В борьбе за трон

Глава 4. Паж

Мы опередим всадников и проведем до их прибытия читателя в замок Инч-Магом.

Старое, похожее на крепость строение находилось, как мы уже упоминали, на маленьком острове посредине озера. Зубчатые стены, украшенные гербами шотландских королей, мрачно отражались в ясных водах; эта крепость казалась скорее тюрьмой, чем убежищем, и у каждого, смотревшего на тяжелые железные ворота, за которыми шотландцы прятали свою королеву, невольно тоскливо сжималось сердце.

Марию Стюарт называли пока еще принцессой, хотя корона досталась ей уже в колыбели, и для будущности несчастного ребенка едва ли могло бы быть более зловещее предзнаменование, чем печальная необходимость, заставлявшая ее опекунов перевозить ее из одного замка в другой, из Линлитау, где она родилась, в Стирлинг, а оттуда снова в Инч-Магом.

Королева-мать, Мария Лотарингская, называвшаяся также Мария Гиз, дала своей дочери в воспитатели лордов Эрскин и Ливингстон. Что же касается придворного штата, то таковой состоял из девиц знатнейших семейств страны, Флеминг, Сейтон, Ливингстон и Бэйтон, который называли «четыре Марии», так как все они носили имя Мария.

Несколько дней тому назад в замок прибыл посетитель, которого впустили ночной порой и отвели в отдельную комнату, что возбудило любопытство не только всех четырех Марий, но и всей прислуги. Бойкая Сейтон пустилась подсматривать да подслушивать и рассказала подругам, что незнакомец очень хорошо одет и сам очень красив собой, что он, без всякого сомнения, иностранец, так как говорит только по-французски и не понял старого Драйбира, кастеляна замка, когда тот посетил его, чтобы спросить, достаточно ли удобно устроился гость. Самой же интересной новостью было сообщение, что незнакомец несколько часов просидел у королевы-матери, что во время их разговора неоднократно произносилось имя Марии и что, наконец, сегодня был отправлен с курьером толстый пакет на имя графа Аррана.

Все четыре девушки ломали себе голову, что нового может внести в их жизнь это посещение, не удастся ли наконец уехать из этого скучного замка и снова перебраться в Стирлинг или даже в Эдинбург, причем строились самые пышные воздушные замки. Вдруг послышались звуки большого рога, возвещавшие прибытие постороннего лица, и все четыре Марии бросились к окну, в полной уверенности, что это уже прибыл курьер с ответом, хотя он и отправился всего каких-нибудь два часа тому назад.

По озеру скользил маленький челнок и вскоре вернулся с двумя гостями, из которых один был одет в цвета графа Аррана, а другой, судя по одежде, был молодым дворянином.

Все четыре Марии, да и пятая, королева Шотландская, с разочарованием посмотрели друг на друга. Они ждали чего-нибудь более интересного, чем простого пажа, который был здесь ни к чему, так как здесь не занимались соколиной охотой, не ездили верхом кататься, да и никто даже не носил длинных шлейфов, чтобы пажу было что носить.

Во всякое другое время обитательницы Инч-Магома с радостью встретили бы нового товарища по несчастью, но сегодня он обманул слишком большие ожидания, так что не мог рассчитывать на милостивый прием. Казалось, что все соединилось здесь против Сэррея. Королева-мать вполголоса рассмеялась и насмешливо сказала:

– Графу, кажется, угодно шутить над нами, или он хочет напомнить нам о том времени, когда мы были окружены королевской свитой? Пусть наш духовник примет его посланцев, я не пущу его к себе на глаза.

– И мы тоже! – воскликнула одна из Марий, обращаясь к остальным, и Марии Сейтон было поручено передать прибывшим распоряжение королевы.

Мария Сейтон сияла прелестью шестнадцатой весны, и из ее прекрасных карих глаз сверкала самая веселая насмешливость. Она была самой старшей из подруг маленькой королевы, но там, где дело шло о веселой шутке, не она проповедовала рассудительность и осмотрительность. К тому же ее преданность королеве не имела границ. Это был какой-то сплошной поэтический восторг, обоготворение, и она очень серьезно смотрела на свои обязанности защищать интересы Марии Стюарт против всякого нарушения кем бы то ни было. Поэтому она не принадлежала ни к какой партии и не служила, в сущности, никому, кроме самой королевы, – ни королеве-матери, то есть французской партии, ни английской, которую представляли собою некоторые лэрды, ни дворянской, к которой принадлежали родственники самой Марии Сейтон и граф Арран. Все эти партии хотели решить участь маленькой королевы и склонить к себе сердце ребенка, чтобы впоследствии преследовать личные интересы. Но Мария умела изглаживать из души маленькой королевы каждое воздействие, неизменно повторяя ей:

– Тебя не стали бы держать словно узницу в четырех стенах, если бы каждая партия не хотела завладеть тем, что принадлежит тебе одной!

Мы не можем утверждать, что Мария Сейтон проводила в жизнь определенный, законченный план; она просто инстинктивно чувствовала, что Мария Стюарт нуждается в защите, и готова была пожертвовать своею жизнью, лишь бы иметь возможность охранить ее. Никто даже не подозревал, как сильна была эта преданность в легкомысленной на вид и веселой девушке, и королева-мать тем более доверяла ей и покровительствовала ее близости к дочери, что не подозревала о стремлениях Марии Сейтон влиять на юную королеву.

Читатель легко угадает, что прибывшие незнакомцы были Сэрреем и Браем.

Роберт был ослеплен веселым, светлым видом Марии Сейтон и почти не заметил, с какой насмешливой надменностью ответила она на его глубокий, почтительный поклон.

– Прекрасный господин! – заговорила она задорным, вызывающим тоном. – Ее величество королева-мать прислала меня сказать вашей милости, что она не может принять ваше посланничество и что с вас будет совершенно достаточно, если вы передадите духовнику о цели вашего приезда. Должна прибавить к тому же, что мне и всем остальным обитательницам замка очень больно, что мы не находим возможным встретить вас словами: «Добро пожаловать!»

В ее тоне была такая смесь самой злой иронии и грациозной ласковости, что Роберт не нашелся, что ответить. Зато Брай немедленно вывел его из затруднительного положения.

– Прекрасная девица, – сказал стрелок резким, повелительным тоном, – это я являюсь посланцем могущественного и благородного графа Аррана к королеве-матери. Будьте любезны передать ее величеству, что я послан не к духовнику и поэтому в случае, если не буду иметь честь принятым королевой, окажусь вынужденным вернуться обратно и доложить моему господину о таком приеме.

