ГЛАВА 20

Раны стали прибавляться быстрее – порез в плечо, еще один удар в руку, царапина на щеке чуть пониже глаза. Казалось, теперь места выбирал Муррей, а Равель только уклонялся, чтобы избежать радикальных результатов. Секунданты Равеля с беспокойством подошли к нему, как бы намереваясь прекратить поединок, но он, упрямо покачав головой, остановил их. Его друзья были в растерянности. Этот поединок вышел настолько далеко за рамки дуэльного кодекса, что они в конце концов перестали вмешиваться. Секунданты Муррея, хотя они и должны были присоединиться к секундантам Равеля в попытках прекратить дуэль, были людьми того же сорта, что и Муррей: они стояли под деревом, открыто торжествуя.

Ответные удары Равеля замедлились, его лоб покрылся испариной, а волосы взмокли. Он дышал так же тяжело и хрипло, как и Муррей, и с каждым вдохом кровавые пятна на его рубашке расплывались все шире. Муррей, растянув губы в хищной улыбке, нацелил свой удар в грудь Равеля. Быстрое движение, звон стали, и когда двое мужчин разошлись, рубашка на груди у Равеля была порвана, а на самой груди прибавился еще один небольшой порез, но на этот раз и у Муррея появился порез на шее. Он прижал к нему левую руку, затем отнял ее и с недоверием уставился на свои окровавленные пальцы. Равель сделал шаг назад, опустив шпагу. Внезапно повисла тишина.

– Убийца! Кровавый мясник!

Крики послышались у Ани из-за спины. Она вовремя обернулась, чтобы увидеть, как Селестина, спотыкаясь, бежит к ним от экипажа, который привез сюда Гаспара.

– Матерь Божья! – пробормотал Гаспар. – Я совсем забыл о ней.

Аня побежала наперерез сестре, но Селестина оттолкнула ее и, наступая на подол своих пышных юбок, побежала к мужчинам, которые стояли лицом друг к другу.

– Прекратите! – кричала она. – Прекратите! Я не могу это больше выносить!

Муррей увидел изумление на лице Равеля, забытую им осторожность, и понял, что это его единственная возможность. Он собрался и сделал тихий вдох, незаметно поднимая шпагу.

Ане все это представилось, как живая картина, остановившаяся сцена из истории о жизни и смерти и о тонкой грани между ними. Селестина с залитыми слезами лицом, стоящая практически между двумя мужчинами. Равель, застигнутый врасплох. Муррей, сосредоточившийся на своем преимуществе. Окровавленные шпаги. Старые дубы. Изумленные секунданты. Гаспар, разинувший рот от удивления. Ясный утренний свет.

Как они оказались здесь? Причин было много, но часть вины лежала и на ней. В таком случае она должна постараться исправить ситуацию, насколько это возможно.

Однако ею руководил инстинкт, а не медлительная и рациональная мысль. Прежде чем ответ стал ей ясен, она уже бросилась вслед за Селестиной, крича вслух свое предупреждение:

– Равель, берегись! Убей его! Закончи это, ради бога!

Плечом и рукой она ударила Селестину в спину, и они вместе упали на землю. Ярд поющей смерти пролетел так близко над ее затылком, что она почувствовала, как от движения воздуха зашевелились волосы, и подумала, что Муррей был бы рад, если бы шпага нашла ее.

Послышался громкий звон встретившихся клинков, яростный скрежет и звуки бурной, но расчетливой атаки. Затем последовал хриплый вздох и стон. Аня повернула голову как раз вовремя, чтобы увидеть, как Муррей покачнулся и распластался на траве. Его рука, все еще держащая шпагу, дернулась, и он замер.

Все было кончено. Аню охватила усталость. Она чувствовала, что не в ее силах пошевелиться. Секунданты столпились вокруг них, и сразу трое мужчин предложили ей руку, чтобы помочь подняться. Она приняла руку того, кто был ближе. Остальные двое подняли Селестину, которая лишь бросила быстрый взгляд на Муррея и затем, всхлипывая, бросилась на грудь Ане. Через плечо сестры Аня посмотрела туда, где стоял Равель. Секундант взял у него шпагу, и сейчас хирург, что-то бормоча, срезал с него остатки окровавленной рубахи. Равель, казалось, ничего не замечал, его темные глаза были устремлены на Аню, и он смотрел на нее с той же сильной, жгучей сосредоточенностью, с какой смотрел на нее до дуэли.

