Узник страсти

ГЛАВА 5

Равель стоял у окна. Благодаря высокому росту он прямо смотрел в окно, в открытую всем ветрам темноту. На фоне темного окна его освещенный профиль выделялся довольно четко. Выражение его лица было задумчиво, и хотя он привел себя в порядок после ухода Ани, воспользовавшись предоставленными ею удобствами, все же он в своей красной фланелевой рубашке и с белой повязкой на голове, едва видной из-под курчавых волос, походил на пирата. Цепь, которой он был прикован к стене, была сейчас вытянута по полу, и ее стальные звенья тускло блестели в свете лампы. Цепь слегка загремела, когда он повернулся на звук открываемой двери.

Он смотрел на Аню, и его черные глаза не упустили ни одной мелочи в ее виде – от сверкающей короны волос и блеска драгоценностей на шее до кружевного края нижней юбки, который был виден, потому что она слегка приподняла над полом свое шелковое полосатое платье. У него на лице появилось выражение теплой признательности, которое быстро сменилось едкой насмешливостью. Он прислонился к стене под окном и сложил руки на груди.

– Восхитительно! Если все это великолепие в мою честь, то я польщен!

– Я не собиралась встречаться с тобой сегодня вечером, как ты прекрасно знаешь, – коротко ответила она. Его дерзость польстила ей. Ее щеки покраснели, губы сжались в тонкую линию, когда она отпустила край платья и сбросила с головы шаль.

– Какое разочарование! У тебя есть еще какие-то гости?

Соблазн солгать, использовать свой долг как хозяйки дома, чтобы избежать этого ужина, был велик, и ей с трудом удалось преодолеть его.

– Совершенно случайно у меня нет гостей.

– Как это удачно для меня! – Он отодвинулся от стены. – Разреши мне предложить тебе стул.

Как только он сделал шаг к ней, она быстро отступила назад.

– Оставайся на месте.

Он остановился. Он понимал, что его утренняя тактика была неверной, и сказал спокойным голосом:

– Если я дал тебе повод остерегаться меня, то прошу прощения.

– Во всяком случае это что-то новое, – сказала она, вскинув голову.

Она была одной из самых желанных женщин, каких он когда-либо видел. Если за прошедшие семь лет были моменты, когда ему удавалось забыть об этом, то сейчас он нисколько в этом не сомневался. Ее губы, грудь, стройная талия манили и соблазняли его. Он желал ее так, как никогда ничего и никого в жизни не желал. Честь была мелочью рядом с этим пожирающим его голодом.

Он опустил глаза и указал жестом на стол.

– Не хочешь ли сесть?

– Я пришла сюда из-за твоей низкой угрозы. У меня нет никакого желания обедать с тобой, даже если бы твое угрожающее предложение было облечено в красиво и вежливо оформленное приглашение.

– Ты должна поесть.

– Не вместе с тобой.

– Ты разбила мне голову, лишила свободы и поставила под сомнение мою честь. Взамен я прошу немногого – твоего общества за столом.

– Я немного иначе смотрю на случившееся.

– Как же?

– Слишком долго объяснять.

– Я никуда не тороплюсь, – ответил он сухо.

– Твой обед уже совершенно остыл. – Аня бросила раздраженный взгляд на накрытые серебряными крышками блюда, расставленные на столе. От них исходил аппетитный аромат. Она почувствовала, что у нее в животе вот-вот заурчит, и быстро отошла от Равеля.

– Не смущайся. Я знаю, что ты сгораешь от желания сообщить мне, какой я подлец, что использовал такие угрозы, чтобы заманить тебя сюда.

Она быстро посмотрела на него через плечо.

– Боюсь, что это принесет мне мало удовлетворения.

– Что же тебя удовлетворит, Аня? – мягко спросил он.

Что-то в тоне его голоса заставило ее вздрогнуть. Она еще дальше отошла от него. В открытых дверях стоял наготове Марсель, ожидая дальнейших распоряжений, с безучастным выражением лица, как у всех хороших слуг. Отпустить его или сказать, чтобы принес сюда ее еду? Оба варианта были для нее одинаково неприемлемы, и она испытала неловкость от своих колебаний, когда Равель уселся за стол и принялся за еду.

Увидев, что она не отвечает, Равель поднял бровь.

– Что случилось? Ты не любишь, когда кто-то другой навязывает тебе свою волю? Тебя беспокоит ощущение, что ты больше не контролируешь полностью ситуацию? Может быть, тебя успокоит, если я дам тебе слово вернуть спички после десерта?

Она повернулась к нему.

– Ты это сделаешь?

На его губах появилась очаровательная, но загадочная улыбка.

– Они уже сыграли свою роль.

Обстоятельства иногда меняют наши планы. Она не собиралась провести тет-а-тет с Равелем Дюральдом, но, возможно, это стоило сделать ради душевного покоя.

Он наблюдал за ее лицом.

– Может быть, ситуация несколько необычна, но почему бы нам не вести себя как цивилизованным людям?

Его предложение было разумным, а строгий тон, которым он его произнес, успокоил Аню, ей показалось, что сказано это было довольно искренне. Хотя она и подумывала сдаться, инстинктивно она еще проявляла осторожность.

– Представь себе, что я дряхлый приятель твоего отца, на которого ты можешь совершенно не обращать внимания и быть с ним лишь вежливой, отвечая на редкие просьбы передать соль.

Такую ситуацию было трудно представить. Да и все это не имело никакого значения. Она проголодалась после работы в саду, и было бы верхом глупости идти на поводу у гордости, гнева или интриг этого человека и заставлять себя испытывать неловкость в собственном доме или отказать себе в обеде. Она коротко кивнула слуге, распорядившись унести остывшую еду и принести новые горячие блюда на двоих.