– А! – воскликнула Мария Сейтон. – Так посланец – вы, а этот молодой господин – только свита? Простите, господин стрелок, я немедленно передам слова вашего господина моей госпоже и прошу немного обождать здесь.

– Что за наглое создание! – пробормотал Брай, когда Мария скрылась в дверях, тогда как Роберт словно очарованный смотрел ей вслед. – Если она заставит нас прождать здесь слишком долго, то, я думаю, нам лучше всего будет вернуться обратно, чтобы она могла узнать, кто один имеет право приказывать во всей Шотландии!

Но, должно быть, королева-мать догадалась о настроении посланца, потому что Мария Сейтон вернулась очень быстро, чтобы позвать стрелка к королеве.

Но она не упустила при этом случая кинуть задорное замечание:

– Простите, стрелок, что я узнала в вас телохранителя регента сначала по тону, а уже потом по камзолу. Но это произошло потому, что мы сидим здесь словно арестанты, потому что, несмотря на всех телохранителей и стрелков, королева не может безопасно переехать через озеро!

Брай не счел нужным отвечать ей, зато Роберт теперь обрел дар слова.

– Прекрасная девица! – сказал он. – Я рад узнать по вашему тону, как весело живут в этой тюрьме, а так как мне предстоит честь остаться здесь, то я вижу в этом немалое утешение.

– Вы собираетесь остаться здесь? – живо спросила Мария. – В качестве кого же? В качестве кастеляна замка или даже великого сенешаля? Пресвятая Дева! А мы даже не в полном парадном туалете, чтобы встретить вас!

Роберт не мог удержаться от смеха, хотя и чувствовал насмешку в ее словах, и это вызвало у Марии милостивый взгляд по его адресу.

– Ну! – улыбнулась она. – Я вижу, что мы с вами еще позабавимся. Вы, по крайней мере, не имеете такого мрачного вида, как этот почтенный гвардеец!

В тот же момент дверь открылась и на пороге появилась королева-мать, Мария Лотарингская.

Королева уже не была в расцвете молодости. Еще до того, как Иаков Пятый прибыл во Францию, чтобы просить ее руки, она уже была вдовой герцога Лонгвильского. Теперь на ней был двойной вдовий траур, но благородство черт ее лица, носившего, несмотря на мягкость, отпечаток жестокости, заменяло увядшую свежесть.

Мария Сейтон передала ей грубый ответ стрелка, и теперь краска гнева заливала ее лоб.

Стрелок не дал запугать себя строгим взглядом; ведь само появление королевы-матери давало ему достаточное доказательство тому, что она не осмелится выказать пренебрежение к его господину. Он поклонился королеве ровно настолько глубоко, насколько того требовали приличия, и непринужденно подошел вплотную к ней, тогда как Роберт почтительно остановился у дверей.

– Какое известие понадобилось графу Аррану передать мне, – спросила королева-мать, – раз он выбирает в свои посланцы даже не представителя знати?

– У графа нет ни свободного времени, ни охоты думать о таких мелочах, поэтому-то он и выбрал меня, – спокойно ответил Брай.

– Самого наглого, какого только мог найти. Передай мне то, что поручено тебе!..

– С удовольствием, я и сам собирался сделать это! – раздраженно произнес Брай, причем сделал это самым небрежным образом. – Его светлость, граф, милостиво рекомендует вам пажа, которого он избрал для нашей обожаемой королевы, а вас настоятельным образом просит смотреть на Роберта Говарда, графа Сэррея, как на друга и любимца регента.

– И это все? – горько рассмеялась Мария Лотарингская. – Скажи регенту, что я исполню его просьбу, несмотря на все нахальство его посланца. Скажи кастеляну, чтобы он дал тебе выпить чего-нибудь и червонец за твои труды. В самом деле, ты не мог бы ревностнее исполнить возложенное на тебя поручение, если бы дело шло о судьбе Шотландии!

Сказав это, она знаком руки отпустила Брая. Но стрелок не повиновался этому приказанию.

– Ваше величество, – заявил он, – мое нахальство простирается и далее: я прошу вас оказать мне честь видеть мою королеву, чтобы передать ей почтительнейшую просьбу моего господина.

– Это совершенно ни к чему, я сама передам ей просьбу графа.

– Извините, ваше величество, граф поручил мне лично передать его слова королеве!

Мария Лотарингская до крови закусила губы. Это спокойное бесстыдство доводило ее до бешенства, так как она чувствовала свое бессилие. Господином положения был именно граф Арран, и его слуги давали ей понять, что королева не она, а ее дочь. С того момента, как после смерти своего супруга Мария Лотарингская напрасно домогалась регентства, она потеряла всякое влияние, так как победителем остался граф Арран, и парламент передал ему опеку и регентство. Таким образом, каждый мальчишка в его армии знал, что королева завидовала его могуществу. Поэтому Марию Лотарингскую нисколько не удивило, что стрелок Аррана держался настолько дерзко, но ее гордость была оскорблена тем, что он умышленно смягчал тон и употреблял самые вежливые выражения, когда дело шло о ее дочери-королеве.

Королева-мать дала знать, и Мария Сейтон поняла язык ее глаз: она вышла, чтобы позвать Марию Стюарт.

– Стрелок! – сказала королева-мать. – Так как ты требуешь этого по поручению регента, то я попрошу сюда свою дочь, чтобы она своевременно узнала, что регент требует от нее послушания.

– Ваше величество, мой господин, граф, – самый верный слуга ее величества!

Мария Сейтон вернулась обратно и доложила:

– Ваше величество! Королева просит передать, что она не желает видеть этого посланца. Если графу Аррану нужно что-либо сказать ей, пусть он явится лично.

Мария Лотарингская с торжеством улыбнулась, но стрелок не позволил так просто отделаться от него – ведь было нетрудно догадаться, что эта фраза была придумана самой Марией Сейтон.

– Ваше величество! – сказал он. – Можете ли вы поручиться, что эта дама говорит правду и в точности передает слова королевы?

Вся кровь кинулась в голову гордой Сейтон при этом оскорблении, которое показалось ей тем тяжелее, что она сознавала свою вину.

Королева-мать на мгновение поколебалась в нерешительности, не зная, поручиться ли ей или еще раз унизиться. Но тут на сцену выступил Роберт Сэррей, бывший до того момента немым свидетелем происходившего, и воскликнул:

– Уолтер Брай! Если вам нужно поручительство, то примите мою поруку! Я заявляю и готов подтвердить это мечом, что дама сказала правду!

