В боях за Дон

ПОБЕДОНОСНОЕ НАСТУПЛЕНИЕ

Наступило утро 19 ноября 1942 года. Командованию ЮгоЗападного фронта оно принесло немало тревог за предстоящую операцию. Непрекращающийся снегопад и плотный туман затрудняли действия войск. Авиация не могла подняться в воздух. Начинать наступление без авиации или ждать погоды? Вот что волновало нас в последние минуты перед тем, как дать сигнал к началу. Однако войска готовы к удару, их наступательный порыв, достигший наивысшего предела, вселял уверенность в успех наступления.

Учитывали мы и то, что такая погода неблагоприятно сказывалась и на противнике. В семь часов тридцать минут по приказу командующего фронтом началась артиллерийская подготовка. В то незабываемое утро артиллерия блестяще выполнила возложенную на нее задачу по подавлению обороны противника. Гром орудий возвестил о начале нового периода в войне. Именно в этой операции советская артиллерия — «бог войны» — завоевала право на свой праздник — День артиллерии.

Противник был ошеломлен. Значительная часть огневых точек на переднем крае, пунктов управления и наблюдения в тактической глубине его обороны была уничтожена. А вслед за переносом огня артиллерии в глубину обороны противника в решительную атаку перешла пехота с танками НПП. По всему фронту наступления сразу же развернулись упорные бои. Наши войска умело и мужественно преодолевали сопротивление врага. На участках прорыва стрелковые соединения 5-й танковой и 21-й армий сравнительно быстро овладели первой позицией.

В полосе 5-й танковой армии наибольший успех был достигнут гвардейцами 47-й дивизии генерала Я. С. Фоканова и 119-й стрелковой дивизии полковника М. М. Данилова. Здесь в полдень были введены в сражение 1-й танковый корпус генерала В. В. Буткова и 26-й танковый корпус генерала А. Г. Родина, а вслед за ними и 8-й кавалерийский корпус генерала М. Д. Борисова. В полосе 21-й армии успешно наступали 293-я стрелковая дивизия генерала П. Ф. Лагутина и 76-я стрелковая дивизия полковника Н. Т. Таварткиладзе, вслед за которыми вошли в прорыв 4-й танковый корпус генерала А. Г. Кравченко и 3-й гвардейский кавалерийский корпус генерала И. А. Плиева.

К исходу дня ударная группировка фронта прорвала тактическую зону обороны противника. Подвижные войска — танковые и кавалерийские корпуса — устремились на юг; стрелковые соединения 5-й танковой и 21-й общевойсковой армий, свертывая вражескую оборону на флангах прорыва, брали в клещи войска противника, пытавшиеся удерживать позиции в районе станицы Распопинской.

В ходе начавшегося наступления войска фронта нанесли большие потери противнику, нарушили устойчивость всей его обороны. Успех был налицо. Он вызывал у всех нас прилив огромной радости и еще более укрепил уверенность в том, что задачи войсками будут выполнены. Большой подъем и усиление наступательного порыва личного состава вызвало сообщение о переходе 20 ноября в наступление войск Сталинградского фронта.

Пытаясь задержать успешное продвижение наших подвижных войск, немецко-фашистское командование бросило в бой из своих оперативных резервов три танковые и одну кавалерийскую дивизии. Отражая контрудары и многочисленные атаки врага, войска фронта решительно продвигались вперед на направлении главного удара. 20 ноября 1-й танковый корпус совместно с частями 47-й гвардейской стрелковой дивизии овладел важным опорным пунктом Песчаный. Части 26-го, 4-го танковых и 3-го гвардейского кавалерийского корпусов в ходе ожесточенных боев, сломив сопротивление противника, вышли в район Манойлина, повернули на восток и устремились в направлении Калача. К исходу 22 ноября они уже находились v Дона, выйдя на рубеж хуторов Еруслановский — Оськинский.

В то время как танковые клинья врезались в оперативную глубину противника, части 119-й и 124-й стрелковых дивизий 5-й танковой армии, 293-й и 76-й стрелковых дивизий 21-й армии, охватывая с флангов 40-тысячную группировку противника в составе двух румынских армейских корпусов в районе станицы Распопинской, замкнули вокруг них кольцо окружения. Правофланговые соединения 5-й танковой армии во взаимодействии с левофланговыми соединениями 1-й гвардейской армии вышли на реку Чир, создавая внешний фронт окружения.

Оборона противника была сокрушена на большом фронте, от станицы Вешенской до Клетской. Несмотря на яростное сопротивление врага, наше наступление развивалось по времени и рубежам в соответствии с разработанным планом операции. Командование фронта внимательно следило за ходом развернувшегося наступления. Н. Ф. Ватутин требовал от командующих армиями и командиров корпусов наращивать темпы наступления и выполнять поставленные задачи в срок.

В ходе боев выявилось, что некоторые соединения, пытаясь лобовыми атаками брать отдельные опорные пункты противника, несли при этом потери и теряли драгоценное время. В связи с этим мне пришлось выехать в 1-й танковый корпус, а затем и в 3-й гвардейский кавалерийский корпус, чтобы на месте добиваться ускорения темпов наступления. От стрелковых соединений 5-й танковой и 21-й армий мы требовали быстрейшего уничтожения окруженной в районе станицы Распопинской группировки румынских войск.

В центре внимания Военного совета фронта находились также соединения, создававшие внешний фронт окружения. Постоянную связь Н. Ф. Ватутин имел с командованием Донского фронта, решая вопросы взаимодействия наших войск с 65-й армией. Как только немного улучшилась погода, начали действовать соединения 17-й воздушной армии, обеспечивавшие продвижение танковых и механизированных войск.

Большое значение в достижении успеха в эти первые дни контрнаступления имела целеустремленная оперативная партийно-политическая работа. Военный совет фронта направлял ее на то, чтобы обеспечить быстрый прорыв обороны противника, добиться высоких темпов продвижения войск. О каждом новом боевом успехе войск фронта командиры и политработники немедленно сообщали всему личному составу. Вести о подвигах наших танкистов и пехотинцев, артиллеристов и кавалеристов, саперов и летчиков закрепляли высокий наступательный порыв у всех воинов.

В штаб фронта непрерывно поступали сведения об обстановке. Огромную радость вызвало у нас сообщение о том, что вечером 22 ноября передовой отряд 26-го танкового корпуса, возглавляемый командиром 14-й мотострелковой бригады подполковником Г. Н. Филипповым, вырвался к переправе через Дон севернее Калача и захватил неповрежденный мост. К полудню 23 ноября ударами с разных направлений наши войска выбили противника из Калача, а в 16 часов в районе хутора Советский 45-я танковая бригада 4-го танкового корпуса под командованием подполковника П. К. Жидкова первой встретилась с 36-й механизированной бригадой подполковникам. И. Родионова из состава 4-го механизированного корпуса Сталинградского фронта.

Окружение 6-й полевой и 4-й танковой армий фашистской Германии было достигнуто. К этому времени была ликвидирована окруженная в районе станицы Распопинской группировка румын. Это был подлинный триумф советского военного искусства, замечательная победа Красной Армии, зажавшей в смертельном кольце две немецкие армии и прорубившей в стратегическом фронте противника огромную брешь от станицы Вешенской до озера Сарпа. История еще не знала подобных операций.

Весть об успешном контрнаступлении советских войск под Сталинградом облетела всю страну и вызвала бурю ликования советского народа. Долетела она и до союзного англо-американского командования, которое не преминуло проверить ее достоверность. К нам, на Юго-Западный фронт, прибыл представитель американского командования. Ему было показано поле сражения у станицы Распопинской на Дону, усеянное вражескими трупами, разбитой техникой и брошенным врагом оружием. Увидел он и бесконечные колонны пленных, тянувшиеся за Дон. Тут же он видел бодрых, тепло одетых и хорошо вооруженных советских воинов.

Наш успех под Сталинградом явился итогом огромных усилий советского народа и его героических Вооруженных Сил. Это была победа советского оружия, победа советских чудо-богатырей, совершивших в ходе этих наступательных боев много замечательных подвигов во имя своей социалистической Родины.

В боевой летописи Юго-Западного фронта золотыми буквами навечно вписаны имена таких героев, как старшего сержанта Баева, рядового М. Швеца, лично уничтоживших в бою по 15 гитлеровцев; рядового Б. Терентьева, который, будучи смертельно раненным, не бросил своего пулемета, комсомольца старшего лейтенанта Арсенева, с группой бойцов отбившего танковую атаку противника, и многих, многих других. В те незабываемые дни героизм был массовым. За успешные боевые действия и проявленный личным составом героизм целые части и соединения были отмечены Верховным Главнокомандованием. 124, 119, 63 и 76-я стрелковые дивизии получили почетное наименование гвардейских. Незабываемое, огромное мобилизующее значение для войск имело вручение гвардейских знамен отличившимся частям и соединениям.

В последних числах ноября и начале декабря советские войска вели бои за укрепление внутреннего и внешнего фронтов окружения. Основные силы Юго-Западного и Сталинградского фронтов действовали на внешнем фронте окружения, отражая попытки противника пробиться к окруженным, закрепляя и дальше развивая достигнутые результаты.

В связи с успешным развитием контрнаступления Ставка Верховного Главнокомандования на декабрь планировала новую наступательную операцию. Уже в ходе ноябрьской операции представитель Ставки генерал А. М. Василевский информировал руководство фронта об этом. В новой операции главный удар должны были наносить войска Юго-Западного фронта при содействии войск левого крыла Воронежского фронта в общем направлении на юг — на Миллерово и Ростов, с тем чтобы отодвинуть внешний фронт окружения сталинградской группировки еще на 150–200 километров на запад, перерезать коммуникации находившихся на Кавказе 17-й и 1-й танковой армий противника и создать благоприятные условия для полного разгрома всей группировки немецко-фашистских войск на южном крыле советско-германского фронта. План новой операции нами был разработан, и 2 декабря Ставка его утвердила.

К этому времени нам стало известно, что немецко-фашистское командование создает группу армий «Дон» под командованием генерал-фельдмаршала Эриха фон Манштейна для деблокады войск, окруженных в районе Сталинграда. 12 декабря котельниковская группировка Манштейна танковыми дивизиями перешла в наступление в полосе 51-й армии (левого крыла Сталинградского фронта) и в ожесточенных боях к 20 декабря отбросила ее войска в северном направлении на рубеж реки Мышкова.

В условиях начавшегося контрудара противника Ставка Верховного Главнокомандования уже 13 декабря приказала нашему фронту нанести главный удар не на юг, как это ранее предусматривалось, а на юго-восток, в сторону Нижне-Астахова и Морозовска. Начало операции намечалось на 16 декабря. Справа с нами должна была взаимодействовать 6-я армия генерала Ф. М. Харитонова (Воронежского фронта), получившая задачу наступать на Кантемировку. Уточненный вариант плана операции получил название «Малый Сатурн».

Основная идея решения командующего фронтом сводилась к тому, чтобы сильными группировками войск на правом фланге и в центре нанести два удара по сходящимся направлениям: один — с Осетровского плацдарма на юг, другой — из района станицы Боковской, севернее Чернышковского, на запад, в общем направлении на Миллерово. Ближайшая задача состояла в том, чтобы разгромить 8-ю итальянскую армию, остатки 3-й армии королевской Румынии и оперативную группу немцев «Холлидт», входившую в тормосинскую группировку Манштейна.

1-я гвардейская армия под командованием генерал-лейтенанта В. И. Кузнецова (член Военного совета генерал майор И. Д. Рыбинский, начальник штаба генерал-майор И. Т. Шлемин), переданная Ставкой нашему фронту и усиленная 24, 25 и 18-м танковыми корпусами, во взаимодействии с 6-й армией и 17-м танковым корпусом Воронежского фронта наносила главный удар с Осетровского плацдарма в направлении Маньково — Калитвенская — Дегтево — Тацинская — Морозовск.

3-я гвардейская армия с 1-м гвардейским механизированным корпусом получила задачу прорвать оборону противника в районе Боковской и развивать наступление в направлениях Боковская — Верхне-Чирский, а также Боковская — Нижне-Астахов — Кашары навстречу войскам 1-й гвардейской армии»

5-я танковая армия с 5-м мехкорпусом должна была уничтожить противника в районе Нижне-Чирская — Тормосин, не допуская прорыва группировки противника из этого района на соединение с окруженными войсками Паулюса.

Как и в ноябрьском наступлении, войскам фронта предстояло рассечь на части оборону 8-й итальянской армии, окружить ее главные силы. Основная роль в операции отводилась подвижным войскам: танковым и механизированным корпусам, которые должны были продвинуться на 150–350 километров, преодолевая 45–75 километров в сутки. Это были невиданные до того времени темпы наступления.

Благодаря перегруппировке войск и полученным из резерва Ставки дополнительным силам в виде танковых и механизированных корпусов нам удалось массировать силы на направлениях ударов армий и обеспечить на участках прорыва необходимое превосходство над противником. Так, на участке прорыва 1-й гвардейской армии было создано превосходство в людях, артиллерии и танках в два с лишним раза.

Перевес нашей авиации достигался сосредоточением на этих направлениях совместных усилий 17-й воздушной армии и 2-й воздушной армии Воронежского фронта, переданной в оперативное подчинение нашему фронту.

Подготовка войск Юго-Западного фронта к наступлению проходила в ходе ожесточенных боев. Основная тяжесть подготовки новой операции легла на командующих армиями. Военный совет фронта решал вопросы организации удара с Осетровского плацдарма, одновременного ввода в сражение танковых корпусов, организации взаимодействия между армиями и с соседом, управления войсками, скрытного и своевременного сосредоточения их в назначенные районы, материально-технического обеспечения, боевой и морально-психологической подготовки личного состава.

Вся организационная и партийно-политическая работа в войсках направлялась на то, чтобы обеспечить наилучшее выполнение боевых задач каждой частью и подразделением.

Эта работа, опиравшаяся на свежие факты и события нашей ноябрьской операции, была весьма действенна. Предметом особых забот политорганов было восстановление и укрепление партийных и комсомольских организаций в частях, понесших потери в предыдущих боях. Рост партийных рядов шел за счет отличившихся бойцов и командиров, а их было много. Так, только с 1 по 16 декабря в одной 44-й гвардейской стрелковой дивизии вступили в партию 437 человек, а в 1-м гвардейском механизированном корпусе — 337 человек. К началу наступления в дивизиях и корпусах, действовавших в направлениях ударов фронта, коммунисты и комсомольцы составляли одну треть. В каждой батарее, эскадрилье, отдельном взводе была партийная организация или кандидатская группа.

Непосредственно перед наступлением в соединениях первого эшелона армий проводились собрания, где обсуждались конкретные задачи в предстоящем бою, а за два часа до атаки в подразделениях были зачитаны приказ на наступление и обращение Военного совета фронта.

Учитывая важную роль танковых и механизированных корпусов, мы посетили вместе с командующим фронтом Н. Ф. Ватутиным части 18, 24 и 25-го танковых корпусов и поставили личному составу боевые задачи. Всюду, где довелось бывать в те дни, мы видели у воинов стремление к бою и желание победить.

Утром 16 декабря над Доном стоял густой туман, вынудивший авиацию бездействовать, но откладывать начало наступления было нельзя, поскольку котельниковская группировка противника упорно продвигалась к Сталинграду. Командующий фронтом отдал приказ о начале артподготовки в 8 часов. Стрельба велась по площадям, вследствие чего часть огневых средств первой позиции и в глубине главной полосы обороны противника оказалась неподавленной. Бои в первый день носили ожесточенный характер. Особенно упорное сопротивление противник оказывал в горловине Осетровского плацдарма, 41-я и 44-я гвардейские стрелковые дивизии (генерал-майоров Н. П. Иванова и Д. А. Куприянова), наступавшие в центре ударной группировки 1-й гвардейской армии, лишь вклинились в оборону противника. По плану наступления командарм должен был в первый же день ввести танковые корпуса в сражение. Шли часы, но донесения о вводе их в действие не поступало. Москва ежечасно справлялась о ходе начавшегося наступления, требовала увеличить темпы.

Как члену Военного совета фронта, мне пришлось выехать на Осетровский плацдарм, чтобы разобраться в обстановке. День был на исходе. На наблюдательном пункте 1-й гвардейской армии находились командарм с оперативной группой штаба и командиры танковых корпусов: 18-го — Б. С. Бахаров, 25-го — П. П. Павлов, 17-го — П. П. Полубояров, обсуждавшие создавшееся положение. На мой вопрос командарму: «Почему не введены танки?» — последний ответил: «Ввод не удался» — и показал на амбразуру. Осматривая поле боя, мы увидели на участке прорыва десятка два наших танков. Одни из них горели, другие стояли на месте, подорвавшись на минных полях. В глубине плацдарма в это время сосредоточились колонны танковых корпусов, готовые к вводу в прорыв.

Изучение обстановки на месте показало, что танковые корпуса могут начать выполнение задачи только утром следующего дня, после проделывания проходов в противотанковых минных полях. Такое решение вопроса было санкционировано командующим фронтом. Всю ночь кипела работа по проделыванию проходов. Ранним утром 17 декабря 18-й и 25-й танковые корпуса, выйдя из горловины плацдарма, устремились в глубину обороны 8-й итальянской армии, а 17-й танковый корпус Воронежского фронта начал наступать на Кантемировку. В полосе 3-й гвардейской армии оборона противника была также прорвана в первые два дня. 5-й танковой армии не удалось прорвать оборону, но она прочно сковала действовавшие против нее части оперативной группы «Холлидт» и остатки 3-й румынской армии.

Решающее значение для развития наступления имели действия танковых корпусов 1-й гвардейской армии и механизированного корпуса 3-й гвардейской армии, которые, громя и уничтожая оперативные резервы 8-й итальянской армии, решительно продвигались в заданных им направлениях. Активную помощь им оказывала наша авиация, получившая возможность подняться в воздух после полудня 17 декабря.

19 декабря командующий фронтом ввел в сражение находившийся в резерве фронта 24-й танковый корпус под командованием генерала В. М. Баданова. В населенном пункте Твердохлебовка, занятом нашими войсками накануне, под рокот заводившихся моторов танков ранним морозным утром мне довелось напутствовать танкистов в рейд по тылам врага. Это был смелый и стремительный бросок бадановцев. За 5 дней корпус с боями продвинулся на 240 километров и 24 декабря занял железнодорожную станцию Тацинская, где танкисты разгромили фронтовую базу снабжения противника, уничтожили на аэродроме более 300 самолетов. В течение нескольких дней части корпуса вели бои в окружении, затем по приказу командующего фронтом с разрешения Верховного Главнокомандующего вышли из окружения в район Ильинки.

Военный совет фронта представил генерал-майора В. М. Баданова к награждению орденом Суворова и ходатайствовал о переименовании этого корпуса в гвардейский.

Героизм и самоотверженность были нормой поведения воинов Юго-Западного фронта. В первый же день наступления при атаке нашими войсками одного из сильных опорных пунктов противника на глазах у всей стрелковой роты бессмертный подвиг совершил сержант Прокатов, закрывший своим телом амбразуру вражеского дота и тем обеспечивший продвижение роты вперед. Об этом подвиге было рассказано во всех частях и подразделениях фронта.

В боях отличились не только отдельные воины, но и целые подразделения, части, соединения. В один из дней наступления Военный совет фронта получил сообщение, что взвод лейтенанта Зайцева более 5 часов успешно вел бой с итальянской бригадой, пытавшейся вырваться из окружения. Три раза ходили итальянцы в атаку на высоту, занятую советскими храбрецами, и всякий раз откатывались с большими потерями. Враг оставил на склонах высоты более 350 трупов своих солдат и офицеров, но одолеть богатырей Зайцева не смог.

Героический подвиг совершил личный состав 17-го гвардейского танкового полка 1-го гвардейского механизированного корпуса. Действуя по тылам врага, полк 23 декабря под хутором Хлебинским смело вступил в схватку с превосходящими силами противника, дерзкой атакой разгромил их, при этом пленил штаб немецкого пехотного полка. Военный совет фронта представил полк к награждению орденом Красного Знамени, а его командира полковника Т. С. Позолотина — к присвоению звания Героя Советского Союза. Солдаты и офицеры полка, отличившиеся в боях, были награждены орденами и медалями Советского Союза.

В труднейших условиях морозной погоды, по заснеженным донским степям воины Юго-Западного фронта упорно шли вперед, отражая ожесточенные контратаки врага. Подвижные соединения фронта за восемь дней продвинулись на 100–250 километров. Стрелковые соединения создали ряд частных окружений в районе населенных пунктов Алексеевский, Кружилиха.

С разгромом 8-й итальянской армии и группы «Холлидт» фронт обороны немецко-фашистских войск на Среднем Дону развалился, а тормосинская группировка Манштейна, предназначенная для деблокирования войск Паулюса, прекратила свое существование. Войска Юго-Западного фронта вышли на рубеж Новая Калитва — Высочинов — Беловодск — Миллерово — Ильинка — Скосырская — Чернышковский, где прочно закрепились.

В итоге наступательной операции советские войска освободили 1246 населенных пунктов, разгромили 18 немецких, итальянских и румынских дивизий; уничтожили и взяли в плен 120 тысяч солдат и офицеров, захватили в качестве трофеев более 360 самолетов, 176 танков, около 2 тысяч орудий и много другой техники.

^{А. С. Желтов,}

^{генерал-полковник}

«ХОЛЛИДТ» РАЗГРОМЛЕН «САТУРНОМ»

Фашистское командование принимало все меры по деблокированию окруженных в районе Сталинграда войск. Был разработан специальный план под кодовым названием «Холлидт» (по названию смешанной немецко-румынской оперативной группы войск), основной целью которого было именно деблокирование окруженных немецких войск. Встречный контрплан советского Верховного Главнокомандования предусматривал развитие контрнаступления на Сталинградско-Ростовском направлении и носил название «Сатурн». Наш корпус входил в левофланговую ударную группировку Юго-Западного фронта. Таким образом, «Сатурн» противостоял «Холлидту».

В конце ноября и начале декабря противник предпринимал неоднократные попытки нанести удар силами 29-го армейского корпуса, усиленного танками и поддержанного авиацией, против центра Юго-Западного фронта в направлении Боковская — Клетская.

Замыслом этой операции было выйти на коммуникации наших войск, действующих на этом направлении, вынудить их к отступлению и этим разомкнуть железные клещи, стиснувшие немецкую группировку. Эти попытки желаемых результатов противнику не дали. Решительными контратаками наши соединения сорвали планы врага.

Потерпев неудачу на Боковско-Клетском направлении, немецко-фашистское командование в спешном порядке начало сосредоточивать свои войска к левому флангу Юго-Западного фронта в район Тормосина.

Наш мехкорпус в составе 3-й гвардейской армии получил задачу прорвать оборонительную полосу немецко-фашистских войск на реке Чир, к исходу 17 декабря выйти в район Поповки и в тесном взаимодействии с 18-м танковым корпусом окружить кружилинскую группировку неприятеля, а затем резко повернуть на юг, выйти в район станицы Милютинской и овладеть станцией Морозовская и поселком Чернышевский.

Утром 16 декабря после артиллерийской подготовки соединения 3-й гвардейской армии перешли в наступление. Стоял густой туман, который не позволил артиллерии вести прицельный огонь, а авиации подняться в воздух.

Враг яростно сопротивлялся. Дивизии 14-го стрелкового корпуса наступали в низком темпе.

Учтя создавшуюся обстановку, генерал-лейтенант Лелюшенко отдал приказ: не дожидаясь прорыва тактической зоны обороны противника силами стрелковых соединений, ввести в бой мехкорпус, который должен прорвать оборону и развивать наступление в северо-западном направлении.

17 декабря 1942 года части мехкорпуса вступили в бой, заняли хутор Астахов и ряд высот по западному берегу реки Кривая, который господствовал над прилегающей с востока местностью, и к рассвету 18 декабря завязали бои за населенные пункты Коньков и Боковская.

В этих боях особенно мужественно дрались славные танкисты и автоматчики-десантники. Танк с десантом, который возглавлял заместитель командира роты автоматчиков по политчасти лейтенант Жидков, на большой скорости под яростным огнем противника ворвался в хутор Астахов и начал громить фашистов. Вражеским снарядом повредило пушку и заклинило башню у танка, на котором находились автоматчики Жидкова. Три человека были убиты осколками разорвавшегося снаряда.

Танкисты поливали фашистов из пулеметов, автоматчики открыли губительный огонь из автоматов. Не сдержав дружного напора танков и автоматчиков, гитлеровцы начали поспешно отходить. Преследуя их и выбивая гранатами засевших в домах и блиндажах фашистов, группа Жидкова в количестве пяти человек уничтожила 15 фашистских солдат и офицеров. Немцы продолжали яростно отстреливаться. Из пяти автоматчиков уже четверо были ранены: лейтенант Жидков, сержант Тарабан, автоматчик Казакбаев и еще один боец. У Жидкова была прострелена рука, сержанта Тарабана ранило в ногу, руку и щеку, у Казакбаева вытек левый глаз. Но раненые, не обращая внимания на страшную боль, продолжали уничтожать гитлеровцев.

Лейтенант Жидков, вырвавшись вперед, оказался с глазу на глаз с группой фашистов и скомандовал: «Сдавайтесь, сволочи!» Вражеская пуля в ту же секунду сразила героя-лейтенанта. Видя смерть командира, сержант Тарабан и автоматчик Казакбаев поднялись во весь рост и пошли вперед, поливая свинцовым дождем гитлеровцев. Три фашиста бросили оружие, подняли руки вверх. Израненные гвардейцы Тарабан и Казакбаев привели и сдали их в штаб, только после этого они направились в медсанбат, где им сделали первую перевязку.

