В бурном потоке

РОМАНЫ ВАЙСКОПФА ОБ АВСТРО-ВЕНГРИИ (Послесловие историка)

Действие обоих романов Вайскопфа — «Прощание с мирной жизнью» (1946) и «В бурном потоке» (1948) — развивается как бы в двух планах. С одной стороны, это история большой семьи Рейтеров, первоначально благополучно проживающих в Праге, а с другой — история того государства, в котором они живут и которое называлось Австро-Венгрией. В романе показаны все более угрожающие симптомы распада монархии Габсбургов, и аналогично этому происходит распад и расслоение семьи Рейтеров. На гибель обречены и те и другие — и Рейтеры и Габсбурги. Это хорошо понимает один из наиболее симпатичных членов семьи, главный герой первого романа — Александр Рейтер, и это наводит его на размышления не самого веселого свойства, хотя внешне он пока еще процветает:

Среди героев романа выступают рабочие и банкиры, солдаты и офицеры всех рангов, профессиональные журналисты и художники, авантюристки, дамы из общества и революционерки. Действуют на страницах романа очень тонкие, все понимающие интеллигенты, страдающие от сознания своего бессилия и невозможности изменить ход событий, предотвратить надвигающуюся катастрофу. А с другой стороны, тщательно вырисован противоположный тип человека, который по своей профессии как бы и вправе причислить себя к интеллигенции, но под ничтожным слоем университетского образования скрывается верноподданный чиновник своего императора, мещанин, заботящийся только о собственном благополучии. Таков школьный учитель Ранкль, изображенный у Вайскопфа во всей своей страшной рельефности, один из самых отвратительных персонажей романа. Он ничего не читает и фактически ничего не знает, кроме нескольких заученных им наизусть положений из официальных учебников. Ранкль — поклонник пруссачества и военной партии — является прообразом будущего фашиста. Именно на таких невежественных подонков с университетским дипломом и опирался впоследствии национал-социализм, уничтожая духовные ценности немецкого народа.

В соответствии с замыслом действие происходит на широком фоне исторических событий последних лет Дунайской монархии и подъема международного революционного движения накануне первой мировой войны и русской революции 1917 года. Крушение монархии Габсбургов становится для Вайскопфа символом крушения капиталистического порядка вообще; он изображает распад буржуазного общества, лучшие люди которого переходят в лагерь революции. Вайскопф довольно точно воспроизводит атмосферу эпохи и описывает подлинные события, а иногда вводит в сюжетное действие романа срисованные с натуры и портретно достоверные фигуры государственных и военных деятелей Австро-Венгрии. В некоторых случаях они выступают под своими настоящими именами. Таковы, например, на страницах романа эрцгерцог-престолонаследник Франц-Фердинанд или полковник Редль, начальник генерального штаба Пражского корпуса австрийской армии, австрийский разведчик и одновременно русский шпион.

Тема Австро-Венгрии занимает в западно-европейской литературе после второй мировой войны непомерно большое место. Почти полвека назад исчезла монархия Габсбургов, на ее территории возникли новые государства, с иным социальным строем, выросло новое поколение, знающее о Габсбургах только понаслышке, со слов школьных учебников. Для этого поколения Австро-Венгрия является мертвым термином давно прошедшего времени, в общем столь же далекого, как древний мир или древние германцы.

Сколько грандиозных событий мирового значения произошло с момента, когда манифестом от 11 ноября 1918 года последний Габсбург, император Карл, сообщил, что он отказывается «от всякого участия в государственных делах». Казалось бы, только историкам узкого профиля интересоваться историей Австро-Венгрии, но на самом деле она привлекает внимание самых разнообразных авторов, и не только в исторической и научно-политической, но также и в художественной литературе. При этом бросается в глаза, что чем дальше в прошлое уходит монархия Габсбургов, тем многочисленнее становятся посвященные ей научные исследования и художественные произведения. На международных конгрессах историков в 1960 году и в 1965 году обсуждение проблем, относящихся к истории Австро-Венгрии, велось столь темпераментно, как будто бы речь шла об актуальнейших и насущных вопросах современной политики.