Здесь же стоял Гаспар, отеческими словами он успокаивал и придавал силы, поддерживая Селестину. Он повернулся с ней к экипажу и, подталкивая, стал уводить прочь от места кровавой бойни. Аня поддерживала ее с другой стороны, и им вдвоем удалось усадить убитую горем девушку в экипаж. Затем Гаспар повернулся к Ане.

– Садись, chere, и поехали домой. Твой слуга приведет твою лошадь. Здесь больше нечего делать.

– Да, одну минуту, – ответила она и пошла к мужчинам, стоявшим под дубами.

Хирург уже перевязан самые серьезные раны Равеля, а остальные обработал карболкой. Ее неприятный запах висел в воздухе, перебивая запах крови. Секунданты Муррея уже отнесли его тело в экипаж и готовились к отъезду. При Анином приближении секунданты Равеля отошли назад, продемонстрировав свое участие. Хирург посмотрел на Аню, затолкал бинты в сумку, захлопнул ее и, отвесив поклон одновременно ей и своему пациенту, быстро направился к тому месту, где собрались секунданты.

В ясном утреннем свете стали четко видны темные тени под глазами Ани от недосыпания и беспокойства, но вместе с тем солнечные лучи сделали ее кожу как бы прозрачной и превратили корону волос в сияющий ореол вокруг ее головы. Она стояла перед Равелем, гордо выпрямившись и высоко подняв голову, хотя в ее глазах было видно раскаяние.

– Я прошу прощения, – сказала она.

– За что?

Его тон был почти грубым. Если бы их не окружала столь заинтересованная аудитория, если бы он не был так залит кровью, он схватил бы ее в объятия и впился в нежные губы, прежде чем заставить ее объяснить, почему сейчас, после всего происшедшего, ей не все равно, жив он или мертв.

– За все. За слова, сказанные в горе семь лет назад. За вмешательство между тобой и Мурреем. За мои поступки, о которых я не знаю, но которые заставили тебя дать Муррею возможность изрезать тебя, как…

– Даже, – перебил он, – если я не прошу у тебя прощения?

– Даже так.

Он какое-то мгновение пристально смотрел на нее, изучая темными глазами ее лицо.

– Между нами остался один нерешенный вопрос, который стал еще более настоятельным после сегодняшнего утра. Вопрос о браке.

Боль всколыхнулась у Ани внутри, но она сумела не только ответить ровным голосом, но даже слегка улыбнуться, повторяя ответ, который он сам дал ей так недавно:

– Такая жертва. В этом нет необходимости, во всяком случае не ради меня.

– Мне совершенно не нужны жертвы.

– Я должна поверить в это после того, что здесь увидела? Нет, давай забудем об этом, пожалуйста. Мы причинили друг другу достаточно боли; ничто не требует от нас продолжать делать это. Меня совершенно не волнует общественное мнение, тебя тоже. Таким образом, мы вольны вернуться на исходные позиции. Давай заключим между собой договор: когда встретимся, мы встретимся как добрые, но достаточно далекие знакомые, которые кланяются и улыбаются, но не вмешиваются в жизнь друг друга.

– Скорее я предпочту быть твоим врагом, – произнес он, чуть ли не скрежеща зубами.

Она снова обрела дар речи только через несколько секунд. Чтобы скрыть свое отчаяние, она быстро отвернулась от него и, приподняв подол кожаной юбки, сказала через плечо:

– Как хочешь.

Равель стоял и чувствовал, как судорожно сжимаются его мышцы, в то время как он пытался усилием воли удержаться от того, чтобы не схватить ее и не притянуть к себе. Оставь ее в покое. Именно этого она хотела, не так ли? Она выразила это достаточно ясно.


Селестина вовсе не была безутешна. На самом деле ее настроение улучшалось, а горе исчезало тем скорее, чем быстрее выздоравливал Эмиль. Когда она смогла связно говорить, то объяснила Ане, что она назвала кровавым мясником вовсе не Равеля, а Муррея. Во время бала Комуса, когда Эмиль одновременно бросил вызов и Равелю и Мур-рею, она поняла, что любит именно любезного и галантного француза. Именно это внезапно пришедшее к ней понимание, а также затруднительное положение, заключавшееся в том, что двое мужчин, существовавших в ее жизни, собирались встретиться на дуэли, и заставили ее потерять сознание.

Когда она уже лежала дома в постели, к ним принесли Эмиля с разбитой головой. Мадам Роза, хоть и неохотно, но все же рассказала ей о вероломстве ее жениха. Селестина поняла, каким он был чудовищем и как он пользовался ею.