Брай улыбнулся; казалось, что он давно уже ожидал вмешательства Роберта.

– Если дама примет ваше поручительство, – сказал он, – то я очень сожалею о необходимости передать регенту, что окружающие королеву лица враждебно настроены против него, потому что иначе ему не дали бы такого оскорбительного ответа.

Сказав это, он сухо поклонился и сделал вид, будто и в самом деле собирается удалиться.

И королева-мать, и Мария Сейтон отлично почувствовали, сколько угрозы заключалось в сказанных стрелком словах, и смущенно переглянулись. Но тут Роберт, заметивший их взгляд, быстро пришел к ним на помощь.

– Подождите-ка один момент, Брай! – крикнул он, а затем, подойдя к королеве-матери и преклонив колено, сказал: – Ваше величество! Быть может, вам удастся уговорить королеву все-таки принять этого воина, которому нужно только передать ее величеству уверения регента в преданности и представить ей меня!

Мария Лотарингская улыбнулась с удовлетворением, и теплый взгляд ее глаз был наградой Роберту за то, что он вывел ее из неприятного положения.

– Вежливую просьбу я всегда исполняю с удовольствием, – ответила она, – в особенности потому, что она служит мне порукой, что к моей дочери приблизятся подобающим образом. Мария Сейтон, передайте королеве, что я прошу ее принять посланца регента.

С этими словами она вышла из комнаты, бросив Сэррею столь же милостивый взгляд, насколько грозен был ее взгляд, предназначенный Уолтеру Браю.

– Скажите мне, Брай, – шепнул Роберт, как только они остались наедине, – вы с ума, что ли, сошли? Вы говорите с вдовствующей королевой таким тоном, словно состоите придворным наставником!

– Тсс! – шепотом ответил ему Брай. – Здесь и у стен имеются уши! Можете быть уверены, что я в точности исполняю данные мне инструкции, но меня очень порадовало, что вы в конце концов потеряли терпение, так как это могло дать вам единственную возможность снискать здесь благоволение.

Роберт не успел ответить ему что-либо, так как их позвали к королеве.

Мария Стюарт, которой было в то время только шесть лет, была окружена своими фрейлинами и с большим достоинством сидела на кресле, спинка которого была украшена короной.

Брай опустился на колени перед ней и передал свое поручение в таких утонченных выражениях, которые доказывали, что по отношению вдовствующей королевы он умышленно выказал солдатскую резкость.

Во время его речи Мария Стюарт с любопытством посматривала своими хорошенькими детскими глазками на красивого пажа, когда же Брай кончил, она кинула, словно почти не слушала сказанных им слов:

– Передайте регенту мой привет и скажите ему, чтобы он сам заехал и навестил меня!

Затем она встала, ласковым кивком головы поздоровалась с Робертом Сэрреем и сделала рукой знак, означавший конец аудиенции, с такой важностью, словно она давала уже сотни таких аудиенций.

– Славно отделались! – улыбнулся Брай, когда они с Робертом прошли в приемную. – Ну, что же, у вас будет отличная дружба со всем этим бабьем!

– Ладно, смейтесь теперь, когда вы мне испортили прием!

Брай повел плечами и шепнул Роберту:

– Говоря между нами, мне кажется, что регент хочет вызвать разрыв, потому что он приказал мне быть таким грубым и резким, словно я попал в квартиру бунтовщиков. Но здесь не все ладно. Заметили ли вы, как вдовствующей королеве было тяжело подчиниться требованию регента и с каким трудом она подавляла гнев? Здесь что-то происходит, и если вы хотите удержать голову на плечах, то смотрите в оба!

Роберт удивленно посмотрел на стрелка и, улыбнувшись, произнес:

– Неужели вам кажется непонятным, что королева может требовать больше вежливости и почтительности, чем проявили по отношению к ней вы?

– Ба! Она сама вызвала меня на это, а ведь она знала, что я явился от имени графа Аррана. Прежде, в Стирлинге, она приказывала страже делать на караул, когда являлся гонец от графа, и приглашала его к столу. Я остаюсь при своем мнении, что бабье затеяло здесь какую-то интригу. Но пусть они все поберегутся здесь! Регент не станет шутить с теми, кто замышляет предательство или измену!

Среди такого разговора они дошли до прихожей. Духовник уже поджидал их там и пригласил Брая освежиться чем-нибудь прохладительным. Но стрелок отказался, заявив, что должен немедленно отправиться обратно.

Сэррей проводил его до лодки. На прощание стрелок еще раз повторил свое предупреждение и затем так сердечно поблагодарил Роберта за оказанную ему в пути помощь, что Сэррей простился с ним как с братом.

– Можете рассчитывать на меня, если вам когда-нибудь понадобится верный друг в нужде или опасности, – сказал стрелок. – Если же вы встретите лэрда Бэкли, то дайте мне знать, но приберегите его для меня, иначе я возненавижу вас, если вы украдете у меня мою месть! Впрочем, что я болтаю! Здесь попадется разве какая-нибудь заблудившаяся ласточка. Так прощайте же, сэр, и еще раз повторяю вам: смотрите, чтобы женская хитрость не обманула вашего честного сердца. Граф полагается на вас!

Они еще раз пожали друг другу руки, и челнок отчалил.

Когда Роберт обернулся наконец, то увидал в окне Марию Сейтон, которая, покраснев, отскочила от окна.

Она следила за ним. Было ли то знаком особого интереса к нему или простого любопытства? Подозрительно, во всяком случае, было то, что она покраснела, когда увидала, что ее заметили.

– Что за бойкая, хорошенькая девушка! – сказал кастелян Сэррею. – Но расскажите же мне бога ради, как это регенту могло прийти в голову послать вас сюда? Вы, должно быть, натворили чего-нибудь, если он наказывает вас скукой?

Роберт дал уклончивые объяснения, потому что пытливость взглядов старика доказывала, что этот вопрос вызван злобным недоверием. Он попросил, чтобы ему указали комнату, так как он устал и хочет отдохнуть.

Кастелян пришел в явное замешательство, хотя вопрос и казался в высшей степени естественным.

– Да, да! – сказал он. – Конечно, вам нужна комната… Но пока что вы можете поселиться у меня, пока я не приготовлю вам таковой.

– Ну, это только стеснило бы меня и вас. Дайте мне первую попавшуюся; вот, например, там кто живет?

