В Африку за обезьянами

За гамадрилами и геладами в Куромаш

ОДНАЖДЫ Мангиша, уже не раз сопровождавший меня в поездках, сказал мне, что его дядя, начальник крупного горного селения, сейчас находится в больнице и обещает посодействовать ловле обезьян в его местности. Дядя оказался высоким рослым эфиопом с красивыми глазами и черной роскошной бородой. После расспросов, для чего нужны обезьяны и неужели в России не водятся в лесах эти животные, он обещал узнать у крестьян, смогут ли они поймать обезьян или помочь нам в ловле.

Через несколько дней дядя позвонил по телефону[2] в больницу к Мангиша и сообщил, что можно приехать и привезти клетки, так как он нашел охотников.

Мы собрались и отправились. Со мной поехали Мангиша и Ильма.

Дорога на Асмару оказалась лучше, чем на Моджо; во многих местах она асфальтирована, через небольшие ущелья и реки перекинуты хорошие каменные мосты. Порою мы проезжали мимо обширных долин, где черноземная почва обработана под посевы либо оставлена под пастбища для скота. На мелких озерах и реках виднелось много диких уток и гусей, которых можно было бы стрелять, не выходя из машины. Проехав восемьдесят километров, мы остановились в селении. Базарная площадь была полна людьми, пришедшими с гор с различными продуктами своего хозяйства. Мангиша отправился разыскивать знакомых и родственников, чтобы узнать, дома ли дядя и нет ли здесь желающих наняться к нам ловить обезьян. Встречая близких людей, Мангиша низко кланялся, говорил «денастели» и трижды целовал в щеку повстречавшегося, тот ему отвечал тем же. Это обычный способ приветствовать родственников или хороших знакомых. Менее знакомые люди обычно ограничиваются низким поклоном друг другу и словами «денастели».

Выяснилось, что дядя дома, в селении, находящемся за пятнадцать километров отсюда, и там же нас ждут охотники, согласившиеся ловить обезьян. Мы поехали туда по горной, крутой дороге. Чем выше мы поднимались, тем более красивые виды открывались перед нами. Повсюду вздымались высокие скалистые голые горы и ущелья с водопадами. В провалах внизу пролегали обширные долины, лесные массивы и возделанные поля. На склонах гор, в долинах и на возвышенностях там и сям были заметны отдельные крестьянские усадьбы. Здесь живут главным образом эфиопы, попадаются и галласские деревушки. Дорогу перед машиной перебегали и низко перелетали дикие курицы, по полям бегали десятки зайцев. Отбежав от машины метров на двадцать пять, заяц обычно становится столбиком и, похлопывая ушами, смотрит.

На горе, куда с трудом поднялась наша машина, почти не было деревьев, кое-где рос редкий кустарник. Мы спустились в небольшую ложбину и затем снова взяли крутой подъем. Еще несколько спусков и подъемов — и мы оказались у цели, в селении из нескольких десятков домов, расположенном на склоне горы, у которой была как бы срезана верхушка. На самой вершине виднелась крепость, быть может след давнего прошлого. Навстречу нам вышло несколько хорошо одетых эфиопов, за каждым из них следовал десяти-двенадцатилетний мальчик, несущий винтовку и револьвер в кобуре. Это — оруженосцы знатных эфиопов. Нас почтительно приветствовали и предупредили, что начальник знает о нашем приезде и скоро придет. Как он мог узнать об этом? Оказывается, когда мы еще находились за пятнадцать километров, Мангиша прокричал о том, что мы едем, хозяину ближайшего к дороге двора, тот передал следующему, и так весть о том, что приехал Мангиша, а с ним «москов геточ» (русский господин), желающий ловить обезьян, передаваясь от человека к человеку через горы, дошла до начальника значительно раньше, чем мы приехали на машине. Эта своеобразная эстафета напомнила мне «узун кулак» (длинное ухо) в среднеазиатских степях.

