В четырёх клавишах от блаженства

Человеку несведущему и далекому от мира высокой культуры, могло показаться, что в фойе сейчас происходит очередное прослушивание. Кто‑то, из числа тех, кто знаком с внутренней жизнью музыкальных училищ лишь понаслышке, в наивности своего заблуждения посчитал бы такое столпотворение за встречу гостей из столицы с их мастер-классом по альту. И только любопытному наблюдателю, протолкнувшись сквозь кольцо праздных зевак и обогнув несколько парочек лучших подруг, открылись бы тогда подлинные герои сегодняшней суматохи.

Некогда белая, сорочка Когана покрылась пятнами грязи; верхние пуговицы расстёгнуты, а капли пота, стекая с плеч, пропитали тонкий покрой. Его соперник также утратил парадный вид: с опаской поглядывая в сторону неприятеля, тот рассеянно зашнуровывал свои кроссовки. Узел давно затянут, но дрожащие руки никак не желали остановиться. Гвалт приутих, и в тишине было слышно тяжелое дыхание Когана. Толпа замерла в предвкушении нового раунда.

— А я думаю, где это вы пропали, — проронил вполголоса Эндрю, как только увидел, как я и Ю спустились на первый этаж. — Еще бы немного и пропустили бы всё окончательно. — Он подмигнул мне лукаво, покосившись на девушку. — А, Роман?

— Бэ, Андрюш, бэ, — я притворился, будто высматриваю кого‑то среди присутствующих. — Она мне даже не нравится.

— Сочиняй больше.

Когана я видел впервые, хотя слухи о нём у студентов имели хождение постоянное. Виртуоз скрипки на своем отделении, в фаворе у красавиц, меткий стрелок по рассказам, — «владея охотничьим ружьём в совершенстве, ему и драться вовсе необязательно» — с сарказмом отметил я про себя.

Тут я увидел противника скрипача, и по спине у меня холодной волной прокатился озноб.

— Это же Саша! — дернул я за рукав Эндрю. — Но как… ничего не понимаю.

— Кто? — Оксана озадаченно рассматривала лица дуэлянтов.

— А, чёрт, это мой товарищ, их надо разнять немедленно. — рвануло меня вперёд.

— Куда он!? — это Леди Ю.

— Какой‑то его друг, я сам не сообразил, — это сэр Эндрю.

— В чём дело!? Что происходит? — это я, ворвавшись на тот клочок, который предоставили Когану с Сашей для их потасовки. Теперь зрители обступали нас кругом уже всех троих. Промелькнувшее в глазах Саши изумление быстро сменилось на недовольство.

— Тебе не следует вмешиваться! Я способен разобраться и сам!

— Кто это? — Коган придвинулся ко мне ближе. Краем глаза увидев этот маневр, я машинально засунул руку в карман, нащупал связку ключей. Один из них — особенно острый, которым я открываю дверь в тамбур. Уж отпор‑то я дам…

— Давайте вы мне объясните, что у вас здесь за рестлинг, ребята — я смотрел в глаза Когану до тех пор, пока он не отвел взгляд.

Заскучав следить за беседой, студенты принялись на нас шикать. Иные, разочаровавшись в возможности продолжения поединка, стали медленно расходиться. Сквозь опустевшие ряды к нам проталкивался Эндрю.

— Это Долматов, мы вместе на одном отделении. — Саша нервно сложил на груди руки. Похоже он начал приходить понем- ногу в себя. Заметно было и то, как он вальяжно поправил манжеты, а зная его — это признак внутреннего спокойствия.

— Гитара, — с презрением хмыкнул Коган. — Я понимаю, — и всё это «не-доросли-вы-до-абсолютного-слуха» тоном.

— Роман, — он, поколебавшись, всё же пожал мою руку. Представился сам: — Леонид.

— Ну как всегда, — махнул рукой какой‑то верзила, стоявший к центру ближе всего. Развернувшись, он, громко топая, зашагал прочь. Из‑за массивной фигуры детины ловко вынырнул Эндрю.

— Поссорились на пустом месте. Этот твой Саша обиделся на мою шутку.

— Обязательно обзываться!?

— Видите ли, какие ранимые.

— Сперва подумал, что‑то серьёзное, — я вздохнул и упер руки в бока. — И как он тебя назвал, Сань? Саша ответил. Как ни пытался я здесь сохранить серьёзную мину, не удержался и от души захохотал. Мой приятель насупился.

— Тут любой бы полез колошматить, — я смахнул подступившие слёзы. — Ну даёте! — повернулся к стоявшему молча Эндрю.

— Мы уже со всем разобрались.

— Значит, конфликт исчерпан, — промямлил он. — Сэр Эндрю, можно, конечно, просто Андрей, — назвался он Когану.

— А почему «сэр»? — Леонид, улыбнувшись, горячо пожал ему руку. — Вы, сударь, из какого дворянского рода будете?

— Прозвище для друзей, — пояснил я. — Так‑то он вполне из рода Нехлюдовых. А это в честь персонажа «Двенадцатой ночи» Шекспира.

— Моя любимая пьеса.

— Его любимая пьеса. Помню, таскал меня даже в театр. А куда, кстати, девушки подевались?

Леди Ю и Оксана оказались стоявшими всё это время в ожидании возле зеркала — здоровый, похожий формой своей на триптих Босха, прямоугольник. Я смотрел, как становился всё больше, отражаясь в стекле, — меня послали позвать их обеих. И вот я уже вижу своего зеркального двойника в полный рост и стою перед ними; маленькие копии Эндрю, Саши и Когана машут у меня за спиной, с другого края фойе.

— Неприятности разрешились, — говорил я это в воздух девушкам сразу, а адресатом своих слов желал видеть лишь одну Ю. — Пойдёмте и вы познакомитесь.

Когда шли в обратную сторону, стук каблуков Леди Ю разносился в пустоте помещения: последние зрители, неразлучное трио дружков с оркестрового отделения, как раз собирались ретироваться. Теперь тут всё выглядело как всегда.

— Ниф-ниф, Наф-наф и Нуф-нуф, — кивнула в сторону уходящих Оксана.

— Вижу. Узнал. — сам я рассматривал ноги Ю, восхищаясь её грациозной походкой.

— Даже не глянул в их сторону.

— Оксан, я много раз видел живых барабанщиков. Таких скверных, как эти, не желал бы видеть совсем.

— Это он на меня засмотрелся, — первый случай, когда кокетство заставило меня покраснеть — именно эта реплика.

Естественно, в ходе приветствий Коган спросил о значении псевдонима, прочно прилипшего к Ю («Это уже из Мольера, ведь так?»); взялся объяснить Эндрю («Ю — это Юлия… Нет, не из Ибсена»), и его толкования Леонида изрядно раз- веселили («Закрытый круг для аристократов!»).

Я тем временем говорил с Сашей, отойдя от всех прочих в сторону. Мы расположились с ним за колонной, так чтобы видеть при этом и остальных. Помнивший лучшие времена, диван с потускневшей белой обивкой, ужасно скрипел, стоило кому‑либо на него сесть, и я всё время старался не ерзать.

— Как ты вообще оказался внизу? — ответ на этот вопрос, подобно факелу, воспламенял моё любопытство.

— Да меня так же прогнали. Почти сразу же вслед за тобой. — и по той же самой причине, как оказалось. «Ядро Мюнгхаузена», отскочив от доски рикошетом, разбило учительские очки.

— Ох, Екатерина орала, чувствую.

За колонною засмеялись.

— Не то слово. Я ее редко вижу такой.

— Давай мы договоримся, что больше ты эту пакость с собой сюда не берешь. И так приключений по горло.

— Тебя в коридоре, к слову, на тот момент уже не было.

— Ну, ты встретил Когана, а кому‑то повезло больше. Я встретил… — и мотнул головой в сторону девушек.

— А эта Юля по-моему очень милая.

— Не только по-твоему, — моя вытянутая рука указала, куда нужно посмотреть Саше.

Эндрю в это самое время запустил свои пальцы в волосы Леди Ю. Сейчас я желал того, чтобы эти тонкие, бледные фаланги, треснули, как разломанный леденец, пополам, а их оставшиеся кусочки так и застряли в ее копне.

— Какое единство мнений, — процедил я сквозь зубы.

Мы возвратились в компанию, к тому же, ставка была на то, что вместе с нашим приходом приступ нежности прекратится. Пути у всех расходились: девушки наверх — на сольфеджио, Эндрю ожидал час специальности здесь, на первом, Леонид, как и мы, уже направлялся домой, но ему в противоположную сторону.

Не успел я придумать, каким образом нам достать оставленные гитары, как Екатерина Сергеевна с грозностью вражеской конницы, рвущейся напролом, спустилась и преодолела фойе, направившись прямо к нам. Коган, бывший последним, поспешил распрощаться.

— Вас‑то я везде и ищу. Инструменты вам сегодня понадобятся, так как польку кому‑то придется репетировать вечером дома.

Спустя пару нравоучений, одну долгую возню с дверью, которая всё никак не отпиралась, и бессчётное множество ступенек на пути туда и обратно, в общем, после всего этого, я вместе с Сашей очутился снова внизу. Два наших близнеца в зеркале прошагали к ведущему на улицу выходу. Хлопнула дверь, и в фойе осталась только лишь сонная тишина.

Снаружи царила такая весна, какой, кажется, не было никогда прежде на целом свете.

Мы вышли на узенькую аллею. В тени нависших над головой лип шаг наш сразу сменился на неторопливый. Я ходил этим путем постоянно, и всё как‑то не видел глаз, и не слышало ухо, до сего дня, как мила и уютна эта дорожка, протянувшаяся меж деревьев. Откуда‑то сверху, из кроны, протяжно пел соловей. На сердце у меня был покой.

****

Человеку не суждено знать, что сулит ему будущее. Один день сменяет другой, и так проходит неделя, которую торопит уйти неделя грядущая. Тщетно стремиться узнать, что за этой загадочной ширмой, — пророки скорее ослепнут, а прорицатели лишатся рассудка, прежде чем что‑то уловят в этом вихре времён. И видит Бог, если бы я был в состоянии знать, какой трагедией обернутся последующие события, то я бы не стал сражаться за благосклонность ко мне Леди Ю.

Между тем, дела шли не хорошо и не плохо. Я разучивал на гитаре новую песню, Саша ходил с перебинтованным после ушиба пальцем, и его лицо морщилось всякий раз, когда он ложил руку на гриф. Близился отчётный майский концерт, а это значило, что Екатерина Сергеевна возьмётся за шлифовку талантов своего отделения в этом месяце особенно рьяно.

Я, рассчитывая встретить Юлию, прогуливался во внутреннем дворике, и на репетицию не пошёл вовсе. Измеряя размеренной поступью заасфальтированную площадку, я невидящим взглядом смотрел сквозь облепивших скамейки хихикающих первокурсниц. Моя сигарета дотлела, и, пока я выбрасывал в урну окурок, их шушуканье прекратилось, так как мне пришлось подойти близко. Сюда выходили несколько окон, — целый их ряд, на всём протяжении коридора. Человек появлялся в левом окне, пропадая через пару шагов за стеною каменной кладки, и затем вновь был виден через следовавшее правее уже другое окно. Исчезал и снова оказывался в поле зрения проходивший таким образом раз пять-шесть подряд. Какой‑то мальчишка-брюнет молнией промчался по холлу, заодно успев постучать по стеклу, чем привлёк внимание девушек. Одна из них неуверенно помахала рукой в ответ.

Я потянулся за второй сигаретой во внутренний карман куртки. В одном из окон мелькнул, и мне всё‑таки не показалось, силуэт Леонида. Тот проследовал всем путём от одного края обзора до края противоположного. И вот с мерзким скрипом дверь отворилась, плакат на обратной её стороне, — снимок Дениса Мацуева, играющего на концерте, — дёрнулся, чуть не отклеившись, когда Коган ею оглушительно хлопнул.

Увидев меня, Леонид подошёл. Девушек на скамейке немедленно охватило бурное оживление, стоило ему появиться. В этом их всплеске ажиотажа я видел искреннее восхищение. Мое лицо не изменилось, хотя внутри я почувствовал, как больно ранит меня ядовитое жало зависти.

— Как твоё самочувствие? — Коган даже не повёл ухом, сделав вид, будто бы на площадке мы были с ним одни.

— Как у натянутой струны, Лёнь, ты как будто не знаешь, — я щёлкнул зажигалкой, и вернул её обратно в карман вместе с пачкой. — Ещё чуть-чуть и порвётся. Сил моих нет её видеть с Эндрю.

— А ты знаешь, что самое смешное, Долмат?

— Просто теряюсь в догадках.

— Ну вот ты сохнешь сейчас по Юльке, а у меня не идёт Оксана из головы. Снилась мне даже сегодня.

Мне многого труда стоило скрыть своё удивление.

— Ничего в ней не вижу особенного, — признался я ему откровенно. — Да и ты погляди, у тебя вон целый фан-клуб там сидит.

— А, да это дуры обыкновенные, — Леонид хмыкнул.

— Оксана, значит, запретный плод, а все остальные слишком доступны.

— Правильно всё понимаешь, — Коган закурил за мной следом.

Мы помолчали какое‑то время. Из распахнутых окон на втором этаже, — там, где малый концертный зал — доносился «Император» Бетховена. Девушки, юркнув вовнутрь, оставили нас наедине.

— У меня день рождения в следующий четверг, — задумавшись, Леонид продолжал рассматривать рисунок на асфальте.

Это были оставленные балончиком-распылителем трудночитаемые каракули в стиле граффити.

— Леди Ю и Оксану я уже пригласил, мы виделись утром. Ты и Саша приглашены тоже, — его окурок упал в урну. Моя догоревшая сигарета — туда же.

— Хорошо, я буду.

— Решено так: возьмем выпивку накануне, сюда же закуска. Я получаю ключ от 405‑й, якобы мне нужно порепетировать, — Коган поднял кисть руки, сделав ее похожей на рот болтуна. — Отчетный концерт, бла-бла-бла. Закроемся изнутри, разумеется.

— Как по мне, звучит великолепно, — я приоткрыл дверь, чтоб зайти. Мы остановились в проёме.

— И да, я всем выдумал индивидуальный пароль. Стучишься — и мы знаем, что свой.

— Лёнь, ты Джеймса Бонда пересмотрел.

— Все шутки в сторону. Запомни, твой — «Гермес».

— Ладно, буду держать в голове.

Мы зашли, сразу оказавшись в потоке вышедших на большой перерыв. Леонида и меня разделили спины, плечи и головы и стало сносить течением в разные стороны.

— Четверг, это будет сразу, как кончатся пары! — крикнул мне он, стремясь быть услышанным в этом шуме.

Я проскользнул мимо шедшего мне навстречу виолончелиста во фраке и стал прокладывать себе путь через толпу.

Странный сегодня день. Я хожу на классы фортепиано всего вторую неделю, а Юлия Анатольевна мне говорит: «Играй первый концерт «The Beatles» чайною ложкой» [1]. И вот я достаю из чашки, в которой через кофейную гущу виднеется плавающая глазница, эту проклятую ложку. Стучу ею по клавишам, что есть сил. У меня выходит недурно, и мелодия явно слышна.

Все октавы на клавиатуре раскрашены радужными цветами. Красная клавиша — каждая «до», и седьмая, последняя «си» всегда фиолетовая. И так каждое семизвучие.

Бамс! Это проваливается сквозь пол моя музыкальная ложка. А ведь я уже на сцене мюзик-холла, занавес ползет вверх и мне аплодирует публика.

Я принимаюсь играть. Волны электротока от моих прикосновений передаются и мне. Вот я сижу, глядя в ноты, и начинаю медленно сгорать заживо, воспламенившись.

— Ты никогда не остановишься, — говорит мне Леди Ю. Она стоит за кулисами и её могу видеть лишь я.

— Но, Юлия Анатольевна, мы же договорились: я разучу, а Вы мне заплатите. 14 благодарностей 50 омерзения.

Пятнадцать мне совестно взять.

— Ты никогда не остановишься, — зловеще повторяет она и скрывается в темноте.

Я действительно не способен прервать своё исполнение. Мои руки мне не подчиняются, и, к тому же, я начал обугливаться.

Огромная молния из моего живота яркой стрелой прорезает пространство. Она бьет в потолок, в то время как я от макушки до пяток беспрестанно трясусь.

Свод начинает осыпаться, и от ощущения охватившего ужаса я просыпаюсь.

Надо мной стоит Оксана, протягивая салфетку. Я моргаю и узнаю место, в котором очнулся.

Та самая аудитория, где я познакомился с девушками.

— Тебе приснился кошмар? — я невольно вздрагиваю при звуке голоса Ю.

И тут я понимаю, что всё это — и салфетка, и комната, и сама Леди Ю, сидящая на том же самом месте, — всё уже со мной было.

Тревога и страх, вызванные этой мыслью, сковывали меня своими цепями. А теперь, ровно в эту минуту, сюда должен войти…

— Внизу в фойе сейчас драка, — призрак сэра Эндрю парит в сантиметрах над полом, и я вижу сквозь силуэт дверную резьбу. — Коган снова с кем‑то сцепился, — в его голосе слышится всеобъемлющая тоска.

Оксана, как и в день тех событий, покидает нас, следуя за Андреем.

— Как же ты очаровательна, — повторяю я свою фразу, обращённую к Леди Ю.

— Тебе стоит взглянуть на это, — как ни в чём не бывало и будто бы не услышав, она указывает на стену.

Белой краской поверх обоев там нанесены малопонятные письмена.

«Мотнедутс юом ьтсонтыб в», — читаю я вслух первую строчку. — Но Юль, это же тарабарщина!

Она кивает на осколок от зеркала, что на полу у моих ног. Говорит: «Воспользуйся, это поможет».

В отраженном стекле все слова становятся мне ясны.

— «В мою бытность студентом, когда для подросткового»… Что это? — вопрощающе я смотрю на неё.

— Это длинный рассказ. Или же миниатюрная повесть, — Ю пожимает плечами. — Не сильна в жанрах, прости. Это напишешь ты.

— Но я ничего…

— Роман, ты должен пообещать, что расскажешь о нашей истории, — во взгляде девушки сталь. — Иначе ты не проснешься.

Я ощутил стоявшую за этим угрозу.

Киваю медленно головой, давая понять, что согласился.

— Вот и отлично, — лицо Леди Ю озаряет радостная улыбка.

Она щелкает пальцами и я с изумлением наблюдаю все события дня нашего с ней знакомства в обратном порядке.

Спиною шагает к нам вернувшаяся Оксана. Снова в аудитории появляется призрак Эндрю. Юлия, пятясь, садится за фортепиано и я слышу ужасную какофонию «You Don`t Know Me», сыгранную задом наперёд. Затем мы короткое время беспорядочно носимся по комнате, и кончается это тем, что я выскакиваю в коридор вместе с Андреем.

Мы крадемся назад в полутьме между дверей, и расстаемся на лестнице, откуда я продолжаю свой путь в одиночестве.

Я захожу в помещение класса, присаживаясь рядом с Сашей. «Ядра Мюнхгаузена» отскакивают от доски, стремительно влетая нам в руки.

Тут я просыпаюсь уже наяву.

За занавесками спальни сереет загорающийся рассвет. Первые лучи солнца рассеивают ужасы ночи, обращая все страхи кошмаров в прах.

Стрелки часов на стене указывают на шестёрку, только секундная продолжает торопливый свой бег. Вскоре она совершит ещё один круг, и заставит минутную лениво скользнуть по циферблату вперёд.

Я потягиваюсь, зевая, и отправляюсь на кухню.

****

Сначала Оксане казалось, что найти подходящий торт для именинника — самая сложная часть; что за покупкой последует закономерный финал предпоздравительных приготовлений. Весь этот долгий четверг ненавязчиво ей демонстрировал, насколько она заблуждалась.

С самого утра малое чудо кондитерского искусства, изготовленное на заказ в форме скрипки, всё время грозилось растаять.

Каждый час коробка с подарком становилась всё тяжелее, и к тому моменту, как девушки поднимались к назначенному месту встречи, минуя пролёт за пролётом, Оксана едва удерживала узелок. Верёвки впивались в руку нещадно, оставляя на запястье отметины.

— Давай теперь понесу я, — предложила подруге Ю.

Они поменялись.

— А что ты думаешь о Романе? — без всякого деликатного предисловия спросила Оксана.

— По-моему, он немного зануда. Да и не сказала бы, что мой типаж. А почему ты спросила? — Леди Ю оглянулась, так как шла на ступеньку-две выше.

— Да так.

— Нет, ты давай по порядку.

Щёки Оксаны покрылись румянцем.

— Милый он. Заметно, что умный.

Юлия остановилась, до наигранного неприличия долго всматривалась в лицо девушки, а затем приложила свободную руку ко лбу Оксаны.

— Любовная горячка. Будешь теперь у нас мадам О, так как прочие вакансии заняты, — показав язык, она направилась дальше.

— А ведь я без намёка на юмор, — в голосе Оксаны обиженный тон. — Он… ну, не такой как все… выделяется.

— Что Рома, что Саша, оба стоят друг друга. — Юлия сморщилась. — Эндрю — другой разговор, — и вздохнула.

Они свернули направо — в секцию, где основные занятия не проводились. Тут располагалась студенческая фонотека, несколько вечно пустующих классов для репетиций, и старый крохотный зальчик, в котором каждый июль слушали поступавших.

Коган умел правильно выбрать место, — на случай, если не хочешь, чтобы тебя в нём кто‑то нашёл.

— То есть, ты имеешь в виду, что Андрей — само совершенство? — Оксана выделила интонацией заключительные два слова, дабы наполнить особым сарказмом именно эту часть.

— Я такого не говорила, — Леди Ю с укоризной посмотрела через плечо. — Он и приятное слово знает, и способен на флирт, от Эндрю кружится голова, — девушка мечтательно зажмурилась на мгновение. — С Романом здорово только меняться полунамёками.

По той гримасе, которую изобразила Оксана, было видно, как глубоко не согласна с нею подруга. Впрочем, вслух она ничего возразить не нашлась.

Между тем, их путь завершился. Массивная, с начавшим осыпаться покрытием лака, дверь, — та, которая девушкам и нужна.

Цифра «405» белыми завитушками виднелась посреди ромба.

Леди Ю постучалась.

— Пароль? — глухо из‑за двери.

— Афродита, — сказала она.

Внутри нетерпеливо защёлкали замками.

****

Последние дни, проведённые с Сашей, я только и чувствовал, как моя неприязнь к нему возрастала. Мне стал очевиден контраст своего старого друга, — неряшливого, глуповатого, — с моим новым приятелем, — подчёркнуто интеллектуального, «яспособен-на‑то-и-способен-на-это», женского сердцееда скрипача Когана.

Вот и сейчас, когда я уже перелез через подоконник и осторожно прогуливался по гравию маленькой крыши, Саша по-прежнему медлил, опасливо озираясь по сторонам.

— Да не видит никто. Давай быстрее ко мне.

Ещё минуту он сомневался и, перекинув правую ногу, долго-предолго возился, прежде чем спрыгнул вниз.

— Сказал же ведь, что получится, — я довольно сложил на груди руки. — И пусть Екатерина закрывает нас сколько угодно, мы всё равно проявим упорство и найдём способ не репетировать.

Саша старался держаться от карниза на расстоянии.

— А что будет, когда она откроет класс, а нас не окажется?

— Ну, я предпочитаю об этом не думать вообще. Ах да, на заметку, настройся на День Рождения. Мы сбежали из Шоушенка [2], и придти с таким кислым видом — всё равно что явиться, как минимум на поминки.

Саша натянуто улыбнулся и побрёл вслед за мной. Помимо звука его шагов, я слышал у себя за спиной, как позвякивали бутылки в пакете, который он нёс.

— На нас возложена ответственная миссия. Крепость этого праздника целиком зависит от нашего участия. — я, повиснув на краешке выступа, подтянулся и оказался на участке крыши, что был сперва над нашими головами. — Не позволь ему стать безалкогольным!

Мне потребовалось немало аккуратности и терпения, чтобы затащить Сашу. Он, зацепившись, отчаянно болтал в воздухе ногами и пару раз был близок к падению.

«Какие только вершины не преодолел человек!»

Я прислонился к горячей на солнце металлической стенке близстоящего конденсатора.

— Предлагаю перевести дух.

Отсюда до нас доносились отдельные голоса: окна внизу распахнуты, и гул слышался постоянно.

— По-моему, мы прямо над столовой, — заметил Саша, навострив слух. Его сосредоточенность испарилась сразу же, как только он понял, что за шумом отодвигаемых стульев не разберёт ни единого слова.

Мы некоторое время молчали. Я прикурил сигарету и, беспрестанно щурясь, посетовал в мыслях на то, как на крыше до невыносимости жарко.

— Не терпится их всех увидеть, — Саша боязненно посмотрел вниз. Прежде он избегал всякого туда взгляда и, видимо, начал смелеть.

— Эндрю отмечать не придёт, — я выпустил струйку дыма, выдохнув через нос.

— Это ещё почему?

— Саш, ну ты же прекрасно должен всё понимать. Юля делает выбор, и я всего лишь подталкиваю её к правильному варианту.

— Не сообразил, — мой приятель нахмурился. Напряжённая работа мысли отразилась на его лице, но судя по выражению блуждающих Сашиных глаз, ответ всё не находился.

— Я подпускаю к ней Эндрю ближе линии горизонта, и я теряю Леди Ю навсегда, — проговорил я негромко, словно стесняясь своих обдуманных тысячу раз размышлений.

— Хорошо. Ты считаешь, что при всех равных условиях, она выберет Эндрю. Эндрю, никак не тебя. Будто бы ты способен навязать свои чувства кому‑то.

Волна гнева, охватив моё тело, оказалась только прибоем, отправившим весь мой разум в плаванье по морям ярости.

У меня подкосились колени, и я побледнел, не поверив ушам.

— Ты на чьей сейчас стороне!? Я создаю такие условия, где будем я и она, и никакого третьего лишнего. Собираюсь признаться ей в самом конце Дня Рождения.

Саша молчал, остолбенев от порыва, в котором я находился.

— Ты знаешь, каким оно будет, если Андрюша появится? — продолжал я, точно не замечая обескураженности товарища. — Плакала вся романтика и весь мой замысел, в таком случае! — в раздражении я кинул окурок.

— Хорошо, я тебя понял, — выдержав паузу, осторожно заговорил Саша. — Что же ты сделал… ну, с Эндрю… чтобы он не пришёл?

Не в песок же Сахары ты его закопал.

Успокоив волнение, я изложил другу замысел.

— Помнишь, как всё училище выбирало студентов, которые будут ходить практикантами к младшим?

— Как же не помнить. Сам увильнул от нагрузки только благодаря болевшему тогда пальцу.

— Так вот, если тесно общаться с профоргом, и попросить посмотреть списки, то там, кто его знает, вполне окажется, что Нехлюдов сегодня занят с подготовительным курсом, — тут я ехидно скривился.

Саша осмысливал сказанное, и наконец изумлённо присвистнул.

— Даёшь! Ты вписал его имя?

Я усиленно закивал.

— Главное здесь — это найти правильную графу.

— Не боишься, что Эндрю узнаёт?

— Так он думает, что это кто‑то из преподавателей, я уверен.

Саша, приговаривая, долго качал головой:

— Ну хитрец, ну пройдоха!

Мне стало вконец неудобно от такой его впечатлительности. Я многозначительно кашлянул.

— Ладно, полезли через окно. Второе слева, где пожарная лестница. Запомнил то, которое открыл изнутри утром.

Найти нужную нам лазейку по таким ориентирам оказалось несложно.

Медленно-медленно отворив раму, я убедился, что в коридоре нет ни единой души. Сердце в груди застучало с тревогой, и я, подавляя волнение, отрывистым жестом пригласил Сашу вскарабкаться туда первым.

Сперва перекинутая рука Саши осторожно поставила пакет, а затем и он сам влез наверх, преодолев подоконник.

Я окинул глазами крышу в последний раз. Голуби, облепившие трубы, с умиротворением ворковали.

Вспоминая события того дня, я всегда удивлялся, какими неприметными тенями мы тогда проскользнули.

Со вздохом я потянулся повыше и, стоя на носках, приготовился прыгнуть.

****

Первокурсник в училище — маленькая персона. И руки у него меньше, чем у более старших студентов, и звук инструмента не столь громогласен, а так, стрёкот кузнечика посреди танковых выстрелов. Выделенное в этом году помещение для репетиций соответствовало масштабу начинающих музыкантов и было таким же крохотным, как и их чуть заметный талант.

Росли юные дарования под грозными взглядами с портретов великих композиторов прошлого, а сегодня ещё и под чутким надзором «учителя поневоле» пианиста Андрея Нехлюдова. Сейчас в душе сэра Эндрю кипели страсти невиданного накала, шекспировского размаха.

Сперва он узнал, что внесён в список практикантов без своего ведома. Хотел бы он знать, какой педагог его отделения так распорядился! Сколько не спрашивал у профорга, всё без толку — тот не желал говорить.

С бессилием Эндрю взглянул на часы, закатив свой рукав на мгновение. Судя по времени, Коган и все остальные начали без него.

Рюкзак, в котором лежала закуска, занимал собою единственный не занятый сидящими стул. На всех прочих — ученики.

— Хорошо. Теперь же, кто хочет сыграть? — обратился к классу Андрей.

Вызвался Полишинель [3]. Этот юркий, подвижный мальчишка являлся среди своих сверстников самым что ни на есть балагуром, за что и приобрёл такое броское прозвище. Эндрю ему поручил исполнить песню «Oasis».

— Хочу, чтобы вы научились безупречно работать с музыкой современной. После, классические сочинения покорятся вам с меньшим усилием.

Вприпрыжку энтузиаст одолел тот десяток шагов до фортепиано, что отделял ряды стульев от места преподавателя.

Лирическая «Don`t Look Back in Anger» [4] в интерпретации Полишинеля прозвучала как череда паясничаний. Нехлюдова это вывело из себя, и он, перенёсший так много потрясений для одного дня, немедленно выразил недовольство.

— Игорь, когда я узнал, что ты постоянно бегаешь в коридоре и стучишь в оконные стекла, в моём понимании — это попытка обратить на себя хоть ещё один внимательный взгляд, — Эндрю давил на чувство стыда. — Девушки-вокалистки тебя и впрямь успели запомнить среди лиц первого курса. Меня впечатлять клоунадой излишне.

Угрюмый Полишинель вернулся на своё место.

Один за другим, неспешною вереницей выходили прочие первокурсники. Мелодия братьев Галлахеров прозвучала в стенах помещения добрый десяток раз, и каждый — с огрехами в разном месте.

Основная работа, возложенная на Андрея, была по совести им исполнена, и если придумать, каким путём избавиться от студентов…

Изобретательность сэра Эндрю подсказала ему наипростейший при данных условиях выход из ситуации.

— Хорошо, теперь когда я нащупал границы ваших возможностей, вы способны работать над их расширением самостоятельно.

Главным на время собственного отсутствия Нехлюдов назначил старосту — щуплую, с невыразительными чертами лица, отличницу Лизу.

Та, смущённо прижимая тетрадь к ворсу тёплого свитера, бывшего на хозяйке, казалось, во все времена года, неизменявшего ей и поныне, в эти жаркие дни кончающегося мая, покрылась румянцем от оказанного её скромной персоне великодушия.

Андрей, освободившись от бремени обязательств, взвалил на спину рюкзак, который был ношей куда как приятней. Только что выйдя за дверь, он почувствовал ликование, продлившееся, надо сказать, всего несколько сладких мгновений.

Достаточно ему было ошибочно утвердиться в мысли, что всё позади и что трудности завершились, как из дверей класса за Эндрю выскочил Полишинель.

— Стравинский [5], я полагаю, что ваше место вовсе не здесь, и что вы сию же минуту на него возвратитесь.

Первокурсник замялся. По всему его напряжённому виду, по рукам, лихорадочно задрожавшим, было заметно, что он силится что‑то сказать, не находя должной смелости.

Эндрю замер, ожидая ответа.

— Если есть, что сказать, говори — Нехлюдов намеренно произнёс это такой мягкою интонацией, на какую был только способен.

— Хотите узнать, почему вы сегодня в таком положении? — выдавил наконец Игорь. — Почему не попали сразу к Когану на День Рождения?

Сказать, что Андрей испытал изумление — сообщить малость.

Если и есть библейский сюжет, способный наиболее точно проиллюстрировать происходящее, то таким станет легенда об обращении всей семьи Лота в соляные столбы при их неудачном побеге в ночь гибели порочного города(7). Таким образом, читатель поймёт состояние сэра Эндрю, а автор оставит отсылку к ветхозаветному мифу в наиболее подходящем для того отрезке истории.

— Так, теперь выйди ко мне и расскажи всё, что знаешь об этом.

Полишинель, скрывая довольство, притворил дверь и приблизился к Эндрю.

— Скажем, я оказался чересчур близко к профоргу и услышал такой разговор, какой не должен был слышать.

— Постарайся вспомнить подробнее!

— Речь шла о том, чтобы вы пропустили сегодняшние именины. Для этого вас и назначили вести пару у первого курса.

— Кто из преподавателей распорядился о внесении в списки!? — Эндрю, как ни старался, не смог сдержать нетерпения.

Когда обман уже вскрылся, вылезши на поверхность, фамилия виновника виделась последней завесой, отдалявшей от правды.

— Но позвольте, это был вовсе не преподаватель.

— А кто?

Полишинель ощутил себя хозяином положения.

— Согласен назвать, если только я пойду гостем с вами, — манящая перспектива побывать на закрытом празднике старших студентов, — удачный старт для новичка, а также повод похвастаться перед иными сокурсниками. Полишинель мог тогда пускать пыль в глаза целыми тоннами.

— Совершенно исключено.

— Ну, и не назову, если так, — Стравинский гордо приподнял голову.

Эндрю, пораскинув мозгами, решился применить хитрость. Назвать наглецу ложный пароль и аудиторию, а самому получить нужное имя.