Как только Марсель ушел, над ними опустилась глухая тишина. Ветер унялся. Ночное безмолвие было угрожающим. Раскаты грома, раньше гремевшие где-то вдали, заметно приблизились.

Свет в комнате был слишком ярким. И лампа, стоявшая на столике рядом с камином, начала коптить, и к потолку потянулась струйка черного дыма. Сама лампа горела мигающим огнем из-за того, что не был поправлен фитиль. Аня подошла к столу, сняла с лампы покрытый копотью абажур и прикрутила фитиль, пока огонек, танцевавший внутри лампы, не стал голубым.

Равель наблюдал за ней с суровым выражением, чтобы скрыть свое удовлетворение происходящим. Свет лампы, отражавшийся на ее лице, придавал ему странную неземную красоту. Он почувствовал, как в нем снова зашевелилось острое желание, но тут же безжалостно подавил его. Не нужно усиливать ее настороженность.

Он направился к обеденному столу, который стоял в углу, и передвинул его на середину комнаты, ближе к огню. Дотянувшись до стула с прямой спинкой, он переставил его на одну сторону стола, а потом повернулся к креслу у камина. Наклонившись, он легко поднял его и поставил у стола напротив стула.

Аня рассеянно следила за его движениями. Красная фланелевая рубашка, которую она прислала ему, плотно облегала спину и плечи, когда он наклонялся, подчеркивая упругость мышц. Отлично сшитые брюки со штрипками плотно обтягивали мускулистые ноги и стройные бедра. Он двигался с грацией хищника. В нем таились сила и опасность, а также безрассудная решимость. Наблюдая за ним, Аня испугалась, что допустила ошибку, уступив его настойчивости.

Он повернулся к ней и, поклонившись, указал жестом на кресло.

– Прошу.

Встретившись с ним взглядом, она покраснела из-за того, что только что думала о нем. Она опустила ресницы и, поправляя юбки так, чтобы сложить кринолин и не помять шелк, осторожно села в кресло. Он подождал, пока она устроилась поудобнее, а затем подвинул тяжелое кресло ближе к столу. Ладонью он слегка задел ее руку, и она бросила на него удивленный взгляд, ощутив обжигающий жар этого прикосновения.

Цепь прогромыхала по полу, когда он проходил к другой стороне стола и занял место напротив. Она отвела от него взгляд, но при этом чувствовала, что он на нее смотрит. Ее изумляло, насколько, глубоко чувствует она его присутствие. Никогда раньше она так остро не ощущала близость мужчины, и конечно же, она на испытывала такого чувства, вызывающего неловкость и смущение, по отношению к Жану. Аня попыталась уверить себя, что это вызвано обстоятельствами, ее неприязнью к Равелю, воспоминаниями о прошлом, которое связывало их, и необычной ситуацией в настоящем. Но полной ясности у нее не было. Что-то было в самом этом человеке, что всегда неблагоприятно влияло на нее. Так было и в те давние дни ее помолвки, когда Равель был другом Жана.

Желание выйти из этого состояния было настолько велико, что она подсознательно вновь вошла в роль радушной хозяйки.

– Мы говорили утром об Уильяме Уокере, – сказала она с холодной улыбкой. – Ты ходил на встречу Общества друзей Никарагуа на прошлой неделе?

Прежде чем он ответил, по его лицу промелькнула тень удовольствия от предпринятой ею хитрости.

– Да, я был там.

– Не был ли ты, случайно, одним из выступавших?

– Случайно, был.

– Твои симпатии были на стороне Уокера, я полагаю.

Он снова наклонил голову.

– Говорят, что он может предстать перед судом за нарушение законов о нейтралитете. Как ты думаешь, он будет осужден?

– Это будет зависеть от того, где состоится суд. Если в Вашингтоне, то это вполне возможно. Если же здесь, в Новом Орлеане, где он пользуется самой большой поддержкой, то вряд ли.

– В последнее время ходит много различных слухов о людях, которые сражались с Уокером в Центральной Америке. Говорят, что именно они являются силой, скрывающейся за тайным Комитетом бдительности.

На какой-то момент его лицо застыло. Он смотрел на нее внимательным изучающим взглядом. В его душе зародилось страшное губительное подозрение, и он почувствовал, что должен разобраться в этом.

– Просто удивительно, что ты находишься в курсе всех последних событий!

– Удивительно для женщины, ты хочешь сказать.

– Немногие женщины интересуются тем, что происходит за пределами семейного круга.

– Я хочу знать, что происходит вокруг и почему. Я не права?

– Вряд ли. Это просто удивило меня.

Его ответ был всего лишь отвлекающим маневром, с помощью которого он попытался отвлечь ее от заданного вопроса. Она безыскусственно улыбнулась и сказала:

– Возвращаясь к Комитету бдительности, ты знаешь что-нибудь об этом?

– Бдительность к кому или чему? Что-нибудь слышно об этом?

– К бесчестным чиновникам и полиции Нового Орлеана, подкупленным и оплачиваемым партией «Ничего не знающих».

– Ясно. И ты одобряешь это?

Резкость, с которой он задал свой, вопрос, поразила ее. Аня гордо подняла подбородок и сказала:

– Не могу сказать, что я не одобряю. Мне кажется, что кто-то должен что-нибудь сделать.

Он ошибался. На его плотно сжатых губах появилась улыбка, а темные глаза засветились от удовольствия.

– Я должен был знать, что женщина, готовая добиваться своей цели самыми нетрадиционными способами, не станет обвинять других в том, что они поступают подобным же образом.