Дядя Мангиша вскоре пришел и приветливо поздоровался с нами. Зз ним появился, повидимому, писарь, попросивший у нас «аурокар», т. е. бумагу (разрешение на ловлю обезьян). Он переписал его на отдельный лист и подлинник вернул нам. В ожидании охотников начальник пригласил нас войти во двор и отдохнуть. В чистом дворе под большим эвкалиптом нас усадили на табуреты и угостили «инжирой» и «теджем». Вскоре появились два молодых эфиопа, завербованные начальником ловить павианов и гелад. Мы с ними договорились, что оставляем у них клетки, а через неделю приедем забрать их с пойманными обезьянами. На все наши пожелания эфиопы отвечали «ишши» (ладно). Эта форма обещания отличается от более определенного «туруно» (хорошо) тем, что она не обязывает к выполнению обещанного. Повидимому, ловцы не были уверены, что смогут поймать обезьян. Это зародило во мне некоторые опасения, и они, увы, подтвердились. Когда я вновь приехал через неделю, то ловцы сказали, что обезьяны очень хитрые, при этом один из охотников показал пальцем на свою голову, затем поднял палец кверху и сказал: — Дженжеро о-о! Они не хотят попадаться в ловушку.

Пришлось искать других ловцов, вернее помощников, и, используя уже имевшийся опыт в ловле павианов анубисов, организовать ловлю павианов гамадрилов и гелад.

Павианы гамадрилы, как и анубисы, — крупные собакоголовые обезьяны. Средний вес самца — 23—24, а самки — 13—15 килограммов. Шерсть густая, длиной 5—6 сантиметров, темносерого цвета с оливковым оттенком. Живут они стадами по склонам скалистых гор. Ночуют гамадрилы обычно на неприступных скалах, собираясь туда большими группами в несколько стад. Во главе стада ходит самец с большой седой гривой в виде плаща, поэтому этих павианов называют также плащеносными павианами. В стаде бывает несколько самок, подростков и детенышей. Под предводительством вожака они целый день бродят по склонам гор и спускаются в долины для розыска пищи. Питаются они молодыми побегами травы и кустарников, насекомыми и их личинками, яйцами птиц и, когда голодны, то, повидимому, и птицами. Гамадрилы совершают набеги на кукурузные и пшеничные поля, на огороды и сады. В случае опасности забираются высоко на скалы и оттуда угрожают противникам ударами передней лапы о землю, при этом широко раскрывают рты, глазные щели и приподнимают брови. Из расспросов выяснилось, что в нескольких километрах от селения Куромаш, на большой скале, мимо которой проходит горная тропа, постоянно обитает свыше сотни обезьян. Хождение по этой тропе считается небезопасным, так как, по рассказам местных жителей, павианы нередко забрасывают путников камнями. О способности абиссинских павианов бросать камни можно прочесть в записках различных путешественников, посетивших Эфиопию. Эта версия вошла даже в научную литературу о животных. Такие случаи описывает, например, Брем. При этом он ссылается на рассказы очевидцев, бывших в Эфиопии. Однако все эти рассказы являются плодом фантазии или недоразумения. Ни одна низшая обезьяна не способна пользоваться камнями для бросания, если ее не обучить путем длительной дрессировки. В Сухумском питомнике два десятка лет содержалось несколько сотен павианов гамадрилов, и ни разу никто не видел, чтобы какой-нибудь из них кидал камни, хотя в питомнике они и могли бы выучиться этому путем подражания человеку. В условиях эксперимента, путем сочетания случайного падения камня из лап обезьяны с дачей обезьяне кусочку пищи, одному сотруднику в течение многих месяцев удалось обучить обезьяну бросать камни в определенное место. Мне рассказывали, что один человек из охраны русской (царской) миссии в Эфиопии, донской казак, любил содержать и приручать диких животных. Наряду с прочими, он держал павиана гамадрила, прикованного на цепь к огромной смоковнице, Ради забавы казак приучил павиана швырять камни в проходящих людей и за каждый бросок выдавал ему кусочек лакомой пищи. В конце концов павиан так хорошо научился бросать, что без промаха попадал в ноги проходящего человека. Эта забава кончилась тем, что владелец павиана получил нагоняй и приказ убрать своего «снайпера» подальше от местонахождения людей. Совершенно очевидно, что обезьян можно обучить кидать камни, но в естественных условиях эта способность им несвойственна.