— Хорошо, всё торжество происходит в 401‑й, каждому именинник выдал по имени древнего бога в качестве личного шифра. Из древнеегипетской мифологии, — Андрей удивился, как просто далась ему эта ложь.

— Так бы и сразу, — обрадовался простодушный Полишинель, мигом утратив серьёзность. — В списки вписал вас студент, не знаю этого парня лично, помню определённо, что его звали Роман.

Нехлюдов почувствовал, что на сегодняшний день ошеломительных событий уже предостаточно. «Значит, Долматов, проныра!»

Условился он вместе с Игорем, что отправится наверх первым, а после Стравинский зайдёт, постучавшись якобы невзначай.

Эндрю посмеивался над тем, как кстати ему удалось узнать секрет Полишинеля, и как ловко его одурачить.

Молнией он пронёсся по коридорам и лестницам. На ступеньках, что были рядом с нужною ему секцией, как раз стояли Коган и Рома, вышедшие покурить, так что в произнесении имени Зевса теперь отпала всякая необходимость.

Коган помнил свои детские годы достаточно скверно. Большая часть событий давно потерялась в тумане, и сквозь клубы белого дыма теперь виднелись ему лишь отдельные островки. Обособленным архипелагом стояли его Дни Рождения, воздымаясь в море воспоминаний, неподвластные силе времени, сколько бы новых случаев не прибавят недавние годы.

Отчётливо врезалось в его память волшебство, окружавшее праздник, когда он, ребёнок совсем, знал, что сегодня становится ещё немножечко старше. Тогда ему представлялся День Рождения днём особенным, а теперь же, как он это мог наблюдать, вся магия испарилась, наполнив такое событие обыденностью повседневности.

Леонид взял ключи от 405‑й беспрепятственно, как и рассчитывал. В тишине коридоров он прошагал до нужной ему аудитории.

Несколько поворотов в замочной скважине; можно браться за ручку и тянуть её на себя. Очертания внутренностей комнаты слабо виднелись в загорающемся за окном свете дня.

Коган щёлкнул выключателем. Флуоресцентные лампы с характерным для них монотонным гудением зажглись одна за другой, осветив полировку рояля, квадраты паркета с царапинами и стоявшие в разных углах стулья с деревянными спинками.

Маленький столик был возле окна и его Леонид вытащил на середину.

«Хорошо. Вернусь сюда же в обед, когда буду всех дожидаться.»

Возвратился в эту аудиторию он сразу по окончанию пар и провёл здесь примерно минут двадцать, ходя из угла в угол, и ради забавы даже разложил пасьянс пару раз, чтобы отвлечься, — колоду карт для покера Коган брал с собой как раз для таких случаев.

Первыми из приглашённых явились девушки, принёсшие торт. Леонид поднялся из‑за стола на их стук в тот момент, когда четвёртый ряд дам всё никак не желал складываться и он уже подумывал было совсем оставить эту забаву.

Юля, войдя, удивилась тому, что ещё никого нет.

— Вы сегодня первые ласточки, — улыбнулся Коган. — Давайте же дождёмся остальных.

Долгое время Леонид изумлялся, как они догадались раздобыть торт именно в форме скрипки; подобная внимательность его глубоко тронула.

— Эта идея — моя, — призналась Оксана, достаточно было только Леониду снова рассыпаться в благодарностях.

Услышав это, Коган принялся с удвоенной силой вертеться вокруг неё, стремясь предугадать её желания, будучи рукой помощи где потребуется.

Как часто такое бывает, с молодыми и пылко влюбленными, скрипач видел знаки расположения Оксаны к нему, там где их на самом деле и не было. Так, например, в его мыслях глубоко укоренилось соображение о том, что она специально выбрала торт такой формы, дабы намекнуть о симпатии. А уж, когда Оксана, из‑за тесноты комнаты более, прошагала к столу, зацепив парня плечом, тот уж совсем потерялся, чтобы это такое могло означать с её стороны.

Принялись украшать свечками белый кремовый верхний слой лакомства. Леди Ю вынула восемнадцать из коробочки, принесённой ею с мыслью о том, что без свечек должный эффект на виновника торжества не будет произведён.

Коган намеревался раскрыть свои чувства Оксане ближе к концу Дня Рождения, когда и он, и она будут расслаблены под воздействием изрядной порции алкоголя. Чтобы придать своёму признанию романтической глубины, он даже сочинил стих накануне, который начинался словами: «Твоих очей и губ твоих прекрасны очертанья», повторяемый им всё утро. И сейчас, он невидящими глазами смотрел на свою руку, державшую нож, разрезавшую кусочки, а перед ним всё плыли написанные им строки.

Раздалась барабанная дробь в дверь, и оттуда назвали пароль.

— Открывай, сова, медведь пришёл! — шутливо отозвался из коридора Саша.

Пришедших встретила Ю. Я, увидя её в дверях, сразу же отвесил комплимент по поводу её новой причёски. Юлия, хоть и была приятно удивлена таким моим неподдельным участием, особого вида не подала, отреагировав холодно.

— Привет, ребят, — сказал нам Коган, быстро облизнув пальцы, и после приветственных рукопожатий снова вернулся к разрезанию торта.

Я, помахав рукой так, чтобы именник не видел, намекнул Саше на то, что открытка по-прежнему находится в пакете.

Тот хлопнул себя по лбу и принялся вынимать её оттуда.

«Господи, какой идиот! Какая черепашья прыть!» — не без усилий я вырвал открытку из Сашиных рук, чтобы он не напортачил и с поздравлением.

Саша, встретив моё критичное к его способностям отношение, обиделся и отошёл в угол к Ю. Пожелания Когану я произнёс от нас обоих единолично.

«Молоко любимой женщины», — узнала этикетку Оксана, принявшись выставлять бутылки на стол. — Я такое пробовала прошлым летом на море.

— Взяли в супермаркете первую, на которую…

— Санёк, много слов! — прервал я его. — Опирались на мой вкус, — и деланно поклонился.

Саша помрачнел и попытался отстоять свою позицию.

— Ты чего меня затыкаешь? Я такое же право высказаться имею.

Я взялся объяснять, почему надо сначала думать, а говорить после. Оксана тем временем достала всю выпивку, что была.

Наши прения стали затягиваться и в конце концов вмешалась Леди Ю.

— Ром, заканчивайте уже склоку, — произнесла она миролюбиво. — Ты портишь мне настроение.

Осёкшись, я понял, что затрудняю себе все дальнейшие действия и решил не возражать ей.

В ожидании Эндрю мы расположились кто где, разговорившись о разных житейских делах.

— Прочитал книжку недавно, — признался Коган. — Какой‑то исторический роман. Поразило обилие сносок. Создаётся такое чувство, что автор стремится разжевать даже всем очевидное своими пояснениями.

— А что за писатель? — полюбопытствовал Саша.

— Не помню, честно сказать. Это же надо! Дать сноску в конце главы с истолкованием, кто такой Наполеон, — Леонид развёл руками.

— И этот бездарь считает, что он один в курсе кто есть из себя Бонапарт? Да, я, пожалуй, подумаю, что он не полководец, а, — и Коган махнул головой в сторону торта.

— Всякая книга со сносками плоха, — подытожила Оксана.

Когану было очень приятно, что его пассия с ним согласилась.

— А Андрей всё не идёт, — печальным тоном заметила Ю, рассчитывавшая на скорую их встречу.

— Даже не знаю, с чем это может быть связано, — притворно вздохнул я, бурля про себя от радости, что мой замысел всё же удался.

Решили на том, что начнём отмечать без него.

Торт, помимо оригинального внешнего оформления, оказался вдобавок чертовски вкусным, а вино всех развеселило, заставив «Молоко любимой женщины» бродить в головах. Закусывал я сладким спиртное впервые, но заметил со временем, что и к этому можно приноровиться.

Выпили сперва за благополучие именниника, затем выпили за успешную сдачу отчётного концерта, до которого оставались считанные деньки, и наконец выпили за прекрасных дам. Чокаясь, я подмигнул без стеснения Леди Ю, она отвернулась; одновременно при этом тосте движение произвёл Леонид в сторону Оксаны, а та, неохотно отшутившись, тайком посматривала на меня.

От амурных сладословий нас всех оторвал шум: Саша, неловко оперевшись на стол, опрокинул свой бокал. Коган бросился вытирать расползавшуюся по полу лужу.

Я указал Саше на то, что неплохо самому всё устранить, раз руки не оттуда растут, а заставлять именинника убирать очень невежливо.

Поворчав, он всё же взял тряпку у Леонида, притом разозлился на меня без меры: по лицу его поползли желваки, выступившие от гнева, когда он склонился над лужей.

Дальше мы уже пили без произнесения тостов, из единственного желания продолжать пить.

Я, осмелев, перебрался на другую сторону стола, там, где сидела Юлия, и посреди разговора с ней обнял её за талию.

Сперва Леди Ю покачалась на стуле, видимо, желая сбросить мою руку, а затем, свыкнувшись с мыслью, что я не отстану, только устроилась удобней. Оксана смотрела на нас испепеляющим взглядом, выдумывая всевозможные кары, которые во имя справедливости должны обрушиться на соперницу.

Торт практически был доеден. Пара кусочков скрипичной эфы лежала в коробке на случай позднего появления Эндрю. Меня нешуточно начало клонить в сон. Коган, заметив всеобщее оцепенение, поднялся с места и захлопал в ладоши.

— Так, предлагаю сыграть во что‑нибудь, пока все не заснули.

— Какие у «что‑нибудь» правила? — выдал остроту Саша.

— Неуместная шутка, — тут же парировал я.

— Пускай Леонид и предложит, — в смятении высказалась Оксана за всех.

Коган на секунду задумался. По его заблестевшим глазам вмиг стало понятно, что нужная идея его всё‑таки посетила.

— «Этого-сюда-столько», — торжествующе произнёс он.

— Я не знаю, как в это играть, — пожаловалась Юлия.

— Не страшно, я объясню, — Леонид утвердительно кивнул, словно от этого кивка все её сомнения обязаны рассеяться. — Мне требуется доброволец.

Желающим вызвался Саша. Вдвоём они стояли теперь в центре комнаты, друг против друга, точно так же, как в тот незапамятный день, когда подрались.

— Хорошо, я ведущий, Саша играет и поворачивается спиной, — объявил Коган. — Поворачивается спиной, — повторил он для застывшего Саши.

Я засмеялся в очередной раз с медлительности того, кого перестал считать товарищем. К моему смешку присоединилась хихикающая Оксана.

«Мне смешно то же, что и тебе! Посмотри на меня, я тебя понимаю!»

— Итак, я сейчас указываю на человека, и спрашиваю: этого? — Леонид направил палец на меня. — Ты отвечаешь «да» или «нет».

— Нет.

— Этого? — палец остановился на Оксане.

— Нет.

— Этого? — и Коган показал на Леди Ю.

— Да.

Леонид довольно потёр руки.

— Так, теперь я указываю место на себе и задаю вопрос: сюда? — Коган ткнул в свою левую щеку.

— Нет.

— Сюда? — рука переместилась на другую щеку.

— Да.

— Черт возьми, я уже догадался, про что игра, — выдохнул я, отпив из бокала.

— И я поняла, — поддакнула мне Оксана.

— Вот, — продолжил Коган, — и наконец, я показываю на пальцах число и говорю: столько? — он оттопырил три пальца.

— Нет.

— Столько? — Леонид убрал один палец.

— Нет.

— Столько? — на сжатой пятерне Когана остался вытянутым один мизинец.

— Да.

— Поворачивайся лицом, — Саша медленно развернулся. — Ты целуешь Юлю, в правую щёку, один раз.

Хотя мне и не было приятно видеть, как кто‑то целует Ю в моём присутствии, но против правил я не нашёл что возразить.

Саша поплёлся на ватных ногах к Юлии, будто собираясь прикоснуться губами к девушке первый раз в жизни, что, впрочем, было недалеко от истины. Наклонившись, он неуклюже клюнул красавицу в щёку.

— На следующий кон отворачивается Юля. Вот и все правила, — подвёл итог первого круга Коган.

— Предлагаю выбраться подымить, — я хлопнул себя по колену и поднялся со стула.

Леонид меня поддержал и мы вышли с ним в коридор, направившись к лестничной клетке.

— Интересную ты, однако, открыл нам игру, — я протянул ему зажигалку.

— Меня самого научили не так давно, — прикурил Коган. — «Правда или выкуп» уже всем надоела.

— Ну да, тысячу раз играли.

Ненадолго повисло молчание. Я обратил внимание на то, как ведущие вниз ступеньки, с каждым пролётом, образовывали мнимый лабиринт. Мы находились на самом верхнем этаже здания. Намертво приваренная к стене лестница, бывшая за нашими спинами, вела судя по всему на чердак. Иного объяснения люку на потолке, к которому прицеплен был тяжёлый замок, я не был в состоянии отыскать.

— Ты знаешь, — вновь заговорил Леонид, — я ведь занимаюсь стрельбой в свободное время.

— Я слышал про это.

— Собираюсь отправиться скоро в Саратовскую область, дичь пострелять, скажем так. Не волнуйся, с разрешением у меня всё в порядке, — заверил он.

— А зачем ты мне всё это рассказываешь?

— Хочу, чтобы ты тоже поехал. А то всегда только с отцом. Надеюсь, тебя его присутствие не смутит.

— Познакомлюсь, чего уж, — я в очередной раз стряхнул пепел.

— Как здорово, что можно положиться на друга вроде тебя. Значит, едем?

Его азарт передался и мне, до того Леонид заманчиво описывал затею.

— И природу посмотришь, и попробуешь сам пострелять.

— Не умею же.

— Будто бы тебе не у кого поучиться, — намекнул Коган.

Я дал ему своё безоговорочное согласие. На этом месте беседу прервал поднимавшийся к нам сэр Эндрю.

Не проявив удивления внешне, внутренно я весь напрягся, когда пожал ему руку. Во взгляде Андрея, в самой интонации, с какою он поздоровался, сквозила ощутимая неприязнь. Я списал это на то утомление, которое Нехлюдов получил, провозившись с первым курсом столь долго. Мы направились назад, в аудиторию.

«Эндрю никак не мог знать о том, кто его внёс в тот список. Или всё‑таки? Всё‑таки?»

Страх проник в мои кости.

****

Неизвестно, сколько ещё Полишинель бы плутал среди нескончаемых залов и коридоров, бывших в училище повсюду, если бы наконец не наткнулся на нужный ему указатель. Куда бы он ни пошёл, всё было, если не залом, так коридором. Стоило выбраться из оркестрового помещения, прикрыв за собою дверь, путешественник попадал тут же в следующий коридор, ведший в свою очередь к новому залу.

Но осилит дорогу идущий, и немного-немало Игорь всё же отыскал правильный путь.

Уставший, он преодолел лестницу, на которой мы с Коганом не так давно встретили Эндрю.

Оказавшись непосредственно в секции, Полишинель — ах, святая наивность! — подошёл к двери с номером 401.

Стравинский набрал воздуха в лёгкие, готовясь постучать.

— Осирис, — сказал он, стукнув тихонько, и загодя отпрыгнул на пару шагов.

Безмолвие было ему ответом. Никто не отпёр и ничто не пошевелилось. Полишинель приложил ухо к двери, не услышав за ней ни звука.

«Притаились, наверно. Или Андрей им обо мне не сказал?» — подумал он недоумённо.

Постояв минуту в раздумии, Игорь захотел идти напролом. Полный решимости, Полишинель потянул за ручку.

Дверь неожиданно поддалась. Из проёма её вырвались наружу столпы света, цветов самых разнообразных и самых диких сочетаний меж собой. Игорь, закрывший ладонью лицо, сумел рассмотреть за этой ослепляющей стеной луга неописуемой красоты, манящие его своей прохладой и свежестью. Он совершил шаг вперёд.

Комната 401.

(Входит Полишинель.)

Повелитель Желаний (грозно)

Полишинель

Полишинель

Полишинель

То, что было головой Полишинеля

Там всё выглядит, как и раньше.

Повелитель Желаний

Полишинель

Сад Желаний исчез стремительно, сперва обратившись в мираж, а после — растаяв совсем. Полишинель не успел и заметить, как ноги его, стоявшие на траве, перенеслись на пол аудитории. Стражники, в соответствии с переменившейся обстановкой, также преобразились: теперь это были обыкновенные близнецы, без ливрей и оружия, в повседневной невзрачной одежде.

Единственное, что роднило с тем сказочным миром поэзии, этот такой же, как и все прочие, класс, куда перенёсся Стравинский — с извечным роялем у стенки, пюпитрами, стульями, — это Повелитель Желаний, оставшийся в том же облике молодой Екатерины Сергеевны.

— Спасибо за то, что снял чары, — добродушно сказал Повелитель. — Полагаю, твоё желание будет обдуманным.

— Я… что вы сказали? — не мог прийти в себя Полишинель.

Такое количество событий, совершенно невероятных и фантастических, требовало времени для их осмысления, а думать о чем‑то ещё сейчас Полишинель решительно был не в силах.

Упоминание о награде, ему обещанной, которую он, как считал, заслужил чрезвычайным напряжением мысли своей, Игоря взволновало до крайности.

Когда‑то давно, в возрасте располагающем к несбыточным грёзам, когда Полишинель весьма был увлечён историей Алладиновой лампы, ему мечталось, что и он сам станет хозяином джинна. И тогда Игорь знал совершенно определённо, чего ему пожелать, на случай если Хоттабыч возьмётся его облагодетельствовать. Но годы неумолимо текли, и детские фантазии, вместе с детством самим, миновали.

Повелитель Желаний дожидался ответа Стравинского с той терпеливостью, каковую Он проявил, ещё будучи в Саду, когда задал Полишинелю «философичный вопрос» и, так же соединив за спиной руки, стоял теперь погруженный в раздумье.

Тем временем неуверенность жуткая охватила Игоря целиком. Как не прогадать? Какой сделать выбор?

Наконец он поднял взгляд от пола и с решительностью собрался. Стражники, увидя, что парень собирается говорить, замерли, полные любопытства.

— Одно большое желание живёт со мной многие годы, — начал он тихим голосом, — и становится тем сильнее, чем дольше стараюсь его подавить.

С какой пронзительной откровенностью произнесено это было!

Боясь того, что будет он прерван, испытывая опасение, что не хватит духу договорить, Полишинель высказал следующее едва ли не скороговоркой.

— Родной души со мной рядом нет. Друга хочу, который бы всегда понял, который бы поддержал. На равнодушие натыкаюсь, на внутренний холод людей вместо того, и горюю о своём одиночестве.

Повелитель Желаний его выслушал очень внимательно и ни одной чертой лица не показал своего отношения к слышанному.

Он подошёл на шаг к Игорю.

— Тому быть.

В глазах Екатерины Сергеевны мелькнуло нечто необъяснимое.

****

Появление сэра Эндрю на празднике возымело воздействие на девушек самое необыкновенное. Произведённый эффект был сравним с бурным восторгом толпы, встретившей кумира после долгого ожидания. К моему глубокому неудовольствию особенно оживилась Юля, немедленно пригласившая Эндрю сыграть с нами в «Этого-сюда-столько».

Тот был в угрюмом настроении и Андрея ей пришлось уговаривать.

«Да ну ерунда, лучше в «Правду или выкуп»» — «Тебя все просят, смотри» — «Правил не знаю» — «Ты поймёшь, как играть, с первого раза» — «Ладно, пару кругов» — «Больше давай» — «Увидим».

Новым препятствием, с которым мы столкнулись, стала необходимость постоянного выбора ведущего. Целоваться хотели куда охотнее, чем указывать пальцем.

Решение предложил Коган.

Из кармана достал он карточную колоду, так любезно помогавшую ему в минуты скуки, и, вытащив из неё джокер, перемешал его с четырьмя другими картами.

— Каждый тянет свою, — объяснял Леонид, — счастливчик, получивший джокер, и будет ведущим на этот кон.

Такая жеребьёвка устроила всех. Леди Ю, знавшая, что будет повёрнута спиной, с интересом наблюдала за действием.

Мы тянули. Я перевернул полученную карту не сразу. Ею оказался красный валет.

— У меня джокер, — объявила Оксана.

Юлия была в игре против всей мужской нашей части компании. Она с лукавой улыбкой отворотилась. Дабы не утомлять читателя здесь подробностями, автор позволит себе некоторую схематичность при описании действий.

— Этого? — палец на Когане.

— Нет.

— Этого? — палец на Эндрю.

Оксана, помнившая о симпатии Юли, охотно устроила ситуацию, выгодную для подруги. Так что когда прозвучало «Да», Оксана только торжествующе улыбнулась.

— Сюда? — и палец предательски поместился на губы.

Я заскрежетал зубами, предчувствовав свидетелем какой сцены стану.

И здесь Леди Ю ответила «Да» незамедлительно, без раздумий.

— Мне начинает нравиться эта игра, — объявил довольно Нехлюдов. На него сразу же все зашикали, а Оксана махнула рукой, мол, не порть впечатления, Юля не знает ещё!

— Столько? — пять пальцев руки.

— Нет.

— Столько? — один указательный выставлен.

— Нет.

Тянуть, не соглашаясь и дальше, становилось бессмысленно. Игра предполагала скорее стремительность карточной партии, нежели задумчивый, долгий раунд шахматного турнира.

На трёх вытянутых пальцах Оксаны прозвучало последнее «Да». Юлия развернулась и, изящно отставив ногу на каблуке, окинула сидящих взглядом, дожидаясь того, когда скажут ей к кому подойти.

— Тебе выпал Эндрю, в губы, три раза, — результат был самым что ни на есть подходящим для Леди Ю. Так человек, играющий в лотерею, которую ведёт его сестра, неожиданно узнаёт, что зачеркнул именно те самые цифры, выпавшие сегодня.

Юлия принялась обходить стол, так как Нехлюдов сидел далее всех остальных. Я, хотя и не желал наблюдать их поцелуя, всё же никак не мог притом не смотреть: вышло бы слишком демонстративно, будто закрыл глаза, избегая созерцания целующихся навозных жуков. Мне становилось сложнее изображать дружбу с Андреем практически с каждой минутой.

Конечно, не в силах был я обойти вниманием тот заметный с первого взгляда Юлин порыв, с каким она прикоснулась к губам сэра Эндрю. Благо, поцелуй в жизни выглядит менее красочней, чем это нам преподносят голливудские фильмы.

Мы тянули карту снова. Андрей, чья невесёлость загадочным образом испарилась, надменно посматривал на всех нас с весьма различимым и ясным намёком во взгляде: «Кто целовался с Юлей Ветвицкой? Кто целовался с ней, спрашиваю?»

Джокер достался Саше, а я, разжав ладонь, увидал в ней девятку треф. Таким образом, все получали возможность увидеть, какие и у кого попадаются карты, раз картинка с насмешником-клоуном в тот момент смотрела не на тебя.

Эндрю осушил свой первый бокал разом, добавив к порции вина изрядный кусок торта, и вразвалку проследовал к центру комнаты.

Саша вздумал на мне отыграться за все доставленные ему сегодняшние обиды, и я это понял ясно, одномоментно раскусив замысел.

Он совсем не отводил с меня пальца, пока не дождался от Эндрю необходимого «Да». Девушки, заметив такую настойчивость, в недоумении переглянулись, а Коган нахмурился.

Совершенно иной оборот дело приняло, когда Саша обозначил местом для поцелуя то место, которое в пристойных книгах упоминать не принято. Палец он держал там не сводя, как и после своего первого вопроса, просто выжидая нужный ответ. Я неодобрительно покачал головой, на что он никак не отреагировал.

— Да, — произнёс в неведении Эндрю.

— Нет, — возразил я и поднялся. — Андрей, разворачивайся.

Нехлюдов от изумления повернулся машинально.

— В фарсе принимать участие не буду, — отчеканил я решительно. — Тут Саша на ширинку всё тычет, видимо, фантазия у кого‑то потеряла границы, надо их снова очертить, значит.

Нехлюдов опешил на месте, разинув рот. Саша от злости затрясся и покраснел.

— Это унизительно. Мы переигрываем, — после вынесенного вердикта я вновь уселся на место. — Пусть снова вытянут джокер. Или Леонид проведёт кон.

Такое моё предложение взорвало Сашу мгновенно. Его прорвало не хуже плотины, сметённой водным потоком в щепки.

Не стану приводить здесь его тираду дословно, ограничусь тем, что скажу, — в гневной обличительной речи фигуровали сентенции следующего характера: сперва было доходчиво донесена мысль, что Саша обо мне думает, о моих качествах душевных, и о нашей с ним дружбе в последнее время в целом; затем перечислены были добродетели Когана, особенно подчёркивалось предпочтение моё обществу Леонида в сравнении с его, Сашиной скромной компанией. Выражаясь короче, бранных слов было больше, чем литературных.

После такого снятия камня с души, Саша, ничего не добавив более, выскочил из комнаты, нас оставив.

Бесконечная минута молчания последовала за этим.

— Ну и скажи, вот зачем ты поссорился с лучшим другом? — укоризненно спросил Эндрю, первым прервав тишину.

Я не нашёлся что отвечать.

— Или сообщишь нам лучше о том, с каким намерением заставил меня сегодня просидеть у первокурсников? — в его тоне слышалось подавленное расстройство.

— Этот момент я не поняла сейчас, — грозно поднялась Юлия..

— Так, все остыли! — подскочил Коган, разгорячённый едва не сильнее прочих. — Мы сейчас перессоримся, если никто не успокоится!

Во всеобщей неразберихе осталась незамеченной охватившая меня дрожь. Откуда Нехлюдов знает?

— Тебе, получается, неприятно, когда с тобой по-свински ведут. Милльён возмущений тут же, — багровел Эндрю. — Мне, с таким ходом мысли, тоже молчать не стоит. Объяснись, что за интриги.

— Я ни в чём объясняться не буду, — от волнения во рту у меня пересохло и язык еле ворочался.

— О чём вы вообще говорите? — возмутилась Оксана.

Андрей от досады резким взмахом ноги выбил из‑под меня стул.

— Это по твоей вине я опоздал. Ты бы рад был, чтобы я вовсе не появился! — пауза для нового вздоха.

— Информатор мне всё рассказал.

— И где сейчас твой… кхм, информатор? — я отступал с каждым шагом, потому как Андрей ко мне всё приближался.

Стена оставалась за моей спиной в паре метров.

— Смысл жизни разыскивает. Я‑то откуда знаю! — выпалил Эндрю. — Другое дело, что я в его словах не сомневаюсь.

Признаться в содеянной мною уловке всё же пришлось. Коган долго не мог в то поверить и всё сокрушался, когда услышал. О причинах поступка, к счастью, не спрашивали, иначе я бы тогда сконфузился окончательно.

Праздничная атмосфера улетучилась невозвратно. Я предложил было уйти, дабы не смущать присутствием остальных, но меня удержали насилу. Сыграли множество раз в «Этого-сюда-столько», вполовину с меньшим азартом, чем прежде.

В очередной кон поцеловал я Оксану. Выпало мне целоваться также и с Ю. И если первая просияла, позабыв на пару минут, и про скандал, и, пожалуй, про всё, что вообще могло оторвать от переживания счастья, то Ветвицкая, казалось, и бровью не повела. «Смел строить козни против любимого Эндрю!»

Планы мои о романтичном признании провалились. Через несколько дней я узнал, что проиграл Леди Ю Нехлюдову совершенно. Под благовидным предлогом я покинул всё‑таки День Рождения. А какие события произошли в 405‑й в самом конце того дня есть тема для отдельного разговора.

****

К тому времени, когда Коган предложил выпить чаю, собственно, всё за исключением этих самых пакетиков и кончилось. Протяжные редкие звуки труб, равно как и треньканье ксилофонов, доносившиеся сюда в течение дня, на сегодня умолкли. Училище они делили сейчас разве только с охранниками, сидевшими на вахте внизу.

Раздобыть электрочайник отправились Леонид и Оксана. Не то, чтобы ёмкость эта была неподъёмна для Когана в одиночку — нет, хитрыми уговорами он достигнул того, что девушка пробудет с ним наедине изрядное количество времени. И что немаловажно, вдали от всех посторонних ушей.

Вдвоём они вышли на лестницу. В сгустившемся вечернем полумраке ступеньки не были видны, и ноге приходилось шагать наугад. Леонид по-джентльменски, где надо, помогал Оксане идти.

— Не помнишь, где именно нужно свернуть? — полюбопытствовала она.

— Кажется, нам сюда, — невнятно ответил Коган. Ещё в аудитории он предполагал, что откроется ей сразу, как только они выйдут, и преждевременно наполнился смелости. Но упущен был столь удачный момент на лестничной клетке, когда Леонид подал руку своей любимой. Новая возможность сказать о своих чувствах утекала, подобно песку, просочившемуся сквозь пальцы, прямо в эту минуту.

Так они и добрались до комнаты, бывшей чем‑то средним между кладовкой и хозяйственным помещением неопределённого назначения. В тусклом свете единственной лампочки слабо виднелись полки, тянувшиеся рядами вдоль стен. Копилась вся эта утварь так: заходил староста отделения, оставивший принадлежности для уборки, забросав сверху губки и распылители старым тряпьём; гардеробщица Валентина, известная под метким прозвищем Сова среди первых курсов, — единственно, из‑за сходства её лица, закрываемого очками, с очертаниями этой птицы, — сложила вешалки, невостребованные теперь из‑за тёплого времени года, в которое студенты ходят без курток. Уж чья сердечная доброта послужила причиной того, что такое изобретение, как чайник с вилкою для розетки, тут оказался, установить не представлялось возможным.

Коган если и говорил с девушкой, то всё не о том и всё не на ту тему, что его мучила.

— Ничего не значающая чушь, — говорил он.

— Забавный бессмысленный ответ, — говорила она.

— Ось абсцисс пересекает ось ординат, — и Коган, сказавши это, усмехнулся.

— Волга впадает в Каспийское море, — отвечала она, мигнув.

В общем, разговор лишён был всякой важности и являлся он беседою, забываемой ко следующему дню. Не из числа тех разговоров, к каким обращаешься, вспоминая годами, был этот их разговор.

Оксана между тем копошилась в куче тряпья, пытаясь вынуть найденный чайник как можно аккуратней.

Совместными усилиями это всё же удалось сделать, притом не нарушив конструкции груды.

— Ты знаешь, Оксан, — замялся Коган, силившийся продолжить, но реплика грозилась оборваться всё же именно на «Оксан» и не словом далее.

Как сердцу открыть свои тайны другому? Можно ли, до конца их самому не сознавая, самому не видя их дна, в полноте всей представить словами, когда нет и не было слов, к тому способных, могущих отразить без утраты для смысла каждое движение такого загадочного предмета, как душа человеческая?

— Я люблю тебя, — прошептал Леонид и повторил снова и громче: — Я люблю тебя.

И всё прекрасное, что есть в пении птиц, вся тоска, что просыпается при виде печальных осенних клёнов, звучала в этих словах!

Приблизившись к милому лицу, где каждая чёрточка так знакома, Коган опустил одну руку на её волосы, а другой приобнял. Поцелуй выбил из‑под него землю, да и сама Оксана, предав себя власти томного чувства, парила будто бы в небесах.

Стихи, писанные накануне, позабылись в пылу минуты. Да и если бы всё выходило, как мы планируем, была бы тогда сама жизнь интересна?

Сладостное мгновение завершилось так же внезапно, как оно и началось. Оксана, придя понемногу в себя, поправила смятую блузку и отстранилась. Леонид потерялся, не зная, как ему себя повести. Каждый из них сейчас хотел быть в тысяче километров от этого места, ставшего сценой безудержной юной страсти.

— Я не могу быть вместе с тобой, — проронила наконец девушка. Даже в том малом пятнышке света, занимаемом ими в тесноте комнаты, было заметно сожаление, с каким она смотрела тогда на Когана. — Мои чувства и мысли полны другим и принадлежат ему.

— Кто он? — Леонид, поборовший свой ступор, определился с направлением действий. Давить на Оксану до тех пор, пока не найдётся уязвимое место в выстроенной стене обороны.

— Не могу назвать имени, — ответила она уклончиво, — использовала, одним словом, любимейшую женскую уловку — при заданном в лоб вопросе начинать увиливать и выскальзывать из узких заданных рамок, когда предполагается дать такое же ясное объяснение.

И сколь бы ни был многоопытен Коган в обольщении и так к нему расположенных девушек, задача покорить холодное сердце, когда не отдаёшь отчёта даже в своём поведении, показалась ему сложнее подъёма на Эверест.

В первом случае только и надобно было, что протянуть вовремя руки и взять очередную поклонницу, а здесь ситуация требовала нетривиальных решений.

Сходным образом, верно, себя чувствует рыболов, на чей крючок попалась настолько большая рыба, что потяни он на себя леску, то перевернёт лодку, сам оказавшись в воде. Бросать удочку вовсе? Тут следовало иметь ледяную голову и надлежащее количество опыта, чтобы верно определиться с правильным действием.

Всю дорогу назад они не сказали друг другу и десяти слов.

****

Эндрю поддерживал разговор скорей нехотя, нежели из действительного желания говорить.

Юлия, обрадовавшись тому, что их наконец оставили наедине, сперва долго причитала о том, как «этот жестокий Роман мог так коварно подстроить».

На это Нехлюдов только отмахивался. Позиция жертвы хоть и имела неоспоримые преимущества, воспринимать себя в этом качестве ему было только тошно.

Однако, своей женской наклонностью к жалости Юля по наивности открывала путь к тем переживаниям и мыслям, которые обычно скрывают от посторонних. Этим Андрей не преминул воспользоваться, представив произошедшее в выгодном для него свете.

— Долматов поступил так, потому что боялся, — глубокомысленно произнёс он, откинувшись вольготно на спинку стула.

— Поясни, что ты имеешь в виду, — надо же, в голосе Леди Ю неподдельное любопытство!

— Он боялся того, что будет тобою отвергнут. Что непонятного‑то? — и Эндрю пожал плечами. — Страх не понравиться, не оправдать ожиданий подталкивает порой самого порядочного человека ко всяким мерзостям.

