В Африку за обезьянами

Мой „обезьянник“ в Аддис-Абебе

МОЙ обезьяний питомник все больше и больше увеличивался и стал местом паломничества многих посетителей. К моему удивлению, жители Аддис-Абебы также весьма любопытствовали посмотреть обезьян, хотя, казалось бы, столь распространенные в их стране, животные не должны были привлекать их внимание. Посетители, стараясь угостить обезьян, совали им в клетки что попало — грязную траву, веточки, кусочки малосъедобной пищи и т. п. Видя это, я распорядился, чтобы приходящие в обезьянник не кормили животных и держались подальше от клеток. Однако я часто и надолго уезжал на ловлю. И вот, чтобы посторонние не могли войти в обезьянник в мое отсутствие, я при входе, привязал на длинных цепях к дереву злого самца-мартышку «Мистера» и не менее сердитого самца-подростка геладу в качестве «сторожей».

«Мистер» получил свою кличку при довольно забавных обстоятельствах. Не зная в первое время, как по-эфиопски обозначаются самец и самка, я условился с моими помощниками сообщать мне, кто попался — «мадам» или «мистер». Мне хотелось поймать побольше «мадам». Один из дней выпал очень неудачный — все время ловились самцы. Перед вечером мы снова поставили ловушку. Мои помощники, видя мое огорчение, успокаивали меня, что вот-де сейчас попадется «мадам». Однако в ловушку снова угодил самец. Я с огорчением воскликнул: «Опять мистер». У Ильмы, Деста и Мангиша был настолько смущенный вид, что я рассмеялся и жестами успокоил их. Сообща мы решили назвать пойманную мартышку «Мистером»; так эта кличка за ним и осталась. «Мистер» оказался существом довольно приятного нрава и очень быстро привык ко мне. Когда я входил в помещение, где содержалась группа мартышек, он подходил и старался залезть лапой в карман моего халата, чтобы поживиться каким-нибудь лакомством, которое я там всегда держал для моих пленников. Мы быстро подружились настолько, что он без опасения лез ко мне на колени. Однако, когда я хотел его взять в руки, он старался укусить меня, что несколько раз ему и удавалось. Однажды я все же схватил «Мистера», надел на него поясок, прикрепил к пояску длинную цепочку и приколотил ее к дереву, стоявшему у входа к клеткам обезьян. Несмотря на это мое коварство, «Мистер» относился ко мне благосклонно, но всех остальных людей он пытался кусать за ноги. Так как с другой стороны входа был привязан таким же способом самец гелада, столь же неприязненно относившийся к людям, то вход к обезьянам был надежно защищен и «неорганизованные экскурсии» прекратились.

В моем питомнике оказалось около сотни обезьян. Пришлось часто посещать овощной базар, чтобы закупать для них корм. Так как мое «семейство» было весьма многочисленно, то я стал самым популярным покупателем. Каждый торговец овощами и фруктами имеет своего «агента» — 10—12-летнего мальчика-зазывалу. Появляясь на базаре в сопровождении Ильмы, я сразу же попадал в шумную группу этих зазывал, кричавших на все лады: «Хорошо-хорошо». Ильма отгонял мальчишек и говорил: — Какой дурак! Когда англичанин приходит, они кричат — вери гуд, итальянцу кричат — боно, русский приходит, тоже кричат — хорошо. Рас елем, хит (безголовые, пошли вон), — кричал Ильма. Я успокаивал его и просил не трогать ребят. Эти детишки вызывали у меня горячее сочувствие. Они целые дни работают за гроши. За каждого покупателя они получают «гуршу» (подарок) от торговца в виде мелкой монеты, кроме того, иногда им удается получить «гуршу» и от покупателя, если он согласится, чтобы его покупка была доставлена на дом или снесена в машину. Торговец выдавал «гуршу» не только своим агентам, но и покупателям; взвесив довольно неточно несколько килограммов овощей или фруктов, он добавлял «поход», приговаривая при этом, что это «гурша» и он надеется, что покупатель следующий раз также придет за товаром к нему.