Аня не успела ответить. Их беседа была прервана появлением Марселя, который принес огромный серебряный поднос, уставленный блюдами. Он поставил перед ними густой суп из креветок и крабов в темно-коричневом соусе. Кроме того, на столе оказались жареный цыпленок в устричном соусе с кукурузными лепешками, бифштекс из оленины с рисом и несколько сортов сыра. В белую салфетку были завернуты французские булочки, а на десерт был подан напиток из черники, законсервированной прошлым летом, с сахаром и взбитыми сливками. На подносе стояли хрустальные бокалы и бутылка вина, кофейник на серебряной подставке, под которой горела свеча, чтобы кофе оставался горячим.

Марсель наполнил бокалы и отставил бутылку в сторону. Он еще раз окинул взглядом стол, как бы убеждаясь, что на столе все – от серебряных приборов и тонких фарфоровых тарелок до маленьких солонок с воткнутыми в них крошечными ложечками. Он поклонился.

– Что-нибудь еще, мамзель?

– Нет, спасибо, Марсель, это все.

– Мне остаться, чтобы прислуживать вам?

– Думаю, мы сами справимся.

– Может быть, мне послать за вами экипаж через полчаса, на тот случай, если скоро начнется дождь?

– Не нужно. Я не думаю, что он начнется так скоро.

В тот же момент она пожалела, что произнесла эти слова. Забота о людях, которые служили ей, людях, которые сами могли устать или проголодаться, была настолько присуща ей, что она ни на мгновение не задумалась над предложением Марселя и над тем, что скрывалось за ним. Марсель, возможно, по совету своей матери, хотел предложить ей пусть небольшую, но защиту либо своим присутствием, либо скорым прибытием ее кучера. Сейчас Аня уже не могла изменить принятое ею решение, чтобы тем самым не выразить открыто свое недоверие к пленнику. Со смущением наблюдала она, как Марсель, поклонившись, выходит из комнаты.

Когда он вышел, она попыталась успокоиться. Она позволила воображению зайти слишком далеко. Ей ничто не угрожает. Человек, сидящий напротив нее, прикован к стене цепью. Что он сможет сделать?

И все же он угрожал ей. Вдобавок ко всему, она вовсе не была уверена в том, что мужчина, подобный Равелю Дюральду, так легко смирится со своим положением пленника. И что он не предпримет серьезной попытки сбежать, чтобы ради своей чести вовремя появиться на месте дуэли. Ей следует быть осторожней.

У нее пропал аппетит. Она едва справилась с супом, а жареного цыпленка всего лишь пару раз ковырнула вилкой.

Она отпивала небольшими глотками вино и была довольна тем, что руки заняты, а вино немного согревает изнутри.

Она стала припоминать какую-нибудь безобидную тему для разговора, но не смогла наши ничего подходящего. Тишина нарушалась только стуком приборов о тарелки и все сильнее приближающимися раскатами грома.

Равель также ощущал витающее в воздухе напряжение, но, казалось, находил в этом удовольствие. Он ел с какой-то безжалостной методичностью, отламывая своими сильными пальцами небольшие кусочки хрустящих булочек, аккуратно отделяя ножом мясо цыпленка от костей, затем перейдя к бифштексу. Аня налила кофе в чашки. Равель доел десерт, откинулся на спинку стула, держа в руках чашку и бросая на Аню взгляды поверх края чашки в те моменты, когда отпивал крепкий черный кофе.

Наконец он поставил свою чашку на стол. Задумчиво, но все же с нотками обвинения в голосе сказал:

– Так что же с любовью?

Анина чашка покачнулась на блюдце. Она торопливо поставила ее на стол.

– Что ты хочешь сказать?

– Ты сказала днем, что тебя не интересует ни брак, ни дети. Но любовь? Или ты собираешься оставаться всю жизнь девственницей?

Креолов нельзя было назвать сдержанными в интимных вопросах. Аня сама слышала, как в присутствии мужчин женщины описывали свои брачные ночи и во всех подробностях рассказывали об ужасных муках и страданиях при родах. Мадам Роза жаловалась всем на те мучения, которые она испытывает во время болезненного изменения своего жизненного цикла, и все, включая и Гаспара, сочувствовали ей. Селестина же могла совершенно спокойно сообщить Муррею, что не может поехать кататься в экипаже или верхом из-за месячных. Креольские леди удивлялись нежеланию англосаксонских женщин обсуждать подобные вещи публично. Ведь это все так естественно! И все же Ане никогда не удавалось в полной мере избавиться от присущих ей представлений о существовании сугубо личных проблем и вопросов.

Нахмурившись, она сказала:

– Это не твое дело.

– О, я думаю, что мое. Я чувствую себя ответственным за твое одиночество.

– Пусть это тебя не беспокоит.

– Это невозможно. Из-за того, что случилось той ночью семь лет назад, мы стали такими, какие мы есть сейчас. Хочешь ли ты признать это или нет, но между нами существует определенная связь. Необходима она нам или нет, но эта связь существует.

В небе над хлопковым сараем вспыхивали молнии, их призрачный белый свет заливал комнату. Спустя мгновение над их головами оглушительно загрохотал гром, а затем затих и стал отдаляться. Сразу же после этого по крыше застучал дождь, В камине зашипело и затрещало, когда дождевые капли попадали в него через трубу.

Аня ощущала озноб, прислушиваясь к шуму холодного дождя и вспоминая слова Равеля, произнесенные им глубоким пророческим голосом. Неожиданно ей показалось, что отсюда так же далеко до главного дома, как до луны. Эта мысль о затерянности их убежища пришла внезапно.

Она почувствовала, что ее пальцы сковали ручку кофейной чашки. С усилием она заставила их расслабиться, поставила чашку и скрестила руки на груди.

