оказался мнимым мистиком, мнимым теургом, мнимым провозвестником будущего".

Б л о к. Адепты и пророки ошиблись, я виноват.

И в а н о в. Между тем, видите ли, как поэт, как художник он вырос, окреп, расцвел; "становится - какие слова! - народным поэтом"; "тончайший демонизм" жизненных впечатлений удивительным образом сочетается в новой книге "с простой грустью бедной русской природы".

Б л о к. Все пыжится, а соврать не может.

И в а н о в. "Нам становится страшно за автора. Да ведь это же не Нечаянная Радость, а Отчаянное Горе".

Б л о к. А я сказал Веригиной: "Нечаянная Гадость". Тоже неплохо. Или: "Отчаянная Гадость"!

И в а н о в. Это русское Горе-Горькое сгубило многих витязей. Следуют имена Гоголя, Достоевского, Некрасова, даже Льва Толстого, Успенского, сошедшего с ума. Как устоять Блоку? Когда у него нет веры, даже его "полевой Христос" - оборотень, вовсе не Христос, а леший.

Б л о к. В самом деле, как?

И в а н о в. За всем этим однако Белый увидел обнаженную душу поэта. "Мы с тревогой ожидаем от нее не только совершенной словесности, но и совершенных путей жизни".

Б л о к. В одном он ошибается. Издевательство искони чуждо мне, и это я знаю так же твердо, как то, что сознательно иду по своему пути, мне предназначенному, и должен идти по нему неуклонно. Я убежден, что и у лирика, подверженного случайностям, может и должно быть сознание ответственности и серьезности, - это сознание есть и у меня. Я поблагодарил Борю и совершенно искренне за критику, также и Брюсова.

И в а н о в. О, Брюсов сказал проще и лучше Белого. Блок - "поэт дня, а не ночи, поэт красок, а не оттенков, полных звуков, а не криков и не молчания. Он только там глубок и истинно прекрасен, где стремится быть простым и ясным. Он только там силен, где перед ним зрительные, внешние образы... Перед нами создается новая вселенная, и мы верим, что увидим ее полную и богатую жизнь ярко озаренной..."

Б л о к. Новая вселенная? Однако брань продолжается.

И в а н о в. Это Чулков подливает масла в огонь, ставя тебя с Вячеславом Ивановым во главе якобы нового течения, идеи которого формулирует то как "соборный индивидуализм", то как "мистический анархизм".

Б л о к. "Мистический анархизм"! А есть еще - телячий восторг. Ничего не произошло, а теленок безумствует. (Выходит из-за сто-ла.) А ведь есть вещи поважнее. Вторую Думу распустили.

И в а н о в. Все вернулось в круги своя?

Б л о к. Теперь уж торжество реакции полное.

И в а н о в. Все, как водится, - аресты, высылки, казни.

Б л о к. Знаешь, я готов обратиться... к царю? К нему уже обращались. К рабочему.

Эй, встань и загорись, и жги!

Эй, подними свой верный молот,

Чтоб молнией живой расколот

Был мрак, где не видать ни зги!..

Как зерна, злую землю рой

И к солнцу поднимись. И ведай:

За их случайною победой

Роится сумрак гробовой.

И в а н о в. Милый Саша, ты уже ввязался в полемику с символистами, коих ты лучший представитель. Теперь куда замахнулся? Пророки плохо кончают, о чем напоминает тебе и Андрей Белый.

Б л о к. Ох, еще не то у меня здесь!

И в а н о в. Я верю. Но ты же лирик, тончайший. Почему ты здесь в одиночестве? Тебе лучше быть влюбленным.

Б л о к. Я и влюблен, и люблю. Кроме тех, у меня есть третья - Россия. От нее мне никуда не уйти. Я слышу "Песню Судьбы".

АКТ IV

Сцена 1

Квартира Блока на Галерной. Четыре комнаты, вытянутые вдоль коридора, в конце которой кабинет поэта с той же старинной мебелью, что и на Лахтинской. В небольшой гостиной Любовь Дмитриевна и Волохова усаживаются на диване; Блок, легкий, стремительный, то куда-то исчезает, то почтительно останавливается у двери.


Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Саша, что ты забегал, как Андрей Белый?

Б л о к. Разве? Впрочем, с кем поведешься, от того и наберешься. (Уходит.)

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. После всех баталий в письмах и публично, вплоть до вызова на дуэль, теперь уже со стороны Саши, они съехались в Киеве, приглашенные туда на литературные вечера. Ну и разъехались бы - до новых баталий, нет, Саша, добрая душа, зовет Борю с собой в Петербург, поселяет в "Англетере", в двух шагах от нас. Зачем?

Б л о к (появляясь в дверях). Ночью в гостинице в Киеве Боря заболел. Я сидел у него, мы боялись холеры. Утром пришел врач и никакой холеры не обнаружил. Просто человеку плохо и одиноко. Я и предложил: "Едем вместе в Петербург". - "А как же Люба?" - с испугом спрашивает. "Все глупости. Едем!" (Уходит.)

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Он его пожалел! А меня?

В о л о х о в а. Что же он, Бугаев, не остыл все еще - по отношению к вам?