Она разрывалась между желанием оставаться рядом с Эмилем и необходимостью узнать, будет ли она освобождена от этого ужасного человека, а также пугающе настойчивой необходимостью увидеть, как на него обрушится Божья кара за то, что он сделал с Аней, и с Эмилем, и с ней самой, конечно. Она упросила Гаспара взять ее с собой.

Потом была эта ужасная дуэль. Ей показалось, что Равель просто собрался дать Муррею изрезать себя на куски по какой-то странной причине, должно быть, имеющей отношение к глупому мужскому чувству чести. Она испугалась, что Муррей убьет его в конце концов и получит возможность закончить то, что он начал делать с Эмилем, преследовать и подвергать опасности Аню и даже заставить ее саму выйти за него замуж, как она ему обещала. Она едва не сошла с ума.

Но теперь все позади, и они снова могут жить нормальной жизнью. Эмиль отлично поправляется, и, кажется, ему нравится, когда она сидит с ним, когда читает ему. Вчера он поймал ее руку, поднес к губам и назвал ее своим милым ангелом. Муррей никогда не называл ее ангелом.

Недоверие мадам Розы к Муррею получило осязаемое основание. Однако она не допустила ошибки и не стала разоблачать его перед своими друзьями, чтобы насладиться собственным триумфом, так как для этого потребовались бы некоторые объяснения, которые могли бы запятнать ее собственную дочь той же грязью, которая покрывала и его. Сдержанно и с достоинством она выразила свое сожаление по поводу смерти молодого человека на дуэли. Ее дочь, сказала она, была просто убита горем, но она пыталась забыть о своих печалях, стараясь быть полезной в уходе за больным. Естественно, она всегда находилась под должным присмотром. Ей самой, мадам Розе, будет жаль, когда мальчику Жиро придется покинуть их дом после того, как его рана позволит ему двигаться. Он был таким чудесным пациентом и оказал такое исцеляющее воздействие на Селестину не только тем, что помог ей справиться со своим горем, но и тем, что помог ей стать более зрелой и ответственной. Было чрезвычайно смешно наблюдать, как она убеждает его принять лекарство и отдыхать, как велел врач.

Так как Селестина в основном оставалась в уединении, а Аня отказывалась ог всех приглашений отчасти для того, чтобы не смущать мачеху, но преимущественно из-за того, что она не чувствовала сейчас в себе склонности к веселью и развлечениям, Гаспару пришлось в одиночестве сопровождать мадам Розу на те немногие увеселительные мероприятия, которые приходились на период поста. Казалось, что они, возможно, чуть более открыто выказывают привязанность друг к другу, чуть больше радуются обществу друг друга, но все же никаких признаков более близких отношений не наблюдалось. Очевидно, ничто не могло помешать им продолжать до бесконечности вести тот образ жизни, который они сами для себя установили.

Было очень удачно, как сказала мадам Роза после нескольких выходов, что дуэль и Анино участие в ней случились в первый день великого поста, когда балы и приемы зимнего сезона закончились и многие уехали из города. Пересуды были, и бесполезно было ожидать, что их не будет, но они не были и вполовину столь сильными, какими непременно были бы раньше. Большинство людей, казалось, были согласны с тем, что Аня эксцентрична и упряма, если не аморальна, и что вполне вероятно, что ей никогда не удастся найти мужчину, который выносил бы ее дикий нрав. Весьма заинтересовал всех также тот факт, что Равель Дюральд, другой объект ходящих по городу слухов, исчез из поля зрения. Были люди, которые клялись в том, что он уехал из страны, тогда как другие, ссылаясь на свидетелей, присутствовавших на дуэли, говорили, что он настолько изранен, что теперь восстанавливает пошатнувшееся здоровье на каком-то курорте на Севере. Третьи же шепотом сообщали, что он уехал в деревню, где намеревался стать отшельником, как и его отец.

Аня выслушивала приносимые мадам Розой истории и сплетни, касающиеся ее самой и Равеля, но они практически не задевали ее, как если бы они относились к совершенно посторонним людям. Она выслушивала постоянные и многоречивые рассказы Селестины о том, как та относится к Эмилю и Муррею, и была рада, что сестра пострадала вовсе не так сильно, как она опасалась. Она была рада, что Селестина, казалось, нашла свое счастье, но хотела при этом лишь одного – чтобы та говорила о чем-нибудь другом, неважно о чем, лишь бы о чем-то другом. Она испытывала смутное облегчение ог того, что светская жизнь мадам Розы мало пострадала от совершенных ею поступков, что жизнь течет так же, как текла до этого. И все же единственным желанием, которое она испытывала, было разделаться с последними обязательствами, удерживающими ее в Новом Орлеане, и уехать подальше от этой сумятицы, которую она сама же и устроила, от своей страсти к Равелю Дюральду, подальше от своей едва заглаженной вины перед Селестиной, от всего беспокойства о мадам Розе. Она всего лишь хотела уехать прочь.