Литература об Австро-Венгрии не только возросла за эти десятилетия количественно, но и изменилась качественно: радикально переменились в западной литературе оценки монархии и ее роли в Европе. Так, в начале века огромной популярностью пользовалась книга об Австро-Венгрии английского журналиста Уикхема Стида (1913), по существу она стала эталоном для оценки Австро-Венгрии в научно-публицистической литературе. Автор этой книги был в течение десяти лет венским корреспондентом всемогущей в те времена и всеведущей лондонской газеты «Таймс». Настолько убедительным и мрачным был беспощадный анализ слабостей габсбургского режима, настолько убийственными характеристики правителей, что в апреле 1914 года австрийская полиция конфисковала книгу за оскорбление «его величества» и запретила ее распространение.

В художественной литературе Австро-Венгрию «прославила» на весь мир блестящая сатира чешского писателя Ярослава Гашека «Похождения бравого солдата Швейка во время мировой войны». Опубликованная в 1921 году, книга Гашека стала настольной книгой сотен тысяч читателей и сделала популярным не только самого Гашека, но и Габсбургов: отныне при первом же упоминании Франца-Иосифа каждый немедленно вспоминал портрет императора, непочтительно засиженный мухами в пражском трактирчике.

Когда в 1926 году появился немецкий перевод «Швейка», Вайскопф написал в рецензии на это издание:

И далее Вайскопф называл Австро-Венгрию периода первой мировой войны «дряблым трупом, лежавшим в последних судорогах».

Однако времена меняются. Как говорил Гейне: «Иные времена — иные птицы; иные птицы — иные песни». В западноевропейской литературе после второй мировой войны зазвучали новые мелодии.

Через много лет после исчезновения монархии с лица земли, когда, казалось бы, ее история должна стать предметом строго научного исследования, освобожденного от посторонних мотивов, в современной исторической литературе, в художественных произведениях, в политической прессе США и Западной Европы начали появляться несколько неожиданные на первый взгляд панегирики в честь Австро-Венгрии, ее императора, ее законодательства, ее государственного устройства и администрации, наконец, в честь Габсбургов как таковых. Ныне в австрийской литературе очень распространено восхваление «доброго старого времени», а с этим связано и восхваление Франца-Иосифа как символа этого райского времени, поскольку Франц-Иосиф был патриархом среди монархов и восседал на троне немыслимо долго: с декабря 1848 года до своей смерти в ноябре 1916 года. В этом отношении типичными являются слова известного австрийского историка Генриха Бенедикта, которыми он закончил в 1958 году свою книгу об экономическом развитии Австро-Венгрии при Франце-Иосифе:

Лучшей фактической справкой, опровергающей эти апологетические оценки, является, например, речь одного из депутатов австрийского рейхсрата (парламента) на заседании 5 июля 1907 года, в которой депутат зачитал полученное им письмо крестьянина из Истрии. Крестьянин просил добиться в рейхсрате официальной отмены запрещения собирать милостыню. Через неделю после этого другой член рейхсрата, характеризуя условия труда металлургов в Штирии, утверждал, что жизнь горняков, обрисованная Эмилем Золя, является благодатью по сравнению с обстановкой в Штирии.

В произведениях прогабсбургских авторов часто применяется примитивно-демагогическая аргументация: столько лет правил Франц-Иосиф, и сохранялись при нем порядок, дисциплина и спокойствие, а всего через два года после его смерти габсбургский режим рассыпался в прах, началась смута, и Австро-Венгрия перестала существовать. Следовательно, старик был умным и умел управлять, а наследники не сумели сохранить и укрепить созданные при нем традиции. Вся эта аргументация, и особенно это «следовательно», ставит на голову ход событий. В действительности непрерывное нарастание национальных и социальных противоречий настолько расшатало и ослабило Габсбургское государство, что внутреннее кипение угрожало взорвать котел, именовавшийся Австро-Венгрией. Режим Габсбургов был обречен, и речь шла лишь о сроках. Смерть Франца-Иосифа психологически, конечно, ослабила полицейские скрепы, поддерживавшие габсбургское правление, а военные поражения на фронтах первой мировой войны послужили последним толчком. Но причины распада монархии были гораздо более глубокими, и почти точное хронологическое совпадение смерти императора с исторически закономерной катастрофой государства как такового отнюдь еще не является доказательством каузальной связи.

