В боях за Молдавию. Книга 2

Н. Фролов, лейтенант запаса, Герой Советского Союза ПОЕЗДА ЛЕТЕЛИ ПОД ОТКОС

На этот вопрос ответить трудно.

— Война!

— Началась война!

— Немцы на нас напали!

Страшная весть с быстротой молнии распространилась по селу Отхожему, раскинувшемуся в широкой степи Тамбовщины. Мне шел тогда семнадцатый год. О войне имел представление по книгам и кинокартинам. На экранах мелькали лихие кавалерийские атаки и торжественные марши. «Красные» всегда побеждали «белых». Победа давалась легко, малой кровью.

Думал, что и война с немцами будет недолгой. Красная Армия, в мощи которой мы не сомневались, быстро разобьет напавших на нас фашистов. Сельские коммунисты так и говорили нам тогда.

Суровая действительность показала другое. Немцы быстро продвигались в глубь страны. Мужчины почти ежедневно уходили на фронт. В колхозе остались женщины и подростки. Отца у меня не было. Он умер за четыре года до начала войны. Два брата, Василий и Иван, находились в армии. Хозяином в доме считался я.

— Скоро и тебя возьмут, Коля, — сказала однажды мать. — Немец-то до самой Москвы дошел.

— Не буду дожидаться, когда возьмут. Пойду добровольцем.

Большинство комсомольцев села добровольно ушло в военные школы и училища или прямо в действующую армию. Мне все время отказывали, ссылаясь на молодость. Но вот неожиданно вызвали в Ржаксинский райком комсомола, а оттуда послали в Тамбов. Вспомнились стихи М. Ю. Лермонтова из поэмы «Тамбовская казначейша»:

Стихи писались более ста лет назад. Конечно, Тамбов теперь уже не тот. Город стал областным центром. Я ни разу не был в нем. Мое давнишнее желание осуществилось: я еду в Тамбов.

В то время шли обложные дожди. Мы ехали в «телячьих» вагонах. На станциях долго стояли в тупиках. Воинские эшелоны с людьми и боевой техникой нескончаемым потоком тянулись на фронт. Им давали зеленую улицу. А нам даже в тупиках, в унылую ненастную погоду, не было скучно. В нашем составе находилась преимущественно молодежь. Там и тут слышались песни «Широка страна моя родная», «Спортивный марш», «Москва майская», «Если завтра война», «Марш танкистов». Медленно, но все же мы двигались вперед.

В обкоме комсомола попал на прием к первому секретарю товарищу Мешкову. В конце беседы он заявил:

— Вот что, Коля, хотим послать тебя в Москву, на учебу.

— Какое училище? Танковое или авиационное?

— Будешь учиться подрывать вражеские железнодорожные эшелоны.

Не сразу понял, что это значит. Секретарь обкома подробно объяснил. В тылу врага действуют партизанские отряды. Им нужны специалисты, в том числе и разведчики-подрывники. После окончания учебы меня пошлют в тыл врага, к партизанам. Там буду ходить в разведку, подрывать железные дороги, эшелоны, мосты, склады, штабы и другие объекты противника.

— Согласен? — спросил секретарь.

Не знал, что ответить. По пути в Тамбов много думал о том, как может сложиться моя судьба. Но мысль о партизанах даже и в голову не приходила. Откровенно признался:

— На этот вопрос ответить трудно.

— Вопрос серьезный. Подумай и завтра скажешь, — Мешков протянул мне руку.

Думал много, но ничего не придумал. Стояло лето 1942 года. Положение на фронтах тяжелое. Гитлеровцы рвались к Москве. Захватив огромную территорию страны, они не только использовали ее несметные богатства, но и стремились превратить советских людей в рабов. В начале года Красная Армия нанесла под Москвой мощный удар по захватчикам. Мы испытали радость первой победы, воспрянули духом. Но летом 1942 года инициатива вновь перешла в руки врага. Он захватил Придонье, нацелил удар на Сталинград. Советский народ тяжело переживал горечь отступления.

В этой обстановке я не мог не согласиться с предложением обкома комсомола. Какой же я доброволец, если откажусь пойти на трудный участок борьбы? Только трус и маловер может не согласиться. К тому же душой чувствовал, что такое доверие оказывается не каждому.

На следующий день вновь встретился с Мешковым.

— Ну как? — коротко спросил он.

— Согласен.

Комсомольцы ежедневно уезжали из обкома в разные стороны: кто в школы и училища, кто прямо на фронт, а кто на стройки, шахты, заводы. Короткие напутственные речи, обмен адресами, вручение памятных подарков. Мне достался портсигар. Обыкновенный металлический блестящий портсигар. И хотя я не курил тогда, но подарок принял, как большую ценность.

С путевкой обкома комсомола приехал в Москву. Запомнилась столица военного времени: большая, тревожная, сдержанная. Всюду наблюдательные посты, бригады самообороны, ночные дежурства, патрули. Москва представлялась мне тогда сжатой в пружину волей миллионов советских людей, решивших выстоять и победить.

В ЦК комсомола меня направили в военный отдел. Там оказалось много народа. Пришлось ждать. От людей узнал, что принимает Шелепин. Вошел в кабинет. Встретил высокий, стройный человек. Он был подтянут, сдержан. Я подал путевку. Шелепин быстро прочитал, достал из сейфа какой-то список и пробежал по нему глазами. Оказывается, моя фамилия была уже известна в ЦК комсомола.

Короткая, но содержательная беседа. Я держался твердой и определенной линии. Все уже решено, никакого отступления назад.

В августе 1942 года началась учеба. Программа напряженная. Изучали тактику партизанской борьбы, устройство стрелкового оружия и приемы обращения с ним. Основное внимание уделялось минноподрывному делу.

Наступал новый, 1943 год. Праздник мы не отмечали. Однако в это время у меня произошли два знаменательных события: в декабре исполнилось восемнадцать лет, а в январе закончил учебу. Какой она будет, моя партизанская жизнь?

На приеме у Салогора. Живу в Москве. Нахожусь в резерве штаба партизанского движения. Читаю все, что попадет под руку о партизанах, слежу за положением на фронтах.

Все внимание приковала к себе Сталинградская битва. Шесть с половиной месяцев продолжалась она и закончилась 2 февраля 1943 года. Враг понес невосполнимые потери. Гитлеровская военная машина надломлена, наступательные возможности ее уменьшились.

Красная Армия вновь захватила стратегическую инициативу, перешла в наступление на фронте от Ленинграда до предгорий Кавказа. Освобождены Кубань, Ставрополье, Верхний Дон, прорвана блокада Ленинграда. Началась борьба за освобождение Украины. На Центральном и Северо-западном участках оккупанты выброшены из Курской и Орловской областей.

Но враг еще силен. Война в самом разгаре. Огромная территория Советской Родины оставалась под пятой фашистских палачей.

В марте 1943 года меня вызвали на беседу. Вошел в кабинет. Передо мной сидел человек лет сорока, с густыми черными бровями, прямым, резко очерченным носом. Лицо озабоченное, в глазах светились беспокойные огоньки.

Это был секретарь ЦК Компартии Молдавии Никита Леонтьевич Салогор. Поздоровавшись, он начал беседовать со мной. Говорил не спеша, просто и доходчиво. Речь шла о положении на фронтах, зверствах гитлеровцев на оккупированной территории, партизанской борьбе. После продолжительной паузы Никита Леонтьевич сказал:

— Скоро, скоро вся советская земля будет свободной. Красная Армия прикончит фашизм в его же логове.

Потом он предложил мне вылететь во вновь создаваемый отряд молдавских партизан.

— Вы согласны?

Я и не думал выбирать себе тот или другой отряд. Все партизаны делают общее дело — храбро сражаются с ненавистным врагом в его тылу. Россия, Украина, Белоруссия, Молдавия и другие союзные республики — это и есть Страна Советов.

Многонациональная советская семья ведет борьбу с немецко-фашистскими захватчиками за честь, свободу и независимость своей Родины. Солдаты, будь они украинцы или белорусы, грузины или армяне, молдаване или латыши, узбеки или туркмены, сражаясь за Москву, защищали свою родную республику, свой город, свое село. Сыны всех народов нашей необъятной страны участвовали в знаменитой Сталинградской битве, твердо зная, что уничтожают общего врага, который стремится поработить всех советских людей.

Мне поскорее хотелось попасть в тыл врага; в любой партизанский отряд, чтобы внести хоть какую-то долю в наше общее дело — разгром бандитской фашистской армии. Не задумываясь я согласился вылететь в Молдавский партизанский отряд. Никита Леонтьевич крепко пожал мне руку, пожелал счастливого пути и больших боевых успехов.

Летим! В казармах находились резервные кадры — специалисты и руководящий состав — для пополнения старых и создания новых партизанских отрядов. В марте 1943 года организационная группа в составе командира отряда М. А. Кожухаря, комиссара Ф. Ф. Бондаря, заместителя по разведке А. Г. Дручина, начальника штаба И. Г. Скороходова, помощника по материально-техническому обеспечению И. Ф. Карандеева, радисток Е. В. Стороженко и А. К. Николаевой была высажена в глубоком тылу врага для создания Молдавского партизанского отряда.

Ф. Ф. Бондарь во время прыжка с самолета сломал ногу и надолго вышел из строя. Неудача постигла и А. Г. Дручина. Из-за неисправности парашюта он не мог выброситься из самолета и вернулся в Москву.

Теперь готовилась к выброске вторая группа, состоявшая в основном из специалистов. В нее входили Володя Воронкин, Алеша Бодроносов, Володя Конечный, я и ряд других товарищей. Вместо выбывшего из строя Ф. Ф. Бондаря комиссаром отряда назначили А. Г. Дручина. Ему предстояло вылететь вместе с нами.

Перед полетом Анисим Гаврилович Дручин беседовал с нами. Мы узнали от него много нового. Будем выбрасываться на территорию Белоруссии, в Полесской области. Там действует большое и организованное соединение партизан под командованием Героя Советского Союза генерал-майора Сабурова. Соединение держит в руках почти всю Полесскую область, имеет в своем распоряжении прекрасный аэродром. Во всех районах, занятых сабуровцами, функционирует советская власть.

На базе соединения прославленного генерала Сабурова решено создать несколько молдавских партизанских отрядов с задачей выхода на территорию республики. Организационная группа во главе с М. А. Кожухарем, выброшенная в Полесской области, уже приступила к созданию отряда.

— А почему не сбрасывают организационные группы прямо на территорию Молдавии? — поинтересовался я.

— Законный вопрос, — сказал Дручин. — Дело в том, что Молдавия мала по своим размерам. Там действуют разрозненные партизанские отряды, которые не имеют своих баз, а тем более аэродромов. Население большей части Молдавской ССР только за год до войны вступило в семью советских народов. Имеются еще враждебные элементы. Боярская Румыния держит на территории Молдавии большие гарнизоны войск. Все это привело к неудачам операции по высадке организационных групп на территории Молдавии. Наши товарищи попадали в лапы врага или пропадали без вести из-за трудностей налаживания связи.

Время вылета назначено. Темной апрельской ночью 1943 года мы выехали из казарм на Внуковский аэродром. Машина прокатила нас с «ветерком». Вот и Внуково.

Обширное поле аэродрома не освещается. Только ровные ряды красных и зеленых лампочек указывают взлетные и посадочные полосы. Недалеко родная столица — Москва. Огней тоже не видно — светомаскировка.

Полушепотом отдаются короткие распоряжения. Во всех направлениях передвигаются люди. Чувствуется большая и напряженная жизнь аэродрома. Работа идет четко, организованно, бесшумно. Только улетающие и прибывающие самолеты нарушают тишину.

Светомаскировка, мелькание людских силуэтов — вся обстановка на аэродроме делала эту апрельскую ночь тревожной и сторожкой.

Но самое страшное впереди. Пугал предстоящий прыжок с парашютом. Ни разу в своей жизни не прыгал с самолета. Мы только тренировались на кольцах. Но тренировка — одно, а прыжок с огромной высоты, да еще ночью, — совсем другое. А потом: где и как приземлимся? Быстро ли соединимся с партизанами? Эти вопросы вплотную стали перед нами.

— К самолетам, товарищи, — раздалась негромкая команда.

В этот раз в партизанский край отлетало два самолета: пассажирский и грузовой. Посадка шла организованно, бесшумно. В пассажирском самолете все места оказались занятыми. Мне приказали сесть в грузовой. Быстро поднялся по трапу, устроился у окна.

Сижу один. Прямо на полу лежат мешки, подготовленные для выброски с самолета. Это оружие и боеприпасы для партизан. Моторы работают, самолет вздрагивает всем телом.

Трап убран. Один из членов экипажа закрыл дверь. Небольшой разгон на взлетной площадке, и самолет, оторвавшись от земли, стал набирать высоту. Смотрю вниз через круглое боковое стекло. Ничего не видно. Сплошная темь. Лечу в неизвестность.

Надо бы уснуть, но назойливые мысли все время лезут в голову. Пытаюсь представить не известную мне партизанскую жизнь.

Чувствую, что самолет стал снижаться. Посмотрел в круглое окно. В ночной темноте хорошо видны горящие на земле костры. Подумал: «Хорошо работают партизаны».

Помог летчику сбросить на землю груз.

— Ну, счастливо тебе, товарищ!

Я подошел к дверце.

— Прыгай!

С замиранием сердца нырнул в безбрежный океан ночи. Приземлился удачно, собрал парашют. Автомат наготове. Так нас инструктировали.

Осматриваюсь. Заметил силуэты людей. Они подходят все ближе ко мне. Слышу русскую речь. Значит, свои. Обменялись условленным паролем. Все в порядке. Я в партизанском отряде.

Пошли искать мешки с оружием и боеприпасами. К утру мы их сложили в указанном месте. Знакомлюсь с партизанами, новой обстановкой. Высадка в Лельчицком районе Полесской области, где располагался в то время формируемый отряд, прошла благополучно.

Первое задание. Высадившаяся раньше нас организационная группа во главе с Макаром Андреевичем Кожухарем провела большую работу. Отряд уже насчитывал в своих рядах около трехсот человек. Ему присвоили имя славного сына молдавского народа героя гражданской войны Григория Ивановича Котовского.

На первых порах необходимую помощь отряду оказал командир партизанского соединения Герой Советского Союза генерал-майор Сабуров. Он выделил около десяти человек опытных, хорошо обученных партизан во главе с командиром роты Анисимовым, снабдил людей двухнедельным запасом продовольствия.

— Ну, а теперь за дело! — благословил он нас.

Менее чем за месяц отряд имени Котовского превратился в боеспособную единицу. Заслуга в этом принадлежала Макару Андреевичу Кожухарю. Он явился запевалой партизанского движения Молдавии за пределами ее территории.

М. А. Кожухарь — коренной молдаванин. Родился он в 1911 году в селе Маловатое Дубоссарского района. До войны работал секретарем Котовского райисполкома Кишиневского уезда. Хороший организатор, чуткий и отзывчивый товарищ, он был не только командиром, но и душой отряда.

Смелость, воля и энергия Макара Андреевича покоряли партизан. Многочисленные, в большинстве своем неожиданные, скоротечные партизанские бои твердо убедили нас, что Кожухарь свято хранил и умножал славные боевые традиции, в создание которых немалую лепту внес его земляк легендарный Григорий Иванович Котовский, чье имя носил недавно родившийся отряд молдавских партизан.

Отряд пополнял свои ряды за счет одиночных разрозненных групп, скрывавшихся в лесах от преследований оккупационных властей. Вливались в строй сумевшие бежать из плена бойцы и командиры, а также советские люди, которым удавалось вырваться из фашистского рабства и концентрационных лагерей.