Эта нежная пара павианов гамадрилов поймана в горах Куромаша.

Как же объяснить рассказы путешественников и самих эфиопов? Очевидно, только так. Завидя идущих людей, павианы убегают на скалы. В бегстве они сбивают мелкие камни и вызывают обвал щебенки, которой усеяны склоны скал. Щебенка сыплется на головы людей, и создается впечатление, что обезьяны «забросали градом камней», как об этом рассказывают наивные очевидцы. Кроме того, забравшись на недосягаемую высоту, обезьяны садятся на скалы и угрожают людям. Ударяя по мелким камням, они их сбивают с места, камни катятся вниз и вызывают обвал других камней. Взмахи лапами и летящие камни в совокупности создают иллюзию целенаправленного бросания.

При помощи ловушки, изготовленной подобно тем, которыми мы ловили анубисов, нам удалось поймать несколько гамадрилов. Среди них оказались три огромных самца, представлявших особую ценность как новые производители для Сухумского питомника. Переноска пойманных павианов на расстояние двенадцати километров до машины производилась все тем же способом — на жердях. Измученные во время доставки по горным тропам животные только на второй день приходили в себя. Замечу, что взрослые павианы гамадрилы почти не приручаются, а самцы, даже если они были в детстве ручными, по достижении половой зрелости становятся очень агрессивными по отношению к человеку. Один из пойманных мною — взрослый самец — через месяц стал проявлять ко мне некоторую «доброжелательность». Когда я подходил к клетке, то он подставлял плечо, чтобы я его почесал. Эта «доброжелательность» могла быстро перейти в свою противоположность. Как только я просовывал палец далеко за сетку, павиан мгновенно менял свое «настроение» и пытался схватить палец зубами. Резкая смена эмоциональных состояний наблюдается у павианов не только по отношению к человеку, но и по отношению друг к другу. Поэтому в их стаде много крика и ссор. Но как только дело доходит до общей опасности, стадо павианов дружно защищает друг друга. Правда, от большинства врагов павианы спасаются бегством.

В тех же горах, где водятся гамадрилы, но на несколько сот метров выше, живут стадами обезьяны, которых долгое время считали одним из видов павианов. В последнее время их относят к самостоятельному роду, названному «гелады». По-эфиопски эти обезьяны называются «анко», а в некоторых местностях — «джелады». Обитают они только в высокогорных районах Эфиопии, от 2500 до 3500 метров над уровнем моря. На этих высотах в зимнее время года температура по ночам падает до двух — четырех градусов ниже нуля, а днем нередко держится на нуле. В такое время стада гелад и павианов гамадрилов, которые тоже часто высоко поднимаются в поисках пищи, устремляются вниз.

Места обитания гелад.

Однажды в сопровождении своего неизменного спутника Ильмы и трех эфиопов-носильщиков, нанятых в деревне, расположенной у подножья горы, я в поисках гелад поднялся на высоту приблизительно 3000—3200 метров над уровнем моря. День был солнечный и довольно теплый. Впрочем, мои спутники усиленно кутались в «шаммы». Поднявшись на гору, мы попали в полосу сильного дождя и града и укрылись под нависшей скалой. Выглядывая из своего убежища, мы увидели, как в полукилометре от нас с горы спасалось бегством стадо гелад. Падающий град смывался дождем в ложбинки, и вскоре во многих местах горы образовались большие белые пятна, издали напоминающие снег. Ильма что-то начал рассказывать эфиопам, часто упоминая слово «москов». При этом он проделывал движения лыжника, опирающегося на палки. Я заинтересовался, о чем он говорит. Ильма сказал мне, что он видел в советском журнале фотоснимки лыжников, которые совершают поход по огромной массе выпавшего града. Я пытался объяснить ему, какая разница между градом и снегом, но он не мог меня понять. Только спустя две недели, когда мы поднялись примерно на такую же высоту в районе Энтото (городок в 12 км от Аддис-Абебы), мы увидели там камни, покрытые густым инеем. Соскоблив ножом иней и показав его Ильме, я пояснил, что примерно такой вид имеет снег, по которому ходят на лыжах. «Теперь знаю, мистер, мне мой отец рассказывал, что когда-то высоко в горах выпало очень много вот такого», и Ильма сказал какое-то слово, обозначающее по-эфиопски снег.