— Но я ведь, — захлопала ресницами Юлия, — я ведь и впрямь оттолкнула бы его, задумай он мне признаться или что‑то начать изображать. Большее, чем просто знакомство, скажем.

— Говорит только о том, что его страх был действительно обоснован, — констатировал Эндрю.

Они замолчали; каждый в эту минуту задумался о своём.

— Андрейка, ты мне очень нравишься, — глупо хихикнув, Ветвицкая положила свою руку ему на плечо.

Сэр Эндрю, этого не ожидавший, старался никак не выдать своей минутной расстеряности.

Только он собирается её куда‑либо пригласить, ищет подходящий предлог, чтобы переключиться на эту тему, как сама Юля о том заговаривает! Предприятие теперь из запутанного напротив делалось слишким лёгким.

— Ты тоже не промах и знаешь чем впечатлить, — развесёло ответил Эндрю, стукнув себя легонько по колену, — намекаю, дескать, садись, будь поближе.

Леди Ю, с запечатлевшейся на лице довольной гримасой, прикусила нижнюю губу и медленно выпрямилась.

— Садись, — настаивал Нехлюдов, заметив её колебания. — Меня стесняться не стоит.

Через пару минут она и сама про себя посмеялась, что проявила такую мнительность. На коленях у Эндрю ей было очень удобно. Каждой частичкой своего тела Юлия чувствовала тепло, исходящее от Андрея.

Поболтали практически обо всём. И как это и происходит при обсуждении сотни маловажных вещей, не была затронута ни одна сколько‑то значимая. На приглашение сходить в воскресенье в кофейню Леди Ю ответила полным согласием. И только тут она вспомнила.

— Слушай, Андрюш, — произнесла Ветвицкая озабоченно. В чувства её впервые вошло беспокойство за всё это время. — Мы с Оксанкой, скорее всего, отправимся выступать в Венгрию.

— То есть как? Всерьёз за границу? — спросил Эндрю недоумённо.

— Это всё пока только в планах, — ответила ему Ю. — Если хорошо исполним программу на нашей ближайшей «отчётке», то, пожалуй, Ирина Валерьевна выбьет два места на конкурсе в Будапеште, как обещалась ещё с осени прошлого года.

— Обещанного, если ты помнишь такое выражение, ждут три года.

— Так мы к тому сроку выпустимся, — не восприняла этого фигурально приземлённая Юля.

В объятиях они провели несколько нежных минут, и если кто неторопливо начинал высказывать свою мысль, то останавливался, не закончив. На это следовал сонный короткий ответ, и так тишина воцарялась снова.

Эндрю считал себя в тот вечер самым счастливым в мире, рядом с самой прелестной девушкой. И пусть мир его ограничивался училищем, тем кварталом, в котором он жил, да редкими поездками в пригород, для него это был весь мир, кипящий своими страстями, живущий самыми разными и яркими событиями. Мира за пределами этого Эндрю не мыслил и не представлял.

Наконец вернулись Коган с Оксаной. Вид Леонид из себя представлял удручающий: растрёпанные волосы, небрежность во всём внешнем виде, растерянность на лице. Оксана выглядела чуть получше, но уныние её так же коснулось, что читалось в опущенных уголках губ с первого мимолётного взгляда.

Леди Ю, нисколько не смутившись, приподнялась с колен Нехлюдова и ещё мгновение стояла, на него оперевшись, не двигаясь с места.

— Ну что, давайте чаёвничать, — буркнул Коган понуро и без всякого энтузиазма.

Чай Леди Ю показался весьма неплохим, но как на её вкус, сахара можно было добавить побольше.

Послесловие.

Уважаемому читателю уже должно быть известно, что Коган, сочинив стих, так и не осмелился его произнести перед Оксаной. Но поскольку Леонид прочитал то самое стихотворение впоследствии мне, я его бережно записал, и хочу с тобой поделиться. Пусть даже несколько хромает размер и заметна общая искуственная патетика в целом, — я верю, что Коган написать по-другому не мог.

Я люблю это стихотворение в том его виде, в каком услышал его впервые. Вот, кстати, и оно само:

Твоих очей и губ твоих прекрасны очертанья.

Один здесь я; в разлуке с той, которою люблю.

Вдали от той, что дарит мне душевные терзанья, Чьим именем, любовью чьей я каждый миг дышу.

И пусть злословит кто, — не робок, не испуган, Мне безразличны ревности чужие языки.

Я лишь хочу, чтоб ты была моим сердечным другом, И вместе б мы прошли чрез все завистников клыки.

Совершенно особое воздействие на человека оказывает дорога. Каждый, кто погружался в это неповторимое, медитативное состояние знает, как может смягчить бушующие внутри чувства долгий и неторопливый путь.

Проплывают за автомобильным стеклом нескончаемые поля и деревья; меняются одна за другой заправочные станции, и вот ты уже крепко увяз в паутине собственной мысли, блуждающей между самыми разными предметами, и некую неизъяснимую глубину обретают тогда твои размышления.

Я, как и обещал того Когану ранее, отправился вместе с ним на охоту в Саратовские предместья.

Вёз нас туда отец Леонида — неизменнно добродушный Борис Семёнович. Сперва, ещё ранним утром, когда мы только укладывали в багажник свои тяжёлые сумки, он, отведя меня в сторону, самым подробным образом обо всём расспросил.

Открыл я ему обстоятельства нашего с Лёней знакомства, слегка приукрасив в деталях. Поведал и то, что поеду охотиться первый раз в жизни. «Нет, оружия не боюсь, скорее любопытство к нему имею, хотя никогда из него не стрелял». Зарекомендовал я себя отцу, человеку нрава, надо заметить, весьма экстравагантного, с первой минуты знакомства.

Как сейчас помню его несколько грузное телосложение, не лишённое, впрочем, черт едва уловимой изящности.

Коган-старший одет был в неопределённого цвета поношенную ветровку, — так как не стал разряжаться пёстро для вылазки на природу, — на ногах его красовались высоченные сапоги, а проседь на голове венчал берет, похожий на те, которые носят художники (такой головной убор совершенно в моём представлении не вязался с образом охотника).

Наконец вся имевшаяся у нас кладь была уложена, и мы, заняв с Леонидом два места сзади, за разговором и не заметили, как старенький «Volvo» тронулся. Спустя короткие десять минут Борис Семёнович выехал за городскую черту. К тому времени, когда мы оставили наш провинциальный N-ск позади, я успел проснуться окончательно.

Сомнения о недружелюбной настроенности Когана-отца ко мне также рассеялись.

«Коган-отец, Коган-сын», — задумался я ненароком. «Коган-Святой Дух», — и рассмеялся, подумав так.

— Что такое? — заметив мою весёлость, спросил Леонид.

— Да это я о своём, — и отмахнулся. — Не бери в голову.

Мысли сменились, сразу став грустными, достаточно было вспомнить о Юлии. Про то, что она встречалась теперь с Эндрю, я выяснил незадолго до самой поездки, и меня охватили теперь тяжёлые переживания, как только я об этом подумал.

Какой‑то краешек моего сердца, быть может, самый пыльный его уголок, продолжал верить, что Ю питает ко мне нежные чувства. Я прислонился лбом ко стеклу, так чтобы лица моего не было видно спутникам, и смотрел на пейзажи.

Ехали мимо берёзовой рощи. Живописные деревья раскинулись по обе стороны от дороги, и мне порой чудилось, что тоненькая фигурка Юли выйдет сейчас из‑за стволов, явит себя, перестав прятаться, и выйдет поближе к дороге, помахав нам рукой.

Бесконечные пашни, одинокие домики в центре поля, — вдали от указателей и знаков, бывших на самой обочине, — мелькали без остановки.

Особенно ярким моментом сохранился в моих воспоминаниях наш переезд через мост, возведённый над одним из изгибов протянувшейся по России бескрайней матушке-Волге. Зелёный кузов автомобиля блестел в лучах палящего солнца, давно уже вставшего над землёй и приближавшегося к зениту.

Борис Семёнович, увидя, что путь преградила шедшая нам навстречу пешая процессия, остановился.

Впереди, стройными рядами, шагали на нас десятки одинаковых Леди Ю: каждая из них была облачена в светлые апостоловы одежды. Приближаясь, сияли бессчётные нимбы над белокурыми головами.

— Как похожи все друг на друга, — толкнул меня в плечо завороженный Леонид.

Одна из них, проходившая мимо машины, увидела меня внутри. Широкая улыбка осветила лучезарное лицо ангела.

Озорно она постучалась в стекло, и на том моё сновидение прервалось.

Обнаружил себя я, проснувшись, в салоне совершенно одним. Автомобиль стоял припаркованным на незнакомой стоянке, и, выглянув, я увидел мерцающие впереди огоньки придорожного бистро. Стучал, как оказалось, усевшийся на капоте голубь с белым, как снег, оперением. Разглядев какие‑то крошки, тот проворно действовал клювом, и тем самым звуком меня разбудил.

Через некоторое время оба Когана возвратились. Леонид всё ещё держал завёрнутый в салфетку недоеденный хот-дог.

— А мы не стали тебя будить, — заявил он. — Ты как на мосту задремал, я тебя и расталкивать не решился.

Пойди, что ли, перекуси. Больше остановок не будет.

— Мы уже почти у самой границы области, — довольно заметил Борис Семёнович. — Успеваем минута в минуту.

Так что можешь не торопиться.

Я послушался и спокойно вылез наружу. При ходьбе затёкшие ноги отдавали ноющей болью. С любопытством я осматривался по сторонам, пока шёл к одноэтажному зданию забегаловки. Кругом, куда ни взгляни, тянулись леса. Маленькая стоянка с её расчерченными белыми полосами для каждого автомобиля фактически пустовала.

Только несколько рабочих неподалёку спешно затаскивали в «Газель» старый, судя по виду его, диван.

Я подумал, что очень давно не был от дома так далеко.

****

После недавних событий и разрыва со мной всяких дружеских отношений, Саша если и гулял по училищу, то теперь и единственно только, бродя везде в одиночку.

Разговорами его отвлекать было некому, и сейчас он ходил, во всё внимательно вглядываясь, глаз его подмечал отныне каждую мелочь, да и сам внутренний взор, как казалось, приобрёл большую цепкость, а каждое движение чувства стало в душе острей.

В эту долгую послеобеденную перемену Саша по заведённой недавно привычке прогуливаться именно там, измерял шагами так популярный среди студентов Зеркальный Зал. Кто‑то купил себе кофе в буфете — и он сидит изо дня в день, не меняя даже самого места в углу у фонтанчика. Добравшаяся с опозданием ежедневно здесь в спешке поправляет причёску в то же самое время. Наиболее креативные упражняются в остроумии, оставляя у самого верхнего края отражающего стекла зачастую скабрезные надписи, начёрканные кое‑как маркером.

Вот таким местом Саша и помнил этот Зеркальный Зал.

Внимание его в ту минуту привлекла к себе кучка студентов, столпившихся возле доски объявлений.

Что‑то оживлённо среди них обсуждалось и это что‑то вызывало редкие восторженные возгласы.

Преодолев в несколько шагов расстояние, отделявшее Сашу от информационного стенда, парень ещё несколько мгновений всё равно ничего не мог видеть из‑за заслонивших обзор голов, пока локтями не растолкал себе дороги вперёд.

Приковало к себе такое повышенное внимание обыкновенное объявление. Чёрным по белому, буквами крупного шрифта, значилось на приколотом булавкой листе: «Уважаемые студенты! Доводим до вашего сведения, что на базе музыкального училища скоро начнёт свою работу региональное отделение организации «Чёрные соколы».

С целями их деятельности вы сможете ознакомиться на собрании, которое состоится в конце этой недели. Там же будет произведён и первый набор желающих.» Внизу стояли подписи администрации. Здоровенная птица, раскрывшая хищный клюв, и бывшая логотипом «соколов», красовалась под текстом.

Саша был обескуражен. Он искал и не находил ни только причины ажиотажа, но даже и самой заинтересованности в такой незначительной новости парень не понимал.

Помогли ему внести ясность те короткие отрывки из фраз, что он расслышал из общего разговора.

— До меня дошли слухи, — и мальчишка-флейтист тут же понизил тон голоса, и только после продолжил. — Анжелика Тухманова уже назначена здесь их координатором. Отбирать волонтёров будет как раз она.

Большим удивлением обернулось известие это для Саши. Он прекрасно знал девушку, помнил её по гитарному классу, а вот припомнить, чтобы она упоминала хотя бы однажды что‑то такое было сложней. «Нет, ни вскользь, ни единым словечком», — к такому выводу пришёл Саша, перебрав воспоминания, связанные с Анжеликой.

— О «соколах», в основном, известно только плохое, — тоном не терпящим возражений сказала одна из девиц, похожих, внутри своей троицы неразлучных подруг, как одна капля воды на другую. В училище все их путали.

— Это как понимать?

— А понимать так, что славой пользуются дурной, — столь же безаппеляционно. — Отделение в Брянске недавно закрыли после скандала, вы это слышали? Действуют под вывеской студенческого самоуправления, а на деле занимаются гнётом и подавлением всего и вся. Полицейская организация, — и, многозначительно помолчав, повторила: — Полицейская организация.

— Не стоит всех вгонять в пессимизм. Я, например, попробую записаться.

Тут заговорила всё это время молчавшая и стоявшая в стороне незнакомая Саше девушка.

— Моя сестра из Якутии. Говорит, множат несправедливость и произвол, у них в академии «соколы» не дают жизни студентам дурацкими правилами и придирками.

— Что мы сейчас обсуждаем? Ничего же ведь неизвестно. Слухи мало ли про кого ходят.

На том дискуссия прекратилась. Саша после услышанного погрузился глубоко в свои мысли. Впрочем, вертелись они вокруг всех этих пересуд довольно недолгое время.

Переключился он моментально. Мысль его незаметно сменила одну колею на другую, и Саша вернулся к ощущениям, переживаниям, охватившим его ещё в День Рождения Когана и не сгладившихся до сих пор.

Особенно горькой была обида, которую он питал по отношению к бывшему лучшему другу. Сколько бы Саша повторно не переигрывал произошедшее между мною и им, менее подлым всё это ему никак не казалось, ни одно светлое чувство в груди себя не обнаруживало и ситуация, как и прежде, виделась в мрачных тонах.

Даже тот факт, что теперь Александр являлся изгоем, и никто из недавних приятелей больше не желал его видеть, парня так сильно не задевал, хотя почувствовать это приятным было едва ли так же непросто.

Возмущённый несправедливостью жизни к нему, Саша кипел от гнева. Первокурсник, на его глазах принявшийся стучать во все стёкла, бывшие в коридоре, явился прекрасной мишенью, чтобы выплеснуть всю свою неприязнь на попавшегося не к месту виновника.

Полишинель, как уже читатель мог догадаться, и был тем самым хулиганом и бунтарём, прерванным посреди своего каждодневного ритуала. Саша атаковал мальчугана с небывалой агрессией.

Какие только эпитеты не прозвучали! На орехи досталось тогда Игорю знатно.

Быстро поняв, что оправдания звучат жалко, со стороны Стравинского в ход пошли попытки примирения. Александр смягчился, оставшись весьма довольным оказанным эффектом такого своего воспитания.

— Меня Саша зовут, — представился он первокурснику.

Полишинель назвал своё имя следом, предпочтя промолчать пока о своём прозвище.

Каким удивительным образом встретились эти два одиночества! Первое — Сашино, того вида, когда ты отвергнут, больше похожее на принудительную изоляцию; и второе, в котором пребывал сейчас Игорь, целая стихия уединения, когда у тебя никого теперь нет, да и раньше никого не было.

Приятельская беседа меж ними случилась спонтанно. Сказана первая шутка, и каждый расслаблен, и всякому весело, за ней следует очередная, и вот уже друг другу свои, и вот уже вроде бы не чужие.

Саша открылся Стравинскому, рассказав и о классах гитары, и о том, с кем ходил туда.

«Боже ты мой!» — сообразил Полишинель. «Он, как и Андрей, тоже знает Долматова».

В голове у него сию секунду выстроилась вся цепочка событий. Паззл складывался фактически идеально, а любое туманное место Игорь без труда мог прояснить, достаточно было только проявить хитрость и верно поставить вопрос. То, что Саша был гостем на том самом недавнем празднике, на который Полишинель рвался так рьяно, было понятно Стравинскому и без коварных расспрашиваний.

Кончилась беседа на том обоюдном их уговоре, что увидятся здесь же, когда завершатся занятия. Истинно чудесны студенческие годы;

длительная глубокая дружба устанавливается в молодости легко.

Между тем Саша отправился назад, на верхние этажи. Фигура его уже почти скрылась из виду на лестнице. Игорь остался стоять там, где был.

Вперившись взглядом в окно, он рассматривал бывших во внутреннем дворике уже добрые полчаса двух знакомых ему ребят, кажется, поступивших недавно на дирижёрское отделение. Один из них в этот момент увлечённо что‑то другому рассказывал. Слов отсюда Стравинский, разумеется, слышать не мог.

«Всё сбывается!» — ликовал Полишинель. — «Повелитель Желаний мне не солгал!»

Он облокотился о подоконник и стоял в таком положении долго-предолго. Кто его знает, о чём он так сосредоточенно думал, да и, спроси о том Игоря, он бы и сам затруднился ответить.

****

Ту оставшуюся нам малую часть пути, мы преодолели безо всяких сколько‑нибудь ярких или запомнившихся происшествий. До самого Энгельса, впрочем, я не испытывал совершенно никакой скуки, проводя время за изучением хранившегося в машине дорожного атласа.

Хитросплетённой сеткою линий раскинулись на карте дорожные магистрали и федеральные трассы. Маленькими синими пятнами посреди всей этой паутины отмечены были места, где дорога пересекала лежавшее поблизости водохранилище.

Волга в этом некрупном масштабе выглядела как одна извивающаяся полоска. Иногда скрываясь вдали от шумных автомобилей, а иногда вновь показываясь в поле зрения, река сопровождала нас почти весь наш путь.

Я подумал, сколько должно быть на этой карте, раскидано тут и там человеческих жизней, чьё жилище даже не удостоено было чести быть обозначенным точкой. Сколько драм, сколько самых глубоких эмоций, которыми живут каждый день тысячи Леди Ю, Леонидов и Эндрю, происходит, оставаясь безвестными, на этих широких просторах.

Сознание всего этого навеяло на меня грусть.

Коган-старший, не умолкая, травил всевозможные байки. Если б не он, постоянно нас развлекавший, то тоска бы моя не оставила бы меня, пожалуй, до самого вечера.

Проехали за пару минут Саратовский мост. Пыль летела из‑под колес, когда отец Когана, разогнавшись, стрелою промчался на другой берег. Как пронеслась наша машина над бескрайней водною гладью, я и сам не успел толком заметить. Мелькнули летевшие навстречу стальные балки моста, и вот уже он позади, и нет по бокам ни ледяной Волги, ни серых ограждений конструкции.

Мы практически добрались. Я почувствовал это по тому серьёзному взгляду Когана-младшего, с каким он принялся смотреть беспрестанно в окно, будто бы ожидая, что нужное ему место вот-вот явится из‑за горизонта.

Мои догадки в скором времени подтвердились. Автомобиль свернул на лесную прогалину, и звук мотора утих, уступив место щебету, шорохам, трелям, в общем, шумной разноголосице живого мира природы, обступившего нас кругом.

— Ну что, предлагаю вылезти и осмотреться, — выразил Леонид то, о чём мы все подумали разом.

Первым, отстегнув ремень безопасности и кряхтя, выбрался Коган-старший. Следующую четверть часа я провёл, разбирая со всеми ружья, длинные ленты небрежно сложенных патронташей, делил провизию на день, и только после багажник оказался закрыт.

Впервые в жизни держал я настоящую охотничью винтовку. До тех пор мне никогда не приходило и в мысли, насколько холодным, тяжёлым бывает оружейный приклад. Затрудняюсь сказать тебе, читатель, какою была модель, что за год производства попал ко мне тогда в руки, поскольку никогда не был большим знатоком. С уверенностью могу сообщить только, что в сравнении с ружьями Коганов моё было более неказистым, с коротким дулом и меньшей вместимостью магазина.

Новичку, вроде меня, того было достаточно с головой. Леонид, сбегавши на разведку, успел облюбовать опушку неподалёку и вызвался нас туда проводить. Решено было сперва предоставить мне пару уроков стрельбы, а только затем вспомнить и о самой охоте на дичь.

Мы с младшим Коганом шли, передвигаясь чуть не вприпрыжку. Борис Семёнович едва успевал за нами через кустарник, медленно пересекая каждую поляну с цветами.

Когда мы пришли, Леонид тут же вытащил из своего походного рюкзака несколько видавших виды дартсоподобных мишеней, даже с тем же «бычьим яблочком» в центре.

— Основательно подготовился, — я присвистнул.

Коган-младший тем временем взялся установить каждую на одинаковом расстоянии друг от друга. Вся эта обстановка начинала напоминать мне импровизированный тир.

— А вот и я, — подоспел к нам Коган-отец, резко выйдя из‑за поворота тропинки и прибывший последним.

— Проверим, насколько метко и далеко ты сейчас умеешь стрелять, — Леонид, проткнув последнюю мишень, повесил её на ветке.

Сосна эта находилась уже на самом краю опушки, и навскидку от того места, где стоял я, до дерева были десятки метров. Коган-младший, довольно взглянув на получившийся результат, неторопливо направился назад к нам.

Тогда я никакого подвоха не ощутил. Леонид, впрочем, на то и рассчитывал. Узнав незадолго до нашего с ним отъезда из N-ска о том, что Оксана дала ему от ворот поворот как раз таки выбрав меня, он решил мне устроить небольшую сладкую месть.

Я, ничего не подозревая, прислонился спиною к дереву, чтобы смягчить отдачу от первого выстрела. Винтовку упёр я также в дубовый ствол и сжал оружие намертво. Прицелился настолько точно, насколько мне то позволял сделать глаз.

Первая мишень была совсем рядом, прикреплённая к низенькой ёлочке. Страшно — словами не передать. Я, зажмурившись, нажал на курок.

Выстрел в тишине леса прогремел не хуже удара молнии. Винтовка, выплюнув гильзу, больно ударила меня в предплечье, подавшись назад.

— Практически в «десятку», — объявил Лёня будто из поднебесья. Я на пару мгновений перестал всё воспринимать ясно, и происходящее приобрело ощутимый оттенок нереальности, созерцания наяву сна.

— Очень неплохо. Ты точно стреляешь сегодня впервые? — обратился ко мне Коган-старший, и привёл меня в чувство вопросом.

Я заверил Бориса Семёновича, что никогда прежде не имел дела с оружием. Понемногу дрожь во всём теле унялась, и я был готов стрелять снова.

На сей раз задача предстояла сложней. Вторая мишень, прислонённая к кусту можжевельника, много дальше, и теперь мне необходимо было дать выстрел без подстраховки — в том смысле, что от дуба я отошёл и упиралась винтовка сейчас мне прямо в плечо.

И вот уже цель взята на мушку. Куст аккурат посреди прицела, и мне оставалось лишь только не позволить своей руке дрогнуть. От второй моей пули целая стайка птиц мигом вспорхнула с веток, взмыв с тревожными криками в небо. У меня вновь заложило в ушах. Выстрел этот мне дался с заметно меньшим усилием.

— Уже не так хорошо, — цокнул языком Коган-младший. — Видимо, надо всё‑таки было мне развесить мишени поближе. Казённые ведь, не жалко. Ещё, когда ходил на стрельбу в детстве, тренер отдал мне целую пачку старых.

— Как их увидел, так и подумал, что, должно быть, советские, — ответил я только, чтобы что‑то ответить, не до конца понимая, что вообще говорю.

Утомление на меня навалилось горой. Невзирая на установившуюся лесную прохладу, я изнемогал от пота.

Борис Семёнович, взглянув на меня, предложил взять перерыв. Спустя мгновение из рюкзака его появился термос и три металлических кружки. Какао показалось мне вкусным необычайно. Так богатырь припадал к бившему из‑под земли ледяному ключу, наслаждаясь каждым глотком, восстанавливаясь в минуты привала. Одним словом, такая короткая передышка придала мне немало сил.

Я был готов стрелять по последней мишени. Ружьё перезарядил Леонид, так как мне полагалось пока только целиться и научиться давить на курок.

Любой, знакомый с оружием только по боевикам, всегда представляет себе спусковой механизм винтовки в виде некоей кнопки, которую достаточно нажать, чтобы произвести выстрел. Точнее описать принцип действия позволит сравнение с пружиной: выстрелить это скорее надавить, нежели просто прижать.

Листок на ветке качался, повинуясь малейшему дуновению ветра. Даже прищурившись, я не мог видеть точно «десятки» в центре, велико было разделявшее расстояние. Успешному попаданию препятствовало также и то, что от меня требовалось теперь ещё и предугадать мысленно, где окажется середина мишени, когда её снесёт ветром снова. Впервые за долгие годы я почувствовал себя выше своего роста, в ту минуту я стал великаном аки Голиаф, всё мне было под силу. За что бы я не взялся с переполнившим меня воодушевлением, я бы сделал то одним махом. Любая задача представлялась мне сподручной.

То была первая минута жизни мужчины, переросшего в себе мальчика.

Выстрел. Новая гильза, выскочив из ствола, бесшумно упала на травяной стланик, прямо мне под ноги. В эти доли секунды свинцовый снаряд летит прямо, разрезая воздух своим движением, незаметно для человеческого взгляда. Пуля впивается в слой бумаги и дробит её на куски, вылетая насквозь.

Тут Коган-старший поднялся и громогласно объявил: «Восемь!» Бешеный сердечный ритм отбивал у меня в груди чечётку. Минуя целую прорву времени, прошедшую с того дня, события эти остались в памяти нетускнеющей фотографией — лучи сиявшего в небесах солнца прорывались столпами меж крон и свисавших под тяжестью веток, оба Когана стояли по разным краям поляны, наблюдая за мной внимательно, щебетали птицы вдали и слышался монотонный плеск невидимой речки. Победное ликование разливалось по моим жилам. Часть меня, убеждавшая, что я вовсе не попаду, разочарованно смолкла.

Всё мигом стало обычным. Леонид попросил снять мишень, чтобы вблизи удостовериться в меткости моего выстрела и рассмотреть всё как следует. Магия кончилась совершенно, сразу как только я закинул винтовку за спину и направился к краю опушки. Капкан, выставленный Леонидом, раскрыл свою зиящую пасть и я шёл, того не ведая, прямиком в западню.

Вся хитрость замысла Когана-младшего заключалась в выборе места. Дьявол, как и всегда, скрывался и тут в мелочах. Лёня, приметивший неспроста эту маленькую опушку, осмотрел её тщательным образом. От внимания его не ускользнуло и то, что, закончившись, поляна становится обрывом, незаметным, впрочем, до тех пор, пока не шагнёшь за деревья на самом её краю.

Я сорвал продырявленную мишень с ветки и, взглянув ненароком вниз, с ужасом обнаружил, что смотрю сейчас прямо в овраг. Пропасть выросла ниоткуда и я, растерявшись, утратил всякое равновесие.

Коган-старший, болтая о чём‑то, моментально прервался. Настроение, бывшее пару минут назад таким беззаботным и легкомысленным, улетучилось по мановению ока. Борис Семёнович не мог знать о том, что произошло, но он мигом почуял ту атмосферу, воцарившуюся вокруг. Самый воздух кричал: тревога! опасность! беда!

Моя голова закружилась, и я накренился корпусом вниз. Ощущения полёта не было совершенно. Миг — и кроссовок заступил в пустоту, миг следующий — внизу на земле, куртка выпачкана в грязи, тёплая кровь струею течёт по лицу из носа.

Помню, что Коган-старший мне тогда прокричал сверху, что именно я отсюда не слышал. Заметив, что я совершенно не в силах пошевелиться, я сделал несколько шумных глубоких вздохов, прежде чем окончательно отключился.

****

Когда последний раз Эндрю наряжался так празднично, он уже и вспомнить не мог. Вертелся Нехлюдов перед зеркалом очень долго: нет ли на спине складок, достаточно ли вылито на запястья и шею туалетной воды, не слишком вульгарно ли будет смотреться печатка или лучше её вообще снять. Разфрантился он до такой степени, что на первую встречу с Леди Ю можно было вообще не идти. Сразу подали бы к подъезду свадебный кортёж, да, усадив жениха поудобней, повезли бы меняться с Ветвицкой кольцами.

Сэр Эндрю намочил волосы на голове в очередной и последний раз, дабы не дать гребешку ни единой возможности встопорщиться снова.

Напевая одну из своих любимых мелодий (ею была недавно разученная на домашнем фортепиано «Ticket to the Moon» от незабвенных хитмейкеров «ELO»), Андрей незаметно для себя самого успел оказаться на улице. Путь к самому центру N-ска занял у него не так уж и много времени; в маленьком городе, вроде того, в котором жили наши герои, всё как‑то так рядом находилось друг к дружке, что и долгой дороги в пределах города невозможно было вообразить.

Всеми гранями бесконечности засверкало для Эндрю скорее томительное ожидание возле памятника, где они с Ю и условились встретиться. На улице был как раз самый разгар того обеденного блаженства, в какое и не тепло и не холодно, но уж точно не жарко, да и не мороз явно. Можно посидеть на скамейке, можно пройти через сквер туда и назад, обойти кругом статую столько раз, сколько захочется — в целом, простор для действий неограниченный.

К слову, монумент был отлитой из бронзы фигурой основателя N-ска. «Почтенному графу такому‑то, заложившему в 17… году первый камень, от благодарных жителей» — надпись на постаменте составлена была весьма небанально и никто не мог предположить, что напишут именно так.

Эндрю время от времени посматривал вверх на графа.

«Что делаешь здесь в воскресенье, мой отрок?» — говорила ему печально голова памятника.

«Да ничего. Девушку ожидаю, скучаю. А ты там как поживаешь?» — отвечал в мыслях Нехлюдов.

«Ты знаешь, тоже нормально. Стою здесь которое десятилетие. Утомился, конечно. Вот только не жду никого. Все мои ровесники уже умерли, они закопаны под землёй, я же по-прежнему над ней возвышаюсь.».

Такая вот содержания состоялась у них беседа.

Леди Ю следовала многолетней традиции женского опоздания неуклонно. Если бы девушка впрямь появилась в назначенное время минута в минуту, то планеты бы неизбежно сбились со всех возможных орбит, природные катаклизмы случились бы на всех континентах, времён связующая нить рисковала оказаться потерянной. Но нет — двадцать минут пытки для Эндрю и возлюбленная появилась. Так опаздывала на свидание ещё баронесса Ветвицкая, не торопя возницу ни в коей мере, так же беспечно ехала на трамвае, добираясь до станции 30-летия Революции, комсомолка Надежда, так и не подвела своих предков и сама Леди Ю.

Опоздание было ровно таким, чтобы сделать своё появление по-настоящему долгожданным, но и без перегибов, когда, разочаровавшись, кавалер понурым идёт домой, решив, что она совсем не придёт.

— Как же ты замечательно выглядишь, — откровенно сказал Юле Эндрю, хоть и начал по своей старой методе: открыть разговор комплиментом, что скорее привычный ход, а не чистосердечность.

Здесь надо заметить, что, какою бы ни была реплика, она весьма очень прямо отражала действительность. Юлия также, если не больше, хорохорясь пред зеркалом, одевалась больше на свадьбу. Не то, чтобы на ней сегодня было такое сочетание верха и низа, в каком её не мог видеть Эндрю раньше в училище, сверх того — абсолютно новые вещи, которые бы в любой комбинации смотрелись свежо.

Сразу же Андрей понял, сколь ничтожны были его опасения, связанные с перебором по части туалетной воды. Леди Ю надушилась гораздо более агрессивно. Её парфюм был также острей, так что вылей на себя Эндрю меньше, он бы вообще мог на таком фоне остаться вовсе без запаха.

Они пошли сразу за руки. Нехлюдов протянул ей свою, она свою ему в ответ, вот так и был сделан тогда ещё один крошечный шаг по сближению между ними.

Прогулка была полна юмора. Выглядело это так: Андрей шутил несмешно, а Ветвицкая старательно с этих анекдотичных замечаний заливалась хохотом. Это, конечно же, не означало наличия у Нехлюдова комического таланта, а говорило только о том, что Юлии этот самый Эндрю приятен в известном смысле.

Совершенно логичным исходом такой ситуации явился их совместный визит в кофейню. Среди студентов это кафе называлось всегда «кооператором», не совпадая никак с действительным названием заведения. Просто так повелось говорить в их кругу, вот все и привыкли, и каждый понимал о чём идёт речь.

Представлял из себя этот «кооператор» зрелище вот какое: полностью занявший собою цокольный этаж, зал независимо от времени суток находился всегда в полутьме, должной, по мнению администратора, навевать романтическое настроение на всех посетителей.

Освещённою оставалась только стойка в конце помещения, расположенная дальше всех столиков, и у ней же совершались заказы. Находилась она у противоположной стены, относительно ваших глаз — если вы в эту минуту вошли и стоите у самой двери, оглядываясь по сторонам и решая, куда же удобнее сесть.

Угрюмого вида мужчина одиноко сидел за столиком в дальнем углу, завершая свою солянку, а вместе с нею и трапезу. Официант, с кальяном в руках, торопливо двигался к занявшим два придвинутых плотно друг к дружке стола и отмечавшим что‑то студентам. Если и слышен был смех, чувствовалась суматоха, — всё это исходило от них.

В центре зала ещё одно место занято было нервным, взволнованным донельзя, то ли школьником-старшеклассником, то ли студентом возраста самого малого. По всему виду его делалось впечатление, что он тут достаточно долго и всё ждёт да не может дождаться того или тех, с кем условился встретиться. Когда Эндрю и Леди Ю появились, он подскочил резко с места и вытянул шею, рассматривая; удостоверившись, что вошедшие — не загадочные компаньоны его, что так долго опаздывали сегодня, паренёк вновь уселся обратно с видимым неудовольствием.