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Ах, Наталья Николаевна! Каков он был, таким и остался - по отношению к Блоку, ко мне. Насколько увлекался нами, любил нас, настолько теперь кипит враждой. А моя историйка с Чулковым, - теперь она всем известна, благодаря его стихотворению "Месяц на ущербе", - лишь подлила масла в огонь, я хочу сказать, в кадильницу Андрея Белого, и, боюсь, он-то с меня спросит, а не муж, который лишь брезгливо поморщился и отвернулся. Правда, смерть отца и грандиозные похороны заслонили все.

В о л о х о в а. Однако это все-таки удивительно.

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Это был прекрасный повод для развода, не правда ли? А мы даже не разъехались. Нет, это независимо от вашей истории.

В о л о х о в а. Моей истории?

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Здесь две, даже три линии, которые, похоже, совсем нигде не пересекаются. Горько было бы мне потерять его, но мысль о независимости мне ныне дороже всего.

В о л о х о в а. Да, я понимаю вас.

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. И все же последнее решение, чего бы я ни выкинула, конечно, за ним. Весной я одна уехала в Шахматово - с тайной мыслью очиститься. В кустах, как вечер, пела зорянка. Стояла на балконе, и так близки, так живы были наши поцелуи в такие вечера, а потом, когда мы затихали в моей комнате, зорянка продолжала свою милую, одну и ту же, без конца песню, так громко, под окном. У меня дыхание захватило, когда все это ожило...

В о л о х о в а. Прекрасно! Как я ни дорожу поклонением поэта, я скажу от чистого сердца: "Дай Бог, чтобы эта линия никогда не прерывалась в вашей жизни!"

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Да, и он (находит письмо) писал мне: "Ты важна мне и необходима необычайно; точно так же Н.Н. - конечно, совершенно по-другому. В вас обеих - роковое для меня. Если тебе это больно - ничего, так надо. Свою руководимость и незапятнанность, несмотря ни на что, я знаю, знаю свою ответственность и веселый долг. Хорошо, что вы обе так относитесь друг к другу теперь, как относитесь... и не преуменьшай этого ни для себя, ни для меня. Помни, что ты для меня необходима, я твердо это знаю".

В о л о х о в а (наклоняясь к письму). Письмо написано не по-русски?

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. А что?

В о л о х о в а. Звучит местами, как плохой перевод. Что это значит: "Свою руководимость... веселый долг"?

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Все свыше идет для него, и даже мы, какие есть, как бы ниспосланны свыше, и он верен нам, помня об ответственности перед тем, что выше нас.

В о л о х о в а. Хорошо. А "веселый долг"?

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Это вполне может быть и любовь. В ней для него заключен несомненно и долг. Но вообще это его призвание.

В о л о х о в а. Веселый долг?

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Долг - это что-то тяжелое, трудное, да? Но это может быть и нечто освободительное. Творчество - это его долг. А творить, если к тому расположен, подвигнут, весело, пусть даже здесь и мука, и спад неминуемый сил, до смерти.

В о л о х о в а (поднимаясь). Да, понимаю. Это, как у Пушкина: "Есть упоение в бою..."


Разносится колокольчик; в дверях показываются Андрей Белый и Блок.

В о л о х о в а

Ну, мне пора!


Блок следует за гостьей к выходу; Белый и Любовь Дмитриевна останавливаются в дверях.


Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а

Вы закружились было

Вокруг актрисы; но она едва

На вас взглянула...

Б е л ы й

Даже свысока;

Высокая и тонкая, как стебель

Из трав прибрежных иль болотных топей,

Шуршащих на ветру, с отливом темным...

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а

То шелковою юбкой прошуршала.

Б е л ы й

В глазах крылатых, как сказал поэт,

Не Нику торжествующую вижу,

А темень облаков, - то крылья ночи, -

И он ее боится, как полета

Над бездной...

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а

То-то и влечет его?

Да нет, она скорее вас пугает,

А он бесстрашен, в том-то все и дело.

Б е л ы й

Черноволосая и вся-то в черном,

И черноглазая, - да это символ!

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а

Какой?

Б е л ы й

"И в кольцах узкая рука".

Да это же его же Незнакомка,

Что вызвал к жизни как поэт-теург,

Хотя не хочет быть он таковым.

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а

Не хочет? Нет, здесь тайна, и ее

Хранит он свято от непосвященных.

Ведь и меня он прежде сотворил

Из света зорь и в жизни воплотил,

Священнодействуя, как маг, в деревне

И в городе четыре целых года.

Б е л ы й

И что теперь? Что если он уйдет?

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а

Ушел он и давно, всегда в пути.

Но ей неведомо, куда идти.

И высоты она поверх подмостков

Боится или просто знать не хочет.

Скорее я уйду.

Б е л ы й

Как! Вы? Куда же?

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а

Я поступлю на сцену. Мейерхольд

Готов зачислить в труппу для гастролей

По югу, по Кавказу.

Б е л ы й

С нею в труппе?

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а

Конечно. Вот и Саша говорит,

Последует за нами.

Б е л ы й

В самом деле?

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а

Я думаю, он шутит. Вряд ли. Нет.

Тем более меня на сцене видеть

Ему бы не хотелось. Но за нею

Он мог бы и последовать, но тут

Нашла коса на камень. Даже искры

Летят - о том меж ними спор идет.

Пожалуй, первая размолвка.


Блок и Наталья Николаевна разыгрывают весьма выразительную пантомиму. У нее повелительные движения и жесты, он почтителен и почти неподвижен.

Б е л ы й

Рады?