– Ты чувствуешь эту связь, правда?

Она поняла, о какой связи он говорит, хотя ей казалось, что она заключается во взаимном неприятии. Но даже это чувство она считала слишком личным, чтобы признаться Равелю в его существовании.

– Нет, – торопливо сказала она. – Нет.

– Ты чувствуешь, но не хочешь признаться в этом. Ты боишься меня и пытаешься прикрыть свой страх гневом. Почему? Почему ты меня боишься?

– Я не боюсь тебя, – ответила она, вынужденная сказать то, что при других обстоятельствах сказать бы не решилась. – Я ненавижу тебя!

– Почему?

– Для тебя это должно быть очевидно.

– Действительно? А если бы Жан убил меня тогда ночью, ты бы тоже обвинила его точно таким же образом? Ты бы называла его убийцей, бешеным псом, который знает только, как убивать других?

Произнесенные им слова пробудили в ней какие-то смутные воспоминания. Неужели она действительно сказала их ему в ту ночь, когда он пришел сообщить ей о смерти Жана? Должно быть, ему было очень больно, если он так хорошо запомнил их.

– Ты молчишь. Значит, ты так не поступила бы. Значит, твоя ненависть основывается на каких-то личных мотивах. Возможно, это мое происхождение или, скорее, его отсутствие.

– Конечно, нет, – резко ответила она, обеспокоенная гораздо больше, чем сама признавалась себе в этом, безжалостными вопросами и тем направлением, которое приняла их беседа.

– Тогда остается всего лишь одна возможность. Ты чувствуешь существующее между нами влечение, которое зародилось очень давно, задолго до смерти Жана. Ты чувствуешь его, но боишься себе в этом признаться. Ты боишься, так как это может означать, что ты вовсе не сожалеешь о смерти своего жениха.

Аня вскочила на ноги так резко, что задела стол, ее чашка перевернулась, и на скатерти стало медленно растекаться темно-коричневое пятно пролившегося кофе. Но она даже не задержалась, чтобы бросить взгляд на стол, а, оттолкнув кресло, быстро повернулась и направилась к двери.

Звон цепи предупредил ее о его намерениях, но в своем вечернем платье, да еще в таком количестве нижних юбок она не могла бежать достаточно быстро, чтобы ускользнуть от него. Он схватил ее сзади за руку и резко развернул к себе. Тут же, предупреждая ее возможные движения, он сомкнул пальцы на ее другой руке.

Она попыталась вырваться, но в его солдатских руках было больше силы, чем она когда-либо в своей жизни встречала. Ее охватила ярость. Сжав зубы, она сказала: – Отпусти меня!

– Ты действительно ждешь, что я это сделаю?

Равель какое-то время смотрел прямо в ее горящие гневом глаза, а затем перевел взгляд на ее раскрасневшиеся щеки, трогательный изгиб шеи и ниже, туда, где в глубоком декольте платья взволнованно подымались и опускались белые округлые груди. Желание прижать губы к этой соблазнительной мягкости было так велико, что у него даже слегка закружилась голова. Пытаясь овладеть собой, он еще сильнее сжал Анины руки.

Аня задохнулась от боли.

– Мерзавец!

Его лицо окаменело. Резко наклонившись, он поднял ее на руки и быстро повернулся, взметнув бело-розовый вихрь ее юбок. Анина шаль соскользнула с плеч и упала прямо на его кандалы, угрожая запутаться у него в ногах, но он нетерпеливо отбросил ее и направился к кровати.

– Нет! – закричала Аня, увидев, куда он направляется. Она изогнулась у него на руках и сначала попыталась оттолкнуть его, а затем даже выцарапать ногтями глаза.

Он тихо выругался и швырнул ее на толстый ватный матрац. Она тут же выпрямилась и попыталась отодвинуться от него, но он оперся коленом о кровать и, обхватив ее одной рукой, заставил лечь рядом с собой. Она кулаками била его по голове и плечам. Он поморщился, когда она попала ему в скулу, но тут же схватил ее кулаки, завел руки ей за спину и зажал их там одной рукой. Затем он повернулся и положил свою ногу сверху на обе ее ноги, заставив ее, таким образом, лежать неподвижно.

Она смотрела на него глазами, потемневшими от гнева и страха, в котором она не хотела сама себе признаться. Надавившая тяжесть заставляла ее прерывисто дышать, и она чувствовала, как по телу пробегает сильная дрожь. В течение нескольких мгновений он рассматривал ее, сосредоточив взгляд на ее губах. Потом заговорил слегка хриплым голосом.

– Где, – сказал он, тщательно подбирая слова, – ключ?

– Ключ… – повторила она, и недоверие обессилило ее. На его губах появилась едкая улыбка.

– А ты думала, что я вынашиваю какие-то коварные планы относительно твоего прелестного тела? Именно об этом она и думала.

– А как мне не думать об этом, ты ведь способен на все!

Улыбка исчезла с его лица. Он с такой силой сдавил ей руки, что они совершенно онемели.

– Конечно, это идея!

Она всматривалась в его лицо, пытаясь понять, действительно ли он хочет это сделать или только собирается напугать ее. Она чувствовала гулкое биение его сердца, напряжение его сильных мышц и его эрекцию в тот момент, когда он держал ее. Он вожделел, в этом она не ошиблась, однако сдерживал себя.

Кончиком языка она облизала пересохшие губы.

– У меня… нет ключа. Он не в комнате.

– Я знаю, что ключ от двери висит на крючке за лампой, – сказал он мягко. – У меня было достаточно времени, чтобы понять это. Мне нужен ключ от кандалов.

– Он в доме.

– Как удобно!

– Это правда!

– Сомневаюсь.