Нехлюдов молча указал Ю на ближайший свободный столик. Девушка села спиною ко входу, а Эндрю — за другой край стола, так чтобы видеть при этом заведение целиком и наблюдать за перемещениями всех прочих. Андрей отметил про себя то, что здесь не было и намёка на назойливые телевизоры, которые всегда так искусно рассеивали внимание, отвлекая от разговора.

Меню услужливо было оставлено для гостей и открыто на первой странице.

Далее раздела непосредственно кофейного ассортимента, Нехлюдов и не листал. Определившись, он, обуреваемый любопытством, пробежал взглядом по диагонали и другие разделы, особенно остановившись на алкогольном и задерживаясь у тех строк, против которых указаны были крупные суммы.

Поскольку заведение это изо всех сил стремилось походить на столичное, желание таковое угадывалось по меню моментально. Как и заведено, у взятых за образец московских похожих местечек, наименования блюд мало напоминали названия чего‑то съедобного, вообще не вызывая порой с едою ассоциаций.

«Капа масяки» и циферка рядом, составлявшая несколько сотен, до ужаса модно, прямо Москва в миниатюре, небольшой вкус мегаполиса посреди российской глубинки.

Правда, это рискованно брать. Кошелёк у студента мал, а желудок куда просторней. Такими кушаньями куда уж там досыта наесться.

Леди Ю выбирала недолго. Надо взять из солидарности то же, что и кавалер, — это раз. Помешанность на худобе, а всё предлагаемое калорийно, — причина под номером два.

Красоты интерьера, общения с парнем хватит, тем напитаемся.

Принялись ждать заказа. Сэр Эндрю завёл разговор. Нехлюдов говорил, что его вдохновила на занятия музыкой группа такая‑то, ещё в детстве, и немедленно выяснялось восторженное к ней отношение самой Ветвицкой, впервые о группе узнавшей. Эндрю со вздохом высказывался в таком духе, что, мол, форму в последний год растерял, что собирается ходить в тренажёры. Стремительно открывались такие же планы Юлии.

Нехлюдов ей врал самозабвенно, в моменты определённые действительно веря, что запишется, что пойдёт. Леди Ю, чьи любовные чувства к Андрею как раз разгорелись до самого пика, наивно-искренне заблуждалась в своей ответной лжи, полагая, что отношения её способны изменить кардинально.

Оба были влюблены до беспамятства.

Принесли наконец два латте и прилагавшуюся к ним выпечку.

Андрей до всего докасался так изящно и утончённо, будто был на высокосветском приёме, у самой королевы Британии. Сходным образом держалась и Юля. Все подавали себя с наилучших сторон, не зная друг друга достаточно глубоко для естественного поведения.

То и дело Нехлюдов касался ногой её ноги под столом, делая это, не опуская вниз глаз. Юля не отстранилась ни разу.

Рассудив, что сама ситуация ему прямо благоволит, Эндрю взял девушку за руку.

Ощущение безмерного счастья переполняло обоих. Нехлюдова оттого, что такая красавица уже вскоре будет его, а Ветвицкую из тех мыслей, что настолько приятного юноши она ещё не встречала, никогда до того не была так близка с человеком, волновавшим сердце её, сладко и в то же самое время с некою горестью.

Так они и сидели, не замечая вокруг никого, пока в заведение не вошёл старый знакомый Эндрю, явившийся сюда также со своей девушкой. Это был Николай Яшин, которого Андрей знал, пожалуй, настолько давно, что уже не мог определить точно, когда, при каких обстоятельствах они были друг другу представлены. Одно было ясно определённо — друг детства и жил совсем рядом. С его, Яшиным переездом, в совершенно другую часть города, дружба их оборвалась. Встреча с ним здесь явилась приятною неожиданностью.

Эндрю, когда их взгляды пересеклись, кивнул ему приветственно. Яшин не проронил ни слова и лишь поднял в ответ на то руку. Сидевший за дальним столиком паренёк, увидя их, зааплодировал и, поднявшись, всё с укоризной указывал им на часы. Они сели с ним рядом.

— Кто‑то из старых приятелей? — Леди Ю мотнула головой в их сторону.

— Ага. Жили когда‑то в домах по соседству, — подтвердил её догадку Нехлюдов. Он махом допил оставшееся на дне чашки и вернул, уже пустую, на стол.

— Я зато его спутницу знаю, — Юлия довольно улыбнулась. — Она в наше училище ходит.

Нехлюдов, стараясь откровенно не пялиться, украдкой взглянул пару раз на пришедшюю с Яшиным девушку.

— Не могу вспомнить даже в лицо, — повернулся он опять к Ю.

— Ну Тухманова же.

— Кто?

— Как же ты многих знаешь у нас, — Юлия передразнила важное лицо Эндрю. — Тухманова Анжелика. Гитарное отделение.

— Ни о чём не говорит.

— Да я уже поняла, — Ветвицкая допила латте следом. — Я с ней толком и не общаюсь. Просто знаю и всё. Кстати, она на том же потоке, что и Саша с Романом.

— У Екатерины, что ли?

— Ну да. Битый час донести пытаюсь.

Эндрю, теперь не таясь, внимательно разглядел Анжелику. Можно было подумать, что уж после всех объяснений, он её непременно узнает, или же, что с момента первого на неё взгляда она резко переменилась во внешности.

— Интересно, кто это с ними, — протянула Леди Ю томно. — Третьего мы с тобой не знаем наверняка.

— Так давай пересядем, — предложил девушке Эндрю. — Колю, к тому же, я не видел тысячу лет.

— Мне что‑то так неудобно, — словно по некой спускаемой сверху команде, замялась Ю. — Разговору ведь помешаем.

— Их дружок, кстати, уходит, — обратил её внимание на то Эндрю. Малый за их столиком действительно засобирался. — Давай я расплачусь по заказу и подойдём к ним.

Тут им помахал рукой Яшин и Леди Ю капитулировала окончательно.

Нехлюдов оставил деньги официанту, — счёт за двоих в маленькой, похожей на папку, книжке. Они столкнулись нос к носу с покидавшим кофейню подростком.

— Вы какими судьбами здесь? — полюбопытствовала Тухманова. Она была обладательницей длинных, ниспадавших на плечи рыжих волос; ноги её обтянуты были джинсами, фасона «продырявленные картечью»: с искуственными дырками всюду, где только можно; рубашка — с непонятными завитушками в виде надписи на груди.

— Кто же не знает этого места, — уселся Эндрю. — Привет, — и поздоровался за руку с Яшиным.

Теперь неплохо будет сказать о самом Николае. Это был рослый, крепко сложенный парень, успевший обзавестись бородкой, солидною не по возрасту, за которой ухаживал ревностно и которую не сбривал, как его ни подбивали с нею расстаться. Носил Яшин камуфляжные брюки, а в качестве верха на нём красовалась сейчас непонятного цвета майка.

Знакомились между собою крест-накрест — Леди Ю обменялась приветствием с Николаем, представились друг другу Эндрю и Анжелика.

Разговор завязался меж ними самый непринужденный, надвое разделившись после общего обсуждения новостей. Девушки, как это водится, заговорили о безынтересном для мужской половины компании, и те завели свою, обособленную от них беседу. В смешанном обществе крайне редко все разговаривают со всеми, всегда сложится по половому признаку междоусобчик.

Разобравшись с формальностями, которыми неизбежно открывается любое общение, Эндрю машинально проговорил лишённые смысла пять или шесть реплик, связанные с тем, как у него дела, и самочувствие в целом, спросив о том же и Яшина, чтобы он произнёс такие же бессмысленные свои.

Начался сам разговор. Нехлюдов не преминул вспомнить о пареньке, с которым Тухманова и Николай только что мельком увиделись.

— А, ты об этом, — изменился Яшин в лице. — Давай от девчонок отсядем, раз уж тебе действительно интересно. История очень длинная.

Андрей моментально почувствовал во всём этом некую тайну, которая вот-вот пред ним развернётся, будет вынута из конверта, в котором до тех пор находилась.

Перебрались за столик соседний. Николай заказал им два пива. Когда пенное принесли, Яшин начал рассказывать, запуская время от времени в бороду пальцы, придавая тем самым значимости словам.

— Скажи мне, друг мой, — начал он важно, и, как оказалось, издалека. — Приходилось ли тебе раньше слышать о «Чёрных соколах»? Я состою там, правда, не так уж давно.

— Честно говоря, нет. — признался ему Нехлюдов. — Звучит, будто бы это общественное движение.

— Организация, если точней, — ехидно улыбнулся в ответ Николай. — То, что рабочие называют своим профсоюзом, — у студентов имеются на то мы.

— Не до конца тебя понял, — Эндрю хлебнул из бокала. — Защитою прав занимаются, что ли?

— Да, заявленные цели у «соколов» именно таковы: правозащита, студенческое самоуправление. — в голосе Яшина слышалось отчётливо восхищение. — Открываем отделение в N-ске. Будем скоро и в вашем училище.

Нехлюдов запутался бесповоротно.

— Ты меня что, вербуешь? — и похлопал того по плечу. — Я не создан для общественной деятельности, забудь. Пикеты там, акции — это не про меня. Как бы ты ни рекламировал, мне это неинтересно. — Эндрю, поставив бокал, хохотнул. — Так ты мальчонку туда зазывал?

Яшин обиделся не на шутку.

— Павел давно среди «соколов», — ответил он нехотя, встретив такое сопротивление. — Помогает Анжеле организовать первое собрание в «музыкалке».

— А, и Тухманова к этому имеет своё отношение, — кивнул утвердительно Эндрю. — Теперь я всё понял. Всё сошлось воедино.

Они помолчали, задумавшись. Девушки, справа от них, продолжали болтать без умолку.

— Нравится? — Николай имел в виду Юлию.

— Да, — не стал кривить здесь душою Андрей. — Мы с ней встречаемся, — и дабы закрепить эффект сказанного, добавил: — Она — моя девушка.

— Я своей Анжелой тоже доволен, — как‑то особенно произнёс Яшин, и снова повисла пауза.

— Пойдём мы уже, — встрепенулся Нехлюдов, будто бы ото сна. — Надо ещё и домой проводить Юльку.

Оба поднялись.

— Если бы ты только знал, — ни с того ни с него сменил Николай тему. Во взгляде его сверкнул странный, с налётом болезненности восторг.

— Какая это верхушка айсберга. Будь «соколы» только о защите студенческих прав, на которые мне плевать, я бы всё это не преподносил в настолько выгодном свете.

Эндрю не знал, что на это ответить. Загадочный смысл сказанного от него ускользнул совершенно. Временем и желанием разбираться в намёках Нехлюдов не располагал. Они попрощались ещё раз.

— Предлагаю идти, — Эндрю, подойдя к столику девушек, смотрел, обращаясь, только на Юлю. По-джентльменски он протянул ей руку, чтобы подняться, и придвинул освободившийся стул её, вернув тот на прежнее место.

Медленным шагом вдвоём они пересекли зал кафе. Тихонько притворилась за ними дверь.

— Приятные люди, — проронила Тухманова.

Гадости или же комплименты — всё обсуждается, стоит самому предмету дискуссии выйти. В его присутствии — нет, моветон, а раз не услышит, пожалуйста, озвучивайте впечатления.

— Я так ему ничего и не рассказал, — заметил Николай мрачно. — Нехлюдов не представляет, насколько изменится всё в училище с одним появлением «соколов».

— Отныне всё будет по-новому, — согласилась с ним Анжелика, и они понимающе переглянулись.

****

Сколько времени я пролежал без сознания подсчитать трудно. Наиболее сложной, почти невыполнимой задачей оказалось открыть глаза. Так с трудом поддаются заржавевшие и несмазанные ворота, когда их пытаются отворить, а они, уперевшись своими скрипучими петлями, остаются недвижимы с места.

Я сначала встал на колени, и только затем осторожно выпрямился во весь рост. Вокруг меня простиралось безбрежное, залитое солнечным светом, поле.

Мать-и-мачеха цвела под ногами беспорядочным сорняком. Целый океан жимолости, дрожа от порыва ветра, кивал своими макушками в разные стороны.

Вдалеке, обернувшись, я рассмотрел на холме тенистую осиновую рощу. Всюду, куда бы я ни взглянул, меня окружали отвесные склоны оврага. Вскабараться по ним вверх не представлялось возможным. Ружьё моё было со мной. Оно стойко пережило падение, и совесть мне не позволила, покорившись усталости, бросить оружие здесь и двигаться налегке.

Коганов, будто и след простыл. Там, откуда кричал мне Борис Семёнович, теперь никого не было. Ни единой души кругом.

Я, вытерев с лица кровь, очистил кое‑как руки от прилипшей к ладоням грязи. Решил бесцельно брести вперёд, по линии края оврага. Должна же где‑нибудь балка закончиться? Там, глядишь, и к автодороге выйду.

Большую часть пути до оказавшегося рядом озера я едва ковылял. И вот наконец унылый овраг остался у меня за плечами, из‑за горизонта показался и сам водоём с кружившими над водой птицами и летавшей у берега стрекозой.

Читающему эти строки, в кресле, со всеми удобствами под рукой, невозможно в полной мере представить, сколь блаженны и упоительны были для меня эти воды.

Измученный зноем, я, стоя на берегу, наклонился к зеркалу озера, сперва умыв одно только лицо, а затем вовсе зашёл в воду по пояс. Спустя пару счастливых минут, я вновь оказался на прибрежном песке. Полоска воды на куртке стремительно таяла. Став цепочкой из капель, она вскоре совсем испарилась. Высох я окончательно.

Понемногу силы мои восстановились, и я продолжил свой путь. Плечо до сих пор ссаднило нещадно, а ноги ныли в суставах при каждом шагу. Главное, что я мог следовать дальше без остановок, не уделяя особого внимания нездоровью.

Сразу, как только пропали из виду последние камыши, а слуха перестало достигать кваканье лягушат, прыгающих с громким «бултыхом» в зарослях, с этого места и начинались лесные кущи. Отступать мне было некуда. Я шагнул в тень высоких дерев, и, запоминая где только что был, двинулся в выбранном направлении.

Ход моих мыслей был следующим: путём напрямик я неизбежно выйду к окраине леса и осмотрю все окрестности. Опасение заблудиться среди нескончаемых пней, опушек и поворотов терзало меня ужасно. Шёл я, стараясь не думать об этом вовсе, потому что, поддавшись панике, я оказался бы парализован.

Спустя некоторое время я совсем потерял счёт встреченным мною зверькам и, остерегавшись их поначалу, вскоре принялся разглядывать их с любопытством. Непрерывно стучал по стволу дятел; то и дело внизу, шелестя листьями, пробегала очередная ящерица; сновали с ветки на ветку неуёмные белки. Окружавшая меня роща полнилась жизнью. Если присмотреться внимательно, то можно было заметить, что каждая травинка здесь дышит, и всё, сколь бы ни было малозначимо, пребывает в постоянном движении.

Солнце начало клониться к земле. Тени удлинились заметно, и всё свидетельствовало о том, что приближается наступление вечера. Я замер, остановившись, на сотой виденною мною сегодня поляне. Изнурение моё начало проходить, стоило мне только усесться на поваленный поперёк ствол упавшего после грозы высокого дерева.

Впечатления все смешались: мысли в голове скакали беспорядочно, не останавливаясь ни на одной. Вспомнил снова про Леди Ю, где она там и как. Вообразив её рядом с Эндрю, я опять приуныл. Сердце моё, будто обдало холодом, при умозрительном лишь созерцании этой картины. Как я буду с ними общаться дальше, я себе не представлял. Смешно сказать, но это занимало меня настолько, что отодвинуло даже переживания о том, как я выберусь из этого лесного лабиринта.

Затем вспомнился Саша, с его печальным взглядом и опущенными бровями. О нём я не сожалел нисколько, справедливо считая, что наше общение с ним окончилось.

Успел он с кем‑то сдружиться сейчас, или же был одинок, меня никак не занимало.

Тут же мысли закономерно перетекли к раздумью о Когане. Где Леонид? Они вообще меня ищут?

Мороз побежал по спине, только представил я себе то, как они в эту минуту направляются сейчас в N-ск. «Нет, этого быть не может», — успокаивал себя я.

Тоже мне, большой друг, этот Лёня. Знал же, подвешивая мишень, что сразу за деревом яма. А что, если и знал? Что, если всё злонамеренно?

Я взглянул на произошедшее с новой, доселе неведомой стороны. Точно, ведь именно он выбрал эту проклятую поляну для моей тренировки. Побывал на ней самым первым.

Мозаика сложилась перед глазами; недостающие в ней кусочки встали на своё место. Леонид подстроил моё падение. Любая случайность исключена.

Мне оставалось теперь только стиснуть зубы от недовольства. Попробуй после такого доверься ему опять.

За всеми этими мыслями я не заметил, как, за кустами, уже несколько минут кряду, то и дело маячил слабо видневшийся силуэт. Тень отсюда напоминала не то какое животное, не то спрятавшегося мальчишку и боявшегося показаться. (Так в тот момент я рассудил для себя.) На свою беду я закричал.

— Выходи! — с требованием в голосе. — Я тебя обнаружил!

Огласив поляну треском, из зарослей показалась лосиная голова. Это был взрослый самец; рога его, блестевшие на свету, придавали и без того немалому зверю размер ещё больший.

Я, обомлевши от страха, не знал, двигаться ли мне с места или же замереть.

Лось медленно ко мне приближался. Ноздри сопели, а бурая лоснившаяся шерсть при каждом сделанном вперёд шаге тряслась. Глаза животного не выражали решительно ничего. Я, прикинув на глаз сокращавшееся расстояние, попятился. Это было неумно, это было следствие растерянности и невежества, это было, в конечном итоге тем, что лося разозлило.

Нога моя предательски наступила на ветку. С хрустом она сломалась, и животное, расценив шум как угрозу своей безопасности, пришло в бесконтрольное бешенство.

Копыто разрезало воздух всего в метре от моей головы. Лось, поднявшийся на дыбы для удара, снова встал на передние ноги и пугающе взвыл. Я развернулся бежать.

Задыхаясь, я мчался, не позволяя себе оглянуться. Самец понёсся за мною следом. В руках всё ещё сжимал я ружьё, но без должного навыка с ним управляться, я мог его разве что бросить, метко прицелясь сохатому в голову, или, ежели ситуация сложилась бы совсем плохо, ударить его вплотную прикладом.

«Какой идиотский, бессмысленный это конец», — мелькнуло тогда в голове.

На пути моём, впереди, показалось спасительное дерево. Взобрался я на него, схватившись за нижнюю ветку, не хуже дворовой кошки. Полз я наверх по столбу, обхватив тот цепко руками, так, как не ползал до этого ни один карабкавшийся в Масленицу смельчак.

Лось, осознав, что теперь я вне зоны его досягаемости, принялся бесцельно бродить внизу. Уходить восвояси он не собирался.

Я оценил своё незавидное положение. Чтобы ощутить себя снова комфортно, я должен был во что бы то ни стало избавиться от преследовавшей меня твари. Скоро силы в руках оставят меня совсем, и я неизбежно стану сползать. Я, вытянув шею, снова посмотрел вниз.

Да, там действительно был сэр Эндрю. Он, со своим несносным для меня видом, прохаживался, кружа возле дерева. Бесконечно довольный тем, что отобрал у меня Леди Ю, он поднял лицо своё вверх, смеясь надо мною открыто. Я должен был его застрелить, снеся Нехлюдову голову за такое своё унижение.

Моей ненависти с излишком хватало на такой выстрел. Нажать на курок, видя только животное, мне было боязно, невзирая на невыдуманную опасность, исходившую от него.

А вот, представив на месте лося заклятого из врагов, означает вершить справедливость, знаменует собою возможность перешагнуть страх убийства. На том все вопросы, как поступить, для меня совершенно отпали.

Следующие события разворачивались стремительно. Я аккуратно, чтоб не полететь вниз, совершив чрезмерно резкий манёвр, переполз на ближайшую ко мне ветку; уселся на ней, как можно удобней.

В ту минуту я представлял из себя сгусток энергии и бесстрашия. Чувствуя ток каждой кровяной капли, бывшей в каждой вене моего тела, я безошибочно взвёл затвор, повторив всё точь-в-точь за действиями Леонида.

Сердце норовит выпрыгнуть из груди. Я упираю в плечо оружие. Пот стекает у меня по лицу, и я ощущаю вкус соли губами. Я целюсь.

Лес, — от низкого деревца на горизонте, до ветки, цеплявшейся мне за одежду, — наэлектризован до возможных только пределов. Напряжение таково, что я не понимаю, как место это стоит, как не взорвалось ещё от переполнившей всё пространство тревоги. Я выстрелил.

Нехлюдова ранило в шею. Он, поняв, что произошло, схватился за неё, прикрыв кровоточащую глотку ладонью.

Я повторяю всё снова. Перезадка, прицелиться верно, нажатие на смертоносный крючок. Второе моё попадание свалило животное с ног. Падал лось во всех реальностях сразу.

Копыта его подкосились в нижних и примитивных мирах, следом, накренившись всем туловищем, которое, он не в силах был удержать, валился лось в неких астральных проекциях, как упадёт ещё тысячу раз во снах, которые мне приснятся. Падение это было абсолютным и вечным.

Лось, запрокинув голову, заревел, сотрясаясь в конвульсиях. Я знал, что, если остановлюсь, то никогда того себе не прощу. Перезарядка, взгляд на мир через прицел, нажатие кнопки смерти. Новый выстрел гремит, нарушив тишину чащи, и следом, щёлкает опустевший затвор.

Лось растянулся среди поляны. Тело его, поражённое, ещё дергалось в предсмертной агонии. Струйка крови, обагрившая шерсть, стекала на землю прямо из‑под рогов. Животное безуспешно совершило попытку подняться. Затем, испустив свой последний вдох, душа его отправилась к праотцам.

Я, не видя кругом ничего, ничего не осознавая, начал спускаться, слезая с дерева. Бешеный ритм в ушах, командовавший: «Убей! Застрели!», смолк и покинул меня, утратив надо мной власть.

Оказавшись вновь на земле, я остановился и замер. Приближаться к тому, что недавно, минутою раньше было живым, представлялось мне жутким. Малопонятное мне, ничем разумным не объяснимое отвращение и полный тайною трепет мешали даже смотреть мне в сторону трупа. Будто бы я боялся, что тело это вновь распрямится, снова поднимет рогатую голову и понесётся с желанием мести, страша меня бесконечно.

Не успел я ничего предпринять, как за деревьями, неподалёку, что‑то зашевелилось. Звук этот нарастал и приближался ко мне. Утомлённый сверх меры, пережив за короткое время одно за другим потрясение, я не подумал и сдвинуться с места. Мне было безразлично, кто или что здесь появится.

Потолок переживаний мною уже был достигнут. Нервная система выгорела дотла, и я не мог волноваться сильней. Когда человек не способен встревожиться ещё пуще, — это значит, что он не испытывает вовсе тревоги. Внутри у меня разливалось по всему телу необычайно болезненное, ледяное, как айсберг, спокойствие.

Прорвавшись чрез все кусты, на поляне, к моему удивлению, оказались Борис Семёнович с Леонидом. Взгляд Когана-старшего скользнул сперва на меня, после увидел мёртвого зверя, потом опять, вернувшись ко мне, прекратил‑таки метания.

— Не может этого быть, — изумлённо проронил он.

Леонид пришёл в чувства куда быстрей.

— Мы тебя повсюду искали, — он пошёл ко мне навстречу с объятиями. — Отец совсем потерял голову, как увидел, что ты провалился туда, — я нехотя с ним обнялся.

— Прибежали мигом на выстрелы, — пояснил Коган-старший. — Как же всё‑таки хорошо, что мы тебя отыскали. — И, вздохнувши, добавил: — Мы сначала вниз понеслись, доставать тебя из оврага, глядим — тебя уже нет. Как я распереживался.

Лёня принялся ходить кругами, огибая застреленного лося. Насколько я мог рассудить, к подобного вида картинам он уже был приучен опытом многих прежних охот.

— Как же мастерски ты его, — с восхищением сказал он, насмотревшись на зверя вдоволь и каждый сантиметр поляны облазив.

— Я научился стрелять, — только и смог я найти что ответить.

Ощутив их общее беспокойство, — Коганы только начали в себя приходить, — я, с конфузом в итоге, попытался разрядить атмосферу.

— А вы кого‑нибудь подстрелили? — переменил я направление разговора.

Борис Семёнович засмеялся. Хохотал он до той поры, пока слёзы из глаз не брызнули.

— Милый мой, — потянулся Коган-отец за платком. — Кто тогда об охоте‑то думал, когда ты свалился чуть ли не насмерть?

****

Погода, будто услышав просьбы Полишинеля, установилась после обеда отменной. Стравинскому не пришлось дожидаться Сашу дольше назначенного ни на минуту: Александр явился, жуя находу бутерброд, и после такого нехитрого ленча, пребывал в настроении самом приподнятом.

В Зеркальном Зале после занятий, кроме них, никого не было. Большинство студентов, освободившись, высыпало на улицу; кто‑то, спеша, поехал сразу домой или же укатил, занятый другими делами.

Долго они ходили, первое время внутри училища, а после предложения Игоря — и по лежащим вблизи аллейкам, разговаривая ни о чём, проводя в обсуждении самых разных предметов своё свободное время. Полишинель нарадоваться не мог: у него появился первый и преданный ему друг! Сашу грела изнутри мысль, что хотя он теперь и покинут своею прежней компанией, у него тоже имеется свой какой‑никакой круг знакомств, несмотря и на это.

Они сейчас находились на той же самой тропинке, какою Александр когда‑то возвращался со мною домой. Здесь так же, как и всегда, в предвечернее время суток, выводил соловей свои трели.

Умиротворение разливалось совершенно особым флёром, наполняя собою воздух. Сашу всё подбивало пооткровенничать. Такие беседы он находил особым знаком доверия, и надо сказать, тут он был от истины недалеко. Из солидарности больше, поддержал его инициативу Игорь.

Саша, сбиваясь постоянно на смех, рассказал ему о том, как потерял на первом курсе куртку. История заканчивалась тем, что ему пришлось всё же облачиться в чужую, взятую в гардеробе без ведома хозяина, и лишь на следующий день обнаружить свою, как ни в чём не бывало, висевшею внизу на спинке стула в фойе.

Полишинель не имел ни малейшего представления, как ему выкрутиться и что дать взамен; никаких с ним курьёзов в его, достаточно пыльной жизни не происходило. Признаваться в том, что он никогда не имел в своей жизни близкого человека, и уж тем более девушки, ему казалось постыдным. Разоблачения собственной несостоятельности он желал в последнюю очередь.

А секрет у Игоря был только один, находившийся здесь же, в училище. И тайна эта ему неизъяснимо жгла душу, казалась с каждым прожитым днём ношей непомерно тяжёлой для того, чтобы её можно было легко вынести в одиночку. В конце концов, он желал удостовериться в том, что попросту не утратил рассудок, и что это видел тоже кто‑то, помимо него.

К Екатерине Сергеевне, как к преподавателю и как к человеку гораздо большего возраста, он обращаться боялся, и некому было его разуверить или же укрепить в своих убеждениях.

Он, поборов мучившие его сомнения, наконец произнёс, нагнетая интригу намеренно:

— Умеешь хранить секреты?

Саша при этих словах оживился самым неожиданным образом. Сумей бы он снять свои уши, и передать их Игорю в руки, чтобы слышно было получше, он не сумел бы выказать своего внимания больше.

****

Миновал ещё один день, полный волнений, у каждого из героев. Я сижу в автомобиле, несущемся вновь по Саратовскому мосту, и избегаю смотреть в сторону Леонида.

Сколько таких дней предстоит. Их целая вереница, и все находятся впереди. Полишинель и Саша крадутся, направляясь по коридору, к двери 401‑й.

Что преподнесёт нам судьба, какие открытия будут сделаны? Эндрю целуется с Юлией, проводив её до подъезда, в котором она живёт.

Кого из нас будут помнить, а кто безвозвратно станет забыт. Оксана, находясь в полном одиночестве дома, разучивает за фортепиано программу для конкурса в Будапеште.

Будущее полно тайн. И не каждую будет легко открыть. Яшин и Тухманова в пустом зале училища готовят помещение к первому набору желающих в «соколы», развешивая символику.

Всё выяснится со временем. Картина звёздного неба. Где‑то далеко, в космосе, падает беззвучно комета.

Геннадий Петрович Остриков был человеком в высшей степени неконфликтным, сдающим свои позиции под первым же напором коллег.

В лаборатории все его знали, как тихого и безобидного мужчинку средних лет, чьё мнение всегда шёпот, даже если он о своей позиции станет кричать.

Такой своей черты Остриков жутко стыдился.

Приходит, к примеру, скандалить молоденькая ассистентка. И повод‑то для ссоры пустячный, да и бунтующую комсомолку заткнуть за пояс — задача минутная, особого красноречия не требует.

А нет, Геннадий Петрович молча внимает, идёт на уступки. Всё в поиске компромиссов, значит. Мол, и колбы будут тебе самые новые, и проект твой на всесоюзный конкурс представим, ты не голоси только вот.

И все о той слабости Острикова знали. Все, кому что от старшего научного сотрудника вдруг понадобится, на ахиллесову пяту‑то, раз, и надавят. Геннадий Петрович, столь глубоко постигший механику и сопромат, в простых человеческих отношениях путался и тушевался. Ему куда как было комфортней в окружении книг и приборов. В повседневной работе бок о бок с Самойловым и Глушко, бывших в его подчинении с 55‑го, то есть уже второй год подряд, себя он не находил. Романтику естествоиспытателя убивали они своим бытовым подходом к вещам. Как низко в такие минуты падал авторитет, как стремительно терял значимость каждый кандидат или даже доктор наук их провинциального НИИ «Опыт»!

И это ведущее учреждение в N-ске своего профиля! Отмеченное недавно Орденом Трудового Красного Знамени! Стыд и позор молодому поколению лаборантов!

Даже сейчас, в ту минуту, когда Остриков поднимался по ступенькам к главному входу, его усы нервно дрогнули. При мысли о том, что сейчас он снова увидит этих двух несносных «калек умственного труда», как он их про себя окрестил, Геннадию Петровичу стало дурно.

Перед стеклом будки Остриков по привычке остановился, затем чтобы показать пропуск. Мысли его в ту минуту были весьма далеко от предметов насущных, и проделывал всю эту процедуру Геннадий Петрович скорее механистически, не видя притом ни лица, сидевшего за стеклом, ни самой обстановки первого этажа института.

Над проектом, который ему поручило руководство обкома, он думал круглые сутки, радея за его успешное завершение более многих. Дело это считал он работою всей своей жизни, важнее заказа Остриков прежде не получал. В рамках текущей Холодной Войны эта работа имела стратегическое значение, и Геннадий Петрович за великую честь принимал ту возможность внести свою лепту в торжество советской науки. Если у Острикова имелся крошечный шанс угодить в учебники по истории, то проект этот был для него тем самым счастливым билетом.

«Пускай я хоть сто раз слабохарактерный», — так размышлял Геннадий Петрович, когда поднимался наверх. «Зато мозги золотые. Что с того, что повысить голос никогда не умел? Своим открытием я пронесусь через века, а эти, считающие меня мямлей, просто сгинут, исчезнут!»

За пределами своего узкого круга формул и теорем, Остриков проявлял детскую непосредственность мысли и не ориентировался в мире нисколько. Вот и теперь, задумавшись, он очнулся лишь только на площадке четвёртого этажа, будучи в паре шагов от двери своей лаборатории.

Сейчас умы свои напрягали в работе над той же проблемой учёные-лауреаты в Москве, в Ленинграде, в Свердловске. Приготовился к трудному, изматывающему дню и Остриков в N-ске. Вот потянул он на себя дверную ручку и в его голове только звучало: успеть раньше всех! закончить первей! Геннадий Петрович наполнился небывалым энтузиазмом.

Сегодня он пришёл раньше всех и, никого внутри не обнаружив, выдохнул с облегчением.

Монотонно булькали в тишине жидкости в разных мензурках, блестела отставленная в дальний угол реторта. Покинувший утром квартиру Остриков оказался теперь в своём втором доме. Стремление проверить разработку ещё раз, — до того, как придут сослуживцы, — принуждало его торопиться, горячило неуклонною спешкой.

Геннадий Петрович замер, охваченный трепетом, возле пульта. Сейчас он нажмёт кнопку «Вкл.», и та, загоревшись красным, оживит механизм. Вновь откроются перед ним годы его трудолюбия, ночи без сна долгих бесплодных исканий придут в движение, и предстанет глазам учёного Сад Желаний.

С целью придать большей приятности атмосфере, Остриков прежде поставил в проигрыватель пластинку, с записью «Петя и Волк», которую так любил слушать с самого детства.

И вот в воздухе поплыли знакомые и величественные мотивы Прокофьева. Успокоившись, Остриков наконец активировал машину, и тут же сделал шаг отступления, словно боясь бесконтрольного своенравия собственного создания.

Начали проступать, будто бы из ниоткуда, водопад, поросший зеленью берег и огромные валуны. Очертания комнаты же напротив стали тускнеть, растворяясь в этом пейзаже.

Звучали, не переставая, флейты и скрипки оркестра. Шум воды наполнял уши Острикова: виртуальный ландшафт теперь был всамделишней самой реальности.

— Приветствую вас, профессор, — произнёс без интонаций бесплотный Повелитель Желаний.

Геннадий Петрович никак не мог свыкнуться с мыслью о том, что разум Сада — невидим. В одни моменты ему казалось, что он разговаривает с пустотой, в другие — что со своим детищем напрямую. От двойственности ощущений Остриков отделаться был не в силах.

— Приветствую, Повелитель Желаний, — добродушно отозвался в ответ Геннадий Петрович. И немедля похвастался: — Я сегодня в первопроходцах. Ни Глушко, ни Самойлова. Не появились пока.

— Что же с того, — в ответ ему Повелитель. — Можем и так поработать. — им овладела некая смущённая пауза. — Когда вы разработаете мне оболочку?