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а

Чему? Мне ныне дорога на свете

Одна лишь вещь - свобода!

(Уходит к себе, Белый за нею.)

Б е л ы й

Боже мой!

Что с вами приключилось? Я боялся

Одной лишь встречи с вами, молчаливой

И величавой в красоте своей,

Все снившейся мне в Мюнхене, Париже...

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а

И вы о снах своих рассказывали

Всему Парижу с Эйфелевой башни?

Б е л ы й

Я думал все о вас и рад был встрече

Хоть с кем-то, кто вас знал иль слышал лишь,

И, радуясь, как весточке от вас,

О ком я мог, о чем заговорить,

Как не о вас, касаясь раны в сердце.

Пускай и больно, боль - моя любовь,

Отвергнутая вами вероломно.

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а

А броситься на землю не тянуло?

Б е л ы й

Смеетесь вы! Как это не похоже

На ту, чья женственность объята негой

И тишиною лучезарных зорь...

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а

С любовью несказанной в мир сходящей?

О, песню эту знаю наизусть!

Не я ль предстала в ней Прекрасной Дамой,

В сон погруженной в замке, как в тюрьме?

Придумайте хоть что-нибудь свое,

Друг рыцаря, точнее, паж нескромный!

Б е л ы й

Обманут и отвергнут - крестный путь

Не страшен для влюбленного, но как же

Сыграли вы такую злую шутку

Над ним и над собою с Арлекином?

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а

Да в хороводе это все легко.

Б е л ы й

Все это он творит, поэт-теург,

В союзе с чертенятами из топей.

О, посмеяться невозможно злей!

Любви не надо, нам разврат милей.

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а

То посмеялся предводитель масок,

О, не над вами, надо мной скорей.

Как бросилась я в омут, содрогнулась

Россия вся - скончался мой отец.

А я все хохотала с Арлекином...

Б е л ы й

О, боги! В самом деле Коломбина!

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а

Зачем же было брать вам роль Пьеро?

Б е л ы й

(заговариваясь и убегая)

Теперь я знаю, кто вы. Кукла! Кукла!


Любовь Дмитриевна смеется до слез.


Сцена 2

Там же. Входит Блок, одетый по-зимнему, с саквояжем. Раздевшись, проходит в кабинет, находит письма, но, не вскрывая их, задумывается; сцена погружается в лиловый сумрак, в котором проступает гостиничный номер: на диване полулежит Наталья Николаевна Волохова, Блок то подсаживается к ней, то ходит вокруг.


В о л о х о в а

Ах, как бы знала я, что любишь ты

Не Деву Снежную, в которой смерть,

И не Фаину, новый образ Девы,

А лишь меня одну, какая есть,

Без тайн сомнительных или могучих,

Я, может быть, отозвалась давно

На зов, как глас трубы, к любви и браку.

Б л о к

Лишиться дара мне? О, ради счастья

На все готов!

В о л о х о в а

Позвольте не поверить.

Да, если вас люблю, то как поэта,

Мужчин без дара на земле не счесть.

Но замуж выходить за соловья

Особенно в наш век, когда от брака

Почти что не осталось ничего,

По меньшей мере, глупо; согласитесь,

Ну, вспомнив о жене; в ее ли роли

Мне будет лучше?

Б л о к

Спорить не о чем!

В делах любовных разум не советчик.

В о л о х о в а

Не о любви мы говорим, о браке.

В любви я уступаю - против воли, -

Поддавшись чарам песен и метели.

Вам мало этого? Чего ж хотите?

Б л о к

Быть всюду с вами. Следовать за вами

В путях земных и далях необъятных,

Где в тайне почивает Русь, и мгла

Клубится, заволакивая небо...

В о л о х о в а

Я не колдунья, тайн я не открою.

Б л о к

Открою я - чрез образ твой летучий,

Приснившийся недаром мне еще

До нашей встречи...

В о л о х о в а

В "Незнакомке", да?

Б л о к

Нет, раньше, в юности, в моих прогулках

В Шахматове по весям и полям,

И образ твой двоился, как и ныне:

И прелесть одичалая, и разум -

Как бездна звездной ночи, и рассвет.

В о л о х о в а

Я понимаю. В грезах ваших этих

Брюнетка обернулась вдруг блондинкой,

Явившись наяву.

Б л о к

Нет, мир велик

И полон образов, влекущих сердце

То в юности, то в зрелые года,

То к свету дня, то к безднам звездной ночи,

Что так сродни полету в вышине

С дыханием веселым перед смертью.

А, хочешь, улетим мы вместе ввысь?

В о л о х о в а

(приподнимаясь)

Мелькнула мысль ужасная, о, Боже,

В глазах твоих и облике твоем...

И весь он помертвел на миг какой-то...

Не знала я, ты можешь быть и страшным.

Б л о к

Прости! Измучил я тебя, до смерти

Устал я, что спасло, пожалуй, нас.


Лиловый сумрак исчезает, и Блок обнаруживает себя сидящим за письменным столом.


Б л о к. Я мог ее убить? Что за безумные мысли на гребне любви, на ее отлете, как волна сходит на нет? Не было любви, была влюбленность.


Солнечный свет ударяет в окно; Блок выходит из-за стола.


Б л о к

Я помню длительные муки:

Ночь догорала за окном.

Ее заломленные руки

Чуть брезжили в луче дневном.