Сержант Тарабан — колхозник из Краснодарского края, ветеран 100-й ордена Ленина стрелковой дивизии. До этого боя был дважды ранен. Автоматчик Казакбаев, родом из Казахстана, в бою участвовал первый раз…

Используя успех мехкорпуса, стрелковые соединения армии смогли завершить прорыв тактической зоны обороны врага, овладели восточной окраиной поселка Дуленского, расширяя брешь, образовавшуюся в обороне неприятеля, и на третий день продвинулись на 15–20 километров. В последующем 3-я гвардейская армия генерал-лейтенанта Лелюшенко перешла к преследованию в панике и в беспорядке отходивших частей 62-й и 294-й немецких, 7-й и 11-й румынских пехотных дивизий.

Упорный бой завязался за хутор Старо-Земцов юго-восточнее станицы Боковской. Хутор этот находился на пути отхода выбитых из станицы фашистов. Чтобы обеспечить отход своих частей, немецкое командование стянуло в Старо-Земцов несколько дивизионов противотанковой артиллерии. А я, чтобы перекрыть пути отхода немцам, в поддержку наступающей на Старо-Земцов 14-й гвардейской стрелковой дивизии выделил 20-й гвардейский танковый полк 3-й механизированной бригады корпуса.

Фашисты, к сожалению, уже успели развернуть батареи, и когда «тридцатьчетверки» командира 20-го гвардейского танкового полка гвардии майора Н. А. Сергеева вышли на заснеженное поле перед хутором, по ним сразу же ударили немецкие пушки. Ударили массированно, прицельно. Часть вражеских орудий была поставлена на прямую наводку. Загорелись два наших танка. Пехота залегла.

Командир танкового полка гвардии майор Сергеев, наблюдавший за ходом боя из своего командирского танка, понял, что медлить нельзя. Если чуть-чуть ослабнет наш натиск, фашисты попросту расстреляют танки на открытом поле. И вот уже его Т-34 стремительно рвется к деревне. По рации был передан приказ командира танкового полка: одной роте вести огонь по вражеской артиллерии, двум остальным ротам обойти хутор с флангов, зажать обороняющихся в клещи, лишить их возможности маневрировать орудиями.

На предельной скорости, преодолевая метровую толщу снега, Т-34 Сергеева ринулся на хутор. Вокруг него рвались снаряды, но, искусно маневрируя, танк ни разу не подставил свой борт под огонь. А лобовой броне фашистские снаряды не страшны. За машиной командира в снежной пыли устремились и другие танки. Вот уже преодолена первая линия вражеских траншей, вторая… И тут боевую машину Сергеева вдруг резко встряхнуло. Мина! Дальше минное поле… Танк встал. Сразу на «тридцатьчетверку» накинулась немецкая артиллерия. Еще бы — неподвижная мишень. Первым попаданием заклинило башню. Стало невозможно вести прицельный огонь из пушки. Вторым, третьим попаданием Т-34 гвардии майора Сергеева был подожжен. Командир 20-го гвардейского танкового полка и его экипаж не смогли выбраться из горящей машины…

Но стремительной танковой атакой, которую возглавил гвардии майор Сергеев, воины освободили хутор от захватчиков. Они уничтожили фашистскую артиллерию. Пути отхода противника из станицы Боковской были перерезаны.

За мужество, высокую воинскую доблесть, умелое руководство боем коммунисту гвардии майору Николаю Александровичу Сергееву Указом Президиума Верховного Совета СССР от 31 марта 1943 года посмертно присвоено звание Героя Советского Союза.

Не менее упорный бой, длившийся более пяти часов, шел и за станицу Боковскую. Лишь к концу дня 1 декабря враг был выбит оттуда. Разбитые части 63-й и 294-й пехотных дивизий гитлеровцев, потеряв 200 человек убитыми и более 350 человек пленными, откатывались на запад. Всего же за два дня наступательных боев 1-й гвардейский механизированный корпус в, ходе ликвидации кружилинской группировки уничтожил свыше 700 немецких солдат и офицеров, в качестве трофеев взял 50 тонн высокооктанового авиационного горючего, 10 танков, 52 автомашины с боеприпасами и продовольствием, 20 минометов и много стрелкового оружия[5].

Командующий Юго-Западным фронтом генерал-полковник Н. Ф. Ватутин требовал от командиров соединений создания подвижных танковых частей и усиленных мотоотрядов, которые, действуя решительно и быстро, перерезали бы пути отхода противника, выходили в его глубокий тыл, захватывали важнейшие железнодорожные узлы, перерезали коммуникации, сковывали или уничтожали подходившие резервы и такими действиями создавали стрелковым соединениям фронта условия для завершения полного разгрома врага в районе среднего течения Дона. А это в свою очередь способствовало скорейшей ликвидации немецко-фашистских войск, окруженных под Сталинградом.

Получив эти указания, мы в штабе корпуса призадумались, как их выполнить. Обсудив кандидатуры всех командиров танковых полков и их заместителей по политчасти, решили выделить 17-й отдельный танковый полк, которым командовал гвардии полковник Т. С. Позолотин, а его заместителем по политчасти являлся гвардии подполковник М. А. Кутейников. Этот полк усилили батальоном автоматчиков 1-й гвардейской мехбригады и другими средствами корпусного подчинения.

На командном пункте вместе со мной находились К. И. Филяшкин и И. П. Кузенный, когда я ставил задачу Позолотину и Кутейникову: совершить ночной рейд из района хутора Астахов по кратчайшему маршруту к совхозу «Красная заря», к перекрестку дорог северо-восточнее Нижне-Яблоновского, чтобы перехватить коммуникации отходящих немецко-фашистских войск.

Вместе с Позолотиным мы всесторонне изучили вражескую группировку, тщательно разработали маршрут движения отряда. Ночной рейд по тылам неприятеля наши части должны были совершать с соблюдением всех мер маскировки.

Продвигаясь по полевым и проселочным дорогам, отряд гвардии полковника Позолотина к исходу 19 декабря подошел к району, занятому противником. Еще раньше разведка установила, что сплошного фронта на рубеже реки Чир противник не имел, и, воспользовавшись этим, танкисты под покровом темноты незаметно проскочили на его тыловые дороги и вышли в район совхоза «Красная заря». Скрытности рейда способствовало еще и то, что в тылу противника происходило беспорядочное передвижение войск.

Пленные потом показали: немцы приняли отряд танкистов под командованием гвардии полковника Позолотина за свою часть. Гарнизон немецко-фашистских войск спал. Передовые подразделения отряда с ходу, внезапно атаковали противника и после короткого боя выбили его из совхоза. К этому времени подоспели и главные силы со средствами усиления. Преследуемые нашими танкистами, фашисты бежали в направлении Нижне-Яблоновского.

Нужно отдать должное умелому руководству рейдом со стороны полковника Позолотина. В условиях, когда противник не знает, что в его тылу появилось крупное мобильное соединение, и отступает по дорогам без соблюдения мер маскировки, без разведки и боевого охранения, самой эффективной является тактика засад. Позолотин это прекрасно понимал и блестяще осуществил.

Он решил устроить танковую засаду в небольшом лесочке вдоль дороги от совхоза «Красная заря» к хутору Хлебинскому, по которой двигались отступавшие части фашистов. Командир полка приказал: в темноте скрытно поставить танки вдоль дороги, орудия и пулеметы нацелить на дорогу и ждать того момента, когда появится вражеская колонна. Атаку должны были начать фланговые «тридцатьчетверки», чтобы «заклинить колонну».

Вот показалась и колонна: тягачи с орудиями, грузовики с боеприпасами, конные повозки, медленно бредущие солдаты… Выстрелом из пушки Позолотин дал сигнал к бою. Сразу же запылали головная и замыкающая машины колонны. Началась невообразимая паника среди фашистов. Они открыли беспорядочную стрельбу, не видя целей. Наши танкисты прицельным огнем зажигали один за другим грузовики, поливали свинцом из пулеметов пехоту. Вверх колесами переворачивались бронетранспортеры и орудия.

Гвардии лейтенант Миносян вывел боевую машину из засады прямо на дорогу и начал в упор расстреливать немецкие грузовики, пушки, повозки, бронетранспортеры. Экипаж «тридцатьчетверки», которым командовал коммунист гвардии лейтенант Белоусов, двинулся вдоль грейдера, расстреливая вражеские машины. Когда одно из орудий фашистский расчет развернул против танка Белоусова, механик-водитель Стрельцов не растерялся: прибавил газу и раздавил гитлеровцев вместе с пушкой. Расчет другого вражеского орудия попытался в упор расстрелять «тридцатьчетверку», но экипаж танка опередил его — выстрелил первым, затем искорежил и вдавил пушку в землю, расчет же уничтожил пулеметным огнем.

В голову вражеской колонны двинулся танковый взвод гвардии старшего лейтенанта Потапова. Боевые машины рощей прошли параллельно дороге и выскочили на нее, неожиданно для врага. Часть фашистских солдат была уничтожена, остальные сдались в плен.

Гитлеровцы так и не смогли оказать сопротивление гвардейцам и начали в панике разбегаться, бросая оружие, артиллерию, машины и обозы с боеприпасами. Организованные же отдельные группы противника, пытавшиеся отойти в северном направлении, перехватили наши части, наступавшие от Каргинской на юг.

Отряд гвардии полковника Позолотина с честью выполнил поставленную боевую задачу и во взаимодействии с главными силами мехкорпуса 24 декабря разгромил кружилинскую группировку немецко-румынских войск, избежавшую окружения в первые дни нашего наступления. В этой операции усиленный отряд Позолотина истребил до 10 тысяч солдат и офицеров врага. Было разгромлено несколько штабов, захвачены ценные документы, уничтожено, кроме того, около 100 автомашин с боеприпасами, 200 повозок с лошадьми, много пушек и минометов, захвачено около 30 исправных орудий с боеприпасами, более 100 исправных автомашин с грузами, большое количество военного имущества, много сельскохозяйственных продуктов и живого скота.

Характерно и то, что отряд не имел потерь от авиации врага. Наши танкисты использовали захваченные у противника опознавательные знаки-полотнища и сигнальные ракеты, которые развертывались и пускались при каждом появлении вражеской авиации. Эта военная хитрость и смекалка во многом способствовали нашему успеху.

Исключительно высокая организованность, бесстрашие танковых экипажей, бойцов приданных подразделений, гибкое управление частями обеспечили отряду боевой успех.

Весть о героических делах 17-го гвардейского танкового полка быстро распространилась в соединениях 3-й гвардейской армии и всего Юго-Западного фронта. Полк был награжден орденом Красного Знамени. Командир полка Тимофей Семенович Позолотин удостоен высокого звания Героя Советского Союза. В наградном листе Т. С. Позолотина сказано:

Заместителю командира полка по политической части подполковнику Михаилу Алексеевичу Кутейникову был вручен орден Ленина.

Высокой награды — ордена Александра Невского — удостоен заместитель командира батальона связи по политической части гвардии капитан Б. Г. Мардер. Ему командир приказал организовать параллельное преследование отступавших фашистов. В течение ночи связисты совершили 40-километровый марш по проселочным дорогам, разгромили несколько мелких групп и, опередив захватчиков, оседлали дорогу на подступах к Морозовской, где встретили вражескую колонну метким огнем. В течение двух часов боя связисты уничтожили сотни гитлеровцев.

В период стремительного наступления воины 75-го гвардейского отдельного батальона связи не раз показывали образцы высокого мужества и героизма, умение метко разить оккупантов. И по-прежнему они обеспечивали командованию корпуса связь с частями и соединениями.

За отличное и бесперебойное обеспечение связи, за мужество и героизм в схватках с фашистами старший радист гвардии старший сержант Зуб был награжден орденом Красной Звезды, а радист Киямов — медалью «За отвагу». Связисты батальона гвардии старший сержант Петухов и гвардии рядовой Надеин помогли установить радиосвязь с 25-м танковым корпусом, оказавшимся в трудном положении.

В боях за станицу Милютинскую отличился телефонист гвардии рядовой Пивень. Во время налета вражеской авиации бомба упала на командный пункт, связист получил ранение, кровь заливала лицо, слепила глаза. Но гвардеец отвечал на вызовы телефонистов, поддерживал связь до тех пор, пока не потерял сознание. Он был награжден орденом Красной Звезды.

Героические подвиги совершил механик-водитель Иван Силантьев. Он гусеницами «тридцатьчетверки» уничтожил вражескую батарею, четыре огневые точки и около 200 неприятельских солдат и офицеров. Ему было присвоено звание Героя Советского Союза. В числе награжденных орденами можно назвать многих танкистов подразделений Евдокимова, Анисимова, автоматчиков Крюкова, артиллеристов Героя Советского Союза Войтенко. Батареи Веселовского, Шерстникова, Кириллова, Федоровского, отражая танковые атаки противника, уничтожили от семи до десяти танков каждая. Бронебойщики Туркадзе и Коротких за один день боя подбили из ПТР по три немецких танка.

После разгрома крупной группировки немецко-фашистских войск механизированный корпус повернул на юг, в направлении Милютинская — Морозовск, и во взаимодействии с 14-м стрелковым корпусом освободил Морозовск.

В конце декабря в составе войск Юго-Западного фронта он участвовал в освобождении Донбасса, других районов нашей социалистической Родины.

^{И. Н. Руссиянов,}

^{бывший командир 1-го гвардейского механизированного корпуса,}

^{Герой Советского Союза,}

^{генерал-лейтенант в отставке}

ГЕРОИЧЕСКИЙ РЕЙД

Зимой 1942 года в районе Сталинграда начался второй период великой битвы на Волге. Советские воины, мужественно выдержав ожесточенный многомесячный натиск отборных немецко-фашистских сил, захватили инициативу в свои руки. Окруженные немцы в составе двадцати двух дивизий отчаянно сопротивлялись и, надеясь на обещанную Гитлером помощь, отклоняли предложения о капитуляции. На выручку к Паулюсу рвались войска группы армий «Дон». Наибольшего успеха враг достиг на Котельниковском направлении. Фельдмаршал Манштейн, командовавший армиями прорыва, уже уверовал в близкий успех. Воспрянули духом и гитлеровцы, сидевшие в сталинградском котле. «На западном участке котла мы уже слышали отдаленную артиллерийскую канонаду, — вспоминает бывший офицер разведки 6-й гитлеровской армии Иоахим Видер в своей книге «Катастрофа на Волге». — Всего лишь 50 километров отделяло нас от танковых авангардов Гота».

Каждый день с немецких аэродромов поднимались транспортные самолеты и брали курс на Сталинград. По этому воздушному мосту армии Паулюса перебрасывалось снаряжение, боеприпасы, продовольствие и зимнее обмундирование. С этих же аэродромов немецкие летчики уходили на бомбежку наших войск. Самым большим из них был Тацинский, где размещалась главная авиационная база противника.

По данным разведки, в Тацинской были сосредоточены сотни транспортных самолетов и бомбардировщиков. В многочисленных складах накапливались снаряжение, обмундирование и провиант для окруженной в Сталинграде 6-й армии. Захват Тацинской означал бы сокрушительный удар по артерии, питавшей немецкие войска в сталинградском кольце.

Надо было ударить в тыл врагу, чтобы отвлечь его от сталинградского кольца, прорвать его коммуникации и нарушит» снабжение окруженной группировки, не дать противнику эвакуировать хотя бы часть своих войск с помощью авиации. Тогда-то в Ставке Верховного Главнокомандующего родился план операции «Сатурн», смелый замысел удара в глубокий тыл силами двух фронтов — Воронежского и Юго-Западного. В числе войск, выделенных для операции, был и 24-й танковый корпус генерала В. М. Баданова.

Суровые декабрьские морозы сковали землю. Белым, необозримым ковром лежали снега. Вьюжный ветер завывал в степи, в несколько минут заметал любой след.

Но в то хмурое утро ему не под силу было занести многочисленные отпечатки танковых гусениц, врезавшиеся в снег неподалеку от берега Дона. В ожидании приказа замерли боевые машины. С запада катился глухой, непрерывный гул орудий: передовые части начали прорыв обороны противника. И, покрывая этот все нарастающий гул, звучал громкий голос полковника Бахтина, читавшего обращение политотдела армии. Экипажи, выстроившись впереди своих танков, внимательно слушали.

— «Стремительным ударом опрокинуть врага, — читал Бахтин, — и вихрем пройти по его тылам, перерезать его коммуникации, нарушить снабжение боеприпасами, горючим и продовольствием 6-й фашистской армии, захватить крупнейший аэродром в Тацинской…» Товарищи! — Голос Бахтина окреп. — Настал час справедливой расплаты с подлым врагом — немецко-фашистскими оккупантами. На нашу долю выпала честь перейти в наступление на врага. В наступление, товарищи!

И такое громкое, дружное «ура» прозвучало в ответ, что с вершин деревьев соседней рощицы с криком поднялись стаи галок, осыпался снег. И долго еще в морозном, чистом воздухе кружились холодные снежинки.

…Короткие минуты затишья перед боем. Кто пишет письмо домой, передает солдатские приветы родным и близким,

кто еще раз проверяет оружие. Механики-водители терпеливо колдуют над моторами; медленно поворачиваются башни боевых машин, поднимаются и опускаются стволы пушек.

В расположении второй — комсомольской — роты особое оживление. Молодые танкисты сгрудились в тесный кружок, из рук в руки переходит листок бумаги, исписанный стремительным почерком гвардии политрука Александра Баренбойма. Это клятва комсомольской роты. Хрипловатым от волнения голосом ее только что зачитал комсорг. Одна за другой на листке появляются подписи: «Севрюков, Яковлев, Лихогуб, Голубов, Яковенко, Уваров, Пасашков, Кузнецов…»

Еще раз перечитывают:

Глаза танкистов темнеют: скорее бы в бой! И вот звучит команда:

— По машинам!

Гулко захлопываются люки, громко ревут моторы. Взрывая снег, танки двинулись к переднему краю. На броне в белых маскхалатах — десант. 130, 54, 4-я гвардейская бригады устремились вперед. Вот уже и запорошенная снегом гладь Дона. Бойцы предусмотрительно нарастили здесь лед, чтоб танки не ушли на дно. Постарались на славу. Передняя машина, тяжело покачиваясь, спустилась на зеленоватый с белыми наплывами ледный покров, за ней вторая, третья…

Это было 17 декабря 1942 года.

Рука командира корпуса генерал-майора Баданова, склонившегося над картой, на мгновение задержалась возле кружка, обозначавшего город Верхний Мамон. Отсюда до Тацинской, основной цели рейда, 350 километров — несколько суток изнурительного марша и тяжелых боев.

Начался прорыв. С трудом, неся потери, танки прогрызали вражескую оборону. На помощь им пришли пехотинцы из мотобригад. Утром над полем боя стоял туман, и, пользуясь им, бомбардировщики методично обрабатывали фашистские позиции. Во время рейда это был единственный раз, когда самолеты поддерживали наземные войска, в дальнейшем авиация уже не могла сопровождать танки — слишком далеко было до баз.

Во время прорыва вражеской обороны произошел случай, о котором вспоминает Главный маршал артиллерии Н. Я. Воронов в своей книге «На службе военной». Не хватало истребителей, и командующий воздушной армией решил прикрыть бомбардировщики штурмовиками. Задача необычная, но мало ли необычного совершалось в войну и приносило успех?! Бомбовозы, от которых штурмовики старательно отгоняли назойливых «мессеров», в тумане уверенно шли к переднему краю, и взлетали на воздух немецкие доты, пушки.

Но разошелся туман, засверкало солнце, и немецкие летчики увидели, с кем имеют дело. С яростью кинулись они на «илы». В бою им удалось сбить четыре машины.

Через двадцать два года пионеры, красные следопыты, из Новокалитвенской школы собрали сведения об одном из погибших пилотов. Сергей Макевнин, уроженец Таганрога, юноша, страстно любивший музыку и мечтавший о консерватории, искусный летчик. Друзья называли его Лемешевым за чудесный голос и мастером штурмовых ударов по врагу за мужество и хорошую летную выучку. Об остальных же пока ничего неизвестно.

Утром 17 декабря линия фронта осталась позади. Советские войска вырвались на оперативный простор, врезались в немецкие тылы, сея панику. Лезвие этого ножа было направлено в спину армиям, упорно рвавшимся на соединение с Паулюсом. И они дрогнули занервничали, стали поворачивать навстречу новой опасности.

А вечером через два дня на улицах затемненных городов, в холодных заводских цехах, в палатах госпиталей и больниц, в штабных землянках люди слушали сводку Совинформбюро. Из репродукторов неслось: «Прорвав оборону противника на участке Новая Калитва — Монастырщина, протяжением 95 километров, и в районе Боковской, протяжением 20 километров, наши войска за четыре дня напряженных боев, преодолевая сопротивление противника, продвинулись вперед от 50 до 90 километров. Нашими войсками занято более 200 населенных пунктов, в том числе города Новая Калитва, Кантемировка, Богучар и районные центры Талы, Радченское, Боковская.

В ходе наступления наших войск разгромлены девять пехотных дивизий и одна пехотная бригада противника. Нанесены большие потери четырем пехотным дивизиям и одной танковой дивизии противника. Захвачено за четыре дня боев более 10000 пленных».

Где-то там, по слепящей глаз снежной целине, мчались на юг и «тридцатьчетверки» с белыми стрелами на башнях — отличительными знаками 24-го танкового корпуса…

Первый сокрушительный удар советские войска обрушили на 8-ю итальянскую армию.

На старом, покосившемся плетне повис убитый итальянский солдат. В глазах недоуменный вопрос и смертная мука. Что нужно было ему, сицилийскому батраку или крестьянину из Ломбардии, во дворе у этого донского хлебороба, возле дома, от которого остались одни головешки? О таких, как он, Михаил Светлов потом скажет:

А живые? Они брели нестройно, понурой толпой, кутаясь в рваные шинелишки, пряча от свирепого русского мороза привыкшие к южному солнцу лица, поддерживая под руки раненых и ослабевших, боязливо жались к обочинам дороги. «Эмка» Баданова остановилась, пропуская колонну пленных. Бородатые, измученные лица, потускневшие, равнодушные глаза. Поняли ли они, в чем корень их несчастий, найдут ли верную дорогу в жизни? Эти уже отвоевались, а другие еще сопротивляются, дерутся за безнадежное, неправое дело. Радист перехватил радиограмму. Какой-то отчаявшийся командир дивизии доносил командующему армией: «Остатки дивизии отходят в беспорядке, потеряна вся артиллерия и другая боевая техника. С фронта, справа и слева, — русские. Прошу ваших указаний». И ответ, далекий от былых трескучих речей, короткий и безнадежный: «Мужайтесь…»

Генерал Баданов вышел из машины, склонился над картой. Здесь, в степи, дорог множество, иных и в помине нет на карте. Попробуй разберись в этом хитросплетении линий. Зима все перепутала и все сравняла. Тут особенно важно, чтобы командиры хорошо знали свое дело, привлекали проводников из местных жителей.

Слева темнела, удаляясь, колонна пленных. Впереди, покачиваясь, взбирались на косогор танки. Отсюда они казались совсем крохотными, этакими безобидными коробочками. Но эти «коробочки» наделали у врага переполоха!

Ну, что же, пока все идет хорошо. В районе Щедровки головной батальон разметал колонну пехоты человек в пятьсот. Гитлеровцы, ничего не подозревая, направлялись к фронту, и вдруг тут, в тылу, — советские танки. Уничтожены артиллерия и обозы. В боях за Маньково-Калитвенскую отличилась 130-я танковая бригада. Уничтожила восемьсот человек, захватила богатые трофеи — склады инженерного и интендантского имущества, продовольствие, склады горючего и боеприпасов. Все было как нельзя кстати. Боковой отряд в районе Чертково перерезал железнодорожное полотно и шоссе, взорвал несколько мостов и нарушил движение по железной дороге. Паника во вражеских тылах растет…

«Интересно, — подумал генерал, — ждет ли нас противник в Кутейниково?..»

…Колонна гитлеровцев продолжала движение. На снегу четко отпечатывалась елочная вязь протекторов. Ровно гудели моторы. И вдруг машины будто споткнулись, затормозили. Впереди, на дороге, перегородив ее, стояли танки с красными звездами на башнях.

Оцепенение длилось недолго. Снаряд с грохотом взметнул перед грузовиками снежную пыль, за ним второй, третий. Загорелась одна машина, другая. Захлопали дверцы кабин, немцы в панике бросались в кювет, прятались за машины, беспорядочно отстреливаясь, но всюду их доставали автоматные очереди. Через несколько минут колонна была разгромлена.

Внизу, в неглубокой лощине, белели крыши Кутейниково…

…Настроение у господ офицеров было отличное. Они с вожделением поглядывали на столы, уставленные яствами и батареями бутылок с французским шампанским. Нетерпеливые уже тянулись к бокалам, тискали сидевших у них на коленях полураздетых, привезенных издалека женщин. Рождество, доброе немецкое рождество в этих заваленных снегами проклятых русских степях! На какое-то время была забыта даже 6-я армия, окруженная на волжском берегу. Да ей и недолго осталось там сидеть: фельдмаршал Манштейн хорошо знает свое дело, его войска день и ночь штурмуют позиции русских. Здесь, в тылу, особенно заметно, как много техники и людской силы брошено на поддержку группы армий «Дон». Скоро Манштейн и Паулюс пожмут друг другу руки в Сталинграде. Чудесное рождество!..