«Бо Рефьюж» – прекрасное убежище. Это было больше чем название, это был идеал. Аня всей душой желала оказаться там, в покое, который избавил бы ее от страха. Она желала заняться повседневными делами, которые поглотили бы ее и помогли возродиться. Она желала оказаться там из-за той тишины и умиротворенности, которые дали бы ей время для воспоминаний, и из-за тех воспоминаний, которые связаны с этим местом.

Какое-то время она пыталась не думать о Равеле. Она действительно пыталась. Но это было трудно сделать. Она постоянно думала о нем, потому что практически все, что говорилось вокруг, так или иначе относилось и к нему, и даже если в разговорах старались не упоминать его имя, все равно было ясно, что они думают именно о нем. И единственный посетитель, пришедший к ней за неделю, последовавшую за дуэлью, был острым напоминанием о нем.

Она вошла в салон и увидела, что мадам Кастилло стоит посреди комнаты. Мать Равеля была одета в прекрасный костюм для прогулок из серого бархата, а маленькая шляпка из того же материала была надвинута на черные кудри, закрывающие лоб. Однако выражение ее лица было измученным, и на нем проступили новые морщины беспокойства. Аня с безупречной вежливостью подошла к ней, протянула руку, ощутив при этом, как все у нее внутри сжалось, но тем не менее сохраняя на лице безучастное выражение.

– Надеюсь, вы не возражаете против моего прихода, но я должна была увидеться с вами.

– Конечно. Пожалуйста, садитесь. Могу ли я предложить вам что-нибудь выпить, стакан сахарной воды или, может быть, немного вина и пирожное? – Произносимые любезности давали ей время прийти в себя и вернуть утраченное самообладание.

– Благодарю вас, не надо. – Пожилая женщина опустилась на кушетку. В течение какого-то времени она смотрела на свои обтянутые перчатками ладони, которые, сжавшись в кулаки, лежали у нее на коленях, а потом подняла глаза на Аню.

– Я насчет Равеля. Вы не видели его?

– Вы имеете в виду, после дуэли? Нет, не видела.

Мадам Кастилло закрыла глаза.

– Я этого боялась.

– Он… он исчез? – Не спросить было просто невозможно.

– В тот же день, когда утром его принесли домой после дуэли. Я не хотела бы, чтобы вы считали меня беспокоящейся понапрасну, но однажды он уже исчезал подобным образом, и я не видела его потом в течение четырех лет.

«Однажды» – после того, как погиб Жан. Аня беспомощно развела руками.

– Я понимаю, но не имею ни малейшего понятия, где бы он мог быть.

– Я подумала, что он, возможно, намекнул вам о том, куда направляется, или хотя бы как-то связался с вами.

– Нет, – безжизненным голосом ответила она.

– Простите меня, но мне это трудно понять. Мой сын никогда не был безответственным. Даже тогда, когда был моложе, семь лет назад, он оставил письмо для меня. Он всегда думает о тех, кого любит, настолько беспокоится о них, что я совершенно не могу поверить в то, что он не дал бы знать мне или вам, куда уезжает!

Слова звенели в ушах Ани, и она лишь через несколько мгновений сумела уловить их смысл.

– Тех, кого любит? У него нет любви ко мне.

– Не будьте так глупы! – резко сказала мадам Кастилло. – Он любит вас уже много лет, еще с тех пор, как вы были помолвлены с его лучшим другом. Иначе как могли бы слова, сказанные вами в ту ночь, когда был убит Жан, с такой силой уничтожить его?

Аня почувствовала, как что-то поднимается, растет у нее в груди, мешает ей дышать, как биение сердца с грохотом отдается у нее в ушах. Она прошептала:

– Это не может быть правдой.

– Уверяю вас, может. Это и есть правда.

– Но почему он не сказал мне?

– Возможно, по какой-то причине он думал, что это не имеет для вас значения. Но это имеет значение, не так ли?

Ошеломленный взгляд, которым Аня смотрела на нее, был достаточным ответом.

– Если бы вы не пришли, я бы так и не узнала этого.

– Так вы уверены, что он ничего не сказал вам, никак не намекнул, куда он отправляется, когда видел вас в последний раз?

Аня покачала головой, опустив взгляд на свои руки.

Мадам Кастилло нахмурилась.