К этому времени режим Габсбургов был настолько дискредитирован и его защита была предприятием настолько безнадежным, что в октябре — ноябре 1916 года даже самые закоренелые монархисты делали вид, что стали почти республиканцами. Легенда о хорошем императоре и о добрых старых временах стала создаваться позднее, когда выросло новое поколение, не переживавшее мрачные времена Габсбургов. Тогда и выступили на первый план реакционные историки и литераторы буржуазии, которые начали на все лады воспевать необходимость самовластья и прелести кнута в надежде реставрировать прошлое.

В связи с этим исторически правдивые романы Вайскопфа приобретают сегодня особую актуальность. Точка зрения писателя резко противоречит этому запоздалому восхвалению Дунайской монархии, и он, конечно, был прав, когда в одной из своих полемических статей писал в 1933 году, что в методы правления Габсбургов неизменно входили «обман, нарушение торжественных обязательств, религиозное, национальное и социальное угнетение». Вайскопф затронул в своей полемике этико-нравственную сторону вопроса, утверждая, что нельзя воскуривать фимиам правителям, державшимся обманами и преступлениями.

Возникает, однако, вопрос, каковы же подлинные цели настойчивых и многочисленных панегириков Австро-Венгрии и Габсбургам и какую краткую характеристику действительного положения монархии в 1913—1917 годы можно дать в дополнение к тому, что показано в романах Вайскопфа.

К отличительным чертам Габсбургского государства и администрации относился прежде всего всеобъемлющий и всепроникающий клерикализм, доведенный в своем ханжеском лицемерии до совершенства. Не случайно в 1758 году императрица Мария-Терезия в качестве королевы Венгерской получила от папы Клементия XIII для себя и для своего потомства титул «апостолического величества» в память первого венгерского короля XI века «равноапостольского святого Стефана». На протяжении XIX и начала XX века «его апостолическое величество» неизменно был одной из главных опор Ватикана в Европе, и Габсбурги пользовались, в свою очередь, огромным влиянием у папы римского.

Другой не менее важной чертой была крайняя бюрократизация государственного аппарата монархии. С одной стороны, император был всемогущим властелином, пережитком абсолютизма феодальных времен, живым и странным анахронизмом в центре капиталистической Европы. А с другой стороны, фактически руководил государственными делами не император и даже не его министры, а анонимные, ни перед кем не отвечавшие чиновники. Им не было числа, и священнодействовали они в сотнях и тысячах департаментов и ведомств огромной державы, третьей по количеству населения в тогдашней Европе.

Уикхем Стид привел в своей книге одиннадцать терминов, означавших прохождение бумаги от стола к столу, но хотя он в совершенстве владел немецким языком, он не в состоянии был перевести эти термины на английский или какой-либо другой язык: австрийский бюрократический жаргон был в те годы, вероятно, самым богатым в мире. Папский нунций, то есть посол Ватикана в Вене, смеясь, утверждал, что юноша, который дерзновенно пустил бумагу по этому бюрократическому кругу, успеет состариться, прежде чем она снова к нему вернется. И притом с ничего не значащей резолюцией. Даже вмешательство императора не могло бы замедлить или ускорить прохождение бумаги.

Это был какой-то призрачный мир канцелярских бумаг, соприкасавшийся с реальной действительностью главным образом в тех случаях, когда мощный государственный аппарат приходил в движение, чтобы «тащить и не пущать». А таких случаев было множество, ибо самый мелкий чиновник Габсбургского государства был твердо уверен, что единственным критерием свободы для подчиненных является свобода точно выполнять все параграфы законов монархии и вообще все предписания начальства. Жаловаться или обращаться к инстанции на ступеньку выше было бессмысленной потерей времени: бумага неукоснительно возвращалась вниз, и это, быть может, было единственным случаем, когда государственный механизм функционировал с завидной точностью. Недаром один из лидеров австрийской социал-демократии периода до первой мировой войны дал габсбургскому режиму красочное определение: «Абсолютизм, смягченный шалтаем-болтаем».