Холодная струя воздуха, ворвавшись в распахнутую дверь, заставила многих оглянуться: кому стало жарко? И тут глаза их полезли из орбит: в прямоугольнике двери четко вырисовывалась плотная, широкоплечая фигура в белом полушубке и черном танкистском шлеме. Русские? Что за наваждение! Здесь, в глубоком тылу, русские?! Пистолетные выстрелы и автоматные очереди заглушили выкрики, истерический женский визг. Густой пороховой дым затянул комнату.

Когда дым рассеялся, в комнате все было вверх дном. Валялись убитые, стонали раненые. Гитлеровским офицерам так и не довелось посидеть за рождественским столом — русские танкисты, неожиданно появившиеся в Кутейниково, в 160 километрах от фронта, разделались с ними по-гвардейски.

В это время на улицах села развернулся бой. Злая дробь автоматов мешалась со скороговоркой пулеметов и торопливыми пистолетными выстрелами. Вот из хаты выбежало несколько гитлеровцев. Встреченные огнем, они тут же кинулись назад, оставив убитых и раненых на снегу. Но и в хате фашисты продержались недолго.

Постепенно стрельба стихала. И только на краю Кутейниково продолжалась перестрелка. В приземистом сарае, в конце огорода, засела группа гитлеровцев и упорно отбивалась. Стоило поднять голову — и сеял смерть пулемет с чердака сарая.

— С ходу их, проклятых, не возьмешь, — устало вытирая лоб, пробормотал лежавший за плетнем пожилой боец в белом маскхалате. — Только людей зря погубим…

— Э, кацо, — возразил молодой черноусый сержант. — Как не возьмешь? Возьмем! Это я тебе говорю — сержант Кижерашвили. Смотри!

Он лег поудобнее, прицелился и выстрелил. Из-под крыши сарая показался легкий дымок, затрепетало бледное пламя, через несколько минут пылал уже весь сарай. Ошалелые, закопченные, из сарая начали выскакивать немцы…

Улицы, еще несколько минут назад пустынные, заполнили жители села. Сначала с опаской, потом все увереннее они открывали калитки, выбирались из погребов и бежали навстречу танкистам и стрелкам. А те, усталые после боя, отвечали на вопросы, перебрасывались шутками.

Провели колонну пленных. Опять раздался рокот моторов и лязг гусениц: в надвигающихся сумерках по главной улице я село возвращалась танковая разведка. В люке передней машины, сняв шлем, стоял улыбающийся гвардии лейтенант Домарацких — командир разведчиков. Вот танк остановился, и его сразу облепили «бойцы:

— Ну что? Как?

— Ох, и всыпали мы фрицам, хлопцы! — рассказывал довольный Домарацких. — Они понасели на подводы и давай нахлестывать лошадей. Да все равно далеко не ушли. Все двадцать подвод там и остались, — закончил он.

Вскоре вдали, на широкой деревенской улице, показалась толпа. Командир батальона мотострелков Будрин, как раз вышедший из дома под железной крышей, где разместился штаб, пытался разглядеть приближающихся людей.

— Что там такое?

Спустя несколько минут все разъяснилось. По улице, неловко подняв руки, припадая на стертые в походе ноги, шли итальянцы — одни хмурые, с опущенными глазами, другие — улыбающиеся растерянной, жалкой улыбкой. Сбоку, поигрывая новеньким автоматом, важно шагал Петр Морев, повар батальона. Увидев комбата, он что-то грозно скомандовал пленным, молодцевато подбежал к Будрину и отрапортовал:

— Товарищ гвардии майор, колонна пленных в количестве пятидесяти пяти человек доставлена. Докладывает гвардии старший сержант Морев.

— Вольно, — улыбнулся Будрин. — Где же ты их встретил? И как они тебя не прикончили?

— Так они, товарищ гвардии майор, — тоже заулыбался Петр, — здесь, в степу, бедовали. Наверно, драпанули, когда наши в село ворвались. А я везу бойцам ужин, ничего не знаю. Гляжу — топают. Ну, думаю, пропал. А они увидели меня, окружили, залопотали по-своему. Руки до горы подымают. Ясно дело: в плен просются. Ихний офицер даже построил их и доложил мне, а что — не понял. Видать, побоялись замерзнуть в снегу. Оно и правда, вроде хуга началась. Ну, я погрузил их оружие в двуколку — и сюда. Вон она едет…

— Ну, ладно. — Лицо Будрина сделалось серьезным, хотя глаза по-прежнему смеялись. — Иди корми бойцов. Заждались они твоего борща.

В тот день Кутейниково заснуло поздно. Во всех хатах раздавался шумный людской говор, на улицах рокотали разогреваемые моторы. А когда все утихло, стала слышна песня — верный спутник солдата. В одной из хат под задушевный, берущий за сердце аккомпанемент скрипки мужские голоса задумчиво пели:

Долго еще, после того как отзвучал последний аккорд, стояла тишина. А потом, будто встряхнувшись от задумчивости, чей-то голос произнес:

— Забрали тебя в штаб, Саша, а все равно ты с нами, будто и не уходил никуда. Ну-ка, давай нашу, гвардейскую!..

Речка Быстрая. Не на всякой карте обозначена она. На областной изображает ее тоненькая, с волосок, линия. Но характер у этой речушки своенравный. Узкая, зажатая между крутыми, обрывистыми берегами, она бурлит, несется вперед что есть мочи. Не одному бойцу стоила она жизни, не один рухнул на ее серый, источенный внезапной оттепелью лед, вытянув в последнем усилии руки, чтобы хоть ползком добраться до противоположного берега.

Всю ночь танки 4-й гвардейской бригады шли вдоль леса. Он тянется от Ильинки до самой Скосырской. Тяжело опустив ветви под шапками снега, молчаливо стояли деревья у дороги. Танки с ревом проносились мимо них, взметая снежную пыль. Командиры лежали на борту, чтобы лучше разглядеть путь. Ночи в конце декабря темные, долгие, и в шесть часов, когда головной батальон подошел к Скосырской, стоял мрак, как в самую глухую полночь.

Здесь уже заняла оборону 130-я бригада, которой была поставлена задача захватить Скосырскую. Расчет на внезапность не оправдался. Атака с ходу не удалась. Едва только передняя «тридцатьчетверка» рванулась к мосту через Быструю, как с противоположного берега, по которому растянулась станица, ударили противотанковые пушки. Снаряды ложились так густо, что танки попятились, замедлили продвижение. В темное небо взмыла ракета — сигнал к отходу.

Бой возобновился с подходом 4-й бригады.

Танки, остановившись около речки, били по тому берегу, и автоматчики строчили прямо с бортов, прижимая гитлеровцев к земле. На схеме у артиллериста, склонившегося над планшетом, появлялись все новые обозначения: тут — пулемет, отсюда бьет автоматическая пушка, здесь — снова пулемет…

Наконец на дороге, выбегавшей из леса, показались танки. Будрин просиял: батальон Кучеренко! Теперь дело пойдет веселее…

По плану атаки предстояло небольшой частью сил завязать бой за северную окраину Скосырской. Тем временем стрелковые роты и автоматчики обходят станицу справа, форсируют Быструю тремя-четырьмя километрами юго-западнее и бьют гитлеровцам во фланг и тыл. Неожиданность, быстрота, натиск.

В густом молочном тумане красная ракета показалась тусклой звездочкой. Сразу усилился пулеметный огонь, чаще стали бить пушки: наступил новый этап боя.

…Старший сержант Федулов оглянулся: слева, там, где раскинулась Скосырская, вспыхивали бледные зарницы выстрелов. А здесь, в поле, было тихо. Только хрустел снег под валенками да выругался автоматчик, поскользнувшийся на заледеневшей дороге.

— Тише ты, медведь! — свирепо цыкнул на него Федулов.

Было от чего волноваться: шум мог привлечь внимание гитлеровцев и сорвать выполнение задания.

Шли в обход пешком, чтобы гулом моторов не привлечь внимание немцев. Какие-то кусты, бескрайнее поле… Но вот тропка, по которой они почти бежали, круто пошла вниз, к речке. Внизу наметанный глаз Федулова уже различал серую кромку льда. Он остановил бойцов, сказал:

— Лед только у берега. А на стремнине вода. Придется искупаться, ребята. Ну, ладно, пошли. Прибура, Сушков, Григорьянц, Черкасов, веселей!

Они скользнули вниз. Белые халаты автоматчиков почти слились с заснеженными обрывистыми кручами, нависшими над рекой. Только раз или два из-под чьей-то ноги сорвался ком мерзлой глины, да сухо зашуршал снег по рытвине.

Когда бойцы выбрались на противоположный берег Быстрой, с них ручьями стекала вода и зуб на зуб не попадал от холода. Единственно, что оставалось сухим, — автоматы.

— Бегом! Так скорей согреемся! — скомандовал Федулов. Его московский говорок звучал по-прежнему бойко.

Вот и окраина Скосырской. Здесь немцы не ждут нападения: все их внимание обращено на север. Тем лучше!..

Впереди, на широкой улице, сверкнули багровые вспышки. Бойцы кинулись туда, вслед за разрывами своих гранат, где на снегу корчились, стонали гитлеровцы. Забился в лихорадочной дрожи немецкий ручной пулемет и тут же замолк: кто-то из автоматчиков «успокоил» его очередью. А бойцы уже перемахивали через заборы, забрасывали опешивших немцев гранатами и снова устремлялись вперед. И мощно, победно гремело над заваленной снегом станицей русское «ура».

Юго-западная окраина Скосырской вскоре была в руках наступающих.

Поняв это, решительно поднялись в атаку подразделения, залегшие на снегу перед северной окраиной станицы. Вот с пистолетом в поднятой руке бежит впереди своего взвода младший лейтенант Медведев, что-то кричит своим бойцам, ушанка сбилась на затылок. Рвутся вперед роты старших лейтенантов Кузнецова и Быстрова. В одном месте пулемет ударил по атакующим, упал один, другой боец. Стрелки было залегли, и тут они увидели комсорга Костогрыза. Протянув руку с автоматом к немецким позициям, комсорг кричал:

— Вперед! Не залегай: всех перебьют…

И первый прихрамывающей походкой побежал туда, где торопливо меняли ленту немецкие пулеметчики. Бойцы кинулись за его белевшим в тумане полушубком. Прежде чем гитлеровцы успели открыть огонь, их уже кололи штыками, крушили прикладами. Слева и справа на обледеневший берег реки карабкались бойцы соседних подразделений.

Немцы отходили к центру станицы. А когда в тылу у них раздались автоматная стрельба и взрывы гранат, они дрогнули. Не помогла врагу и авиация, которую, как только разошелся утренний сырой туман, фашистское командование бросило к станице. Стрелки метким залпом подбили один из «мессершмиттов», выходивший из пике. Волоча за собой черный дымный шлейф, он пронесся над домами и, врезавшись в землю, взорвался.

К вечеру станица была освобождена. И снова светлая, ставшая уже привычной в эти дни картина: оживление на улицах, всюду шныряющие ребятишки, плачущие от радости женщины. Командиры стояли у крыльца дома, занятого под штаб, и обсуждали итоги минувшего боя. Мимо провели колонну пленных.

— У меня Анатолий Домарацких отличился, — блестя глазами, рассказывал гвардии майор Бибиков. — Разведчик, вы его знаете. И Соколова буду к награде представлять, и командира танка Терновского, и Рыкуна. И наш сын полка не подкачал — Толик Проворный. Лисицкого жалко: тяжело ранили. Отвоевался!..

Гвардии майор Будрин вздохнул: и у него в батальоне потери. Замполит Лехтман, гвардии лейтенант Соловьев… Всегда кровью сердца пишешь похоронки…

— Разрешите обратиться, товарищ гвардии майор! — Перед Будриным стоял гвардии сержант Федулов. К штабному крыльцу под охраной двух бойцов шагали с поднятыми руками три немца в синих комбинезонах и кожаных летных шлемах. — Вот, принимайте почтальонов. Везли почту к немцам, а попали к нам, — улыбнулся он.

Оказалось, когда бой подходил к концу, кто-то из бойцов отделения заметил низко летевший над лесом самолет. Ничего не подозревая, пилот посадил машину на луг, а когда немцы разобрались, кто перед ними, было уже поздно.

— Куда их теперь?

— Веди к генералу!

В боях за Скосырскую немцы потеряли убитыми около тысячи человек, несколько сот солдат и офицеров попало в плен. Танкисты и мотострелки уничтожили тринадцать пулеметов, три орудия, восемь автомашин, захватили склад с вооружением, двенадцать пушек, шестнадцать пулеметов, броневик, тридцать автомашин и другие трофеи. Особенно важным был тактический выигрыш, достигнутый взятием Скосырской.

Дорога на Тацинскую была открыта.

В крестьянской хате при тусклом свете каганца совещались командиры. В окна уже глядела ранняя декабрьская ночь. За стенами дома слышались шум машин, людской говор: бойцы готовились к отдыху. А командиров волновал вопрос: как быть дальше? Идти на Тацинскую завтра утром или выступать немедленно, сейчас же?

Всей своей жизнью, полной испытаний и тревог, генерал Баданов усвоил истину: на фронте нельзя принимать решений с кондачка, иначе прольется большая кровь, но нельзя и медлить, попусту терять драгоценное время.

— Во мне боролись два желания, — вспоминал впоследствии генерал Баданов. — Я сознавал, что необходимо после боя привести в порядок материальную часть, заправить ее, пополнить боеприпасами, вместе с тем накормить людей и дать им отдых. В то же время обстановка требовала идти немедленно на выполнение задачи, не дожидаясь подхода 24-й мотострелковой бригады.

И генерал принял решение. Поднявшись из-за стола, на котором лежала карта, он внимательно посмотрел на офицеров и сказал:

— Выступать ночью, в два ноль-ноль. Время не ждет, товарищи!

Командиры стали расходиться. В открытую дверь ворвался ветер, в лицо пахнуло снегом. Кто-то заметил:

— Похоже, будет метель…

Глубокой ночью танковый корпус продолжил свой рейд.

И снова пустынная, голая степь, вой ветра в ушах, колючий снег кругом. В этом свирепом вое терялся гул танковых моторов. Десантники, прижавшись к башням, напряженно вглядывались вперед. Скоро Тацинская.

Далеко, на сотни километров в тыл врага, прорвались танки корпуса. Отстали обозы, где-то в снегах застряли грузовики мотострелковой бригады. Но вперед, вперед! Нельзя ждать. Время дорого.

— Ну поднажмите еще, — почти кричит, чтобы одолеть вой вьюги, высокий усатый полковник в развевающейся бурке — командир бригады полковник Савченко, наваливаясь вместе с бойцами на задний борт грузовика. — Ну, еще немножко…

Из-под буксующих колес летят комья снега, ледяная крошка больно бьет в лицо. Ничего не получается: машина прочно застряла.

— Бросить грузовики, идти форсированным маршем, — приказывает Савченко. — Машины потом догонят. Сколько часов уже длится этот марш? Прошла ночь, вот уже светлеет небо — рассвет. Бойцы шагают по снежной целине, с трудом вытаскивая ноги из сугробов. То один, то другой засыпает на ходу, но, пересиливая себя, продолжает движение. Того же, кто опустился в снег и сам не может встать, подымают товарищи. Между бойцами — политработники, подбодрят словом, шуткой, помогут ослабевшему. Замполит Лебединский взял противотанковое ружье у бойца, который валился с ног, и шагал так два километра да еще подшучивал при этом. Военврач Курбанов тащил санки со станковым пулеметом, едва не падая от изнеможения.

И взоры каждого с тревогой обращались на смутную кромку горизонта, на темнеющие в туманной мгле притихшие хатенки, запушенные снегом деревья… Как там наши?

…Хутор Таловский — последний населенный пункт перед Тацинской. Первой к нему вышла 4-я гвардейская танковая бригада. Впереди за хутором смутно темнели дома — Тацинская.

Хлопнул люк командирского танка, над ним выросла коренастая фигура гвардии полковника Копылова. Теперь он командовал бригадой: генерал Кузьмин погиб в бою под Харьковом. Короткое приказание:

— Домарацких, ко мне!

И в серую, предутреннюю мглу от танка к танку понеслось, постепенно замирая вдали, сливаясь с ровным гулом работающих на малых оборотах танковых моторов:

— Гвардии лейтенанта Домарацких к командиру бригады!.. Домарацких — к гвардии полковнику!..

Вскоре разведчики, переодетые в немецкое обмундирование, захваченное у пленных, торопливо шли к окраине хутора. Сейчас вряд ли кто-нибудь из друзей с первого взгляда узнал бы в высоком, щеголеватом обер-лейтенанте любимца танкистов Толю Домарацких, плясуна и весельчака, лихого командира разведчиков.

…Домарацких, приподнявшись на локтях, всмотрелся туда, где начиналась пустынная улица станицы. Никого! Два часа они лежат в снегу, чтобы взять языка. А если никто не появится? Уходят драгоценные минуты. Анатолий перевел взгляд на восточный край неба, но его скрывала белая завеса тумана. Отвернул обшлаг мундира — стрелка часов подрагивала возле цифры «7».

И тут четкий, натренированный слух уловил далекое гудение автомобильного мотора. Офицер встрепенулся, поднял голову. Зашевелились и бойцы, лежавшие рядом в снегу, вопросительно посматривая на командира.

Домарацких быстро поднялся, стряхнул снег с шинели, с колен и неторопливо вышел на середину улицы. Из-за угла, натужно ревя мотором, вывернул грузовик с брезентовым верхом. Домарацких бросил в снег сигарету, которую он успел закурить, поднял руку в черной кожаной перчатке. Грузовик остановился, из кабины выглянул недовольный, заспанный офицер. Шофер неподвижно сидел за рулем, уставившись в ветровое стекло скучающим взглядом.

— Доброе утро, господин капитан, — сказал Домарацких по-немецки. — Не подбросите ли вы меня и моих ребят в это… Та-ло-во-е. Ужасно трудные названия у русских.

— Проклятый язык, проклятая страна! Полчаса просидели в снегу. И это в самом центре станицы… А? Что такое?

Под наведенным на него дулом пистолета капитан медленно поднимал руки, оторопело глядя на худощавого обер-лейтенанта и выглядывающих из-за спины солдат. Шофер, вышедший из кабины, чтобы лишний раз осмотреть мотор, теперь стоял позади разведчиков, и его «заботливо» обнимал за плечи дюжий сержант.

— Выходите! Быстро!

Капитана и солдата усадили в кузов, между штабелями ящиков с бутылками, следом за ними прыгнули разведчики. Домарацких с гвардии сержантом сели в кабину, и грузовик быстро покатил в степь, откуда белыми влажными волнами накатывался туман.

Командир бригады остался доволен языком: несмотря на свою интендантскую службу, немецкий капитан оказался довольно осведомленным и выложил все, что знал о силах немцев в Тацинской. Пленного увели. Командир бригады, заложив руки за спину, несколько раз в раздумье прошелся взад и вперед возле своего танка, остановившись, посмотрел на часы. До начала атаки, назначенной генералом Бадановым, оставались считанные минуты.

Три бригады с трех сторон подошли к Тацинской. Четвертая изготовилась к броску на станицу с севера — через хутор Таловский. 130-я бригада с юга и юго-востока нацелилась на железную дорогу Морозовская — Тацинская и узел шоссейных дорог юго-восточнее Тацинской; 54-я бригада, действуя с запада и юго-запада, должна была нанести удар по главной цели рейда — аэродрому.

В семь часов тридцать минут в мглистом, туманном небе сверкнула красная ракета — сигнал атаки. И следом в шлемофонах командиров прозвучало долгожданное:

— Пятьсот пятьдесят пять. Вперед!

В хате было совсем темно. В соседней комнате мерно тикали часы. Слышалось ровное дыхание матери.

Гриша Волков сел в постели, прислушался, соображая, как незаметно, не разбудив никого, выбраться на улицу. Сегодня они с дружком Васей Мыльниковым договорились покататься на коньках. За окном мелькнула какая-то тень. Что это? Наклонившись, Гриша торопливо шарил руками под кроватью: искал валенки. Мать, в одной рубашке, поднявшись, чтобы взглянуть, что за шум, только растерянно воскликнула:

— Ты куда?

Но Гриша был уже на улице. Из соседней хаты выскочил дружок — Вася. Вертя головами, они старались разобраться, в чем дело. Гриша толкнул приятеля:

— Смотри. Что это?

Прямо на них, лязгая гусеницами, надвигался огромный танк. Ребята кинулись в сторону: так и раздавить могут. И в это время их расширенные от страха и удивления глаза различили на зеленой броне большую пятиконечную звезду:

— Наши! На-ши!

Обдав ребят снежной пылью, танк стремительно промчался мимо, за ним второй, третий… Десантники в белых маскхалатах, прильнувшие к броне, махали мальчикам, что-то кричали. Вася тревожно схватил Гришу за руку.

— Куда ж это они? Там пушки…

— Верно. — И, выскочив на дорогу, он отчаянно замахал руками, закричал: — Э-эй! Туда нельзя, там батарея!

Танк на полной скорости затормозил. Откинув люк башни, поднялась высокая фигура, густой простуженый голос сердито произнес:

— Что вы, пацаны, путаетесь под ногами? Чуть не задавил.

— Там, в кустах, немцы. Возьмите нас, мы покажем дорогу.

— Ну, это другое дело. Давайте сюда на броню. Мигом! Поехали.

Гитлеровцы заметили советские танки слишком поздно, когда они появились у них за спиной. Расчет одного из орудий попытался развернуть его, но… миг — и хрустнула под гусеницами сталь. Уничтожив вражескую батарею, танки устремились дальше. И на головной «тридцатьчетверке», тесно прижавшись к бойцам, напряженно, так что ветер вышибал слезу, всматривались вперед, размахивая руками, показывая танкистам дорогу, закадычные дружки Гриша Волков и Вася Мыльников.

Вася и Гриша повернули было домой (они б и в пекло готовы были кинуться, да бойцы решительно ссадили их с брони), но вспомнили, что недалеко, в совхозе, тоже гитлеровцы и могут ударить в спину нашим. И снова мечутся на дороге маленькие фигурки, машут руками: предупредить, помочь, вдруг не знают, не подозревают об опасности…

Часовые в тяжелых мохнатых шубах до пят, в шапках с опущенными ушами переминались с ноги на ногу на площадках вагонов: крепок русский мороз. Станция тонула в густом тумане. Сквозь туман едва проглядывались составы с пузатыми цистернами с горючим, длинные платформы, на которых металлическими рыбами лежали фюзеляжи самолетов. Составы стояли здесь давно, и на черные нитки рельсов серебристой пылью лег снег. Часовые на площадках скучали. Но вот они обеспокоенно зашевелились. Их встревожили далекая дробь пулеметов за станицей, взрывы. Беспокойство сменилось растерянностью, когда на станцию ворвались советские танки..

Сквозь узкие прорези триплексов сидевший за рычагами управления Михаил Босак видел, как немцы посыпались с площадок вагонов в снег, как вздрогнул и окутался белым паром паровоз, пытаясь стронуть с места тяжелый, чуть ли не на полкилометра растянувшийся состав. В шлемофоне прозвучал разгоряченный боем голос командира батальона капитана Нечаева:

— Дай им как следует. По паровозу бей, по паровозу!

У самого локомотива встали черные столбы разрывов. Охрана станции отстреливалась беспорядочно. Десантники, прильнувшие к броне, меткими очередями снимали одного фашиста за другим.

Вскоре стрельба на станции утихла. Танкисты захватили пятьдесят новеньких самолетов, цистерны с горючим, составы со снаряжением, рождественскими подарками для оккупантов. Тут же штабелями лежали бомбы. Не удалось фашистам воспользоваться ими!

Сейчас главное — вперед, туда, где по огромным бетонным плитам сухо шуршит поземка. Скорее, пока немцы не успели поднять в воздух самолеты, овладеть аэродромом!

А там пока все было спокойно. Утро стояло туманное и холодное, и летчики спали на квартирах: полеты на сегодня были отменены. Только начальство было озабочено: столько грузов на станции скопилось для окруженной армии Паулюса — и вот, как назло, непогода. Скучала охрана на аэродроме: что может грозить в глубоком тылу?..

Появление советских танков в Тацинской явилось полнейшей неожиданностью для гитлеровцев. Уцелевшие офицеры и солдаты вспоминали об этом с ужасом.

Вот что писал один из них — Курт Штрайти — в своей статье «О тех, кто вырвался из преисподней»:

Танками, прорвавшимися на аэродром и наделавшими такой переполох среди фашистских авиаторов, были «тридцатьчетверки» 130-й танковой бригады. Несколько позже на южную окраину Тацинской в район аэродрома вышла 54-я бригада. С севера нависла 4-я гвардейская бригада. Кольцо вокруг немцев неумолимо сжималось. Но они все еще удерживали часть летного поля.

Густой молочный туман продолжал сплошным покрывалом висеть над аэродромом. Солнце так и не могло пробить его, и вокруг было пасмурно и серо. Там и тут дымно чадили разбившиеся самолеты, красное пламя жадно лизало закопченный дюраль плоскостей. Бой постепенно стихал, и только в одной части аэродрома продолжали стучать пулеметы, сухо щелкали одиночные пистолетные выстрелы: гитлеровцы оборонялись там с упорством смертников.

К вечеру бой в Тацинской затих. Поселок, станция и аэродром были полностью очищены от противника. С улицы в хату, где находился генерал Баданов, долетал веселый говор бойцов, рокот моторов танков, кто-то неугомонный уже играл на гармошке. Баданов улыбнулся, потрепал по щеке маленькую Верочку, которая неслышно подошла к столу с разостланной на нем картой. Генерал встал, крупными шагами прошелся по комнате, снова присел к столу и размашисто написал текст донесения:

«Срочно. Командующему Юго-Западным фронтом генерал-полковнику Ватутину. 24-й танковый корпус Ваше задание выполнил. Тацинская в наших руках. Уничтожен и частично захвачен 431 самолет противника. Перерезана железная дорога Лихая — Сталинград. Баданов».