В наших зоопарках, насколько мне известно, гелад никогда не было, и в западноевропейские зоопарки они доставлялись редко. Кожа гелад светлая, напоминающая кожу человека, только на конечностях и короткой морде она черная, а на груди и в паху у самцов — бледнорозовая, у самок — яркорозовая. Окрашенная часть груди — голая, остальная часть тела, за исключением морды, ладоней, подошв и седалищных мозолей, покрыта темнокоричневой тонкой и мягкой шерстью, напоминающей волосы человека. У самцов из такой же шерсти образуется грива, подобная плащу у гамадрил. Взрослые самцы гелады были таких же размеров, как взрослые гамадрилы, но отнюдь не «человеческого роста», как об этом говорит Брем, ссылаясь на рассказ какого-то путешественника. Их жесты и мимика угрозы почти такие же, как и у павианов. Угрожающая гелада ударяет передней конечностью по земле, производит жевательные движения и широко зевает, обнажая клыки, которые у взрослых самцов бывают до 3—4 см длиной. При этом гелады приподнимают брови, обнажая светлую кожу, находящуюся между верхними веками и бровями. От этого глаза обезьяны кажутся издали очень большими. Нападая на врага, гелады визжат, при этом верхняя губа обезьяны выворачивается, закрывая ноздри, от чего ротовое отверстие издали кажется огромным. Таким образом, устрашающие жесты и мимика у них более выразительны, чем у павианов. При малейшей опасности они спасаются бегством, забираясь на скалы. Гелады очень любят молодые побеги диких и культурных злаков и их зерна и приносят большой вред полям не только во время созревания урожая, но и во время всходов и роста зерновых культур. Главный вид их пищи — разные травы, но, кроме того, они, как и прочие обезьяны, питаются некоторыми насекомыми и яйцами птиц и рептилий.

Самка гелада, пойманная в горах Куромаша.

Мне приходилось видеть, как гелады, воспользовавшись отсутствием караульщика на поле, быстро разгребали землю и выбирали зерна недавно посеянной кукурузы. Эфиопским крестьянам в местностях, где водятся эти обезьяны, приходится все время сторожить свои поля, начиная с посева и кончая периодом созревания. Крестьяне с еще большим усердием уничтожают гелад, чем других обезьян, например живущих в лесах павианов и мартышек, которые делают набеги на поля только когда посевы уже созрели. Поэтому гелады очень осторожны, держатся подальше от людей и предметов, им принадлежащих. Завидя человека, в особенности вооруженного, за полкилометра, они стараются быстро уйти. Однако пойманные молодые экземпляры хорошо приручаются и поддаются домашней дрессировке.

Мне надо было расспросить местного охотника о способах ловли гелад. Для этого пришлось совершить путешествие в горы по крутым, полузаваленным камнями тропам. Мангиша, заботясь обо мне, нашел где-то верховую лошадь. Она оказалась довольно тощей, слабосильной, шаталась из стороны в сторону и спотыкалась на крутых подъемах. Я предпочел карабкаться в гору пешим, а Мангиша вел лошадь на поводу.

Охотник-метис («шанкала») жил в довольно пустынной и скалистой местности. Рядом с его круглым, сложенным из хвороста шалашом был небольшой, метров двести, участок земли, засеянный кукурузой. Это маленькое поле было столь густо усеяно мелкой щебенкой, что приходилось удивляться, каким образом здесь может что-нибудь расти. Хозяин вышел из шалаша и поклонился, приветствуя нас. За ним появилось несколько человек ребят, некоторые из них были совершенно голые. Девочка лет 6—7, увидев меня, судорожно уцепилась за ногу отца и, спрятавшись за него, громко закричала. Она еще громче закричала, когда я улыбнулся и протянул ей конфету. Повидимому, на ее коротеньком веку ей еще не встречались белые, и я казался ей каким-то чудовищем. Пока Мангиша разговаривал с хозяином, я вошел в шалаш. Он был почти пуст. Стены и пол были покрыты шкурами диких и домашних коз. Возле двери, вернее входного отверстия, стояло несколько деревянных мисок, круглый глиняный кувшин для воды и закопченные консервные банки, которые, повидимому, служили в качестве кастрюль. Нищета этого жилища тягостно поразила меня.

