Узбекский барак

8

…Когда, пройдя через череду сбивчивых и разрозненных запечатлений, он наконец увидел это письмо, то сначала обрадовался, но потом отчаялся, поскольку прочитать его сейчас было невозможно: его взгляд пятидесятилетней давности беспорядочно метался по строчкам. К тому же он постоянно оглядывался, боясь, что войдет мать.

Тогда, в детстве, он успел собрать одну из разорванных фотографий и разглядеть, вернее, угадать надпись в верхнем углу бланка письма: «Смерть немецко-фашистским захватчикам!».

Ниже были нарисованы солдат в шинели с автоматом наперевес, а также танки и пушки со звездами. Еще он заметил, будто у этого письма два разных почерка, мужской и женский.

— …Похоже, вы остались неудовлетворены тем, что увидели? — спросил доктор Фролов, склонившись над Игорем Андреевичем, когда тот снова пришел в себя.

— Я увидел это письмо. Помните, я о нем вам рассказывал?

— Прекрасно помню. И что?

— Сейчас мне показалось, будто оно написано двумя разными почерками, женским и мужским.

— Странно… — доктор Фролов безостановочно ходил по кабинету. — Хотя… Помните, вы приняли свою маму за вашу дочь? — остановился он. — Тогда два разных запечатления слились в одно из-за их схожести. Похоже, здесь тот же случай.

— Хотите сказать, это были два разных письма?

— Скорее всего. Просто оба ваших запечатления объединила одинаковая реакция вашей мамы. Вы успели что-то прочитать?

— Нет.

— Вы его не читали, а разглядывали. Вам было мало лет, и потому вы смотрели на письма, как на картинку… Ваш взгляд не читал построчно, а беспорядочно блуждал по исписанной бумаге, не фиксируя внимания на отдельных словах.

— Так оно и есть, — Игорь Андреевич признательно смотрел на доктора Фролова. — Зато я увидел сложенной разорванную фотографию моего отца. Я ведь забыл, как он выглядит. Мать карточку порвала. А когда она ушла, я ее собрал.

Эти групповые снимки отец присылал с фронта. Мать находила его сразу и сквозь слезы любовалась: отец всегда выглядел юным и улыбчивым среди серьезных однополчан, казавшихся пожилыми. Лицо матери вспыхивало от радости, когда приходили эти красноармейские треугольники или открытки с обязательным девизом в верхнем углу: «Смерть немецким захватчикам!». А однажды, когда ее не было дома, принесли толстый конверт.

Мать прочитала это письмо ночью. В тот день она пришла поздно, когда он уже заснул. Его разбудили ее сдавленные рыдания. Приподняв голову, он увидел при тусклом свете керосиновой лампы вздрагивающие острые плечи. Потом она рвала фотографии отца.

— Это письмо от папы? — спросил он.

Она замерла, быстро вытерла глаза и только потом обернулась, постаравшись улыбнуться.

— Нет, — сказала она. — Спи.

Ночью, когда он захныкал во сне, она легла с ним рядом. Он заснул, но вскоре его разбудило беззвучное содрогание ее тела. Мать опять плакала, стараясь его не разбудить. Он лежал, замерев и боясь пошевельнуться до самого утра. А когда она ушла на работу, он вытащил из мусорного ведра обрывки разорванного письма и фотографии. Сложил их и стал вглядываться в начертания непонятных букв, стараясь понять, что ее так расстроило. Потом спрятал под свой матрас и, когда она уходила на работу, снова разглядывал. Наконец мать застала его за этим занятием. Она молча и ожесточенно вырвала их у него из рук, и больше он их не видел.

— Вы действительно хотели бы прочитать эти письма? — спросил доктор Фролов, стоя над пациентом, сидящим в кресле. — Вы уверены, что это необходимо?

Он выглядел более усталым, чем обычно, но садиться по-прежнему не желал.

— Да. Я вам заплачу.

— Бросьте, — махнул рукой доктор Фролов. — Куда вы так спешите?

— Не тот возраст, чтобы откладывать… — пожал плечами Игорь Андреевич.

— Сделаем так. Сейчас я вам помогу, вы снова увидите письма и будете произносить вслух слова, которые вам удастся прочитать, а мой диктофон их запишет. Потом дома вы сами расшифруете… Журналисту, неоднократно бравшему интервью, это по силам? (Игорь Андреевич кивнул.) И еще. Вас не смущает, если я что-то узнаю о ваших семейных тайнах?

— Нет…

— Ладно, попытка не пытка. Главное, не торопитесь! Время от времени я буду делать перерывы, чтобы нам отдохнуть. На это уйдет уйма времени… — Он посмотрел на часы. — Сейчас уже восемнадцать тридцать… Позвоните домой и предупредите: сегодня вы задержитесь.

…Чувствуя, как уходят силы, он с напряжением вглядывался в это письмо с меняющимся почерком — то женским, то мужским.

Когда буквы начинали двоиться и становились неразличимыми, доктор Фролов выводил его из этого состояния, давал отдохнуть, отдыхал сам, вытирая обильный пот и выпивая по стакану зеленого чая.

Они закончили около часа ночи.

Игорь Андреевич вернулся домой, когда Полина уже спала. Он заперся в кабинете, поставил кассету в свой диктофон. И сначала решил, что доктор Фролов дал не ту кассету — настолько его собственный голос был неузнаваемым — то напряженным, громким, одышливым, то приглушенным и неразборчивым. И голос доктора Фролова — вернее, команды, которые он выкрикивал — было трудно узнать.

Потом Игорь Андреевич стал записывать на бумагу слова, которые ему удавалось разобрать. Наконец, стал составлять из них фразы, одновременно домысливая то, что не сумел понять.

И вскоре убедился в правоте доктора Фролова. Да, это были два разных письма, написанных на одинаковой серой бумаге, с бугристыми коричневыми вкраплениями. Некоторые строки были обесцвечены и размыты слезами.

Чьи это были слезы, кто и в каком месте плакал, когда писал или читал, никто никогда не узнает.

Сначала он стал расшифровывать женское письмо, благо почерк был понятным.

К утру он закончил. И лег спать, отложив расшифровку второго.