Для эфиопского рынка, как я уже говорил, характерно большое количество перекупщиков, увеличивающих цены на продукты сельского хозяйства, кустарных промыслов, охоты и т. п. При моих обширных закупках переплаты составляли значительную сумму. Поэтому Ильма предложил мне покупать овощи и фрукты непосредственно у крестьян, которые обычно продают продукты своего хозяйства при въезде в город.

В один из дней закупки овощей для обезьян мы отправились к въезду в Аддис-Абебу со стороны Аддис-Аляма. Тут я случайно узнал от Ильмы, что рядом помещается психиатрическая больница. Меня заинтересовало это учреждение. По моей просьбе Ильма снесся с заведующим. Доктор сообщил, что с удовольствием покажет свою больницу. Мы въехали на ее территорию, огороженную невысоким дощатым забором. Во дворе оказалось несколько одноэтажных длинных домов, типа временных сооружений. Заведующий больницей врач, француз Глюк, встретил нас приветливо. Он рассказал, что война застала его в одной из французских колоний Африки, где он изучал малярийные психозы. В 1941 г. он присоединился к французской армии, находившейся в колониях и выступившей против немцев. Воинская часть, в которой он состоял, дошла до Аддис-Абебы. Обнаружив здесь психиатрическую больницу, доктор Глюк пожелал остаться, чтобы продолжать свои наблюдения над психическими расстройствами, вызванными различными инфекционными заболеваниями. Доктор производил впечатление серьезного научного работника и энтузиаста своего дела; он с жаром рассказывал о своих пациентах. Но то, что я увидел, было крайне тягостно и невероятно далеко от современной психиатрической лечебницы. В больнице около ста коек, все они были заполнены. Койки представляли собой железные кровати с досками, без матрацев. Больные укрывались лохмотьями, едва напоминающими одеяла. Большинство пациентов лежало и ходило нагишом. Среди них оказалось очень много прогрессивных паралитиков, жертв довольно распространенного в Эфиопии сифилиса. Я с гнетущим чувством покинул больницу, поспешив воспользоваться сообщением Ильмы, что машина уже готова к отъезду.

Начался дождливый сезон, который обычно продолжается здесь с начала июня и до конца сентября. В остальное же время года, за исключением «малых дождей» в феврале, осадков нет вовсе.

Хотя я принимал все меры, чтобы защитить обезьян от дождя и холода, многие из них плохо переносили резко меняющуюся погоду. Это относилось главным образом к зеленым мартышкам, которые, находясь в Аддис-Абебе, оказались почти на тысячу метров выше обычного уровня мест их обитания, где температура в самое холодное время года не бывает ниже 10—12 градусов тепла. Павианы и гелады не страдали от похолодания, так как в высших пределах мест, где они водятся, температура в зимнее время падает до нуля и даже немного ниже, камни, на которых они ночуют, покрываются густым инеем, и нередко выпадает крупный град, устилающий почву слоем в несколько сантиметров.

Наибольшее неудобство обезьяны испытывали не от дождя и холода, а от тесноты помещений. Даже крупных павианов гамадрилов приходилось держать по-двое в одной клетке объемом не больше кубометра. В большинстве обезьяны жили мирно; печально поглядывая на деревья, они сидели обнявшись или роясь в шерсти друг у друга. Если же начинались ссоры между какими-нибудь двумя пленниками, то нужно было держаться на-чеку и во-время рассадить их по отдельным клеткам, пока все это не кончилось сильной дракой.

Много хлопот доставили мне два крупных павиана, сидевших в одной клетке. Раза два в неделю между ними происходили свирепые бои. Драчуны визжали, катались по клетке клубком. Я успокаивал дерущихся, обливая их водой из ведра. Павианы боятся воды и в отличие от некоторых других обезьян, например макак, никогда не купаются.

Схватки между моими павианами проходили всегда благополучно, без особых последствий, но однажды «старики», как мы их называли, довольно изрядно потрепали друг друга: у одного оказалась разорвана ноздря вместе с губой, у другого — прокушена рука. На этом бои прекратились, так как мы рассадили драчунов в разные клетки.

Довольно часто вели бои между собой мартышки. Пришлось несколько раз обращаться к Лидии Сергеевне, врачу-хирургу советского госпиталя, за помощью. На рваные раны по всем правилам накладывались швы. К счастью, у обезьян раны заживают очень хорошо, без нагноения.