В общем отряд имени Котовского, как и многие другие, представлял собой неоднородную массу людей, разных по возрасту, национальности, уровню военной подготовки и опыту партизанской борьбы. Много было подростков и женщин. Всех этих людей объединяло одно — жгучая ненависть к немецко-фашистским захватчикам, стремление истреблять их везде и любыми средствами, чтобы быстрее освободить от оккупантов родную землю и вернуться к своим очагам.

Но для успешной борьбы с врагом недостаточно одной ненависти. Нужно еще и умение. А в нашем отряде добрая половина людей совсем не владела оружием, даже в руках не держала его. К тому же оружия у нас не хватало. Задача обучения партизан стояла перед командованием во весь рост.

Отряд превратился в своеобразную школу по изучению тактики партизанской борьбы, минноподрывного дела, материальной части отечественного и трофейного оружия. Однако нельзя себе представлять дело так, что мы сидели в лесу и постигали мудреные науки. Обстановка не позволяла допустить такую роскошь. От ЦК КП Молдавии и Украинского штаба партизанского движения котовцы имели задание продвигаться к границам Молдавии.

Кроме того, отряд в триста человек надо было обеспечить оружием, продовольствием, одеждой, обувью. С первых же дней своего существования мы с боями добывали у врага все виды довольствия.

Продвигаясь вперед, котовцы действовали на глубоких тыловых коммуникациях противника. Мы пускали под откос поезда, идущие на фронт с живой силой и техникой, взрывали железнодорожные и шоссейные мосты, портили связь, нападали на обозы, колонны автомашин, штабы, поджигали склады, истребляли оккупационные власти и мелкие вражеские гарнизоны.

Основное место в тактике партизанской борьбы занимали внезапные ночные атаки, засады, диверсии. Без хорошей разведки — ни шагу. Ночь — союзница партизан. Мы учились, постигали искусство партизанской борьбы в боях, добывая у врага все необходимое для жизни и боевой деятельности.

Не все шло гладко. Были неудачи, поражения, напрасные жертвы. Вот небольшой эпизод.

Назначенный на должность командира диверсионной группы, я получил первое задание: выдвинуться к полотну железной дороги и пустить под откос вражеский поезд. Кроме меня в группу входили: Николай Тушинский, Михаил Витковский, Митрофан Гудков, Иван Жаборовский и Леня Юшкевич. Лене шел тогда 15-й год. Совсем еще ребенок. Он сам добился включения его в диверсионную группу.

Расстояние до железной дороги 12–15 километров. Шли ночью. Достигнув указанного места, подползли ближе к полотну. Залегли. Наблюдаем.

Ночь темная. Тихо. Справа от нас невдалеке маячит силуэт фашиста. Это охрана дороги. Вдоль откоса ползем влево, подальше от охранника. Митрофан дернул меня за руку. Шепчет:

— Стой, Коля, там тоже охрана.

Присмотрелись. Действительно, еще один фриц стоит у дороги. Решили выдвинуться к полотну между охранниками. С обеих сторон выставили свое боковое охранение. К дороге поползли вместе с Николаем Тушинским.

Делаем подкоп под колеей между шпал. Не дай бог чуть чуть стукнуть по рельсу. В ночной тишине звук разносится далеко. Наша группа сразу же будет засечена охраной. Но пока все идет благополучно.

Мина поставлена под рельс.

— Давай капсюль, — шепчу помощнику.

Тушинский от волнения уронил взрыватель. Попробуй найди его темной ночью! Что делать? Поезд вот-вот должен пройти. Я решил поставить запал от гранаты «Ф-1». Может, сработает. Отползли назад. Ждем.

Услышали характерный звук приближающегося поезда. Звук нарастает с каждой минутой. Поезд мчится на всех парах с запада на восток. Он свободно прошел мину. Вагоны, постукивая колесами на стыках рельсов, постепенно удалялись от нас.

Я готов был рвать на себе волосы. Первое задание командира не выполнено. Первая поставленная мною мина не сработала. Приказал всем сидеть на месте и вести тщательное наблюдение. Сам пополз к дороге. Надо же выяснить, в чем дело.

Осторожно заменил запал. Думал, что первый неисправен. Дождались следующего эшелона. Вновь неудача. Мина не сработала и на этот раз. До слез обидно. Как же будем возвращаться в отряд? Что скажем командиру?

Но делать нечего. Вновь выдвинулся к полотну дороги, разрядил мину и забрал с собой тол. До рассвета ушли в лес.

— Вот что, товарищи, — обратился я к членам группы. — Пока это задание не выполним, в отряд возвращаться не будем.

Все согласились. Весь день бродили по лесу. Нашли ручку от противотанковой гранаты. Я открыл ее ножом и извлек взрыватель. Теперь мина должна сработать.

Наступила ночь. Вновь выдвинулись к дороге, но уже в другом месте. К полотну пополз один. Группа из пяти человек вела наблюдение и охранение. Сделал подкоп. В 10-килограммовую толовую болванку вставил взрыватель, а затем подложил ее под рельс.

Прислушался. Рельсы гудят. Значит, идет поезд. Осторожно стал отползать. Далеко отойти не удалось. Поезд быстро приближался. Оглушительный взрыв. Волной меня отбросило в сторону. Больно ударился головой о камень. Но тут некогда осматриваться. Быстро побежал к ребятам. Немцы беспорядочно стреляют трассирующими пулями. Но они нас не видят.

Группа без потерь отошла в лес. Перед рассветом выдвинулись к месту крушения. Эшелон с танками и артиллерией шел с запада на восток. Паровоз и девять передних вагонов, разбитых и исковерканных, лежали под откосом. Остальные бесформенной грудой валялись на дороге.

Позже нам стало известно, что движение на дороге было приостановлено на два дня. Немцы выслали к месту катастрофы подъемные краны и трактора, чтобы растащить с дороги груду металлолома, поднять валявшиеся под откосом танки и орудия. Партизаны дважды делали налет на ремонтно-восстановительную группу немцев. Потери фашистов возрастали.

Так с неудачами и волнениями диверсионная группа выполнила свое первое боевое задание.

Цифры боевого счета. Слава о котовцах быстро распространялась по окрестным селам и деревням. Этому способствовали удачно проводившиеся боевые операции. Ряды партизан все росли. Отряд стал большим и трудно управляемым. Пришлось разукрупнить его. Создали еще два отряда: «За освобождение Советской Молдавии» и имени М. В. Фрунзе. В июне 1943 года из трех отрядов сформировалось Первое Молдавское партизанское соединение. Движение народных мстителей в тылу врага приняло столь широкий размах, что несколько позже создалось Второе Молдавское партизанское соединение.

Командиром первого соединения Москва утвердила кадрового офицера полковника Василия Андреевича Андреева. До войны он работал заведующим кафедрой истории в высшем учебном заведении.

— Эх, ему бы труды писать, а не партизанами командовать, — услышал я однажды разговор товарищей.

Подумал: «Проклятая война безжалостно коверкает человеческую жизнь. Ученый вынужден заниматься несвойственным ему делом — командовать партизанским соединением». Впоследствии мы убедились, что Василий Андреевич прекрасно справлялся с ролью партизанского вожака. Умение творчески мыслить и глубоко анализировать происходящие события, незаурядные организаторские способности, личная храбрость и беззаветная преданность Родине позволили ему войти в плеяду прославленных руководителей больших партизанских соединений.

Забегая вперед, скажу, что Андреев заслужил воинское звание генерал-майора. Его грудь украшают орден Ленина, два ордена Красного Знамени, ордена Богдана Хмельницкого 1-й степени и Красной Звезды и несколько медалей. Сейчас Василий Андреевич пенсионер, живет в Кишиневе, пишет книги о славном боевом пути соединения, героических подвигах бойцов-партизан.

В ходе боевой деятельности наше соединение росло, крепло, организационно менялось. Возникали новые партизанские отряды. Были созданы три стрелковые бригады, состоявшие из батальонов и эскадронов. Мужали, закалялись и набирались опыта кадры партизан. Вначале я командовал диверсионной группой. Потом меня назначили заместителем командира отряда по подрывному делу. Был комиссаром отряда, заместителем комиссара 2-й стрелковой бригады по комсомолу.

Однако я всегда оставался бойцом. С меня никогда не снимались обязанности по диверсионной работе. О ней следует рассказать немного подробнее.

Успешное наступление частей Красной Армии на Украине обусловило особые боевые действия Первого Молдавского партизанского соединения. Согласно приказу Украинского штаба партизанского движения и указаниям ЦК КП(б) Молдавии, соединение в сентябре 1943 года должно было усилить диверсионную деятельность на коммуникациях противника с задачей парализовать движение вражеских войск по железным и шоссейным дорогам, препятствовать переброске живой силы и техники немцев на фронт и вывозке ценностей из оккупированных районов в Германию.

Для выполнения поставленной задачи соединению приказали оседлать железные и шоссейные дороги: Славута — Шепетовка, Новоград-Волынский — Шепетовка, Шепетовка — Бердичев, Новоград-Волынский — Житомир, Новоград-Волынский — Коростень, Коростень — Житомир, Белокоровичи — Сарны.

Кроме того, наши партизанские отряды должны были совершать рейды по степной части Житомирской области. Ставилась задача: громить мелкие гарнизоны противника, устраивать засады на движущийся автотранспорт, расширять партизанское движение, вовлекать граждан в активную борьбу с оккупантами.

К этому времени отряд имени Котовского еще раз разукрупнили. Организовался отряд имени Лазо, в состав которого вошел и я. Командира отряда имени Котовского М. А. Кожухаря назначили заместителем командира соединения.

На указанных коммуникациях врага действовало 45 диверсионно-разведывательных групп Первого Молдавского партизанского соединения. В Житомирской области было организовано пять наших отрядов.

Партизаны не давали покоя фашистам. Каждую ночь, а нередко и днем, летели под откос поезда с живой силой и техникой. Немцы постоянно усиливали охрану железных дорог и мостов. Они вырубили лес на 200–300 метров в каждую сторону от полотна дороги. У разъездов и мостов расположили пулеметные огневые точки, которые находились в дзотах, а нередко и дотах. Подступы к дорогам прикрыли колючей проволокой в несколько рядов. На проволоку повесили пустые консервные банки. Неосторожно прикоснешься к колючке — и банки загремят. Через каждые 300–500 метров поставили часовых, которые двигались вдоль полотна.

Особые меры не дали немцам должных результатов. Партизаны осторожно преодолевали проволочные заграждения, бесшумно снимали часовых или просачивались между ними, подкладывали под полотно мины и незаметно скрывались. Поезда по-прежнему летели под откос. Тогда немцы пошли еще на одну хитрость. Они начали ставить впереди поезда две-три платформы, нагруженные балластом. Расчет простой: платформы наезжают на мину, и она срабатывает. Машинист останавливает поезд. За полтора-два часа специальная ремонтная бригада восстанавливает путь, и поезд продолжает движение.

Партизаны стали применять мины натяжного действия. От установленной мины метров на 150–200 в сторону тянется шнур. Платформы с балластом прошли — мина не сработала. Но вот на нее наехал паровоз. Рывок за шнур. Выдергивается предохранительная чека. Мина взрывается, и поезд летит под откос. С такой миной действовать труднее. Но что поделаешь? Постепенно мы хорошо отработали все приемы.

Требовалось много мин. «Большая земля» не могла полностью снабдить нас. Приходилось изготовлять их на месте.

Понадобилось много тола. Искали неразорвавшиеся снаряды и выплавляли из них тол.

Диверсионные группы отряда имени Лазо действовали на участке железной дороги Шепетовка — Славута. Количество людей в группах неодинаковое, зависело от обстановки, сложности выполняемых задач, боевого опыта людей и некоторых других причин.

Как-то возглавляемая мною группа состояла из 12 человек. Мы удалились от своего отряда более чем на 100 километров. На пути движения к железной дороге преодолели реку, прошли десятки населенных пунктов. Действовали как самостоятельная боевая единица, полностью обеспечивая себя за счет врага боеприпасами и продовольствием.

Ночью подошли к одному из разъездов. Дорога двухколейная и усиленно охраняется нацистами. Присмотрелись хорошенько и поняли, что для успешной диверсии необходима хорошая разведка и тщательная подготовка.

Всю ночь вели наблюдение, изучали порядок охраны дороги, расположение огневых точек немцев, наиболее удобные подступы к полотну. Перед рассветом скрылись в лесу. Днем взбирались на деревья и продолжали вести наблюдение за дорогой и ее охраной.

Установили, что ночью у разъезда проходят встречные поезда. Созрела мысль заминировать одновременно обе колеи. Разбил группу на две части, по шесть человек в каждой. Одной руководил сам, во главе другой поставил Мишу Витковского. Мы разошлись в разные стороны, предварительно договорившись, где и в какое время наши группы будут ставить мины.

Еще с вечера начал накрапывать мелкий дождик. Постепенно он усиливался и шел не переставая всю ночь. Это нам на руку. Шум дождя заглушал посторонние шорохи. Мы действовали смелее. Укрывшись от дождя плащ-палатками, немецкие часовые не имели хорошего обзора.

Темной дождливой ночью нам удалось заминировать обе колеи железной дороги. Ждали долго. Первым наскочил на мину эшелон с живой силой и техникой, двигавшийся с запада на восток. Несколько позже под откос полетел второй эшелон с награбленным имуществом, двигавшийся с востока на запад.

У маленького разъезда гитлеровцы подняли большой переполох. Еще бы! Почти одновременное крушение двух эшелонов. Довольные удачной вылазкой, мы отходили в глубь леса. Попробуй найди нас! У партизан дорог много. Пойдешь наугад — сам попадешь в засаду.

Фашистское командование вопило, что русские воюют не по правилам. А по-нашему, все шло по правилам: нацисты завоевывали жизненное пространство, а мы отправляли их на тот свет.

В республиканском партийном архиве хранится докладная записка командования Первого Молдавского партизанского соединения на имя начальника штаба партизанского движения Украины товарища Строкача и секретаря ЦК КП(б) Молдавии товарища Салогора за сентябрь 1943 года. Приведу некоторые данные только по отряду имени Лазо, в котором я находился.

«В ночь на 3.9.43 года диверсионная группа в составе Фадеева (командир группы), Субботина, Прыткова, Жаборовского, Никитенко на ж. д. Шепетовка — Славута (участок Славута — Цветоха) пустила под откос воинский эшелон противника с живой силой, двигавшийся на восток. Разбиты паровоз и 9 вагонов. Убито до 200 гитлеровцев.

В ночь на 4.9.43 года группа подрывников в составе Фролова (командир группы), Колодина, Витковского, Гудкова, Лося на ж. д. Шепетовка — Славута (3 км зап. Шепетовки) пустила под откос эшелон противника с живой силой, двигавшийся на восток. Разбиты паровоз и 14 вагонов. Убито до 350 гитлеровцев.

В ночь на 5.9.43 года подрывная группа в составе командира роты Макарьева, партизан Акулича, Грицкевича, Тушинского, Лещинского на ж. д. Славута — Шепетовка (на участке Цветоха — Каменка) пустила под откос вспомогательный поезд, шедший на станцию Шепетовка. Разбиты паровоз, 6 вагонов.

В ночь на 6.9.43 года подрывная группа в составе Фадеева (командир группы), Субботина, Прыткова, Жаборовского, Никитенко на ж. д. Шепетовка — Славута (3,5 км восточнее Славута) поставленной миной взорвала эшелон противника с военными материалами. Разбиты паровоз, 12 вагонов. Убита охрана эшелона до 100 немцев…»

Внесла свой вклад в общее дело разгрома врага и наша диверсионная группа. Она пустила под откос 14 эшелонов противника с живой силой и боевой техникой. Из них 10 эшелонов минировал лично сам, а при минировании 4 командовал группой. В результате было уничтожено 14 паровозов и более 150 вагонов. На тот свет отправлено свыше 2000 фашистских солдат и офицеров.