Охотник рассказал Мангиша о способе ловли гелад и об излюбленных местах их ночевок и поисков пищи. Участвовать в ловле он отказался, так как земля, на которой водятся обезьяны, принадлежит какому-то знатному эфиопу и без его разрешения он-де не может там охотиться. За неразрешенную охоту ему могут отрубить руку. Действительно, здесь лет 30—40 назад за воровство и браконьерство рубили руки, но теперь этот обычай, или закон, существовавший в Эфиопии много сотен лет, отменен, проступки этого рода караются штрафами или тюремным заключением. Охотник был неграмотен, поэтому он не мог сам прочесть «аурокар» (разрешение) на ловлю обезьян, который мы ему показывали, и мы не смогли убедить его принять участие в охоте. Он кланялся, сложа руки на груди, и говорил, что он готов нам помочь, если ему прикажет начальник. Нам пришлось действовать самим. Мы наняли помощников для ловли гелад в деревне, где жил дядя Мангиша, и на другой день с успехом применили советы охотника. Ловля обезьян происходила следующим образом.

На конце длинной, в 30—35 метров, веревки делалась большая петля. Она расстилалась на ровном месте в виде круга диаметром в 1—2 метра. В середину этого круга бросалась приманка — кукуруза или пшеница. Конец веревки отводился метров на 25—30 в укромное место среди камней к ловцу. Обезьяна обычно усаживалась в центре петли и поедала приманку. В это время ловец, спрятавшийся в камнях, сильно дергал веревку и захватывал лакомку петлей. Пытаясь удрать, животное лишь еще туже затягивало свои путы. Однажды петля захлестнула большого самца геладу за шею и удушила его. Несмотря на срочно примененные меры «скорой помощи», мне так и не удалось спасти этою единственного попавшегося нам взрослого самца.

Такой способ ловли требует большой сноровки и умения, но, хотя ни я, ни мои помощники не могли этим похвастать, все же мы поймали несколько экземпляров взрослых самок и подростков обоего пола.

Возвращаясь после одной из поездок за геладами, мы остановились в небольшом селении перекусить. Как и всегда, мы разошлись по разным харчевням, потому что мои помощники-эфиопы не ели мяса, приготовляемого не «абиша», а я избегал сильно наперченных блюд эфиопской кухни. Собравшись после еды у нашей машины, мы застали там солидного эфиопа, ожидавшего нас. По его горделивой осанке, по одежде и по тому, что возле него стоял молодой эфиоп с винтовкой в одной руке и с револьвером в другой, можно было заключить, что наш гость — кто-то из начальствующих лиц. Действительно, выяснилось, что это «губернатор» со своим оруженосцем и что он просит подвезти его в Аддис-Абебу. Расспрашивая Ильму, я понял, что это вовсе не губернатор, а начальник одного из местных районов вроде волости в дореволюционной России, но с тех пор, как в Эфиопии (лет 25—30 назад) появилась должность губернатора провинции, эфиопы стали в общежитии называть всех местных начальников губернаторами.

Пока Ильма бегал за водой для машины, «губернатор» пробовал завязать со мной разговор без переводчика. Он спросил, говорю ли я по-французски, и, получив отрицательный ответ, сокрушенно покивал головой и причмокнул. Затем он начал объясняться тем единственным способом, какой возможен при таких обстоятельствах. Он ткнул меня пальцем в грудь и спросил: «Москов?»; я утвердительно кивнул головой. Следующий вопрос коснулся международной темы. «Губернатор» спросил: «Инглиш, москов бум бум?»; при этом он жестами изобразил стрельбу друг в друга. Я ответил отрицательным жестом и просил моего спутника-эфиопа объяснить гостю, что Англия и Советский Союз не воюют друг с другом. «Губернатор» с недоверчивой миной выслушал перевод. Затем он произнес целую речь, в которой часто повторялись слова Эфиопия, Англия и Огаден. Я догадывался о смысле его слов, и моя догадка тут же подтвердилась переводчиком: «губернатор» ругал англичан, которые ведут себя в оккупированной провинции Огаден, как во вражеской стране.