Роберт случайно указал на флигель, приготовленный для таинственного незнакомца, и кастелян пришел в такое смущение при этом вопросе, что Роберт невольно подумал о предупреждениях стрелка.

– Там водятся привидения! – сказал кастелян после короткой паузы.

– Привидения? – спросил Роберт. – А, в таком случае здесь можно встретиться с приключениями. Я не ожидал этого!

Старик недовольно поглядывал на него.

– Господин паж, – сказал он укоризненным голосом, – возможно, что вам приснилось, будто здесь можно пережить какие бы то ни было приключения, но вы ошибаетесь в этом. Здесь все и каждый живут по строгим правилам, предписанным регентом ради безопасности замка. В девять часов вечера запираются внутренние ворота, а наружные – уже с наступлением сумерек. Никто не смеет уехать с острова без разрешения вдовствующей королевы, у меня находятся ключи к замкам, которыми заперты кольца цепей, удерживающих челноки. Таким образом, если вы помышляете о приключениях, то таковых вам придется искать на том берегу или, по крайней мере, за стенами внешних укреплений. Только боюсь, что в лучшем случае вы найдете там пару крыс!..

– Я говорил относительно того привидения, о котором вы только что упоминали.

– Я ничего не знаю ни о каком привидении, сэр. Я просто сказал, что в этом флигеле не все ладно; если хотите, когда-нибудь за кружкой вина я расскажу вам эту историю.

– Да, но пока что отведите мне комнату в заколдованном флигеле.

– Это я не смею делать, да и не сделаю, так как грех испытывать Господа. Однако вот звонит колокол, призывающий к столу. Вам пора отправиться к месту служения.

– А что мне делать?

Старик повел плечами.

– Если вы сами этого не знаете, – ответил он, – то я знаю еще меньше.

Сэррею начинало казаться, что в его новом местопребывании гораздо скучнее, чем он это думал прежде. Когда он появился в большом зале к столу, то все лишь с любопытством и насмешкой поглядывали на него; он сам чувствовал, что он лишний здесь, и его недовольство возросло до крайней степени, когда он услыхал, что в этом зале обедает только дворцовая челядь, тогда как августейшие хозяева только что кончили обедать.

Сэррей потребовал, чтобы его проводили к вдовствующей королеве. Ему ответили, что в это время она никого не принимает. Сэррей спросил, не может ли он поговорить с королевой, но ответом ему было то, что она никого не принимает без присутствия матери. Сэррей хотел поговорить хоть с кем-нибудь из фрейлин, но вошедший как раз в этот момент духовник, улыбаясь, заявил ему:

– Они все у королевы!

– Так что же, к черту, делать мне здесь! – воскликнул Сэррей, нетерпеливо топнув ногой об пол.

Духовник повел плечами, как сделал это перед тем кастелян, но не ответил ни слова.

Это окончательно вывело Сэррея из себя. Он подошел к кастеляну, сидевшему во главе стола, и попросил у него, чтобы тот уделил ему несколько секунд внимания.

– После обеда! – ответил кастелян, даже не обернувшись в его сторону.

Сэррей хлопнул его рукой по плечу и крикнул:

– Встать, сейчас же! С меня довольно всех этих фокусов! Сейчас же доложите обо мне королеве и скажите ей, что я прошу или обходиться со мной соответственно моему рангу, или отпустить меня!

Кастелян не ожидал подобной выходки, а так как гордое, угрожающее выражение лица юноши доказывало ему, что тот пойдет в этот момент на все, он встал; но глаза его метнули взгляд смертельной ненависти, когда он сказал:

– Господин паж, я пойду к королеве, но только затем, чтобы спросить ее, обязан ли я повиноваться какому-то пажу, и если да, так пусть она снимет с меня мою должность и вручит ее тому, кому будет охота подвергать себя дерзостям первого встречного английского…

Последнее слово он проглотил, так как Сэррей схватился за меч.

– Поглядите-ка, – обратился кастелян к духовнику и дворцовой челяди, – господин паж изволит грозить мечом в резиденции королевы! В мое время всякий, кто обнажал в королевском замке меч, лишался правой руки, которую ему отрубал палач.

– А в наше время, – возразил ему Сэррей, – каждый лишится головы, кто осмелится выместить свою злобу на регента на том, кого регент почтил своими поручениями!

– Довольно ссориться! – вмешался духовник, сделав кастеляну знак подавить в себе желание ответить резкостью. – Господин паж! Может быть, вы и правы, но вам все-таки следовало бы с большим уважением относиться к старости. Вы же должны были бы быть поумнее и не раздразнивать из пустяков вспыльчивости молодого человека. Позднее я сам буду у вдовствующей королевы и расскажу ей, что видел и слышал здесь.

При этом он выразительно посмотрел на кастеляна, и Сэррей, поймавший этот взгляд, убедился, что духовник будет говорить далеко не в его пользу. Но это нисколько не обеспокоило его. Самое худшее, что могло с ним случиться, это увольнение из замка, а теперь он желал этого, пожалуй, гораздо больше, чем исполнения прежнего желания служить королеве, так как тот факт, что его не пригласили к столу, ясно показывал, насколько его только терпели, не думая быть с ним приветливым, как он рассчитывал.

В досаде Роберт отошел к окну и стал там поджидать возвращения кастеляна. Его взор случайно упал на флигель дворца, про который кастелян говорил, будто там не чисто и водятся привидения, и вдруг ему показалось, будто одна из тяжелых шелковых гардин зашевелилась.

Так как окна были заперты, то это движение могло произойти только благодаря сквозняку от открытых дверей.

Флигель, примыкавший к правому углу замка, непосредственно соединялся с покоями вдовствующей королевы. Роберт скользнул взором по веренице окон и в одном из них, выходившем на угол, заметил две быстро промелькнувшие тени.

Если во всякое другое время такое наблюдение показалось бы ему неважным, то тем большую важность он придал ему в данный момент, когда в его мозгу проносились всякие подозрительные мысли. Замешательство кастеляна, когда Роберт попросил у него комнату во флигеле, было совершенно очевидным, так как ему должно было быть совершенно безразлично, станут или нет тревожить Сэррея привидения.

Манера, которой встретила вдовствующая королева графского посланца, и ее стремление избежать открытого разрыва, точно так же доказывали неопределенность ее положения, что само по себе вызывало сомнения. А тот факт, что его, Роберта, не пригласили к столу, мог означать собою только желание обсудить за обедом кое-какие вопросы, которые нельзя было затрагивать в его присутствии.