– Меня это приводит в недоумение. Я слышала, как ночью, за день до своего исчезновения, он разговаривал со своим камердинером. Тогда этот разговор показался мне странным, хотя я к нему почти не прислушивалась. Я не думаю, что это действительно было важно, и даже сейчас не понимаю, каким образом это может навести на его местонахождение, но я могла бы поклясться, что он просил доставить ему шахматы… и цепь.

Аня медленно подняла глаза и встретилась взглядом с пожилой женщиной. Нервная дрожь пробежала по ней, но она подавила ее. Шахматы? Цепь? Возможно ли это? Нет, этого не может быть. Он не поехал бы в «Бо Рефьюж», не из-за любви. Нет, и даже не из-за ненависти: он не такой человек. Не такой?

«Скорее я предпочту быть твоим врагом!»

– Что случилось, chere?

Аня облизала губы.

– Возможно, ничего. Но… может быть, я смогу найти Равеля.


Мадам Кастилло была с визитом после полудня. Сумерки уже начали сгущаться к тому времени, как Аня упаковала вещи, приготовила все для того, чтобы уехать из города, и попрощалась с мадам Розой, Селестиной и Эмилем. Никто не пытался разубедить ее. Они настолько привыкли к ее торопливым отъездам и неожиданным приездам, что почти уже не обращали на них внимания. В любом случае за последние несколько дней она достаточно часто вздыхала о своем «Бо Рефьюж», и они с часу на час ожидали объявления о том, что она уезжает на плантацию.

Прекрасная погода, которой наслаждались в день Марди Гра, не удержалась надолго. В щели экипажа задувал холодный ветер, в котором ощущалось дыхание близкого дождя, хотя луна все еще давала достаточно света, чтобы было видно дорогу. Чтобы не замерзнуть, Аня завернулась в меховое манто и только молилась про себя, чтобы дождь не начался до утра. К тому времени она уже будет дома. К тому времени она узнает, там ли Равель. Она выяснит раз и навсегда, какие чувства испытывает к ней Равель, если он вообще их испытывает.

Возможно, когда-то он и любил ее – это объясняло бы многое. Однако это не означает, что он все еще продолжает любить ее. Было бы удивительно, если бы это было так, после всего того, что она с ним сделала, после всех неприятностей и тревог, которые она ему причинила. Ее побуждения были самыми лучшими, но нельзя было винить его в том, что он не верил этому.

Она подумала о том, каким он был, когда они вдвоем играли в шахматы или когда она торговалась с ним из-за булавки,. вспомнила его улыбку, его поддразнивающий и в то же время ласковый взгляд. Притворяющийся дьявол. Он только делал вид, что является ее пленником. Но как он был красив, и какое удовольствие доставляла ей мысль о том, что он не может сбежать от нее. Если быть до конца честной, то удовлетворение от мести составляло лишь часть ее чувств. Помимо этого она наслаждалась также мыслью о том, что он находится в ее власти, даже когда она со страхом размышляла, как он поступит, когда она его освободит. Люди – странные существа.

Она уже не будет ощущать того же, если окажется в тех же обстоятельствах. Или будет? Если представится случай, и она будет знать, что таким способом можно будет покончить со всей этой неопределенностью, то она, возможно, не устоит перед соблазном снова заковать его в кандалы. Признавшись себе в этом, она почувствовала, что не уверена в том, какой женщиной ей следует считать себя теперь, кроме разве что честной.

Мили пути проносились мимо. Аня вглядывалась в темноту, думая и одновременно стараясь не думать об одном и том же. Время от времени по ней пробегала дрожь. Она не знала, были ли причиной этого холод или волнение, страх или предвкушение встречи.

Она пыталась обдумать все возможности. Если Равель находится в «Бо Рефьюж», будет ли она вежливой и гостеприимной, ожидая тем временем, пока он не выскажется сам? Или будет пылкой и стремительно бросится в его объятия? Или будет скованной и прекрасно помнящей о том, как они расстались, готовой испугаться и слышать в его словах оскорбление, так что ничто не изменится, ничего нельзя будет решить? А если его там нет, сядет ли она на стул и начнет ли рыдать? Или она спокойно поздоровается с Денизой, спокойно поднимется наверх и ляжет в постель, спокойно задует лампу и только потом начнет рыдать?

Боже милосердный, неужели эта поездка никогда не закончится?

Наконец она закончилась. Экипаж покатился по дорожке под раскидистыми ветвями дубов, которые казались черными в этот полуночный час, и остановился перед домом. В доме было темно и тихо. Все, кто находился здесь, уже легли спать, включая и Денизу.