Партизанские костры. В обычной жизни костер — просто красивое зрелище. У партизан костры имели свое назначение. «Знаем, — подумает иной читатель, — с помощью костров партизаны обозначали посадочные площадки самолетам, прилетавшим с «Большой земли». Правильно! И все же основной смысл партизанских костров не в этом.

Представьте себе такую картину. Стоит отряд, в глухом лесу. Одни ушли на выполнение заданий — разведка, диверсии, засады, другие остались. Тут больные, раненые, отдыхающие после проведенных операций, готовящиеся к предстоящим боям, партизаны, недавно вступившие в отряд — необученные, невооруженные. Людей много.

Густые вечерние сумерки поглотили собой все. Разбрелись партизаны по лесу. Попробуй найди их, собери! А собрать надо. Если соберешь определенную группу, то какую работу можно провести в темноте? Нужен огонь.

Стоит развести на поляне костер, как со всех сторон тянутся к нему люди. Тут одежду и обувь посушить можно, картошку испечь, а если есть сырое мясо, то и шашлык на хворостинке поджарить. Хвала и слава Прометею, похитившему у бога огонь для людей!

Где костер, там и партизаны. Лучшего времени и места для работы комиссарам, секретарям партийных и комсомольских организаций не найти. И аудитория налицо.

…Горит костер. Огненные языки пляшут, подпрыгивают. Пламя словно знамя — живое, огненное, трепещущее. В суровом молчании стоят партизаны. Перед строем командование отряда. Начальник штаба называет фамилию. Из строя выходит партизан с автоматом на груди. Комиссар дает лист бумаги. Партизан читает. От волнения он сбивается, но старается торжественнее произносить каждое слово:

«Я, гражданин великого Советского Союза, верный сын героического советского народа, клянусь, что не выпущу из рук оружия, пока последний фашистский гад на нашей земле не будет уничтожен.

За сожженные города и села, за смерть женщин и детей, за пытки и издевательства над моим народом, я клянусь мстить врагу жестоко и беспощадно. Кровь за кровь, смерть за смерть.

Я клянусь всеми средствами помогать Красной Армии, уничтожать бешеных гадов… Я клянусь скорее умереть в жестоком бою с врагом, чем отдать себя и свою семью в рабство кровавым фашистам…»

Партизаны один за другим выходят из строя и читают текст, который до глубины души волнует человека. Да, это присяга, наша партизанская клятва. В разное время и разных условиях у нас принимали ее все. Я принимал у костра. Помню, командир отряда поздравил тогда партизан с принятием торжественной клятвы. Мы расходились с одной мыслью — бить врага, не жалея сил, сражаться до полной победы. Этот костер на всю жизнь остался в памяти всех, кто был на нем в тот волнующий вечер.

О партизанский костер! Как много значил ты в нашей жизни. Мы всегда охотно шли на большой костер, шли с таким же возвышенным чувством, с каким люди ходят в театр, на торжественные собрания. У костра проводились митинги и общие собрания, беседы и громкие читки. У костра выпускались стенные газеты и боевые листки, писались письма родным и любимым. У костра, расположившись вокруг приемника, мы, затаив дыхание, слушали голос родной Москвы, последние известия. Мы с жадностью ловили каждое слово о победах Красной Армии на фронтах войны и неутомимой работе тружеников тыла. У костра мы подводили итоги партизанской борьбы, обменивались опытом, намечали планы дальнейших действий. У костра партизаны писали заявления о приеме в партию и комсомол. У костра мы пели дорогие нашему сердцу песни. А пели как!

Костры разводились в любое время года и суток: летом и зимой, ночью и днем. Конечно, обстановка не всегда позволяла разводить большой костер, чтобы не выдать противнику расположение отряда. В этих случаях партийно-политическая работа в вечернее время проводилась в землянках и блиндажах, что, безусловно, ограничивало ее размах.

Самовольное разведение костров запрещалось. Сотни горящих костров служили бы врагу хорошими ориентирами для борьбы с партизанами. Поэтому они разводились только с разрешения командования отряда, а нередко и соединения. Строгое ограничение в разведении костров делало их еще более желанными. Радостная весть: «Сегодня большой костер» — разносилась по отряду с быстротой молнии.

Сборы у костра являлись в наших отрядах основной формой партийно-политической работы, значение которой трудно переоценить. Без нее нельзя было бы выполнить большие и ответственные задачи, ставившиеся перед соединением.

Душой, организатором и вдохновителем многогранной партийно-политической работы в трудных условиях партизанской борьбы являлся Иван Иванович Алешин — секретарь подпольного ЦК КП(б) Молдавии, комиссар Первого Молдавского партизанского соединения. Этого обаятельного человека любили все за его ясный ум, добрую душу и храброе сердце. Алешин не отсиживался в землянках и блиндажах, всегда находился среди партизан, в передних рядах шел в бой. А когда мы собирались у костра, он простым и добрым словом покорял сердца партизан. Его слушали, ему верили, за ним шли.

ЦК КП(б) Молдавии перевел И. И. Алешина во Второе Молдавское партизанское соединение. Комиссаром нашего соединения назначили Герасима Яковлевича Рудя, который оказался достойным преемником уже сложившихся традиций в партийно-политической работе. Во Втором Молдавском партизанском соединении И. И. Алешина смертельно ранило осколком авиационной бомбы. Партизаны тяжело переживали гибель любимого комиссара.

Большую партийно-политическую работу проводили в нашем соединении секретарь партийного бюро В. Н. Дамаскин, его заместитель И. Л. Щетинский, комиссары бригад, батальонов, эскадронов, отрядов, политруки рот, секретари партийных и комсомольских организаций, коммунисты и комсомольцы. В выполнении сложных и ответственных задач командование опиралось на силу коммунистов и комсомольцев, которые всегда шли в первых рядах.

В условиях партизанской борьбы человек ценился по боевым заслугам. Определяющим было: в каких боях участвовал, сколько истребил гитлеровцев, сколько поездов пустил под откос. Уничтожение заклятых оккупантов являлось первейшей обязанностью каждого. У всех имелся личный боевой счет.

Коммунисты в любых операциях и боях выполняли самые ответственные и рискованные задачи, увлекали за собой партизан. Естественно, что их личный боевой счет был богаче других. А этим командование руководствовалось, представляя партизан к наградам. Высоких правительственных наград удостоились В. А. Андреев, Г. Я. Рудь, М. А. Кожухарь, В. И. Тимощук, В. В. Сваричевский, И. С. Миронюк, М. И. Гудков, Д. А. Фадеев, А. П. Калмыков, Е. И. Кодзев, В. В. Фисенко и многие другие. Иначе и не могло быть. Ведь они, коммунисты, члены великой партии Ленина.

Когда зажигался большой костер, партизаны с удовольствием слушали беседы коммунистов. За их словами стояли конкретные дела, боевые подвиги, героизм.

Сила влияния коммунистов и партийной организации была большой. Поэтому в партию шли лучшие люди, подлинные герои партизанской эпопеи. Порой у большого костра обсуждались заявления партизан и партизанок о приеме в члены партии. Длинные речи не произносились. Вступающие неоднократно на глазах у всех проверены в бою.

Горит партизанский костер. Я, как секретарь комсомольской организации отряда имени Лазо, провожу открытое собрание. Обсуждаются вопросы: авангардная роль комсомольцев в бою, прием в члены ВЛКСМ, выборы делегатов на первую комсомольскую конференцию соединения. Выступления короткие, конкретные. Зачитываются личные боевые счета отличившихся в боях комсомольцев. Есть на кого равняться, есть кому подражать. Герои с нами рядом.

В отряде имени Лазо насчитывалось около 30 членов ВЛКСМ. Всего в соединении работало 14 первичных комсомольских организаций. Большим событием в жизни молодых партизан явилась первая комсомольская конференция соединения. Она состоялась 22 ноября 1943 года. Присутствовало 43 делегата. Мы тщательно обсудили вопрос «Задачи комсомольских организаций партизанских отрядов». С трибуны конференции вновь зачитывались личные боевые счета лучших комсомольцев, равняться на которых призывали ораторы. Истреблять фашистских оккупантов, истреблять как можно больше — такой была первостепенная задача комсомольских организаций партизанских отрядов. В резолюции, принятой конференцией, мы заверили нашу родную Коммунистическую партию и Советское правительство, что с честью оправдаем великое звание красного партизана — народного мстителя.

Конференция избрала комитет комсомола. В него вошли заместитель комиссара соединения по комсомольской работе Петр Кранга, начальник разведгруппы Андрей Никитенко, радист Иван Моисеев, разведчик Марк Широков, командир группы подрывников Виктор Буров и я. Комитет работал на правах райкома комсомола.

После конференции сила и влияние комсомольской организации соединения значительно возросли. Только в четвертом квартале 1943 года первичные организации партизанских отрядов приняли в комсомол 161 человека. На заседаниях комитета утверждено 115 человек. Из этого видно, как строго подходили мы к приему новых членов ВЛКСМ. Ряды союза молодежи пополнялись за счет самых лучших юношей и девушек, проявивших себя в боях с немецко-фашистскими захватчиками.

На 1 января 1944 года в соединении насчитывалось 555 комсомольцев. К концу апреля этого года их было уже около 600 человек. Бланков комсомольских билетов у нас не было. Вновь принятым членам ВЛКСМ выдавали временные удостоверения.

Многогранная и кропотливая партийно-политическая работа на первый взгляд кажется незаметной. Мне, родившемуся и выросшему в деревне, она почему-то напоминает работу сеятелей. Немалый труд затрачивают они, чтобы разумно уложить семена в почву. Сев закончен, а поле на вид все остается прежним. Только с появлением всходов оно меняет свой покров.

Используя самые разнообразные формы и методы партийно-политической работы, коммунисты и комсомольцы несут в массы марксистско-ленинские идеи, пропагандируют политику партии и Советского правительства, разъясняют задачи, стоящие перед людьми в определенный исторический период. Происходит как бы закладка семян в почву. Плоды труда не видны сразу. Они проявляются потом в конкретных делах, действиях и поступках людей.

Жизнь бойцов Первого Молдавского партизанского соединения полна героизма, беспримерной стойкости, мужества, отваги, храбрости. В трудные минуты боя люди не колеблясь шли на самопожертвование. Таковы конкретные дела и поступки наших партизан. Это плоды большой партийно-политической работы, проводившейся в соединении. Все мы видели замечательные результаты труда сеятелей.

Приведу один из многочисленных примеров. Комсомольцы братья Соломахи в бою совершили героический подвиг. Попав в окружение немцев, они дрались как богатыри, отбивались до последнего патрона. Но слишком неравными были силы. Кольцо окружения быстро сжималось. Что делать? Враг совсем близко. Не желая сдаваться живыми в плен, братья обнялись и подорвались на собственных гранатах. Осколками гранат убито несколько фашистов.

Партийно-политические работники не оставили героический подвиг безвестным. Коммунисты и комсомольцы рассказывали о нем в беседах, на политинформациях, в стенных газетах и боевых листках. И не удивительно, что подвиг братьев Соломахи повторяли потом партизаны других отрядов соединения подобно тому, как неоднократно повторялся на фронте великий подвиг Александра Матросова.

Стенные газеты и боевые листки являлись действенной формой популяризации героических подвигов партизан, обобщения передового опыта борьбы с врагом. Вместе с тем они служили замечательной трибуной для критики недостатков. С мая 1943 года по июнь 1944 года в соединении выпущено 239 стенных газет и боевых листков.

Одно время у нас выпускалась многотиражная печатная газета «За Советскую Родину». Вышло восемь номеров. Регулярно издавать многотиражку не позволяли условия. Соединение постоянно находилось в движении. Но в основном сказывался недостаток бумаги и оборудования.

За время боевой деятельности соединения написано и распространено 5000 экземпляров листовок. В них мы обращались к советским гражданам, временно попавшим в оккупацию, рассказывали о победах Красной Армии, о скором освобождении. Призывали население мстить фашистским извергам всеми силами и средствами, срывать мероприятия оккупационных властей, убивать из-за угла фашистов и их наймитов, не давать вывозить в Германию людей, хлеб, продовольствие, скот, машины и оборудование.

Листовки, выпущенные в походной трофейной типографии, воздействовали на людей. Они видели в Первом Молдавском партизанском соединении большую и организованную силу, располагающую возможностью печатной пропаганды. Население оккупированных районов оказывало нам всемерную помощь и поддержку. Мы получали продовольствие, сведения о расположении вражеских гарнизонов и их вооружении, данные о мероприятиях фашистских властей. Люди шли в партизаны, охотно становились нашими связными. По пути следования соединения в оккупированных деревнях, селах и районных центрах наши политработники создавали подпольные партийные и комсомольские организации. Тесно взаимодействуя с партизанами, они развертывали активную борьбу против фашистских захватчиков.

В листовках мы обращались и к врагам, особенно к солдатам стран-сателлитов фашистской Германии. Одна из них была адресована мадьярам, с которыми часто приходилось вести бои на территории Украины.

Распространяли листовки среди националистов разных мастей, предателей Родины, ставших на службу фашистам.

«Народ не простит… — говорилось в одной из листовок. — Он вас сметет с лица земли, как чертополох — сорную траву с поля вон… Одумайтесь, пока не поздно. Переходите к нам, к партизанам… Бейте поганую немчуру, искупайте свою вину перед Родиной».

В то время наши листовки являлись, пожалуй, единственным источником правдивой информации для людей, которым они адресовались. Листовки заставляли многих призадуматься. Сопротивление врагу все время усиливалось. Земля горела под ногами оккупантов.

Конечно, жгли мы костры и для обозначения посадочных площадок самолетам, прилетавшим с «Большой земли». Эти дни были для нас волнующими. Самолеты доставляли все, в чем нуждались партизаны. Особенно мы ждали свежие газеты, журналы и… безусловно, письма. Письма! Сколько тепла и ласки в них! С каким трепетом разбирались мешки с письмами!

После визита самолета сборы у партизанских костров становились еще более оживленными. Читались и перечитывались газеты и журналы. Люди обменивались новостями, которые сообщались в письмах, показывали друг другу присланные фотографии. О партизанские костры, как много значили вы в нашей жизни!

Этапы пройденного пути. Первое Молдавское партизанское соединение создавалось с целью оказания помощи наступающей Красной Армии в освобождении Молдавской республики. Поэтому оно из лесов Белоруссии двигалось на юг Украины, чтобы достигнуть Молдавии и развернуть на ее территории активные боевые действия.

Путь большой и трудный. Находясь во вражеском тылу, мы не могли действовать свободно, выбирать для движения лучшие дороги и лучшее время. Напротив, приходилось пробираться тайными тропами, под покровом темноты, используя для маскировки лес, кустарник, различные складки местности. Путь прокладывали в боях с гарнизонами противника, его заставами и заслонами.

Продвигаясь вперед, мы наносили врагу большой урон в живой силе и технике. Фашисты бросали против нас карательные отряды и экспедиции, воинские части и соединения, вооруженные пушками, танками, самолетами. Продвигаться вперед становилось все труднее.

Натерпелись мы беды в районе болот Галы, которые занимают обширное пространство между реками Льва и Ствига. Гитлеровцы окружили соединение. Самолеты преследовали партизан, обрушивая тонны смертоносного металла. Враг применял тактику «выжженной земли».

Потери росли. Большой обоз с ранеными сковывал маневренность соединения. Продовольствие кончилось, люди теряли надежду на спасение. Колонны редкой цепочкой растянулись на километр, двигаясь по колено в болотной жиже. Грязные, оборванные, исхудавшие и обросшие, мы еле передвигали ноги. Даже во время бомбежек шли медленно, так как быстрее идти просто не могли.

В это время на нас обрушился еще один враг — болезнь. Партизаны питались сырым мясом, тестом, съедобными травами. Теперь, находясь в окружении, в плену трудно проходимых болот, люди голодали, утоляли жажду гнилой болотной водой.