Не переставая смотреть на нее, он потянулся свободной рукой к вырезу ее платья. Его пальцы горели, когда он слегка прикоснулся к округлостям ее груди. Медленно и осторожно он сунул руку под розовый шелк, скользя пальцами по ложбинке.

– Не надо, – выдохнула она, – я же сказала, у меня его нет.

Он продолжал молча исследовать тайное углубление, лаская ее атласную кожу.

– Здесь нет.

Убрав руку, он затем снова положил ее на грудь и начал мягко сжимать и поглаживать ее. Его движения замедлились, когда он нащупал через несколько слоев ткани сосок груди и ласкал его до тех пор, пока он не напрягся под его искусными пальцами.

– Что ты делаешь? – Она попыталась отстраниться от него, одновременно борясь с желанием, которое подобно яду медленно проникало в каждую клеточку ее тела.

– Ищу ключ, – ответил он, тогда как все его внимание было поглощено ее второй грудью. Подавив попытки сопротивления, он мягко сжал ее обтянутую шелком грудь, а затем, слегка ослабив усилие, принялся теребить большим пальцем ее сосок.

Она почувствовала внезапный прилив крови. Ее кожа становилась все теплее, и у нее возникло ощущение, будто каждая частица ее тела ожила. Она часто слышала слово «обольщение», но никогда не подозревала, насколько глубок и всеобъемлющ его смысл. Знает ли он, что делает с ней? Понимает ли он это?

– Не делай так! – сдавленно воскликнула она.

Он медленно провел рукой по ее груди, стройной талии и животу. Обхватив сверху ее нижние юбки, он откинул их, тепло дыша ей в ухо.

– Проверим, есть ли у тебя карман на нижней юбке.

– Нет… есть, но там ничего нет.

– Любая ложь, лишь бы помешать мне, – сказал он, печально покачивая головой.

– Я обещаю… – Ее слова заглушил отрывистый вздох Равеля, который поднял кринолин и подвинул его так, чтобы обручи сложились у нее на животе, а затем провел рукой по ее бедрам под слоем нижних юбок.

– Равель, пожалуйста!

Он потянулся рукой еще ниже, отбросил вверх последнюю юбку, положил руку ей на колени, затем снова скользнул рукой вверх, оттянул край ее шелковых панталон и наконец положил свою теплую тяжелую руку на небольшой холмик в том месте, где соединялись ее нога.

– Значит, ключ в доме. Интересно, что нужно сделать, – сказал он, растягивая слова, – чтобы убедить тебя послать за ним.

– Посылать некого!

– Ты можешь просигналить лампой. Я уверен, что твоя экономка заметит.

Это была угроза. Поступит ли он таким образом, если она откажется от его предложения? Овладеет ли он ею, если она не освободит его? Ей хотелось думать, что нет, но Равель Дюральд обладал каким-то особым свойством совершать поступки, не согласующиеся с нормами. Вполне вероятно, что ее отказ послужит ему поводом для удовлетворения своих желаний, невзирая на вопрос, который они обсуждали. Он вполне мог поступить подобным образом после того, что она сделала с ним, и считать свой поступок соответствующей местью.

Она оцепенела, когда осознала, что не хочет проверить это. Однако это не был страх, скорее она просто предпочитала не думать о том, может ли Равель овладеть ею. Но если она не подчинится ему, ее планы рухнут. Это будет означать, что Равель, проскакав на лошади всю ночь, все же доберется к утру до Нового Орлеана и вовремя появится на месте дуэли, чтобы скрестить шпаги с Мурреем.

Но она подумывала и о том, что после столь долгого и утомительного путешествия, связанного с ранением головы Равеля, достаточно велики шансы на то, что на дуэли погибнет именно он, а не его противник.

– Почему? – спросила она, и на ее глазах выступили слезы боли и гнева. – Почему ты делаешь это?

– Ради чести, – ответил он, и в его голосе послышалась горькая насмешка над самим собой.

– Ты не допускаешь, что может быть убит молодой юноша, такой, как Муррей Николс? Во всяком случае, не по такому незначительному поводу. Не может же твоя честь стоить так дорого!

– Не может? – с ожесточением в голосе спросил он. – А какова цена твоей добродетели?

– Меньше, чем жизнь человека.

Слова повисли в воздухе. Аня не отводила свой взгляд от него, и ее заплаканные глаза расширились, когда она поняла скрытый смысл только что произнесенных ею слов. Она не это хотела сказать – или это? Ее мысли и чувства смешались, она слышала громкий стук своего сердца и чувствовала, как в нижней части тела против ее воли зарождаются какие-то странные ощущения, подогреваемые тем, что рядом с ней, приникнув к ней, лежал он. Она ни в чем не была уверена.

За окнами гремел гром и лил дождь, он стекал журчащими ручейками с карниза крыши и с плеском падал на землю под окнами. В неожиданно повисшей тишине звук льющейся воды показался слишком громким.

– Моя честь за твою добродетель – заманчивый обмен.

Даже произнеся эти слова вслух, Равель не мог поверить, что она сделает это. Она сильно и долго ненавидела его. Когда она ничего не ответила, он продолжил:

– Интересно, стоит ли Муррей Николс такой жертвы и понимает ли он всю ее глубину?

– Это не жертва.

– Тогда что же? Обычное беспокойство за счастье сестры?

– Отчасти, – беззвучно произнесла она.

– Что же еще? – настойчиво продолжал спрашивать он. – Чистейший альтруизм? Забота одного человеческого существа о благе другого? Поверишь ли ты мне, если я скажу, что намерен принять твое предложение – если оно таково – по той же причине?

– Ради Селестины? – спросила Аня, недоуменно нахмурившись.