Марсель, который, конечно же, приехал вместе с ней – самый преданный из всех, кого она знает, – спустился с козел и открыл дверцу экипажа. Аня с трудом выбралась из него. Она посмотрела на дом, сжав губы, чтобы они не дрожали. Когда Марсель сказал ей, что проедет с кучером в конюшню, чтобы помочь распрячь лошадей, она лишь устало кивнула. Подобрав юбки, она с трудом поднялась на верхнюю галерею и потянула за шнурок звонка, висящего у двери. Она услышала, как на задней галерее зазвонил колокольчик. Ожидая, пока Дениза подойдет к дверям и впустит ее, она повернулась, чтобы оглядеться вокруг, запахнув поплотнее манто, чтобы защититься от холодного ветра. Внизу Марсель выносил ее багаж и складывал его на нижней галерее. Затем он снова сел рядом с кучером Солоном, и экипаж тронулся в направлении конюшен.

Дениза не выходила. Ане надоело созерцать ночной покой, она снова потянулась рукой к шнурку и в этот момент заметила, что большая входная дверь приоткрыта.

О чем только думает Дениза? Ведь войти может кто угодно! Или задвижка была каким-то образом сломана, когда бандиты, нанятые Мурреем, грабили дом? Она не помнила ничего подобного, но даже если это и было так, то к этому времени ее уже давно пора было починить. Эти гневные тирады отвлекли ее от странной тревоги, охватившей ее.

Это ее дом. Нет никакой причины для того, чтобы в нерешительности топтаться на пороге. Марсель в любой момент может вернуться, и в любом случае ей больше было нечего бояться.

Она распахнула дверь и вошла в главный салон. Когда глаза привыкли к темноте, она в лунном свете смогла довольно четко рассмотреть комнату. Комната была заполнена приземистой мебелью, которая в сумерках казалась бесцветной и призрачной. Лампы нигде рядом с собой она не увидела, и, вместо того чтобы заняться поисками ее, она уверенными шагами пересекла с детства знакомую комнату и вошла в дверь, соединяющую салон со столовой. Там было темнее, поскольку в этой комнате, находящейся в центре дома, не было окон. Она быстро прошла через столовую, лишь слегка прикоснувшись кончиками пальцев к спинкам стульев, выстроенных у стола. Сразу за столовой находилась гостиная, из которой в дверь налево можно было попасть в ее собственную спальню. Аня направилась к последней комнате, как к убежищу.

Ее рука нашла ручку, повернула ее, дверь открылась, и она шагнула внутрь. Ее руки покрылись «гусиной кожей». Она заколебалась, стоя на месте и прислушиваясь. Ничего не было слышно. Сердце гулко билось в груди, а голову как будто сжимал тугой стальной обруч. Свет! Ей нужен свет, чтобы прогнать это волнение и успокоиться. Она направилась к умывальнику, где всегда стояла лампа, рядом с которой лежали спички.

Твердые руки поймали ее за плечи и прижали, а затем подхватили ее под спину и колени. Она брыкалась, изгибаясь, отталкиваясь от груди мужчины, который держал ее. Никакого эффекта. Несколько нетвердых шагов, и ее внезапно уронили.

Она сдавленно вскрикнула, и тут же почувствовала под собой мягкую упругость матраца, лежащего на ее собственной кровати. Она тут же пришла в себя и попыталась скатиться с кровати. Матрац прогнулся, и она почувствовала, как что-то тяжелое навалилось на нее поперек талии. Она ткнула рукой и почувствовала твердое мускулистое плечо и толстый слой бинтов. Она замерла.

Тотчас же ее правая рука была поймана. Жесткие, теплые пальцы легли на ее запястье. Послышался мелодичный звон и резкий щелчок. Что-то холодное и тяжелое охватило ее руку. Тяжесть, давившая на нее, исчезла, матрац качнулся, и она осталась одна.

Она лежала неподвижно, какое-то время не веря этому, затем рывком подняла руку, чтобы убедиться в том, что ее рука действительно закована. Рука поднялась лишь на небольшое расстояние, так как цепь натянулась и глухо звякнула. Цепь была прикреплена к столбу, поддерживающему балдахин кровати.

Она приподнялась на локте, напряженно вглядываясь в темноту, и дрожащим от ярости голосом сказала:

– Равель Дюральд! Я знаю, что ты здесь! Что, по-твоему, ты делаешь?

Раздался легкий треск и желто-оранжевый свет вспыхнул рядом с умывальником. Равель стоял, держа в руке фосфорную спичку. Он потянулся к лампе и, сняв абажур, поднес спичку к фитилю. Вспыхнувшее пламя придало его лицу вид блестящей фарфоровой демонической маски, но это впечатление исчезло, когда он снова надел на лампу абажур, поднял ее и направился к ней. Он поставил лампу на столик рядом с кроватью, прежде чем заговорил с ней:

– О чем ты думаешь?