Мы шли вперед, оставляя после себя на небольших островках суши свежие могильные холмы. Хоронили погибших в боях и умерших от болезней товарищей. Хоронили молча, без надгробных речей и салютов.

Советские люди умирали с твердой верой в победу. Перед смертью они просили сообщить родным и знакомым, что честно погибли в неравном бою с жестоким и ненавистным врагом.

Чем дальше от нас уходят огненные годы Великой Отечественной войны, тем величественнее становится в глазах всего человечества подвиг советского народа. С чем можно сравнить наши партизанские будни, полные опасности и драматизма, постоянного напряжения и неожиданных боевых схваток, массового героизма и осознанного самопожертвования? Ни с чем. На такие подвиги способны только советские люди, познавшие счастье свободной жизни.

Болотами Галы соединение вышло из окружения и оторвалось от преследования врага. Мы продолжали нелегкий боевой путь. Стояло лето 1943 года. Началась знаменитая битва на Курской дуге. Соединению приказали приостановить движение, указав район для развертывания «войны на рельсах». Оно оказывало действенную помощь Красной Армии. Украинский штаб партизанского движения и ЦК Компартии Молдавии в соответствии с обстановкой на фронтах постоянно назначали соединению участки железных дорог, чтобы блокировать их. Такие задачи мы выполняли до конца 1943 года. Выход на территорию Молдавии все время отодвигался на более поздние сроки.

Ведя успешные бои на коммуникациях врага, соединение росло и крепло. Трудности вместе с болотами Галы остались позади. Отчаянные попытки фашистов уничтожить нас успеха не имели. Партизан всемерно поддерживало население оккупированных районов. Отряды постоянно пополнялись новыми людьми.

4 января 1944 года в районе Городница наши партизанские отряды соединились с частями Красной Армии. Незабываемые минуты встречи, радость, ликование. Солдаты, не задерживаясь, пошли вперед, преследуя врага. Мы остались в тылу наших войск.

Быстро начали приводить себя в порядок. Больных и раненых отправили в госпиталь. Представителям тыловых частей Красной Армии сдали ненужные нам трофеи. 17 января 1944 года соединение, в котором насчитывалось более двух тысяч бойцов, выступило на марш. В районе Славуты переправились через реку Горынь, с боями перешли линию фронта и вновь оказались в тылу врага.

Двигались, как и прежде, по направлению к Молдавии. Для разведки маршрута командование выслало вперед две группы партизан во главе с опытными командирами Плакса и Удаловым. Еще раньше были выделены группы Широкова, Олейника и Кублицкого. Перед ними ставилась та же задача — найти для соединения наиболее удобные пути движения в Молдавию.

Судьба этих групп сложилась по-разному. Часть бойцов погибла в неравных схватках с врагом, а часть, достигнув Молдавии, развернула на ее территории активные боевые действия. О героических подвигах партизан группы Удалова молдавский народ сложил легенды. Партизаны Олейника и Кублицкого достигли Кодымских лесов. Там влились в отряд «Советская Молдавия», вместе с которым освобождали районный центр Каменку.

4 марта 1944 года в районе Лановцов основная часть наших отрядов вновь встретилась с наступающими войсками Красной Армии. Штаб соединения стоял тогда в селе Передмировка. Трудно описать ликование, которым были охвачены в тот день воины-фронтовики, партизаны и советские граждане, освобожденные от фашистского рабства. Встречаясь на улицах, люди со слезами радости на глазах целовались, обнимались. Жители от души благодарили советских солдат и партизан, считали своим долгом угостить их.

Приближался час окончательной победы над фашистской Германией. Красная Армия стремительно и неудержимо двигалась на запад. В Молдавской республике первым городом, освобожденным от фашизма, оказались Сороки. В нем Первое Молдавское партизанское соединение закончило свой нелегкий боевой путь.

Трудно взвесить или чем-то измерить вклад, который внесли партизаны в дело нашей победы.

1944 год. Молдавия освобождена от врага. Первостепенная задача трудящихся республики — восстановить разрушенное войной народное хозяйство. Более 300 бывших партизан Первого Молдавского партизанского соединения включились в активный созидательный труд. Остальные влились в ряды Красной Армии.

После войны я окончил Кишиневский государственный университет и работаю сейчас в системе просвещения. Оставшиеся в Молдавии боевые друзья-партизаны часто встречаются, вспоминают прошлое. Работая в различных отраслях народного хозяйства республики, они выступают перед трудящимися, особенно перед молодежью.

Молодое поколение советских людей не испытало ужасов войны. Но оно должно хорошо знать, какой ценой досталась мирная счастливая жизнь, благами которой пользуется. Пусть наши юноши и девушки будут достойными преемниками и продолжателями славных дел своих отцов и матерей, старших братьев и сестер. На долю советской молодежи выпала историческая миссия. Ей строить коммунизм, ей жить при коммунизме.

Я. Мухин, полковник в отставке БУДНИ ЗЕЛЕНОЙ КРЕПОСТИ

Это было в урочище Бабеняса. В небе летит самолет… К рокоту его мотора мы привыкли, как к шуму троллейбусов на улицах. Кстати, самолет и троллейбус объединяет один общий признак: они перевозят пассажиров. В самолете вы чувствуете себя так же привычно, как и в троллейбусе. И в круглое окошко-иллюминатор смотрите тоже без удивления, будто и не в небе вы, а на своей родной улице, где все знакомо до каждого деревца и столба.

Внизу проплывают поля, сады. Слева и справа и далеко впереди на горизонте виднеются села. Во впадинах между холмами голубеют блюдечки прудов. А вот показались холмы, накрытые зеленым одеялом. Кажется, ни с чем другим и не сравнишь отсюда, с неба, молдавский лес: сразу, как одеяло, видишь весь его, все четыре конца, хоть бери и сверни, если не хочешь укрываться… Через минуту-две снова под самолетом стелется одеяло, чуть побольше или чуть поменьше, и никогда, сколько бы ни летал, не увидишь бескрайнего зеленого моря, над которым можно лететь и лететь, и кроме зеленых волн, перекатывающихся по вершинам деревьев, ничего не заметить…

Нет, не похожа Молдавия ни на Полесье, ни на Брянщину. И все же было время, когда, подобно дремучим Полесью и Брянщине, называли Молдавию партизанским краем. Не такое уж далекое это время — каких-нибудь двадцать лет с небольшим. Еще тех, кто партизанил здесь, встретишь повсюду, живы, здоровы да и, как говорится, еще порох есть в пороховницах, редко кто из них сегодня на пенсии. А поезжайте по кодрянским селам, лесными дорогами, и вы услышите, как земля еще гудит партизанской молвой, как, пересказывая были, люди слагают легенды о подвигах героев.

Смотришь сверху на эти зеленые «одеяльца» и диву даешься: какими же мужеством и храбростью обладали народные мстители, сколь велика была жажда очистить родную землю от врага, если воевали и побеждали в таких трудных условиях. А что условия эти были неимоверно трудными, сегодня даже человеку, совершенно несведущему в военном деле, очевидно. Стоит лишь подняться в самолете над кодрами…

Попасть с «Большой земли» сюда можно было только по воздуху. Не в рейсовом самолете, взяв билет «туда — обратно», и не в солнечный день, чтобы полюбоваться с головокружительной высоты прекрасными пейзажами. Летали по ночам, безлунным, темным, и, как счастливому предзнаменованию, радовались непогоде. По команде пилота открывали люки в черную бездонную, пропасть и прыгали туда, навьюченные оружием и боеприпасами. А внизу, понятно, ночного путешественника не ждал благоустроенный аэродром с комнатами отдыха, камерой хранения и рестораном. Каратели днем и ночью рыскали по дорогам, выслеживая отважных партизан. Было у карателей все наготове: и тюрьма, и палачи, и пули.

Зеленые одеяльца, крошечные островки… Ни таежной безбрежности, ни лесной дремучести. Но они по-дружески простирали ветви-руки, встречая гостей с ночного неба, давали им пристанище и в час смертельной опасности укрывали от врагов. Великое за то спасибо молдавским кодрам!

У каждого зеленого островка своя история, в каждом из них как-то по-своему складывалась жизнь народных мстителей, и каждый из них был молчаливым свидетелем подвигов, достойных благодарной памяти потомков…

Если тебе, читатель, доведется лететь из Кишинева на Вулканешты или Кагул, то минут через десять-пятнадцать после взлета посмотри внимательно в иллюминатор: внизу под крылом самолета появятся зеленые островки — один, другой, третий. Иногда они скучиваются в своеобразный архипелаг, образуя причудливого узора лесной массив. С высоты легко отыскать голубую линию Когыльника, неширокое русло речушки, протянувшейся почти по прямой с севера на юг. Между зелеными островками по обоим берегам Когыльника раскинулись села Логанешты, Мерешены, Сарата-Галбенэ, Бозиены; живописным скоплением множества черепичных крыш и садов привлечет Котовск. Один из зеленых островков к юго-западу от Котовска именуется урочищем Бабеняса. О нем мы и хотим рассказать…

На лесном кордоне. Когда-то при этом урочище в должности лесника состоял некий Александр Иванович Маник, уроженец здешних мест. Жил он тут же, в уютной долине на опушке леса, в казенном доме. Должность лесника занимал уже много лет, исполнял ее старательно и чрезвычайно дорожил ею — и по причине своей любви и привязанности к лесу, и по причине многочисленного семейства, с которым в случае увольнения податься было некуда. Жили с ним престарелые родители, жена Мария Павловна и шестеро детей.

Был Александр Маник у начальства на хорошем счету, что, впрочем, не лишало его уважения среди крестьян окрестных сел. Кто заявится к нему с просьбой накосить травы в лесу, пособирать сухих сучьев, подсобить топливом, а иной раз и лишним бревнышком на ремонт хаты, никогда не отказывал, не мздоимствовал, а лишь предупреждал о правилах поведения в лесу и о соблюдении умеренности в заготовке лесных даров.

Репутация надежного работника осталась у лесника и после возвращения в Правобережье королевских оккупационных властей. Начальник — шеф лесничества, вновь обосновавшийся в Ганчештах, — хорошо помнил Маника и не имел повода изменить свое мнение о нем. Лесник, как и прежде, аккуратно выполнял все поступавшие к нему распоряжения, был тихим и почтительным. Когда же с некоторых пор был заведен порядок всем лесникам являться в Ганчешты с донесением, не обнаружились ли где-нибудь признаки появления партизан, в лесничестве были уверены, что кто-кто, а Александр Маник первый даст знать о замеченной опасности.

Зорок глаз у лесника, что верно, то верно. Кажется, упади с дерева ночью ветка, и ту заметит на утреннем обходе, а зверь пробежит или человек пройдет, тут и говорить нечего: разгадает следы, как по-писаному. И вот однажды мартовским утром сорок четвертого года в лесной чаще у старого дуба увидел Александр Маник второпях присыпанный землей парашют, а на тропинке отпечатки сапог и ботинок. Определил сразу и безошибочно: обувь не крестьянская, не румынских и не германских солдат. По тропинке прошло десять мужчин и одна женщина.

В тот же день надо было идти в лесничество с донесением. Он пришел, как всегда, аккуратно, точно в указанный час и, стоя перед шефом-управляющим с обнаженной головой, без запинки отрапортовал:

— В урочище Бабеняса все в порядке. Порубок, пожаров не было. Чужих никого не видел. Листовок не находил…

В следующий свой приход он повторил рапорт слово в слово. Но если в первый раз еще сам терялся в догадках относительно того, чьи то были следы и куда подались неизвестные люди, побывавшие в лесу, то теперь лесник мог бы досконально ответить на эти вопросы. Правда, отнюдь не своей проницательности был обязан Маник разгадке.

На обратном пути из Ганчешт километрах в пяти-шести от дома ему повстречался незнакомый паренек. Он сидел на пеньке и явно кого-то высматривал. Подле него паслась пара овец. Паренек заговорил первым, попросил закурить. Пока лесник развязывал кисет, сзади подошли еще двое неизвестных — мужчина и молодая женщина. Поздоровались и тоже потянулись к кисету. Без обиняков, с доброй открытой улыбкой на лице мужчина отрекомендовался:

— Я Александров Виктор, командир партизанского отряда имени Кутузова. Три дня как приземлились. Выходит, соседями будем. А это Катюша, начальник нашего штаба. Знакомьтесь.

Маник машинально пожал руку и назвал себя.

— Андрея вы должны знать, — сказал командир. — Он здешний, из Ульмы. — И назвал фамилию, действительно знакомую Манику.

Лесник старательно раскуривал самокрутку глубокими и частыми затяжками, не в силах произнести ни слова.

Александров и Катюша, к великому удивлению Маника, оказались весьма осведомленными по части его лесничих и прочих дел. Они знали, откуда он возвращался и по какому поводу ходил в Ганчешты. Знали, что обнаружил партизанские следы в лесу. Катюша сказала:

— Мы уверены, Александр Иванович, что в лесничестве вы доложили о полном порядке на вашем участке. Человек, который прятал от фашистов председателя сельского Совета и спас ему жизнь, не мог донести им другое…

Маник еще сильнее затянулся самокруткой и подумал: «Э, да они все знают. Нечего мне перед ними…»

Так впервые лесник Бабенясского урочища встретился с партизанами. На этой встрече обо всем и договорились: где и когда видеться впредь, куда направлять новых парашютистов как помогать местным крестьянам, пожелавшим стать партизанами, как устанавливать связь с командованием отряда, что доносить в лесничество и в жандармерию и о многом другом. Александр Маник вызвался также наладить снабжение отряда продуктами и куревом, позаботиться, в случае необходимости, о надежном размещении раненых.

Вскоре после отряда Александрова во «владениях» Маника появился отряд «За честь Родины», которым командовал Алексей Иванович Костылев. И хотя костылевский отряд действовал, главным образом, в районе Ганчешты — Лапушна, лесник находил возможность помогать и ему. Дружескую руку лесника Алексей Костылев ощутил в первые же дни пребывания на зеленом «островке». Приземлился он неудачно, в темноте напоролся на пень и вывихнул ногу. Ходить стало тяжело, страшная боль мешала заниматься делами отряда. Маник отдал командиру свою лошадь, и он ездил верхом, пока не зажила нога.

От Алексея Ивановича Костылева, проживающего на Северном Кавказе, автору этого повествования пришло письмо. Бывший командир партизанского отряда хорошо помнит Александра Ивановича Маника и с сердечной благодарностью вспоминает о нем.

«Лесник нам крепко помогал, — пишет он, — как материально, так и разведкой. Однажды при его содействии мы захватили двух вражеских солдат в плен».

Добрым словом поминают в письмах Александра Маника и другие партизаны. Вот выдержка из письма Екатерины Михайловны Юшко — Катюши, бывшего начальника штаба отряда имени Кутузова: «Они (т. е. семья Маника) очень большую пользу тогда приносили. Сам лесник был у нас как первый провожатый… Мы ходили с ним в разведку. Мне лично приходилось часто бывать в его доме и даже жить несколько недель, когда меня ранило. Раз ночью в хату нагрянули немцы, а я лежу с его детьми, при мне документы, оружие. Он рисковал всей семьей, но жизнь мне спас. Я перед ним в долгу».

Партизаны шутя говорили леснику: «У тебя, Александр Иванович, свой отряд. Тебя надо командиром называть». Эта шутка, впрочем, недалека была от правды. Вся многочисленная семья Маника, включая престарелых родителей, старалась помочь народным мстителям. Так, бывший комиссар отряда имени Кутузова Владимир Васильевич Можжухин пишет: «Помню, у него (то есть А. Маника) было много детей, и когда мы находились у него в доме, то они охраняли все подходы к дому. У них была устроена тайная землянка…»

Три девушки — Дорина, Наталья и Мария и трое парней — Федор, Николай и Семен (два последних — племянники лесника) с готовностью брались за любое поручение своего «командира» — отца. Постоянным заданием у детей было: ходить по окрестным селам и под видом закупки продуктов в лавках собирать различные сведения, нужные партизанам, — сколько и где стоит войск, в каких местах устраиваются облавы. Все это требовало немалой сноровки и умения вовремя избежать опасности. Лесник и партизаны всегда оставались довольными работой юных помощников.