— Я завершу Сад через несколько месяцев, — повторил то же, что он отвечал ему в такие минуты, Остриков. — Тогда же ты попытаешься исполнить первое пожелание. Если тесты пройдут успешно, место это начнёт функционировать постоянно. Директор НИИ сказал, что тогда предоставит тебе помещение в бессрочное пользованье.

— Так, как вы всё описываете сейчас, — это будет славное будущее, — проговорил Повелитель Желаний.

— В таком случае, предлагаю к нему двигаться шаг за шагом, — Остриков улыбнулся впервые за целое утро. Не зная, в какую сторону говорить, он всегда обращал взгляд к бурлящему водопаду. — Сегодня мы с тобою освоим поэтический блок.

Остриков несколько коротких мгновений расхаживал взад-вперёд.

— Да, прикрути немножечко мощность, чтобы я мог разглядеть аппаратуру, — нарушил молчание Геннадий Петрович.

Повелитель Желаний усилием воли ослабил осязаемость миража. Теперь комната являла собой причудливо перемешанный вид лаборатории с выскакивавшими тут и там папоротниками лагуны.

Остриков повернулся к пульту. Стремительное нажатие разных кнопок поочерёдно.

— Так, загружаю в память тебе информацию целиком, — говорил Остриков, не поднимая глаз от приборной панели. — Тут Байрон, тут Кольридж, Бодлер, множество классиков русской поэзии от Тредиаковского до футуристов. — И запустил операцию. — Опыт столетий одним архивом.

— Благодарю, — после этого Повелитель Желаний безмолствовал. Его искусственный интеллект обрабатывал данные.

Мерно гудела машина. Геннадий Петрович в напряжении ожидал, не смея отойти ни на шаг, конечного результата.

Неожиданно дверь открылась. Навстречу свежему воздуху водопада в комнату ворвались опоздавшие Глушко и Самойлов. Это мгновенно вывело Сад из равновесия; пейзаж, постоянно видоизменяясь, становился то ледником, то залом Сената в Риме. Разные варианты картин были заложены в программу Остриковым первоначально.

Остриков (сердито)

Расплавленный Остриков

Самойлов, Глушко

Повелитель Желаний

****

В абсолютной, ненарушаемой хохотом или звуком шагов, тишине, Полишинелю казалось, что они поднимаются, сотрясая самые своды здания. Саша отставал от проводника своего ровно на шаг, постоянно теряясь в малознакомой ему обстановке.

Училище по окончанию всех занятий было безлюдно, и каждое их движение в сгустившейся полутьме отдавалось на лестнице эхом. К счастию, на то в целых этажах не было ни единого уха, способного их обнаружить.

На протяжении всего променада они не обменялись друг с другом ни словом. Даже, когда ребята наконец добрались, и дверь 401‑й уже была в вытянутой руке от них, Игорь предпочёл говорить исключительно шёпотом. Будто заговори он погромче, сюда непременно сбегутся все. Это было излишней предосторожностью.

Полишинель, стоило только им двоим повернуть в коридор, встревожился необычайно. Беспокойство его упругими волнами тремора растекалось по всему телу. Через минуту и Александр уже не мог выстоять с ним спокойно, и все движения Саши также приобрели нервозность и крайнее чувство необъяснимой замешанности.

— Итак, ты меня уже понял, — повторялся по сотому кругу Стравинский, сам того от волнения не замечая. — Ты зайдёшь и увидишь там водопад.

— До сих пор не могу себе даже представить, — вставил словечко Саша. Так поступают всегда, если желают показать собеседнику, как внимательно его слушают:

хмыкнуть, коротко высказать «Да» или дать короткое замечание.

— Так, затем, — и, ненадолго успокоив вихрь из впечатлений, Игорь продолжил. — Затем будет там Повелитель Желаний со стражею-близнецами. Явится тебе он, насколько я понял, моею точною копией, — после всех этих слов, стремясь подавить ощущение, что он несёт полную чушь, Стравинский повторил в точности своё посещение Сада.

— Ценю такую подробность, — завершил его историю Саша, слушавший уже всё это третий раз кряду.

— Пошёл, — нервно отрезал Стравинский.

Саша приоткрыл дверь. Из‑за неё мгновенно рванулся наружу непрерывным ярким потоком свет.

— Открывай, открывай! — потерял голову Полишинель. Его оставила всякая сдержанность и он кричал, размахивая руками.

Александр бесстрашно распахнул дверь аудитории. Вдвоём они стояли теперь посреди залитого светом отрезка. Коридор по бокам полностью был поглощён непроглядною темнотой.

— Ты тоже это видишь? — Саша, прикрывшись ладонью от источника слепоты, указал свободной рукою на плывущий вдали пейзаж.

— Разумеется, и не впервые, — торжествующе подтвердил Игорь. — Это всё‑таки не безумие, — он выдохнул, будто бы только сейчас получил долгожданный покой.

— Тогда давай следом за мной, — та половина Сашиного лица, что попала в освещённый участок, подмигнула Полишинелю.

— Ни в каком виде, — отрезал Стравинский. — Если я встречу себя, каким есть, потеряю на месяц сон, — Игорь, видимо, это обдумал перед походом тысячу раз. — Только сам.

Саша замялся. Ему оставался один решительный шаг навстречу.

— Дожидаюсь тебя тут же, — Игорь был непреклонен. — Сижу здесь до ночи, до конца света, до падения неба на землю жду. Пока не выйдешь, — и легонько подтолкнул Сашу.

— Эх, чего уже, в самом деле, — отбросил Александр пугливость. Вошёл. Его уменьшающаяся фигурка удалялась спиною от Полишинеля. Игорь закрыл за ним дверь.

— Да поможет нам Бог, — вымолвил с надеждой Стравинский.

****

Комната 401.

Входит Саша.

Александр

****

Всё это время, что он провёл в коридоре, Полишинель не находил себе места. Прислонится он спиною к стене — всё моментально начнёт затекать. Сядет на подоконнике — так плечо непременно измажется белым. В конечном итоге, Игорь решил неотступно стоять у двери и ждать возвращения Саши.

Тот не замедлил явиться. Вид у него был взъерошенный. Невзирая, впрочем, на это, глаза его блестели восторгом, а взгляд светился от восхищения.

— Необычайное место, — только и мог сказать Саша. Он это повторял, не переставая, скороговоркой: «Необычайное место».

— Мне даже спрашивать неудобно, — промямлил Полишинель. — Что загадал хоть?

Они медленным шагом двинулись к лестнице.

— Одну приятную для меня ссору, — загадочно и размыто ответил Саша.

— Что же хорошего может быть в перепалках? — Игорь спускался теперь за товарищем и плёлся за Александром в хвосте.

— Ты не понял, — подчеркнул Саша фразу как‑то особенно. На площадке он остановился. — Ссора заказана бывшему другу, — и, произнеся это со злорадством, скороходом помчался вниз.

— Тому быть! — было слышно ликование в его голосе. Раз за разом он принялся повторять эту реплику. — Тому быть! — ещё и ещё, откуда‑то снизу, за пределами зрения.

Стравинский за ним едва поспевал. Сперва слышался вдалеке звук прыжка, и только эхо его тонуло, как Полишинель, на то место спустившись, слышал новый прыжок со ступенек этажом ниже.

****

Не каждый сразу увидел, как скоро переменилось училище. Изменения происходили стремительно и, что называется, на глазах. Студент заведения не заметил, как быстро «Чёрные соколы» запустили когти свои во внутреннюю жизнь учреждения. Сначала он ведать не ведал ни о каких организациях, и слышал разве что краем уха о союзе студентов шёпотом. Теперь же студент стал «субъектом общественных отношений», как это говорилось в пропагандисткой литературе у «соколов». Уж эти‑то заявили о себе громко и не таясь!

Только зайдёт второкурсник вовнутрь, как сразу же на него — плакаты, лозунги и символика бесконечным потоком и со всех сторон разом. Теперь в Зеркальном Зале отдыхавшие сидели под здоровенным транспарантом с изображением титульной птицы. Пойдёт этот же второкурсник подниматься на свой этаж, как во всю длину каждого коридора — ленты в духе «брось раздумья — вступай, участие в жизни общества принимай». Социально-активного плана, в общем, были все эти агитации. Правда, «п» в «принимай»

приходилась как раз на дверь 312‑й, и каждый раз открывая её, буква стремилась отклеиться.

Вот второкурсник на утреннем, самом раннем своём занятии, — и здесь, и сейчас, ему преподаватель вручал брошюру с разъяснениями, что вот «соколы», что вот года с такого‑то, занимаются они тем‑то.

Окружили коварные негодяи!

Пожелала вступить в их ряды добрая половина студенческого сообщества. Пиар, грамотно преподнесённый, сделал «соколам» репутацию в самое краткое время.

И вот день вербовки настал. Представлялось в то утро, что сами стены тогда пропитались некой неизъяснимой патетикой, а особый торжественный дух, наполнив собою воздух, навис над целым училищем. Малыми группками, в основном, по двое — по трое, собирались в фойе желающие получить бейдж и, если успеют сегодня, ещё и спецформу, полагавшуюся вступившим.

Сейчас все ожидали того, что Тухманова, открыв двери в актовый зал, выйдет к ним с приглашением.

Кто‑то молча прохаживался на месте, — скрипя при этом ботинками каждый свой шаг по плитке, — кто‑то, проводя время за обсуждением новых шуток, тихонько посмеивался в стороне.

С занятий все были отпущены. Набор в ряды организации должен был начаться в два ровно. Впрочем, циферблат на первом этаже упрямо горел красными цифрами и показывал два пятнадцать. Эти часы не торопились.

— А почему Ковальчук не пришёл? — в одной из скучковавшихся группок подняли на обсуждение незамысловатый вопрос.

— Тебе он разве не говорил?

— Нет. А что я должен был знать?

— Так сегодня ж ещё конкурсантов для поездки в Будапешт слушают.

— Ковальчук, получается, там.

— Ну конечно. За кого‑то болеет мне говорил. Сегодня тут же объявят и победителей.

— Во дела!

— Ты и не знал ничего. Считай, все, кто не явился сюда, сейчас слушают финалистов для Венгрии.

До какой бы темы ещё развернулся весь этот разговор, то останется неизвестным. Из‑за двери в тот момент появилась собственною персоной Тухманова и позвала всех входить.

Длинной шеренгою начали исчезать одна за другой в дверном проёме фигуры. Первый в очереди стоял и обменивался улыбками со знакомыми далее по цепочке, и, как только его называли, из виду скрывался. Второй становился на место первого, и так повторялось множество раз.

****

После поездки с Коганами я никак не мог найти себе применения. В один момент на меня находило желание упражняться в стрельбе, и я проводил тогда в гараже целый вечер; стрелял по мишеням до тех пор, пока не превращались они окончательно в решето.

Спускалась на улицы сумеречная темнота, и уже приходил за мной дядя, что пора ему, дескать, закрывать гараж на ночь, и что спустя полчаса не увижу я, куда сам стреляю.

Дядя, узнав о моей недавно возникшей наклонности к оружию всевозможного вида, с радостью предоставил в моё безраздельное пользованье свой гараж. Мне не пришлось также долго искать пневматического пистолета; звонок по первому объявлению завершился покупкой. А поскольку никакого автомобиля у дяди давно уже не было, гараж простаивал без дела годами и всё больше и больше служил владельцу его кладовкой. Развесить внутри мишени повсюду — дело одной минуты. Так я и простаивал там, с пистолетом наперевес, стреляя сперва с центра комнаты, а затем, наловчишись, и от наружной двери гаража.

Когда на меня накатывала апатия, я просиживал вечера дома и ключи у дяди не брал, слушая, как заведённый, альбом за альбомом из славной эпохи шестидесятых. То был джентльменский набор: Джимми Хендрикс, группы, игравшие на Вудстоке, коих за многим числом я не стану перечислять, психоделика Джима Моррисона, ну и какой же это был винегрет ретро без задорного Мика Джаггера и его «Rolling Stones».

Так протекали в однобразии мои дни. Отчётливо помню только, как за это долгое время мне приснился кошмар, ужасающе реалистичный, как в целом, так и в деталях своих. В нём я был в мюзик-холле, и во время концерта, — почему‑то играл я на фортепиано вместо привычной гитары, — стал обрушиваться потолок. От страха я просыпался, но не наяву, а в другом сне, — в том я видел Ветвицкую, перемотавшую время, и речь шла у нас с ней о книге, которую я обязан был написать.

По пробуждению всех подробностей кошмара я, конечно, не помнил, но мысль, порождённая этим сном, идея собрать все события наши в виде записок, предоставив их на суд публики, после того прочно поселилась во мне. Так что, помимо совершенствования в стрельбе, я вечерами печатал, собирая из мыслей самое-самое важное. Первое предложение было подсунуто мне в кошмаре, — с тех слов я когда‑то и начал. Были они таковы: «В бытность мою студентом, когда для подросткового возраста» и далее по тексту. Повесть моя со временем ширилась и росла. Когда добрался я до главы, в которой описывалось происшедшее в День Рождения Когана, вдохновение меня начало покидать, и набравший в несколько дней добрую полусотню страниц, я теперь выдавливал из себя каждый вечер едва ли по строчке.

Тем временем близился неизбежно отчётный концерт Оксаны и Леди Ю. Мне куда как интереснее было пойти на первую встречу «соколов», совпадавшую с их выступлением в тот же день. Но Оксана была неумолима: окончательно решено было, что без присутствия моего рядом, без чуткого направляющего взора моего, нет и не может быть никакой победы на конкурсе. Я должен сидеть в зале, слушать и сопереживать. Нехотя я ей всё же поддался.

Неприятным был вдвойне и тот факт, что смотреть придёт Коган, влюблённый по-прежнему в девушку. Проболтался Оксане он невзначай, и вот тут‑то я всё узнал: и про падение моё на охоте, и о том, что Леонид знает, в чью пользу сделала отказ Глинская.

Как только я вошёл в зал, Коган уже был на месте.

Увидев меня, он с притворною радостию мне помахал и сказал, что берёг для меня место. Несколько кресел на разных рядах были заняты другими пришедшими.

Мельком мне удалось увидеть перед выступлением Ю — из‑за занавеса показалась её голова, а затем и сама она прошагала всю сцену от края до края.

Хоть и выглядела она крайне взволнованно, это нисколько её не портило. Нельзя было не заметить аристократичности её платья — длинное, оно спускалось до самых ног.

Одета была Ветвицкая так, словно сейчас должен был состояться её выпускной.

— Интересно, Оксана так же вырядилась сегодня? — наклонился ко мне Леонид.

— Увидим на самом представлении, — сухо ответил я.

Простить Когана у меня никак не получалось, и я вынужден был скрывать моё к нему отвращение. Всякий раз, как нога его прикасалась случайно моей, я стремился отодвинуться в сторону. Несмотря на всю предосторожность, Леонид снова коснулся меня, причинив неудобство в очередной раз. Я старательно притворился, будто того не заметил, и смотрел неотрывно на сцену.

И вот к микрофону вышла Ирина Валерьевна. Через час всем станет известно, каким образом распределятся места.

****

Яшин никак не мог взять в толк, за какие грехи ему сегодня столько бумажной работы.

Он бы сказал Анжелике: «Отпусти раньше! Давай закончим с бланками завтра! Ведь всё равно нам придётся возиться с ними поздней.»

Про Николая нельзя заявить — Отец Лжи, Мастер Обмана. Увильнуть ловко от лишней нагрузки он и не умел, и боялся.

Имейся здесь же, под крылышком пророк какой или просто проницательный человек, — он бы сразу отметил: «Делайте то в первую очередь; а за это можно не браться вообще, не пригодится».

Ну а поскольку, такого рядом с ним не было, то Николай скрупулёзно, вручную, проверял анкету каждого добровольца.

Заполненный двусторонний листок сперва он бегло оглядывал, на наличие в нём ошибок. Если таковых не оказывалось, он расписывался в нужных графах, ставил раскорякою подпись. Новобранцу Тухманова вручала значок с логотипом. Здесь же новичку сообщали, что тогда‑то и там‑то он придёт уже вместе со всеми на первое совещание. Тем обряд посвящения и кончался.

Яшин успел обработать дела пятидесяти вступивших. Анжелика, тем временем, выглянула в коридор через приоткрытую дверь.

— Не поверишь, — повернулась она на мгновение к Николаю. — Мне кажется, в очереди стоит ещё, как минимум, столько же.

Николай поднял взгляд от бумаг. Он сидел за широким столом, находившимся в конце зала. Быстрый взмах авторучки, и Яшин сунул готовое дело в выдвижной ящик.

— Это всё очень здорово, — ответил Тухмановой молодой человек. — Тогда давай оформим последнего и перерыв.

Анжелика кивнула. Она повернула ручку двери. Равномерный гул разговора на секунду стал различимым и ясным.

Затем Тухманова вышла. Яшин, оставшись один, перекладывал папки без дела. Заметив, что Анжелика всё не возвращается с новеньким, Николай даже чуть-чуть покатался на кресле.

Тухманова появилась как раз в тот момент, когда Яшин вздумал уже отправиться к ней на помощь. С девушкой вместе зашёл взъерошенный первокурсник.

Чтоб задавить своею солидностью подростка, Николай принял серьёзный угрюмый вид. На мальчишку это мало подействовало — тот, казалось, и так был взволнован сверх всякой меры.

Всё происходило по заданному шаблону: сначала знакомство, после опросник в стиле «Участвовали вы раньше в социально полезной деятельности?» и по его результатам в руки давался заветный значок.

— Ваше полное имя, — для театральности Яшин принялся вертеть ручкою между пальцев.

Так получалось, что вошедший стоял, — ни шагом дальше, но и не ближе, — ровно в средине зала. По бокам висели громадные полотнища тематики таковой: сидящий на скалах сокол; он же, только парящий высоко в небе — это по левую сторону; а по правую — группа людей в тёмной форме в тени статуи птицы. Отдельно следует здесь сказать о плакатах за спиной Яшина, — во всю длину стены протянулась цепочка соколов. Слева-направо — такая гирлянда из одинаковых клювов, когтей и перьев.

Последняя птица в этом ряду обрывалась на середине — там, где был угол с другою стеной. Обстановка являлась торжественной, но не праздничной; пышной, а вселяла в каждую грудь непонятное до конца чувство страха.

— Игорь Фёдорович Стравинский, — проговорил Полишинель без запинки.

Яшин принялся вносить сведенья в бланк.

— Участвовали вы раньше в социально полезной деятельности? — вопрос на сей раз исходил от Тухмановой.

Вдвоём они ловко маневрировали так вокруг каждого, не давая ни на секунду сосредоточиться. Процедура должна была проходить без раздумий.

— Я был старостой в классе, — пролепетал Игорь, смутившись.

— Ещё раз, — заявил с требованьем Николай.

— Я был старостой в классе, — повторился Стравинский. Сказал это он с тою громкостью, достаточной для того, чтобы расслышать фразу.

— Нас это не интересует, — прервала его Тухманова, сделав свой ход. — Говорите по существу.

— Нет, не участвовал, — покорно ответил Полишинель. Николай тут же принялся что‑то писать.

Игорь совсем растерялся. «Спросили же сами ведь», — мелькнуло в голове у него. В нём закипало медленно недовольство. В такие минуты Полишинель мог раскричаться, швырнуть бланки обратно Яшину, кинуть их прямо в лицо, — лишь бы с ним не говорили высокомерно-надменным тоном.

— С какой целью желаете пополнить ряды организации? — и это ход Николая.

— Ну, хочу приобщиться к этой… ну, общественной жизни… кхм, жизни училища, — Игорь толком не знал, что в такой ситуации должно сказать.

— Будучи таким мямлей, что же вы сделаете для «соколов»? — и, не дожидаясь ответа, Анжелика дополнила. — Тут нужна твёрдость характера.

Полишинель внутри закипел.

— Это у меня так только сейчас. По темпераменту я другой. — Стравинский переминался на месте.

— И какой же у вас темперамент? — с едва уловимой насмешкой поинтересовался Яшин.

— Вот такой! — топнул ногою Игорь. — Вы за идиота меня, что ли, держите!? — и взглянул гневно на Анжелику. Та опустила глаза.

Полишинель быстрым шагом пересёк зал, и стоял перед самым столом Николая.

— Давай сюда мне бумажку! — потребовал Стравинский.

— Мы вас оформим и всё отдадим, — уже куда как более мягко сказал ему Яшин.

— Ничего мне не нужно! — Полишинель стоял на своём. — Разорву и в ведро. Далась мне ваша организация! Я ведь пришёл добровольцем не для того, чтобы с кем‑то ругаться.

Неопределённость росла. Яшин не желал отдать бланк, чтобы не потерять записавшегося; Стравинский не сходил с места ни шагу, ожидая бумагу назад.

С примирением выступила Тухманова: — Хорошо, — сказала она и кивнула, — хорошо, про твёрдость характера — это я повременила. Если и было что хамского, то примите мои извинения. Всё‑таки пусть вас оформят.

Тягостное молчание сделало минуту неимоверно длинной.

— Нам же всё‑таки вместе потом работать, — и Анжелика неуверенно улыбнулась.

— Ладно, записывайте, — махнул рукою Полишинель и отошёл наконец от стола.

Николай удивительно быстро чёркал ручкою по листку. С Игорем он говорил, не отрываясь от заполнения.

— А ты впечатляющий малый, — стержень танцует внизу колонки. — Обычно, что мы ни скажем с Анжелой, так стоят до конца терпят, — бланк перевернулся незаполненной стороной. — Рад, что мы принимаем подлинного бойца. Здесь и здесь, — Яшин отметил крестиком нужные графы.

Полишинель везде подписался.

— В чём будет состоять деятельность? — задал вопрос сразу обоим Стравинский.

Некоторое время ни Тухманова, ни Николай ничего ему не отвечали. Каждый, как будто решался заговорить первым, и всё никак не мог преодолеть стеснения.

— Я думаю, ему можно, — словно за разрешением сказала это Тухманова, глядя на Николая.

— Ну давай скажу я, — и Яшин поставил локти на стол. — Вообще‑то, ты должен был это услышать на нашем собрании в пятницу. Там мы это публично и проговорим. Но раз уж ты…

— Да, такой бойкий, — подхватила Тухманова.

— Ты не оставил нас равнодушными, — завершил Николай её мысль. — Объявим для тебя сразу. — Последовал глубокий вздох. — Студенческим самоуправлением занимаемся мы поскольку-постольку. Главные цели «соколов» лежат от всего этого в стороне.

— Я сейчас что‑то не сообразил, — протянул удивлённо Игорь.

— Ты поймёшь в скором времени, — указательный палец Яшина остановился на Полишинеле. — Знаешь ли ты о том, что стояло на этом месте до музучилища?

— Если бы это была дурацкая второсортная книга, я бы ответил, что здание строили на могилах древнего индейского кладбища, — проявил остроумие Полишинель. — Ну, а раз мы не в фантазии автора, то я скажу, что просто не знаю.

— Раньше всё это здание занимал собой НИИ, — на случай неясности Тухманова расшифровала: — Научно-исследовательский институт.

— И назывался он «Опыт», — вставил Яшин словечко.

— Не так давно, — в историческом смысле, конечно — а конкретнее, ещё в «оттепель», там разрабатывали проект, — Анжелика заговорила медленней. — Советский научный гений эпохи Холодной Войны. Учёные разных НИИ ломали голову над оружием, способным сокрушить Штаты.

— И такое изобрели? — живо заинтересовался этой темою Полишинель.

— Да. И мы долго не знали, в каком именно настоящем учреждении его отыскать, — подтвердил догадки Игоря Яшин. — В самых разных регионах страны создавали отделения «соколов», но поиски не принесли результатов. Только недавно мы сконцентрировались на N-ске, остановились на этом училище.

— И что из себя представляет такое оружие? — выдавил Полишинель, холодея всем сердцем от того, что уже знал ответ.

— Это комната, — и Яшин руками показал прямоугольник. — С виду обычная аудитория. Но за нею — природный ландшафт. Как и следует из названия: «Сад Желаний». Так назывался этот проект.

— Вы полагаете, комната эта действительно существует? — Полишинель, как только умел, изобразил недоумение. — Более того, она здесь, в училище?

— Именно так, — Николай смотрел на Стравинского немигающим взглядом. — Всех завербованных мы подключим к поиску Сада немедленно.

— Десятки глаз будут нашими, — произнесла Тухманова особо торжественно. — Каждое ухо тут станет нашим.

— Если потребуется, — поднимем всякий неровно лежащий булыжник. И каждую плитку осмотрим и перевернём. — победный тон Анжелики понемногу передался и Яшину.

— Тогда считайте меня своим очередным волонтёром, — сказал с ложным энтузиазмом Полишинель.

Игорю объяснили, куда и когда, он обязан прийти для начального инструктажа. День для этого подобрали самый удобный — собрание должно было состояться в ближайший четверг. Тухманова вручила ему значок. Лицевую сторону занимала голова сокола; девиз «Всегда в нужном месте» украшал оборот.

Стравинский было пошёл к двери. От неё в полушаге он остановился. Сказал обернувшись: «Кто является вашим лидером?» — то есть имея в виду «Кому по правде нужна эта комната? Кто ищет её — столь долго и вдобавок чужими руками?»

— Это тебе не положено знать, — отчётливо произнёс Яшин.

****

Выступал первым струнный квартет, и, надо признаться, участники сыграли программу ужасно. Выбран ими был в качестве номера знаменитый Восьмой Шостаковича, — такую музыку плохим исполнением ещё надо постараться испортить. Сочинение третьекурсники изуверски обезобразили — переходы между частями я едва узнавал. Когда наконец заиграли рефрен, я выдохнул с облегчением: пытка подходила к концу. Последний раз прозвучал лейтмотив, утонул в жидких аплодисментах, и выступление завершилось.

Двое — парень и девушка, вышли следующими за ними. Они представили цикл, сделавший некогда Шуману славу, — «Любовь поэта». Девушка аккомпонировала за роялем, так что весь номер её толком не было видно; а парень, несколько неуверенно, — всякий раз, когда переходил в верхний регистр, — пел стихи Гейне.

Ещё через одно представление должны были выйти четвёртыми Оксана и Леди Ю.

Я легонько толкнул в плечо Когана. Он, неотрывно смотревший на сцену, будто очнулся от сна.

— Давай‑ка, что ли, пройдёмся пока, — предложил я Леониду. — Уж очень утомительно слушать их всех.

— Да мы так своих пропустим, — Коган вновь от меня отвернулся.

— Мы в коридор только выйдем, услышал? — коснулся я его рукава. — Когда объявят не прозеваем.

Коган в раздумьи смотрел на меня. Он всё ещё сомневался.

Выпуская натужно из лёгких каждую ноту, парень запел «Ich grolle nicht».

— Ладно, твоя взяла, — и Леонид поднялся.

Стараясь пробраться к дверям как можно тише, мы с ним шли едва не на цыпочках. Выходивший следом за мной, Коган с осторожностью придержал ручку, — так чтобы за нами не хлопнуло.

Мы стояли с ним в пустом коридоре. Это был длинный, уходивший в темноту холл с одним, в середине своей, углублением — где находились диванчики. Мы облюбовали один и уселись. Над головами у нас плакат со стены говорил: «Широк сокола нашего взмах крыла, / «Всегда в нужном месте» — не просто слова. / Вместе мы дружно одолеем все беды. / Ты в четырёх соколах от победы!» Птиц и впрямь было четыре: в каждом углу ватмана притаилось по одному соколу.

— Концерт отсюда действительно слышно, — заметил Коган. Он покосился на стенгазету.

Мы говорили с ним пару минут ни о чём. Я похвастался тем, что занялся стрельбой, и что за такой небольшой промежуток, продвинулся в этом занятии далеко. Коган открыл мне, что сам должен был выступать на этом прослушивании.

— Почему же ты отказался? — спросил я у него, облокотившись.

— А вдруг не пройду? — не повернул головы Леонид. — Я привык быть во всём лучшим. Для меня каждый промах — удар по самооценке.

— Комплекс отличника, понял, — оставалось мне на это сказать. Тут я решил идти, значит, ва-банк и ехидно спросил:

— Как твоей самооценке живётся после отказа Оксаны?

Коган побагровел, но смолчал.

— Я обо всём уже в курсе. Надеюсь, ты чувствовал себя лучше после того, как я свалился в овраг.

Леониду было крыть нечем, и он дослушивал обвинение до конца.

— Глинская, понимаете ли, обо мне думает, — я уже начал откровенно куражиться. — Каждый вздох ненаглядному посвящает. А тут, отличник наш, и облом-с!

Коган вскочил моментально.

— Как ты смеешь!? Как… про нас с ней, — не находил он от возмущения слов.

— А вот как хочешь, — через неделю я буду с Оксаной встречаться, — расправил я плечи по-молодецки. — Даром, что от проклятого лося тогда отстрелялся. — Пауза.

— И отправился на тот свет именно он. А не я.

Леонид, у которого не было аргументов, выпалил только: «Больше я тебя знать не знаю!».

— Больно ты нужен, — развёл я руками.

Леонид ходил с места на место, изображая обиду.

«Тут всё дело в том», — думал он, — «что не Роман мне не нравится. А только чрезмерно люблю я Оксану».

За дверьми объявили очередной выход на сцену. Кажется, что «Любовь поэта» всё‑таки кончилась. К моему удивлению, к нам выбежала в коридор Глинская.

Её напуганное лицо могло смотреться комично в этом пышном, полусвадебном платье, если бы не серьёзность происходящего. Оксана подозвала нас обоих.

— Это же просто кошмар, катастрофа! — ей потребовалось время, чтоб успокоиться и заговорить связно. — Что делать? Что делать‑то?

Наконец мы выяснили от неё главное. Партитуры их номера, «Зигриф-идиллии», так прекрасно отрепетированного заранее, не было. Книжка с нужными нотами испарилась.

Леди Ю обыскала свою сумку три раза, Оксана — свою четырежды, Эндрю за неимением сумки просто ещё раз посмотрел все их вещи. Пропала!

— Нас переставили, мы играем последними. Если за этот час не найдём нот, — Глинская едва могла сдержать слёзы.

В общей панике ситуации Леонид задал ей глупый вопрос, могут ли они сыграть наизусть.

— Какой там! — Оксана взмахнула рукой. — Я помню, конечно, страницы две-три, но чтобы всё произведение!

Партитуру требовалось отыскать срочно. Стратегия складывалась такая: Леонид побежит в класс музыкальной литературы, попытается там найти экземпляр, потому что книг с нотами популярных произведений обычно более чем одна, и потому что он просто не может не попытаться помочь из своей нежности к Глинской. Я обязался сходить в аудиторию, где они с Ю играли произведение в последний раз, вчера вечером.

Наши с Коганом пути разделились. Оксана с надеждой посмотрела нам вслед. Когда шаги утихли вдали, она ещё долго стояла на месте, не думая заходить.

****

Прежде я и не знал, что умею так быстро передвигаться, особенно если к тому меня принудит неотложное дело. Я сбивался с быстрого шага на полубег, уставал, отдышавшись, переходил на скорый шаг снова. Так я промчался до этажа, где натолкнулся на очередь; только тогда я припомнил, что сегодня вербовка у «соколов».

Кто бы тем ни занимался, им оставалось оформить остававшееся к тому времени меньшинство. С удивлением я заметил в толпе ожидающих Александра. Тот демонстративно от меня отвернулся, незнакомый будто со мной. Интересным мне показалось и то, что вышедший из кабинета неизвестный мне первокурсник, сперва посмотрел на меня непонятным мне пристальным взглядом и затем сразу подошёл к Саше.

Времени для раздумий над этим у меня не имелось. Снова ускоривши шаг, я пронёсся через весь холл к нужному мне крылу здания.

Дорога моя лежала к 342‑й. Несколько раз, среди беготни, я пожимал руки шедшим навстречу знакомым, не видя даже лиц некоторых в коридорах без освещения.

И вот я в итоге стоял перед дверью. Занимательные обстоятельства из этого следовали вот какие: первое, — что аудитория оказалась незаперта; и второе — состоявшее в том, что она была к тому же свободна. Комната находилась в моём полном распоряжении.

Притворив дверь за собою, я очутился в немного пугающим даже своего гостя абсолютном безмолвии. Сюда не доносилось ни звука. Если, замерев, не двигаться с места, то можно расслышать, как паучок плетёт паутину за шкафом.

Не хочу утомлять здесь уважаемого читателя и воровать его время многоабзацным описанием всего, что было в той аудитории. Поэтому выражусь кратко: это была в своей заурядности самая обыкновенная аудитория музучилища, каковых было много в каждом крыле каждого этажа. Неизменное фортепиано у стенки, два стеллажа, один для нотных тетрадей, другой же — для гитарных или скрипичных чехлов. Дополняла всю эту аскетичную обстановку парочка-тройка стульев, расставленных по углам.

Примечательным было то, что единственное окно комнаты выходило как раз на окна концертного зала, и, подойдя, я мог видеть фигуры, передвигавшиеся в коридоре.

К слову, отсюда, так же было возможно наблюдать за Оксаной. Глинская ходила туда и обратно, не находя себе места, и пребывала точно не в том состоянии духа, в котором захочется мирно сидеть. Она подняла глаза вверх, и тогда наши взгляды пересеклись. Она увидела, что её вижу я.

Ни минуты немедля я взялся за перебор нотных книг. Отбросил в сторону партитуры, лежавшие самыми верхними: Первый концерт Чайковского полетел на подоконник, сразу за ним Второй рахманиновский концерт и «Carmina Burana» Карла Орфа. Я просмотрел всю эту кипу настолько тщательно, насколько мне то позволяло подходившее к концу время.

Перебрал я решительно всё: обнаружилось сразу три сборника русской народной музыки, но ни одного экземпляра «Зигфрид-идиллии». Когда последним в стопке оказался «Воццек», я был готов заплакать от огорчения. Мне так хотелось помочь девушкам в затруднительных обстоятельствах, но помощи этой я был не в силах им оказать.