– Я думаю, что ты сошел с ума!

– Возможно, ты и права.

Он повернулся, чтобы посмотреть на нее, и когда она увидела выражение его темных глаз, по ней пробежала дрожь, ничего общего не имеющая со страхом. Сглотнув слюну, она спросила:

– Как ты сюда попал?

– Дениза впустила меня. Я сказал ей, что я твой гость и что ты можешь вернуться с минуты на минуту. Она предоставила мне возможность ожидать тебя здесь в течение трех последних суток. Она считает, что с твоей стороны весьма невежливо заставлять меня ожидать так долго, и находит, что мое терпение заслуживает похвалы. Все это весьма необычно, но близко к тому, чего она могла бы ожидать от нас обоих.

– Я уверена в этом, – резко сказала Аня. – Ты знаешь, что все думают, что ты исчез, и даже твоя мать? Ты мог бы по крайней мере оставить ей письмо.

Его губы изогнулись в улыбке.

– Все еще беспокоишься о моей матери? Позволь мне успокоить тебя. Я подробно рассказал ей, где я буду и что собираюсь сделать.

– Она… она знает?

– Именно она предложила помочь мне и направить тебя сюда, если ты в течение определенного периода не покинешь город.

Ловушка, и очень заботливо и осторожно расставленная. Какой же идиоткой она была, что поверила хоть единому ее слову!

Он присел на край кровати, подтянув к себе колено и обняв его, стараясь в то же время не закрывать свет, падающий на ее лицо.

– Она также рассказала мне, как позаботится о том, чтобы ты приехала сюда.

Аня смотрела ему в глаза так долго, как только могла. Затем, опустив глаза, сказала безжизненным голосом:

– Правда?

– Существовало много возможностей, много эмоций, на которых она могла сыграть, – сказал он, – среди которых ненависть, месть, раскаяние, сострадание, вина. Но была только одна, которой бы она воспользовалась, только одна. Если бы ты не приехала по этой причине, ты не приехала бы вообще.

Она ничего не ответила, не могла этого сделать, так как у нее перехватило дыхание.

– Скажи мне, почему ты приехала, Аня, – нежно настаивал он.

Она попыталась пошевелить рукой, и звон цепи вызвал у нее слабый приступ гнева, которого оказалось достаточно, чтобы собраться с силами и выказать ему пренебрежение.

– Какое это имеет значение? Ты получил то, что хотел!

– Это имеет значение, милая Аня, да, это имеет значение. – Он протянул к ней руку и дотронулся костяшками пальцев до ее щеки, наслаждаясь прикосновением к гладкой поверхности ее кожи. Его внимание привлекла блестящая булавка, которой была заколота ее толстая коса, и он наклонился, чтобы выдернуть ее и отбросить в сторону. Он провел своей теплой и мягкой рукой по ее волосам, разыскивая остальные булавки, и повторил:

– Скажи мне.

Деваться было некуда. Его воля была непреклонна; и если раньше у нее и были в этом какие-то сомнения, то она своими глазами убедилась в этом под дуэльными дубами. Он требовал не меньшего, чем полной капитуляции. Что ж, он получит ее, но ему придется заплатить за это.

– Я приехала, – сказала она, глотая слезы, – потому что сожалею о том, что сделала с тобой.

– Раскаяние. Нет, это не то. – Он перекинул косы через ее плечи и начал расплетать их, рассыпая пряди волос у нее на груди.

Она положила свободную руку на его плечо, легко коснувшись повязки.

– Потому что я чувствовала твою боль и, зная о том, что являюсь ее причиной, хотела облегчить ее.

– Сострадание, – сказал он и провел пальцами подлинному ряду пуговиц, на которые до самой шеи застегивался ее голубой дорожный костюм. В его прикосновении ощущалась дрожь.

– Потому что когда-то я сделала тебя изгнанником и не хотела, чтобы это снова повторилось сейчас – ведь мои слова могли предотвратить это. Я хотела сказать тебе, что ты неправильно понял: Селестина хотела обвинить в убийстве не тебя, а Муррея.

– Вина. Я носил ее с собой все эти годы, так что теперь могу легко узнать ее. – Он покачал головой.

Под его пальцами пуговицы расстегнулись до талии. Лифчик натянулся на ее груди, которая была поднята туго зашнурованным корсетом. Он сосредоточенно поглаживал их костяшкой пальца, наблюдая за тем, как от этой нежной возбуждающей ласки набухают ее соски.