Вся жизнь, ненужно изжитая,

Пытала, унижала, жгла;

А там, как призрак, возрастая,

День обозначил купола;

И под окошком участились

Прохожих быстрые шаги;

И в серых лужах расходились

Под каплями дождя - круги;

И утро длилось, длилось, длилось...

И праздный тяготил вопрос;

И ничего не разрешилось

Весенним ливнем бурных слез.


Сцена 3

Там же. Блок один, то сидит за столом у себя в кабинете и пишет, то ходит по комнатам с книгой в руках, а где-то рядом постоянно проступает Любовь Дмитриевна, то прислушиваясь к нему, то проговаривая отдельные фразы из ее писем.


Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. О, как я люблю театр! Я совсем, совсем в родной стихии!

Б л о к. Надеюсь, надеюсь. Хорошо, что в труппе Мейерхольда все тебя знают, и ты почти всех и даже дружна...

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Играю не так, как надо; боюсь, то, что делаю, - не искусство. Но все же меня наши все принимают очень всерьез как актрису.

Б л о к. Милый Всеволод Эмильевич! Узнаю его речи.

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. У меня есть фантазия, есть темперамент, но нет мастерства, из которого рождается художественный образ актера. Скульптор без мрамора.

Б л о к. Без резца?

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Затеяла легкий флирт.

Б л о к. А?

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Есть в возможности и влюбленность.

Б л о к. Ну, конечно!

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Не хочется писать мои похождения - может быть, сейчас уже все кончено, может быть, и еще хуже будет - не знаю. Много хорошего в этой безалаберности все-таки.

Б л о к. Вряд ли.

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Хорошо, море близко, и о тебе, о тебе поется здесь, чистом, нежном, ненаглядном. Хочется окружить тебя нежностью, заботиться о тебе, жить с тобой в Шахматове.

Б л о к. Ну, начинается.

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Безумная я, измученная душа, но люблю тебя, бог знает, что делала, но люблю, люблю, люблю и рвусь к тебе.

Б л о к. Да, надо бы вернуться, пока не поздно.

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Может быть, тебе будет больно. Но и мне было больно, ох, как больно, пока ты искал. Дай мне быть уверенной в тебе, в твоем ожидании, как ты был уверен во мне.

Б л о к. Я думаю о тебе каждый день. В твоих письмах ты точно что-то скрываешь. Но мне можно писать все, что хочешь. И даже должно.

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Я не считаю больше себя даже вправе быть с тобой связанной во внешнем, я очень компрометирую себя. Как только будет можно, буду называться в афишах Менделеевой. Сейчас не вижу, и вообще издали говорить об этом нелепо, но жить нам вместе, кажется, невозможно; такая, какая я теперь, я не совместима ни с тобой, ни с какой бы то ни было уравновешенной жизнью, а вернуться к подчинению, сломиться опять, думаю, было бы падением, отступлением, и не дай этого бог. Ты понял, конечно, что главное тут влюбленность, страсть, свободно их принимаю. Определенней сказать не хочу, нелепо.

Б л о к. Да уж. Всего хуже - не знать. Что бы я ни узнал, мне будет вдвое легче. (Хватает первое, что попалось под руку, и бросает в дверь.)


Любовь Дмитриевна исчезает, Блок один. И тут звонок, входит Любовь Дмитриевна. Блок бросается к ней, она плачет.


Б л о к. Вернулась!

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Здравствуй! Я не надолго. Гастроли на юге продлятся до осени. Я уже не могла, не объяснившись с тобой, ни играть, ни дышать.

Б л о к. Кто он?

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Тебе не нужно его знать. Пусть это будет паж Дагоберт, как я называю его.

Б л о к. В самом деле в нем есть что-то пажеское (он молод, юн?) и средневековое (честь, верность)?

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Нет, нет. Он молод, да, южанин с украинским акцентом, с повадками хищника.

Б л о к. Понятно. А ведь Боря Бугаев сошел бы за пажа Дагоберта.

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. У рыцаря с его прекрасной дамой паж... Да, и на такую роль он напрашивался отчаянно.

Б л о к. Бедный Боря!

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Бедная-то я.

Б л о к. Он бросил?

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Нет, я порвала - глупо, истерично, беспричинно.

Б л о к. Беспричинно? И он принял?

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а (заливаясь слезами). Не смотри.

Б л о к. Прости. Здесь твой дом, моя милая. Осень проведем вместе в Шахматове. А там - жизнь подскажет.

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Ты хочешь испить из чаши моего горя?

Б л о к. Кто повенчан на счастье, тот повенчан и на горе.


Сцена 4

Шахматово. На террасе Александра Андреевна и Мария Андреевна.


М а р и я А н д р е е в н а

(откладывая книгу)

Мне эта вещь не очень по душе.

А л е к с а н д р а А н д р е е в н а

Взялась переводить, переводи,

Пока не попадется что получше.

Когда бы нам самим все выбирать,

По склонности, издателя не сыщешь.

М а р и я А н д р е е в н а

Ты посмотри. Скорей тебе по вкусу

Придется эта книга, уступлю.

А л е к с а н д р а А н д р е е в н а

Я пролистала мельком, нет, не надо.

М а р и я А н д р е е в н а

Он беспокоен, избегает нас.

А л е к с а н д р а А н д р е е в н а

Его не отпускает драма "Песня

Судьбы".

М а р и я А н д р е е в н а

Читал он мне ее, желая

Услышать критику, не похвалы.