– Ради тебя. А еще потому, что у меня недостаточно силы воли, чтобы отказаться. – Он рассмеялся хриплым язвительным смехом. – Ты предлагаешь так много в обмен за мою честь.

Постепенно он освободил ее, убрал свои руки и приподнялся так, что его вес больше уже не давил на нее. Он сидел и смотрел на нее, опираясь на руку. Аня потирала запястья. Она чувствовала на себе его жадный внимательный взгляд.

Ее добродетель за жизнь человека. Будь это жизнь Муррея или Равеля, сделка была не так плоха. Она действительно не собиралась выходить замуж, поэтому необходимость сохранения чистоты для брачной ночи не очень беспокоила ее. Этот физический акт быстро закончится, и она так же быстро забудет о нем. Важен был только результат.

Прошло несколько долгих секунд, прежде чем она смогла заставить себя посмотреть прямо в лицо Равелю. И все же она села, подняла ресницы и устремила на Равеля твердый взгляд потемневших от решимости синих глаз.

– Ты согласен? Ты клянешься, что больше не сделаешь никаких попыток встретиться утром на дуэли с Мурреем?

Как он мог отказаться? Потеря чести была небольшой ценой за этот дар, о котором он и не смел мечтать. Но сможет ли он вынести ненависть, которая обязательно будет сопутствовать этой жертве? Сможет ли он подавить угрызения совести, если скажет себе, что она и без того презирает его, что она не может презирать его сильнее?

– Я согласен, – глубоким голосом ответил он.

Аня сглотнула слюну. На какое-то мгновение ей показалось, что он собирается отвергнуть и ее, и их соглашение. Она даже понадеялась, что он может сказать ей, что она свободна, что ей не нужно больше беспокоиться относительно дуэли. Ей следовало бы знать его лучше. Чего же он ждет? Если уж он должен быть негодяем, то почему не быть им до конца? Почему он не возьмет ее сразу же и не покончит с этим? Тяжелые капли дождя безжалостно барабанили по крыше над их головами.

– Так что же? – ломающимся от охватившего ее напряжения голосом спросила она.

Не отрывая своих темных глаз от нее, он медленно улыбнулся.

– Нет никакой спешки.

– Не можешь ли ты… прикрутить лампу?

– Я не хотел бы это делать.

Мягкий свет, лившийся из-под покрытого копотью абажура, вовсе не был навязчивым, но и ей не нужна была темнота. Она не стала настаивать. Аня сделала глубокий вдох, а затем медленно выдохнула. Через его плечо бросила взгляд на дверь, а затем на огонь, который медленно угасал в камине. Только после этого она снова посмотрела на него.

– Тебе… тебе придется помочь мне раздеться.

– Конечно, – низким голосом сказал он.

Она с трудом заставила свои застывшие мышцы шевелиться и повернулась к нему спиной, так, чтобы ему был доступен ряд маленьких пуговичек, на которые застегивалось платье. Он не начал сразу с них, а положил руки ей на плечи и держал их там какое-то время, ощущая каждым нервом ее кожу, мышцы, кости, неподвижно принимающие прикосновение его ладоней. Сердце сжалось у него в груди, и, наклонив голову, он нежно прикоснулся губами к тому месту, где затылок переходил в изящный и мягкий изгиб шеи. Прикосновение это было настолько мимолетным, что Аня скорее догадалась о нем, чем почувствовала, и вопросительно наклонила голову.

Медленно и неохотно Равель убрал руки с ее плеч и поднял их к ее волосам, нащупывая пальцами булавки, которые удерживали прическу. Одну за другой он вытаскивал их и бросал на пол, и они, падая, издавали нежный мелодичный звук. Ловким движением он расплел косы и расправил по плечам шелковые волнистые пряди волос. Только после этого он перешел к пуговицам.

Аню охватила удушающая паника, когда она почувствовала его теплые и уверенные пальцы на своей обнаженной спине. Ей потребовалось огромное усилие, чтобы заставить себя сидеть спокойно, что бы позволить ему эту интимность. Она так долго уберегала себя от осквернения, что не была уверена, что сможет вынести то, что должно было сейчас произойти. Несмотря на все попытки успокоить себя она вовсе не была в этом уверена.

Однако он не ожидал дальнейшего разрешения, а когда платье было расстегнуто и соскользнуло с плеч, принялся развязывать кринолин и нижние юбки и расшнуровывать корсет. Через несколько минут он уже снимал с нее через голову одежду слой за слоем и бросал в сторону, как будто срывал лепестки с цветка.

Когда на ней остались только лифчик и панталоны, она повернулась к нему лицом. Он протянул руку, чтобы взяться за конец голубой ленточки, стягивающей лифчик вверху, и медленно потянул за него. Узел развязался, и края тонкого батиста разошлись, обнажив мягкую округлость грудей. Кончиком пальца он еще чуть-чуть раздвинул края лифчика и сделал глубокий, с легким присвистом вдох.

Мягкий свет лампы отбрасывал красно-золотые отблески на волосы и придавал ее ярко-синим глазам нежный блеск морской дымки, пронизанной лучами солнца. Он заливал золотым светом ее скулы, оставляя на щеках под ними небольшие треугольные тени, и своим блеском подчеркивал безупречную округлость ее грудей, так что они казались усыпанными золотой и перламутровой пылью.

Аня подняла на него взгляд, удивляясь его неторопливости, его очевидному наслаждению процессом ее раздевания. Его лицо было сосредоточено, а уголки губ поднимались, придавая его лицу выражение безмерного удовольствия. Он посмотрел на нее и, увидев, что она наблюдает за ним, остановился.