«Ладно же! – подумал Сэррей. – Во мне боятся врага, шпиона графа Аррана. Сегодня, когда мне приходится принять определенное заключение, могущее быть даже и решающим на всю жизнь, в зависимости от того, под чьи знамена я склонюсь, – сегодня мне открыто показывают недоверие и оскорбительное невнимание, даже не дав себе труда испытать меня!.. Так пусть же узнают, что мной не приходится пренебрегать как другом, а как врага следует бояться! По крайней мере, этой красивой, веселой девушке не придется высмеивать меня!»

О, он не подозревал, что как раз в тот момент, когда он давал таким образом исход оскорбленному самолюбию, Мария Сейтон была единственным человеком, который говорил в его пользу, и если бы он только мог слышать ее слова, то с пламенным воодушевлением поклялся бы, что употребит все усилия стать достойным заступничества этих прекрасных уст и оправдать оказанное ему доверие!

Когда кастелян вошел в комнату королевы, то застал там фрейлин за веселой болтовней и шутками. Веселая игра была прервана; в первый раз с тех пор, как королевская семья жила в Инч-Магоме, кастелян явился с жалобой и торжественно испрашивал аудиенции у королевы. Мария Флеминг отправилась к вдовствующей королеве, а кастелян стал с гневом рассказывать маленькой королеве и ее фрейлинам, как дерзкий дворянчик потребовал его к ответу по поводу того, что его не пригласили к королевскому столу, как он приказал ему встать со стула и взялся за меч, когда он стал уверять юношу, что он здесь ни при чем. Мария Сейтон расхохоталась и хотела обратить все это в шутку, но маленькая королева почувствовала себя оскорбленной в своем достоинстве и обещала кастеляну, что он получит законное удовлетворение.

В этот момент дверь открылась, и появилась королева-мать.

Мария Лотарингская заставила кастеляна повторить ей все то, что она уже слыхала от духовника. Ее лицо было очень серьезно, и по ней было видно, насколько она была возбуждена.

– Вы были сегодня свидетельницами, – обратилась она к фрейлинам, когда кастелян кончил свой рассказ, – с каким бесстыдством этот подлый мужик позволил себе показать мне, что я, мать королевы, лишена всякой власти. Паж, которого нам послал регент, был вежливее, но этим он только доказал свой ум, так как он просто хотел вкрасться к нам в доверие, чтобы лучше шпионить. Регент догадывается, что я не могу больше выносить такое невозможное положение и оглядываюсь во все стороны, не найду ли где-нибудь поддержки, с помощью которой смогу выйти из него. Я убеждена, что моя дочь считает меня своей лучшей советницей, поэтому я и предприняла некоторые шаги. И если последние даже и не дадут нам никаких результатов, то ей от этого не будет хуже; если же задуманное удастся мне, то она навсегда избежит тирании регента. Быть сообщницами моих планов очень опасно, и я хотела сначала скрыть их от вас, но прибытие этого шпиона заставляет меня посвятить в них и вас. Могу ли я рассчитывать на вашу преданность и верность королеве?

Все четыре Марии принялись горячо уверять, что они только и желают того, чтобы иметь возможность на деле доказать свою преданность.

– Хорошо же, – продолжала вдовствующая королева. – Так слушайте! Я заявила регенту, что здоровье королевы требует перемены климата. Регент не воспротивился открыто тому, чтобы в случае необходимости двор королевы переехал во Францию, но он медлит с этим и будет медлить, сколько ему окажется возможным. Я имею основание предполагать, что он хочет просто выждать время, когда победы англичан сделают невозможным бегство королевы. Вполне в его интересах держать нас как можно долее в этом погребе, где королева не осмеливается противоречить ему и указать ему границы. Я снова повторила свое представление, но тем временем вступила в непосредственные переговоры с французами. Сюда во дворец тайно прибыл доверенный моего брата, герцога Гиза, и если от регента последует уклончивый ответ, то в мои планы входит устроить бегство дочери помимо его разрешения. Появление здесь этого пажа весьма подозрительно. Совершенно ясно, что он должен просто наблюдать за всем происходящим; регент не хочет возбудить нашу подозрительность, так как иначе он послал бы кого-нибудь позначительнее. Но все поведение этого пажа ясно доказывает, что он опирается на поддержку. Очень может быть, что на том берегу озера сосредоточены графские войска, которые немедленно примчатся сюда по его вызову. Вот почему нам приходится торопиться с приведением нашего плана в исполнение, ранее того, как шпион заподозрит, что у нас что-то затевается. Мария, скажи мне, доверяешь ли ты своей матери и готова ли ты сегодня же ночью бежать отсюда со мной?

Девочка схватила руку матери и поцеловала ее. Фрейлины разразились криками радости; уже от мысли переменить скучную жизнь в Инч-Магоме на блестящий праздник парижского двора их глаза засверкали радостью, и они заявили, что готовы на все.

Вдовствующая королева засмеялась довольным смехом, хотя, правду сказать, и не ожидала ничего другого. Она открыла дверь, и появился элегантный мужчина в французской одежде. В сопровождении духовника он подошел к королеве и склонил колени перед Марией Стюарт.

– Это – граф Монтгомери, посланник дофина Франции, – сказала дочери Мария Лотарингская. – Он приносит тебе уверения в преданности своего повелителя.

Мария Стюарт протянула графу свою крошечную ручку. Тот поднес ее к своим губам, а затем встал и поклонился всем прочим дамам.

– Как вы думаете, граф, – начала вдовствующая королева, – могли бы мы уже сегодня решиться на побег?

– Ваше величество! Мой двоюродный брат, Андре Монталамбер, барон д’Эссе, находится с многочисленным флотом и десантом в заливе Форт. Стоит только королеве вступить на французский корабль, как она станет французской принцессой крови, и миллионы людей будут готовы встать на ее защиту. Но бегство до моря мало еще подготовлено, так что я не могу ни за что поручиться.

– Но ведь вы слыхали, граф, что регент навязал нам наблюдателя, и можно ожидать, что он примет меры, которые сделают бегство невозможным, если только мы разбудим его подозрения. Сегодня бегство еще может быть осуществимо, а через несколько дней оно может стать невозможным!

– Ваше величество! Я готов рискнуть на все, но не могу ни за что поручиться – вот каков был смысл моих слов. Если бы я смел дать вам совет, то рекомендовал бы вам под каким-нибудь предлогом арестовать шпиона, пока я съезжу в Дэмбертон и приведу с собой надежных людей!