Никто и ничто в мире не могло изменить самую мелкую деталь церемониала императорского двора, и несчастная императрица Елизавета, жена Франца-Иосифа, должна была обедать в ненавистных ей длинных перчатках только потому, что столетия тому назад так было предписано за столом испанских Габсбургов. Все происходило по раз и навсегда принятому и застывшему образцу, и если бы мир рушился, то император узнал бы об этом последним, так как всеподданнейшее донесение о событии могло дойти до него только положенным путем — через много рук. Примерно так и произошло, когда в 1889 году единственный сын Франца-Иосифа, кронпринц Рудольф, покончил самоубийством.

Невидимая, но глубокая пропасть отделяла императора, его двор и эрцгерцогов — а их насчитывалось около восьми десятков — от пятидесяти миллионов подданных монархии. Правда, времена Меттерниха прошли и не могли повториться, и в самых незыблемых устоях появлялись трещинки. Например, малолетние эрцгерцоги посещали гимназию наравне с детьми обыкновенных смертных. Но вот как выглядели занятия в классе венской гимназии, где учились два эрцгерцога, по рассказу одного из соучеников. Во-первых, им запрещалось разговаривать с другими детьми. Во-вторых, на задней парте сидел молоденький адъютант, неподвижный, как оловянный солдатик. Учитель спрашивал: «Не соблаговолит ли ваше императорское высочество, господин эрцгерцог Петер Фердинанд…» Если тринадцатилетний Петер Фердинанд не желал соблаговолить, то поднимался адъютант, щелкал каблуками и докладывал: «Его императорское высочество сегодня не расположен…» Редко бывало, что одно из высочеств расположен был отвечать урок, и учитель старался как можно реже обращаться с вопросом. Но, с другой стороны, совсем не обращаться было также опасно: могли обвинить учителя в игнорировании членов императорской семьи.

Император Франц-Иосиф обожал ежедневное чтение бумаг, представляемых ему на подпись в раз и навсегда установленные часы. Без его резолюции бумага не могла двигаться дальше, хотя обычно он ничего не решал, а просто адресовал по назначению. То же самое происходило с письменными жалобами на имя императора — их он тоже читал с удовольствием, однако без всяких последствий для жалобщика. Кроме этого, Франц-Иосиф читал только вырезки из австрийских газет, ежедневно для него подготовляемые. Самих газет император не читал. И, уж конечно, он не читал книг, а потому не любил людей, которые читали, они казались ему странными и подозрительными. Таким образом, в разряд людей сомнительных и ненадежных попадала в Австро-Венгрии в общем вся интеллигенция. В этом отношении, как, впрочем, и во всем остальном, Франц-Иосиф не отличался оригинальностью и шел по стопам своих предков. Его дед Франц I произнес в речи, обращенной к университетским профессорам, слова, которые вошли в века: «Мне нужны не ученые, а подданные. Вам надлежит воспитывать таковых из молодежи. Тот, кто мне служит, должен обучать, чему я приказываю. А кто этого не может или приходит ко мне с новыми идеями, тот может уйти, или же я сам его уберу». При императоре Франце и его министре Меттернихе Венскому университету была запрещена переписка с заграницей и никому не дозволялось обучаться в иностранных учебных заведениях. Австрийское правительство панически боялось связей интеллигенции с заграницей. Например, венским ученым разрешалось участвовать совместно с берлинскими и мюнхенскими историками в издании памятников средневековой германской истории, но категорически запрещалось вступать в члены издававшего эти памятники Общества старогерманской истории, потому что любая организация сразу же вызывала подозрение: неизвестно, чем она может заняться.