Само собой разумеется, что парашютисты, обосновавшиеся на зеленых «островках» в кодрах, смогли развернуть активные действия в глубоком тылу врага благодаря сочувствию и помощи населения. Отряды в лесах быстро росли за счет добровольцев, приходивших из близких и дальних сел. Александр Маник принимал активное участие в пополнении партизанских рядов. Его дом на лесной опушке, вдали от населенных мест, превратился в своеобразный призывной пункт. Можно назвать буквально десятки людей, получивших рекомендацию лесника и прошедших через партизанский «призывной пункт».

Вот, например, Иван Павлович Григораш, бессарабский батрак, хлебнувший на своем веку много горя от богатеев и их защитников — оккупантов. Партизаны из отряда Александрова поручили ему сбор разведывательных сведений. Из окна своей хаты, стоявшей у поворота оживленной дороги Ганчешты — Лапушна, он наблюдал за передвижением вражеских войск, подсчитывал, сколько и каких проследовало машин, записывал опознавательные знаки на бортах, вел учет танкам, пушкам, минометам.

Через день точно в условленное время Иван Григораш явился к полузасохшему дубу на опушке и передал часовому записку с собранными сведениями. Он делал также закупки продуктов для отряда и доставлял их в лес.

Эсэсовским карателям удалось выследить партизанского разведчика. Ивана Павловича схватили, жестоко пытали, но он упрямо твердил одно: «Ничего не знаю, никого в лесу не видел». Тогда арестовали его жену и стали пытать при нем. Он молчал, сцепив зубы. В комнату внесли котел с кипятком. Эсэсовец заявил: «Если не скажешь, где партизаны, будем купать в кипятке твоих детей». Старуха, мать Григораша, успела спрятать внуков. Не найдя их, фашисты подожгли хату. Ивана Павловича повесили.

Мученическую смерть в гестаповских застенках принял отважный партизан Федор Вылка, но боевых друзей своих не предал. Геройски погиб Григорий Сырбу. Группа партизан, в которую он входил, возвращалась с задания и попала в засаду, устроенную немцами под Логанештами.

Комиссар отряда имени Кутузова Владимир Васильевич Можжухин вспоминает в письме об одной группе, которую привел в отряд местный крестьянин Попович: «Когда мы их встретили, у них на вооружении была одна винтовка и два трофейных пистолета, но самым дорогим для нас оружием было их знание молдавского языка и местных условий».

Партизанские агитаторы вместе с молдаванами, служившими переводчиками, вели политическую работу среди населения. Комиссар подчеркивает, что благодаря участию молдаван, попытка оккупантов провести мобилизацию крестьян в армию была по сути сорвана, большинство мужчин призывного возраста ушло в лес.

Под влиянием поражений гитлеровцев на фронте и успешных действий партизан в тылу усиливалось дезертирство из армии оккупантов. Бежали в одиночку и целыми группами. Обычно дезертиры искали возможности сдаться партизанам, чтобы на их лесных становищах дождаться прихода советских войск и попасть, так сказать, в законный плен.

Однажды восемь дезертиров румын и немцев приблудились к сторожке лесника Александра Маника. Пришли они под вечер, грязные, обросшие бородами. Одеты, как говорится, во что бог послал, видимо, для того, чтобы скрыть свою принадлежность к бесславному фашистскому воинству. Попросились переночевать. Маник воспротивился: может случиться облава, и тогда несдобровать ни самим дезертирам, ни семье, приютившей их. Немцы подавленно молчали, ожидая конца переговоров румын с лесником. По виду лесника и по тому, как румыны пытались уговорить его, они догадывались, что ничего из этих переговоров не выйдет. У Маника спрашивали, как встретиться с партизанами, не верили, когда отнекивался, будто знать не знает ничего о них: живешь-де в лесу, работаешь в нем, а в лесу партизаны, — это известно всем… Но Маник стоял на своем. Дезертиры посовещались между собой и понуро двинулись к лесу. На всякий случай незаметно за ними пошли дозорные лесника — Семен и Федя, чтобы проследить, чем закончатся их блуждания по зеленым партизанским владениям.

Мальчики увидели, как внезапно на лесной поляне дезертиры были окружены вооруженными людьми, выступившими вдруг из-за деревьев. Пришельцы остановились. С готовностью подняли руки вверх. Улыбками на давно небритых лицах пытались возместить отсутствие каких-либо объясняющих их состояние документов. Семен и Федор повернули в обратный путь, но, не сделав и сотни шагов, сами попали в ситуацию, похожую на только что виденную…

— Стой! Кто идет? — раздалось в двух шагах сначала по-русски, а затем по-молдавски.

На тропинке перед ними встал человек с автоматом. Высокий человек в молдавской кушме казался в лесных сумерках великаном, и ребята порядком-таки струсили, завидев его.

— Ной есте фамилия Маник, — пролепетал Семен.

— Документеле, — потребовал великан.

Документов не было. Ребята вместо ответа предпочли, переминаясь с ноги на ногу, рассматривать траву. Они не могли поэтому заметить, как, погасив улыбку, великан потребовал вести его к леснику, если они действительно Маники…

К великому изумлению ребят, незнакомец, завидев сидевшего на пороге лесной сторожки Александра Маника, воскликнул:

— Саша! Буна сара!

Отец тоже поприветствовал гостя.

Когда обменялись паролями, по-братски обнялись. Ребятам все стало ясно: знали они друг друга и раньше, а теперь, удостоверившись, что оба принадлежат к партизанам, очень обрадовались. Больше того, оказалось, что Петр Никулаевский, как звали великана, уроженец села Ульма, направлялся к Александру Манику со специальным заданием от Виктора, командира отряда имени Кутузова. В конце концов они уединились на кухне, где мать по просьбе отца поставила на стол кувшин вина и источавшую соблазнительный аромат яичницу.

О чем они говорили, занавесив окна рядном, домашние лесника, конечно, не знали, но утром Александр Иванович за столом сказал:

— В Ульме беда. Там эсэсовский батальон. Многие в селе арестованы. Может, и не так страшно, как Никулаевский рассказывает, но быть осторожными надо…

Всю ночь после ухода Петра Никулаевского лесник просидел на крыльце, прислушиваясь к тревожным звукам, долетавшим из темноты. Чудилось ему, в лесу идет какая-то возня: будто подкрались к партизанам неслышно и хотят без выстрела задушить их, то где-то заворчат немецкие мотоциклы, окружая лес, то донесется шум самолетов, и вот-вот над лесом зашуршат партизанские парашюты. Не первую ночь сидел так. С тех пор, как появились в его обходах люди, попрыгавшие с неба, он научился особенно чутко прислушиваться к шуму.

Нестерпимая жара в кодрах внезапно оборвалась бурной грозой. На землю обрушился ливень. Через несколько часов гроза поутихла, но дождь не прекратился. Зарядил, что называется. Ровный однообразный шум его мог продолжаться весь день, всю ночь и еще весь следующий день, пока дождевые потоки не охладят раскаленную зноем землю, не омоют пыльную листву на деревьях до первозданной чистоты.

В лесную сторожку в такую пору закрадывалась скука. Тошно было сидеть сложа руки, слушать надоедливое гудение мух под низким потолком и смотреть, как по окну все бегут и бегут бесконечные струйки. Мария Павловна с матерью хлопотала у печи, отец-старик дремал на лавке, подмостив под бок кожух, дети, притихшие, разбрелись по углам. В тот день еще до грозы лесник Александр Иванович уехал в Ганчешты и к вечеру не успел вернуться. В семье рано поужинали и, не зажигая лампы, стали укладываться спать. Вдруг в окно постучали. Прислушались. То был условный знак. Мария Павловна открыла сама. В хату вошли трое: мужчина в мокрой шинели и две женщины, такие же мокрые и тоже в шинелях, подпоясанных бечевкой. Мужчина о чем-то переговорил с Марией Павловной и тут же удалился. Женщины остались. В темноте их лиц рассмотреть не удалось.

— Ноапте бунэ. Спите, — сказала Мария Павловна, обращаясь к детям и увела поздних гостей к себе. Вскоре в лесной сторожке воцарилась тишина, и только со двора доносился убаюкивающий шум ночного дождя.

В эту ночь Марии Павловне отдохнуть почти не удалось. Переодев промокших гостей во все сухое и уложив их спать, она ушла на кухню и принялась за стирку. Две гимнастерки и две юбки, две пары белья, чулки, косынки — набралось целое корыто. Стирала, тщательно терла партизанскую одежду, и невольные слезы застилали глаза. «Бедные дети, — думала жена лесника, — разве не лучше им остаться бы дома, спать в своей постели, чем так вот скитаться по лесам, быть в грязи и голоде. А что ожидает их еще на этой проклятой войне?» Назвать своих ночных гостей детьми она имела право: Катюше Юшко, начальнику штаба партизанского отряда, в то время едва минуло двадцать, а радистке Лене Новиковой исполнилось всего семнадцать. Как выяснилось потом, по настоянию командования отрядов обе девушки были направлены в сторожку лесника, чтобы, воспользовавшись дождем, немного отдохнуть в нормальных условиях и привести себя в порядок.

Развесив у теплой еще с обеда печи постиранное белье, Мария Павловна прилегла на часок, а чуть забрезжил дождливый рассвет, поспешно встала и принялась досушивать постиранное под утюгом. Когда семья проснулась, все уже было готово. Попросила детей вести себя потише, чтобы не разбудить партизанок. О том, что вчера вечером пришли партизаны, дети, конечно, догадались сами. К тому же мать и не встревожилась, завидев гостей. Значит, свои… Как только гости поднялись, лесничиха пригласила их прежде всего искупаться. На кухне за печкой стояло приготовленное корыто, а в печке булькал большой чугунный казан горячей воды. Девушки не заставили повторять приглашение. Мылись долго и с наслаждением, не спеша расчесывали волосы и все не могли налюбоваться на домотканые крестьянские рубахи, в которые одела их добрая Мария Павловна.

Вернулся из Ганчешт лесник. Дружелюбно приветствовал Катюшу, познакомился с новенькой. Завтракали все вместе за большим столом: семья молдаванина и две девушки-партизанки, украинка Катюша и русская Лена. Впрочем, если бы прохожий заглянул в окно, то не отличил бы двух партизанок в семье Маника. В молдавских расшитых кофточках, широких юбках и босиком, они казались родными сестрами дочерей лесника.

Ушли девушки из гостеприимной сторожки лишь на следующее утро. Дождь уже прекратился, над лесом голубело обновленное грозой небо, и жаркое солнце ласкало землю. Возвращались в лес довольные, отдохнувшие. Было приятно босыми ногами ступать по мягкой мокрой траве. Вокруг было так хорошо, и не хотелось верить, что где-то совсем рядом затаилась опасность. Идут две подруги, две девушки-крестьянки по тропинке в лес с пестрыми десагами через плечо. А зачем идут, никто не знает. Говорят, после дождя большой урожай на грибы. Наверное, за грибами…

Катюша Юшко еще не раз после этого бывала в приветливой семье лесника, а Лене Новиковой больше не довелось. 5 июля гитлеровцы начали облаву. Отряд «За честь Родины» завязал бой с окружившими партизанское становище карателями. Однако выстоять против численно превосходившего врага было невозможно. Был дан приказ: немедленно уходить врассыпную. Лене удалось проскочить незамеченной сквозь цепь яростно наседавших фашистов и выйти на дорогу, ведущую к Болчанам. Она уже спокойно подходила к селу, когда была остановлена румынским жандармским пикетом. Жандармам показалось подозрительным, что крестьянская девушка, которую они окликнули, что-то невнятно пробормотала в ответ и прибавила шагу. Задержали, заглянули в десагу, а там лежала рация с питанием, код, пара гранат и пистолет. Задержанную немедленно передали гестаповцам.

Через полчаса серый «оппель», поднимая вихри пыли, помчался из Болчан в Кишинев. В машине находились три гестаповца и Лена Новикова.

В кишиневском гестапо поимку радистки расценили как крупную удачу. Теперь, не медля ни минуты, нужно было воспользоваться кодом. Первый допрос радистки, однако, ничего обнадеживающего не дал. Лена наотрез отказалась назвать позывные и волну своего передатчика, без чего код оставался пустой бумажкой.

На первый раз с пленницей обошлись весьма корректно. Заводили разговор даже на отвлеченные темы, но без обиняков намекнули, что, если она будет упорствовать, придется применить меры другие, отнюдь не джентльменского порядка. Ее отвели в камеру и дали час на размышление.

В этот подаренный ей час Лена думала о товарищах. Что с отрядом? С друзьями? После выхода из кольца карателей они, наверное, вновь собрались все в условленном месте. Все, кроме нее. Решили подождать. Минул час, второй, третий… Сколько же прошло времени с момента ее ареста, пыталась сообразить Лена и ужаснулась: не меньше семи часов… Им очень тяжело оставаться без рации, без связи со штабом. И они, конечно, волнуются за ее, Ленину, судьбу… Теперь уже строят догадки: где Лена, что с ней? Пошлют разведчиков в Болчаны и… все узнают. Лене стало нестерпимо жарко. «В плену… в плену… в плену…» Сознание, что это произошло с ней, что это факт, пронизывало все ее существо точно электрическим током, вызывая жгучую боль. «А вдруг они там, в отряде, подумают, что под пытками она не выдержит и предаст их?»

Дверь открылась, ее снова повели на допрос. Лена молчала. Ей приказали раздеться догола. За спиной раздался неприятный скрип. Она обернулась: эсэсовец возился у какого-то деревянного сооружения, чем-то напоминающего столярный станок. Сомнений не было — это для нее. Лена пошатнулась и упала. Грубо подняли, плеснули в лицо водой. И тогда она едва выговорила: «Я согласна…»

Палач покинул комнату. Лена поспешно одевалась. Гестаповский офицер, производивший допрос, позвонил по телефону. Вошел еще один офицер, они о чем-то переговорили и увели Лену вместе с переводчиком по длинному коридору в другое помещение. Лена увидела на столе свою рацию.

У нее дрожали руки, когда она зашифровывала своим кодом составленное гестаповцами донесение. Подавляя волнение, она, наконец, справилась с шифровкой. Немцы проверили. И одобрительно улыбнулись ей.

Лена надела наушники и включила рацию. Был уже поздний вечер, может быть ночь, шторы на окне опущены, горит настольная лампа — время как раз такое, что там, по ту сторону фронта, дежурный радист уже ищет в эфире позывные партизанских отрядов. И Лена Новикова вышла в эфир…

Ее сигнал был принят очень скоро. Рука легла на ключ удивительно твердо. Точка… тире… точка… тире… Всего три минуты работы. Донесение небольшое, эсэсовцы были по-немецки предельно краткими, и Лена выключила рацию. Офицер второй раз за время допросов улыбнулся ей и достал из стола коробку конфет:

— Битте, фрейлейн…

Лена протянула руку.

Вошел гестаповец, тот самый, которого офицер, производивший допрос, вызвал по телефону. Он держал какую-то ленту и, указывая на Лену, о чем-то возмущенно говорил. Потом через переводчика они спросили, что означают лишние три сигнала, которые она передала в партизанский штаб. Лена молчала. Гестаповцы сверили записанное на параллельном аппарате донесение с кодом и повторили вопрос. Лена пожала плечами. Ее схватили за руки и стали выкручивать. Переводчик, как попугай, повторял:

— Что означают лишних три знака?