^{А. Д. Исаев,}

^{журналист}

ЗАПИСКИ КОМАНДИРА

24.11.42. Перед рассветом переходим к излучине Дона. Лед еще тонкий, играют полыньи. Правее и левее над Н.-Калининским, возле Рыбного, громоздятся обрывы, обледенелые скаты, разорванные глубокими и крутыми балками. На почти отвесных стенах — темные вихры кустарника, одинокие деревья, похожие на патрулей. Серые вершины круч сливаются с низкими мутными облаками. Там, за гребнем, — противник, и туда, очевидно, придется лезть…

В маленьком сарайчике у костра тесно, как в московском трамвае в семь часов утра. Кто сушит портянки, кто протирает автомат или пулемет. Вовсю идет маскировка: маскировочных халатов еще не получили, выворачивают белой подкладкой наружу ватники и брюки, а у кого подкладка темная — надевают поверх теплое белье. Зеленые каски трут о побеленные стены сарайчика. Каски белеют, стены лупятся и темнеют. Мои бойцы, закончив маскировку, кто как дремлют в снегу.

Ленивый поднимается рассвет над Доном. Редко бьют орудия, просвистит, как утка крыльями, мина и крякнет в осиннике. Только слева где-то слышен непрерывный гул.

Знакомлюсь с планом операции.

Нужно взять хутор Татарский — тот самый Татарский, в котором жил Григорий Мелехов из «Тихого Дона». (На карте, понятно, он называется иначе.)

Представьте улицу, где дома в один порядок и все смотрят окнами в чистое поле. Представьте, что в крайнем левом доме — наши, а в остальных — противник. Нужно взять третий дом с краю.

Как лучше это сделать?

Пойти в лоб — затея бессмысленная: противник сидит высоко, заметит еще в поле и расстреляет, прежде чем удастся достигнуть стен. Есть другое решение: перейти улицу против дома, занятого нами, а затем двигаться вдоль стен мимо второго дома к третьему. Противник не может вести даже минометный огонь, потому что рискует бить по своим, а стрелять из пулеметов с верхних этажей вниз под стену невозможно: там мертвое пространство.

Улица — это Дон. Дома, фигурально выражаясь, — это хутор Рыбный (наш), H.-Калининский и Татарский (противника) и высоты между ними. Как раз против Татарского левый берег открыт, штурмовать в лоб невозможно, тем более что румыны насторожены и именно отсюда ждут нападения. Мы перешли Дон между Рыбным и Калининским, прижимаясь к самым кручам, чтобы защититься от пулеметного огня, по краю обороны врага должны выйти в Татарский. Моя задача: после того как пехота вклинится в глубину обороны, занять и удержать высоты справа и слева от Татарского, лишая противника возможности закрыть «ворота»…

Пятнадцать часов. Построение перед боем в овражке, занесенном снегом и укрытом кустарником. Кухня запоздала, провалилась в ерик, «чижики» (так зовут в корпусе молодых, еще не обстрелянных бойцов нашего саперного батальона) голодны, и вид у них сердитый. Кратко объясняю задачу, напутствую:

— Говорить много не время. Скажу только, что придется, вероятно, весьма тяжело, но, поскольку на нас возлагается серьезная задача, стоять придется насмерть. Все готовы к этому?

— Готовы.

— Вопросы есть?

Молчание.

— Больные есть?

Молчание.

— Я вижу в строю Мокринского. Вы убежали из госпиталя и не хотите долечиваться в батальоне. Военфельдшер Зотин запретил вам участие в боевых операциях. Вы думаете, что если вы дважды награждены, то можете нарушать порядок?

— Я, товарищ капитан, здоров, честное слово… Вот хоть у ребят спросите… А назад я не могу пойти…

Что делать? Прогонять? И надо бы, и жаль, знаю, будет ко всем приставать с жалобами, а вернее всего — все равно убежит за ротой.

— Хорошо, Мокринский, но только чтобы это было в последний раз. Слышите? Сержант Губарев, ко мне.

Красивый, с тонкими чертами лица и большими карими глазами, Губарев делает два шага вперед.

— Вам ставлю особую задачу: с тремя бойцами выйдите на край Калининского, в глубину обороны, займите домики, запирающие выход из балки. Днем у румын там только патрули, да еще солдаты шляются за пшеницей и подсолнухом… Вас обнаружат, как только мы начнем действовать, а может, и раньше. Придется туго, но отходить не разрешаю — поставите под удар наш тыл. Обо всем интересном доносить.

Ясно. Разрешите взять пару автоматчиков?

— Берите… Да, кстати, я не раз говорил во время учебы, что на войне всяко бывает — и поспишь в снегу, и голодным походишь. Так вот, этот час пришел — обеда не будет. Все. Можете идти.

— Есть идти.

Наш наблюдательный пункт — на левом берегу, против H.-Калининского, у самой воды. Дон здесь не широкий, метров сто пятьдесят, на той стороне сразу за дорогой висит на круче целая гроздь дзотов, словно ласточкины гнезда на карнизе. Большая часть амбразур в нашу сторону, но и на хутор тоже в достатке, участок опасный…

Из-под обрыва гуськом, в плотном строю, втягивается в хутор первая стрелковая рота. Впереди — мои «чижики». Безлудний и Резенков с миноискателями. Они идут, обшаривая тропинку, не поднимая глаз, все ближе и ближе к дзотам. В ушах у них тонкое, комариное пение мембраны, глаза прикованы к земле: больше они не должны ничего видеть и слышать. Пожалуй, это самое трудное в бою — идти впереди всех и не поднимать глаз, не видеть, не смотреть на противника, хотя бы тысячи винтовочных дул глядели тебе в самое сердце. Но «чижики» держатся здорово. Вот они уже поравнялись с дзотами, вот уже прошли их и движутся на Татарский. Гитлеровцы прохлопали, мин здесь нет.

Проспав свой берег, противник увлекся нашим. Пулеметные струи, словно вода из пожарного шланга, пляшут перед глазами, и над амбразурой ревут мины, одна из них влетает в ход сообщения… Нас отбрасывает к стене. Убит корректировщик-минометчик. Пыль и дым застилают глаза, запоздалые дубовые листья кружатся в снежном вихре. Но надо смотреть. Вот уже вторая втягивается в хутор, проскочила.

В этот момент на высоту за хутором гитлеровцы бегом выносят батарею тяжелых минометов. Поняли. Первый залп выбрасывает столбы воды, второй черным дымом затягивает тропинку. И как раз там, где нужно проходить моей первой саперной.

— Бегом, — кричу, — бегом…

За грохотом боя ничего не слышно. Машу рукой — не замечают. Впереди роты — старший лейтенант Бабушкин, он останавливается на минуту перед стеной разрывов, словно размышляя, и эта минута кажется мне вечностью, от волнения кусаю ногти. Но вот Бабушкин поворачивает голову и бросает через плечо краткое приказание, в тот же момент рота принимает левее, за дома… Через минуту первые бойцы выскакивают под кручу. Молодец, Бабушкин, благополучно…

Меняем наблюдательный пункт. С Калининским покончено, там остался только Губарев. В редком лесу передвижения не скрыть, оказавшаяся без работы батарея минометчиков подгоняет нас по пятам. Открытый берег, около четверти километра. Напротив, на обрыве, — вражеский пулеметчик и автоматчик, чертова парочка, и я перед ними, как ванька-встанька на белой скатерти. Сначала пригибаюсь, потом перехожу на гусиный шаг, затем ползу. Пули повизгивают вокруг, белые стружки снега затягиваются в кольцо, слышу их шелковое шипение… В этот момент всем телом припадаю к земле, за воротник шинели брызжет сухая, подрезанная пулями травка. Пока лежу — румыны теряют меня из виду и начинают охоту за ординарцем и адъютантом, следующими позади. Тогда еще бросок, шесть-семь метров, и снова передышка. Ординарец беспокоится — не ранен ли я. Машу рукой — нет, еще здравствую.

Вваливаюсь, наконец-то, в щель. Мокрый, потный… Противник осатанел от злобы, шарит поверху разрывными и трассирующими. В щели — целое «общество»: красивая белокурая девушка — военфельдшер, лейтенант, связист, инструктор политотдела. Кто-то даже пытается развести костерик для удобства «приезжающих на войну».

Но засиживаться некогда, нужно двигаться дальше. Игра начинается сначала…

Стрелки вклинились во вражескую оборону, заняли Татарский, высоты справа и слева. И вдруг — катастрофа: мощной контратакой гитлеровцы выбили стрелковую роту с правой высоты на левый берег. Открываются тыл и фланг других рот и подразделений. Командир группы капитан Малышевский поминает всех святых.

— Капитан, — обращается он ко мне, — как саперы?

— А что, помочь?

— Выправлять… и поскорее…

Вызываю по телефону своего заместителя, старшего лейтенанта Юру Кондратюка, который ближе всех находится к месту прорыва:

— Приказать старшему лейтенанту Борисову: атакой закрыть брешь. Исполнение немедленно. Связь держать во чтобы то ни стало.

Пятьдесят шесть «чижиков». Винтовки и два автомата. Они привыкли воевать молча — ночью, минами. И вот развертываются в цепь, все командиры — в строю. Не ложась. Не пригибаясь. Стреляя на ходу. Девять минут небывалой атаки. Высота гудит от криков, от разрывов, изрыгает пламя, как вулкан.

Юра Кондратюк, ростовчанин, носил баки. Все, даже генерал, звали его Пушкиным. Еще он любил стрелять из пистолета — куда ни приезжали, он ухитрялся организовать черное стрельбище. И вот он сам ведет саперов в атаку. Осколок дробит ему ногу. Он падает на колени, вытягивает пистолет — смешное оружие в громовых раскатах боя — к вершине:

— Вперед, саперы, вперед!

Прямое попадание мины. Юра убит. На его месте вырастает старший лейтенант Борисов — молодой, озорной. У этого тоже причуда: чтобы казаться солиднее, носит короткие пшеничные усики типа «Чарли Чаплин». Как-то я дал ему выговор за озорство. Два дня он не показывался в районе штаба, на третий явился с «выгодным предложением»: он нашел два склада итальянских боеприпасов, один в нейтральной полосе, другой на переднем крае итальянцев. Он лично подорвет их, а я за это «подчищу биографию» — сниму выговор. Операцию решил провести днем, так как именно в эту пору итальянцы наименее бдительны. И подорвал. Пришел в роту черный от копоти, исцарапанный.

— Честный расчет, товарищ капитан, — сказал он. — Выговорчик прикажете писарю Коваленко вычеркнуть?

Конечно, вычеркнул…

Теперь он подхватывает оборвавшуюся команду Юры:

— Саперы, вперед! — и, по своей солдатской слабости, прибавляет трехэтажный «стимул».

Убит командир отделения сержант Осипов, редкий образец дисциплины и спокойствия, первоклассный подрывник. Отделение ведет сержант Свечихин, великий мастер плотнического ремесла. Убит. Отделение ведет сержант Хрисуля, с месяц назад раненный в разведке под Вешками и, как Мокринский, сбежавший из медсанбата. Сержант Овчинников прикалывает немецкого пулеметчика, берет на руку пулемет и ведет огонь по ходу.

Внезапно Борисов появляется на НП, несмотря на мороз, в гимнастерке и мехжилете. Лицо потемнело, пшеничные усики, потеха батальона и соблазн казачек, мокры от снега.

— Разрешите узнать, товарищ капитан: как мне — переждать маленько или двигаться дальше?

— А где противник?

— Не мог догнать… Люди сорок шесть километров прошли.

— А кто на высоте? — почти кричит от нетерпения Малышевский.

— Сперва были мы, а теперь там старшина Смирнов собирает трофеи. Мы продвинулись на километр вперед и занимаем вторую линию вражеских окопов…

Малышевский бросается к телефону:

— Батарея?.. Огонь по вызову отменить, там уже наши. Когда успели? Ну успели, да и все тут. — И к Борисову: — Опоздал бы на две минуты, я бы тебе показал, как терять связь! А теперь, что сказать? Молодцы саперы! Чем поддержать?

— Стрелков вернуть, чтобы хоть правый фланг прикрыли… И патроны.

Гитлеровцы идут в контратаку. Саперы отбивают. Пауза. Минометный огонь хлещет вхолостую — враги не видят, не знают, где именно находится Борисов. Вторая контратака… Зловеще чернеет степь бесчисленными фигурами. Кончились гранаты и патроны, взвод Ситникова полуокружен. И тогда «чижики» вылезают из окопов и с криком «ура», без единого выстрела, идут в штыковую атаку…

Гитлеровцы оробели, нервы их не выдержали…

Ночь. Приказ — отойти. Боевые действия закончились. Отходят левая, центральная и затем правая группы. Борисов прикрывает отход, выносит убитых и раненых. Кстати, стремительность атаки буквально спасла нас от потерь — мы имеем только пять убитых и два легкораненых, на высоте свыше пятидесяти убитых и переколотых штыками гитлеровцев, прихвачен язык. При обыске у него находим медаль «За штурм Одессы». Доштурмовался!

У старшины Смирнова полный воз добра: два станковых пулемета, ручные, автоматы, винтовки, ящики с немецкими патронами, пулеметные ленты.

— Смирнов!

— Слушаю, товарищ капитан.

— Брось барахло… Ну на черта ты везешь станковые пулеметы, если нам даже ручные не положены? Мы саперы. Выкинь их, Малышевский подберет.

— Никак не могу, товарищ капитан. Наши ребята завоевали. В хорошем хозяйстве и гвоздь находка, хоть стрелять ребята поучатся, мало ли какой случай.

Гитлеровцы психуют, рычит «ванюша», десятки мин сразу ложатся на лес, кровавые вспышки разрывов и грохот заполняют придонскую степь. Старшина Бондарев кормит «чижиков», расспрашивает у Смирнова, как он таскал патроны на высоту и как там было.

— Почти как в Сочи, разве немножко потеплее…

Нет, что ни говори, а Смирнов во всех случаях верен себе.

В три часа Борисов со своими «чижиками» еще раз переходит Дон и занимает высоту у Калининского. Скаты обледенели, кое-где приходится ползти на четвереньках. Снег. Мороз. Попробовали окопаться — лопаты не берут: камень. Сто пятьдесят метров голой степи. Позади обрыв и незамерзший Дон, впереди вражеские дзоты. Но высота господствует над ближайшей местностью, отсюда просматриваются балки и дороги в тылу противника, хорошо видны высоты. Ее приказано удержать.

С наступлением утра веду рекогносцировку этого самого маленького в мире «предмостного укрепления». Выхожу на оборону, в голую степь. Со мной исполняющий обязанности старшего адъютанта лейтенант Богданов.

— Идите назад, — приказываю, — справлюсь один.

— Не пойду.

Богданов белорус, да к тому же бывший штурман авиации, отчисленный из авиачасти после ранения, следовательно, вдвойне упрям.

— Не пойду… В уставе прямо записано, что подчиненный не должен оставлять командира одного на поле боя… Как я приду в батальон, если с вами что-либо случиться?

— А еще там записано, что приказ командира — закон. Видеть я все должен своими глазами, вас послать не могу, а вдвоем идти — огонь накликать… Ясно? Так и скажете в батальоне…

— И вовсе это не ваше дело — днем лазить за передним краем, сами сможем сделать, — ворчит Богданов, но остается сидеть на бугре. Ослепительно сверкает снег. Вражеские дзоты просматриваются до мельчайших деталей, из окопов торчат головы солдат, как гуси на жнивье. Но не стреляют. По правде говоря, мне на этот раз (второй раз в жизни) совершенно безразлично — убьют меня или нет: смерть Юры оборвала что-то внутри, двигаюсь и делаю все механически, по инерции… Да, хорошая высота, а вот гранаты приходится таскать ползком, по две штуки… Здорово досталось «чижикам» — сорок шесть километров марша, бой, вот эта голая, со всех сторон обдуваемая ветром круча. А Губарев все сидит в Калининском…

Подхожу к «чижикам». За исключением охранения, все забились под каменный обрыв, покуривают, дремлют, опершись на винтовки.

— Как дела, товарищи?

— Да песни петь не хочется, — отозвался Овчинников, так и не расстающийся с трофейным пулеметом.

— А выдержим?

— Выдержим, раз надо… Только хоть бы погреться. Сменили бы или дров подбросили…

Отдаю приказ подтащить дров, выдать водку, поднести горячий обед в термосах. Посылаю сменить Губарева. Уже двадцать шесть часов, как он, голодный, держится на окраине. Раза два пытались сунуться гитлеровцы, пришлось сменить дом — разбило минами…

Похоронили со всеми почестями Юру и остальных павших товарищей. Я не мог пойти, чувствовал — не выдержу, да и нужно было налаживать оборону. Перед вечером приезжает Домикеев, спрашивает, как жизнь.

— Убит Кондратюк.

— Пушкин? Убит? Не может быть…

— Убит, — повторяю я, и вдруг судороги перехватывают горло, хочу подавить слезы, а они бесстыдно катятся, и губы дрожат, и не могу выдавить ни одного слова. Домикеев отворачивается к окну, делает вид, что свертывает папиросу. Когда немного успокаиваюсь, говорит:

— Чем мне тебя утешить? Нечем. Война. Сам хоронил друзей. Сам плакал. А теперь пойдем к генералу, доложи, как выполнил приказ…

Докладываю в присутствии члена Военного совета генерала Желтова. Член Военного совета и генерал объявляют благодарность батальону. В мое отсутствие к «чижикам» приезжал командир полка, на участке которого мы действовали, и Малышевский объявляет личную благодарность.

— Теперь уж и неудобно вас называть «чижиками», придется, видно, в «орлов» специальным приказом переименовать, — говорит генерал-майор Запорожченко. — А Пушкина жаль. Приказываю над могилами павших поставить каменный памятник — это были настоящие русские храбрые солдаты. Сводку читал?

— Нет…

— Тогда придется объяснить, какую задачу ты выполнил… Во-первых, разведка боем. Во-вторых, наш сосед перешел в решительное наступление, а вы отвлекли силы противника и демонстрировали ложное направление главного удара. Признавайся: голоден?

— Да, но Домикеев меня везет к Суворову — есть кое-какие дела, к тому же там должны быть пельмени или что-то в этом роде.

— Тогда все. Можешь идти.

14.12.42. Соседи слева ушли далеко вперед. Сомкнулось сталинградское кольцо. «Чижики» волнуются:

— Все, товарищ капитан, наступают, а мы сидим…

— Да кто — все? Кому приказано, тот и наступает. Солдатское дело такое: скажут ждать — жди, прикажут наступать — наступай.

Нетерпение, впрочем, обуяло всех — от бойца до командира, стало духом войск. Войска утратили страх. На Ю-88, от которого летом было тошно, смотрят с недоумением — неужели еще летает? Ладно, скоро отлетаешься. Бьет немецкая пушка? Ничего, сволочь, замолчишь скоро. Враги сидят в дзотах? Хорошо, досидишься ты у нас… Летнее отступление не то что забыто, но стало поводом к остротам.

Счастливая армия, которая, пережив горькие неудачи, сохранила здоровый юмор, чтобы посмеяться над своими ошибками и поиздеваться над противником. Бойцы и командиры, которые с кровопролитными боями отходили от самого Донца, во вражьем окружении, голодные, забрызганные собственной кровью, переплывавшие под огнем реки на вещевых мешках, устававшие до того, что спали на ходу, теперь шутят:

— Первенство по кроссу взяли соседи, но и мы дали сто очков братьям Знаменским.

Кстати, соседи на фронте — это вообще удобная вещь. О ком позлословить? О соседях. На кого кивнуть при неудачной операции? «Сосед подвел». При всем том соседом дорожат и встречают всегда почтительно.

На этот раз тоже сосед «подвел»: взяли в плен три вражеские дивизии, прошли до Калача, захватили огромные трофеи, о них пишут газеты. А плацдарм еще осенью создавали мы. «Где же, братцы, правда на войне?!»

Вызывают в штаб. У входа — группа командиров и бойцов, дивятся на пленного румына. Тощий, черный, в подпаленной бараньей шапке, в растоптанных ботинках, он стоит, согнувшись крючком, сверкая белками глаз:

— Моя не герман, моя руманешта…

— …И вот, значит, привели мы его, — рассказывает автоматчик, — вывернули карманы, а там — колоски пшеницы. По снегу собирал. Дали ему полбуханки хлеба и целый котелок супу — прямо как за ухо кинул. Повар наш только головой качает: ну и едок! Навалили мы для потехи еще котелок каши, думаем — не осилит… И вот, братцы, аж страшно стало — сожрал.

Старая казачка сокрушенно качает головой:

— И это он, сопливенький, пришел к нам народом править. Стояли они у нас, все горсти показывали — вот, дескать, сколько русских осталось, жменька одна. Скоро всех в Волге утопим. А мы, дуры, плачем, жалко вас, болезных. А как стали вы наступать, забегали они: «Матка, капут нам, рус идет». Да, говорю, чего вы мельтешитесь, горстка ж их, сами говорили. Ты, говорит, дура, матка. И как поглядели мы на вас — опять в слезы. Какие вы все здоровые, да хорошо убранные…

Иду к подполковнику Малахову:

— Завтра ночью мне нужно провести из-за Дона тяжелую артиллерию. Степь просматривается, а дорога по кручам узка и обледенела…

Ночью работаем — времени мало, взрываем. По льду вдоль Дона от Плешаковского идут машины на скоростях, способных довести до обморока московских милиционеров. На высотах догоняет «рама». Ночь наполнена гулом моторов, сдержанным говором, скрипом тысяч ног — на нашей стороне; светом ракет, настороженным молчанием или припадками бешеной стрельбы — у противника.

К вечеру саперы возвращаются, приказываю отдыхать, но приезжает командир танковой части подполковник Моисеев:

— Давай дорогу, сапер.

— До Рубежинского уже сделал для Малахова, пройдете и вы.

— Мне нужно дальше. Гитлеровцы ждут прорыва от Рубежинского — Кривского, здесь у них минные поля, а мы пройдем под кручами и ударим через Нижне-Калининский. Место, сам знаешь, удобное.

План операции мне уже и самому известен. Наш удар на Кружилин через В.- и Н.-Калининский, соседи идут в том же направлении из-за Ягодного. Группировка врага перед Рубе-жинским — Кривским остается в мешке. Справа от Базков фланг прикрываем уступчатыми заслонами по мере продвижения.

До вечера — рекогносцировка на местности, в ночь — «чижики» делают дорогу и снимают мины.

15.12.42. Ночь. Все готово. Саперы спят. Шесть часов отдыха перед танковой атакой. Тихий снежок ровным слоем маскирует дороги и машины. Изредка ухают тяжелые снаряды по окраине, домик вздрагивает и покачивается. С нашей стороны — ни одного выстрела. Ординарцы упаковывают вещмешки и укладывают сухой паек…

16.12.42. Дорога из Рубежинского круто сбегает к реке. Мощный гул моторов — идут танки. Гитлеровцы щупают дорогу снарядами: свист, удар — перелет.

Под обрывом покуривают «чижики» — тридцать человек в маскхалатах. Первый Т-34 сползает со спуска, разворачивается и останавливается. Сажаю первую пару саперов — они сопровождают танки в прорыв… Еще и еще раз. Все танки уходят. У «чижиков» манеры бывалых солдат и нетерпение молодости. Взобравшись, они кричат в люк:

— Готово, поехали.

Машут руками, поднимают кверху винтовки.

Бой.

Он длится весь день. Генерал мерзнет в наскоро отрытой щели на высоте у НП. Кругом снег почернел от мин и снарядов. Впереди, справа, слева — насколько обнимает глаз — одно и то же. Принимаем радиосводку от майора Криворотенко, действующего на правом фланге: отбил двенадцатую контратаку. В бинокль видно, как идут плотными массами гитлеровцы, как они вдруг начинают кружиться на месте, ложатся… не встают. Словно корабли, в белой пене и языках оружейного пламени бороздят степь танки — и наши, и немецкие. Вот один горит, черный столб дыма жирной спиралью раскручивается к небу. В нашу радиостанцию включается немец, говорит по-русски:

— Зря стараетесь, все равно загоним в Сибирь.

— Ну? — улыбается майор Каменецкий.

— Мы уже взяли Сталинград, мы уже на Волге.

— Ты вот что, друг, ты давай пятки смазывай вазелином, а то мы с тебя завтра спустим штаны.

Немец загибает матом и исчезает…

Под Н.-Калининским штурмующая пехота натыкается на минное поле. У «чижиков» жаркая работа: ползет разминировать Архипов. Ранен. Смирнов выносит Архипова и продолжает его работу. Ранен. Юрченко выносит Смирнова и разминирует. За один час снято семьдесят пять мин, пехота идет в проход. Дорога отсюда идет вправо, на высоту, там видны дзоты и пушки. На высоту откуда-то из вражеского тыла выворачивается Т-34, укатывает дзоты и пушки. Огонь стихает, тем временем сержант-сапер Тесля со своим отделением режет проволоку. Под Татарским саперы помогают артиллеристам втаскивать на высоты орудия, чтобы бить прямой наводкой. Всюду, где препятствия, где нужно помочь, действуют сегодня мои «чижики»…

Сумерки. Возвращается первый десантник — тихий, молоденький комсомолец Могилин. У него пробито колено, повязка намокла кровью и обмерзла. Опирается на ручной немецкий пулемет.