Его улыбка стала шире, а чувственное лицо медленно просветлело. Отодвинувшись от нее, он лег на кровать, вытянувшись во всю длину и заложив руки за голову. Глядя ей прямо в глаза, сказал:

– Моя очередь.

– Ты имеешь в виду… Ты хочешь, чтобы я тебя раздела?

– Именно так, – подтвердил он с большим удовольствием.

Внезапно она ощутила странное волнение, зарождающееся внутри, нарастающее чувство безрассудства и сопутствующее ему ощущение свободы. Она может дотронуться до него, он хочет, чтобы она дотронулась до него. Ничто не могло помешать ей сейчас удовлетворить любопытство, которое она всегда испытывала по отношению к мужчинам и таинствам брачной постели. Благодаря откровенности креольских леди, а также рабынь, она обладала теоретическим знанием мужской анатомии и процесса, ведущего к произведению потомства, но в ее понимании обоих этих предметов все же были некоторые темные места. Сегодня ночью ей станет все понятно.

Опираясь на одну руку, она наклонилась над ним. Дрожащими пальцами дотронулась до костяных пуговиц его рубашки и одну за другой она расстегнула их и раздвинула края красной фланелевой рубахи, обнажив твердую поверхность груди, покрытую темными волосами. Аня провела кончиками пальцев по этой курчавой поросли, удивляясь впечатлению одновременно жесткости и мягкости, а также неуступчивой твердости его мышц. Она провела ладонью по его затвердевшим соскам, осознав благодаря, его судорожному вдоху его чувствительность в этом месте. Но она не стала задерживаться, а скользнула рукой вниз, по плоскому и упругому животу, чтобы выдернуть рубашку из-за пояса брюк.

Он шевельнулся, чтобы ей было удобнее, потом, после того как она освободила рубашку, приподнялся на локте, чтобы дать ей возможность снять ее. Она ладонями провела по его шее и плечам, сбрасывая с них мягкий материал до тех пор, пока не освободила его руки до локтей. После этого подвинулась поближе к нему и двумя руками стянула рукава.

Ее груди трепетали, а соски тут же затвердели, как только она прикоснулась ими к его груди. Внезапно она ощутила исходивший от него теплый мужской запах, смешанный с запахом душистого мыла и хлопковым запахом фланелевой рубахи. Она почувствовала медленно нарастающую внутри волну непривычных ощущений, но не стала задумываться над ними. Опустив глаза, сняла наконец с него рубашку и бросила ее на кучу своей одежды, лежащую рядом с кроватью.

Он лежал на спине. Тут же, не дожидаясь, пока храбрость покинет ее, расстегнула его брюки. Откинув клапан, она обнаружила кальсоны из такого тонкого льняного полотна, что они казались почти прозрачными. Не будучи уверенной в том, что делать дальше, она заколебалась.

На лице его мелькнула улыбка. Носком ноги он стащил с другой ноги ботинок, а затем поступил точно так же и со вторым. Они упали на пол с глухим стуком, который в тишине показался очень громким. Точными экономными движениями он снял носки, протянув их через кандалы, а затем освободился от брюк и белья. Эги два последних предмета также оказались на полу.

На бедре у него был длинный шрам, след глубокой раны, выглядевший довольно болезненно. Аня не отрывала от него свой взгляд, так как это освобождало ее от необходимости смотреть куда-либо еще. Делая вид, что обеспокоена, она протянула руку, чтобы прикоснуться к шраму, но в тот момент, когда она дотронулась пальцами до него, беспокойство ее стало подлинным.

– Откуда у тебя это?

– Испанец в Никарагуа ударил штыком.

– И ты..? – Она остановилась.

– Убил ли я его? Да, убил.

В его голосе было слышно напряжение, как будто он ожидал осуждения с ее стороны. Она осторожно сказала:

– Он мог бы тебя искалечить.

– Это не имеет значения, – сказал он. – Не сейчас. – Внезапно он понял, что говорит чистейшую правду. Это действительно не имело значения. Ничто не имело значения, кроме этого момента и странного договора, который соединял их.

– Нет, – прошептала она.

Он посмотрел на нее своими черными матовыми глазами, в темной глубине которых скрывались таинственные тени. Быстрым движением, прежде чем она успела понять, что он делает, он распахнул ее лифчик и снял его. Его взгляд засветился, остановившись на ее безупречно симметричных грудях с сосками нежно-абрикосового цвета. В горле застыл звук, который можно было принять за вздох глубочайшего удовлетворения или за высвобождение спрятанного глубоко внутри недоверия, и он, положив руки ей на плечи, притянул ее к себе. Ее волосы скользнули вперед и окружили их подобно красновато-коричневому атласному занавесу. Этот поблескивающий в лучах света занавес отгородил их от остального мира, создав ощущение опасной близости, напоенное ароматом дамасских роз. Ее грудь была прижата к его груди. Он взял в ладони ее лицо и медленно приближал его к себе, пока ее губы не прикоснулись к его губам.

Его четко очерченные страстные губы прижались к ее губам, в них не было никакой жесткости, только уверенная просьба и жаркий чувственный соблазн. Его язык поддразнивал чувствительную и нежную линию ее губ, исследовал то место, где они смыкались. Он обнаружил небольшую ранку, которую он нанес ей зубами в тот момент, когда его ударили по голове предыдущей ночью, и мягкими поглаживаниями языка облегчил боль. Захваченная этой нежностью, она, приоткрыв губы, позволила ему проникнуть глубже и осторожно, но в то же время испытывая при этом удовольствие, прикоснулась языком к кончику его языка.