Пусть Станиславский расхвалил, но все же

Не взял с собой; погрешностей немало,

Но хуже - действия и вовсе нет,

Одна символика, хотя из жизни

Своей воссоздал треугольник: он,

Она и друг, - все без страстей, интриги,

И некая Фаина "Снежной маски",

Обретшая лицо и имя тайны,

Зовущей в мир героя; он ушел

Из дома, не она, и он потерян,

Не ведая путей; ну, в общем так,

Все отвлеченно слишком и неясно.

Куда все веселее в "Снежной маске".

А л е к с а н д р а А н д р е е в н а

Да нет, и в ней все слабо, перепевы

Одних и тех же слов и звуков в ритмах,

Поспешных, рвущихся, - одна игра,

И детская при том. Резвился детка.

М а р и я А н д р е е в н а

И то-то обошлись все с ним сурово?

Комета пронеслась, исчезла где-то;

Венера, не всегда сияя в небе,

Осталась ли звездою путеводной?

А л е к с а н д р а А н д р е е в н а

Веселого здесь мало и не жди.

От писем Саша все угрюмей бродит

И рад подальше ускакать от нас;

Как в сне моем я все скачу, скачу

И знаю что покоя мне не будет,

Так он все дни и ночи где-то скачет.

М а р и я А н д р е е в н а

(раскрывая журнал на столике)

А это что? Письмо от Любы. Может,

Оставил он случайно?

А л е к с а н д р а А н д р е е в н а

Дай сюда.

Он просто рассказать нам не решился

И заложил в журнал, что я просила.

(Читает.)

"Люблю тебя одного в целом мире".

М а р и я А н д р е е в н а. Какая новость!

А л е к с а н д р а А н д р е е в н а. Ты слушай. "Часто падаю на кровать и горько плачу: что я с собой сделала!.. Быть с тобой хочу больше всего на свете... Но сколько муки я себе приготовила своим безумием, боже мой!.."

М а р и я А н д р е е в н а. Постой! Что это значит?

А л е к с а н д р а А н д р е е в н а (вздрогнув и промолчав). "В душе моей растет какое-то громадное благословление тебе и всему Шахматову, всем вам... Господь с тобой, целую твои руки, целую тебя, мой милый, мой ненаглядный".


Женщины переглядываются со значением. Блок у себя во флигеле.


Б л о к (прохаживается у стола). Что за охота проваливаться где-то на краю света с третьестепенной труппой? Не люблю я таких актеров, ох, как не люблю, заодно с Гете и Ибсеном... (Садится к столу.) Почему ты пишешь, что приготовила себе мучение? Меня очень тревожит это, и мне не нравится то, что ты сомневаешься в том, как я тебя встречу...

Г о л о с А л е к с а н д р ы А н д р е е в н ы. Саша, не хочешь ли чаю?

Б л о к. Нет, мама! Я ложусь спать.

Г о л о с А л е к с а н д р ы А н д р е е в н ы. Ну, хорошо. Спокойной ночи!

Б л о к

Когда замрут отчаянье и злоба,

Нисходит сон. И крепко спим мы оба

На разных полюсах земли.

Ты обо мне, быть может, грезишь в эти

Часы. Идут часы походкою столетий,

И сны встают в земной дали.

И вижу в снах твой образ, твой прекрасный,

Каким он был до ночи злой и страстной,

Каким являлся мне. Смотри!

Все та же ты, какой цвела когда-то

Там, над горой туманной и зубчатой,

В лучах немеркнущей зари.



АКТ V

Сцена 1

Лесистая возвышенность между Шахматовым и Бобловым. Слышен топот копыт. Блок, соскочив с лошади, вбегает на холм и вскидывает руки, словно охватывая необъятные дали во времени. Что-то белое, как одеяние, или крылья лебедей, мелькает за рекой.


Б л о к

Река раскинулась. Течет, грустит лениво

И моет берега.

Над скудной глиной желтого обрыва

В степи грустят стога.

О, Русь моя! Жена моя! До боли

Нам ясен долгий путь!

Наш путь - стрелой татарской древней воли

Пронзил нам грудь.

Наш путь - степной, наш путь - в тоске безбрежной,

В тоске твоей, о, Русь!

И даже мглы - ночной и зарубежной -

Я не боюсь.

Пусть ночь. Домчимся. Озарим кострами

Степную даль.

В степном дыму блеснет святое знамя

И ханской сабли сталь...

И вечный бой! Покой нам только снится

Сквозь кровь и пыль...

Летит, летит степная кобылица

И мнет ковыль...

И нет конца! Мелькают версты, кручи...

Останови!

Идут, идут испуганные тучи,

Закат в крови!


Наступает ночь. Блок у костра над рекой.


Б л о к

В ночь, когда Мамай залег с ордою

Степи и мосты,

В темном поле были мы с Тобою, -

Разве знала Ты?

Перед Доном темным и зловещим,

Средь ночных полей,

Слышал я Твой голос сердцем вещим

В криках лебедей.

С полуночи тучей возносилась

Княжеская рать,

И вдали, вдали о стремя билась,

Голосила мать.

И, чертя круги, ночные птицы

Реяли вдали.

А над Русью тихие зарницы

Князя стерегли.

Орлий клекот над татарским станом

Угрожал бедой,

А Непрядва убралась туманом,

Что княжна фатой.