Превозмогая боль, Лена торжествующе крикнула:

— Я передала им, что я не предатель!..

Сильный удар по голове свалил ее на пол.

Очнулась и с удивлением увидела: над ней стояли какие-то люди в лохмотьях, с изможденными лицами. На глазах у них были слезы. С ней заговорили по-молдавски, потом по-русски. Ей сказали, что она в лагере для военнопленных и арестованных по подозрению в сочувствии Советам. Принесли ее к утру, страшно избитую, без сознания, думали, уже конец. Лена попробовала пошевельнуться — руки и ноги были точно налиты свинцом. В глазах закрутилась пестрая карусель, и она снова погрузилась в бездонную темноту.

Лену Новикову видели в том лагере арестованные гитлеровцами жители села Лапушна Филипп Николаевич Букур и Иван Георгиевич Чебан. Им посчастливилось дождаться освобождения, они и сейчас живут в своем родном селе.

Комиссар Можжухин в одном из своих писем к автору вспоминает: «Однажды утром к нам пришли крепко потрепанные бойцы из отряда Костылева и сообщили, что их радистка при облаве попала в плен с рацией и кодом. Мы об этом тут же сообщили в УШПД (Украинский штаб партизанского движения), нам оттуда было потом сообщено, что она выходила на связь по заданию немцев, но условным знаком известила УШПД, что находится в плену…»

Так партизанская радистка комсомолка Лена Новикова выполнила свой долг перед Родиной.

Вот уже двадцать лет родители отважной партизанки, проживающие на Брянщине в городке Почеп, разыскивают пропавшую без вести дочь. То, что им удалось установить, мы здесь рассказали. Но как погибла Лена, где ее могила — это пока неизвестно. В поиски включились комсомольцы, молодежь и пионеры Котовского района. Первым начал сбор материала о жизни и борьбе Лены Новиковой отряд «Красных следопытов» восьмилетней школы в селе Болчаны, в том самом селе, где когда-то была схвачена фашистами юная партизанка.

…А лесник по-прежнему аккуратно являлся в Ганчешты, и, став в угодливую позу перед шефом, доносил:

— В урочище Бабеняса все в порядке. Порубок, пожаров не было. Чужих не видел. Листовок не находил…

Шеф слушал его сперва с некоторым, а потом с явным недоверием. И однажды лесник заговорил по-другому.

— В урочище Бабеняса мною найдено восемь закопанных в яме парашютов, три пустых консервных банки. Все это я привез с собой. Разрешите показать?

Шеф позвонил немецкому коменданту. Явился эсэсовский офицер. У Маника отобрали привезенное, осмотрели, потом приказали сесть в машину с немецким офицером и переводчиком. За юрким «оппелем» следовали крытые брезентом немецкие грузовики с карателями. Лесник показал место, где он нашел парашюты. Немцы порыскали вокруг, беспорядочно постреляли из автоматов и уехали. Лесника похвалили за донесение и обязали являться в комендатуру почаще. Манику ничего не оставалось, как повиноваться. И почти в каждый свой приход в комендатуру он приносил какое-нибудь вещественное доказательство присутствия партизан в лесу: парашюты, листовки, обрывки советских газет, пустые консервные банки, разбитые батареи от портативных радиостанций. В комендатуре эти донесения выслушивали, делали какие-то пометки на карте, однако карательные отряды по горячим следам не посылали.

Но одно известие всполошило эсэсовцев. Александр Маник утверждал, что у села Сарата-Мерешены на опушке леса он встретил 12 партизан в форме немецких солдат. Вооружены они были до зубов: немецкие автоматы, пистолеты, гранаты, у двоих — ручные пулеметы. Один партизан с отличиями офицера говорил по-немецки. Маник приветствовал их, как положено: вскинул вытянутую руку и крикнул «Хайль Гитлер». «Однако, к моему удивлению, — рассказывал лесник, — человек в форме немецкого офицера ответил по-русски: «Мы партизаны, а не фрицы. Сейчас же поворачивай назад и сиди дома целые сутки. Никому ни слова, что видел нас, иначе капут». Я перепугался и бросился наутек домой. Только на следующий день решился пойти в Ганчешты, но не через Сарата-Мерешены, а через Лапушну». Встревоженный комендант долго допрашивал лесника, путаными вопросами пытался сбить с толку и тем самым убедиться в степени достоверности сведений Маника. Много раз спрашивал одно и то же: случалось ли, что партизаны заходили в лесную сторожку? Маник отвечал твердо: нет, ни разу, они боятся вашей засады…

На сообщение Маника комендатура реагировала мгновенно. Началась сплошная проверка документов у всех немецких команд, прибывающих в населенные пункты и двигающихся по дорогам. Была установлена особая отметка на личных документах. Возникало множество недоразумений. Задержанных пачками отправляли в комендатуру, оттуда целыми днями неслись шум, крики, ругань. Хлопот у перепуганных гитлеровцев было по горло.

Читателю нетрудно догадаться, что «двойная игра» Маника была, конечно, известна в партизанском отряде. Больше того, ею руководил сам командир отряда Виктор Петрович Александров. Это он придумал легенду о появлении партизан в немецкой форме и научил лесника, как преподать ее господину коменданту. Все другие донесения Маника также предварительно обсуждались с Александровым. В партизанском лесном штабе это называлось «забросить удочки». «Все дело в наживе, — шутил Александров, — чем жирней кусочек на крючке, тем верней рыба клюнет. Это любой рыбак скажет…»

На версию о партизанах в немецкой форме комендантская «рыба» клюнула, и вся кутерьма с проверкой документов изрядно попортила нервы гитлеровским воякам.

Клюнул однажды на ложное сообщение о якобы задуманной партизанами операции под Лапушной и командующий армейской группой генерал Думитреску. Он снарядил туда до двухсот карателей, и все они попали в засаду. По крайней мере пятьдесят солдат пало под меткими очередями из автоматов, три грузовика были сожжены.

Кроме того, Виктору Петровичу Александрову нужно было заботиться и о том, чтобы укрепить доверие оккупационных властей к леснику, а здесь без «достоверных» сведений и вещественных доказательств не обойдешься…

Как-то Александр Маник доложил шефу, что, обходя лес, встретил человек пятнадцать неизвестных. Были они вооружены и с лопатами. Застал их за подозрительной работой: откапывали заброшенный старый колодец. Это на просеке, которая выводит на лапушнянскую дорогу. «Они предупредили меня, — закончил Маник, — что если я донесу немцам или жандармерии, мне будет плохо…» Шеф отметил на карте указанное Маником место и сказал:

— Ничего они тебе не сделают, — ты же пришел не к немцам и не к жандармам, а в лесничество «по своим делам».

Он приказал Манику выйти из кабинета и подождать. Сидя в приемной, Маник слышал сквозь неплотно притворенную дверь, как шеф с кем-то долго разговаривал по телефону, потом к лесничеству подъехала машина, из которой вышел немец и проследовал в кабинет. Как только он уехал, Маника вызвали.

— Тебе задание, — сказал шеф, — проследи, когда они там закончат откапывать колодец, и высыпи туда содержимое этой коробочки. Поручает тебе это сам господин генерал…

В следующий приход Маника к шефу не пустили, а велели немедленно идти в жандармерию. И первое, что спросили там, — о коробочке.

— Ты высыпал?

— Так точно, вчера при обходе квартала.

— Врешь.

— Проверьте…

Жандармский локотенент побагровел, схватил лежавший на столе стэк и наотмашь ударил Маника по лицу. Рассеченная губа засочилась кровью. Лесничий оторопело смотрел на жандарма. Приложил платок к губе. А жандарм орал, словно не он ударил человека, а его самого полоснули.

— Снюхался с ними? Мы все знаем…

Он кричал истерично, а Манику становилось ясно, что толком им ничего не известно, но, видимо, подозрения какие-то возникли. Откуда бы это? Вроде бы все он делает осторожно, как всегда. Случалось, забредали немецкие патрули. С ними не страшно: поднесешь по стаканчику и выпроводишь. Однажды ночью нагрянули немцы, а в доме как раз ночевала Катюша-партизанка. Все обошлось… И тут Маник подумал о Баркаре. Есть такой в Сарата-Галбенэ, подальше бы от него… Никогда не приходил, а теперь повадился, в приятели набивается. Вспомнился его последний приход. «Бунэ зиуэ. Кум трэешть?» Ничего, спасибо. Постояли, покурили. Собрался уходить — попросил воды напиться. Поднес кружку к губам и спрашивает: «Не отравленная?» «Бог миловал», — спокойно ответил Маник. А Баркарь наклонился к уху лесника и говорит: «Ходят слухи, что партизаны начали колодцы травить. До чего обнаглели, а? Надо в оба смотреть»…

Только теперь, стоя перед орущим жандармом, Маник сообразил: ой, неспроста ходит этот Баркарь…

В тот же вечер, найдя в известном ему месте партизанский караул, Маник попросил провести его к Александрову.

Командир отряда встретил его дружеским рукопожатием. «Хорошо, что пришел, — сказал он. — Сейчас у нас вроде общего собрания будет. Приглашаю официально…»

Впервые Маник присутствовал на таком собрании партизан. В овраге неподалеку от становища собрались представители отрядов, действовавших в данном районе. Были здесь командиры отряда «За честь Родины» Костылев, отдельной диверсионно-разведовательной группы Алмазов, его комиссар Солодовников, начальник штаба отряда имени Кутузова Катюша Юшко и другие. В сумерках, сгущавшихся над оврагом, Маник едва различал знакомые лица партизан и среди них своих земляков, за которых он ручался перед командирами.

Из докладов командиров вырисовывалась общая картина партизанской борьбы с фашистскими захватчиками в кодрах. Отряды, обосновавшиеся в ганчештских лесах, контролируют территорию радиусом 35–45 километров. С местным населением установлены прочные дружеские связи. В партизанские отряды добровольно вступили жители Логанешт, Ульмы, Стольничен, Чучулен, Кристешт, Ниспорен, Варзарешт, Сарата-Мерешен, Ниморен, Лозово и других сел. В них имеются связные и разведчики, налажены явки, намечены дома, где можно укрывать и лечить раненых, работают организаторы по сбору и закупке продовольствия.

Удары партизан по врагу становятся день ото дня все ощутимей. Благодаря хорошо поставленной разведке с помощью местного населения удается успешно устраивать засады и наскоки на отдельные подразделения противника. Так, например, только 13 июня в засаде на шоссе Лапушна — Ганчешты (это докладывала начальник штаба отряда имени Кутузова Катюша Юшко) уничтожено более 20 оккупантов. В тот же день на дороге Болчаны — Сарата-Мерешены был подбит немецкий мотоцикл, а мотоциклист уведен в лес. Вечером того же дня группа, которую водила в засаду сама Катюша Юшко, на дороге Лапушна — Болчаны отправила на тот свет 12 фашистов. В этой стычке была ранена Катюша. Ночью ее переправили в домик к леснику Манику, где она и находилась в течение двух недель до выздоровления. В июне совершено еще три нападения на гитлеровцев, убито 20 фашистов.

Несмотря на меры, принятые карателями против партизан, их боевые действия в июле еще больше активизировались, участились засады, внезапные налеты на жандармские посты, повреждения телеграфных и телефонных линий. На заминированных участках дорог подрывались автоколонны и конные обозы. А в конце месяца группа в 12 человек во главе с Анатолием Степановым у села Спориец вступила в бой с целой румынской ротой. Подпустив противника метров на сто, партизаны открыли огонь из автоматов. Солдаты в панике бежали. Офицеры заставили роту окопаться и ввести в действие пулеметы. Тогда горсточка смельчаков партизан ползком забралась в тыл вражеской цепи и забросала оккупантов гранатами.

Однако на выручку попавшей в засаду роте уже спешило подкрепление. Партизаны начали отходить, но огня не прекращали, нанося урон наседавшему врагу. В этом бою пал смертью героя Андрей Павленко. Тяжело ранен Григорий Малышев. Уйти со своими он уже не мог и, пока у него оставались патроны, продолжал отстреливаться, не подпуская к себе фашистов. Последний патрон оставил для себя, живым в плен не дался…

Партизаны встали и минутой молчания почтили память павших товарищей. Александр Маник встал вместе со всеми. В овраге было уже совершенно темно, присутствие многих людей в наступившей тишине чувствовалось по дыханию, единому и согласному, будто они пели молчаливую и величественную песню без слов. Взволнованно слушал эту песню лесник. Печаль сжимала сердце. Но под пеленой печали неудержимо росло и ширилось радостное ощущение близкой свободы: оккупантов-то бьем — и на фронте и в тылу!

Доклады представителей отрядов продолжались. Выступавшие с удовлетворением перечисляли успешные действия против оккупантов. Обстановка складывалась явно благоприятная для развертывания дальнейшей борьбы. Фронт уже близко — на Днестре, и во многих местах части Советской Армии перешагнули речной рубеж. По всему видно, что у нашей армии сейчас передышка. Она накапливает новые силы для решительного удара, в результате которого фашистские захватчики будут изгнаны с молдавской земли.

Вместе с тем Александров, Костылев, Можжухин и другие призывали бойцов к усилению бдительности, предупредили о назревающей вспышке ярости у карателей в предчувствии неизбежного конца. Имеются тревожные сведения: на проведение карательных операций переброшены учебная дивизия румын и два немецких мотополка. Усиливаются гарнизоны в Ганчештах, Карпиненах, Ульме и ряде других пунктов. Надо быть готовыми к отпору карателям.

После совещания лесник рассказал Александрову о своих опасениях. Появление Баркаря встревожило командира — тут и гадать нечего: подослали для провокации. Чтобы обмануть бдительность жандармов, Александров посоветовал Манику пожаловаться жандармам на партизан: угрожают, мол, уничтожить всю семью за то, что отказываюсь помогать им, изобразить при этом смертельный испуг на лице и попросить разрешения переселиться из лесной сторожки в Болчаны, где есть защита — румынские солдаты.

Маник так и поступил. Жандармы поверили и не возражали против переезда Маника. Обязанности лесника он должен тем не менее выполнять и по-прежнему информировать жандармерию о том, что происходит в лесу.

Вскоре Маник переехал. Домик на лесном кордоне опустел. Из большого семейства в нем осталось только четверо: старики — Павел Константинович и Елизавета Николаевна да двое детей Маника — Дорина и Федя. Жандармам объяснили: старики остались, их ведь партизаны не тронут, а они как-никак за огородом присмотрят, хозяйство постерегут, жалко ведь бросать… На самом же деле надо было во что бы то ни стало сохранить для партизан лесную сторожку как место хранения поступавших для отряда продуктов.

Елизавета Николаевна почти ежедневно пекла хлеб, но его отряду не хватало. Наладила выпечку хлеба в Болчанах и Мария Павловна. Его доставляли на лесной кордон Николай с Семеном, изредка — Наталья и Мария.

Баркарь, однако, не прекратил своих посещений. Переезд Маника в Болчаны его нисколько не смутил. Он, как и раньше, появлялся у калитки где-то около полудня. Поздоровается с Павлом Константиновичем (теперь он выходил встречать непрошеного гостя), посетует на жару, на тяжелые времена, поругает и немцев, и румын, и партизан, иногда попросит попить и пойдет своей дорогой. Маник сто раз наказывал отцу быть с этим Баркарем осторожным в разговорах. Но ни он сам, ни Александров не знали, что жандармский соглядатай повадился на лесной кордон не только днем, но и ночью, и в темноте пробирался к сторожке не один, а с вооруженной подмогой, что сидел, притаившись в кустах, до первых утренних петухов в надежде выследить связи лесника с партизанами. Никто в отряде не знал, как и куда пропали три бойца, посланных в полночь за водой к колодцу на лесном кордоне. Думали, случайно наскочили на патруль…

Стал замечать Маник, что переселение в Болчаны не устранило подозрительности жандармов к нему. Несколько раз по пути из Болчан к лесной сторожке они останавливали и Николая, и Семена, и его самого, придирчиво допытывались, куда и зачем идут, что несут в корзинах. А лежали там свежеиспеченные хлебы для партизан… Жандармам же говорили, что хлеб предназначается старикам, оставшимся в сторожке, и двум детям при них. В другой раз днем нагрянули в лесную сторожку с обыском и все допытывались, кто бывает здесь.