Франц-Иосиф продолжил эти традиции подозрительности и недоверия к интеллигенции. Кроме всего прочего, император жаждал спокойствия и обожал бодрый оптимизм, а от людей чересчур образованных приходилось выслушивать предложения каких-то сложных и хлопотливых мероприятий или просьбы об указаниях. И то и другое было утомительно даже для молодых Габсбургов, а к 1913 году, с которого начинается действие романов Вайскопфа, Францу-Иосифу было уже восемьдесят три года. В мемуарах близкого ко двору венского банкира Зигхарта, на которого в романах Вайскопфа немного похож банкир Зельмейер, содержится следующее замечание о поведении Франца-Иосифа:

Но больше всего при императорском дворе избегали людей талантливых, потому что они были самыми беспокойными и вечно высказывали какие-либо мысли, а именно мыслей и боялись все Габсбурги. Сохранилась запись высказывания многократного австрийского премьер-министра Эрнста Кербера, относящаяся к октябрю 1914 года:

Еще красочнее слова одного из высоких государственных чиновников того же периода:

На самом деле это был настоящий маразм, и поразил он не только императора и его двор, но и правительство в целом, а также все звенья государственного механизма. Каждое начальствующее лицо выбирало себе подчиненных по своему образу и подобию, и им на положено быть умнее или способнее своего начальника. Результат был поистине ошеломляющим. В дневниках Йозефа Редлиха, одного из очень умных и великолепно информированных ученых Вены, можно найти ядовито-точные характеристики государственных деятелей монархии, замечательно совпадающие с характеристиками, которые дают им Александр Рейтер или Луи Зельмейер в романах Вайскопфа. Например: «Все правительства последнего времени были сплавом старых баб, паралитических бюрократов и карьеристов» (запись 25/VI.1910 г.). Или: «Я думаю, что уже давно не было такой суммы неспособности, невежества и распада в правительстве какой-либо великой державы» (запись 21/III.1913 г.). Соответствующими были и персональные характеристики, даваемые Редлихом. Когда было сформировано правительство барона Гауча, Редлих занес в дневник 30/VII.1911 г. мнение одного из министров о своем премьере: «Выбор пал на Гауча потому, что он является самым бесцветным».

Наряду с бюрократизмом государственную машину монархии разъедала еще одна болезнь. Это была всеобщая коррупция чиновников всех рангов. Наиболее позорной иллюстрацией было дело полковника Редля в мае 1913 года. Оно вплетено в сюжетную линию романа Вайскопфа, но играет в романе второстепенную роль и изложено несколько лаконично. Задолго до книг Вайскопфа была опубликована небольшая документальная новелла Эгона Эрвина Киша «Как я узнал, что Редль был шпионом». Быть может, Вайскопф не захотел повторять в своем романе эпизод, и без того известный читателям.

В реальной исторической действительности Австро-Венгрии дело Редля сыграло роль гораздо более важную, чем оно заслуживало: в конце концов подобные происшествия бывали и в других странах, и притом не так уж редко. Блестящий полковник австрийского генерального штаба оказался платным шпионом русской военной разведки и в течение длительного времени передавал в Петербург секретнейшие планы развертывания будущих военных действий против России и Сербии. Редлих отметил в своем дневнике:

Дело Редля наглядно продемонстрировало всей Европе внутренние слабости монархии и, в частности, разложение и ничтожество военной бюрократии, что было особо опасным в условиях надвигающейся общеевропейской войны. Пытаясь потушить скандал, австрийские военные власти заставили Редля застрелиться и готовили пышные похороны о военными почестями. За гробом русского шпиона должен был идти генеральный инспектор вооруженных сил монархии эрцгерцог-престолонаследник Франц-Фердинанд. И вдруг эту комедию расстроил двадцативосьмилетний Эгон Эрвин Киш, который в романе Вайскопфа упомянут анонимно, как «молокосос-репортер местной хроники» из редакции пражской газеты «Богемия». Будущему «неистовому репортеру», как впоследствии называли Киша, конечно, необычайно повезло, но вместе с тем он обнаружил незаурядный запас интуиции, сопоставив несколько мелких фактов и правильно расшифровав на этой основе обстоятельства смерти Редля. Бурный журналистский успех Киша начался именно с того дня, когда на страницах «Богемии» появилось составленное им краткое сообщение. Само по себе оно было журналистским шедевром:

Бдительное око австрийской цензуры было обмануто такой формой сообщения. По издавна сложившейся традиции, цензорами работали в Австро-Венгрии самые свирепые, но вместе с тем и самые тупоумные реакционеры, которые не могли найти решительно никакого применения в других правительственных заведениях. Прочтя священную формулу «из компетентного источника», цензор решил, что это официозное сообщение, присланное из столицы, а на следующий день газеты всего мира обсуждали проблему боеспособности австрийской армии, вернее, ее небоеспособности в условиях, когда в Петербурге располагают секретными планами Вены. Больше всех был взбешен Франц-Фердинанд: его, вторую персону в монархии, хотели унизить участием в похоронах презренного шпиона. После разоблачения, предпринятого Кишем, особенно нелепо звучали слова первоначального официального коммюнике о смерти полковника Редля. Они приведены у Вайскопфа:

Дело Редля произвело в Австро-Венгрии ошеломляющее впечатление. Об этом пишет в своем романе Вайскопф. Об этом свидетельствуют и записи в дневнике Эгона Эрвина Киша, которые он уже в качестве капрала австрийской армии в начале войны на сербском фронте нацарапывал огрызком карандаша в блокноте. Запись 20 августа 1914 года касалась настроения солдат:

В романах Вайскопфа изображены в числе действующих лиц австрийские банкиры и промышленники, спекулирующие на подготовке военных авантюр на Балканах ради заказов на вооружение и снаряжение. Как и в остальных случаях, Вайскопф довольно точно следует исторической действительности: в романе, как и в реальной жизни, промышленные магнаты и банкиры меньше всего интересовались, кто кого будет убивать снарядами, изготовленными на их заводах, а думали только о прибылях. В начале 1914 года, когда контуры надвигающейся мировой войны приняли уже очень четкие очертания, заводы Шкода в Пильзене с согласия австрийского министерства иностранных дел добивались участия в финансировании путиловского завода на предмет организации в Петербурге производства пушечных стволов. А когда австрийские войска в августе — сентябре 1914 года несли огромные людские потери на сербском фронте, то находили в сербских окопах коробки от патронов с этикетками «Хиртенбергская патронная фабрика» (Нижняя Австрия), «Манфред Вейсс» (Будапешт), а на винтовках русского образца были пластинки с надписью «Немецкая фабрика оружия и амуниции, Берлин». Аналогия этому есть в романе Вайскопфа. Сторонник австро-венгерской военной партии, крупный финансист Гелузич яростно призывает к войне Австро-Венгрии против двух балканских государств и одновременно занимается мошенническими поставками амуниции правительствам этих же государств.

Первая мировая война и военное поражение Австро-Венгрии ускорили катастрофу, но была она обусловлена внутренним развитием и сделалась неизбежной задолго до начала войны. Только коренные демократические реформы могли изменить положение, но правящие классы были способны лишь на зигзаги и уступки, которые, в общем, никого не удовлетворяли и всех раздражали. Основной проблемой, требовавшей немедленного решения, было взаимоотношение между национальностями, входившими в состав многонационального государства Габсбургов.

Метод прямого насилия правящих классов господствующей нации над другими народами, составляющими большинство населения, потерпел банкротство еще во время революции 1848 года. Господство Габсбургов было спасено тогда только штыками царской армии: интервенция Николая I раздавила венгерскую революцию и почти на два десятилетия укрепила габсбургский трон. Однако победившая феодальная контрреволюция не могла остановить развитие национально-освободительной борьбы народов, и в 1867 году императорское правительство попыталось уступками одной из угнетенных наций укрепить свое господство над всеми остальными. Заключено было так называемое австро-венгерское соглашение 1867 года. Австрия была превращена в «двухцентровое», дуалистическое государство. Расчет Вены был основан на арифметике: австрийские немцы вместе с венграми составляли несколько меньше половины общего населения и должны были образовать компактное ядро для господства над другой половиной, в которой были главным образом славяне.