И с туманом над Непрядвой спящей,

Прямо на меня

Ты сошла, в одежде свет струящей,

Не спугнув коня.

Серебром волны блеснула другу

На стальном мече,

Освежила пыльную кольчугу

На моем плече.

И когда, наутро, тучей черной

Двинулась орда,

Был в щите Твой лик нерукотворный

Светел навсегда.


Утро нового дня. Блок выходит на луг.



Б л о к

Опять с вековою тоскою

Пригнулись к земле ковыли.

Опять за туманной рекою

Ты кличешь меня издали...

Умчались, пропали без вести

Степных кобылиц табуны,

Развязаны дикие страсти

Под игом ущербной луны.

И я с вековою тоскою,

Как волк под ущербной луной,

Не знаю, что делать с собою,

Куда мне лететь за тобой!

Я слушаю рокоты сечи

И трубные крики татар,

Я вижу над Русью далече

Широкий и тихий пожар.

Объятый тоскою могучей,

Я рыщу на белом коне...

Встречаются вольные тучи

Во мглистой ночной вышине.

Вздымаются светлые мысли

В растерзанном сердце моем,

И падают светлые мысли,

Сожженные темным огнем...

"Явись, мое дивное диво!

Быть светлым меня научи!"

Вздымается конская грива...

За ветром взывают мечи...


Сцена 2

Шахматово. Идет дождь. В гостиной большого дома Александра Андреевна беспокойно прохаживается; входит Мария Андреевна с книжкой в руке.


М а р и я А н д р е е в н а. Детки вернулись с прогулки, совершенно мокрые и очень веселые.

А л е к с а н д р а А н д р е е в н а. Не прояснивается?

М а р и я А н д р е е в н а. Нет, мне кажется, только начинается. Там, где просвет, быстро надвигаются тучи и молнии блещут, как над полем Куликовым.

А л е к с а н д р а А н д р е е в н а. Грома не слыхала.

М а р и я А н д р е е в н а. Далеко же - и во времени, и в пространстве. Саша на радостях, что написал нечто получше, чем "Песня Судьбы", не усидел в Шахматове, уехал в Петербург, я боялась, прости меня, пьянствовать.

А л е к с а н д р а А н д р е е в н а. Я тоже так думала. Оказывается, он ожидал возвращения Любы, будто она забыла дорогу в Шахматово.

М а р и я А н д р е е в н а. Мне кажется, они условились. Может быть, Люба уже не собиралась сюда ехать. Объяснившись, приехали вместе, как ни в чем не бывало.

А л е к с а н д р а А н д р е е в н а. Нет, что-то случилось. Саша серьезен до торжественности и вместе с тем весел.

М а р и я А н д р е е в н а. Ну, это у него такой характер.

А л е к с а н д р а А н д р е е в н а. Да, как у меня. Когда по-настоящему трудно, я подбираюсь, и пустяки меня не волнуют.

М а р и я А н д р е е в н а. А Люба? Что означали ее отчаяние и намеки? Ничего не было?

А л е к с а н д р а А н д р е е в н а. Ведет себя так, как ничего не было, то есть, как прежде, в лучшие минуты, этакая детская непосредственность, под стать Саше, когда он дурачится.

М а р и я А н д р е е в н а. Но это теперь не выходит у нее до конца.

А л е к с а н д р а А н д р е е в н а. Еще бы! Нельзя вечно играть девочку, будь ты настоящей актрисой в жизни и на сцене. Она беременна, и Саша это знает, но точно сговорились не думать пока об этом и не говорить мне. Игра в прятки, но природу не обманешь.


Входят Блок и Любовь Дмитриевна, свежие, как после купания, и задумчиво-серьезные до грусти.


А л е к с а н д р а А н д р е е в н а (вздрагивая и уходя в сторону). Добрый вечер.

Б л о к. Как! Уже вечер? (Огорченно.) Мы опоздали на обед?!

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а (переглянувшись с Марией Андреевной). Ну, начинается!


Блок с деловым видом, как бы совершая что-то очень важное, молча и торопливо принимается прибирать в гостиной, делая все навыворот: хватает стенную лампу и ставит под рояль; пыхтя и что-то бормоча про себя, поднимает тяжелое старинное кресло, вызывая вскрики и смех, и ставит на стол; продолжая чинить беспорядок, наводя как бы порядок, замирает перед вырванными с места диванными валиками и начинает обращаться с ними, как с детьми, называя их "Гога" и "Магога".

Вскрикивая и пугаясь, все смеются, не замечая, как устанавливается напряженная атмосфера, как перед грозой.


Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а (смеясь до слез). Хватит, Саша, хватит! Идем! Ты навел порядок, уложил спать деток, пора и восвояси.


Блок, упираясь, делает вид, что ударяется о косяк двери.


М а р и я А н д р е е в н а. Ах!

А л е к с а н д р а А н д р е е в н а (усаживаясь на диван). Ну-с, детки! Расшалились! Никак не могу привыкнуть к его дурачествам, что он клоун.

М а р и я А н д р е е в н а (выглядывая в дверь). Валится с ног, тыкается головой о мокрый шиповник... И как не поцарапается?

А л е к с а н д р а А н д р е е в н а. В дурачествах своих Саша безошибочен, как лунатик.

М а р и я А н д р е е в н а. Люба, обессилев от смеха, с трудом удерживает его и тащит.