– Ну, а если тем временем от регента прибудет новый гонец? Если этот паж заподозрит что-либо?

– Ваше величество! – вставил свое слово кастелян. – Да он уже, очевидно, заподозрил что-то. Он потребовал, чтобы я отвел ему комнату во флигеле, куда мы поместили его сиятельство, графа Монтгомери. Если бы я смел дать вам совет…

– Ну? – спросила вдовствующая королева, когда кастелян запнулся.

– Ваше величество! Ведь дело идет о счастье королевы, а в сравнении с этим жизнь какого-то англичанина представляется слишком незначительной. Позвольте мне арестовать его; тогда я буду в состоянии поручиться, что он не предаст нас никогда!

– Убийство? – ужаснулась Мария Сейтон, тогда как королева-мать, казалось, взвешивала предложение. – Ваше величество, мне кажется, такого ужасного средства совершенно не понадобится. Правда, прибытие сюда пажа очень подозрительно, но ведь он так молод, почти мальчик, и было бы очень нелестно для нас, если бы мы, четыре девушки, не сумели шутя перехитрить его. Разве вы не обратили внимания, как он вспыхнул гневом, когда стрелок оскорбил меня? Мне пришлось перекинуться с ним лишь несколькими словами, но я убеждена, что это честный, порядочный человек!

– Мария Сейтон воображает, будто покорила его сердце! – саркастически улыбнулась вдовствующая королева. – Средство, предлагаемое нам кастеляном, кажется мне куда вернее. Что вы скажете об этом, ваше преподобие? – обратилась она к духовнику. – Разве можно назвать убийством, когда насилием отражаешь насилие?

– Ваше величество! – ответил священник. – Очень многим людям предназначено умереть во имя счастья королей. Кто хочет остановить колесо событий, тот разрывается им на куски. Не напрасно вручен меч начальствующим лицам, а поднявший меч от меча и погибнет. Он взялся за меч, вы же представляете здесь начальствующее лицо, поставленное самим Богом, и единственное ваше слово может стать его карающим роком!

– Прикажите людям вооружиться, кастелян! – приказала Мария Лотарингская.

Но Мария Сейтон бросилась к ее ногам и принялась умолять:

– Ваше величество! Не выносите такого поспешного приговора! Ведь я была его обвинительницей; я рассказала вам, как сердечно он пожимал на прощанье руку тому самому стрелку, которого перед тем чуть не вызвал на дуэль. Я пробудила недоверие к нему, и я одна буду виновата в его смерти! Мария, – обратилась она к королеве, – попросите хоть вы за меня, если вы любите меня! Не позволяйте оросить путь вашего спасения невинной кровью!

– Ну конечно, к чему ему умирать! – воскликнула Мария Стюарт. – Ведь он такой хорошенький!

– И очень возможно, что он держал себя так вызывающе только потому, что в нем заговорила оскорбленная детская гордость! – вмешался в разговор также и Монтгомери. – Я вполне разделяю взгляд юной леди и думаю, что было бы гораздо лучше связать его взглядом прекрасных глаз, чем цепями. Ведь прекрасные глаза могут сделать что угодно с молодым сердцем!

Мария Сейтон стыдливо покраснела. Она, быть может, только в этот момент почувствовала, какую жертву приносит Сэррею тем, что, отдавшись благородному порыву, просит оставить ему жизнь.

– Хорошо, я уступаю! – раздраженно ответила вдовствующая королева. – Я не знала, что этот паж так быстро завоюет здесь сердца. Но можете ли вы поручиться мне, леди Сейтон, за него?

– Ваше величество! Как же я могла бы сделать это?

– Граф Монтгомери дал вам намек, как это сделать, если вы сами действительно не знаете этого! – с горьким сарказмом ответила ей вдовствующая королева. – Но так как возможно, что прекрасные глаза переоценивают могущество своих чар, то я, со своей стороны, могу только рекомендовать вам, кастелян, величайшую осторожность.

Мария Сейтон поднялась с колен и с горделивым сознанием своего достоинства и вся красная от гнева произнесла:

– Ваше величество! Мне кажется, что меня не так поняли здесь; но если дело касается услуги королеве, то я не вижу никакого стыда в том, чтобы разыграть роль кокетки. Я согласна поручиться за нового пажа, так как убеждена, что он слишком безвредная личность. Но при этом я должна просить об одном, что мне кажется существенно необходимым. Вы требуете, чтобы я пощекотала его честолюбие; но для того, чтобы это могло удаться, никто не должен оскорблять его самолюбие, так как это могло бы только разрушить всякое действие моего обращения с ним. Мне кажется, что будет очень веселой и забавной игрой одурачить его благодаря его же собственному тщеславию. Он все еще ждет ответа и удовлетворения; так я прошу, чтобы его не раздражали более.

– План очень хорош! – рассмеялся Монтгомери. – Назначьте его комендантом дворца, ваше величество, самым первым придворным лицом при королеве, начальником ваших десяти солдат. Это раздует его гордость, а несколько сладких взглядов прекрасной леди погрузят его в сладчайшие сны. Я же тем временем понесусь в Дэмбертон и приведу с собой оттуда подмогу.

Вдовствующая королева принужденно улыбнулась. Гордой представительнице рода Гизов не нравилось соединять такое важное дело с шуткой, но ей пришлось уступить.

– Ну, так позовите его сюда, кастелян! – сказала она. – Вы же, граф, воспользуйтесь этой ночью и поезжайте с богом!

– Ваше величество! – тихо сказал кастелян, когда граф простился с вдовствующей королевой. – Неужели вы серьезно хотите, чтобы паж оставался на свободе? Тогда я прошу освободить меня от моих обязанностей, прежде чем позовут его сюда!

– Вы дурак, Драйбир! – шепнула ему Мария Лотарингская. – Если я и требую, чтобы вы перенесли оскорбление от этого молокососа, то ведь этим еще не говорю вам, чтобы вы отказывались от мести. Верные слуги действуют не спрашиваясь!

Кастелян склонился перед королевой и вышел из комнаты, причем Мария Сейтон отлично заметила, какая злобная улыбка исказила его черты.

Тем временем Роберт Сэррей почти потерял всякое терпение. Когда наконец кастелян вернулся и с глубоким поклоном заявил, что вдовствующая королева ждет его, то под маской преувеличенной вежливости Роберт инстинктивно угадал лицемерие.