Где-то в далеком уголке сознания поднялся слабый пуританский протест против ее содействия собственному падению. Совесть диктовала ей необходимость подчиниться, но она не требовала от нее наслаждаться этим подчинением. Она предпочла бы обвинить в случившемся вино, которое, смешавшись с кровью, тяжелым потоком текло в ее жилах, или исконную женскую слабость, или даже непреодолимую силу Равеля. Но причина была не в этом. Причина лежала в ней самой, в возбуждении давно дремавшей страсти, желания, которое давно ждало своего удовлетворения. Она инстинктивно использовала этот шанс, чтобы испытать на себе самое щедрое вознаграждение, предоставляемое жизнью за всю ту боль, что испытывает человек на жизненном пути.

Она ощущала на губах Равеля вкус кофе и сладость летних ягод. Его теплый рот манил ее, а его внутренняя поверхность была гладкой и влажной. Их языки встретились, и их шершавые поверхности переплелись. Его руки скользили по ее плечам, стройной спине, прижимая ее все ближе, опускаясь все ниже, чтобы сжать бедра. Его пальцы наконец нашли боковую пуговку на поясе ее панталон, он расстегнул и снял их, проводя при этом рукой по ее обнаженной коже, то растирая, то нежно поглаживая ее.

Внизу под собой она чувствовала его длинную твердость, свидетельство силы его желания обладать ею. Однако в его движениях не было торопливости, только глубокое чувственное наслаждение этим мгновением, как если бы он хотел глубоко запечатлеть на свое теле и в своей памяти вкус и ощущение ее тела.

Прижимая ее к себе, он развернулся так, чтобы она оказалась к нему боком. Он покрыл горячими поцелуями ее щеку, начиная от уголка рта и заканчивая изгибом скулы. Он прижался к шелковым прядям ее волос и долго проводил губами по красно-золотым прядям, прежде чем наклонился, чтобы окончательно стянуть с нее панталоны. Затем он прижался губами к ее телу и, медленно целуя, продвигался вверх по грудной клетке, пока не достиг груди. Он сжал ее рукой, а затем, отпустив руку, обвел языком окружность вокруг соска и наконец мягко охватил набухший сосок губами и прижал его языком к своему влажному небу.

Аня сделала глубокий судорожный вдох, почувствовав, как ее охватывают все более сильные волны желания и одна за другой устремляются вниз. Закрыв глаза, она потянулась к нему и принялась своими чуткими чувствительными пальцами гладить его по мускулистым плечам, груди, спускаясь все ниже, к плоскому упругому животу. Он поймал ее руку и положил ее на свою толкающую длину, которая была шелковиста в своей гладкости. Она приняла это приглашение, и ее тут же охватил неожиданный восторг, а также удивление по поводу щедрости, с которой он предлагал ей себя.

Время потеряло свое значение. Дождь монотонно стучал по крыше, и молнии время от времени заливали комнату призрачным светом. Огонек в лампе мигал, а угли в камине потрескивали и вспыхивали пульсирующим красным светом. Их тела, облитые то красным, то золотым, то серебряным светом, дрожали от собственного внутреннего жара. Дыхание становилось все тяжелее, а движения все менее и менее контролируемыми.

Руки Равеля с хищной нежностью исследовали ее тело, не принимая во внимание никакой скромности после того, как он разыскал неприкосновенный источник ее женственности. Казалось, что его медленные настойчивые ласки размягчили даже ее кости и заставили расплавленную кровь мчаться по жилам с удвоенной скоростью. Мышцы ее живота непроизвольно сокращались. Ее сердце гулко колотилось в груди. Она изогнулась навстречу ему, испытывая страстное желание быть поближе к нему, слиться с ним, стать его частью.

Он слегка отстранил ее рукой и, скользя пальцем между ее ног, коварно, осторожно проникал все глубже и глубже. Двигаясь по кругу, осторожными, успокаивающими движениями он облегчил боль первого жгучего ощущения, преодолевая ее напряженность с медленной, восхитительной настойчивостью. Он прокладывал себе путь с безграничной настойчивостью, пока она в явном и все более нарастающем экстазе не прижалась к нему с тихим приглушенным стоном.

Тогда, притянув ее к себе, он вошел к нее, настаивая и отступая, постепенно проникая все глубже и глубже. В какой-то момент она почувствовала жгучую боль, но прежде чем смогла вскрикнуть, боль отступила, и ее сменило ощущение приятного устойчивого ритма внутри.

С ее губ слетел звук облегчения, смешанного с чистейшим сладострастным удовлетворением. Как по сигналу, он подхватил ее и повернул на спину, нависая над ней. Его цепь, прикрепленная к крюку в стене чуть выше над кроватью, теперь обвивала ее бедра и неразделимо связывала их.

Едва ли Аня заметила эту, еще одну, связь, соединившую их тела. Она приподнималась навстречу ему, безоговорочно принимая в экстазе все более глубокое проникновение. Ее ресницы дрожали, а кожа на щеках покрылась капельками пота. Ее губы приоткрылись, она прижала ладони к его плечам, с силой сжимая и разжимая пальцы.

Их движения стали синхронными. Аня принимала всевозрастающую настойчивость его толчков, поглощая их воздействие, которое питало необычайное блаженство внутри нее. Оно становилось все сильнее и сильнее, огнем разливалось по телу в поисках выхода.

Из горла вырвался сдавленный крик, и Аня затаила дыхание. Это была просто стихия, буря страсти, такая же бурная и неконтролируемая, как и та, что бушевала за окном, в открытой всем ветрам ночи. Они вместе управляли ею, борясь с нею и одновременно наслаждаясь ее силой. Мужчина и женщина, заключившие друг друга в объятия, они поднялись над теми маловажными, незначительными причинами, которые соединили их, ища и находя подлинную истину: из их собственных тюрем, тюрем, приготовленных для них жизнью, это был единственный возможный выход.