Доносится женский смех. И вдруг блеск молнии озаряет дом и разносится гром. Александра Андреевна прибирает мелкие вещи.


М а р и я А н д р е е в н а. Да уберут сами. (Уходит к себе.)


Вбегает Любовь Дмитриевна с виноватым видом, ставит кресло на место.


Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а (усаживая свекровь в кресло). Простите меня. Уже месяц, как я приехала с Сашей в Шахматово, и все не было дня, чтобы я не замечала вопроса в ваших глазах. Спасибо за молчание, я уже не говорю о Саше. Вы, может быть, спасли мне жизнь. И ребенку.

А л е к с а н д р а А н д р е е в н а (вцепившись руками о подлокотники). Значит, это случилось.

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Да, не от Саши. Я была в отчаянии, хотела вытравить, да поздно. А Саша его принимает; ну, он и будет у нас.

А л е к с а н д р а А н д р е е в н а. Он сам ребенок.

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Он ангел. Никакая грязь его не касается.

А л е к с а н д р а А н д р е е в н а. Я это говорю.

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Саша еще хочет, чтобы я даже маме не говорила о всем горьком, связанном с ним. Это было одним из самых неразрешимых для меня вопросов - найти тут правду, по-настоящему простой, правдивый, без вызова и надрыва образ действия.

А л е к с а н д р а А н д р е е в н а. Да, да.

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Я думаю, Саша прав. С какой стати будут знать другие, что все равно не поймут, а унижать и наказывать себя - так ведь в этом наполовину, по крайней мере, вызова и неестественности.

А л е к с а н д р а А н д р е е в н а. О, да, конечно.

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Мне хочется, как Саша решит. Пусть знают, кто знает мое горе, связанное с ребенком, а для других - просто у нас будет он.

А л е к с а н д р а А н д р е е в н а. Я знала. Поди к себе. Я тебе не судья. (Заговариваясь про себя.) Вытравить ребенка. Какая безумная жестокость!


Любовь Дмитриевна, выпрямившись, удаляется.


Сцена 3

Санкт-Петербург. Квартира на Галерной. Мария Андреевна одна прохаживается по комнатам.


М а р и я А н д р е е в н а. У Любы родился мальчик. Роды были очень трудные и долгие. Очень страдала и не могла. Наконец, ей помогли. Он слабый, испорчен шипцами и, главное, долгими родами. Мать, вместо облегчения, очень удручена, и неудивительно - началась родильная горячка. Саша ухаживал за ней и крошкой. И Аля здесь, давно приехала из Ревеля и живет в меблированной комнате, в Демидовом переулке. Сегодня в 3 часа дня ребенок умер. Мне сообщили. А здесь никого и вроде еще не знают.


Входит Блок.


Б л о к. Здравствуй, тетя! Хочешь чаю?

М а р и я А н д р е е в н а. Ты не знаешь? Он умер.

Б л о к. Нет. (Одеваясь.) Я поеду в больницу. Побудь здесь. Я думаю, и мама еще не знает. Утром я видел Любу. Она лежала в жару и в дремоте, кризис миновал. Двух смертей не бывает. (Уходит.)

М а р и я А н д р е е в н а (прохаживаясь в унынии). Ужасно жаль маленького крошку. Восемь дней всего прожил. Но, может быть, и лучше, что он умер, но в сердце безмерная грусть и слезы. Мне жаль его потому, что Любе его мало жаль. Неужели она встряхнется, как кошка, и пойдет дальше по-старому? Аля боится этого. И я начинаю бояться.


Входит Александра Андреевна.


М а р и я А н д р е е в н а. Аля, ты откуда идешь?

А л е к с а н д р а А н д р е е в н а. Я знаю. Маленький Дмитрий умер. Не в деда, верно, уродился.

М а р и я А н д р е е в н а. Саша очень удручен?

А л е к с а н д р а А н д р е е в н а. Это ему не свойственно, как и мне.

М а р и я А н д р е е в н а. Да, в серьезных случаях он не капризничает и не киснет, ты тоже не склонна падать духом. Молодцы! Вы склонны ненавидеть в такие годины все, что не вы.

А л е к с а н д р а А н д р е е в н а. А как иначе еще можно выдержать весь этот ужас?

М а р и я А н д р е е в н а. Как Люба?

А л е к с а н д р а А н д р е е в н а. Люба, по-видимому, успокоилась. Теперь поправится.


Входит Блок; скинув пальто, поднимает с пола мячик, бросает его в угол и как бы по необходимости вновь и вновь ловит его; мать и тетя переглядываются и с испугом, и со смехом.


Сцена 4

Квартира на Галерной. В большой после ремонта комнате (убрана стена между двумя маленькими) Любовь Дмитриевна, спокойная и тихая, как прежде, и Евгений Иванов. На звонок выходит Блок.


Б л о к (заглядывая в дверь). Письмо от мамы. Пойду допишу ей письмо. (Уходит к себе в кабинет.)

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Мне было страшно. Если бы не Саша, я не знаю, как бы я все это вынесла? Страшно было взглянуть в зеркало, наблюдая гибель своей красоты. Впрочем, Саша очень пил в эту зиму и совершенно не считался с моим состоянием.

И в а н о в. Простите, я бы не сказал. Он пил один, когда вас не было, блуждая по городу и заглядывая в кабаки. А тут он выписал из "Анны Карениной": "Но теперь все пойдет по-новому. Это вздор, что не допустит жизнь, что прошедшее не допустит. Надо биться, чтобы лучше, гораздо лучше жить".