О поведении английских войск в оккупированной части Эфиопии и о политике Англии в Эфиопии было уже широко известно, и это не раз освещалось в нашей и зарубежной прессе.

Этот вопрос заслуживает того, чтобы на нем остановиться. Всем известно, что Италия в 1935—1936 гг. при помощи новейшей военной техники жестоко подавила сопротивление эфиопского народа, полностью оккупировав страну. Эта политика Италии шла вразрез с колониальными интересами Англии в Восточной Африке. Укрепление Италии в Эфиопии угрожало ближайшим английским колониям, поэтому англичане поспешно выступили в роли «друзей» Эфиопии. Эвакуировавшимся из страны императору Хайле Селассие, его министрам и государственным чиновникам было предоставлено в Англии убежище и обещана помощь в борьбе за освобождение Эфиопии.

Партизанская война в стране не прекращалась в течение всего периода итальянской оккупации. Во многие районы итальянцы не могли сунуться без танкеток, а некоторые горные участки полностью находились под контролем отрядов эфиопских партизан. В 1941 г. английские войска, находившиеся в Британском Сомали и Кении, вступили на территорию Эфиопии. При помощи значительно усилившегося партизанского движения английские войска с ничтожными потерями (убитых 116 и раненых 386 человек) заняли к ноябрю 1941 г. всю территорию Эфиопии. Несмотря на официальные заявления о ней, как о независимом государстве, на ее территории была установлена английская администрация и порядок управления, как на вражеской территории. Это продолжалось, вопреки возмущению населения, около полугода. Наконец, в 1942 г. Эфиопии был навязан договор, согласно которому суверенные права Эфиопии хотя и признавались, но целый ряд статей сводил на-нет это признание и ставил Эфиопию в разряд полуколониальных стран. По договору устанавливался английский контроль над финансами страны, английские граждане объявлялись неподсудными местным судам, под контроль английских советников отдавались все отрасли экономической жизни государства, английские военнослужащие могли свободно въезжать и выезжать из Эфиопии, эфиопская армия передавалась для обучения английским офицерам, единственная железная дорога передавалась в ведение английского военного командования. Договор также узаконивал размещение английских войск в неограниченном количестве в провинции Огаден, расположенной в треугольнике между Кенией, Британским Сомали и бывшим Итальянским Сомали. Кроме того, для английских войск были также предоставлены некоторые районы, прилегающие к Огадену, так называемая Зарезервированная зона. На этой территории, равной одной трети всей Эфиопии, устанавливалась английская администрация со всеми правилами и законами колониального управления. По истечении двух лет, в 1944 г., договор был заменен новым соглашением, смысл которого оставался прежним. Как и раньше, английские войска остаются на территории Эфиопии, остаются также советники и военная миссия, контролирующая армию Эфиопии.

Эфиопский народ с возмущением воспринял это соглашение, что нашло отражение в газетных статьях, публичных выступлениях и в петициях к негусу, в которых излагались вое ужасы колонизаторского произвола английских войск и английской администрации в оккупированных зонах. Несмотря на все это, англичане во имя укрепления своих позиций в Африке продолжают грубо попирать суверенитет Эфиопии, являющейся членом Организации Объединенных Наций.

За последнее время, начиная с 1943 г., США также начали «осваивать» Эфиопию, не уступая англичанам в наглости и хищничестве. Американская нефтяная фирма получила в Эфиопии концессию, была создана американско-эфиопская авиакомпания, американцами проведена денежная реформа и взят под свое руководство эфиопский банк.

Совершенно ясно, что англо-американская политика в Эфиопии, несмотря на существующие между Англией и США глубокие противоречия, направлена к полной ликвидации независимости Эфиопии, к превращению ее в сырьевую базу и в рынок сбыта. Вот почему среди эфиопского народа растет возмущение англичанами и американцами, сменившими итальянских поработителей.