С трудом дыша, Аня сказала:

– Я приехала потому, что, не сделав этого, дала бы тебе покой, которого ты не заслуживаешь.

– Месть, – сказал он. – Это для меня.

– И потому, что ты отказался соблюдать договор, который я тебе предложила, потому что между нами есть что-то, что существовало в течение долгих семи лет, и не исчезнет!

– Ненависть, – прошептал он.

– Нет, не ненависть, – ответила она и посмотрела на него глазами, полными слез.

– Аня…

В этом тихом слове была такая боль, такое сомнение, что слезы хлынули у нее из глаз и потекли по вискам: Она хрипло спросила:

– Ты ненавидел меня все это время?

Его лицо окаменело, он поймал ее за руки и встряхнул.

– Я любил тебя каждой клеточкой своего существа с тех пор, как впервые увидел тебя, и ты прекрасно это знаешь! Ты была моей мечтой, которую я искал, – чистой, незапятнанной, единственным ярким маяком, который помог мне не сойти с ума и давал надежду в грязной, кишащей клопами испанской тюрьме и в разлагающей жаре джунглей Центральной Америки. Каким бы недостойным я ни был, я не мог оставить надежду получить тебя, хотя бы сама смерть разлучила нас. Ты была моей удачей, моей тайной радостью, моим талисманом, единственным символом, который я почитал, пока ты сама не отдала себя в мои руки. После столь долгого времени как я мог устоять против желания обладать тобой? Но сладость близости с тобой стала моим проклятьем. Не было ничего, и нет ничего, чего бы я не сделал сейчас лишь бы снова и снова владеть тобой, всегда держать тебя в объятиях, как я хранил тебя в своем сердце.

Ей не нужно было большего объяснения в любви.

– Если ты можешь любить меня, то как я не могу любить тебя?

– Можешь. Но ты все равно полюбишь меня, я позабочусь об этом, даже если мне придется приковать тебя к себе до конца твоей жизни.

– В этом нет необходимости, – сказала она, глядя своими ясными темно-синими глазами прямо в его черные глаза. – Я люблю тебя, сейчас.

– Аня, – прошептал он. – Неужели это правда? Ты не обманываешь меня?

– Как ты можешь так думать?

– Как я осмелюсь думать по-другому, если я ждал этого так долго?

Ее глаза, снова наполнившись слезами, заблестели. Она мягко коснулась кончиками пальцев его жесткой щеки.

– О Равель, я тоже ждала, хотя я и не знала об этом. Возьми мою любовь сейчас, пожалуйста, потому что я не могу больше ждать.

Он опустился рядом с ней на кровать, наклонившись над ней слева так, чтобы опираться на свою менее поврежденную правую руку. Было какое-то благоговение и восхитительная нежность в том, как он притянул ее к себе. Он приник губами к ее губам, вкушая чистейший восторг ее полного подчинения.

Шли минуты. Медленно и осторожно он снял с нее всю одежду. Он долго и нежно расточал свои ласки, скопившиеся за долгие годы, насыщаясь сладостью ее кожи, раскрывая ее, чтобы доставить ей наибольшее удовлетворение.

Аню, которая опускалась в бездонную глубину, все же не покидало чувство связанности, ее правая рука была скована цепью, а левая зажата между их телами. Ей трудно было пошевелиться, она извивалась под его восхитительными ласками, и это мешало ей.

Она прошептала на ухо Равелю:

– Это великолепно, но без цепи было бы еще лучше.

– Ты уверена? – сказал он со смешком в голосе, ясно обнаруживая, что он прекрасно сознает, что делает.

– Да.

– Тогда конечно.

Он вынул из кармана маленький ключик и встал с кровати, на миг содрогнувшись от боли, которую доставляли ему ссадины и раны. Вставив ключик в замок и открыв его, он снял с нее цепь и отшвырнул на пол. Затем сбросил одежду и наклонился, чтобы задуть лампу. Когда же он обернулся, то увидел, что Аня призывно протянула к нему руки. Он бросился к ней с нежными словами любви и слепой радости.

Луна, заглянувшая в окно, залила своим холодным светом движущиеся на кровати тела, сделав их подобными резвящимся языческим богам. Затем лунный свет отразился на лежащей на полу цепи и засиял на ее переплетенных звеньях золотым блеском, а бриллианты и сапфиры, украшавшие браслет, рассыпали во все стороны целый ливень радужных искр.

Аня не заметила этого. Но Равелю было все равно.

Загрузка...