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Да, он обрадовался рождению мальчика, с удовольствием назвал его Дмитрием. Он был светел, раздумывая, как его растить, как воспитывать. Но жизнь не допустила.

И в а н о в. Бог дал, бог взял. Вы оба еще очень молоды.

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Молоды? А вот что он пишет. (Берет в руки тетрадь.)

О доблестях, о подвигах, о славе

Я забывал на горестной земле,

Когда твое лицо в простой оправе

Передо мной сияло на столе.

Но час настал, и ты ушла из дому.

Я бросил в ночь заветное кольцо.

Ты отдала свою судьбу другому,

И я забыл прекрасное лицо.

Летели дни, крутясь проклятым роем...

Вино и страсть терзали жизнь мою...

И вспомнил я тебя пред аналоем,

И звал тебя, как молодость свою...

Я звал тебя, но ты не оглянулась,

Я слезы лил, но ты не снизошла.

Ты в синий плащ печально завернулась,

В сырую ночь ты из дому ушла.

Не знаю, где приют своей гордыне

Ты, милая, ты, нежная, нашла...

Я крепко сплю, мне снится плащ твой синий,

В котором ты в сырую ночь ушла...

Уж не мечтать о нежности, о славе,

Всё миновалось, молодость прошла!

Твое лицо в его простой оправе

Своей рукой убрал я со стола.


И в а н о в. Убрал?

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а (смахивая слезы). Ведь мы уезжаем. Все убрано, запаковано. Сюда уж больше, наверное, не вернемся.

И в а н о в. Но вы уезжаете вместе, в Италию, куда давно собирались.

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Да. Но то денег не было, то ему было не до меня. Я продала Русскому музею этюды Александра Иванова из отцовского наследства и рада, что Саша наконец побывает в Италии.

Б л о к (за письменным столом). А вечером я воротился совершенно потрясенный с "Трех сестер". Это - угол великого русского искусства, один из случайно сохранившихся, каким-то чудом не заплеванных углов моей пакостной, грязной, тупой и кровавой родины, которую я завтра, слава тебе господи, покину... Изо всех сил постараюсь я забыть начистоту всякую русскую "политику", всю российскую бездарность, все болота, чтобы стать человеком, а не машиной для приготовления злобы и ненависти. (Вскакивает с громким возгласом.)


Любовь Дмитриевна и Евгений Иванов прибегают к Блоку.


Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Саша!

Б л о к. Что, заговариваюсь? Я считаю теперь себя вправе умыть руки и заняться искусством. Пусть вешают, подлецы, и околевают в своих помоях.

И в а н о в. "Мы рождены для вдохновенья, для звуков сладких и молитв"?

Б л о к. О, да!

И в а н о в. Прекрасно. Я пойду, а завтра, само собой, приеду вас проводить в благословленную Италию. Только, прошу, не надо поносить Россию, как всякий русский, покидая ее пределы.

Б л о к (с улыбкой). Не Россию я проклинаю, а упырей.

И в а н о в. Да и упыри наши.

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Ну, начинается?

И в а н о в (убегая). Мне пора. Прощайте!

Б л о к (следуя за ним). Это, наверное, один из упырей под видом Жени. Да, не будем мы спать. Вскоре уже ехать на вокзал.


Блок и Иванов бегают по всей квартире, Любовь Дмитриевна смеется. И тут разносится утренний колокольный звон с Исаакия.


ЭПИЛОГ

Шоссейная дорога вдоль лесистой возвышенности с бесконечными далями. Хор масок и ряд действующих лиц, за ними следует Блок, погруженный в думы.


Б л о к

Над черной слякотью дороги

Не поднимается туман.

Везут, покряхтывая, дроги

Мой полинялый балаган.

Лицо дневное Арлекина

Еще бледней, чем лик Пьеро,

И в угол прячет Коломбина

Лохмотья, сшитые пестро...

Тащитесь, траурные клячи!

Актеры, правьте ремесло,

Чтобы от истины ходячей

Всем стало больно и светло!

В е р и г и н а

О, весна без конца и без краю -

Без конца и без краю мечта!

Узнаю тебя, жизнь! Принимаю!

И приветствую звоном щита!

М е й е р х о л ь д

Черный ворон в сумраке снежном,

Черный бархат на смуглых плечах.

Томный голос пением нежным

Мне поет о южных ночах.

Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а

В легком сердце - страсть и беспечность,

Словно с моря мне подан знак.

Над бездонным провалом в вечность,

Задыхаясь, летит рысак.

В о л о х о в а

Страшный мир! Он для сердца тесен!

В нем - твоих поцелуев бред,

Темный морок цыганских песен,

Торопливый полет комет!


Хор масок пляшет, вовлекая в хоровод и актрис, и Мейерхольд их уводит за собой. Блок выбегает на луг.


Б л о к

О, я хочу безумно жить:

Всё сущее - увековечить,

Безличное - вочеловечить,

Несбывшееся - воплотить!

Пусть душит жизни сон тяжелый,

Пусть задыхаюсь в этом сне, -

Быть может, юноша веселый

В грядущем скажет обо мне:

Простим угрюмство - разве это

Сокрытый двигатель его?

Он весь - дитя добра и света,

Он весь - свободы торжество!




Загрузка...