Противным было сознаться себе, что Оксана, а тем более Юля, возможно, увидят в положительном свете Когана, когда он принесёт им заветные ноты. Сколько бы я ни старался игнорировать при всём Глинскую, мне не хотелось, оставшись без Леди Ю, отдать другую девушку Леониду.

Думая таким образом, подошёл я снова к окну. Слышать с Оксаной друг друга мы, разумеется, не могли. И тут она вовсе пропала из моего поля зрения. Я был в недоумении, гадая что же пройзойдёт. Глинская возвратилась. В руках держала она малую доску для письма мелом. Девушка прислонила её к стеклу, и я прочитал «Получилось ли что‑то найти?». Я схватил первую нотную книгу и вырвал оттуда страницу: искать такую же доску, как у Оксаны, было мне некогда. К счастию, я имел обыкновение носить с собой маркер. Небрежным почерком я написал ей ответ и поспешил подставить бумагу к окну. Чёрными буквами, обведёнными жирными линиями, значилось: «Нет, никаких результатов».

Оксана всматривалась недолго.

Прочитав, она снова схватилась за доску. Я видел, как рука её быстро скользила, выводя аккуратно белые строки.

«Тогда давай быстро сюда. Юле нужно с тобой посоветоваться».

Так вот почему она долго писала! Предполагая, что за план Б, появился там у Ветвицкой, я в догадках провёл всю дорогу назад. Вырванную страницу я по пути бросил в мусорное ведро. А как неприятно будет солисту в следующем семестре узнать, что в книге «Садко» теперь пустота, вместо арии индийского гостя!

****

Саша ждал Полишинеля недолго. Наконец тот возвратился — со спокойной улыбкою на лице. Очередь новобранцев только хотела подвинуться дальше, как вышедший к толпе Яшин объявил часовой перерыв. Разнеслись по всему холлу недовольные стоны уставших.

— А ты, кажется, успел вовремя, — сказал Игорю Мерзляков. — Как прошло твоё посвящение?

Полишинель будто не слышал. Его занимали совершенно далёкие от того мысли.

— Как ты считаешь, — сказал Полишинель, чеканя каждое слово, — есть ли в училище книжка про историю учреждения?

— Я тебя не понимаю.

— Пошли, — поманив за собой Сашу, Игорь двинулся с места.

— Куда мы идём? — Александр едва успевал догонять своего нового друга. Они уже мчались по лестнице вниз.

— В класс музыкальной литературы, — выдохнул на бегу Игорь. — Там же и книгохранилище. Мне нужно кое‑что уточнить.

Это загадочное «кое‑что» привёло их в итоге на нужный этаж. Торопившийся Полишинель толкнул дверь, даже не постучавшись.

В помещении, кроме них, оказался на удивление Коган.

— Как же вы меня напугали, — положил руку на грудь Леонид. — А то я тут… — и он не закончил.

Игорь уже стоял возле верного стеллажа. Он бегло читал заголовки на корешках разных книг.

— Так, «Россия в восемнадцатом веке», «Зарубежные походы Суворова», — бормотал он. — Ага, вот оно, отыскал!

То была «История N-ского педагогического училища». В библиотеке имелась она в единственном экземпляре.

Полишинель листал книгу, выхватывая важные строчки по диагонали.

— Ага, «образовано было в 1894‑м», «как площадка для подготовки учителей», — читал он вполголоса вслух.

Мерзляков молча за ним наблюдал.

— Нашёл. «В 1935‑м преобразовано в НИИ», — руки Стравинского затряслись. — «После провала секретного правительственного проекта институт был закрыт. Десятилетие здание пустовало, и лишь только в конце 60‑х тут стали готовить академических музыкантов, в открывшемся новом»… Ну дальше не надо, — Игорь вернулся к главе о советском периоде «Опыта».

— Объяснишь ты мне, что происходит, — Саша испытывал жгучее любопытство. Он чувствовал, что здесь кроется какая‑то важная тайна, но без разъяснений Полишинеля неспособен был понять всё.

— Дело в том, что Сад Желаний, — Стравинский произнёс шёпотом, — Советский научный проект.

Мерзляков был ошарашен этим известием.

— Быть такого не может.

— А ты прочитай сам, — и Игорь подвинул так книгу, чтобы видно было и Саше. — «Под руководством Геннадия Острикова группа исследователей работала над Садом Желаний два года.» — Полишинель водил пальцем по каждой строке. «На третий год их совместной работы, в результате несчастного случая, ученые погибли, а НИИ оказался закрыт».

— По-прежнему не понимаю, причём тут наше училище, — спросил Мерзляков озадаченно.

— Балда ты! — толкнул его Полишинель. — Мы занимаем бывшее здание этого НИИ!

— Так, значит, — соображал медленно Саша, — мы единственные, кто разведал секрет?

— Не всё так просто, друг мой, — терпеливо прервал его Игорь. — А теперь садись. Слушай, какую тень на это отбрасывает крыло сокола.

****

До сих пор мне казалось, что я не способен передвигаться так быстро: я не успевал прочитать на бегу даже таблички на дверях классов.

Оксана в тревожном своём ожидании стояла внизу у лестницы. Волнение не давало ей выдержать ни секунды на месте, и девушка беспрестанно шаркала каблуком по полу. Она с надеждою вскинула голову, услышав мои шаги.

Я перепрыгнул три последних ступеньки и оказался с ней рядом.

— Леонид ещё не вернулся? — едва отдышавшись, спросил я.

— Нет, как ушёл, больше не появлялся, — покачала головою Оксана.

Тут же были и Леди Ю с Эндрю: они стояли поодаль, незамеченные мною сперва. Ветвицкая, бывшая меньшего роста, поставила ноги свои на носки ботинок Андрея. Нехлюдов сомкнул свои руки объятием на животе Юли.

Картина эта будила во мне кипевшую в сердце ревность. Я избегал смотреть в глаза Ю: боялся увидеть в них счастье.

Сделавши шаг вперёд, Ветвицкая вырвалась мягко из объятий Андрея. Она подошла вплотную ко мне.

— Мы с Андрюшкой совсем не знаем, что делать, — Юлия будто извинялась за это. — Если нет нот, то не будет и номера.

— Так, — я пытался сосредоточиться, — сколько у вас до выхода времени?

— Сейчас жюри слушает седьмых в списке. Закрывают конкурс девятые, то есть — мы. — голос Ветвицкой звучал отчаянием и расстройством.

Меня разрывали противоречия. С одной стороны — возмутиться, дескать, вы сами испортили себе всё, и я к тому отношения не имею вовсе.

С другой — рисовалась мне перспектива победившего «Андрюшку» Романа, и красавицы, мне благодарной в ответ, перешедшей ко мне за то в руки.

— Мне нужно хорошенько подумать, — и я отошёл ото всех к лестнице.

Стремительно перебирал я все приходившие мне на ум варианты. Таким образом, я откинул сразу несколько версий, родившихся поначалу, — попросить отыграть в другой день, как найдутся проклятые ноты; сымпровизировать на ходу, но для того у девушек было критически мало сноровки. Ну и наконец, мы не знали, отыскал ли экземпляр Коган. От напражения мысли в висках у меня запульсировало.

И что‑то мелькнуло вдруг в голове. Ясным лучиком света озарило бесплодные рассуждения. Мысль эту я сознавал лучше и лучше, пока наконец, увидев её простоту, не просиял.

— Что? Ну говори, что? — бросились ко мне девушки разом.

— Юля, — мой голос при том задрожал, — ты помнишь день нашей с тобою встречи?

Эндрю, оставшийся у стены, нахмурился, это услышав.

— Да, — немного оторопев, подтвердила Ветвицкая.

— Ты играла нам тогда Рэя Чарльза, — махал я указательным пальцем в разные стороны. — Ты знаешь наизусть «You Don`t Know Me»!

Оксана в восхищении рассмеялась. Сразу же за подругой повеселела и Юля.

— И как я сразу об этом не вспомнила, — удивлённо проговорила Ветвицкая.

К нам наконец присоединился Нехлюдов, до того стоявший в сторонке.

— Роман, я искренне восхищаюсь твоим умением схватить мысль, — и Эндрю радостно выкрикнул. — Она лежала всё это время под носом!

К Ирине Валерьевне понеслась Ю, сообщить об измении репертуара.

Мы теперь определяли, каким образом этот номер исполнить. Фортепианную партию поделили напополам: Оксана играла припевы и «бридж», всё остальное — Ветвицкая. Требовался мужской голос, а Нехлюдов совсем не знал песни.

В ту минуту я начал готовить себя взойти вместе с ними на сцену.

****

Когда мы втроём вышли из‑за кулис, когда открылся нашему взгляду зрительный зал и когда зазвучали встречавшие нас овации, вся моя уверенность улетучилась мигом. Сколько я не проговаривал про себя, стоя за занавесом: «Не переживай и не бойся!», одно зрелище слушавшей нас толпы, растоптало моё спокойствие.

Стоявшая снизу, у сцены, руководитель фортепианного отделения, — позже я понял, что это была та самая Ирина Валерьевна, — объявила наш выход.

Далее в микрофон она перечислила участников поимённо и назвала, какой именно они номер исполнят. Я был взбудоражен настолько, что едва мог её слышать.

Достигали моего разума лишь обрывки из целых реплик. «Глинская Оксана Васильевна… впервые в истории конкурса ритм-энд-блюз»…

Всё то, что она тогда говорила я решительно не мог склеить в цельные предложения. Девушки уселись за инструменты, оставив меня с микрофонною стойкой наедине.

Леди Ю заиграла вступление. И хоть песня была англоязычной, — как и весь, собственно говоря, тот пласт музыки из Америки, — про себя я мог прокрутить текст на русском, зная перевод каждой строчки. Прозвучала наконец часть, за которой следовала вокальная партия. Далее я привожу здесь русскоязычную версию:

«Ты протянула мне свою руку и затем ты сказала: привет, И я едва могу говорить. Моё сердце выскакивает из груди.

Ты считаешь, что хорошо меня изучила, но нет, ты не знаешь меня».

Отдельною маленькой катастрофой явилось для меня то, что я от начала и до конца песни не знал, куда же мне девать руки. Чтобы не стоять истуканом, я хватался за стойку периодически, а к заключительному куплету осмелел настолько, что начал ходить с вынутым из холдера микрофоном по сцене направо-налево.

«Нет, ты не знаешь того, кто мечтает о тебе по ночам.

Кто хочет целовать твои губы, и хочет тебя крепко обнять.

О, всего лишь друг. Им я и был для тебя всегда.»

Одновременно мне приходилось, строчку за строчкой, держать в памяти все стихи, а также слушать внимательно партии девушек. Эндрю сидел среди зрителей и следил за нами из зала.

«Испуганный и смущённый, я упускаю свою возможность.

Возможность, что ты тоже любишь меня.»

На этой строке еле заметно сбилась с ритма Оксана. Она, без сомнения, знала перевод этой песни.

«Ты протягиваешь мне свою руку И говоришь затем: прощай.

Я наблюдаю, как ты уходишь, Вместе с счастливцем, забыв про меня».

Пропевал я эти строки, стараясь не глядеть в сторону Эндрю. Хотя из всей нашей четвёрки он был единственным, кто этой песни не знал. Последние аккорды Леди Ю утонули в апплодисментах. Жюри подняло таблички с оценками, а зал всё хлопал и хлопал. Я вышел с девушками на поклон. Когда в тот момент моя спина распрямилась, я как будто сбросил мешок, мешавший мне всё это время.

****

В вестибюле внизу, кроме нас, практически никого не было. За окном заметно повечерело. Изредка пробегал мимо задержавшийся на сборах у «соколов» какой‑нибудь второкурсник. Несколько раз к нам подходили знакомые, видевшие концерт.

— Поздравляю вас с первым местом! — горячо пожимала нам руки Ольга, бывшая одногруппницей девушек. — Вы так здорово выступили, молодцы. Репетировали долго, должно быть?

На такой вопрос мы отмолчались.

Других конкурсантов заметили тоже. Они, напротив, старались, не подавать виду, — подумаешь, мол, Венгрия! Мы сейчас домой доедем более важно, чем вы в Будапешт доберётесь! Да и вообще, это нас засудили, нет никакой объективности у жюри! Платья девчонок понравились, вот и дали высокий балл, а играют там они — тьфу!

Таких мы игнорировали намеренно. Нехлюдов помог надеть Юлии куртку. Глинская смотрела на меня таким восторженным взглядом, что мне становилось с каждой минутой всё более не по себе.

— Ты так нам помог, Ром, — сказала она по-особенному, как‑то тепло. — Куда мы без тебя, как же мы вообще…, — и бросилась мне на плечо.

— Всё нормально, — приговаривал я и погладил Оксану по голове.

— Это я просто, — она смахнула слезинку с ресниц. — Расчувствовалась, такой трудный день.

— Вероятно, — ответил я девушке и подмигнул.

В эту минуту, в конце вестибюля мы увидели Когана. Леонид шёл навстречу нам осторожно, словно чего‑то боялся, и был готов убежать. Тут я заметил, что он держит нотную книгу в руке.

— Кажется, ваше, — буркнул Коган себе под нос. «Зигфрид-идиллия» небрежно приземлилась на сумку Ветвицкой.

— Я этого не понял, — сказал Андрей повышенным тоном.

Юля бросилась осмотреть книгу. На форзаце действительно было подписано её имя. Оксана резко бросилась к Когану.

— Ты зачем украл наши ноты? — и оттолкнула Леонида рукой. — Ты хотел, чтобы мы проиграли, мерзавец!

Я быстро стал аккурат между ними.

— Спокойно. Давайте без рукоприкладства, — и так повернулся, чтобы обидчики находились далеко друг от друга. — Что произошло?

Тут Коган взорвался. Я никогда прежде представить не мог, что он может быть таким разъярённым.

— Произошло вот что! — и он взмахнул кулаком. — Оксана меня терпеть не может…

— С чего ты это взял? — перебила Глинская.

— Когда я ей признался, вытерла об меня ноги, — от нахлынувших разом эмоций он задыхался. Коган вдруг повернулся ко мне. — И всё это из‑за тебя!

— Получается, я виноват, что Оксане ты не понравился, — произнёс я ледяным голосом.

Состоялась короткая пауза. От Леонида ждали ответа, но он не знал, что говорить.

— В таком случае, дружба наша окончена, — резюмировал я. — Хотя мне так стало казаться ещё в тот момент, когда ты мне устроил на охоте ловушку.

— Это о чём ты таком говоришь? — брови Ветвицкой поднялись. Коган стыдливо молчал.

— Специально устроил ситуацию так, чтобы я провалился в овраг, — моё хорошее настроение стало меняться на недовольство.

Я тут же продолжил: — Из невозможности получить Глинскую, Леонид решился на другой шаг. Посчитав, что мне он уже отомстил, Коган переключился на саму девушку.

Между нами повисло огромное напряжение. Я решился договорить.

— Полагаю, что он украл ноты, когда девушки отвлеклись. Провал им на конкурсе был обеспечен. — повернулся я к Юлии с Эндрю. — Поэтому Коган так долго искал, и решился явиться только сейчас. — Я поспешно добавил: — Не выкрутись мы с Рэем Чарльзом, его план бы непременно сработал.

Леди Ю возмущенно вздохнула.

— Что скажешь в своё оправдание? — посмотрела она грозно на Когана.

Леонид было что‑то попытался сказать, но в конце концов просто умолк и, развернувшись, отправился прочь. Вслед ему Эндрю кинул проклятие.

— Ладно, не станем ругаться, — Ветвицкая положила ему на грудь руку. — Объявим ему бойкот, делов‑то.

— Станем просто не замечать, — сурово сказала Оксана.

Мы вышли все вместе на улицу.

Помню, что Глинская спросила меня тогда: «Ты же не хочешь после всего теперь видеться с Коганом и общаться?» Я ответил, что он мне не друг.

Вчетвером мы дошли до ближайшего перекрёстка. Здесь и там, виднелись повсюду лужи, не высохшие ещё после утреннего проливного дождя.

По пути со мною из них никому не было нужно идти. Я попрощался и, наблюдая, как скрывались они за углом, долго стоял на одном месте.

Анжелика, сколько себя она помнила, с превеликим трудом привыкала к малознакомым ей людям. Если вливалась в жизнь коллектива, то медленно, капля за каплей.

Когда несколько лет назад Тухманова вместе с родителями переезжала в N-ск из Петербурга, девушка предчувствовала те сложности, с какими ей доведётся столкнуться. В своих мрачных прогнозах она ничуть не ошиблась.

Гнетущая неуверенность вела её с самого первого дня в училище.

Подойти к незнакомому преподавателю, затем, чтобы что‑то спросить, — извольте подойти сами, я боюсь, я не могу! Уточнить у мальчика-старосты расписание — колени трясутся от одной только мысли! А ещё все кругом её спрашивали, почему поменяла свой мегаполис на их пыльное захолустье. Ответить ей толком было на это нечего: отец сказал, что ему предложили работу, что находится она в другом городе, и дело стояло только за тем, как скоро они упакуют свои чемоданы.

Первые месяцы новой жизни у Анжелики прошли в аллергии на провинциальность. Взирала она на ровесников исключительно свысока.

Как это по-человечески! Это они — плохие и мерзкие, мне, распрекрасной, с ними не стоит даже водиться, только испорчусь. На деле же признаться себе: что это страхи не дают ей свободно общаться с людьми, что мы равно так же ничтожны, чтобы искать для того свои мнимые превосходства.

Наконец Анжелика пришла к таким мыслям сама, и погибший в ней нарциссизм, открыл миру добрую, пусть и слегка неулыбчивую, восемнадцатилетнюю девушку. Таковая в ней перемена произошла неслучайно — так на Тухманову повлияла первая её встреча с Яшиным. Их знакомство произошло вот каким образом.

Это было последнее занятие Анжелики в тот день. Освобождённые звонком на перерыв, гитаристы спешили из аудитории в коридор для того, чтобы там смеяться, шутить и обсуждать кого из знакомых, убедившись, что те отошли достаточно далеко.

Тухманова, задержавшись, осталась в классе одна. Гриф ни в какую не желал залезать внутрь чехла. Инструменту куда больше нравилось его текущее положение, и в душную темноту мешала поместить гитару заевшая «молния».

— Не мучайся ты, — произнёс кто‑то невидимый у неё за спиной. — Давай я тебе помогу.

Она оглянулась и тут же опустила взгляд в пол. То Тухмановой предложил, незнакомый ей, статный, красивый парень. Анжелика что‑то невнятно пролепетала.

Молодой человек вошёл настолько бесшумно, что она при виде его окончательно растерялась.

— Глупая ты, — беззлобно произнёс Яшин (а это был именно он), и взял в руки полузасунутую гитару. Справился он за минуту. Резким движением Николай застегнул «змейку» и инструмент оказался в чехле. Яшин помог надеть девушке лямки на плечи.

Тухманову волновало внутреннее любопытство. Она успела запомнить все лица на своем курсе и даже знакома была с парою старшекурсников. Незнакомец ей оттого представлялся весьма загадочным.

— Я тебя никогда здесь, в училище, не встречала, — произнесла Анжелика тихо. В висевшем напротив маленьком зеркале девушка видела, как Николай, у неё за спиной, аккуратно распутывал бретельки.

— А ты меня и не должна была встретить, — сосредоточенно проговорил Яшин. — Я ведь тут не учусь.

Он отошёл на пару шагов от Тухмановой. — Всё готово, — сообщил он.

Девушка повернулась. Логика ситуации обязывала Яшина объясниться.

— Я сегодня приехал сюда от студенческой организации, — сказал это Николай, стараясь вложить как можно больше эффекта. — Российский союз студентов. Мы проводили свою агитацию, конференция только что кончилась.

— Тоска зелёная, должно быть, все эта агитация, — в голосе Анжелики послышался отзвук уверенности. — Не представляю себя активисткой.

И, протягивая слова, добавила: — Сидеть где‑нибудь в профсоюзе, да ну.

И заулыбалась.

— Порой, надоедает и мне, — признался девушке Яшин. — Если выпадет случай участвовать в чём‑то более грандиозном, без сомнения, поменяю свою принадлежность к организации.

Они вышли в коридор вместе. Как и всегда, там сновали студенты, вечно куда‑то спешившие. Изредка с хмурым лицом пробегал, держа толстую папку в руке, торопившийся преподаватель. На лестничной клетке Яшин с Тухмановой остановились.

— Кстати, меня зовут Николай, — и парень шутливо протянул руку.

— Анжела.

Тотчас же случилось короткое рукопожатие.

— И всё же, — осмелилась Тухманова спросить у него. — Как ты попал именно в ту аудиторию, где была я?

Николай посмотрел ей прямо в глаза.

— Я увидел красивую девушку. Также заметил, что ей нужна помощь. Пусть и маленькая совсем, но поддержка.

Тухмановой то было слышать крайне приятно.

Яшин несколько нервным, пружинистым шагом начал спускаться. Короткий стук сапогов, остановка площадкою ниже, и звук шагов снова.

К следующей конференции Союза Студентов в училище Тухманова уже знала, как ей и где отыскать Николая.

На том общественном торжестве Яшин являлся докладчиком. Тема его была такова: «Трудности адаптации у иностранных студентов».

Когда Николай поднял взгляд на сидевших перед кафедрой слушателей, он увидел пришедшую Анжелику.

Та стояла у самой двери, позади всех рядов. Ноги её были скрещены меж собой, а сама она, оперевшись, неотрывно глядела на Яшина.

****

Наталья Ивановна не знала, что и подумать. Такого за время её долгой службы в студенческой библиотеке ещё не случалось ни разу. За последнюю пару недель постоянно являлись студенты, причём той же неизменною парочкой, и заказывали-заказывали книги по философии без конца. Если по абонементу необходимая книга на дом не выдавалась, то они её брали с собою в читальный зал. За безумно короткие сроки Саша и Полишинель изучили огромное множество хрестоматий, перебрали все монографии, какие попали к ним в руки.

На этот раз это был «Левиафан» Томаса Гоббса.

Получив книгу, они уселись за столом у окна.

— Если мы собираемся пользоваться этой комнатой дальше, — Саша открыл «Левиафан» на первой странице, — то нам надо уметь отвечать на вопросы, которые может задать Повелитель.

— Ты знаешь, — Полишинель сел, как можно удобней, — я никогда до этого не размышлял над проблемами философии. Особенно всерьёз.

Игорь одет был в стандартную форму " сокола». Строгая, чёрного цвета рубашка, значок в виде головы птицы — там, где обычно носят нашивки. На ремень одевалась специальная бляха — также с соколиным клювом и того же серебряного оттенка, что и нагрудный бейджик. Заканчивалось облачение специальным головным убором: если читатель может себе представить нечто среднее между фуражкой и тюбетейкой. В помещении Стравинский старался его снимать, и бесполезный, убор этот часто был только носимым в руке. Вот и сейчас он лежал на столе, рядом с открытою книгой.

Несколько минут они читали. Нарушил молчание Мерзляков.

— Я тут вот о чём подумал, — заговорил Саша.

Игорь молча на него посмотрел.

— С помощью этого Сада, мы же можем изменить прошлое! — Александр нагнулся к Полишинелю. — Загадаем, чтобы время повернулось вспять!

— Меня посещали подобные мысли, — спокойно ответил Стравинский. — К примеру, перемотать сегодняшний день на несколько месяцев назад. — Игорь задумался. — Тогда бы мы предотвратили появление «соколов». Времени будет достаточно для того, чтобы отговорить Анжелику Тухманову от затеи. — Вздохнул: — А если она уже тогда хотела быть их координатором?

— Да, ведь ты же не знаешь её прошлого так хорошо, — закивал Саша. — Так что, если и нужно её как‑то переиграть, то тебе придётся этим заняться в текущем режиме.

Саша смолк ненадолго.

— К тому же, несколько месяцев назад, мы с тобой не были знакомы! — всплеснул Александр руками. — Я бы был до сих пор в своей старой компании, у Долматова!

— Ты их, похоже, вспомнил не к месту, — Игорь мотнул головой. Саша обернулся в ту сторону.

У стойки библиотекаря были Леди Ю, Оксана, Нехлюдов и я.

— Они‑то тут какого чёрта забыли? — Полишинель уткнулся в книгу. — Ты посмотри на Наталью Ивановну.

— А что с ней не так? — Саша, как и всегда, не сумел сообразить быстро.

— Она, кажется, поражена тем, что студенты принялись за чтение, — компания направилась к столу в другом конце зала. У одного Эндрю в руках было два словаря.

— Верно ты это подметил, — Александр увидел изумление на лице библиотекаря. Вся профессиональная жизнь Натальи Ивановны Сташевской круто менялась. В данный момент в ней совершалось очередное пике.

— Ну да ладно, мне они все, по большому счету, неинтересны, — Игорь отвернулся и уставился в окно. — Меня куда больше волнует приближающийся День Города.

— В каком смысле? — недоумённо посмотрел на него Саша.

Стравинский вздохнул, и только после ответил: — Иногда я начинаю понимать, почему прежние твои друзья тебя бросили. — Полишинель сник. — «Соколы», считай: Тухманова и Яшин, полагают, что раз День Города — выходной, то в училище будет пусто. Станут обыскивать здание. В рейде также принимаю участие я.

— Тогда тебе их нужно запутать, пустить по ложному следу, — пробормотал Саша.

— Что я намерен сделать, — раздраженно ответил Стравинский. — Этот Сад наш, и пусть нашим и остаётся.

****

После победы на конкурсе Леди Ю овладело, неясное ей самой до конца, ощущение полноты жизни. Ей, впервые за долгое время, виделось всё вокруг правильным, устроенным как положено. Каждый предмет ей открылся в своей абсолютности и красоте. Шла она вечером в парке, и каждое дерево на пути, представлялось ей слепком божественной красоты. В тот период её посещали мысли такие: «Как же красив каждый клён, как великолепна всякая клумба! Сколько прожилок в древесном листе, и каждая из них — жизнь!» Она сама ощутила себя осколком чего‑то невообразимо большого. Чего именно ей было трудно ответить. Но эта сила была выше всякого человека. Если представить сознание в виде вместилища, то в такой сосуд эта энергия не способна была целиком уместиться. В её понимании, люди могли чувствовать в себе это более или же менее явно, но познать полностью это не под силу даже мудрейшему из людей.

На днях состоялось торжественное вручение статуэтки, что только продлило триумфаторское послевкусие.

Оксана с Ветвицкой делили единый приз на двоих: маленький скрипичный ключ, вылитый из чистого золота, был инкрустирован двумя изумрудами. Юлия множество раз вертела в руках эту крохотную ювелирную прелесть. Победа их с Глинской была грандиозной, а награда за то полагалась такая, что она едва могла уместиться в ладони.

Дошло до того, что Ветвицкая изучила каждый миллиметр поверхности и даже после того всё никак не могла наглядеться. Драгоценные камни на завитушке ключа горели для Ю огнями далёкого Будапешта.

Схожие чувства испытывала Оксана. Победа кружила ей голову, а в ушах стояли апплодисменты. Если в Венгрии будет тот же успех… Об этом она старалась не фантазировать. Особенно грело Глинскую то, что я помог выиграть конкурс. Девушка ловила себя на том, что она хотела попасться Долматову на глаза, часто задумывалась, что я делаю в тот момент, когда она от меня далеко. Это было самой невинной любовью, какую себе только можно было представить.

Девушки заявили о намерении освоить разговорный английский практически одновременно. Утром, сперва, Эндрю сказала об этом Юля, а к полудню того же дня это же объявила мне Глинская. Поездка за границу двигалась к девушкам с неумолимою скоростью, а ещё ничего к тому предпринято не было. Времени для того, чтобы выучить себя изъясняться, находясь по ту сторону языкового барьера, становилось всё меньше.

— Возьмём в дорогу с собой несколько разговорников, — объясняла терпеливо Ветвицкая. Мы стояли у самого входа в библиотеку.

— На тот случай, если мы ничего не освоим до момента отъезда, — добавила Оксана, подмигнув.

Доводы девушек нас с Нехлюдовым убедили. Двери, ведшие в помещение, были двустворчатыми и широкими, но по некой, известной лишь небу причине, открывалась из створок только одна.

Её‑то и распахнул Эндрю, придерживая дверь так, чтобы вошли Глинская и Леди Ю, после юркнул вовнутрь сам, а я вошёл последним из всех.

Мы сразу направились к стойке.

Леди Ю долго, подробно объясняла Наталье Ивановне, какие девушкам нужны книги. Отыскалось несколько словарей. Не думая долго, Ветвицкая взяла в читальный зал все из них.

— Ты только взгляни, — Нехлюдов украдкой указал в сторону. — Всё старые знакомые, кажется.

Я посмотрел туда же, куда и он. И действительно, один из столов занимал Саша, сидевший с незнакомым мне парнем.

— Неужели теперь Мерзляков общается с «соколятами»? — сказал я скорее свою мысль вслух, нежели ожидая ответа от Эндрю.

— Так это же Полишинель.

— Поли‑кто? — я был удивлён тому, что Андрей знает кого‑то из возникшей недавно в училище организации.

— Игорь, Полишинель. — и Эндрю легонько меня подтолкнул. — Это именно он рассказал мне про трюк, который ты выкинул. Чтобы я не попал к Когану на именины.

Я разочарованно выдохнул.

— Ты всё ещё помнишь о том, что я внёс твоё имя в список? — сказал я уныло. — Теперь я наконец понял, кто был твоим таинственным информатором. — Вспомнил я о событиях того дня.

— Давайте мы сядем вон там, — и Оксана махнула рукой в сторону одного из столов в конце зала.

Там мы удобно расположились. Одну сторону занимали Леди Ю с Глинской, я сидел перед углом, остальную, противоположную сторону забрал себе целиком Эндрю.

Девушки работали с книгами. Им требовалась тишина, и потому никто из нас не разговаривал толком. Изредка что‑то бормотала Оксана, когда заучивала наизусть определённый отрывок из текста. Мне и Андрею от скуки некуда было деться. Наконец Эндрю поднялся и начал заглядывать из‑за плеча, что такое там читала любимая.

Его девушка от прикосновений Нехлюдова не отстранялась. Он её приобнял, и они просидели так очень долго. Внутри я готов был взорваться, не имея даже одного права словесно их обругать, чтобы выказать возмущение. Леди Ю выбрала не меня. Оксане, казалось, всё это было неинтересно. Никаких замечаний она в такие минуты не делала.

И тут сэр Эндрю спросил: — Юлён, а где ваша статуэтка?

— Должна быть в моей сумке, — Ветвицкая оторвалась от чтения. — Я храню её у себя.

Статуэтки там не оказалось. Леди Ю дважды переворошила сумочку до самого дна. Золотый скрипичный ключ потерялся! Исчез!

— Так, ну я же ведь не могла, — на лице Юли возникла тревога, — оставить её наверху.

Пару минут никто из нашей компании не знал, куда ринуться и где искать.

— Мы перед тем занимались в классах на третьем, — напомнила подруге Глинская. — Смотреть надо в первую очередь там.

Леди Ю подскочила со своего места.

— Андрюш, давай бегом туда. Я пойду с тобой вместе, — добавила она решительно. — У четырёх глаз гораздо больший обзор. Будем обыскивать аудиторию по сантиметру.

Они, быстро собравшись, ушли. Оксана разволновалась и не могла больше спокойно читать.

— До чего неприятное обстоятельство, — сказала расстроенно девушка. — Я надеюсь, что они всё же отыщут нашу награду.

Мне оставалось только с ней согласиться. Мы замолчали. Я начал оглядываться по сторонам. Сразу за читательским залом бесконечными рядами уходили в даль книжные стеллажи. Там, представлялось мне, должна быть любая книга на свете. Я, кое‑что вспомнив, заговорил.

— Оксан, я недавно начал писать свою книгу, — я хвастался ей неприкрыто, зная, что это её впечатлит.

Она моментально заинтересовалась.

— Какого же содержания? — у неё загорелись глаза.

— Ну, про нас, — я запнулся. — Про всё, про училище. Выдумки будет значительно больше, чем правды, конечно. Всех событий не стану описывать из‑за их скучности для сюжета. Изменю имена.

Глинская ловила каждое моё слово.

— Какая будет концовка, — тут я снова остановился. — Не знаю пока. Полагаю, что это станет яснее в процессе.

Оксана смотрела теперь на меня изменившимися глазами. Хорошо ей знакомый и нравившийся паренёк оказался, что называется, с творческой жилкой, и теперь она видела это в моём каждом жесте, каждом движении головы. Я смутился немного при этом.

Глинская вернулась к учебнику. Мне приходилось молча сидеть и витать высоко в своих мыслях.

«Чёрт возьми, Юля уже занята, мне никак не рассорить их с Эндрю. Препятствия в виде Когана у меня на пути больше нет», — я подпёр подборок рукой. «Другой вопрос в том, что к Оксане я не чувствую ничего». — Тут мне открылась та сторона дела, какую я долго не замечал. «Зато ей заметно нравишься ты, наберёшься в дальнейшем с ней опыта».

Да извинит читатель меня за подобные грязные мысли, если сочтёт все эти размышления не подобающими литературному содержанию. В те дни я ещё был не так искушен, и не видел в том преступления над наивным доверием девушки. Я с духом собрался.

Мне казалось удобным начать с темы далёкой и только затем подвести Оксану к основной мысли.

— Ты знаешь, что скоро День Города? — обратился я к Глинской будто бы невзначай.

— Да, конечно, — она оторвала от словаря взгляд. — Больше крупных дат в этом месяце нет.

— Отмечать, думаю, будут также на набережной. Спустят на воду кораблики, каждый с разноцветною лампой, — я ей словно расхваливал праздник.

— Это очень красиво. Помню, последний раз видела это только на море, — лицо Оксаны преобразилось. Так бывает, когда размякаешь в неге от нахлывнувших воспоминаний.

Я понял, что пора наступать.

— Так давай сходим, вместе посмотрим, — Глинскую моментально покинул романтический дух. Она напряжённо задумалась.

— Это ж надо спрашивать у Андрея, — заявила она. — Если он пойдёт с Юлькой…

Вздохнув терпеливо, я взялся настойчиво убеждать.