Судя по всему, опасения Александрова и Можжухина оправдались: оккупанты, бессильные помешать развитию партизанских действий, готовились к широким карательным операциям и кровавой расправе с населением. По дорогам рыскали эсэсовские команды. Облавы могли начаться в любую минуту…

Из предосторожности партизаны теперь реже навещали сторожку на опушке леса. Но однажды наведались сразу трое — Катюша, Можжухин и Никулаевский. Старики на радостях захлопотали, бросились накрывать на стол. Гости от угощенья отказались, — они очень спешили. Зашли предупредить: в сторожке жить опасно, надо немедленно ее покинуть. Петр Никулевский рассказал о несчастье, постигшем его родное село Ульму. Каратели расстреляли восемнадцать односельчан, схватили жену его Евдокию Георгиевну вместе с грудным ребенком в качестве заложницы и всячески издеваются над ней.

На дверях лесной сторожки повис замок. Некогда шумный домик, населенный дружной семьей, опустел. Федя с Дориной ушли к родителям в Болчаны, старики подались в Сарата-Мерешены, где у них были добрые приятели. Но, конечно, заботы и думы о покинутом гнезде на лесном кордоне не покидали никогда их обездомевшей и разбросанной семьи.

Пренебрегая опасностью, Павел Константинович и Елизавета Николаевна решили побывать в домике, посмотреть, что там и как. Было воскресенье. Солнечное, омытое ночным дождем утро предвещало тихий теплый день. Только пришли старики, открыли дверь, как стукнула калитка, и во дворе появились Дорина и Федя, а за ними следом и Николай с Семеном. Ребятам удалось уговорить отца отпустить их из Болчан. «По воскресеньям жандармы и немцы пьянствуют, — твердили дети, — ты же сам знаешь. А мы обернемся быстро, только туда и обратно». Старики очень обрадовались, увидя внуков. Бабушка Елизавета Николаевна развела огонь в печи и принялась варить мамалыгу, дети насобирали в огороде спелых августовских помидоров, — обед получился хоть куда. Сели за стол, и показалось им на мгновение, что никаких горестей и бед нет на свете. Поднимавшийся из казанка пар казался таким вкусным, каким он еще никогда не был.

Вдруг Дорина прислушалась: будто собачий лай и крики вдали. Над девочкой посмеялись — это же галки подняли возню.

Опять донесся далекий лай, но уже явственней, и его услышали все. Прогремел выстрел, затрещали автоматные очереди. А собачий лай раздавался так близко, что за столом все вздрогнули. Воцарилось тревожное молчание.

Облава!

Бабушка встала и вышла на порог. И тут же свалилась, сраженная очередью из автомата.

Никто не успел выскочить из домика. Фашисты, ворвавшиеся в него, прошили пулями всех, кто сидел за столом.

Собаки, яростно натягивая поводки, тащили эсэсовцев дальше.

Хворост, облитый бензином, запылал жарким костром у самого крыльца. Языки пламени лизнули двери, беспрепятственно проникли в домик и лихорадочно запрыгали в безумной пляске по тесному жилищу лесника.

В тихую погоду дым поднимается высоким прямым столбом в небо. Белую вершину дымного столба видели даже в Сарата-Мерешенах и недоумевали: что бы это могло так гореть на лесном кордоне…

Каратели неистовствовали. Убийствами, поджогами, издевательствами они вымещали свою злобу на мирных жителях. Все попытки окружить и уничтожить партизан терпели провал. Ничего не дал и свирепый набег на урочище Бабеняса. Отряды, базировавшиеся в этих лесах, в полном порядке покинули стоянки и избежали окружения. Сделали они это по приказу из партизанского центра. События, назревавшие на фронте, требовали максимальной активизации боевых действий в тылу противника. То был канун нашего крупного наступления, вылившегося в знаменитую Ясско-Кишиневскую операцию.

В своих письмах к автору бывший комиссар отряда Можжухин вспоминает о напряженных днях перед тем, как партизаны встретились с наступавшими частями Красной Армии.

Перед отрядами, действовавшими на территории нынешнего Котовского района, стояли две задачи: взорвать мост через Прут у Леушен и перерезать асфальтированную дорогу Кишинев — Хуши, когда немцы начнут отступать. «Задание получили 19 августа, — вспоминает Владимир Можжухин, — а на следующий день радист в лесу принял из УШПД радиограмму о начале наступления 2-го и 3-го Украинских фронтов. Партизанский центр призывал всеми силами помогать громить фашистов».

Одна группа немедленно двинулась к Пруту, а остальная часть отряда с присоединившейся группой Алмазова направилась к дороге Кишинев — Хуши. «Когда мы к ней подошли, — пишет Можжухин, — то увидели усиленное движение по ней в оба конца. Выполнение задачи затруднялось еще и тем, что немцы срубили лес вдоль шоссе по сто метров шириной с каждой стороны, боясь партизанских действий. Но приказ надо выполнять».

Посовещавшись с товарищами, Александров разделил отряд на две части. Одна группа бойцов, которую он возглавил сам, дождавшись ночи, пересекла дорогу. Другая, с которой были Алмазов и Можжухин, осталась на месте. Позицию выбрали как раз перед крутым спуском в сторону села Лапушна.

Весь следующий день 21 августа партизаны просидели, притаившись в кустарниках, так и не сделав ни одного выстрела: Александров не подал сигнала к выступлению. Смотри на противника, безнаказанно убегающего на запад, провожай его глазами и не смей угостить пулей — это для рвавшихся в бой партизан было поистине непосильным испытанием. К тому же строжайше запрещено курить и лишний раз подниматься с земли, чтобы не обнаружить себя. Сдерживали себя мыслью о том, что командир поджидает наилучшего момента, когда на дороге скопится как можно больше фашистов, и такой ситуации, при которой внезапный удар создаст основательную пробку.

Прошел весь длинный день и ночь и еще чуть ли не половина следующего дня 22 августа, когда, наконец, как говорит Можжухин, «немец повалил дураком». Над дорогой разорвалась пущенная Александровым ракета. В тот же миг обе партизанские группы открыли яростный уничтожающий огонь. Застигнутые врасплох, немцы в панике заметались как ошалелые. Это было необыкновенное зрелище! Насколько просматривалась дорога, вся она оказалась запруженной высокими немецкими автофургонами и прочей техникой по четыре и по пять в ряд. Некоторые группки гитлеровцев, обойдя «пробку», пытались опрокинуть и рассеять партизан, но меткие очереди буквально скашивали цепи противника, и, падая на дорогу, вояки фюрера еще больше закупоривали ее. Подожженные партизанами машины запылали десятками факелов…

«Выполнив задачу, вспоминает Можжухин, мы двинулись к домику лесника, рассчитывая, что немцы будут искать для отхода проселочные обходные дороги. Так оно и вышло. Утром немецкие разведчики-мотоциклисты проследовали через хорошо нам знакомую поляну, на которой стоял домик лесника, а следом за ними двинулось и целое подразделение. Пропустив разведчиков (их на выходе из леса к Сарата-Мерешенам уничтожил наш радист Вася Любушкин), мы повели огонь с очень близкого расстояния и почти полностью уложили всех, кто шел в голове колонны. Остальные бросились вспять».

Отряд Александрова, сохраняя боевые порядки, двинулся в Логанешты, которые уже были освобождены нашими частями. Там, в Логанештах, соединившись с регулярными войсками, отряд и закончил свой партизанский почти полугодовой рейд. Вскоре вернулась и группа, ушедшая с заданием на Прут. Мост она взорвать не успела — наступающие войска опередили ее. Всесокрушающей стальной лавиной Красная Армия устремилась на запад.

Погожим апрельским днем мы мчались на юрком «газике» по дороге из Котовска в Сарата-Галбенэ. Сегодня, увы, в урочище Бабеняса по воздуху не попадешь. Партизанские «аэродромы», разумеется, давно закрыты, а открывать авиалинию из Кишинева на Котовск нет никакого смысла — тридцать шесть километров асфальтированного шоссе, отделяющие столицу республики от районного центра, автобусы и такси преодолевают быстрее, чем успеешь просмотреть газету. С нами в машине находился Илья Григорьевич Брынзей, сторож Котовской районной больницы, вызвавшийся быть нашим проводником по партизанскому лесу.

Свернув с асфальта, машина покатила по проселочной дороге, еще не просохшей от недавних дождей. Дня три подряд шли дожди, теплые, обильные, сопровождаемые веселыми раскатами грома, очень раннего в нынешнюю весну. Потом брызнуло яркое солнце, земля запарила, пригорки вдоль дороги покрылись молодой травой, и деревья, напоенные влагой, набухали почками, — не сегодня-завтра из них должны пробиться острые листочки, похожие на нежные язычки зеленого огня, и осветить серое переплетение ветвей.

Вдали показался лес. «Газик» мчался проворно, насколько позволяли мягкие ухабы весеннего проселка. И чем ближе становился лес, тем все больше он поражал нас угрюмой бронзовой красой. Дубы на опушке, охранявшие лесное безмолвие, еще одеты в свой прошлогодний убор — тяжелые бурые листья, как латы, уцелевшие на осенних ветрах и зимних морозах.

На самом пороге леса проселок обрывался, и мы покатили дальше по тропе, устланной такими же бронзовыми латами, какие висели на ветвях кряжистых дубов. Мокрые лесной сыростью и поблескивающие на солнце, что пробивалось сюда с голубого весеннего неба, эти листья-латы и создавали в лесу неповторимо прекрасную и суровую картину.

На перекрестке лесных троп Илья Григорьевич подсказал водителю свернуть вправо, и через несколько минут мы уже выскочили на уютную поляну. На краю поляны, у подножия невысокого холмистого полукружия, стоял домик. Большой просторный двор вокруг него обнесен низким плетнем из жердей. На доске, прибитой над воротами, мы прочли: «Лесной кордон». «Газик» остановился. Мы были на том самом кордоне Бабеняса, где когда-то жил со своей семьей и работал Александр Маник, самоотверженно помогавший партизанам превратить зеленое урочище в опорный пункт для борьбы с фашистскими завоевателями. Здесь, на этой поляне, обрушилась непоправимая беда на шестерых из Маников…

— Старый дом сгорел, — рассказывал наш проводник Илья Григорьевич, — немцы сожгли. Этот построен уже после войны новым лесником. Александр Иванович ведь умер, вы знаете, в сорок шестом году. Не перенес гибели детей и отца с матерью…

Нынешний дом лесника и двор стоят не на том месте, где был прежний, а несколько в стороне. Мы прошли по едва приметной, давно нехоженой тропинке к бывшей усадьбе Маника. Развалины поросли высоким бурьяном — разоренное и неожившее гнездовье… В двух-трех десятках шагов от него — могильный холм, обнесенный узловатыми жердями. Здесь похоронены все шестеро: Павел Константинович и Елизавета Николаевна с четырьмя внуками — Дориной, Николаем, Семеном и Федором. Их обугленные, изрешеченные фашистскими пулями тела похоронил сам лесник. Александр Иванович узнал о случившемся в тот же день — он увидел белый столб дыма над лесом и скорее сердцем, чем разумом, понял, что горит его дом…

От могилы Илья Григорьевич повел нас в лес, и мы снова с удивленным восхищением внимали бронзовому молчанию партизанского урочища. Шли мы к бывшему становищу тем самым путем, по которому пробирались в дни войны бойцы отряда Александрова и ходил к ним лесник.

— Командир отряда Виктор Александров и Александр Иванович Маник — два дорогих мне человека, — сказал Брынзей. — Первый по сути спас мне жизнь, другой стал мне свекром, он отец моей жены Натальи.

Но рассказ о том, как это произошло, мы услыхали, уже сидя на поваленном дубе у входа в партизанскую землянку… Нет, мы не оговорились: перед нами действительно была настоящая землянка. Годы, конечно, не сберегли ее в прежнем виде: посбивались ступеньки, поразмыло дождями насыпь сверху, но сами накаты из толстых бревен лежат нерушимо, — кажется, поработай часок-другой лопатой и, пожалуйста, живи в ней снова со всем партизанским комфортом…

Илье Григорьевичу Брынзею хорошо памятна эта землянка, — в нее когда-то привел Александров и сказал:

— Располагайся, как у себя дома…

А судьба у Ильи Григорьевича в годы войны сложилась нелегкая. В сорок четвертом насильно мобилизовали в румынскую армию. Отправили на фронт под Аккерман. Сбежал. Вернулся в родные места, а зайти в свой дом нельзя: дознаются жандармы — расстрел. Много дней скрывался то в пшенице, то в соломенных скирдах, пока однажды не попал к партизанам. Допрашивал Александров. Рассказал ему все начистоту и даже то, что Наталья Маник, дочь лесника, его невеста. Имя лесника послужило как бы паролем. Так в отряде Александрова прибавился еще один боец. Случилось это уже после того, как опустел домик лесника и Александр Маник с семьей переехал в Болчаны.

Пробыл в отряде Брынзей недолго. Однажды ночью вместе с двумя партизанами (все трое были дежурными) он отправился за водой к колодцу на лесной кордон. Водой в отряде запасались по ночам, и всегда водоносы благополучно возвращались на становище. Но на этот раз…

— Не успел я зацепить ведро за крючок и бросить его в колодец, — рассказывал Илья Григорьевич, — как вдруг из-за куста меня окликнули: «Брынзей, это ты?» Тут же набросились жандармы и схватили нас троих. С жандармами в засаде сидел Баркарь…

Двух русских парней, схваченных у колодца, жандармы повесили на следующий день, а Брынзея в кандалах отправили в Яссы судить военным судом. Только дни гитлеровцев и их сподручных уже были сочтены. Советские танки мчались по дорогам Румынии… Илья Брынзей вернулся домой и здесь от лесника Александра Маника узнал всю партизанскую историю урочища Бабеняса.

Стены старой школы. В Ульме ничего нет радостнее детских звенящих голосов. Едва утреннее солнце выкатится из-за леса, а на улице уже хлопают калитки, и ребячьи крики и смех несутся над селом. Все громче, все веселей голоса, — будят эхо, заставляют его метаться из конца в конец. Даже солнце светлеет от этого, и Ульма, кажется, хорошеет, словно праздник накатился на нее.

Бегут ребятишки в школу, собираются в стайки и стайками летят к одноэтажному домику под старыми тополями. На школьном дворе стоит такой гам, что и проворное эхо не может управиться с ним и только какую-то часть детского гама успевает разнести по селу.

У одного заливистого школьного звонка есть силы совладать с этим буйным разливом голосов. Прозвенел — и детский гам беспрекословно подчиняется ему. Все тише шум, точно обмелела река, убыла большая вода, и лишь тоненькие ручейки неугомонным журчанием напоминают о недавнем вешнем разливе…

Школьный двор опустел, прокатился шумящий вал по широкому коридору, растекся по классам. Еще минута, и полноправной хозяйкой по коридору зашагает тишина, будет прислушиваться к шороху страниц и сдержанным голосам за классными дверьми.

Дети учатся.

На партах лежат раскрытые учебники. Как много надо познать! Откуда пошло родное слово, как обращаться с цифрами, почему меняются времена года, где находятся разные страны… Всей мудрости, накопленной людьми, не перечесть. Мудрость хранится в книгах. Рядом — учитель. Он научит читать книги, понимать их мудрость.