— Откуда?

— С танка, из вражеского тыла. Ранило. Винтовку разбило.

— Зачем ты тащишь пулемет, если сам еле идешь?

— Ребятам пригодится. А за мою кровь я отомстил, много там гитлеровцев положил…

Пробиты обе руки у Харитоненко, в спину осколком ранен сержант Гукин. В сумерках они слезают с танков, идут по вражеским тылам, прячутся в подсолнухе. По дороге натыкаются на сержанта Овчинникова — ранен в пах. Расстилают палатку, тащат — двое раненых третьего.

Харитоненко вцепился в палатку зубами: руки не действуют. Выбираются. У Дона подбирают санки и привозят сержанта в штаб.

— Здорово они били, ну и мы их лупили. Показывали танкистам, где пушки, гранатами били, трофейными пулеметами, потом связками тола. Будут помнить комсомольцев-саперов.

Очнулся Овчинников, оглядел товарищей:

— Вы лучше путешествовали… Умру. А свое сделал — будут помнить.

А там, на поле, в туманной к вечеру степи все идет битва. Три друга на танке: застенчивый, как девушка, Копий, белокурый весельчак Левченко, маленький, с девичьим голоском, скромник и умник Серов. Входит танк на окоп, бьют румыны из автоматов, три друга отвечают гранатами. И уходит танк, и никого в окопе, кроме мертвецов. Убитый Копий сваливается на повороте. Левченко слева замечает батарею орудий, стучит танкисту прикладом — давай. И танк, как божья кара, лезет, рыча, на пушки, но еще успевают они сделать залп, прежде чем превратиться в куски железа, и прямым попаданием снаряда сметет с танка белокурого и розовощекого Левченко — в сумерки, в степь, в вечность, — и уже один Серов остается на танке. И дальше, дальше идет танк, и нет уже у Серова ни патронов, ни гранат, и ранен он в ноги, в голове шум от мин, рвущихся на броне… Сваливается он в степи, очнувшись, идет к своим, да на пути заворачивает в землянку гитлеровского офицера, прикалывает ординарцев, тащит друзьям через линию огня ящики сигар и пачки сигарет… И, напрягая голос, как все оглушенные, рассказывает, как упал с танка и затерялся в степи сержант Холодков.

Вы, которым еще воевать, вы, которым еще жить и строить, поглядите вдаль, представьте себе сизую от снега, черную от разрывов, злую от огня степь, и неукротимый топот танков над Доном, и треск ломающихся орудий, и вой снарядов, и битву одного против десяти, и двух раненых товарищей, что зубами тянут на плащ-палатке третьего, умирающего… Представьте этих русских и украинских парней и отдайте им земной поклон, и спойте песню о них…

Раненых угощаем водкой, кормим, перевязываем и отправляем в санбат. Прощальные солдатские поцелуи. Харитоненко поднимает пробитые руки:

— Не могу обнять вас, товарищи, но не в позорном деле, а в честном бою пролил кровь. До свидания. Бейтесь хорошо, идите далеко, а мы еще вернемся и повоюем вместе.

К утру возвращаются остальные… Танки сделали свое дело: оборона врага шатается, как гнилой зуб. Нет, потери меньше, чем я думал, — два убитых, один, Овчинников, умер в медсанбате от ран. Позже всех вернулся Холодков.

— Вас считали убитым…

— Меня? Да у меня ни одной царапины.

— А что с вами стало?

— А ничего. Увидел раненого, спрыгнул с танка, перевязал, направил в тыл. Пошел за танками, думал, попадет навстречу, проголосую по-американски, подвезут. Ну, так и ходил, пока танки ходили, где гранату в землянку швырнешь, где фриц на мушку сядет. У них там суматоха, за своего издалека принимают.

— Где же вы гранат столько набрали, что на целые сутки хватило?

— Да там немецкими все дороги и тропинки завалены, под гусеницами, как орехи, лопаются. Потом танки ушли, и я совершил организованный отход. Погреться бы трошки…

Получает «норму», идет отдыхать…

17.12.42. В штаб приводят большую партию пленных, среди них — подполковник. Допрашиваем. Он — командир корпусного саперного батальона, был брошен в семнадцатую по счету контратаку вместе со спешенным кавэскадроном. Контратака провалилась. Больше резервов нет.

18.12.42. Бой достиг кульминационного пункта. Грохот движется волнами, как прибой. Все больше пленных, все дальше в оборону вгрызаются части.

19.12.42. Вечером свертываю штаб и сам выезжаю на запад. Проезжаем Н.- и В.-Калининский. Хутора разнесены в щепки. На дороге в бурьяне — немецкие винтовки, патроны, пулеметы, трупы, раздавленные орудия, сгоревшие легкие немецкие танки, магнитные мины.

На высоте у перекрестка дорог Кружилин — Базки — Рубежинский сгоревший Т-34. Далеко в сторону отлетела башня, ствол орудия упал внутрь танка. Идем по его следу и читаем историю гибели. Вот он протаранил немецкий легкий танк — башня отскочила, борта с черно-желтыми крестами вдавлены. Немного дальше — раздавленная гаубичная батарея, под обломками трупы артиллеристов. Еще дальше — ямка на месте дзота. Еще одна батарея, на этот раз противотанковая. Разбитые в щепки сани с боеприпасами. И вот здесь — он сам, написавший гусеницами на снегу историю своей жизни и гибели.

Делаем привал в блиндажах дальнобойной немецкой батареи. Пушки — на месте, артиллеристы удрали. Блиндажи построены добротно, на всю зиму. В углу — потемневшие от копоти иконы.

— Вот драпали, даже бога в плену оставили, — шутят «чижики».

20.12.42. Три часа ночи. Снегопад. Нигде ни одного выстрела, ни одной ракеты. По всем дорогам в степи идут пешие, скачут конные, скрипят обозы, светят фарами. Кажется, никакой войны, никакого противника нет, хотя еще в середине дня были немецкие тылы, и бой закончился уже в темноте — все неудержимо, неотвратимо рвется на запад. Настроение такое, что любой боец, не задумываясь, примет бой с целой ротой противника, попадись она ему. Но, кроме брошенных пушек, повозок, пулеметов, снарядов, мин, — ничего не попадается.

Ошиблись дорогой и влетаем в крайние домики Чукарина. Заходим в избу. Горит свет. Пожилая казачка растапливает печь. При виде нас садится к столу и плачет, причитая:

— Слава тебе господи, свои…

— Немцы есть? — спрашиваем.

— Минут десять назад, окаянные, забегали. Спешат, видно…

— Как на Кружилин проехать?

— Да, сыночки мои, да подождите вы, я вот тут сальца поджарю. Родные вы мои, свой-то у меня тоже где-то сражается.

— Некогда, мать, другие подъедут.

У выхода из хутора от плетня отделяется казак — сивый, шапка лихо сбита набок. Прихрамывает. Точь-в-точь Пантелей Прокофьевич из «Тихого Дона». Всматривается:

— Вы чьи же будете?

— Как — чьи? Свои.

— А и вправду свои, разрази меня господь. Ну, здорово, казачки. С какой станицы будете?

— Какие там казаки, дед? Из Подмосковщины.

— Ага. Ну, все равно. Прошу до хаты. Дело у меня до вас военное.

— Некогда, дедок, А какое дело-то?

— Пленных, станишники, имею, сдать полагается.

— Что еще за пленные?

— Румынской нации. Забегали на меня, тикают, вижу. Шумнул я на них — что, дескать, приспичило, всыпали вам казаки? А они черт те что подумали, винтовки бряк, руки в гору тянут. Оружие-то я от греха на баз в яму кинул, а они ждут решения судьбы, в горнице сидят. Дочка с кочергой на дверях пост держит… Да забегите, коли пленные не к надобности — так старуха пышки напекла… Как заслышала гуркотню — ну, говорит, слава те, казачки до дому вертаются, привечать надо.

Благодарим деда, утешаем — пышки не пропадут, к утру охотники найдутся.

Кружилин.

Только что кончился бой. Немецкий заградотряд попытался задержаться на высотах за станицей, но его накрыли артиллерия и танки. На перекрестке столпотворение вавилонское — кухни, пушки, танки, обозы, строятся колонны.

Сюда с двух сторон вошли наши и соседи (на этот раз не подвели), и вся эта масса людей, машин, танков походным порядком в шесть рядов идет по шляху в гору, на Каргинскую. Походя, от озорства устраивают целую иллюминацию — клубятся сигнальные желтые дымы, немецкие многохвостные, зеленые, красные, фиолетовые, белые ракеты ливнем перечеркивают горизонт. В небе эскадрильи «илов». Из-за облаков вывернулся немецкий разведчик, крутится над станицей, качает крыльями, дает сигнальные ракеты — очевидно, немцы потеряли связь и теперь пытаются уяснить, свои ли это бегут или русские наступают. Земля отвечает только огнем, затем два «мига» садятся на хвост немца, и тот драпает. С земли крик:

— Го-го, так ему, так.

— Давай, давай, справа заходи, справа, — принимает земля горячее участие в воздушном бою.

Капитан Краснов, едва отдышавшийся от погони за вражеским капралом, восторженно загибает соленое солдатское словцо:

— Ну, едри его в корень, Русь двинулась. Теперь ее ничем не возьмешь — на пушки плевать, на самолеты чихать и на смерть тоже.

В балках у Кружилина степь черна от румынских и немецких трупов — это работа танкистов Позолотина, теперь Героя Советского Союза. Мы гнали от Дона — он встречал тут, в тылу.

Интенданты считают склады с продуктами, я пытаюсь осмотреть инженерное имущество, артсклады, но, оказывается, их здесь так много, что и за день не обойдешь, к тому же оружием и боеприпасами, включая пушки и снаряды, забиты все балки.

В последний раз задерживаюсь на немецком кладбище. Несколько десятков рядов могил с крестами, на некоторых каски, на иных, воткнутые в изголовье горлышком вниз, бутылки из-под вина. В каждом ряду что-либо свое. Отдельно — могилы эсэсовцев. Здорово намолочено всякой сволочи.

Казачка рассказывает про старуху соседку:

— Алексеевна у нас старуха дюже самостоятельная, только самолетов боится — страсть. Но когда супостаты объявились на станице, наших самолетов долго не было, а тут утречки налетели. Алексеевна, как была, в окоп кинулась, ан уж бомба южит. Бац… «Ах, спаси, господи, рабу твою», — кричит Алексеевна, а сама глазом зирк, звезду на крыле увидела. А бомба опять южит. «А никак, наши», — крестится Алексеевна да опять голову в колени. Бомба около хаты — бац, стекла ветром продуло насквозь. Алексеевна опять голову высунула, шумит: «А, слава тебе, царица всевышняя, казачки прилетели!» — да тем часом опять в окоп ныряет, потому как бомба опять южит…

Идем на Каргинскую.

Наступление Юго-Западного фронта нарастает, как лавина, по Дону. Левее нас группа наших войск движется на Тацинскую, правее — группа генерал-лейтенанта Кузнецова, заняв Богучар, выходит в район Миллерово — Чертково. Сломлена не только огневая мощь немецкой обороны, подорван дух войск противника. Наши танковые группы, прорываясь в тылы противника, бороздят донскую степь, появляясь в самых неожиданных местах, громя немецкие тылы, перерезая пути отходящим частям, рассеивая и уничтожая резервы. Все более и более вырисовываются контуры гигантского плана, задуманного Ставкой, молот, расчетливо занесенный для удара, обрушивается на всю глубину немецкой обороны.

В большой школе полным-полно пленных. Вперемежку итальянцы, немцы и румыны. Румыны, оборванные, одетые кое-как, восстанавливают справедливость: разувают и раздевают немцев, забирают себе, что получше, а им отдают свои обноски. Часовые не вмешиваются: это внутренние дела союзников. Партии пленных самостоятельно идут получать хлеб — впереди, итальянцы, позади румыны. Лихо сбив набок полуметровую баранью шапку, черномазый, как трубочист, крючкообразный румын кивает на идущих впереди итальянцев и обнажает в улыбке ослепительные зубы?

— Муссолина… капут!

Какой-то командир стрелкового взвода задерживает двух здоровенных мужчин в штатском, отводит их к канаве, затем разворачивает взвод лицом к задержанным.

— Узнаете вы их? — спрашивает он у бойцов.

— Узнаем…

— Вы помните, как они убежали через Дон к немцам, бросив порученный пост и засыпав песком пулемет? Я через них получил головомойку, весь взвод опозорился… — И к задержанным: — Ну, помогли вам немцы? Далеко убежали? Вы думали, что немцы вас приласкают, защитят, что русский народ пропал? Врете, сволочи. Вон как драпают «победители». А русский народ жил, живет и будет жить, и всякую мразь, предателей и перебежчиков, мы на дне моря достанем. Верно я говорю?

— Верно.

— Не скроются.

— Какое решение примем — вести будем или тут кончать?

— На месте решить.

— Некогда с ними, собаками, возиться… Наступать надо.

— Взвод, к бою! По изменникам Родины, по фашистским холуям — пли!..

Взвод идет дальше, на запад. Запевала начинает песню. Два предателя валяются в канаве.

Свернуть с дороги некуда. Расчистки хватит на неделю, а нужно двигаться вперед. И наши обозы и машины идут прямо по трупам, по минам, по снарядам. Патроны, как просо, поблескивают, перемешанные со снегом. Иногда из-под колеса вывернется бинокль, телефонный аппарат, пулемет или автомат. Мои «чижики» довооружаются сверх комплекта — на каждый взвод прихватывают по шкодовскому пулемету. Немецкие пулеметы не уважают — они хуже чехословацких. Кочубей тоже сует в санки «шкоду».

Каменка — небольшой хутор по дороге Миллерово — Каргинская. На подступах утром был короткий и ожесточенный бой: немцы хотели прикрыть отходящую артиллерию и большую колонну машин. Их смяли атакой в лоб и фланг.

По правой стороне дороги высятся подозрительные пирамиды, замаскированные снегом и кустарником. Подходим. Еще не засыпал снег стежку, протоптанную часовыми. Отбрасываем ветки — патроны, снаряды, мины… Семь складов.

В центре Каменки, прямо на дороге, — свыше дивизиона орудий разных калибров, среди них, словно слон, охраняющий стадо, высится наш Т-34. В хате греются танкисты.

— Мастерской не видели? — спрашивают.

— Какой?

— Все равно, лишь бы починиться.

— Нет, не видели. А вы запросите свой тыл.

— Да, запросишь его так скоро. Все идут, едут, движутся, спешат, а мы как проклятые сидим. Мы ведь как воевали? Бензин немецкий, сардины голландские, сигары французские — так и топали. Командир только одно твердит — беречь боезапас, больше на гусеницы нажимать. Вот и нажимали… Сколько немцев передавили, как вспомнишь за обедом — даже водка в горло не лезет. А вот теперь свищем на мели — на мине подловили, сволочи…

— А вы — как те артиллеристы… Пушку у них разбило, так они трофейную подобрали себе по характеру и постукивают.

— Думали уже. Танки, конечно, имеются немецкие, да дохлое это дело — свои подобьют… Что бронебойщики, что истребители — озверел народ, под горячую руку не попадайся.

Посочувствовали. Отставать от части в такое время — дело, конечно, скучное. У меня Юрченко, раненный во время разминирования, прилетел, как говорится, в мыле — боялся часть потерять.

Сразу за Каменкой дорога вырывается в открытую степь — первоклассный грейдер, который немцы с присущей им аккуратностью обозначили вехами, собираясь ездить зимой. Более тяжелой дороги, чем этот грейдер, наверное, для шофера не существует на свете: ехать приходится зигзагами, как пьяным, объезжая с разных сторон трофейные машины. Они стоят здесь гуськом, в центре и по обочинам, через каждые двести — триста метров — итальянские «Спа», семитонные немецкие, раскрашенные во все цвета, в том числе и желтые, цвета пустыни, «фиаты», легковые машины разных типов, тягачи. В кузовах — боеприпасы, обмундирование, штабное имущество. Справа от дороги — настоящая выставка образцов артиллерийского вооружения 1942 года, пушки всех калибров и всех союзников оси. Парад открывает гаубица, съехавшая колесом в канаву. Постромки обрублены, зарядный ящик на месте — видать, бравые пушкари так спешили переквалифицироваться в кавалеристов, что даже не поснимали хомутов.

Три, пять, десять километров — парад продолжается. В самом конце, недалеко от Поповки, на мосту застряла огромная дура «берта» со съемным стволом. Зрелище внушительное. «Чижики» заглядывают в необъятное дуло, пробуют замок. Батальонный философ и неутомимый стрелок по самолетам красноармеец Рыбалка выступает в роли экскурсовода:

— Ось яке стерво! Мабуть, вона мене перелякала пид Еланьской. Як садоне, та в другой раз, та в третий… Весь день лупцовала.

Что называется, свиделись па узкой дорожке старые знакомые.

Справа и слева от моста балка на добрый километр забита румынскими фургонами и машинами. По этой картине легко представить, как немцы и итальянцы, очумелые от страха, натыкались на свою громадину-пушку, загородившую дорогу, как проклинали расторопных артиллеристов, вовремя успевших смыться, как бросались в обход, буксовали, а потом, приняв гул своих машин за грохот наших танков, бежали, забывая выключить моторы. При этом румынские ездовые впервые за всю свою жизнь имели возможность поиздеваться над спесивыми немецкими шоферами: как-никак, у румын были кони, а чистокровные арийцы шпарили пешком.

У въезда в Поповку — повторение предыдущего: через мост можно протиснуться только на лошади. Шоферы чертыхаются, растаскивая трофейные машины, чтобы пропустить свои.

Уже темно. На улице меня встречает начальник штаба:

— Сколько с тобой людей?

— Половина.

— Нужно организовать охранение… Знаю, знаю, сейчас скажешь, что прошли сорок с лишним километров… Ничего не поделаешь, передовые части ушли под Кашары, а тут кругом шатается всякая сволочь в достатке…

23.12.42. Ночую в украинской хате — село это является каким-то вкраплением, украинским островком среди донского казачества. Рано утром просыпаюсь от громкого разговора на кухне — слышен голос Кочубея и чей-то другой, по-детски тоненький, похожий на голос Серова.

— Ты мне и докладывай, — говорит Кочубей. — Я могу все твои дела разрешить в один момент… Ну, говори.

— Ничего не можешь, ты рядовой, — упирается детский голос.

— Рядовой, — смеется Кочубей. — А ты кто, генерал, что ли? Смотри, какой у меня трофейный автомат… Хочешь подарю? Говори.

Пауза. Видно, посетитель раздумывает над блестящей перспективой иметь автомат, но потом решается:

— Не скажу… Автомат ты все равно не подаришь, знаю.

— Ну, тогда и жди, пока капитан проснется. Он, брат, целые сутки с нами пешком топал, спать долго будет. А то я еще могу тебя и выгнать за неподчинение…

Приказываю Кочубею пропустить посетителя.

— Иди, — шипит Кочубей, — тоже мне, делегат Монгольской республики.

В комнату входит мальчик лет двенадцати-тринадцати. Большая шапка-ушанка съезжает на нос, одет в поношенное школьническое пальтишко с бараньим воротником. Он бойко шмыгает простуженным носом и выпаливает:

— А вы, дяденька, командир или начальник будете?

Я дипломатически размышляю, как мне удобнее назваться.

— Ну, допустим, начальник…

— Мы вам пленных итальянцев приведем, ладно? А у нас чтобы винтовки не отбирали.

— Кто это — мы?

— Отряд наш, имени Октября. У нас все мальчики, только одна девочка Катя, она у нас разведчица. А бригадир говорит, чтоб оружие сдать…

— Сколько у вас пленных?

— Нисколько. Мы сейчас пойдем ловить.

Кочубей заливается хохотом, «делегат» смущен и размашисто вытирает нос рукавом.

— Эге, этак вы меня обманете, — смеюсь и я. — Пленных нет, а винтовки выманить хотите, — говорю я таким тоном, словно эти винтовки уже у меня в кармане.

— Честное слово, дяденька, приведем, — спешит «делегат». — Мы приведем, а вы нам потом разрешение напишете, ладно? Мы вчера одного из карабина ка-ак лупанули, он сразу шмяк — и готов. А три сдались, мы их красноармейцу передали, он нам компас подарил…

— Ладно, — говорю, — если тут по садам, то ищите, да осторожно, а если в степи да в балки пойдете — самих арестую и посажу.

«Делегат» степенно топает к выходу, но спустившись с крыльца, приударяет во всю прыть, и за окном слышен его восторженный голос:

— Разрешил… Айда.

— Одним словом, чистые шибеники, — говорит хозяйка. — Понасобирали винтовок и шаландают по балкам, итальянцев ловят. А те, бедные, сами рады сдаться в плен хоть кому-нибудь.

Районный центр Кашары — бывшая стоянка армейского немецкого штаба. Немцы укрепились здесь, отгородились рекой от танковых атак. Генерал не хотел терять времени — приказал обойти Кашары по высотам справа и степью слева. После короткого боя, заметив обходной маневр, немцы бросились наутек.

В центре поселка пусто, только через улицу перетянут плакат на немецком языке да на перекрестке стоит будка для регулировщика. Нам нужно достать бензина и папирос — снабжение запаздывает. Местные жители рекомендуют идти в дальний конец поселка. Идем. На улице стоит немецкая штабная машина. Шофер открывает капот, ругается:

— Разморозили, сволочи. Убивать таких водителей надо.

Чем ближе к складу, тем больше на улицах машин, по преимуществу легковых. Окраинная улочка завалена чемоданами, в которых уже успели похозяйничать местные жители. На снегу папки, тетради, записные книжки, фотографии сытых, откормленных, как поросята, офицеров. Наши интенданты забирают бумагу, копировку; связисты — телефонные аппараты.

На складе — сотни бочек бензина, масла, антифриза, более двух десятков заправленных машин, мотоциклы. Хотя передовые части только что вышли из Кашар, «торговля» кипит вовсю. На подъеме в гору тоже чернеет табор фургонов и машин.

Беру бензин и масло. Из щели выволакивают немецкого начальника штаба и гестаповца. Женщина бросается на них с явным намерением вцепиться в физиономию:

— Замучили нас, душегубы, дочку угнали…

— Тетя, не волнуйтесь, — утешает красноармеец.

— Да как же мне, родненькие, не волноваться…

— Не волнуйтесь, тетя, сейчас состоится полный расчет.

Немцы падают на колени, плачут, что-то бормочут в оправдание.

— Видите, тетя, — продолжает боец, — они совсем смирные. У них только крылья еще не успели отрасти, а так вполне законченные ангелы. И мы так рассуждаем, что земля для них — совершенно не подходящее место…

У амбара лейтенант ведет мирные переговоры с бойцом. Боец завел мотоцикл и собирается ехать, но что-то не ладится с переключателем скоростей.

— Подари ты его мне, — говорит лейтенант, — ну на что он тебе?

— Пойду часть догонять.

— Чертова работа — догонять часть на одной скорости. Разве ж их на первой скорости догонишь? Они на лошадях чешут.

— А пешком швыдче, чи шо?

— А разве ж я говорю пешком? Теперь, орел, пешком только немцы жмут, а у нас сколько машин идет, на любую сядешь. А то, если сумеешь, заводи вот ту семитонку, роскошная машина, всю роту посадишь.

Оба смеются.

25.12.42. Говоря откровенно, никаких крупных сражений не происходит. Немцы слишком растеряны и ошеломлены, чтобы оказать сопротивление, а наш генерал действует решительно.

— Мне на мелкие группы плевать, — говорит он, — мне время дорого, чтобы не дать противнику построить оборону. А недобитки немецкие отдаю на съедение партизанам…

Сегодня вышли на р. Калитву. Где-то здесь в свое время сражался и одержал победу над татарами Дмитрий Донской.

Соседи наши отстали: левый — километров на шестьдесят, правый — километров на сорок. В тылу и левее обнаружена крупная группа немцев, обстреливающая из орудий совхоз под Кашарами. Нам приказано остановиться на рубеже Калитвы, однако генерал наш смотрит дальше и с ходу форсирует реку и захватывает значительный плацдарм на правобережных высотках. Кстати, в наши руки попадает приказ немецкого генштаба, где частям ставится задача любой ценой не пропустить нас через Калитву. Опоздали. Теперь немцы из всех сил пыжатся, чтобы столкнуть нас, разгораются жестокие схватки. Опросом пленных выясняем, что против нас действует свежая дивизия, только что прибывшая из Франции. Грузили и везли ее с такой поспешностью, что один полк потеряли в дороге. Итальянцев и румын на фронте нет, кончились.

Подводим итог первого этапа. За десять дней уничтожено до десяти тысяч солдат и офицеров, восемь тысяч (точнее, немногим больше) взято в плен. Колоссальные трофеи только начинают подсчитываться. Наши потери: две пушки, четыре или пять подбитых танков — в материальной части и совершенно незначительные — в живой силе.

Мороз. Воздух словно дымится от инея. На дорогу из балок выходят помороженные немцы, итальянцы и румыны, стоят и ждут, кому сдаться в плен. В Позднеевке, у моста, долго дивимся на колонну странных машин — это что за орудия смерти? Оказывается — вошебойки. Кочубей в восторге:

— Вот, черти, пушки побросали, машины побросали, а вошебойки куда довезли. Должно быть, голодной куме — хлеб на уме, а зимнему фрицу — вошебойка.

К вечеру получаю приказ организовать оборону в районе Позднеевка — Мельничный. На передовых оставляется только боевое охранение, основные войска снимаются и уходят на ликвидацию группировки в тылу. Руководит операцией сам генерал.