Однако арифметика ничего не решала. Соглашение 1867 года только обострило национальные противоречия в Австро-Венгрии. Во-первых, оно подлежало перезаключению каждые десять лет, и каждый раз между Веной и Будапештом начинался длительный торг о новых условиях. Это обстоятельство ослабляло правящие классы, лишая их господство стабильности. Во-вторых, соглашение, естественно, было заключено только между правящими классами двух наций и вызывало общее недовольство трудящихся масс всех национальностей. И, наконец, быть может, самым важным последствием упомянутого соглашения 1867 года было усиление шовинизма и национализма среди народов Австро-Венгрии, что делало дальнейшее их совместное существование в одном государстве на длительный срок невозможным. Иногда борьба вспыхивала с невероятным ожесточением по какому-либо частному поводу, например, в результате спора, на каком языке написать название улицы или адрес на почтовом конверте. Споры о языке нередко переходили в демонстрации и уличные столкновения, одно из которых упоминается у Вайскопфа.

Австрийский рейхсрат был парализован национальными конфликтами на заседаниях и фактически занимался бесконечным рассмотрением протестов, петиций, интерпелляций, а также перебранкой между депутатами различных национальностей и редко бывал в состоянии перейти к рассмотрению основных вопросов порядка дня. А когда по какому-либо, часто ничтожному, поводу начиналась обструкция, то деятельность парламента вообще замирала и депутаты часами слушали пение украинских песен, которыми украинцы из Восточной Галиции заглушали речь польского депутата, или же очередной оратор читал страницу за страницей из Библии, ибо по регламенту он мог говорить или читать все, что ему вздумается. И, наконец, в марте 1914 года рейхсрат был распущен правительством и не собирался до 31 мая 1917 года. Национализмом было заражено в Австро-Венгрии и рабочее движение, распадавшееся на социал-демократические партии по национальному признаку.

В результате путь к демократическому преобразованию государства был закрыт неумной и крайне реакционной политикой правящих классов Габсбургского государства. Теоретически такой путь был возможен. «Воззвание ВЦИК, Совнаркома и Московского Совета к трудящемуся народу Австро-Венгерского государства», опубликованное 3 ноября 1918 года, указывало на возможность сотрудничества наций на новых началах:

Однако власть успела захватить в свои руки буржуазия тех государств, на которые распалась многонациональная Австро-Венгрия. Это предвещало новые национальные и социальные конфликты в будущем.

Некоторые современные западно-европейские и американские авторы, стоящие на позициях интеграции Западной Европы, пытаются найти в историческом прошлом «модель» интеграции в виде супернационального объединения. Странным образом в качестве такой модели берется многонациональная монархия Габсбургов, а история Австро-Венгрии изображается в качестве сладкой идиллии равноправных народов под управлением обожаемого монарха. В большинстве своем такого рода работы носят отпечаток модернизации и нарочитой тенденциозности.

В романах на такую тему, как распад и исчезновение великой державы и связанная с этой социальной катастрофой всеобщая переоценка ценностей, трудно было бы ожидать стопроцентного торжества оптимизма: для главных героев романа фактически нет выхода, а те, которые все же его находят, делают это иногда по воле автора, а не по логике развития своего характера.

В произведениях Вайскопфа закономерно возникает тема революционной борьбы рабочего класса. Стачка типографских рабочих, подробно описанная в романе «Прощание с мирной жизнью», демонстрирует растущую силу народа и впервые заставляет Александра Рейтера осознать всю непримиримость противоречий, раздирающих Австро-Венгрию, и всю беспомощность его либеральной прекраснодушной позиции. Во втором романе арена революционной борьбы расширяется. Первая мировая война приводит отдельных героев Вайскопфа в Россию, где Роберт Каливода становится большевиком, а Йозеф Прокоп борется на стороне белогвардейцев в рядах чехословацких легионов. Писатель делает попытку изобразить революционную борьбу в России 1917 года и дать через восприятие чешских и русских рабочих характеристику вождя мирового пролетариата Ленина. Русские эпизоды романа, а также показ деятельности революционных эмигрантских кругов в Женеве должны, по замыслу автора, наметить революционную перспективу.