— А никто не говорит, что мы их об этом предупредим, — Оксана, видимо, начала понимать, к чему склонялось моё предложение. — Сами пойдём. Ничего им не скажем.

— Ну, так это мне нужно подумать, — протянула Глинская, хотя согласна она была уже в тот момент. Приличным ей виделось, несколько времени меня подержать в нагнетённом искусственно любопытстве, и поддаться едва ли не в последнюю пару минут.

Дверь библиотеки открылась, и через мгновение там показались Эндрю и Леди Ю. Наталья Ивановна покосилась на Нехлюдова недовольно, когда тот побежал к нам сквозь залу.

— Нашёл! — держал он в сжатой руке пустоту. Изделие было настолько мало, что, если не зная размеров его, можно было подумать, что в кулаке ничего нет. — Отыскалось! — Андрей поставил статуэтку на стол.

— Вот и здорово, — обрадовалась находке Оксана. Её часть победы в недавнем конкурсе блестела под лампой.

К нам подошла и Ветвицкая.

— Теперь давайте ещё посидим над английским.

Эндрю картинно вздохнул, но ничего другого не оставалось.

За те два часа, что мы провели в библиотеке после, у меня от глаголов и всяких разных спряжений разболелась до ужаса голова. При упоминании слова «герундий» я морщился нервно ещё целый месяц.

****

С самого раннего утра очередь была длинной. Гусеницей она тянулась по всему коридору, а её хвост поворачивал за угол. Сюда, к директору музучилища, казалось, собрался одновременно весь город. Пришли поднять шум студенты из общежития, дескать, воду им отключили, и мы хотим, значит, жалобу написать. Ожидала приёма Екатерина Сергеевна: в представленные ей сроки по учебному плану она никак не могла уложиться. Словом, целая вереница нерешённых вопросов стояла с утра, чихала и кашляла, переминалась с одной ноги на другую, и сдаваться без разговора с высоким начальством не собиралась. Если бы с каждым вошедшим не работали быстро, то Коган не знал бы, смог ли бы он выдержать до конца.

Наконец он стал первым в шеренге. Табличка с графиком приёмных часов висела у него перед носом. В эту минуту из‑за двери, попрощавщись, выпрыгнул в коридор очередной заведующий чем‑то малопонятным, но наверняка очень важным для жизни учебного заведения.

— Войдите, — раздалось строго из кабинета.

Коган сделал вперёд пару шагов, захлопнул дверь за собою. Бегло он успел осмотреть окружающую обстановку.

Офис представлял из себя обыкновенную и ничем не примечательную комнатушку. Всё было устроено в ней в строгом стиле: серьёзно висели на стене календари, без намека на юмор стояли несколько кресел на случай гостей, и даже самые стены настраивали вошедшего исключительно на деловой тон. Картину завершал насупившийся мрачно директор.

Как здешний владелец всего этого помещения, он сидел за огромным столом. Тот был, к слову, в несколько раз больше самого Михаила Сергеевича.

Леонид понял, что здесь только и могут происходить важные и сугубо официальные вещи. Таковой и собиралась стать его следующая просьба, пока ешё не произнесённая.

— Будьте добры, говорите, — сказано это было совсем недоброю интонацией.

— Я вот, — не знал с чего начать Леонид. — Я к Вам по поводу перевода, — От напряжения в горле у него пересохло. — Хочу забрать свои документы и перевестись в курский колледж искусств.

— А с родителями Вы уже всё это обсудили?

— Конечно.

— Значит, перевестись, — Михаил Сергеевич начал спешно перебирать папки. Отыскав нужную бумагу, он вытащил её из основной кипы и бросил на стол. Ни слова не говоря, директор поднял телефонную трубку.

Всё время этого разговора Коган метался глазами по комнате. Остановились они на висевших под стеклом сертификатах.

— Ольга Михайловна, тут у меня Ваш студент. Да, Леонид Коган, Вы уже в курсе? «Присуждается Вернадскому М. С. за его вклад в развитие»… Тогда я ему объясню, что и как прямо на месте. «от благодарного коллектива в лице»… Хорошо, он распишется и тогда будет свободен.

Мужчина повесил трубку.

— Так, Леонид Борисович, поставьте подпись вот здесь, — и директор протянул ему заявление. В этом бланке Коган узнал виденную давно им, ещё при поступлении, форму.

— Когда спуститесь в канцелярию, получИте назад все бумаги. Там Вам всё отдадут.

Коган небрежно поставил несколько закорючек в нужных местах. Теперь документ был подписан обеими сторонами.

****

На улице установилась такая пора, когда до рекордного знойного солнцепёка ещё далеко, но теплом насладиться на воздухе можно с лихвою. В такую погоду и отмечался День Города в N-ске. Парки и скверы манили своею свежестью каждого. На площади, где должен был состояться сегодня салют, уже собирались первые горожане.

Целый вечер старался я увести от прохожих Оксану — мне хотелось гулять с нею, будучи наедине, так чтобы никто не мешал нашей с ней тихой прогулке.

— Как ты себя ощущаешь перед поездкой? — обратился я весело к ней.

— Нервничаю, конечно, — призналась Оксана. — Мне не верится до сих пор, что уже через пару недель я буду где‑то в Европе. — Она махнула рукой. — Там, далеко, где я никогда не бывала. — Сказано это было с некой загадочною тоской.

Мы стояли посреди малой аллейки. Клёны шумели у нас над головой. ГолубИ, обгоняя один другого, клевали крошки батона. Единственная бывшая тут скамейка была совершенно свободна. Я уселся на неё первый. Девушка, постояв рядом, села со мною чуть погодя.

Я мягко положил руку ей на колено. Она улыбнулась и сделала вид, будто ничего не заметила.

Та картина, которую девушка рисовала в своём воображении, так упоённо, так часто, думая о любимом, разворачивалась сейчас перед ней наяву.

В тот момент Глинская была счастлива.

— Никогда не задумывалась о том, какой здесь открывается вид? — обратил я на это её внимание.

Имел я в виду, разумеется, речку. Не поднимаясь, отсюда заметен был берег. Водный поток отсвечивал бликами, поверхность подёрнута была рябью. Мирною стайкой в воде проплывали безмятежно мальки.

— Сегодня мне всё это видится как‑то особенно, — медленно проговорила Оксана. Она добавила через усилие: — Это, возможно, из‑за того, что мы сейчас смотрим вместе.

Я ничего не ответил. И вдруг она спросила меня: — Ты же ведь остыл к Юле, не так ли? Ветвицкая больше твои мысли не занимает?

— Не понимаю, зачем ты вообще начинаешь такой разговор, — уклончиво сказал я.

Внутри у меня, как и прежде, теплилась надежда на то, что с Эндрю их что‑то рассорит. Заставит разойтись насовсем. Или кто‑то поспособствует этому.

— Да так, — Оксана пожала плечами. — Имеются подозрения, — и тут же хихикнула.

— Можешь на этот счёт не переживать, — заверил я девушку.

«А что, если мне действительно устранить как‑нибудь Эндрю? Его, хоть самого, в Венгрию отправляй, лишь бы только от Юли подальше.»

— Это здорово, что между нами устанавливается доверие, — заявила серьёзно Глинская.

«Я застрелил в лесу лося. Застрелил, представляя на месте убитого зверя Нехлюдова. Стреляю я с каждым днём лучше и лучше. А что если?»

— Моё мнение, что без доверия никаких отношений и не бывает, — произнесла девушка. — На этом и строится вся любовь.

«Убить его, раздавить в своей ненависти к нему. Нет, это будет уже чересчур. Хотя и девушки уезжают, их не будет долго в училище».

— Да, это всё же прекрасное чувство, — прервал я монолог Глинской.

Мне хотелось убраться отсюда. Если остаться здесь сидеть дальше, так можно додуматься неизвестно ещё до чего!

Я предложил нежно: «Давай спустимся по реке ниже. Запускать корабли всё равно будут оттуда. Мы увидим всё в первых рядах».

Глинская встретила эту идею с неожиданным для меня одобрением. Уговаривать мне не пришлось. Взявшись за руки, мы неторопливо пустились в прогулку по берегу.

****

Хоть и было условлено то, что все соберутся к полудню, опоздавших пришлось дожидаться ещё целый час.

К тому времени, Полишинель уже не испытывал страха — того, с которым в сердце входил он в пустое училище утром.

«Что если 401-ую всё же найдут? Или уже отыскали?» — мучительно думал он, заходя в фойе первого этажа.

Тухманова с Яшиным прибыли раньше всех. Анжелика, как оказалось, запомнила его имя и упрямо называла Стравинского только Игорем и никак больше. Ему это было приятно.

Пускай даже по меркам Полишинеля Тухманова не являлась красавицей, однако, он всё‑таки находил девушку симпатичной. Особенностью их общения здесь выступало то, что она была на несколько лет старше самого Игоря. Подобного опыта, как психологи здесь бы сказали, коммуникативной социализации Полишинель ещё не имел. Либо он общался со сверстницами — безуспешно, либо пытался укрыться от назойливых девочек, бывших много младше него.

Наконец явились последние «соколята», задержавшие своею медлительностью всех остальных. Николай долго читал им нотации.

Группы делились следующим путём: Яшин, с прикреплённым к нему большинством, обыскивал нижние два этажа, верхние два брала на себя команда Тухмановой с остальными ребятами. Ко второй группе относился и Полишинель. Узнав, что он проведёт с Анжеликой полдня, — неважно что за поисками того, что он сам от «соколов» прячет, — он обрадовался без меры.

В фойе они и разделились.

— «Всегда в нужном месте», — напутственно произнёс Николай. Девиз этот глубоко отпечался в памяти Игоря ещё с момента вербовки.

Анжелика повела их по лестнице вверх. Она горела решимостью: девушка наконец знала куда себя применить, какого ей результата добиться.

В пустоте коридоров «соколы» начали обыск. Открыли ключом 301‑ю, несколько «соколов» вошло внутрь. С одинаковыми головными уборами, стандартными бейджами, все казались близнецами друг другу. Тухманова подозвала Игоря.

— Будь добр, открой мне 302‑ю, — произнесла она это необычайно тепло.

С рвением Полишинель взялся возиться с замком. На улице вдалеке гудел кто‑то в рожок: горожане шли по улице маршем, празднуя годовщину основания N-ска. Здесь, в полутьме этажей, однотипных пролётах лестниц, никакого праздника не было. Всё было сосредоточенно в поиске, каждый мускул приложен был к делу нахождения Сада Желаний. Один маленький Полишинель был против целой машины всероссийской организации.

Наконец, ключ повернулся в замке, и Стравинский отворил дверь. Анжелика сказала, что аудиторию они обыщут вдвоём, а остальные пусть примутся за работу с 303‑ей и 304‑й. Ни у кого не нашлось возражений.

****

Куда бы ни падал мой взгляд, — на причал, или на окаймлённую камышами песчаную часть противоположного берега, — везде он встречал пришедших увидеть спуск кораблей.

— Вот это да, — протянула удивлённо Оксана. — А ведь мы явились заранее.

— На полчаса позже пришли бы, — поморщился я, прикрыв от солнца глаза, — вообще бы не протолкнулись.

— Ага.

Мы гуляли с нею бесцельно какое‑то время. Я купил ей сладкую вату, и, расположившись возле воды, мы сидели, ожидая начала.

— Как было приятно, когда из родителей приносил кто‑то такую штуку домой, — белая палочка оставалась ощипанной почти полностью.

— Целое событие, — вымолвил я. — Сейчас всё как‑то не так, как оно было в детстве.

— Меняется не мир вокруг нас, меняется наше его восприятие, — сказала Глинская.

Она озвучила мои мысли.

И тут мой слух уловил музыку. Невдалеке, за нашей спиной, заиграл разом ансамбль. Я узнал эту мелодию с первых аккордов. «Strangers in the Night»

незабвенного Фрэнка Синатры в переложении для духовых.

— Там должен быть кто‑то из наших, — оживилась, увидев музыкантов, Оксана.

— Я тоже так думаю, — и поднялся с песка. — Давай вместе посмотрим, кто там.

Мы подошли к ансамблю вплотную. Уместился он на небольшом, специально сооружённом для этого вечера, однодневном помосте. Сразу же, в первом ряду, узнал я Сергея, которого помнил по давнему с ним общению. Он, не прерывая игры на трубе, заметил меня и дружески подмигнул.

— Какой всё‑таки маленький город, — помахала рукою Оксана своим приятельницам в ансамбле.

— Какой всё‑таки маленький мир, — уточнил я. — Чтобы совсем не встретить знакомых, здесь надо сутками не покидать дома.

— То ли дело большой мегаполис, — вздохнула Оксана.

— Там мы, пожалуй, почувствуем себя муравьями, а не людьми, — разумно заметил я.

Мы прохаживались по набережной. Говорили вроде бы ни о чём, но нам постоянно казалось, что каждое слово очень важно, что несло оно в себе смысл, глубоко потаённый.

То, что мы делали, — было воспоминанием, которое будет нас сопровождать ещё не один год. Этот поворот головы я увижу через несколько месяцев в памяти, эту мою интонацию будет слышать тысячи раз, сентиментально к ней возвращаясь, Оксана.

Ансамбль, отсюда едва уже слышный, заиграл «In the Mood».

— Чудесный Гленн Миллер, — сказал я, угадав композицию.

— Мне тоже такая музыка нравится, — поделилась Глинская. — Многие зря полагают, что джаз — это только для избранных. Что это ритмы интеллектуальной элиты.

— Совершенное заблуждение, — вставил я между реплик.

Она продолжала.

— Абсолютно уверена в том, что человеку достаточно только иметь хоть бы малое чувство прекрасного, чтобы получить удовольствие.

Я кашлянул тактично в кулак.

— Давай не будем затрагивать эту тему, — примирительно выступил я. — У нас всё же первая встреча.

В молчании мы обошли рощу, бывшую неподалёку. Деревья частично скрывали обзор, и пляжа отсюда не было видно. Широкие тени осин тянулись причудливыми силуэтами по земле.

И вот, когда мы уже подумали было, о том, чтобы отыскать удобное место, усесться где‑нибудь возле широколапого дуба, горном призвали нас к берегу.

Шагая медленно, тут и там, возникали парочки отовсюду. Влюбленных в тот день было множество. Некоторые приехали сюда для семейного отдыха, и переступали чрез камни, стараясь не отставать, два или три поколения Товстоногих или же Юрьевых.

Представление должно было начаться через минуту.

На том же помосте, где мы видели до того музыкантов, ассистенты поспешно устанавливали микрофонную стойку. Несколько раз к ним взволнованно подбегал ведущий вечерней программы. Его легко можно было узнать, только взглянув на его разноцветный пиджак, к тому же его выдавала пёстрая бабочка под подбородком. Мужчина постучал в микрофон аккуратно, и, убедившись, что приготовления завершились, стал возле стойки и всех доброжелательно поприветствовал. В ответ донеслись разрознённые одобрительные крики толпы. Ведущий принялся произносить заготовленную для такого случая речь. Многократно усиленный голос разносился над гладью водного зеркала.

Приглядевшись, увидел я, что ансамбль находится по-прежнему там и по-видимому что‑то сыграет, сразу же после спуска на воду первого корабля.

И тут меня будто подначило что‑то. Проснулся во мне хулиганский задор. Я до крайности захотел выкинуть какую‑нибудь безумную штуку. Не говоря уж о том, что подобное впечатлило б Оксану на многие дни вперёд.

— Скажи мне, — я резко положил руку девушке на плечо, — вот мы тут недавно с тобой говорили о джазе и прочих делах.

— Я не совсем тебя понимаю, — честно сказала мне Глинская.

— Ты вскоре сама всё увидишь, — хотелось мне её заинтриговать. — Ты скажи мне, какая твоя любимая песня, ну скажем, Луиса Армстронга?

— Предпочтения у меня банальнее некуда, — Оксана хмыкнула. — «What a Wonderful World».

— Именно! — радостно я воскликнул. — А теперь, жди меня здесь.

Глинскую охватило крайнее помешательство.

— Ты куда? — стараясь придержать за руку, не отпускала меня девушка с места.

— Я на минуту. Только хочу тебя удивить. Вернусь к тебе сразу, — хватка Оксаны ослабла.

Сломя голову, я понёсся к помосту. Ступеньки вели, поднимаясь на сцену, но мне по ним идти было незачем. Я бы просто взошёл туда вслед за ведущим, а это моей задумке противоречило.

К слову, мужчина в цветистом пиджаке всё ещё был занят поздравительной речью. Он как раз к тому моменту добрался до отрывка о «единстве всех граждан».

Я обогнул помост сзади. На обратной его стороне имелась дверь чёрного входа, которая вела за кулисы. Вот куда мне нужно было пробраться. Я потянул на себя ручку, вошёл.

Очутился я в узеньком коридоре. Пара-тройка дверей отдельных гримёрок разных артистов, и ничего больше. Дверь одной из комнат была приоткрыта, и я видел тонкую полосу света, протянувшуюся на полу. На моё счастье, это была действительно комнатка для ансамбля.

Толкнув дверь на себя, я вошёл. Внутри меня встретили несколько девушек и Сергей. Я оборвал их беседу на полуслове.

— Как ты здесь оказался? — кажется, мой приятель на самом деле был ошашарен.

— Слушай, у нас не так много времени, — я покосился на девушек. — Кое‑что нужно обсудить наедине.

Подруги Сергея всё поняли и, оставив гримёрку, перешли в коридор.

— Я ничего не понимаю, — Сергей постоянно моргал.

— Какую вы должны сыграть песню? Я имею в виду, самую первую, когда только начнут спускать корабли.

— «Варяга», а что? — развёл руками Сергей в недоумении.

Я лихорадочно соображал.

— Если я тебе предложу поменять номер, ты на мою авантюру‑то согласишься? Скажем, «What a Wonderful World»? И никакого «Варяга».

Теперь настал черёд думать Сергею.

— Да, разумеется, я могу соврать, что мы не подготовили нужную песню. Тогда нас попросят сыграть, то, что мы знаем, без подготовки — так я подсуну им Армстронга.

Вдобавок, композиция культовая, у нас её сумеют сыграть все музыканты, — задумавшись, парень коснулся своего подбородка. — Я только не понимаю, к чему этот фокус с подлогом.

— Тогда присядь и послушай. У нас ещё имеется время? — плюхнулся я на стул.

— Дай‑ка подумать. Да, после речи выступит фокусник с пламенем. И только потом за ним — мы.

— Ну хорошо, — я старался ему объяснить ситуацию полностью. Так доходчиво, чтобы он понял каждое моё слово.

— Я сейчас на свидании с девушкой, — начал говорить я.

— Ты её любишь?

— Конечно, — покривил я душой. — Дело в том, что это её — самая любимая песня. — Я воодушевился рассказом. — И тут, представь, спускаются на воду корабли. И ансамбль играет «What a Wonderful World»!

— Изумительно, — ответил поражённый идеей Сергей. — Конечно, это можно устроить. Мне только нужно передать всем остальным, что мы изменим вступительный номер.

— Спасибо, выражаю тебе огромную благодарность! — я вскочил на ноги. — Тогда я здесь больше не нужен.

— Конечно. Я со всеми договорюсь сам, — сказал мне приятель.

Когда я выходил, он добавил.

— Девушка влюбится в тебя по уши. Будь готов к этому. И её береги.

В коридоре я столкнулся с факиром. Иллюзионист как раз нёс свои принадлежности для игры, поднимаясь на сцену окольным путём.

«Забавный всё‑таки дядька», — подумал я тогда про него.

****

Как и следовало ожидать, обыск 302‑й не принёс никаких результатов.

Яшин говорил всем обращать своё внимание на каждую мелочь, но искали «соколы» не иголку!

Да и для стога сена четырёх этажей музучилища явно не доставало.

Тухманова осмотрела все полки, тщательно перерыла все ящики. Полишинель вторым кругом проделал за ней то же самое: на тот случай, ежели беглый первичный поиск мог что‑либо упустить.

— Ладно, здесь точно ничего нет, — подытожила Анжелика. — Пошли далее по этажу.

Игорь толкнул дверь легонько. Та, к его удивлению, не открылась. Полишинель, посчитав, что захлопнул её за собой слишком крепко, толкнул сильно-пресильно плечом.

Дверь не поддалась.

— Мне кажется, мы взаперти, — тихо проговорил он, будто боялся того, что Тухманова его разорвёт за случившуюся оплошность.

— Как взаперти? — возмутилась Анжела, и несколько раз дёрнула на себя ручку. — Какая всё же дурацкая ситуация, — вымолвила она и уселась за преподавательский стол.

— Что такое? — не понял её Стравинский.

— Ребята, видимо, осмотрели все соседние аудитории, и посчитали, что тут уже тоже никого нет. Подумали, что мы пошли по этажу дальше, — раздраженно сказала Тухманова.

— Они заперли нас! — добавила она недовольно.

— И что мы теперь будем делать? — Полишинель уселся прямо на стол. — Предлагаю нам пошуметь, я начну нажимать беспорядочно клавишы на фортепиано, — он при этих словах указал на стоявший в углу инструмент, — нас услышат и тут же откроют.

— А что, если все «соколы» уже этажом выше? Тут хоть в барабаны стучи, — они могли уйти далеко.

Об этом Игорь и не подумал.

— Что же. Останемся тут, в надежде, что нас отыщут, — Стравинский вздохнул. — Когда‑нибудь они же заметят, что мы исчезли?

****

Я вернулся к Оксане именно в ту минуту, когда она начала волноваться, что я пропал насовсем. Протолкнувшись сквозь зрительские ряды, я плутал по береговой линии несколько времени, прежде чем увидел Глинскую, отошедшую от толпы.

— Вот и я, — девушка убедилась, что избранник её возвратился. Не оставил надолго одну наедине с сотнями незнакомцев прямо посреди праздника.

На сцене появился факир. Я узнал его издалека по тюрбану — такой, кроме артиста, на голову себе никто не напялит. Фокусы его оказались занимательными до ужаса — когда он стал прыгать сквозь огненное кольцо, у меня ёкнуло сердце. Перформанс оставил публику неравнодушной: иллюзионисту рукоплескали минуты две без остановки.

Зная, что следующими появятся музыканты из нашего с Оксаной училища, у меня на мгновение перехватило дыхание.

Ведущий объявил о начале спуска на воду суден. Из гавани медленно стал выплывать первый корабль. Торжественно прозвучала, разнёсшись над пляжем, мелодия «What a Wonderful World». Корабль в сумерках замигал разноцветными лампами. Украшена была эта посудина, словно новогодняя ёлка с её гирляндами.

Оксана озарилась такою умилительно-детскою радостью, что я не совсем её узнавал.

— Так вот зачем ты… вот почему…, — у неё не хватало дыхания высказать это связно.

Глинская осталась в восторге. Я молча стоял, объяснять что‑то ещё здесь не имело значения. В порыве чувства, она меня обняла. Мы с ней поцеловались.

Тем временем, корабль в воде продолжал своё триумфальное шествие. С причала замахали платками. Стоявшие прямо на берегу подняли в воздухе темнеющего вечера свои зажигалки. Наконец, судно вышло из гавани. Надпись «Нахимов» — таково было имя этого мореплавателя — перестала быть ясно читаемой вдалеке. На корабле взяли вправо, а в наполненном зрителями порту начали спускать на воду следующее судно.

— Спасибо, спасибо, Роман, — не знала, как меня благодарить, девушка. — Я осталась безмерно впечатлена.

Отсюда нам было слышно, что следующей композицией ансамбль‑таки затянул громко «Варяга». Там, где‑то дальше, у сцены, Сергей играл на трубе. В многоголосье всех инструментов его игра, конечно, была для моего слуха неразличимой.

Целый вечер, мы долго стояли с Оксаной, взглядами провожая проплывавшие мимо нас корабли.

То была наше последнее обстоятельное свидание перед отъездом Оксаны на конкурс.

****

— Вечереть начинает, — заметил Полишинель, посмотрев в окно в очередной раз. — Сегодня, я слышал, что пустят по реке судна с иллюминацией.

— Мы сами выбрали, как провести праздник, — бесстрастно сказала на это Тухманова. — Просидеть здесь целый день — не самая радужная перспектива, но и не самая худшая.

Они замолчали. В тишине было слышно движение стрелок настенных часов. Они мерно тикали, отмеряя секунды.

Игорь прохаживался по комнате, пересаживаясь с места на место. Куда бы он не садился — везде было ему неудобно. К тому же, ловя на себе короткие взгляды Тухмановой, он весь как‑то внутренне съёживался. Она нравилась ему жутко. При Анжелике Стравинский боялся сделать неправильно шаг, сказать о чём‑то неверно, в общем, Игорь страшился того, что своим поведением он оттолкнёт как‑то девушку от себя.

— Не переживай ты, — почувствовала его внутреннее напряжение Анжелика. — Нас обязательно выпустят.

— Думаешь? «Кажется, я выгляжу сейчас глупо.»

— Точно. Ведь со мною такой сильный и мощный защитник, — сказано это было тоном, не содержавшем в себе ни капельки шутки. Игорь смутился.

— Мне очень приятно, что ты думаешь обо мне так, — он замялся немного. — И всё же, будь поблизости Яшин, ему бы мало понравились такие твои разговоры.

— Наплевать мне на этого Яшина, — сначала Полишинель посчитал, что его обманули собственные же уши. — Я к нему давно охладела. Он был интересен когда‑то, но со временем перестал.

Повисла неловкая пауза. Игорь дожидался того, что девушка скажет что‑нибудь дальше, ему не хотелось вообще как‑то комментировать это.

— Мне в последнее время кажется, что сейчас со мною в организации работает интересный и молодой новичок, — она ехидно ему улыбнулась. — Очень умный, способный.

Гораздо более мне интересный, чем постылый и предсказуемый Николай, — у Анжелики Тухмановой действительно имелась возможность выучить Яшина наизусть. — Я знаю каждый шаг Яшина наперёд.

Стравинскому было до крайности неудобно находиться в такой ситуации, какая пред ним разворачивалась сейчас. Он хотел вылезти из своей кожи, оставить в 302‑й свой скелет, и одной своей только душой бежать отсюда подальше. Он прекрасно понимал всё намёки, какие преподносила ему Анжелика. Сейчас от него ожидали шага навстречу.

После такого признания, исповеди одной девушки, как сказали бы в новостном заголовке, он просто обязан был его сделать. Ему было нужно сначала переступить чрез себя.

— Ты тоже мне… ну, тоже нравишься, — Полишинель себя чувствовал первоклассником у доски. — Нравишься очень.

Всё, теперь его чувства обнажены, теперь его тайна раскрыта, и про неё знает та самая. Наиболее трудный момент наступил, состоялся, произошёл. Игорю стало легче.

— Мне очень приятно, что у нас это с тобою взаимно, — Тухманова придвинулась к нему ближе. Стравинский решительно не мог выбрать верного поведения: придвинуться к ней самому — означало, что он ей пытается навязаться; отодвинуться — значит отторгнуть её, чего тоже нельзя было сделать.

Анжелика его ненавязчиво обняла.

— Ты же про нас никому не расскажешь, ведь правда? — Анжела к нему наклонилась вплотную. — Есть вещи, про которые лучше Яшину даже не знать.

Игорь только молча кивнул. Происходившее с ним было невероятным — он, непопулярный у девушек, заигрывал напрямую с достаточно властной, красивою дамой.

Тут где‑то скрывался подвох, и Стравинский его ощущал, — интуитивно, подспудно, — но никак не был в силах его разгадать. Да и ему в тот момент едва хотелось вообще размышлять над чем‑либо.

— Давай мы с тобою увидимся, — предложила она лукаво. — В субботу, где‑то после обеда.

— Давай, — тихо произнёс он. В горле у Полишинеля была целая пустыня Сахара — в глотке мучительно пересохло и, как и положено для пустыни, вокруг не было ни капли воды.

Тухманова что‑то говорила ему насчёт удобного времени встречи, но Игорь едва мог её слышать: он не верил, что всё это наяву.

Наконец прошёл и этот момент. Они, подержавшись за руки, просидели в молчании ещё тихие полчаса.

Эта спокойная тишина кончилась, сразу, как только Игорь услышал чьи‑то шаги через стену.

— Кто‑то идёт, — дёрнул он за плечо Анжелику с непривычной уверенностью. — Сейчас нас отсюда освободят.

То, что произошло следом, не уложилось сперва в понимании Игоря.

Анжелика порылась в карманах и достала оттуда ключ. Его она повернула в замке, и вот, ворвалась прохлада из коридора. Помещение, бывшее так долго запертым, тут же наполнилось свежестью.

Выйдя, они встретили в коридоре двух «соколят».

— Мы немножечко потерялись, — объявила им Анжелика.

Игорь стоял позади неё, замер в проёме. Он не знал, как ему себя повести.

Двое «соколов» между тем прошли мимо: третий этаж был осмотрен с тем тщанием, каковое и требовалось для внимательных поисков. Полишинель мог услышать, как они спускаются вниз — их ботинки топтали лестничные ступеньки.

Наконец Стравинский определился.

— Зачем ты нас заперла там? — спросил он Тухманову озадаченно.

Она лишь улыбнулась на это.

— Маленькая женская хитрость, — Анжелика ещё раз коснулась его легко. — Иногда, чтобы доверительно поговорить, надо отгородиться от суеты. — Тухманова протянула Игорю ключ. — Теперь закрывай сам.

Полишинель кивнул неуверенно и принялся возиться с замком. Он начинал стесняться девушку всё сильней.

Она, того не замечая, сказала: — А четвёртый этаж мы осмотрим следующим рейдом.

— Я всё, — Стравинский возвратил ключ Анжелике.

Они направились к лестнице неторопливо.

— Тогда я тебя жду в субботу, возле фонтана, в скверике за училищем. Насчёт времени мы с тобою договорились. — Прибавила нежно при этом. — Не опоздай.

Игорь подумал, что на такое свидание он скорее появится месяцем раньше, чем позволит явиться себе с задержкою на минуту.

****

Моя прогулка с Оксаной подходила к концу.

Всю дорогу Глинская полна была впечатлением, произведённым на нее зрелищем на реке.

Она болтала без умолку. Во всём этом потоке девичьего многословия, я вставлял слово, иногда два.

Мы подошли к её дому. Во дворе, кроме нас, в ту минуту никого не было. В стороне одиноко стояли качели. Подхваченные силою ветра, пустые, они покачивались иногда.

На скамейках у разных подъездов также никто не сидел. Многие, как и мы, ещё только возвращались домой. На улицах, по дороге сюда, я видел таких же влюблённых, которые наслаждались спокойною теплотой вечера.

— Увидимся завтра, — проговорил я. Следующим днём был как раз понедельник.

Я поцеловал девушку на прощание.

На своём пути к остановке я по-прежнему ощущал чарующий запах её духов.

****

В вечерний час на площадке автовокзала уезжавших было немного. Последний сегодняшний рейс уходил ровно в девять. Ожидая автобуса, сонно бродили туда и сюда несколько пассажиров. Коган ещё раз взглянул на часы.

Леонид начинал волноваться. Ему не хотелось покидать город, не увидевшись напоследок с друзьями.

Парень озирался на здание поминутно. Кажется, что сейчас, именно в этот момент, перейдут через турникет и откроют стеклянные двери, выйдя к нему Леди Ю и Нехлюдов.

Но они всё не появлялись.

После вечности ожидания, когда Коган уже начал верить, что действительно никто не придёт, провожавшие всё же добрались.

— Извини, что так долго, — пожал ему руку Эндрю.

Леонид с Ветвицкой обнялись.

— Как это грустно, что ты уезжаешь, — сказала она уныло. — Мы ни в коем случае не прощаемся. Будем ждать тебя в гости из Курска.

Они посмотрели друг на друга с тоской.

— Я уже всё решил для себя окончательно, — произнёс уверенно Коган. — Спасибо, что не появились с Романом. Оксану мне тоже в такую минуту не хотелось бы видеть.

— Мы учли все твои пожелания, — произнёс понимающе Эндрю. — Представляю, как было б тебе тяжело увидеться с ними перед самым отъездом. Это верно, что ты попросил нас им пока ничего не рассказывать.

— Даже не знаю, где они были сегодня, — протянула Ветвицкая. — Мы хотели сначала с Андрюшкой пойти посмотреть на салют, но потом всё‑таки передумали.

— Ах, да, сегодня ж День Города, — вспомнил о празднике Коган.

К самому краю площадки подъехал, остановившись, автобус. Леонид прижал к груди сумку.

— Желаю вам всего наилучшего, — произнёс искренне Коган. — Вы — отличная пара. Прекрасно смотритесь вместе.

Леди Ю порозовела, смутившись.

Леонид поднялся в автобус. Глядя в билет, он продвигался вперёд, в поисках своего места. Его кресло было возле окна.

Понемногу салон заполнялся. Последние пассажиры вихрем промчались по коридору. Они испугались, подумав, что могут уехать без них, и поэтому заторопились.

Наконец занял своё место в кабине водитель. Уже через пару секунд Коган услышал, как заревел внизу двигатель.

В последний раз Леонид взглянул на платформу. Леди Ю и Нехлюдов, заметив, что Коган смотрит на них, замахали руками.

Автобус покинул вокзал и понёсся по городским улицам. Леонид сперва с любопытством следил за меняющимися видами. Вскоре они выехали из N-ска, и убаюканный шумом Коган уснул.

****

В пустых коридорах училища единственным огоньком светились окна комнаты «соколов». Яшин включил в помещении лампу, а сам, усевшись за стол, расположился у телефона.

Когда он набирал номер, пальцы его дрожали. Доложить о проведении рейда в Москву — обычное дело, формальная часть работы организации. Однако, Николай всё равно побаивался звонить Главному. Через минуту он снова услышит в трубке его неизменно строгий, усталый голос, — Николай уже приготовился к этому. Сообщить о том, что у них, пока всё ещё нет успехов, стояло отдельным вопросом, из‑за которого Николай желал разделаться с этим быстрее. Как можно менее неприятно. Три гудка, и на том конце сняли трубку.