– Вы очень переменились, сэр! – сказал он. – Если вы получили выговор, то мне это очень прискорбно. На честный гнев я отвечаю тем же, но доносчиком я никогда не был!

Сказав это, он протянул старику руку.

Но тот не взял ее и ответил только поклоном.

– Значит, враги? – раздраженно улыбнулся Сэррей и зашагал вперед.

– Боже упаси меня быть врагом такого высокого барина, как вы! – ответил кастелян. – Я – ваш слуга, только слуга.

Когда Роберт вошел в покои королевы, то ему тоже пришлось обратить внимание на перемену в обращении, которая поразила его уже у кастеляна. При его входе фрейлины поднялись с мест, однако в той почести заключалось что-то до того неуловимо насмешливое, что он покраснел.

– Граф! – сказала вдовствующая королева. – Простите, что мы не оказали вам того внимания, которое должны были бы проявить, как к человеку, находящемуся под особым покровительством регента. Но то, что он увеличивает наш придворный штат, представляется необычайной и неожиданной внимательностью с его стороны, к которой мы, к сожалению, совершенно не были подготовлены. Кастелян отведет вам комнату, какую вы только пожелаете. Вам предоставляется полная свобода появляться за нашим столом и оказывать королеве пажеские услуги, когда вам это заблагорассудится, так как мы не решимся распоряжаться тем, кто получил от регента непосредственные приказания.

Разумеется, ничего не могло быть более уничтожающего и оскорбительного для молодого человека, как получить подобный ответ на свой надменный дебош. Все его желания спешили исполнить и шли даже гораздо дальше, так как вдовствующая королева предоставляла ему самому назначить, какую именно службу хотел бы он нести. Это было издевательством или злобным недоверием, которое исходило как раз от тех, кому он хотел посвятить всю свою жизнь до последней капли крови!

Сэррей хотел ответить, но Мария Лотарингская так гордо и высокомерно дала понять, что аудиенция окончена и он отпускается, что весь красный от стыда Роберт глубоко поклонился ей и с болью в сердце вышел из комнаты.

– Какую комнату прикажете приготовить вам, ваша милость? – спросил кастелян, тогда как из комнаты донеслось тихое фырканье.

– Какую хотите. На эту ночь достаточно будет охапки соломы.

– Я прикажу приготовить для вас парадные комнаты правого флигеля, если вы действительно не боитесь привидений!

Сэррей ничего не ответил; он кивнул в знак согласия головой, даже не разобрав как следует, что спрашивал кастелян. Ему хотелось поскорее выйти на воздух, так как бешенство и стыд переполняли его душу.

Сначала пренебрежение, затем злобное издевательство – так вот какой прием ждал его в Инч-Магоме!

А как должны были смеяться красивые глазки Сейтон над тем, что мальчишка потребовал удовлетворения от королевы!..

Роберту прямо-таки хотелось плакать – до такой степени сжималось его сердце при мысли о том, что все его сладкие грезы разлетелись, словно дым, что разбились все его гордые надежды! Жаждущее доверия сердце встретили подозрительностью и сверху вниз окинули его насмешливым взглядом…

Сэррей бросился на прибрежный дерн у озера и принялся смотреть на голубые волны. Быть здесь замурованным среди людей, которые его высмеяли, тогда как оттуда, с другого берега, ему улыбалась свобода! Но что же мешало ему броситься туда, ринуться в воду, переплыть на тот берег и поискать счастья где-нибудь в другом месте на свете?

Правда, он дал графу Аррану слово, что будет верным слугой королеве. Но стать мишенью насмешек ее придворных дам…

– Нет, нет! – вырвалось у него вслух. – Лучше стать простым рабочим в клане какого-либо лэрда, чем быть здесь шутом насмешливых баб!

Вдруг Сэррея пробудил от этих мыслей какой-то шум. Он обернулся и увидел, что перед ним была Мария Сейтон.

Юноша вскочил и в стыде и смущении потупился, догадавшись, что она подстерегла его возглас. Однако во взгляде молодой фрейлины теперь не было ни малейшей насмешки. Ей достаточно было только взглянуть на него, чтобы отгадать, что он пережил.

– Роберт Говард! – шепнула она. – Ведь вы не предатель?

Сэррей посмотрел на нее и вдруг почувствовал себя во власти этого нежного голоса и взгляда этих прекрасных глаз, которые смотрели на него хотя и испытующе, но с полным доверием…

Он схватил Марию за руку и сказал взволнованным, дрожащим голосом:

– Леди! Вы будете для меня спасительным ангелом, если хоть немного проникнетесь доверием ко мне, так как тогда я вновь обрету надежду. Да, да, я хотел нарушить данное слово и бросить этот замок, так как чувствовал, что меня считают здесь негодяем. Но чем же я заслужил те издевательства, которыми меня здесь встретили?

Мария тихонько выдернула у него свою руку, но горячность сказанных им слов и мучительная правдивость его упреков так потрясли ее, что она забыла ту роль, которую собралась разыграть. И она заговорила с ним с такой же откровенностью.

– Роберт Говард, я была виновата в том, что вам не доверяют, да и вы сами тоже! Вы видели, с какой вызывающей дерзостью стрелок обращался к вдовствующей королеве; одно мгновение казалось, что вы, взбешенный этим, хотите встать на сторону слабейших. Но через несколько минут я видела, что вы шли по берегу под руку с этим бессовестным. Так разве не должны мы были подумать, что вы остались с нами только для того, чтобы еще хуже оскорбить королеву, чем это сделал наглый солдат, что вы своим оружием избираете не откровенную резкость, а предательскую маску преданности?

– Клянусь Богом, – ответил Роберт, – я не понимаю этого, если только вы не хотите сказать этим, что граф Арран – враг вдовствующей королевы. Придумывать ловушки? Приготовлять новые оскорбления? Леди, будьте добры, объясните мне все это! Я, разумеется, заметил, что граф страшно ревниво жаждет быть первым слугой королевы и боится, как бы королева-мать не измыслила каких-нибудь честолюбивых планов; заботясь об этом, он и обходится с ней слишком необдуманно. Но, клянусь честью, я не стал бы служить ему, если бы сомневался, что он – человек чести и верен своей королеве!

– Вы сами высказали то, что хотите узнать от меня, – улыбнулась Мария. – Честолюбие графа совершенно противоположно по интересам честолюбию вдовствующей королевы. Таким образом, самое важное заключается в том, чтобы отдать отчет, чьи планы принесут королеве больше пользы. Поэтому-то мы и предпочитаем королеву-мать регенту.