— Вот теперь, когда остановились, можно и порядок наводить, — говорит он. — Всякому овощу — свое время.

Красноармеец Сегайло просится на двое суток в отпуск — где-то поблизости находятся его родные.

26.12.42. Группа немцев ликвидирована. Жаль, два генерала удрали на самолетах. Соседи вышли на рубеж, сужаем фронт. Красноармеец Сегайло пробыл сутки дома и вернулся.

— Что же недогуляли?

— Какое там гулянье, все думаешь: а вдруг часть ушла? И замучили меня… Что баб набралось, что знакомых, кто плачет, кто за освобождение благодарит… И все расспрашивают: ел я дохлых лошадей или нет? Им же немцы наговорили, что нас горсточка осталась, а кто еще не убит, так от голода помирает. Вот отца и мать с собой привез, поживут тут, а в случае выступать — я всегда готов…

Объявляю приказ — семьдесят два командира и бойца награждены орденами и медалями. Борисов получил орден Александра Невского.

Вот тебе и «чижики».

3.1.43. Сегодня у нас праздник: в газете опубликован Указ Президиума Верховного Совета о присвоении нам гвардейского звания. Кроме того, мой батальон представлен к ордену Красного Знамени за оборону на Дону, за августовское наступление, за атаку у Татарского, за танковый десант, за разминирование, за обеспечение наступления и другие дела. По этому поводу устраиваем небольшой ужин с приглашением гостей — первый ужин с вином с начала прихода на Дон. Есть за что выпить. Ничего не поделаешь.

Наступление продолжается.

^{Н. М. Грибачев}

В 1-й ГВАРДЕЙСКОЙ АРМИИ

В соответствии с директивой штаба Юго-Западного фронта нам ставилась задача: прорвать оборону противника на участке Боковская — Краснокутская и развить наступление в общем направлении на хутора Верхне-Чирский, Нижний Астахов, Кашары, навстречу войскам 1-й гвардейской армии, охватывая с юга оперативную группу противника «Холлидт», 8-ю итальянскую армию и остатки 3-й румынской армии; в дальнейшем наступать в общем направлении на Морозовск и к концу операции стрелковыми соединениями выйти на рубеж Никольская — Тацинская — Морозовск[7]. С воздуха армию поддерживал 1-й смешанный авиационный корпус под командованием генерал-майора авиации В. И. Шевченко[8].

Справа 1-я гвардейская армия должна была силами пяти стрелковых дивизий и двух танковых корпусов нанести удар из района Осетровского плацдарма на Дону близ Верхнего Мамона в направлении Маньково-Калитвенская — Дегтево — Тацинская — Морозовск с целью окружения и уничтожения во взаимодействии с 3-й гвардейской армией основных сил 8-й итальянской армии и оперативной группы «Холлидт».

Сосед слева — 5-я танковая армия — должен был во взаимодействии с 5-й ударной армией Сталинградского фронта уничтожить противника в районе станицы Нижне-Чирской и Тормосина, ни в коем случае не допуская прорыва неприятеля из этих районов на соединение с окруженной вражеской группировкой. В дальнейшем 5-й танковой армии П. Л. Романенко предстояло развивать наступление на Морозовск, Ильинку, Тацинскую, Лихую.

Накануне наступления Военным советом, штабом армии, командующими и начальниками родов войск, командованием соединений была проделана большая работа по планированию, организации и осуществлению операции: проведены занятия с частями и подразделениями на местности, подобной той, на которой предстояло выполнять боевую задачу.

На направлении главного удара каждая дивизия должна была наступать в полосе шириной 3 километра. На каждый километр фронта выделялось 70 артиллерийских стволов и 18 танков непосредственной поддержки пехоты, с учетом танков 1-го гвардейского механизированного корпуса. Это давало нам, по ориентировочным подсчетам, полуторное или двукратное преимущество над противником на избранном для удара участке. Мы полагали, что это обеспечит успех.

Очень добросовестно и плодотворно работали в подготовительный период заместитель начальника штаба армии полковник М. Н. Иванов, командующий артиллерией армии полковник И. В. Владимиров, командир 1-го смешанного авиационного корпуса генерал-майор В. И. Шевченко, начальник связи подполковник А. Я. Остренко, начальник разведывательного отдела подполковник К. Г. Андреев, начальник инженерных войск генерал-майор А. Н. Гусев и другие командиры армейского управления.

Большая партийно-политическая работа в войсках в этот период проводилась под непосредственным руководством члена Военного совета армии генерал-майора И. С. Колесниченко и начальника политотдела армии полковника А. И. Карамышева.

Напряженно готовили войска к предстоящим боям командиры соединений и частей, их заместители по политической части и начальники штабов. Особо следует упомянуть командира 1-го гвардейского механизированного корпуса генерал-майора И. Н. Руссиянова, его заместителя по политической части бригадного комиссара К. И. Филяшкина, командира 14-го стрелкового корпуса генерал-майора Ф. Е. Шевердина, его заместителя по политической части полкового комиссара И. М. Коржана, начальника штаба корпуса полковника М. И. Шапошникова, командира 203-й дивизии полковника Г. С. Здановича, его заместителя по политической части батальонного комиссара И. Ф. Беспалько, командира 14-й гвардейской стрелковой дивизии генерал-майора А. С. Грязнова, его заместителя по политической части старшего батальонного комиссара Т. В. Кондратьева и других командиров и политработников.

Огромная работа была проведена по материальному обеспечению предстоящей операции. Ее возглавили член Военного совета бригадный комиссар Б. А. Двинский[9], начальник тыла армии генерал-майор П. Н. Пахазников, временно исполняющий обязанности начальника артиллерийского снабжения армии подполковник И. Н. Фадеев.

В результате большой и плодотворной работы повысились боеготовность войск, воинская дисциплина, выучка, возросла политическая зрелость воинов, увеличилось число заявлений с просьбой принять в партию и комсомол. Например, в 1-м гвардейском механизированном корпусе около 400 человек изъявили желание вступить в ряды партии и комсомол. В 36-м и 41-м гвардейских стрелковых полках 14-й гвардейской стрелковой дивизии членами партии и комсомола стали в те дни более 180 человек.

Подготовка к проведению операции «Малый Сатурн» велась напряженно. Штаб армии, командующие и начальники родов войск и служб, весь коллектив полевого управления армии и соединений творчески подошли к организации предстоящего важного наступления.

Войскам армии были поставлены следующие задачи:

14-му стрелковому корпусу генерала Ф. Е. Шевердина, объединявшему 266, 159 и 14-ю гвардейскую стрелковые дивизии, и стрелковым дивизиям, не входившим в его состав, — 197, 278, 203, 50-й гвардейской — прорвать оборону противника перед своим фронтом и развивать наступление в общем направлении на юго-запад, а после соединения с 1-й гвардейской армией в районе Кашары 14-му корпусу повернуть на юг в направлении Морозовска.

1-му гвардейскому механизированному корпусу генерал-лейтенанта И. Н. Руссиянова войти в прорыв в полосе 14-го стрелкового корпуса, в первый день операции овладеть станицей Каргинской, частью сил развивать наступление на запад, соединиться с частями 1-й гвардейской армии ориентировочно в районе Кашары, на третий день овладеть городом Морозовск и Чернышковский, перерезав железнодорожную линию Лихая — Сталинград, и захватить аэродромы.

1-му смешанному авиакорпусу предстояло прикрыть сосредоточение ударной группировки армии и обеспечить наступление главных сил, в первую очередь 1-го гвардейского механизированного корпуса[10]. Войска получили три комплекта боеприпасов, зенитная артиллерия — шесть, горючего — 2,5 заправки, продовольствия — на 9 суток.

Начало наступления намечалось на 16 декабря. Артиллерийскую и авиационную подготовку предполагалось начать в восемь часов утра и продолжать до девяти часов тридцать минут[11].

Утром 16 декабря в шесть часов мы с Колесниченко и Владимировым были на НП армии. После артиллерийского огня началась атака. На участке 14-го стрелкового корпуса из-за плохой видимости артиллерийская подготовка продолжалась всего тридцать минут, поэтому значительную часть огневых точек на переднем крае и в глубине подавить не удалось.

Авиационная подготовка не проводилась из-за густого тумана. Метеорологические условия явились главной причиной того, что в первый день мы достигли ограниченного успеха. К исходу дня 14-му стрелковому корпусу удалось вклиниться в оборону противника. Несмотря на весьма скромные, как нам казалось, успехи, враг был не на шутку ошеломлен и обескуражен, и это касалось не только итальянского и румынского командования, но и Манштейна, считавшегося в вермахте мастером по преодолению кризисных ситуаций. Вот что он писал об этом после войны: «15 декабря нами была обнаружена явная подготовка противника к наступлению перед левым флангом группы армий «Дон» и правым флангом группы армий «Б»[12]. 16 декабря здесь начались атаки противника небольшими силами на отдельных участках. Нельзя было еще определить, хотел ли он только прощупать наш фронт перед решающим наступлением с целью прорыва, как он это часто делал, или же он хотел только приковать наши силы к этому участку, чтобы не дать нам перебросить силы с этого фланга на восточный берег Дона. Однако радиоразведка установила наличие новой армии противника (3-я гвардейская армия), что позволило сделать вывод о намерении противника предпринять глубокий прорыв с далеко идущей целью (захват Ростова?)»[13].

Таким образом, действия первого дня, которыми мы ни в какой мере не были удовлетворены, вызвали у Манштейна страх, что наша 3-я гвардейская может прорваться к Ростову.

Мы же в тот момент думали о том, как добиться выполнения поставленной перед нами задачи.

Для обеспечения прорыва обороны противника утром 17 декабря пришлось уточнить цели и вновь организовать 30-минутную артиллерийскую подготовку. Сразу же за последним огневым налетом началась атака. Наиболее сильное сопротивление враг оказал на направлении главного удара (станица Боковская). С особым упорством он удерживал и станицу Краснокутскую. Там оборонялись 294-я и 62-я немецкие пехотные дивизии, усиленные танками. В середине дня 14-й стрелковый корпус овладел рядом опорных пунктов, но полностью прорвать тактическую зону обороны противника ему все же не удалось.

Для осуществления прорыва тактической глубины обороны вместе со стрелковыми дивизиями 14-го стрелкового корпуса нами был введен в бой 1-й гвардейский механизированный корпус И. Н. Руссиянова. Результаты незамедлительно сказались. К исходу дня и в ночь на 18 декабря 1, 2 и 3-я гвардейские механизированные бригады 1-го гвардейского механизированного корпуса овладели Астаховом и на рассвете атаковали противника в станице Боковской. Смелый удар был нанесен здесь 20-м гвардейским танковым полком под командованием майора Н. А. Сергеева.

Танкисты-гвардейцы, увязав свои действия со стрелковыми подразделениями 14-й гвардейской стрелковой дивизии, быстро вышли во фланг и прорвались в тыл противника, уничтожив несколько орудий, пулеметов и минометов и до двух рот солдат. В горячей схватке с врагом командир полка коммунист Н. А. Сергеев погиб как герой. Танковая атака решила исход боя — Боковская была захвачена. Открывались ворота на оперативный простор.

Вслед за 1-м гвардейским механизированным корпусом начал развивать успех в направлении Кружилин — станица Каргинская, а частью сил на юго-запад 14-й стрелковый корпус Ф. Е. Шевердина. В результате стремительного наступления к концу дня 18 декабря в упорных боях был занят нашими войсками ряд населенных пунктов: хутор Коньков, станица Боковская, Старый Земцов и другие.

19 декабря 1-й гвардейский механизированный корпус, выдвинув вперед 1-ю гвардейскую механизированную бригаду полковника Федора Васильевича Червякова, во взаимодействии со 197-й стрелковой дивизией М. И. Запорожченко полностью разгромил в районе Кружилина 7-ю пехотную дивизию румын. В итоге этот важный в тактическом отношении населенный пункт перешел в наши руки, было уничтожено до 2 тысяч солдат и офицеров врага, захвачено большое количество пленных, свыше 30 орудий, много минометов, пулеметов и боеприпасов, два вражеских боевых знамени.

Корпус Руссиянова в тот же день овладел Пономаревкой и Калиновским. Особенно отличились танкисты и мотострелки 2-й гвардейской механизированной бригады под командованием полковника А. Т. Худякова и 3-й гвардейской механизированной бригады полковника П. И. Горячева. Их части, выйдя в глубокие тылы 8-й итальянской армии, соединились с головными отрядами 1-й гвардейской армии в районе Кашары, завершив тем самым окружение главных сил 8-й итальянской, трех дивизий 3-й румынской армий и оперативной группы «Холлидт».

В уничтожении Кружилинской группировки большую роль сыграл стремительный удар с северо-востока 197-й дивизии генерал-майора М. И. Запорожченко. Его головной полк под командованием подполковника Мизеева отрезал пути отхода противнику.

19 декабря 278-я стрелковая дивизия полковника Д. П. Монахова нанесла крупное поражение 11-й дивизии румын и продолжала развивать наступление на запад. Одновременно 50-я гвардейская стрелковая дивизия генерал-майора А. И. Белова овладела населенным пунктом Фомин. В тот же день стрелковая дивизия генерал-майора Л. В. Ветошникова и 94-я стрелковая бригада полковника И. А. Краснова прорвали оборону 62-й немецкой пехотной дивизии, нанесли ей большие потери в живой силе и технике и продолжали наступление на запад.

После этих наших успехов тревога Манштейна еще более усилилась, и он начал подумывать не столько о деблокаде окруженных в Сталинграде, сколько о спасении войск, находившихся по эту сторону котла. В своих воспоминаниях он пишет: «Группе армий постоянно угрожала опасность, что противник, решительно используя свой прорыв на участке итальянской армии, либо сумеет продвинуться через никем не защищенные переправы через Донец до Ростова и перерезать основную магистраль коммуникаций всего южного крыла германской армии, либо же ударить в тыл левому флангу группы армий «Дон», группе «Холлидт»[14].

Мы упорно наращивали силу наших ударов во фланг и тыл группы армий «Дон».

21 декабря 14-я гвардейская стрелковая дивизия во взаимодействии со 2-й гвардейской механизированной бригадой А. Т. Худякова овладела населенным пунктом Евлампиевский. Это имело большое значение для стремительного продвижения наших войск на Морозовск, где были сосредоточены авиационные базы противника, обеспечивавшие снабжение 6-й армии, окруженной в Сталинграде.

Исключительный героизм и высокое боевое мастерство в боях за хутор Белавин в направлении Морозовска проявили танкисты 18-го гвардейского танкового полка 1-го гвардейского механизированного корпуса под командованием майора П. Ф. Лучникова. Хутор Белавин был сильным укрепленным опорным пунктом вражеской обороны. Лучников отказался от лобовой атаки. Он отвлек внимание неприятеля огнем одной танковой роты с подразделениями автоматчиков, атаковавшими с востока, а главные силы нанесли удар с юга во фланг и тыл противника. В результате танковый полк разгромил опорный пункт гитлеровцев и открыл путь для дальнейшего наступления своим частям. В этот же день 3-я гвардейская механизированная бригада под командованием П. И. Горячева овладела Поповкой, захватила 600 пленных, 57 орудий, 53 миномета, уничтожила более 1500 вражеских солдат и офицеров. 1-я гвардейская механизированная бригада Ф. В. Червякова в это же время в районе Будковского и Ушакова уничтожила свыше 1500 фашистских солдат и офицеров, около 800 взяла в плен и захватила 50 исправных орудий[15].

Наступление армии развивалось в нарастающем темпе в полном соответствии с намеченным планом, что не всегда бывает на войне, и характеризовалось высоким наступательным порывом личного состава. На участке соседа справа —1-й гвардейской армии — события развивались также успешно. Таким образом, усилиями двух гвардейских армий, слившихся воедино, были созданы благоприятные условия для быстрого развития операции и полного уничтожения 8-й итальянской, остатков 3-й румынской армий и оперативной группы «Холлидт».

20-21 декабря войска армии стремительно преследовали противника и в ряде пунктов соединились с частями 1-й гвардейской армии; боевые порядки неприятеля были рассечены, его сопротивление некоторое время носило очаговый характер. Под ударами гвардейцев вражеские части рассыпались по заснеженной степи, солдаты прятались по балкам, офицеры срывали погоны.

При преследовании гитлеровцев особую доблесть показал 17-й гвардейский танковый полк 1-го гвардейского механизированного корпуса под командованием полковника Т. С. Позолотина…

Весть о его подвиге облетела все войска 3-й гвардейской армии, всего Юго-Западного фронта, чему способствовали агитаторы, радио и армейская печать. Полк был награжден орденом Красного Знамени, а его командир полковник Тимофей Семенович Позолотин удостоен звания Героя Советского Союза. Заместителю командира полка по политической части подполковнику Михаилу Алексеевичу Кутейникову был вручен орден Ленина и присвоено звание полковника.

1-й гвардейский механизированный корпус 23 декабря овладел станицей Селивановской, за два дня прошел с боями более 100 километров, сметая на своем пути и обращая в бегство вражеские части, пытавшиеся оказать сопротивление. На следующий день 1-я гвардейская механизированная бригада Червякова с ходу захватила станицу Милютинскую. Это позволило главным силам корпуса выйти на подступы к станице Тацинской и к городу Морозовску.

Прошло много лет, но все еще свежи в памяти отдельные эпизоды героических действий воинов корпуса.

Механик-водитель танка Иван Силантьев гусеницами уничтожил вражескую артиллерийскую батарею, четыре пулемета и до 200 гитлеровцев. Более 500 фашистов были истреблены огнем танков, которыми командовали А. Н. Евдокимов и Д. Е. Анисимов. Артиллеристы Веселовский, Шерстников, Кириллов и Федоровский под командованием Героя Советского Союза Войтенко сожгли 12 вражеских танков. Бронебойщики Туркадзе и И. М. Короткий подбили по три танка, сапер 50-й гвардейской стрелковой дивизии С. Г. Язвинский подорвал два танка.

23 декабря 278-я стрелковая дивизия овладела населенным пунктом Пономарев[16], уничтожила свыше тысячи вражеских солдат и офицеров, более 300 пленила и захватила свыше 100 орудий 206-й и 294-й пехотных дивизий противника.

Подвиги воинов, широко популяризировавшиеся агитаторами, армейской газетой, боевыми листками, воспитывали высокий боевой дух и беспредельную преданность Родине и Коммунистической партии.

Таким образом, в первые дни наступления 3-й гвардейской армии удалось прорвать оборону противника и вырваться на оперативный простор. Во взаимодействии с 1-й гвардейской армией были уничтожены 2, 9, и 52-я итальянские, 7-я и 11-я румынские пехотные дивизии.

По неполным данным, 3-я гвардейская армия с 16 по 23 декабря уничтожила более 30 тысяч вражеских солдат и офицеров, захватила 600 орудий и минометов, 330 автомашин и несколько тысяч пленных. Только одна 197-я стрелковая дивизия пленила 7405 гитлеровцев[17].

В то время как 1-й гвардейский механизированный корпус после разгрома крупной группировки противника в районе совхоза «Красная заря», населенных пунктов Кружилин, Каменка, Каргинская повернул на юг в направлении Милютинская — Тацинская — Морозовск, 14-й стрелковый корпус развивал наступление на юго-запад. Его дивизии 266-я генерал-майора Л. В. Ветошшикова овладела Пономаревкой, 159-я полковника М. Б. Анашкина выбила врага из Володина и Свиридова, 203-я полковника Г. С. Здановича освободила Краснокутскую. Другие дивизии стремительно продолжали преследовать неприятеля. 22-я мотострелковая бригада (командир — генерал-майор В. С. Потапенко) соединилась с частями 1-й гвардейской армии южнее Кашар. Кольцо вокруг 8-й итальянской армии стало еще плотнее.

Именно 23 декабря обстановка в полосе действий нашего фронта вынудила противника фактически отказаться от деблокады окруженных в Сталинграде. Манштейн пишет: «23 декабря, во второй половине дня, командование группы армии вынуждено было, наконец, с тяжелым сердцем решиться на то, чтобы выправить более чем угрожающее положение на своем левом фланге путем переброски туда необходимых сил. Оно приказало 3-й румынской армии, державшей фронт по нижнему течению р. Чир, высвободить со своего участка штаб 48-го танкового корпуса с 14-й танковой дивизией, чтоб с их помощью восстановить положение на западном фланге. Вместо этого 4-я танковая армия должна была отдать одну танковую дивизию для занятия обороны на нижнем Чиру, так как без этого удержать этот фронт было бы абсолютно невозможно»[18].

Сюда же, под Тацинскую, была переброшена и 6-я танковая дивизия из армейской группы «Гот»[19], которая представляла главную ударную силу котельниковской деблокирующей группировки. Эта дивизия была сформирована во Франции, имела новую материальную часть, усиленную танковым батальоном «тигров»[20], и хорошо отдохнувший опытный личный состав. Без этой дивизии надежды гитлеровцев на прорыв к Сталинграду рухнули.

Подвижные соединения соседа справа —1-й гвардейской армии — развивали наступление на Тацинскую, с выходом в полосу 3-й гвардейской армии они были переданы в оперативное подчинение командующего 3-й гвардейской армией: 24 декабря 25-й танковый корпус вышел в район Урюпина (12 км северо-западнее Морозовска); 24-й танковый корпус, действуя рейдом по тылам врага, с ходу овладел станицей, железнодорожным узлом, аэродромом и станицей Тацинской, разгромил крупные силы противника, захватив 300 самолетов, 500 авиамоторов, 50 орудий, большое количество вооружения и боевой техники, уничтожив более 3500 солдат и офицеров противника. А за весь рейд около 7 тысяч гитлеровцев полегло под гусеницами танков корпуса Баданова.

За отвагу и героизм 24-й танковый корпус был преобразован во 2-й гвардейский Тацинский танковый корпус, а его командир генерал-лейтенант Василий Михайлович Баданов первым из командиров соединений в Красной Армии был награжден орденом Суворова II степени[21]. Ранее всех ворвались в Тацинскую командиры танковых рот капитаны Ф. Ф. Нечаев и И. А. Фомин, за боевые подвиги они были представлены к высоким наградам. Ф. Ф. Нечаеву в Тацинской поставлен памятник в знак его особой доблести, мужества и самоотверженности.

Сосед слева — 5-я танковая армия — продолжал наступление на запад в общем направлении на Чернышковский, громя тормосинскую группировку врага.

В итоге мощных встречных ударов 1-й и 3-й гвардейских армий при содействии 6-й и 5-й танковой армий в короткий срок были разгромлены основные силы 8-й итальянской армии, оперативной группы «Холлидт» и остатки 3-й румынской армии. Это не могло не сказаться на всей оперативно-стратегической обстановке на южном крыле советско-германского фронта.

Как следует из оценок Манштейна и Цейтцлера, удар войск Юго-Западного фронта на юго-восток — на Морозовск, Тацинскую — прямо угрожал не только всей группе армий «Дон», содействовал срыву попыток деблокады и скорейшему уничтожению окруженной группировки Паулюса, но и ставил в критическое положение войска, действовавшие на Кавказском направлении. В связи с этим немецко-фашистское командование вынуждено было для усиления своей обороны против наших 3-й и 1-й гвардейских армий на рубеже Чертково — Морозовск срочно перебросить наиболее боеспособную 6-ю танковую дивизию

4-й танковой армии «Гота» с батальоном танков «тигр», а также 11-ю танковую дивизию, две пехотные и две авиаполевые дивизии из района Тормосина и семь дивизий из Германии[22].

Уже к исходу 24 декабря противник подтянул в район Тацинской 11-ю и 6-ю танковые дивизии и две пехотные дивизии, насчитывавшие около 200 танков.

Наш же 24-й танковый корпус, уже ослабленный в предшествовавших боях, имел в строю всего 54 танка (1/3 из них легкие Т-70) и ограниченное количество горючего и боеприпасов. Численно превосходящему противнику удалось окружить Тацинскую, но танкисты Баданова героически сражались вплоть до 28 декабря. И когда обстановка уже резко ухудшилась, иссякли боеприпасы и горючее, Ставка разрешила выход из окружения. Решительным ударом танкисты 24-го корпуса прорвали кольцо вражеской обороны, вышли в район Ильинки, соединившись с нашими 25-м танковым и 1-м гвардейским механизированным корпусами.

Несмотря на это, положение для противника в районе Тацинской и Морозовска оставалось угрожающим.

Таким образом, стремительные действия войск Юго-Западного фронта в операции «Малый Сатурн», разгром 8-й итальянской, остатков 3-й румынской армий и группы «Холлидт» и наступление войск Сталинградского фронта против теперь уже несколько ослабленной котельниковской группировки противника сорвали гитлеровский план деблокировать 6-ю армию Паулюса и приблизили срок ее уничтожения. Теперь она под ударами войск Донского фронта была обречена на неминуемую гибель. Внешний фронт был отодвинут на 200–300 километров. Ее отчаянные призывы к своему главному командованию о помощи оставались без последствий. Оно теперь занялось спасением своей северокавказской группировки.

В целях разгрома свежих сил противника, подошедших на рубеж Скосырская — Тацинская — Морозовск, командующий Юго-Западным фронтом приказал 3-й гвардейской армии уничтожить противника в районе Скосырской, Тацинской, Усть-Белокалитвенской и к исходу дня 31 декабря 1942 года выйти на рубеж река Калитва — Ильинка — Усть-Белокалитвенская — устье реки Быстрая, а также перерезать пути отхода противника на Северский Донец на участке устье реки Быстрая — Константиновская[23]. Но сил и средств для выполнения этой задачи было недостаточно. Войска армии имели значительные потери, особенно в танках. Хотя для усиления 3-й гвардейской армии и были переданы 24-й танковый корпус В. М. Баданова и 25-й танковый корпус П. П. Павлова, но у них насчитывалось всего 50 танков.