Идет урок. Шуршат страницы.

Но всё ли на свете знают книги? Всё ли они помнят, что было на земле?

В коридоре дежурит тишина. Пусто. Никто не мешает пройти его из конца в конец, прочесть таблички на классных дверях, посмотреть, что развешано на стенах. Чего только нет на школьных стенах! «Распорядок дня», «Наши отличники», фотомонтаж «8 Марта», стенгазета пионерской дружины имени Гагарина. Заметки в газете написаны крупным старательным ученическим почерком. А строчки все равно как-то искосились. Самый забавный последний столбец: «Кому что снится»…

Дети любят украшать школьные стены. Каждый класс старается. Однажды произошло событие, которое заставило учеников в Ульме по-иному посмотреть на стены своей школы.

На праздник, посвященный Советской Армии, пришла тетушка Евдокия. Кто ее не знает в селе? Это же колхозная доярка. Девчат на ферме учит раздаивать коров, а сама любит выхаживать телят. Хорошо выхаживает. Недаром ей премии вручают.

Пришла в школу тетушка Евдокия, и ее посадили в президиум, хотя, как уже было сказано, устраивался праздник, посвященный Советской Армии. Разве тетушка Евдокия участвовала в боях? Сколько себя помнили сегодняшние да и те, кто уже окончил школу и пять, и десять лет тому назад, знали по слухам от взрослых, что тихая и малоразговорчивая тетушка Евдокия всегда доила коров или выхаживала телят. Возможно, ее пригласили как передовую колхозницу. Конечно, заслуживает…

И вдруг директор школы объявляет: слово предоставляется Евдокии Георгиевне Никулаевской.

Надо было встать, подойти к трибуне, обтянутой красной материей, как делали все выступающие, а она все сидела и как-то странно улыбалась, глядя на притихших детей. Прошла, наверное, целая минута, а она все сидела и молча улыбалась. К ней наклонился директор и шепотом сказал:

— Евдокия Георгиевна, ребята ждут вашего слова… Все мы ждем…

И она ответила:

— Да, я знаю, он выступил бы лучше меня… Куда уж мне? Это мой Женя, сын. Еужен.

Она замолчала, теперь уже ненадолго. Директор еще стоял, наклонившись над ней, пытаясь понять, как бы ей помочь начать выступление, а она поднялась и пошла, но не к трибуне, а к лесенке в три ступеньки, что вела со сцены в зал.

— Лет ему было бы сейчас двадцать один, — сказала она, остановившись перед первой скамейкой в зале.

Ребята совсем притихли.

— Да, как раз осенью, после спаса родился… Теперь уже отслужил бы в армии. А может, и нет. В отпуск приехал бы… Пришел бы сюда… В форме, как полагается. Высокий такой, в отца весь…

Тетушка Евдокия тяжело вздохнула.

— Они меня схватили и начали выпытывать: «Где твой партизан?» Про мужа спрашивают. День спрашивали, второй. И еще день. Мы, говорят, тебе хорошо заплатим, много денег дадим. «У тебя было когда-нибудь много денег?» — спрашивает начальник их. «Нет, говорю, откуда они у меня возьмутся». «Так вот ты получишь двадцать пять тысяч лей. Только не даром. Мы повезем тебя на опушку леса. Куда? Ты сама покажешь. Там, где твой муж с партизанами скрывается, и ты скажешь им по радио несколько слов: выходите, иначе вам всем капут. Сложите оружие, и вас отпустят по домам. А дома дети голодные и жены плачут». Так он меня научает и даже деньги показывает, все новенькие бумажки. «Бери, говорит, построишь себе касэ под цинковой крышей, хозяйством обзаведешься. Муж при тебе будет, дети. Смотри, какой хороший карапуз у тебя». Это про моего Женю. На руках он у меня, пять месяцев ему всего от роду. «На кого его оставишь без материнского молока?» А им это как раз и надо, что я с малюткой на руках. Думают, поеду я с ними к лесу партизан уговаривать, а мальчик мой расплачется, и тогда там, в лесу, услышат этот плач, жалко им станет и Женю, и своих детей, оставленных дома, и все выйдут, руки вверх поднимут.

Зал затаил дыхание. Уже никто не смущался тем, что тетушка Евдокия нарушила заведенный порядок говорить речи с трибуны. Некоторые из сидевших на сцене за красным столом тоже встали и сошли в зал, чтобы лучше было слышно, о чем рассказывала колхозная доярка.

— Нет, — сказала я им, — не хочу строить касэ под цинковой крышей. Не возьму на свою душу такой грех. «Не хочешь денег, получишь батай», — заорали на меня. Били нещадно. Вдвоем. Вырвут ребеночка у меня, швырнут в угол бедненького и давай меня чем попало — кулаками, сапожищами. Мальчик мой плачет, ищет ручонками сиську… а я молчу, только губы кусаю до крови. Кажется, и ударов не чувствую…

Тетушка Евдокия замолчала и вдруг подошла к двери класса, выходившей в зал, открыла ее и переступила порог. Ребята, сидевшие поблизости, невольно встали и пошли за ней. Остальные столпились у двери.

Обвела взглядом она класс, странным таким, долгим взглядом, подошла к стене, на которой висела географическая карта, и зачем-то потрогала карту.

— Этого не было тогда, — сказала она и рукой провела по карте. — Ничего не было на стенах. Грязными только были очень, ни разу не белили их, с тех пор как война началась… Схватили меня за косы и головой об стенку, об стенку… вот об эту стенку… А потом повалили на пол и били чем-то колючим по пяткам… и тогда босую поставили и приказали три часа стоять на ногах…

Школа и тюрьма… Трудно ребятам, слушавшим тетушку Евдокию, представить себе это превращение. Неужели те самые классы, где каждое утро их учат мудрым наукам, были когда-то тюремными камерами? А что такое тюремные камеры, — они тоже не знали. А тетушка Евдокия знала. Даже ее рассказ сегодня слушать страшно. Будто читает она страшную книгу, и страницы в этой книге — школьные стены…

Сельскую школу в Ульме сделали тюрьмой фашистские каратели, охотившиеся за партизанами. В то время, как заключили туда Евдокию Георгиевну Никулаевскую, там находилось еще 16 узников. Мы приведем здесь все их имена, — они еще ни разу не назывались в печати. Пусть знают о них все, и в первую очередь жители Ульмы, почти все они уроженцы этого села. Их обвинили в том, что они намеревались уйти в лес к партизанам. Вот они, жертвы карательного отряда: Федор Мадан, Иван Васильевич Кристя, Николай Антонович Гуцу, Николай Платонович Гуцу, Иван Сергеевич Постика, Георгий Сергеевич Постика, Иоаким Васильевич Голубенко, Митрофан Иванович Гуцу, Федосий Георгиевич Пламадялэ, Константин Иосифович Церуш, Макар Макарович Пламадялэ, Иван Онуфриевич Брага, Володя Колесников, Василий Петрович Грэдинар.

Все они действительно собирались в лес к партизанам. Все было готово. Из лесу пришли два проводника: Федор Вылков и Дмитрий Стрестян. Их тоже захватили каратели.

Они томились уже месяц в фашистском застенке, а может быть и больше. Когда Евдокия Никулаевская через несколько дней после своего ареста впервые увидела их во дворе школы, то с трудом узнала лишь некоторых: заросшие, измученные, в лохмотьях, будто много лет пробыли на каторге.

Непрерывные допросы, пытки, избиения. Содержали в холодном погребе тут же во дворе. Погреб уцелел до сегодняшнего дня. Морили голодом. В сутки на всех — ведро помоев из солдатской кухни.

Евдокия Никулаевская насчитала пятнадцать узников. Шестнадцатого уже не было в живых.

…Дмитрий Стрестян на допросе потерял сознание. Его отлили водой и снова избили. И опять в глазах у Дмитрия потемнело, и память померкла. Еще ведро холодной воды вылил на него солдат. Дмитрий опомнился, словно вернулся из небытия. Эсэсовскому офицеру, проводившему допрос, показалось, что упрямый партизан сейчас, наконец, все расскажет. Ему дали попить. Дмитрий сделал несколько глотков и, собравшись с силами, проговорил: «Еу ну штиу нимик». Эсэсовец в ярости заметался по комнате. Потом остановился перед Дмитрием и заорал: «Открой рот, сволочь, высунь язык, закрой глаза». Дмитрий механически исполнил приказание. И тут же стоявший рядом солдат сильно ударил Дмитрия по нижней челюсти. На пол упал отсеченный зубами кончик языка. Рот мгновенно наполнился кровью. Дмитрий не вскрикнул, только пошатнулся от удара, замотал головой и всей кровью, что заливала рот, плюнул в лицо оторопевшему эсэсовцу.

Дмитрия повесили у перекрестка дорог, возле распятия. Три дня немцы запрещали снимать с виселицы труп. Женщины проходили, набожно крестились. На куске фанеры у повешенного на груди было написано: «Партизаны! Сдавайтесь добровольно, иначе это ожидает всех вас». Рядом на столбе прибито другое объявление: «Тот, кто приведет и сдаст в руки властей партизана, получит две десятины земли и пару волов». Три дня каратели ждали. У эсэсовского офицера было такое впечатление, будто никто в селе не читал сочиненного им объявления.

О судьбе своего односельчанина Дмитрия Стрестяна Евдокия Георгиевна узнала позже, когда оккупанты уже покинули Ульму.

В тот день насчитала она пятнадцать узников. Из комнаты, где ее избили, смотрела в окно на школьный двор и силилась узнать в замученных пленных своих земляков.

Пятнадцать выгнали во двор, дали в руки каждому по ведру. Солдаты выстроились редкой шеренгой от погреба к колодцу. Пленников заставили таскать воду. Воду из ведер выливали в погреб. Евдокия Георгиевна попробовала считать и сбилась.

— Шнель, шнель! — подгоняли арестованных солдаты. Кто отставал, того били прикладом, стегали кнутом. Уже стемнело, когда раздалась команда прекратить. Люди валились с ног от усталости. И вдруг произошло такое… Пленников погнали в залитый водой погреб. Потом пришли за ней и тоже повели туда.

— Плакал мой Женечка, ой как плакал, — вспоминала она теперь, стоя у того окна, в которое видела тогда, как пятнадцать жестоко измученных людей заливали погреб водой. В комнате уснул было под грудью, а вывели меня во двор, заплакал, холодно ему стало. Тогда я как закричу. «Куда вы меня гоните, он же замерзнет там, умрет мой малютка». Больно ударили по затылку, по спине. Не помню, как очутилась в погребе. Услышала только стук. Захлопнулась за мной дверца и заскрипел засов.

Кончиком ситцевого платка, повязанного по-крестьянски, тетушка Евдокия вытерла слезы:

— Темно-темно там было… и мокро… воды по пояс. Оступилась я и упала вместе с Женечкой… Чуть не захлебнулась… Люди спасли… А он кричит, бедненький… пеленки намокли в воде… Я тоже промокла до нитки… Все к груди его прижимаю… а у самой руки дрожат, вот-вот уроню его опять в воду…

Тяжко вспоминать тетушке Евдокии пережитое, каждое слово отзывается болью:

— Люди добрые помогли. У кого шарф был, кто тряпку с головы снял. Кое-как укутали сынишку. Слышу голос Ивана Васильевича Кристи: «Дай подержу его, Евдокия, а ты отдохни».

Сколько длился печальный рассказ? Может быть, час, а может, дольше. Тетушка Евдокия не замечала никого. Разбудив в душе тяжелые воспоминания, она уже не могла остановить их. Картины одна ужаснее другой возникали перед слушателями. Дети слушали в каком-то оцепенении, боясь пошевельнуться. В таком оцепенении слушают страшные сказки: кажется, оглянись только, и сразу увидишь наяву отвратительное чудовище.

То, что случилось после той ночи, было еще ужаснее. Утром каратели согнали на сельскую площадь жителей Ульмы и устроили скорый суд над пятнадцатью узниками. Всех их приговорили к расстрелу. В приговоре указывалось, что осужденных отправляют в Румынию, где они смогут обжаловать решение суда. Родственникам разрешили передать чистое белье и продукты на дорогу. В тот же день скорбная процессия смертников под усиленным конвоем двинулась из села. Только путь обреченных людей оказался гораздо короче объявленного в приговоре. Недалеко от Ульмы в овраге вечером раздалось пятнадцать выстрелов.

Евдокию Георгиевну с младенцем вновь заперли в одной из классных комнат. Каратели решили еще раз попытаться заставить ее принять предложение о предательстве, но, получив отказ, возобновили побои и оскорбления. Потом ее отпустили домой и установили за домом слежку, надеясь поймать в ловушку мужа-партизана. Три дня измученная побоями женщина побыла дома, на четвертый ее вернули в школу-тюрьму. Теперь она находилась при солдатской кухне — чистила картошку, мыла посуду. Уходить со школьного двора запрещалось.

Однажды на рассвете донесся какой-то шум, похожий на раскаты далекого грома. Евдокия Георгиевна глянула в окно — небо сияло удивительной чистотой, предвещая ясный погожий день. Женщина инстинктивно перекрестилась. Вышла на крыльцо, прислушалась: гремело непрерывно, и шум приближался. Казалось, что-то огромное и тяжелое катится вниз по ступеням бесконечно длинной лестницы. «Нет, не гром это», — со страхом подумала она и еще раз трижды осенила себя крестным знамением.

Ее заметил стоявший у ворот часовой. Подошел к ней и, озираясь, шепотом сказал:

— Слышишь? Это они идут к нам… Советские…

Сердце замерло от неожиданной радости. Как же она сама не догадалась: то пушки, ведь, грохочут. Красная Армия приближается к Ульме. Радость свою скрыла от часового. А тот тревожным шепотом уговаривал. С трудом поняла: ей надо немедленно уходить, иначе при отступлении каратели ее повесят.

Солдат, оказавшийся бельчанином, после побега Евдокии Георгиевны покинул свой пост и исчез.

Два дня женщина с ребенком пряталась в заброшенном овражном колодце на краю села. Из колодца ее вытащили советские воины. Отправили в госпиталь, но спасти больного простуженного ребенка не удалось.

Закончив рассказ, колхозная доярка вернулась за стол, накрытый кумачовой скатертью. Выступали учителя, дети читали стихи, пели песни, а она сидела молча и краешком ситцевого платка вытирала невольные слезы.

…Ничего нет радостнее в Ульме детских голосов, и только медный звонок на школьном дворе может совладать с их буйным весенним разливом. Каждое утро, работая на ферме, тетушка Евдокия слышит и детские голоса, и школьные звонки. Трудно за работой бывает колхозной доярке разобраться, что творится у нее на душе: и радостно за детвору, за все ее сегодняшнее безоблачное счастье, и до слез больно, что ее сын Еужен так и не побегал ни разу в шумной ватаге ребят, ни разу не пошел в школу. При мысли о школе на глаза навертываются слезы. И так всегда, как только услышит расшумевшуюся детвору и эхо донесет далекий звонок.

А ведь годы минули какие… пять, десять, пятнадцать… Сколько весен отцвело в ульманских садах!

Построили в Ульме новую школу: большую, в три этажа, светлую. Тетушка Евдокия любуется красивым зданием. Никогда еще в Ульме не строили ничего похожего. Вот и окна застеклили во всех трех этажах. По утрам в окнах горит золотое зарево восхода.

— А как же со старой школой? — спросила тетушка Евдокия учителя. — Теперь ее и разрушить можно. Так и сделают, наверное, к чему она?

Но учитель с ней не согласился.

— Старую школу надо бы сохранить, — сказал он. — Сохраняем же мы книги. Пусть и тем, что придут после нас, старые стены расскажут, как дорого заплачено и за наше и за их счастье.

Литературная запись В. Тымчишина