– Это я понимаю. Но разве в силу этого так необходимо, чтобы он стал действовать предательским образом, чтобы его слуг третировали, как негодяев?

– Этого никто не делал, Сэррей!

– Нет, леди, такое холодное, колкое издевательство является просто презрением. Но я еще не дал вам ответа на ваш упрек. Леди! Мой брат, благородный граф Сэррей, был убит Генрихом Восьмым, так как не потерпел позора своего герба. С помощью графа Уорвика я ускользнул от мести убийцы, и граф дал мне рекомендацию к регенту Джеймсу Гамильтону графу Аррану. Он подал мне руку помощи и взял к себе на службу. Я не давал ему никаких других обещаний, кроме обещания честно служить королеве и не изменять его доверию. Если бы он потребовал от меня, чтобы я играл здесь сомнительную роль, я стал бы искать другого убежища. Я надеялся, что буду в силах посвятить всю свою жизнь службе властительнице, которая преследует убийцу Екатерины Говард; я вложил в эту надежду все свое честолюбие, и что же я вижу? – меня встречают как врага, как шпиона! Вы упрекаете меня в том, что я сердечно простился со стрелком. Ну, что же, я доверю вам секрет, который принадлежит ему. Его невесту тяжко оскорбили, и я помог ему отомстить за нее. Общая опасность, которой мы подверглись, сблизила нас; я узнал храбрость и благородство мыслей этого человека; постигшее его несчастье пробудило во мне участие к нему. Я пошел против него, чтобы помешать ему оскорбить вас, я потребовал от него объяснений, и мне пришлось замолчать, когда он ответил мне, что только следовал данным ему инструкциям, позволив себе держать себя настолько вызывающим образом. Должен ли я был упрекать его в том, что лежало на совести графа? Дал ли мне кто-нибудь из вас право указать ему границы? Разве не подчинилась вдовствующая королева требованиям стрелка? Леди, все это казалось мне хотя и необъяснимым, но еще недостаточным для того, чтобы порвать дружбу с человеком, сердце которого истекало кровью и который держал себя так дерзко не из злобности или надменности, а только в силу полученных им инструкций. Согласен, что я не принял бы на себя подобного поручения, если бы оно было дано мне вчера, но сегодня – другое дело!

– Значит, сегодня вы могли бы так же грубо обойтись с беззащитными женщинами?

– Леди, женщины уже не беззащитны, раз издевательство служит им оружием.

– Что же делать, если граф Арран не оставил нам ничего другого!

– Вы хотите сказать: вдовствующей королеве, леди? Но ведь граф – регент государства и является ответственным за безопасность королевы. Говорят, будто в полном ходу какие-то хитрые интриги, целью которых является выдача королевы Марии Стюарт англичанам или французам. Это делается якобы для того, чтобы королева-мать Мария Лотарингская могла получить регентство, так как жажда власти настолько сильна в ней, что она не остановится даже перед счастьем дочери, только бы вырвать власть из рук графа Аррана!

– Точно так же, как и, наоборот, сам граф не побрезгует никакими средствами, чтобы удержать эту власть в своих руках! – подхватила Мария Сейтон. – Я вижу, что мы с вами не придем к соглашению: вы служите графу, я же – королеве-матери. Мы – враги; вы присоединяетесь к сильнейшей партии!

– Леди, я принадлежу к ней только в силу взятых на себя обязательств. Если бы, например, сегодня я мог выбирать, то, быть может, в партии королевы-матери для меня был бы более притягательный пункт, чем тот, который может разбудить самое смелое честолюбие!

– Теперь уже поздно, – улыбнулась Мария, слегка покраснев под пламенными взглядами юноши. – Но я довольна уже и тем, что вы хотите быть открытым, честным врагом. Правда, вам благодаря этому придется лишиться некоторых незначительных развлечений, которые при других обстоятельствах вы могли бы найти в общении с моими подругами. Ведь нам надо быть осторожными, нам нужно хорошенько беречь от вас свои тайны, чтобы вы не выдали их графу Аррану. Мы не покажем вам, как мы занимаемся вышиванием и вязанием, так как вы можете подумать, что мы плетем сети интриг; мы должны будем остерегаться говорить при вас по-французски, так как вы можете заподозрить здесь измену. Нам придется вести себя в высшей степени прилично и важно; когда вы будете появляться у нас, то нам придется воздержаться тогда от шуток и смеха. Таким образом, в Инч-Магоме станет еще скучнее, чем прежде, потому что вдобавок к этим ужасным стенам, стеснявшим нас, к нам прибыл еще и наблюдатель, который будет следить за нами!

Сэррей был очарован этой любезной веселостью; но он был слишком умен, чтобы не разгадать под легким поддразнивающим тоном обмана.

– Леди, – сказал он, – если бы я имел поручительство, исходящее из таких прекрасных, как ваши, губок, в том, что здесь не куют интриг против регента, то этот наблюдатель превратился бы в самого добродушного пажа, который был бы счастлив стать мишенью насмешек прелестных фрейлин!

– Ага! – засмеялась Мария. – Вы собираетесь вступить в переговоры? Нет! – воскликнула она с кокетливым поклоном; последний должен был быть шутливым, но от Роберта не ускользнул недоверчивый взгляд, с которым она смотрела на него в этот момент. – Нет, вы объявили нам войну, и поэтому мы только тогда можем вступить в переговоры, когда кто-нибудь из нас победит. Но я хочу только дать вам добрый совет. Вы оскорбили кастеляна замка. Будьте осторожны, это очень хитрый человек.

– Благодарю вас за предупреждение. Но еще раз, кроме всяких шуток, позвольте мне вступить с вами в переговоры еще до начала войны. Ведь я был бы неутешен, если бы мне пришлось оказаться победителем и вы рассердились бы на меня за это!

– Тогда заранее сдавайтесь, господин паж!

– Этого я не смею!

– Ладно же, господин паж, мы тоже очень упрямы, но менее, чем вы. Желаю вам веселиться побольше! Мне нужно идти к королеве, так как темнеет, ну, а вы, наверное, захотите осмотреть валы и ворота. Смотрите повнимательнее, не роем ли мы где-нибудь подкопов и не подпиливаем ли где-нибудь решеток!

Мария, смеясь, простилась с Робертом и исчезла в воротах, которые вели во внутреннюю часть замка.