Во время пересадок из одних клеток в другие некоторые юркие мартышки-подростки умудрялись удирать. Постепенно из беглецов во дворе на высоких эвкалиптах образовалась группа из восьми мартышек. В часы кормления они спускались на землю и в определенных местах ждали корма или бегали к клеткам и тащили еду через сетку. Они не уходили со двора, хотя могли бы легко уйти в горы, перебегая и перепрыгивая с дерева на дерево по сравнительно густо растущим в Аддис-Абебе эвкалиптам. Повидимому, их удерживало не только место кормления, но и стадный инстинкт. Правда, все это были подростки, и, вероятно, если бы выскочили взрослые самцы и самки, то, образовав стадо, они бы ушли.

Ночью, когда вблизи двора раздавалось уханье гиен, обезьяны сильно кричали и беспокоились.

Все, что мне предстояло сделать, было выполнено. Пора было собираться в обратный путь. На мой запрос я получил ответ, что в начале августа в порт Джибути зайдет грузовой пароход Совторгфлота, который доставит моих пленников в Сухуми. Предстояло, однако, проехать с ними по железной дороге Аддис-Абеба — Джибути. Наведя справки у администрации дороги, я узнал, что могу получить товарный вагон для перевозки моего груза, но что в августе не рекомендуется провозить животных через Джибути, так как там в это время года стоит сильная жара. Кроме того, для подвоза животных через Французское Сомали нужны документы, свидетельствующие об их здоровье. Больных не пропустят.

На другой день городской ветеринарный врач-эфиоп осмотрел моих затворников и выдал справку, гласящую: такой-то врач с полным сознанием своего долга удостоверяет, что животные свободны от туберкулеза, сапа и желудочно-кишечных заболеваний. Я стал готовить в дорогу корм для обезьян, кормушки, инструмент для починки клеток. Мой помощник Гетачо в последний раз тщательно вымыл и вычистил помещение, мы с ним тщательно заделали в полу клеток все щели, которых, по указанию железнодорожной администрации, не должно быть. Дворник Габрамарьям, обычно с отвращением подходивший к обезьяньим клеткам, на этот раз тщательно обметал их и даже забыл заткнуть себе ноздри эвкалиптовыми листьями, как он это делал обычно, чтобы не слышать дурного запаха обезьян. Ильма, Гетачо, Хайлю, Габрамарьям, Мангиша и другие эфиопы, с которыми мне пришлось работать, выражали искреннее сожаление по поводу моего отъезда. Общаясь с эфиопами из трудового населения и наблюдая их жизнь, я убедился, насколько лживы утверждения туристов из капиталистических стран о том, что эфиопы ленивы и неспособны к полезному труду. Не подло ли возводить такую клевету на свободолюбивый эфиопский народ, который в течение многих десятков лет упорно сопротивляется попыткам «цивилизованных» колонизаторов полностью закабалить его и столь быстро в самых неблагоприятных условиях преодолевает свою вековую отсталость!

Очевидно, именно хищнической деятельностью колонизаторов объясняется то сдержанное и недружелюбное отношение к европейцам, которое мне приходилось наблюдать в Эфиопии. Совершенно иначе относятся эфиопы к русским. На остановках в лесу или по дороге к нам обычно подходили местные крестьяне. Большинство из них со смущением и опаской поглядывали на меня, тихонько расспрашивали обо мне у Ильмы. Услышав, что я русский, они отбрасывали всякую робость, на их лицах появлялись приветливые дружеские улыбки, они смело подходили ко мне, вступали в разговоры. Общаясь с простыми людьми, я ни разу не почувствовал хотя бы тени недоброжелательства по отношению к русским.

Эфиопы чувствуют разницу между представителями русского народа и колонизаторами из Западной Европы и США хотя бы на примере работы нашего советского госпиталя в Аддис-Абебе, врачи которого оказывают большую помощь местному населению. Но, конечно, решающую роль, определяющую дружелюбное отношение эфиопского народа к русским людям, играет та справедливая политика, которую проводит Советский Союз, отстаивая права на независимость народов колониальных и полуколониальных стран вообще и народов Африки в частности. Правда об этой политике доходит до широких масс, передаваясь из уст в уста среди неграмотных и малограмотных людей всех племени и народов.