В соответствии с директивой командующего фронтом, в итоге тщательного ее изучения Военным советом и штабом армии мной было принято решение и отдан приказ о наступлении.

29 декабря прибыл новый начальник штаба 3-й гвардейской армии генерал-майор Г. И. Хетагуров. 30 декабря войска 3-й гвардейской армии вновь перешли в наступление.

3 января 1943 года, преодолевая упорное сопротивление противника, мы нанесли ему серьезное поражение. Только одна 197-я стрелковая дивизия уничтожила свыше 2 тысяч гитлеровцев, захватила 30 орудий и минометов, штаб 575-го вражеского полка и его знамя[24].

5 января 1943 года 14-й стрелковый корпус (50, 14 и 61-я[25]гвардейские стрелковые дивизии) во взаимодействии с 1-м гвардейским механизированным корпусом овладели Морозовском и здесь же внезапным ударом захватили крупный аэродром, с которого враг снабжал окруженную группировку в Сталинграде. За время боевых действий 14-й стрелковый корпус под командованием генерал-майора Ф. Е. Шевердина уничтожил и захватил 280 орудий, 150 минометов, 65 неприятельских танков[26].

1-й гвардейский механизированный корпус захватил 3238 пленных и 369 орудий[27].

11 января западнее Тацинской была окружена крупная вражеская группировка. Здесь под ударами наших 24-го и 25-го танковых корпусов фашисты оставили на поле боя убитыми более 2 тысяч солдат и офицеров, а также много орудий и минометов. Несколько сот солдат и офицеров противника, главным образом из числа прибывших недавно с запада, были взяты в плен.

14 января соединения армии вели бои за поселок Глубокий и станицу Калитвенскую на Северском Донце, а на следующий день завязали бои за Верхнюю Тарасовку. В тот же день части 23-го танкового корпуса генерал-майора Е. Г. Пушкина, прибывшего в 3-ю гвардейскую армию лишь пять дней назад, овладели Глубоким и крупными населенными пунктами Березовой и Ковалев, захватив там 151 орудие и много другой техники[28]. На следующий день этот же корпус уничтожил вражескую группировку, прорвавшуюся из Миллерово, затем форсировал Северский Донец (6 км западнее Каменска) и завязал бой за Каменск.

16 января 59-я гвардейская стрелковая дивизия во взаимодействии с другими соединениями армии овладела Верхней Тарасовкой, а 266-я стрелковая дивизия захватила Осташкин и уничтожила до 700 вражеских солдат и офицеров[29].

Теперь мы на сотни километров ушли вперед от тех рубежей, где во второй половине ноября 1942 года начали свое наступление, то есть от района, где была окружена сталинградская группировка противника.

17 января соединения 3-й гвардейской армии форсировали Северский Донец и на другом участке — западнее Усть-Белокалитвенской — и перерезали железную дорогу в районе Репная — Васильевская[30].

Нельзя не обратить внимание на то, что войска армии имели значительные потери. Танковые корпуса были ослаблены, в некоторых из них оставалось всего по 10–12 танков. Для того чтобы пополнить их личным составом и материальной частью, Ставка Верховного Главнокомандования вывела их в свой резерв. 3-я гвардейская армия была усилена новыми соединениями: в первых числах января 1943 года прибыл 2-й танковый корпус под командованием генерал-майора танковых войск А. Ф. Попова, а 2 февраля — 8-й кавалерийский корпус под командованием генерал-майора М. Д. Борисова[31].

В те же дни для более эффективных действий и удобства управления 90-я стрелковая бригада была включена в состав 60-й гвардейской стрелковой дивизии.

Новые соединения, влившиеся в 3-ю гвардейскую армию, сражались мужественно. Так, например, на подступах к Каменску 169-я танковая бригада полковника А. П. Кодинца из 2-го танкового корпуса Попова уничтожила 22 и захватила 5 совершенно исправных вражеских танков. Начальник разведки этой бригады лейтенант Ф. М. Клинов решил использовать вражеские танки в качестве разведывательной группы. Командиром группы был назначен капитан Н. Р. Ириков. Группа на трофейных танках ворвалась в Каменск. Враг принял танки за свои и не открывал огня. Танкистам Ирикова удалось вывести из строя 8 орудий, 15 танков и уничтожить до 200 гитлеровцев. Воспользовавшись успехами Ирикова, 169-я бригада ворвалась в город без потерь и выполнила свою задачу.

Несколько позже коммунист Н. Р. Ириков был удостоен звания Героя Советского Союза.

Так храбро сражались и другие танкисты этого корпуса, в частности 26-й танковой бригады полковника П. В. Пискарева, 99-й танковой бригады полковника Л. И. Малова и мотострелковой бригады полковника Болдырева.

Высокое мастерство в управлении частями корпуса проявляли многие командиры штаба, среди них особо выделялся начальник разведывательного отделения штаба корпуса подполковник Е. Ф. Ивановский[32]. Свои прямые обязанности он нередко совмещал с ролью начальника оперативного отделения штаба корпуса.

Храбростью, скромностью и трудолюбием отличался энергичный политработник начальник политотдела корпуса полковник И. Г. Деревянкин, с которым мы сражались еще в 1941 году против Гудериана под Мценском. Тогда он был начальником политотдела 4-й танковой бригады, входившей в состав 1-го гвардейского отдельного стрелкового корпуса.

Вот еще один из ярких эпизодов того времени.

17 января 3-я танковая бригада 23-го танкового корпуса под командованием полковника В. И. Красноголового наступала на Каменск, обходя его с запада. Головной танк под командованием младшего лейтенанта комсомольца Черкашенко стремительно продвигался к железнодорожной станции. Вражеский состав с танками, артиллерией и солдатами не успел двинуться с места, как Черкашенко первым же выстрелом вывел из строя паровоз. Вслед за ним на станцию ворвалась рота под командованием старшего лейтенанта Черкасского, а за ротой — вся 3-я танковая бригада. Здесь было захвачено и уничтожено 28 орудий, 19 танков и более 300 солдат и офицеров противника. В этом бою отважно действовал капитан Ф. Н. Илларионов, который истребил трех гитлеровцев и двух захватил в плен.

Комсомолец Г. В. Черкашенко впоследствии стал кавалером четырех орденов Отечественной войны. Все члены экипажа были комсомольцами, они показали высокую боевую выучку и храбрость. Да и вся рота Черкасского состояла из коммунистов и комсомольцев, в чем немалая заслуга заместителя командира роты по политической части Ивана Алексеевича Борматова.

Продолжая стремительное наступление, войска 3-й гвардейской армии успешно перехватили железнодорожную магистраль Воронеж — Ростов. В феврале завязали бои за освобождение Краснодона и других населенных пунктов Луганской области Украинской ССР — уже почти в 400 километрах от Сталинграда, где еще продолжалась битва.

2 февраля стало роковым для немецко-фашистской Германии. В этот день закончилась историческая Сталинградская эпопея. 330-тысячная вражеская армия была полностью ликвидирована, а ее остатки в количестве 91 тысячи солдат, офицеров и генералов во главе с командующим генерал-фельдмаршалом Паулюсом взяты в плен. Захвачены большие трофеи: 5762 орудия, 1312 минометов, 12701 пулемет, 1666 танков, 744 самолета, 167709 винтовок и автоматов, 261 бронемашина, 80438 автомашин и много другого военного имущества[33]. Гитлер по всей Германии объявил трехдневный траур по случаю катастрофы 6-й армии в Сталинграде.

Наступательная операция войск Юго-Западного фронта в декабре 1942 года под условным наименованием «Малый Сатурн» была составной частью и развитием контрнаступления советских войск под Сталинградом. Воинам этого фронта, павшим в боях, установлен памятник в районе станицы Каргинской, в сооружении которого принимал активное участие лауреат Нобелевской премии писатель М. А. Шолохов.

В итоге этой операции в полосе шириной 340 километров была сокрушена оборона противника на Среднем Дону и по реке Чир, освобождено от гитлеровской тирании 1246 населенных пунктов. В ходе боев 2, 5, 52 и 9-я пехотные, 3-я моторизованная дивизии, пехотные бригады «23 марта», «3 января» и одна бригада без номера 8-й итальянской армии были полностью уничтожены. Одновременно были разгромлены 7, 11,

14-я пехотные, 1-я танковая и 7-я кавалерийская дивизии румын, 62-я пехотная дивизия немцев. Кроме того, нанесено крупное поражение четырем пехотным и двум танковым немецким дивизиям. Достойный вклад в эту победу внесла 3-я гвардейская армия, наступавшая на главном направлении. Она с боями прошла около 400 километров, освободила более 600 населенных пунктов, в том числе Морозовск, Верхнюю Тарасовку, Глубокий и другие. Разгромила девять вражеских дивизий, пленила несколько тысяч солдат и офицеров противника, уничтожила и захватила большое количество боевой техники и вооружения.

Массовый героизм солдат, сержантов и офицеров армии был высоко оценен партией и правительством. Тысячи воинов получили награды, а особо отличившиеся — звание Героя Советского Союза. Ряд соединений заслужил наименования гвардейских: 197-я стрелковая дивизия стала 59-й гвардейской стрелковой дивизией, 278-я — 60-й гвардейской, 159-я — 61-й гвардейской, 22-я мотострелковая бригада преобразована в 5-ю гвардейскую мотострелковую бригаду.

^{Д. Д. Лелюшенко,}

^{дважды Герой Советского Союза, генерал армии}

^{Из кн. «Москва — Сталинград — Берлин — Прага».}

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Кровь не успевала замерзнуть на клинках — такая была рубка. Горячий пар шел от белых дубленых полушубков — такая была скачка. Трое суток в седле, трое суток в боях, только снежный прах из-под копыт, да храп коней, да свист шашек, да алые башлыки за спиной, как крылья. И, как во сне, — хутора, пожары, дороги, косматый дым над станицами, кровь и пепел на снегу, и над всем — острый запах горячего конского пота, гари и дыма, старый, знакомый запах боя.

Победа окрыляет. Люди забыли о сне, об отдыхе. Одубели ноги в стременах, на валенках ледяная корка, обветрились, облупились лица, от победного казацкого гика охрипли глотки. Драться! Драться! Гнать и настигать врага, рубить на всем скаку, как лозу, поганой крови не стирая с шашек! И трофеи считать некогда, и трофейный коньяк пить некогда — гнать и гнать, вызволять родную донскую землю.

Еще долго могли без устали драться и нестись сквозь косматую снежную степь люди, да кони выдохлись, кони оказались слабее людей. Седые от инея, измученные, они дрожали всем телом, дышали трудно и хрипло, жадно глотали морозный воздух. И, взглянув на них, майор Дорошенко, командир казачьего полка, с сожалением понял, что и коням, и людям, а вероятно и ему самому, нужна передышка. Он сказал адъютанту кратко:

— В станице людям и коням отдых. До зари.

Казаки вошли в станицу поздним вечером. И все было, как всегда в эти дни. Бабы, смеясь и плача, припадали к стременам, обнимали ноги казаков, заглядывали в глаза и искали среди этих богатырей, в мохнатых, покрытых снегом бурках, своих мужей и сынов. И каждой казалось, что обязательно должен быть здесь, среди этих родных людей-освободителей, он — самый родной и желанный.

Штаб разместился в теплой просторной хате. Майор Дорошенко, отдав необходимые распоряжения и убедившись, что все в порядке, кратко сказал адъютанту: «Пошли!» — и вышел на улицу. Адъютант тотчас же выскочил вслед за ним, едва успев набросить бурку на плечи.

Адъютанта майора звали Васей Селивановым. Он только недавно с великим нетерпением окончил училище и с великим рвением выпестовал себе усы, полагая, что без усов нет казака. Нынешние бои были его огневым крещением. Его первый бой был победным боем. Он не знал горьких дней неудач. И война представлялась ему такой, какой он видел ее в эти три дня. Рубка лозы — вот что такое война. Веселая рубка лозы.

Майора Дорошенко он уважал, даже почитал, но немного побаивался. Побаивался не только как начальника, но и как человека. С веселыми, беспечными, легкими людьми Вася сходился быстро, хмурых же побаивался всегда, а майор Дорошенко был непонятно хмур, и молчалив, и лицом умен. Не таким должен быть казак, по мнению Васи, — казак воюет весело, и гуляет весело, и умирает весело, а у Дорошенко и в бою брови насуплены, губы сжаты и горькие морщинки у рта. Но однажды довелось Васе увидеть, как блестят мрачные глаза майора, — страшным огнем горели они, братцы мои, и Вася вдруг почувствовал себя желторотым мальчиком и догадался, что есть в этой войне, и в жизни, и в людях что-то такое, чего ещене дано ему понять и почувствовать. Но об этом некогда было Васе подумать, веселая рубка лозы захватила его целиком. Одно только правило положил себе Вася по отношению к майору: лишних вопросов не задавать, понимать с полуслова, а длинные беседы держать при себе.

И сейчас на улице он не стал спрашивать Дорошенко, куда это они идут ночью, молча шел вслед за ним и даже догадок особых не строил. «Верно, караулы проверять идем».

Но Дорошенко вдруг остановился у одной избы и постучал в оконце.

— Куда это мы, товарищ майор? — невольно вырвалось у Васи.

— В гости.

Дверь распахнулась, и на пороге появился старик с лампой. Он удивленно всмотрелся в гостей и, вдруг узнав, радостно заулыбался.

— Господи боже ж мой, — засуетился он, — товарищи, да пожалуйте ж, пожалуйте ж в хату. Как же так? Боже ж ты мой, радость какая!

Казаки вошли в избу. Было в ней пусто, и холодно, и одиноко, и Вася никак не мог понять, что им делать тут, в этой хате бобыля.

Майор тяжело опустился на лавку. Он молча следил за тем, как суетится старик, потом протянул к огню руки, сперва левую, на которой не хватало пальца, потом правую, и казалось, что за этим он и пришел сюда — вот так посидеть у огня, помолчать, обогреться после дороги. Потом он потер руки, пальцы хрустнули, и поднял голову.

— Стало быть, не признал ты меня, дед?

— Ась? — удивленно отозвался старик.

— Не узнал, говорю.

Старик нерешительно подошел к нему и всмотрелся.

— Не взыщи, батюшка, — виновато сказал он, — памятью слаб.

— А мы встречались. И недавно. Целые сутки у тебя жил.

— А-а, — обрадовался старик, — жил, жил… Много вас тут прошло, жило. Как же… Только когда ж это? Запамятовал, не взыщи…

Майор вдруг резким движением сбросил с плеч бурку, отстегнув от ремня полевую сумку, швырнул ее на стол. Вася следил за ним недоумевающим взглядом. Ничего не мог понять он в этой встрече. Майор что-то достал из сумки и выложил на стол, и Вася увидел, что это были Георгиевские кресты — два серебряных крестика на стареньких, потертых ленточках.

— Возьми свои кресты, дед! — громко произнес майор.

Старик растерянно взглянул на кресты, потом на майора, потом на кресты опять.

Вдруг он испуганно съежился.

— Может, я, — пробормотал он, — может, что обидное я сказал тогда? Может, оскорбил?

— Нет, чего уж, — усмехнулся майор.

— Оскорблять не помышлял. А только сердце у меня в ту пору горькое было. Может, и сказалось что невпопад, тебе в обиду. Так ты, родимый, не осуди.

Вася сидел теперь, широко раскрыв глаза, и глядел на этих непонятных ему людей и все не мог сообразить, что между ними вышло.

— Дождевая вода и та горькая, потому она и камень долбит, — произнес майор. — Нет, я не обиделся на тебя, дед. Жестокие были твои слова, уж на что я — камень, а и меня продолбили.

Старик машинально взял кресты в руки и потер их шершавой. ладонью. Тускло блеснуло серебро под огнем лампы.

— У меня за немцев кресты, — дрогнувшим голосом сказал он, — ерманцами мы их тогда звали. Уж рубили, рубили! Ты не вини, родимый, старого человека. Горькое у меня в ту пору сердце на вас было…

— А у меня! — вдруг закричал майор, да так, что Вася даже вздрогнул. — А у меня тогда не горькое было? Думаешь, дед, легко мне было командовать «на коня» и прочь? Легкое, думаешь, дело из родных станиц уходить?

— Большое тогда отступление было, — пробормотал старик.

— Мне, может, каждая слеза станичной бабы в душу падала, душу жгла, — горячо продолжал майор. — Мне, может, каждый младенческий крик сердце на куски разрывал. Ведь и моя где-то так тоже… — Он заскрипел зубами и замолчал.

С минуту длилось молчание, и в тишине было явственно слышно, как хлопает о ставни ветер, словно птица крылом. Майор вдруг подошел к старику и, глядя на него в упор, бросил отрывисто:

— Помнишь, что ты крикнул мне… когда кресты бросал?..

— Как не помнить, — пробурчал дед.

— И я помню. «Ироды! — крикнул ты мне. — Опозорили вы русскую славу, опозорили!» — и швырнул свои Георгии в пыль. Так?

— Так, — хмуро отозвался старик.

— Я те кресты поднял. Черт его знает, всего навидался я на своем веку, не человеком стал — камень, а крик твой, дед, до сих пор у меня в ушах звенит. Я ведь понял, все понял: за кого ты менясчел тогда, что ты обо мне, казаке, думал. Вот твои кресты, дед. Я их три месяца с собой таскал. В сумке были, а словно я их на груди носил. Тяжелые твои кресты, дед. Тяжелые! Возьми их назад. Хочешь — на груди носи, хочешь — в сундук спрячь. Спроси у моего адъютанта, он тебе расскажет, как мы твоих ерманцев лупили. Не хуже вашего, дед. Расскажи ему, Вася.

И он вдруг расхохотался громко и весело, и это было в первый раз, что видел Вася майора смеющимся.

— Признал теперь, дед? Вспомнил? — смеялся майор.

— Признал, — улыбнулся и дед, — как не признать.

Он взял со стола лампу и поднес ее прямо к лицу майора. Огоньки загорелись в мрачных глазах Дорошенко.

— Ну, такой же? — усмехаясь, спросил он.

— Словно бы у тебя на лице рубцов прибавилось. Ась?

— Казаку рубец, что Георгиевский крест, — награда, — снова усмехнулся майор. — А и у тебя, дед, словно бы морщин больше стало.

— Война, сынок, всех метит. Военного человека — шрамом, нас, отставных, — морщинкой. — Он поставил лампу на стол и вздохнул. — Как морщинам не быть. Что мы тут без вас пережили… Старики, бывало, ко мне сойдутся. Беседуем шепотком. «Ты, — говорят они мне, — Тимофей, старый казак. Воевал. Кавалер. Тактику и стратегию понимаешь. Как, мол, по-твоему, что дальше будет?» Карт у меня нет, плантов нет, известия и те редко доходят. Видывал я старых немцев — ерманцев, поглядел и на нонешних. По моей стратегии выходит: должны мы немца побить, такой и себе план строю. А покуда немец по моей хате ходит, моими половицами, как хозяин, скрипит… эх! — Он задумался на минуту. — Или еще бабы забегут, то одна, то другая. «Ты б пошел, дед, — кудахчут, — артиллерию б послушал. Наступают наши аль отступают?» Ну, выйдешь на бугор, обернешь на восток ухо, слушаешь… Ветер шумит в степи, артиллерия бьет… Ухо слышит: уходят наши, удаляются. Ухо слышит, а сердце не верит. Не верит сердце, товарищи, уж такое у меня, у старика, сердце. Не верит оно, что может немец русского человека одолеть. Ну, вернешься к бабам и шепнешь им: не сомневайтесь, мол, ждите, вернутся наши, не обманут. Вот вы и вернулись. — Он вдруг по-стариковски всхлипнул, затрясся весь. — Вернулись, родные. Не обманули!

— Не обманули, дед?

— Не обманули.

— Эх, дед! — Майор вдруг подошел к нему и крепко стиснул за плечи. — Эх, казачина!

Даже Васю взволновала эта сцена, чуть не всхлипнул и он. До сих пор земля, на которой он дрался, казалась ему только полем веселой сечи. А сейчас словно края раздвинулись, и увидел он дали, и всю землю под кровью и пеплом, и курганы в степи, и как стоят на них, обернув на восток скорбные лица, наши люди и прислушиваются. Ветер ли то шумит, или наши идут? Беда ли то хлопает крыльями, или наконец свобода?

— Что ж, долго погостите у нас или как? — улыбаясь и вытирая слезы, спросил старик.

— До зари, дед, — ответил майор, — не одни у меня твои кресты, дед. Не один ты ждешь. И за Северским Донцом дела у нас есть. И в Донбассе ждут. А в Запорожье ждут меня мои… — Он запнулся и через силу закончил: — Может, одни могилы меня там ждут, все одно торопиться надо.

— Эх, беда какая, — всплеснул руками старик, — и угостить-то нечем. Все, проклятые, вытаскали.

— Найдем! Вася, фляжку! Давай, дед, стаканчики. Да вот есть один.

— Нет, постой, — хитро усмехнулся дед, — это не годится. Я сейчас.

Он подошел к двери, подтянул половицу и нырнул куда-то под пол. Скоро он появился оттуда. В руках у него были три старинные казацкие червленые чарки.

— Дедовские, — торжественно произнес старик, ставя чарки на стол, — уберег от немцев.

Майор стал медленно наливать водку.

На заре полк уходил из станицы. Откуда-то из-за Дона подымалось и растекалось по небу огромное красное солнце, и лучи его, как золотые сабли, замахнулись уж над Северским Донцом, словно солнце перешло в атаку.

Глядя на это солнце, встающее над синей от мороза степью, старик сказал майору:

— Кровавый этот год будет, сынок. Ишь, заря какая!

Он стоял, осененный солнцем, седой, худой, без шапки, и голос его звучал пророчески.

— Великая сеча будет, сынок, ох, великая! И в той сече погибнет, расточится враг. И люди очистятся, и братья соединятся, и мать встретит сына, и жена — мужа, и дети — отца. И земля от крови набухнет, станет тучной и зачнет родить, родить…

Отдохнувший конь бодро взял рысь и вот уже вынес майора за околицу и понес, и понес навстречу новым боям и сечи.

А старик остался у околицы. Долго с завистью глядел он, приложив ладонь ко лбу, на гарцующих казаков. И вздыхал, что молодость прошла и не вскочишь теперь на доброго коня, не понесешься в сечу. Потом повернулся и пошел в станицу. Нынче условились старики собраться в колхозе, поглядеть: чем весну встречать, чем пахать, чем сеять.

А над станицей, над степью, над казаками, окутанными снежной пылью, все выше и выше подымалось солнце, кроваво-алое, веселое, молодое солнце сорок третьего года.

^{Б. Л. Горбатов}

БЕЛОКАЛИТВЕНСКИЕ ПАНФИЛОВЦЫ

На картах времен Великой Отечественной войны эта высота помечена скупыми цифрами — 79,9. Сорок лет назад, в январе 1943 года, здесь стояли насмерть гвардейцы Башкирской дивизии. За донскую землю отдали свои жизни туркмены, казахи, татары, башкиры, узбеки… В их честь благодарные потомки воздвигли на высоте мемориальный комплекс и назвали ее Высотой Бессмертия.

…Прямо от берега Северского Донца круто вверх поднимается узкая извилистая тропинка. Тихо плещут волны, разводимые легким ветерком. В зарослях ивняка поют птицы. Отовсюду веет покоем. И не верится, что четыре десятка лет назад на этом берегу разыгрались кровавые бои, стоившие жизни 30 солдатам. Вот что сообщалось о тех боях в одной из газет военных лет:

«Высота «Н» господствовала над всей окружающей местностью и казалась неприступной. Долго, старательно укрепляли ее немцы. Они понастроили здесь много дзотов, блиндажей, приспособили под долговременные огневые точки каменные здания и шахты. Подходы со стороны реки были пристреляны, мост взорван, а берега минированы. Но высоту надо было взять во что бы то ни стало.

После мощной артиллерийской подготовки 30 бойцов под командованием лейтенанта Атаева стремительным броском ворвались на высоту и, уничтожив отчаянно сопротивлявшихся гитлеровцев, прочно закрепились на ней».

Вчитываешься в строки короткой заметки и представляешь, как под прикрытием артиллерии бросились в атаку наши воины, как они стремительно овладели высотой, выбивая фашистов из укреплений. Враг не ожидал такой смелости и, опомнившись, открыл по горстке храбрецов бешеный огонь из пулеметов и минометов. Их атаковала рота автоматчиков и четыре бронемашины. 30 героев вступили в неравную схватку и отбили контратаку, истребив почти всю вражескую роту и подорвав бронемашину.

Но разъяренные гитлеровцы не унимались. Им не хотелось отдавать чрезвычайно важный укрепленный рубеж. Вскоре две роты эсэсовцев направились на высоту. Но и на этот раз враг был отброшен. За день 21 января наши воины перебили двести оккупантов и не отступили ни на шаг.

На утро следующего дня, когда в группе осталось в живых 17 человек, фашисты снова перешли в атаку. 50 вражеских автоматчиков, при поддержке четырех танков, пытались вернуть высоту. Но опять захватчики откатились назад. Тогда против храбрецов пошли в атаку батальон пехоты и десять танков.

Советские воины держались до последней гранаты, до последнего патрона. Истекая кровью в неравной схватке с жестоким противником, они продолжали стойко драться. Герои погибли, но не отошли назад, высота осталась за ними.