В романе исторически правдиво показано политическое расслоение в рядах чехословацких военнопленных. Вместе с пленными солдатами других национальностей императорско-королевской армии многие чехословацкие интернационалисты переходили на сторону русского пролетариата, самоотверженно вели революционную работу в тылу белогвардейских армий и связывали борьбу за национальное освобождение своего народа с победой Октябрьской революции над империалистической интервенцией. Таков в романе, например, Каливода. Показаны и те чехословацкие военнопленные, которые оказались на стороне контрреволюции. Ослепленные национализмом, они превратились в агентов Антанты, поставили чехословацкие воинские формирования на службу иностранной интервенции и российской белогвардейщины, начали мятеж против Советской власти. Внутри легионов происходила неизбежная поляризация сил и постепенно нарастало сопротивление рядовых легионеров превращению их в союзников Колчака. Закономерности классовой борьбы взрывали планы Антанты. Эти закономерности показаны в романах, и хотя участие чехословацкого корпуса в гражданской войне в России было черной страницей в истории Чехословакии, Вайскопф сумел показать и другую сторону проблемы: становление революционеров, учившихся у Октябрьской революции и по возвращении на родину применявших опыт Октября для борьбы против своей буржуазии.

Интересно сопоставить романы Вайскопфа об Австро-Венгрии с произведениями писателей так называемого Пражского кружка, Это Франц Верфель, Франц Кафка, Густав Мейринк, рано умерший Рудольф Фукс и другие. В тупике находилась Австро-Венгрия, и вместе с ней в безвыходном положении чувствовали себя эти люди, не находившие своего места в новых, резко и быстро менявшихся условиях. Многие из них преждевременно погибли, иные кончили жизнь самоубийством. На их творчество и на их тематику в той или иной степени наложило свой отпечаток то обстоятельство, что свою юность они провели в мрачные времена монархии Габсбургов. Бунтарями начинали они свой жизненный путь в литературе немецкого языка, ненавидели мещан и обывателей, презирали погоню за жизненным благополучием, остро чувствовали неизбежность крушения монархии Габсбургов, выступали против империалистической войны. Многие из них не менее остро ощущали, что капитализм как таковой ведет человечество в тупик, выходом из которого может быть только радикальная ломка всего существующего. Но как и для чего ломать, они не знали.

Эта безвыходность отражалась и на их фантазии. Они проектировали на огромном мировом экране отражение Австро-Венгрии, фантастически расширенное и от этого еще более мрачное и непохожее на реальную действительность. Произведения и жизнь многих писателей Пражского кружка потому и кажутся столь страшными, что при всей силе своего таланта они могли изобразить только отрицательные стороны окружавшей их действительности. Они не знали, во что верить, и поэтому ни во что не верили. Именно за это их ненавидел в свое время добропорядочный буржуа, который хотел верить, что его жизнь всегда будет уютной и спокойной, и любил только тех писателей, которые помогали ему утвердиться в этой надежде.

Ныне в Западной Европе происходит своеобразный и на первый взгляд неожиданный и непонятный ренессанс австрийской литературы. После многих лет забвения новое поколение читателей снова увлекается произведениями писателей Пражского кружка и многих созвучных с ними писателей Вены. Вероятно, привлекают при этом именно скептицизм и поразительная яркость негативной критики. На Западе выросло поколение, которое «дерзко хохочет, насмешливо свищет, внимая заветам седых мудрецов», отрицает и презирает идеалы отцов и дедов, ибо они привели Европу к диктатуре насилия и концлагерей, к фашизму, господству подонков и массовому истреблению инакомыслящих. В некоторых отношениях это поколение находится на том уровне социальной критики, когда многие произведения писателей Пражского кружка воспринимаются как острое разоблачение современной действительности.

Лишь немногие из писателей этого круга приходили, хотя бы на время, к выводу о социализме как светлом будущем человечества, понимая под социализмом нечто туманное в манере социалистов-утопистов. От этих писателей, конечно, существенным образом отличался Франц Карл Вайскопф. С юных лет он твердо знал, где выход для человечества, и старался показать своим читателям путь избавления от капитализма.

Оба романа Вайскопфа об Австро-Венгрии выдержали в ГДР несколько изданий, переведены на английский язык и пользуются несомненным успехом. Боец, антифашист и интернационалист Вайскопф духовно близок нашим читателям, как и прогрессивным людям всех стран и народов.

В. Турок