Атаевцы повторили подвиг панфиловцев: враг не прошел. Этот бессмертный по своему величию подвиг умножил славу советского оружия и вошел в историю Великой Отечественной войны как легенда о тридцати народных богатырях.

За образцовое выполнение боевого задания командования в борьбе с немецкими захватчиками и проявленные при этом отвагу и геройство Президиум Верховного Совета СССР наградил посмертно каждого воина орденом Отечественной войны I степени, а их командиру лейтенанту Аннаклычу Атаеву было присвоено звание Героя Советского Союза.

Прошли годы, но подвиг атаевцев не забыт. Белокалитвенцы свято чтут память красноармейцев Рахмата Азимова, Малика Астаханова, сержантов Александра Курсукова, Павла Мягких, старшины Икрама Юлдашева, старшего сержанта Зуфары Аминова и других. На месте жаркого боя сооружен мемориальный комплекс, на мраморном обелиске золотом вытиснены имена погибших. Сейчас рядом с мемориалом поднял производственные корпуса завод сельхозмашиностроения Калитвасельмаш — новое промышленное предприятие Белой Калитвы. Это лучший памятник героям, отдавшим свои жизни за освобождение родной земли от гитлеровских поработителей. Строили этот завод в основном молодые рабочие, которые в настоящее время трудятся здесь. Это — комсомольцы Александр и Сергей Пивоваровы, Николай Зайцев, Николай Капкаев и другие. В своей жизни молодые машиностроители берут равнение на героев-атаевцев. Охотно они говорили мне о своих планах и мечтах. Вот что, например, сказал Николай Зайцев: «Я мечтал обрабатывать металл давлением. И моя мечта сбылась. Это стало возможным потому, что мы живем мирной жизнью, которую завоевало для нас старшее поколение».

Примерно так же говорили и другие рабочие. Для молодых открыты все пути. И мир, завоеванный в кровопролитных боях, они крепят самоотверженным трудом, а если потребуется, то, как и герои прошедшей войны, встанут с оружием в руках на защиту Родины.

Помнит Белая Калитва своих героев. Именем Атаева названы рабочий поселок, средняя школа, улица. Водители пассажирского автотранспортного предприятия зачислили в свой коллектив Аннаклыча Атаева. Заработанные на его имя средства они перечисляют в Фонд мира. И трогательными, волнующими бывают встречи белокалитвенцев, когда приезжают к ним в гости родные героя из далекой солнечной Туркмении.

Вот что говорил во время встречи сын Аннаклыча Атаева Владимир:

— От имени членов семьи Аннаклыча Атаева, от имени его друзей и товарищей по оружию мы горячо благодарим общественность, всех трудящихся города и района за то, что они свято чтут подвиг атаевцев и других воинов, отдавших свои жизни в боях за Белую Калитву. Мы расцениваем это как проявление большой любви нашего народа к советским воинам, признание того ратного подвига, который они совершили в годы Великой Отечественной войны, и стремимся быть достойными памяти погибших.

Мы, сыновья и внуки Аннаклыча Атаева, выражаем эту нашу благодарность от имени всего туркменского народа, верным сыном которого был наш отец и дед Аннаклыч Атаев.

В день открытия мемориального комплекса на Высоте Бессмертия были посажены тридцать топольков в память о тридцати героях-атаевцах. С тех пор прошло много лет. За это время поднялись, окрепли тополя. В один ряд с ними выстроились новые деревья. Теперь их три тысячи. Каждое дерево — память белокалитвенца, имя которого начертано на мемориале. И каждую весну, словно солдаты в новеньких гимнастерках, деревья шумят молодой листвой над мемориальным комплексом, к которому пролегла народная тропа. Круглый год сюда приходят люди. (Молодожены после загса направляются к мемориалу, чтобы возложить к его подножию цветы. Здесь ежегодно празднуется день призывника. Живые никогда не забудут тех, кто отдал свою жизнь за счастье грядущих поколений.

^{В. А. Чертов}

В КРАСНОВКЕ ОПАЛЕННОЙ

Донская земля… Легендами и былинами овеяна ее многовековая история. Сколько их, волнующих преданий, где одно величественнее другого, издревле полнятся в еще непрочитанной до конца летописи бурно-тихого Дона.

Предания старины глубокой… В них столько мужества и богатырской отваги, верности отчему дому, что невольно склоняешь голову перед священными страницами прошлого и на память снова и снова приходят трепетные и бессмертные строки «Тихого Дона»: «Вилюжины балок, суходолов, красноглинистых яров, ковыльный простор с затравевшим гнездоватым следом конского копыта, курганы, в мудром молчании берегущие зарытую казачью славу…»

«Курганы, в мудром молчании берегущие… славу».

Мы бережно храним в своих сердцах события минувших лет, ставшие легендами и легендарными, но, да простит меня читатель, если я скажу, что подчас события недавних лет, события, пережитые людьми моего поколения, порой куда величественнее сокровенных поверий летописцев.

…На донской земле, в степи за Миллерово, в поселке Тарасовском, стоит величественный памятник тринадцати Героям Советского Союза, с невиданным мужеством отстоявшим очень важный фронтовой рубеж. Слава тринадцати, совершивших выдающийся подвиг, поднялась вровень с боевой славой воинов, сражавшихся на Мамаевом Кургане и Волоколамском шоссе.

— Красновку держать любой ценой! — таков был приказ германского командования двум пехотным полкам, расположенным на станции Красновка и в прилегающем к нему поселке. Пехотинцам были приданы артиллерия и минометы.

Появившийся на станции командир дивизии генерал-лейтенант фон Шредер внимательно осмотрел окружающую местность и приказал возвести в районе станции ледяной вал. Приказ генерала озадачил офицеров. Возвести ледяной вал здесь, в открытой степи?!

— Наши офицеры привыкли воевать по строгим нормативам, — не без иронии заговорил фон Шредер. — Я вижу недоумение в ваших глазах, господа офицеры: как это на голой местности возвести вал?! Ведь об этом ни слова в военных наставлениях. Не правда ли, удивительно?! Какую чушь предлагает вам генерал. Не спятил ли он? Полагаю, куда удивительнее другое. Мы разбили большевиков в Сталинграде, судя по нашим сообщениям, по крайней мере, раз десять. А «разбитые» умудрились начать контрнаступление, поразившее мир. Согласитесь, это куда удивительнее того, что предлагаю вам я. Между прочим, русские сделали это чудо потому, что их воля и их отвага сильнее любого воинского устава. Итак, не будем терять время — всех солдат немедленно направить на возведение ледяного вала. Русский мороз на этот раз будет нашим союзником. Приказываю разобрать ближайшие дома. Балки, бревна, разбитые стены — все на этот пригорок, — фон Шредер указал на возвышенную площадку, расположенную недалеко от станции. — Все, что найдете в ближайших дворах, все подручные средства будете взваливать на эту горку. Побольше соломы, снега. Поднимайте вершину выше, до предела, до невозможности. Не забывайте, с минуты на минуту русские снова начнут контратаку. Эта чертова Красновка им нужна не меньше, чем нам. Только ледяной вал остановит русских.

…Январь 1943 года на Дону с каждым днем становился суровее. Мороз сковал землю, и, будто сопротивляясь его озлобленной силе, глухо, сдавленно стонали обнаженные, почерневшие стволы деревьев. На немецких солдат обрушивался резкий восточный ветер, усиливавшийся натиск советских воинов; это был неумолимый ураган Сталинграда.

Приказ фон Шредера выполнялся безукоснительно, с немецкой педантичностью. Гора, возведенная из хлама, утрамбованная соломой, снегом, поднималась все выше. Когда она достигла значительной высоты, солдаты стали обливать ее водой. Ледяная кора нарастала, становилась полнее, толще, а солдаты снова и снова обливали ее. Над Красновкой поднялся ледяной вал.

В разрывах низких зимних облаков на горизонте внезапно вспыхнуло солнце. Вершина искусственной горы засверкала всеми цветами радуги. Для усиления обороны и чтобы помешать советским солдатам обойти станцию с флангов, немцы установили пулеметы на элеваторе и на водонапорной башне. За ледяным валом расположились артиллерийские и минометные позиции.

Вольготно метался по Дону буйный ветер. День и ночь по степным просторам перекатывались колючие, злые метели. В низинах, в занесенных сугробами ярах и балках не сказочные, а живые косматые русские вьюги пели врагам зловещие, душераздирающие песни.

На рассвете 15 января 44-я гвардейская стрелковая дивизия перешла в наступление. После короткого артиллерийского налета в атаку поднялся 130-й полк. Главный удар наносила вторая рота гвардии лейтенанта Ликунова, которому было приказано захватить станцию Красновка — важный узел сопротивления, ключевую позицию врага.

Наступавшим предстояло преодолеть сильно укрепленную оборонительную полосу. Подступы к Красновке были опоясаны проволочными заграждениями, прикрыты десятками дотов и дзотов, густо заминированы…

Из-за ледяного вала фашисты вели яростный огонь. Поле перед гвардейцами было перепахано взрывами. То и дело вздымались груды черной земли, перемешанной со снегом. Клубился густой, удушливый дым…

— Знает кошка, понимаешь, чье сало съела, — вглядываясь в оборону противника, отрывисто говорил мариец, младший сержант Кимарай Кубакаев. — Смотри, какой шум поднял… Пугает нас, а мне не страшно.

Недалеко от Кимарая в снегу лежал командир взвода, совсем еще юный, красивый офицер Иван Седов. Оба они зарылись в глубоких сугробах и ждали того мгновения, когда по сигналу кинутся на ближние рубежи.

В сумрачное небо взлетела зеленая ракета. И сразу, заглушая огонь противника, дружно ударила наша артиллерия. Вздрогнула, загудела земля. Со всех сторон — и с фланга, и сзади — одновременно вспыхнули орудийные выстрелы и в то же мгновенье они слились со вспышками от разрывов снарядов.

Передний край противника был окутан густой пеленой. Все выше поднималась завеса дыма и бурой от снега земли: очень сильным и точным оказался огонь артиллеристов. А еще раньше, пользуясь темнотой, неплохо поработали саперы. Незаметно подобравшись к фашистским заграждениям, они разрезали колючую проволоку, снимая мины, открывали проходы.

В центре боевого порядка находился взвод младшего лейтенанта Седова. Двадцатилетний волжанин, казалось, был из кремня. Под стать комвзвода и бойцы. Поблизости лежал удалой гармонист гвардии сержант, командир отделения Володя Васильев. Он хотел служить на флоте. Ушел на фронт добровольцем, но судьба привела его в пехоту. И здесь, в пехоте, гвардии сержант не расставался с тельняшкой. Володю любили в роте, да и во всем полку, за отвагу, за удаль, за веселый нрав.

Недалеко от Васильева занимал позицию студент Николай Немировский — одаренный скрипач. Теперь вместо смычка у него — автомат. На нем он «играл» не хуже, чем на скрипке, — не один фашист лег в землю, сраженный меткой очередью Немировского.

За Немировским перед глазами Ликунова были краснощекий украинский хлопец Иван Тарасенко, еще дальше — юный (всего восемнадцать!), бедовый сибиряк Иван Полухин, жизнерадостный Николай Спирин, бывший директор школы в Башкирии Зубай Утягулов… Дальше лежали бойцы отделения гвардии сержанта Николая Михайловича Севрюкова из Серпухова…

Кончилась артподготовка. Пора!

— Ребята! Помните, самое главное — быстрота!.. — Ликунов встал, поднял автомат. — Вперед, на Красновку!

Бежать было трудно. Мешал глубокий снег. К счастью, сильный мороз превратил его в белый сыпучий песок, и ноги не увязали. Яростное «ура» перекатывалось над степью. Рота уже пробилась в полосу проволочных заграждений.

Немцы усилили огонь. Расположенные где-то за ледяной горой, еще яростнее били орудия и минометы. Бушевал смертельный ливень из амбразур дотов.

Бойцы приблизились к ледяному валу. Решили брать его в лоб под лютым вражеским огнем. Ненавистный, проклятый фашистский вал. Гладкий, скользкий, он блестел, словно зеркало.

Солдаты бросились на лед и тут же скатились вниз. Упавшие поднимались, снова лезли на отполированную стену и снова валились к подножию. Что делать?!

В ход пустили ножи, саперные лопаты, штыки. Все было тщетно. Ломались ногти. В кровь изрезали руки. Немецкий вал словно смеялся над нашими солдатами. Но ведь не зря у русских есть поговорка: смеется тот, кто смеется последним.

— Коммунисты, вперед! Комсомольцы, вперед! — Это командир роты, сняв шинель, бросился на ледяную крепость, энергичным взмахом уложив шинель на лед. Примеру комроты последовали другие воины. Евгений Котов и Кимарай Кубакаев связали две шинели и, распластав их на скользкой глади, взобрались выше всех.

— Ребята! Связывай шинели! — крикнул Иван Седов.

Все выше поднимались солдаты второй роты. Сраженные валились вниз, сбивали с ног других. Кто-то остался под горой. Живые тянулись к вершине. Солдаты перебрасывали соединенные шинели еще выше и через силу тянулись вверх, вверх, вверх, только вверх… На крутом и скользком скате лежали уже десятки шинелей. Тернистая, кровавая лестница образовалась, к вершине…

Губительный огонь врага дробил ряды. Желание овладеть фашистским валом так распалило солдат, что они не чувствовали ядреного степного мороза.

Нет, ни за что гитлеровцы не поверили бы, если бы им сказали, что их пресловутую «неприступную» крепость преодолела одна советская рота.

Впереди, метрах в ста, наши солдаты увидели на окраине станционного поселка три одинокие, зияющие пустыми окнами хаты. Фашисты, не удержавшие ледяного вала, в бешенстве огрызались, пытались контратаковать.

— Что делать, лейтенант? — спросил Седов.

— Надо брать эти домики.

Взгляды встретились.

— Ты знаешь, Иван, людей осталось мало. Очень мало, — повторил Седов.

— Знаю, иного пути нет. Надо идти.

— А пройдем?

— Надо пройти, Седов.

«Надо пройти. Надо пройти…» Эти слова, произнесенные командиром роты, сверлили сознание Седова. «Надо пройти. Надо взять эти три хаты».

— В штыковую атаку! — скомандовал Ликунов.

— В штыки их, ребята! — подхватил приказ командир взвода. — Бегом!

Обессиленные в боях за ледяной вал, измотанные, с окровавленными руками, едва переводя дыхание, гвардейцы снова поднялись в атаку. Спотыкаясь и падая, осыпая проклятиями врага, они бежали за офицерами, и нельзя было не подивиться тому, откуда бралась у них эта чудодейственная сила.

— За мной! — во всю мощь крикнул Кимарай. — Бей паразитов!

Только он, рукопашный бой, мог утолить обнаженную ярость гвардейцев. В неукротимом порыве они кололи врагов штыками, забрасывали гранатами, убивали ножами, били прикладами, саперными лопатами, ногами, бросали гитлеровцев на снег, и не было фашистам спасения от этой карающей грозы.

Евгений Котов ударами приклада уложил фашистского офицера. Бывший колхозный тракторист Кимарай ревел, как буря, и тот, кто попадал под здоровенный кулак марийца, мог смело считать себя покойником… Беспощадным был в атаке и башкир Зубай Утягулов. Этот добрый человек убивал фашистов, чтобы жили дети России, ребятишки Украины, чтобы никогда не полыхало смертью небо над его башкирским селом Юлдашево, где в тот горький час, далеко-далеко от него, не по-детски озабоченно шли в родную школу его маленькие ученики, с тревогой ожидавшие вестей от любимого учителя.

Враг не выдержал рукопашного натиска русских и отступил. Гвардейцы закрепились в трех хатах.

…Еще меньше людей было у Ликунова. Неоплатной ценой достались вал и эта кровоточащая дорога к хатам. Огляделись. Пересчитали: в строю было тринадцать человек. Четверо коммунистов: комроты Иван Ликунов, гвардии сержант Владимир Васильев, гвардии сержант Николай Севрюков, гвардии красноармеец Афанасий Афанасьевич Курбаев. Четверо комсомольцев: младший лейтенант Иван Седов, младший сержант Кимарай Кубакаев, гвардии красноармеец Константин Поляков, гвардии красноармеец Николай Немировский. И еще пятеро таких же, достойных воинов: гвардии красноармейцы Зубай Утягулов, Иван Тарасенко, Евгений Котов, Иван Полухин, Николай Сирин… Два офицера, три младших командира, восемь рядовых.

Тринадцать. Каждому из них было ясно, что предстоит жесточайшая схватка с численно превосходящим противником. Надо насмерть держать этот, быть может, последний рубеж второй роты, проходящий через только что отбитые у врага три небольших домика и через… солдатские сердца.

Тринадцать. Они бились в условиях, на которые не рассчитаны человеческие возможности, не на миг не сомневаясь в том, что подоспеет помощь, что их выручит родной сто тринадцатый… Придет. Поддержит. Но его пока не было, и им одним пришлось держаться. Судьба Красновки зависела от них, от тринадцати воинов второй гвардейской роты. На них надеялись, знали, что они не сдадут захваченных позиций, им доверяли: командир роты лейтенант Ликунов, командир 130-го полка гвардии подполковник Тишаков, командир 44-й дивизии генерал-майор Куприянов, командующий 1-й гвардейской армией генерал-лейтенант Василий Иванович Кузнецов, командующий Юго-Западным фронтом генерал-полковник Николай Федорович Ватутин, Верховный Главнокомандующий Иосиф Виссарионович Сталин…

Ликунов разделил людей на три группы.

— В каждом домике будет свой гарнизон, — на суровом лице комроты — подобие улыбки.

В крайнем левом домике командиром «гарнизона» стал Ликунов, рядом с ним сражались сержант Васильев, рядовые Курбаев, Немировский, Котов. Среднюю хату заняли сержант Кубакаев, красноармейцы Поляков и Сирин. В третьей хате вели бой командир «гарнизона» младший лейтенант Иван Седов, бойцы Утягулов, Тарасенко, Полухин.

Минометы прекратили огонь, и в атаку на гвардейцев пошла рота фашистской пехоты. Немцы шли уверенно. Они уже догадывались — перед ними считанная группа русских. Фашисты отсчитывали метр за метром, не стреляя.

Немцы подошли близко. Гвардейцы открыли сильный заградительный огонь. Сержант Владимир Васильев бил из ручного пулемета.

Вражеская атака захлебнулась.

Новое затишье. И тут до воинов отчетливо донесся гул артиллерии.

— Это наши! — кричал Ликунов. — Слышите?!

— Товарищ лейтенант, глядите, это же Кимарай! Какие-то знаки подает, гранату держит!

В самом деле, из окна соседнего дома выглядывал младший сержант Кубакаев и почему-то размахивал лимонкой.

— Что это он? — спросил Котов. — Не пойму…

— Чего ж не понять, — отозвался Афанасий Афанасьевич. — Человек толково объясняет. Гранаты просит! Должно, кончаются…

У Ликунова лишних гранат не было, однако десяток лимонок они могли отдать соседнему «гарнизону».

— Товарищи, надо воспользоваться передышкой! Ребята Севрюкова просят гранат. Кто понесет?

— Я!.. Я!.. — вызвались Котов и Немировский.

— Прошу меня направить, — настойчиво произнес Немировский.

— Но я же назвался первым! — возразил Котов.

— Пойдет Котов! — решил лейтенант.

Женя распихал гранаты по карманам, положил за пазуху, пополз к соседям. Он благополучно дополз до места, передал гранаты, но на обратном пути, когда уже был у самой цели, фашисты обнаружили его. Грянули очереди. И туг же, прикрывая товарища, открыли огонь из всех трех домиков.

Бойца ранило в ногу. Он силился ползти, но не мог. Немировский кинулся на помощь. Бережно обхватил Котова левой рукой, пополз назад. За Котовым на снегу протянулся кровавый след. Курбаев заботливо перевязал рану.

— Все будет хорошо, сынок, — приободрил он солдата. — До свадьбы заживет!

— Эх, дядя Афанасий, — вздохнул Евгений. — Дожить бы до свадьбы!

Кончилось затишье. Враг ринулся в очередную атаку. И снова фашисты откатились назад. Пробитые пулями, осыпались стены, густая пыль заволакивала комнату. Свистели пули. Ивдруг прильнувший к ручному пулемету сержант Севрюков упал на пол.

— оварищ сержант… Товарищ сержант! — бросился к нему Кубакаев. Севрюков не ответил. Кимарай залег за пулемет.

В третьем домике получил ранение Иван Полухин с Орловщины. Наспех наложенная повязка пропиталась кровью. Все шире расползалось багровое пятно на шинели.

Осколками гранаты был тяжело ранен и другой Иван — Седов. Он в кровь искусал губы, лишь бы не слышали стонов товарищи. В затуманенном мозгу проплыла на мгновение просторная ширь Волги. Отчий дом. Мать… С трудом дотянулся до планшетки, отстегнул кнопки, вытянул фотографию.

— Прости, родная…

И, как этот короткий зимний день, оборвалась короткая жизнь Вани Седова. Последнее, что он увидел, — Полухин окровавленным платком выводил на стене: «Смерть фаши…»

Сгустился вечер. Небо иссекли светло-зеленые росчерки трассирующих пуль. Который час длился поединок? Пользуясь темнотой, вражеские солдаты стали подползать к хатам по одному, по два.

Как только в окнах вспыхивали огоньки выстрелов, открывал огонь вражеский пулемет, установленный прямо против домиков…

— А что, если подобраться к нему и забросать гранатами?! — предложил сержант Васильев.

— В добрый час, Володя, — отозвался командир.

Васильев — «морская душа», как называли его товарищи, — вооружившись гранатами, скрылся в темноте. Чтобы добраться до вражеского пулемета, ему пришлось сделать изрядный крюк. Встав на колени, он с силой, одну за другой, швырнул гранаты. Раздались взрывы. Послышались крики…

— Последние патроны, — отстегивая с пояса подсумок, глухо произнес Ликунов.

…На рассвете скончался Женя Котов.

Патроны кончились. У гвардейцев оставались только гранаты. С опаской, еще не доверяя молчанию наших воинов, робко, но все ближе подступали к домикам фашисты.

— Рус зольдат, хенде хох! Сдавайся, Иван! Патроны нет! Капут! Кришка!

— Это вам, гады, крышка, и полная! — Кимарай взмахнул, и брошенная им граната взорвалась среди тех, кто был уже рядом.

В третьей хате на руках башкирского учителя Зубая скончался Ваня Полухин. На пробитом, окровавленном полу второй хаты недвижно лежал Константин Поляков. Жизнь еще теплилась, и он торопился высказать Сирину, рабочему хлебопекарни из далекого города Ханты-Мансийска, свое самое заветное:

— Наташка — она хорошая… Другой такой, Коля, на всем белом свете нет… Солнышко мое незакатное…

Плотным кольцом окружили гитлеровцы домики. Они еще надеялись взять ликуновцев живыми…

У Кимарая остались две гранаты. Изловчившись, он ударил прикладом пробегавшего мимо окна фашиста. Тот уронил ворох соломы, упал под стеной.

В горницу из-под дверей сочился сизый дым, он быстро заполнял комнату, клубился под потолком.

— Сучье племя, гитлеровские ублюдки! — ругался Ликунов. Комроты встал на колено, припал губами к холодному лбу Котова, поцеловал потерявшего сознание Афанасия Курбаева.

— Ну, Коля, пошли!

Выхватил пистолет. В руках у Немировского была граната.

Казалось, всю ненависть вложили в последний бросок лейтенант и солдат. Прежде чем фашистская пуля сразила Ивана Сергеевича и он упал, две пули Ликунова уложили двух фашистов. Нашла цель и последняя граната Немировского…

С гранатами в руках выскочили из горящей хаты и младший сержант Кимарай с Николаем Сириным. Страшен был для врагов в эту последнюю минуту Кимарай…

Смертью героев погибли в третьем домике последние защитники:

Иван Тарасенко и Зубай Утягулов…

Взметнувшийся над степью огонь увидели бойцы наступавшего 130-полка. Огонь подхлестнул, придал им новые силы, и гвардейцы, опрокинув огневой заслон врага, ворвались в Красновку. Они опоздали буквально на минуты…

Отшумела зима.

44-я гвардейская дивизия шла на запад.

В один из апрельских дней 1943 года в советских газетах был опубликован Указ Президиума Верховного Совета СССР, в котором сообщалось, что за образцовое выполнение боевых заданий командования на фронте борьбы с немецкими захватчиками и проявленные при этом отвагу и геройство присвоить звание Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина и медали «Золотая Звезда» гвардии лейтенанту Ликунову Ивану Сергеевичу, гвардии младшему лейтенанту Седову Ивану Васильевичу, гвардии сержантам Васильеву Владимиру Александровичу и Севрюкову Николаю Михайловичу, гвардии младшему сержанту Кубакаеву Кимараю, гвардии красноармейцам Курбаеву Афанасию Афанасьевичу, Немировскому Николаю Николаевичу, 'Полухину Ивану Андреевичу, Полякову Константину Илларионовичу, Котову Евгению Петровичу, Сирину Николаю Ивановичу, Тарасенко Ивану Ивановичу, Утягулову Зубаю Тухватовичу.

В те дни в многотиражной газете «Боевой путь» 44-й гвардейской Краснознаменной стрелковой дивизии, в номере за 11 апреля, было напечатано стихотворение, посвященное тринадцати бессмертным гвардейцам.

Автором стихотворения является уроженец донской земли, шахтинец, известный фронтовой поэт Алексей Недогонов.

Вот строки из этого стихотворения.

^{М. А. Андриасов}