— Добрый вечер. Это из N-ского отделения Вас беспокоят, — нервно проговорил он. — Да-да, именно Яшин.

Николай слушал ответ своего собеседника. Для того, чтобы умерить крайнее беспокойство, он схватил в руки маленький календарик («К великому делу скорей приобщайся — Лучшим из «соколов» быть постарайся» — написано было на обратной его стороне).

— Мы только сегодня закончили первый рейд, — Николай с духом собрался. — Пока ничего не нашли.

Следующий ответ Главного был длинней. Яшин провёл у телефона, слушая терпеливо пару минут.

— Да, я всё понял, — сказал он в конце. С облегчением бросил трубку.

На пороге появилась Тухманова.

— Заходи, — пригласил её Яшин. — Обрадуй меня и скажи, что у тебя всё получилось.

По торжествующему выражению на лице девушки Николай угадал её мысли. Сейчас он услышит в подробностях о сегодняшней победе Тухмановой.

Анжелика удобно расположилась в офИсном кресле, возложив руки на белые подлокотники.

— Этот дурак просто развесил уши, стоило мне его пригласить, — звонко рассмеялась она.

Яшин улыбнулся довольно.

— Значит, наша уловка сработала, — закивал он. — Я уверен, что в скором времени мы выясним всё, что известно о Саде этому Игорю.

Анжелика продолжала смеяться.

— Когда я нас открыла, Стравинский даже не повёл ухом, — она успокоилась кое‑как. — Кажется, мальчик понемногу влюбляется.

— Что нам только на руку, — завершил её мысль Яшин. — Мне не зря пришла в голову мысль вас оставить тет-а-тет ненадолго.

Тухманова вдруг посерьёзнела.

— А что, если мы ошибаемся? — спросила она Николая. — Что, если он действительно просто тупица и ничего от нас не скрывает?

Яшин к ней наклонился.

— У меня есть чутьё на таких изворотливых типов, я тебе говорю, — он смотрел Анжелике в глаза. — Ему определённо есть что нам рассказать.

Уж если он в самом деле посчитает тебя своей девушкой, — то откроется тебе, как шкатулка. — Яшин поставил локти на стол. — Продолжай играть свою роль и дальше.

— Договорились, — поддакнула Анжелика.

В пустых коридорах училища единственным огоньком светились окна комнаты «соколов»…

Не заладилось всё у меня с самого утра. Сначала, проснувшись, увидел я, что за окном моросил мелкий, застилающий глаза дождь, и что идея моя, — выбраться пострелять в ближайшем прилеске пораньше, — до обеда потерпит. Затем мне позвонила Оксана. Из‑за непогоды мы договорились увидеться позже.

Я был освобождён на полдня.

Ходил по дому я без дела недолго. Схватив томик Диккенса с книжной полки, провёл я несколько феноменально коротких часов за чтением «Дэвида Копперфильда».

Поначалу дождь барабанил по стёклам упрямо, никак не желая сдаваться, но вот уже после полудня услышал я, как с карнизов стали стекать последние редкие капли.

Ещё через полчаса показалось из‑за туч солнце и рассыпалось отражением в каждой луже. Наступила пора собираться. Захватил я с собою обыкновенное снаряжение — то, с каким я всегда отправлялся прежде в гараж: пневматический пистолет, пара коробок с пульками про запас да набор, дырявых весьма к тому времени, мишеней поменьше и покрупней. С рюкзаком за спиной я промчался со своего этажа вниз. На улице меня встретило отсутствие всяких людей; опасливо озираясь, выходили жильцы на балконы, смотрели во двор и затем возвращались в уют своих комнат.

За гаражами, спускаясь лентою, вела в лес протоптанная дорожка. Ею я и пошёл. Оказавшись в осиновой рощице, я весьма скоро облюбовал особо удобную для моих целей опушку. Уже через десять минут всё было готово к стрельбе — я развесил привычно мишени, отмерив дистанцию между ними, и проверил исправность оружия.

Моя меткость росла с каждым днём. С того времени, когда я взял впервые ружьё в свои руки, миновала целая прорва времени. Стрелять я теперь не страшился нисколько.

Те цели, что ещё месяц назад, казались мне недостижимыми, стали отныне моею ежедневною нормой. Планка моя поднималась всё выше; во мне начинал прорастать профессионал.

Я опустошил две обоймы, стреляя. За всё время, что я упражнялся, меня прервали только однажды — пробежали, пугливо меня миновав, незнакомые мне ребятишки. Больше я не повстречал никого. Место это подходило прекрасно для любого рода уединения. За стрельбою я не замечал хода времени, и прекратил лишь тогда, когда руки сковало усталостью.

— У тебя хорошо получается, — услышал я женский голос у себя за спиной.

Ко мне, стараясь не покатиться кубарем вниз, осторожно спускалась по тропинке Оксана.

— Как же ты меня отыскала? — я повернул крышку бутылки и, мучимый жаждой, приложился к горлышку жадно.

— Твои домашние мне сказали, где ты бываешь, когда тренируешься, — Глинская стояла уже рядом со мной. Глаза её вмиг загорелись от любопытства. — Покажи мне, чему ты успел научиться.

Я несколько повозражал для порядка, ссылаясь на утомление, но всё‑таки согласился.

— Повесь‑ка вот эту мишень вон на то дерево, — сказал девушке я, указав на дальний дубок.

Оксана выполнила мою просьбу.

— И ты действительно попадёшь? — проговорила Оксана с сомнением. — Расстояние‑то великовато.

— Мы и не так далеко стреляли, увидишь, — я зарядил пистолет и прицелился.

«Какое бахвальство! Какая дутая самоуверенность!» — подумала про себя Глинская. «Боже, кажется, что ни Саша, ни тем более Леонид, в таком самовозвеличении ни разу замечены не были!» Она вспомнила вдруг о Когане.

— Леонид учится теперь в Курске, ты знал? — обратилась Оксана ко мне.

Моя рука дрогнула. Пулька полетела куда‑то в кусты.

— Впервые слышу от тебя это, — я посмотрел на неё. — Может, ты перестанешь мешать и я всё‑таки попаду!?

Глинская недовольно нахмурилась.

«Коган себя никогда так не вёл. И почему я ему тогда отказала?»

— Представь себе, что это не дерево, — продолжил я невозмутимо, — а человек. Например, Эндрю…

— А почему сразу он? Или ты хочешь Нехлюдова застрелить?

— Да неважно, кого ты представишь, — начинал я раздражаться из‑за глупых, по моему мнению, замечаний Оксаны. — Это всё для того, чтобы верно оценить расстояние между стрелком и его целью.

— Понятно, — Оксана с опаской скрылась за мою спину. Боязнь, что пулька случайно попадёт в руку, колено, или что всего хуже, — в лоб, заставила девушку осторожничать.

Я стрелял без остановки, до тех пор, пока не щёлкнул затвор.

— Теперь давай подойдём вместе. Посмотрим.

Мы оказались возле мишени. Я указывал пальцем на дырки, считая.

— Три в голову, одна в шею. Четыре попадания в корпус, — пистолет у меня был восьмизарядный.

— Впечатляющий результат, — протянула Оксана. — Ты, пожалуй, не зря съездил с Коганом на охоту.

Я взглянул на неё и спросил: — А что с ним такое? Мы разве его больше в училище не увидим?

— Надо было слушать внимательней, — с укоризной сказала Глинская. — Леонид перевёлся и теперь учится в Курске.

Сейчас же я вспомнил о том, что в том городе так же есть колледж музыкального профиля.

— Только что его к такому решению подтолкнуло, — задумчиво произнёс я.

Оксана вспылила.

— Не догадался? Больно ему смотреть на нашу с тобой любовную одиссею!

— Парень остро почувствовал одиночество, — увидел я наконец для себя всю ситуацию ясно.

— Ты всё правильно понял, — кивнула Глинская. — Радуешься небось?

Я вскинул брови.

— Что меня должно радовать во всём этом? — пожал я плечами недоумённо. — Что я, получается, на пути к тебе, соперника устранил?

— Я по-другому случившееся не вижу, — хмыкнула девушка.

— Ещё скажи, что я намеренно купил ему билет на автобус. Чтобы он тут глаза не мозолил, мешая нашему счастью, — съязвил я.

— Может и так! — она топнула. — В Леониде такое число положительных качеств, какое тебе в нём и не разглядеть! Глаза уж больно слепые.

Услышав такое, я рассвирепел.

— Вот и катись к обожаемому Леониду! — взмахнул я гневно рукой. — Достану билет до Курска тебе! — тут у меня оборвалось от крика дыхание.

Успокоившись, я добавил: «По первой же твоей просьбе».

Оксана переминалась в нерешительности на месте. Затем произнесла наконец: «Как это низко с твоей стороны! Вы же были ведь когда‑то друзьями!»

Она, расплакавшись, побежала по склону наверх. Вдогонку за девушкой я не пустился.

На душе у меня стало гадко. Я принялся собирать своё нехитрое снаряжение.

В голове вертелось по-прежнему: «Хочешь Нехлюдова застрелить?»

«А что, если да?» — похолодело у меня в сердце. Я невольно признался себе: «А Что если хочу быть с Юлиею вместе? И ежели упоминать о действительном устранении неких врагов, то у меня имеется лишь один».

Когда я взбирался тропинкой назад, воображение мне рисовало мёртвого сэра Эндрю.

****

В тот день Леди Ю, по своему недавнему обыкновению, репетировала за роялем. Нехлюдов присутствовал тут же. Чем ближе была к Юле эта поездка, тем усерднее девушка раз за разом играла свой репертуар. За недавнее время все четыре мелодии отложились в памяти Эндрю, и он с раздражением слушал то же произведение в сотый, трёхсотый, трёхтысячный раз.

— Ты уже, верно, знаешь наизусть всю программу, — произнёс утомлённо Андрей. — К чему играть номер ещё и ещё?

Они сидели одни в аудитории. Дверь была плотно закрыта, и шум коридора сюда не достигал. В тишине комнаты было слышно, как шелестит платье Ю, как нервно притоптывает ногою Нехлюдов. При разборе концертного номера слышны были каждые модуляции. Ветвицкая верно подобрала комнату для репетиций, ежедневных и изнурительных. Вся Юля разом сосредоточилась, погрузилась каждою мыслью в свою подготовку к конкурсу в Венгрии. До поездки оставалось два дня.

— Мне нужно знать лучше, чем наизусть, — возразила она Андрею. — Достаточно пропустить раз или два репетицию, как уже забываешь несколько тактов. Неделя без подготовки способна стереть целый нотный лист в памяти.

Нехлюдов на это только вздохнул.

— Всё же хочется, чтобы мы выбирались куда‑то, — сказал он. — Ты целыми днями в трудах, и я понимаю, как это для тебя важно, но котик, — и он нежно погладил её по волосам.

— Как смешно и забавно, — удивилась вдруг Ю. — Должно же быть наоборот! — девушка рассмеялась.

Захохотал вслед за нею и Эндрю. На мгновение в аудитории воцарилась та тёплая атмосфера беспечности и веселья, что всегда окружает влюблённых в наилучшие их минуты, когда они наедине.

Нехлюдов вмиг посерьёзнел.

— Меня совершенно недавно посетила идея прогулки «крест-накрест», — сказал он.

— Как ещё раз? — Юля наморщила лоб. — Что ты под этим имеешь в виду? — и отодвинулась от рояля.

— Ты знаешь, Рома теперь встречается вместе с Оксаной, мы с тобой тоже пара, — начал Эндрю неловко. — Мы могли бы сходить куда‑нибудь вчетвером. В боулинг или в кино, мне не важно.

— Да, мы практически перестали видеться вместе, — согласилась с ним девушка. — Только всё поодиночке.

Она в задумчивости посмотрела в окно. Её волновала какая‑то мысль. Обдумав её хорошенько, она повернулась к Нехлюдову.

— Тебе не кажется, что Роман всё ещё нас ревнует? — спросила Ветвицкая у него.

— То есть, ты полагаешь, что…

— Да, я думаю, что такую возможность не следует исключать.

Андрей растерялся в безмолвии. Наконец он нашёлся с ответом.

— Если бы даже Долматов нас по-прежнему ревновал, это открылось бы в чём‑то, — заключил Эндрю. — В мимолётном, но колком замечании, может быть. В косых взглядах.

Я ничего подобного за ним не наблюдал, да и сейчас такого не вижу.

— Что ж, вероятно, ты прав, — Юлия успокоилась. — Как ты там говоришь, встреча «крест-накрест»? Тогда надо успеть до отлёта.

— По крайней мере, в аэропорту я провожу вас обоих, — заверил Андрей любимую. — На тот случай, если Роман не соизволит явиться.

Леди Ю вновь повернулась к роялю. В очередной раз она заиграла Второй рахманиновский концерт.

****

Полишинель прибыл на встречу четвертью часа раньше назначенного. Фонтан из белого мрамора, выполненный в виде Медеи, проливающей из сосуда воды свои, возвышался над головою Стравинского. Солнечные блики игриво танцевали по водному зеркалу.

Кроме Игоря, в сквере никого не было. Изредка пробегал мимо спешащий куда‑то прохожий, и две маленьких девочки неподалёку чертили «классики» на тротуаре. А так, полное одиночество.

Полишинель жутко переживал. Что, если окажется, что Анжелика лишь только над ним посмеялась и проигнорирует встречу? Или же, вместо неё, придёт сюда разгневанный Яшин, который поговорит с ним на тему, кому Тухманова что обещала, а кому не обязана ровным счётом ничем? К воображению Игоря, будто бы поднесли спичку, и оно, воспламенившись, рисовало кошмары, один ярче другого. Во всей аллее только Медея сохраняла спокойствие духа; она держала сосуд крепко в руках. Подземный механизм устроен был так, что вода попадала сперва в этот кувшин, и затем только наполняла собою фонтан.

Всё это время Стравинский изводил себя напрасно, — Тухманова, припозднившись, всё‑таки появилась. Она заметила Полишинеля издалека и, улыбнувшись, уверенным быстрым шагом приближалась к нему. Никакого сопровождающего с нею не было.

— Привет, — сказал ей Стравинский, когда девушка с ним поравнялась.

— И тебе тоже привет, — Анжелика сияла.

То, что Тухманова рада встрече было заметно слепому. Оделась она куда эффектнее, чем обычно. Элегантный высокий каблук восходил к обтягивающим белым лосинам.

Блестящим поясом они прерывались на талии, а завершала её внешний вид лёгкая яркая майка с принтом-рисунком. Макияж на лице был вечерний; с одинаковым успехом он подходил не только к свиданию, но и к какой‑нибудь разбитной вечеринке. Кто‑то, из чопорных и консервативных, мог бы отметить вульгарность такого наряда, но человек, открытый новым веяниям и терпимый к недавним тенденциям, не посчитал бы преступным стремление девушки подчеркнуть свою красоту. Ко всему этому празднику женского великолепия прилагались солнцезащитные очки. Они закрывали чуть ли не половину лица Анжелики.

— Куда мы пойдём? — спросила она, стремясь придать фразе пикантности. У неё это получилось отменно.

Игорь растерялся вдвойне. Он был сбит с толку таким ослепительным появлением девушки, и к тому же определённых планов на эту встречу не строил, мало веря в то, что она вообще состоится.

— Давай мы с тобою немного пройдёмся, — ответил Полишинель осторожно, — а затем идея меня посетит непременно.

Они прошагали аллейку несколько раз, славно болтая о пустяках. Не договариваясь меж собой, они возложили табу на определённые темы. Никто не упоминал «соколов» и во внимание не принималось существование Яшина. Таким образом, все возможные углы были заранее сглажены.

— Какие чудные хризантемы, — обратила Анжелика внимание на цветочную клумбу.

— Да, они действительно стоят такой похвалы, — и Игорь набрал в лёгкие воздуха. — Ты так же прекрасна, как и эти цветы.

Тухманова тихо хихикнула.

Перед встречей Стравинский боялся того, что из‑за разницы в возрасте им будет не о чем говорить, что провиснут неловкие паузы в разговоре. Но и здесь его опасения не подтвердились. Анжелика была столь словоохотлива, что Полишинель не всегда успевал следить за переменою темы беседы.

Наступила пора определяться с продолжением их прогулки. Каждый уголок сквера осмотрен, они постояли и здесь, и там, увлекательность этого места начинала обрастать скукой. Стравинский напряг всю свою мысль на разрешение этой сложности. На ум ему приходило только кафе: неподалёку был «кооператор», двумя-тремя кварталами выше можно было остановиться под одной из вывесок пиццерий. Тухманову предложила ему вариант гораздо более неординарный.

— Хочу отправиться в Вересковую Долину, — капризно протянула она.

Игорь, разумеется, знал, о каком месте говорит девушка. Долина эта являлась заповедной, крупнейшей в регионе, и являлась ближайшим от N-ска кусочком живой природы.

Стравинский прикинул. Они могли бы успеть смотаться автобусом туда и назад, освободившись к вечерней поре. Конечно же, Полишинель учитывал то, что потребуется провести в заповеднике не один час, ежели Анжелика захочет вдруг посмотреть всё. Он решился.

— Идёт, — ответил девушке Игорь. — Я, к слову, побываю там впервые. Так что, на гида не рассчитывай, — поддразнил он легонько Тухманову.

— Тогда ноги в руки! — воскликнула Анжелика с энтузиазмом. — Вперёд за новыми впечатлениями.

Они покинули сквер. Игорь держал её под руку.

Печально и нежно Медея лила свои бесконечные воды.

****

Сэр Эндрю поймал меня, как раз в тот момент, когда я на пути из буфета вздумал усесться в свободной аудитории и порепетировать в тишине.

Я видел, как он пробирался ко мне, огибая всех в коридоре. Наши взгляды с ним пересеклись. Я покорно протянул в приветствии руку.

— Что‑то хотел обсудить? — предположил я.

По оживлённым движеньям Андрея было заметно, что парень взволнован. Некая тема не оставляла его в покое ни на минуту, и он страстно стремился услышать совета от кого‑нибудь из знакомых.

— Ты прав. Давай сначала отыщем незанятую аудиторию.

Поиски не отняли у нас много времени. В 212‑й только закончил разучивать пьесу аккордеонист, и он уже покидал комнату. Ключ он оставил для нас на столе.

Ушедший студентик был облачён в форменную одежду «соколов». Девиз на значке «Всегда в нужном месте» блеснул, когда первокурсник закрывал за собой дверь.

— То‑то я думаю, где же я мог его повстречать раньше, — протянул Эндрю. — Этот парнишка сидел в том же кафе, что и мы с Юлей, в тот день, когда там же были Яшин с Тухмановой. Он их дожидался зачем‑то.

— Терентьев Арсений, — вспомнил я имя студента. — Его первым в училище завербовали в организацию. Он же одногодка этого твоего Полишмеля.

— Полишинеля, — поправил меня Нехлюдов.

— Пусть будет по-твоему, — я удобно уселся возле фортепиано. Андрей занял сидение за столом, возле окна.

— Я вообще в недавнее время мало что понимаю, — признался мне Эндрю. — В училище происходит что‑то невероятно серьёзное, я чувствую это кожей, но вот именно что распознать не могу. Разве ты не испытываешь того же?

Мне пришлось с ним согласиться, схожее беспокойство сопровождало меня всю неделю. Нехлюдов, тем временем, продолжал.

— Такое предчувствие, точно грядёт катастрофа, — высказал он свои потаённые мысли. — Мне не нравятся эти «соколы», мне не нравится комната, которую они тут ищут…

— Это как понимать? — прервал я его с любопытством.

— Ты разве не в курсе? — удивился Андрей в свою очередь. — Один из двух главных координаторов «соколов» — Николай, мой старый знакомый. Сколько я ни расспрашивал об их деятельности, ничего не добился, молчок. Из слухов, что ходят в училище, мне известно, что организация ищет волшебную комнату, — он развёл руками. — Абсолютная чепуха.

— Это же бред какой‑то, — я был в недоумении. — В каком смысле, волшебная комната?

— Я сам понять не могу, — Нехлюдов пожал плечами. — Вроде как, если ты в неё попадёшь, то получишь возможность исполнить любое своё желание.

«Мёртвый Эндрю лежит неподвижно в гробу. Его глаза закрыты, а руки сложены на животе».

— Даже сложно представить, чтобы я загадал, очутись там, — я ответил.

«Я и Леди Ю вместе, между нами ни единой преграды. Мы гуляем, одни посреди праздничной толпы на День Города».

— Всё это плохо укладывается у меня в голове, — сказал Нехлюдов. — Тем более, говорят, что кто‑то из студентов уже там побывал, и «соколы» стремятся выяснить кто.

— Кто‑то явно не из рядов организации, — покачал я головой. — Я не знаю, кем этот хитрец должен быть, чтобы охотиться самому на себя.

— Да уж, — пробормотал Эндрю. — Но я позвал тебя не для того, чтобы делиться опасениями.

— Есть ещё что‑то, — утвердительно кивнул я.

— Да, я про то, что нам было бы неплохо погулять вместе. Перед отбытием девушек в Будапешт, — Андрей внимательно следил за моей реакцией. — Встреча «крест-накрест».

Я медленно соображал.

— Так, ты и я, Оксана и Ю, да, я понял, о чём ты, — мои глаза вновь прояснились. — Крест-накрест.

— Я рад, что ты поддерживаешь идею, — Нехлюдов улыбнулся.

— Хотя может не получиться, — протянул я. — Мы с Оксаной недавно поссорились. Конечно, пустяк, но мы совсем не виделись с нею после того разговора.

— Ей может передать Юлька, — Эндрю махнул рукой.

— Хорошо. Какого числа они садятся на самолёт? — я точно помнил, что сегодня среда.

— Послезавтра.

— Получается, в пятницу, — подвёл я итог. — Договорились. Если Оксана не станет показывать свой характер, то я думаю, что прощальная встреча состоится чудесно.

— Я о том же, — просиял Эндрю.

«Нехлюдов стоит на коленях, умоляя меня о пощаде. У него во рту ружейное дуло.»

— После их отлёта, мы остаёмся в училище с тобою одни.

— Ну да, — вспомнил Андрей. — Коган теперь далеко.

Мы начали подниматься и вышли с ним в коридор. Я закрывал кабинет.

— И кому отдать ключ? — полюбопытствовал я.

— Передашь кому‑нибудь из преподавателей у «народников», — так мы называли между собой всех игравших на русских народных инструментах: балалаечников, боянистов.

У них в отделении была даже кажется парочка гусляров.

— Из всех их учителей я знаю одну Жилкину.

— Ну тогда неси ей.

****

Автобус, шедший маршрутом своим к Вересковой Долине, был практически полон. Тухманова с Полишинелем заняли последние свободные в салоне места. Неподалёку от них, впереди, на нескольких рядах кресел расположились туристы из Нижнего Новгорода.

— Не ожидал такой популярности, — произнёс Игорь вполголоса. — Эти, так посмотрю, вообще нездешние.

— Самое знаменитое место в округе, — объяснила ему Анжелика. — Сюда приезжают не столько в N-ск, сколько ради самого заповедника.

— Теперь буду знать, — взял на заметку Стравинский.

Они почти не говорили друг с другом в дороге. Девушка, только однажды, когда кто‑то из новгородцев тихонько заиграл на гитаре, отметила:

— Это же «Зелёное море тайги».

— Не пойму тебя, — Игорь помедлил.

— Знаменитый туристический гимн, — сказала Тухманова. — Старая песня, однако.

Поскольку Полишинель не слышал её ни разу, то он не нашёлся, что на это сказать. Он уже привык к тому, что Анжелика воспринимает его вполне серьёзно и был тайно этому рад. Парню весьма хотелось произвести на неё впечатление, так прикоснуться к её внутреннему миру, как до сих пор не касался никто.

Тронуть абсолютно необычайно. У него на этот счёт уже появилась одна идея, но он боялся себе в том признаться.

Вересковая Долина была конечною остановкой. Начиная с «Водонапорной» сидения вокруг них стали пустеть, также много народа вышло и на «Искре».

— Чувствую, что в конечном итоге останется едва полавтобуса, — произнесла задумчиво Анжелика.

И она оказалась права: вот уже проехали они въездные ворота, и неслись теперь по заповедным землям. Игорь краешком глаза увидел, как мелькнула в кустах у дороги серая лань. Он вывернул шею, чтобы рассмотреть ту получше. Животное пропало из виду в облаке пыли из‑под колёс.

Ещё несколько поплутав по изгибам дороги, автобус остановился. С ними также вышли туристы и молодая семейная пара.

— А вон и будка, — указала Тухманова. — Мне кажется, вход именно там.

Стравинский покорно зашагал за Анжеликой.

****

В Малом концертном зале училища людей было немного. Так бывало всегда, когда программу сыграли недавно, а подготовка новой только началась. На сцене репетировали свой номер флейтисты. Оксана сидела в зрительном зале, на самом первом ряду. Скучающим взглядом следила она за попытками трио играть в унисон. Несколько кресел на дальних рядах так же не пустовали, — прогульщики всегда знали, где переждать, если не хочется выйти на улицу.

Там её и нашла Юлия.

— Вот ты где, — Ветвицкая села рядом с подругой. — У меня для тебя отличные новости.

— «Оставь меня, старушка, я в печали», — ответила ей цитатой Глинская. Она заметно повеселела, стоило Юлии появиться.

— Андрюша и Рома нас проводят на самолёт, — проговорила она торжествующе.

— Мы с ним в небольшой ссоре. Ты думаешь, это ничего? — усомнилась Оксана.

— Ерунда, моя дорогая, — успокоила её Леди Ю. — Ты лучше скажи, боишься ли ты грядущего конкурса.

Вопрос поставил Оксану в тупик. С одной стороны, она не желала раскрывать своих страхов, но и никак не могла отмолчаться.

Она посмотрела Ветвицкой в глаза.

— До смерти боюсь, — Юле сделалось не по себе от её тона.

На сцене протяжно засмеялся флейтист. Ветвицкая заёрзала в кресле.

— Нет, я, конечно, тоже переживаю, но ты приуныла просто до неприличия, — мягко сказала ей Ю.

— У меня плохое предчувствие, — выговорила наконец Глинская.

— И с чем же оно у тебя связано, дорогуша? — у Юлии это вызвало неподдельное любопытство.

— Должно что‑то случиться. Что‑то плохое. Я не могу сказать внятно, что я предчувствую, — тут она эффектно взмахнула руками, — будет бум, приближается катастрофа.

Вот, что я знаю доподлинно.

Юля откинулась в кресле.

— Ну, с таким настроем, мы точно в Венгрии плохо себя покажем, — хотела она успокоить подругу. — Настройся на другой лад: мы вчетвером, прямо перед отлётом, в хорошей кофейне. Мальчики тут побудут без нас несколько дней, ничего не случится.

Она толкнула Глинскую в плечо.

— Чёрт возьми, тебе что, не хочется посмотреть Будапешт!? Сиди в гостинице, если хочешь, я‑то уж точно прогуляюсь по городу.

Оксана улыбнулась.

— Впереди Венгрия, — довольно заключила она.

****

Заповедник, показавшийся поначалу Игорю небольшим, оказался на самом деле огромным. Вересковая Долина расположилась многокилометровым полотном зелени и водоёмов. То был оазис нетронутой, девственно-чистой природы в окружении трёх городов: N-ска на западе, Волоколамска на юге, Кременчука с северной стороны.

Тухманова и Полишинель сначала прошли короткий тур с экскурсоводом, и теперь, освободившись, прогуливались наедине. Их случайным образом занесло в очередную лесопосадку. Где‑то вдали слышалось пение птиц.

— Здесь совершенно не так, — путался в своих мыслях Стравинский. — Не так, как в городе, имею в виду.

— Дышишь свободней и много пространства вокруг, — согласилась с ним Анжелика. — Здесь не чувствуешь тесноты.

Они остановились в тени высоченного кедра. Игорь повернул пробку бутылки минеральной воды. Девушке пить не хотелось, и потому утолял жажду исключительно Полишинель.

— Куда отправимся дальше? — полюбопытствовала Тухманова.

Стравинский почувствовал, что ему необходимо //начать// руководить и направлять девушку, взять вожжи в свои руки, иначе его ожидает нелестное место под каблуком.

Задача эта требовала от Игоря огромной уверенности. Он считал так, что если поставит в паре себя превыше Тухмановой, та прекратит с ним общение. И всё же, на роль второго плана Полишинель был решительно не согласен.

— Хочу посмотреть Монумент Семи Предков. — с твёрдостью сказал он. Его голос при этом чуть было не сорвался. — Нам сюда.

Скульптурный комплекс, о котором говорил Игорь, находился в самом сердце заповедных земель. Являлся символом этого места и печатался на открытках и в туристических справочниках. Любой житель N-ска, даже если ни разу здесь не побывал, был знаком с профилем старцев по бесконечным календарям и кружкам со стикерами. Сейчас им предстояло увидеть могучие фигуры богов воочию.

Они взошли на площадку одновременно. Плато из каменных плит окружено было семью изваяниями языческих тотемов. Полишинель не знал точно, кто из всех семерых какой культ собою отождествляет. Стравинский был уверен лишь в том, что центральной статуею было изображение Перуна, и что такое сооружение не могло обойтись без Велеса.

На том знания парня кончались.

— Как же это всё грандиозно, — сказала Тухманова, задрав голову вверх. — Абсолютно в своём величии.

Пару минут они провели молча. Каждый прислушивался к своим мыслям. В присутствии истуканов им обоим казалось, что некая неслышная в них до того струна исторической памяти, столетиями молчала, и сейчас, наблюдая идолов, которым поклонялись их праотцы, она прозвучала изящной мелодией. Несколько коротких мгновений Анжелика и Полишинель ощущали себя частью вечности, песчинками в великом сосуде времён.

— Нам ещё нужно успеть на последний автобус, — напомнил Стравинский.

Своею фразою он нарушил всё волшебство создавшегося впечатления.

— Ты, пожалуй, здесь прав, — опомнилась Анжелика. — Нам следует возвращаться.

Они зашагали обратно, к воротам. Впечатление, произведённое видами, ослабло на расстоянии, и к моменту, когда они подошли к встретившей их днём будке, оно рассеялось окончательно.

— Я никогда прежде не видела места чудесней, — призналась Тухманова.

И тут сам чёрт дёрнул Игоря за язык. Все обитатели ада отомкнули одновременно его прочно закрытую челюсть.

— А что, если я покажу тебе место, куда более фантастичней? — вот какими словами казнил себя Полишинель. — И скажу даже более, — оно находится в нашем училище!

Капкан, уготовленный для него, с лязгом захлопнулся.

****

Яшин был недоволен весь день. Уже целую уйму времени руководимое им отделение топталось без толку на месте. «Соколы» обосновались, успели себя показать, провели первые, безрезультатные поиски, но успех оставался всё таким же далёким, как раньше. Никаких положительных изменений не произошло и в ближайшее время сдвигов не намечалось.

«Может быть, мы не там ищем?» — приходило в голову Николаю. «С местом для поисков определились неверно? Десятки и сотни таких вот НИИ были когда‑то разбросаны по стране! Ни в одном регионе нет результатов! Стало быть, следует вести поиски этого Сада Желаний в совершенно ином направлении?»

Сколько так Николай себе не ломал голову, додуматься до самой сути вопроса ему по-прежнему не удавалось. В отдельные, страшные минуты виделось Яшину, что вся их работа бессмысленна, все труды их бесплодны, что «соколы» заблудились не хуже иудеев в пустыне, когда, ведомые за собой Моисеем, израильтяне не знали пути.

Тут, прервав его мысли, в дверях появился Терентьев. Николай знаком велел Арсению сесть.

— Чем сегодня поделишься? — с фальшивой живостью спросил его Яшин.

— Я всегда ваши уши, всегда, — закивал головою Арсений. — Всё, что достигает моего слуха, сразу же попадает к вам в уши.

— Благодаря собранным сведениям, ты однажды нас вывел на Полишинеля, — похвалил его Николай в очередной раз. — Твоя помощь оказалась незаменима. Сейчас с ним работает Анжелика. Посмотрим, что у неё выйдёт.

— Новости таковы, что наши истинные цели становятся ясными практически всем студентам, — сказал Терентьев печально. — Я самолично слышал сегодня, как два старшекурсника обсуждали поиски комнаты, — Арсений хитро прищурился. — Мне не так хорошо было слышно из‑за двери, но обрывки фраз я уловил верно, ручаюсь за это.

Николай немного подумал.

— Так, хорошо, — заговорил он, — продолжай следить за всеми передвижениями и дальше. «Соколам» нужен постоянный лазутчик среди непосвящённых в организацию.

Тем нам твоя деятельность и полезна.

— Всё будет в лучшем виде, — заверил Николая Терентьев и встал. — Мне известны абсолютно все сплетни и кривотолки, что ходят среди студентов.

— Так это и должно быть, — освободил его Яшин. — Ступай, занимайся своею работой.

Арсений улыбнулся ещё раз, постоял в нерешительности у порога и, убедившись, что разговор окончен, ушёл.

****

Проводы девушек состоялись отменно.

Я понял, насколько были пусты мои опасения по поводу Глинской — девушка запросто появилась вместе со всеми и целый вечер держалась навеселе. Между нами установилась тогда доверительная атмосфера, которая, отделяя от всех остальных, окутывала нас облаком.

Эндрю наперёд заказал четырёхместный столик прямо возле окна. Кофейня «У Галатеи» радушно приняла своих новых гостей. Всё это время обслуживал нас один и тот же официант. Предельно вежливый и учтивый, как то полагалось при его роде занятий, он то появлялся, поднося наш заказ, то пропадал, оставляя нас вчетвером.

Встреча «крест-накрест» вышла действительно чудной. Эта идея Нехлюдова нас нисколько не подвела: Леди Ю без умолку говорила о сувенирах, которые привезёт нам обоим из Будапешта; Оксана, радостно заливалась не переставая, после всякой мало-мальски забавной реплики.

У меня самого установилось отличное настроение. Подъём сил был таков, что, казалось, никакая, даже самая неприятная вещь на свете, не смогла бы омрачить того царственного покоя, в который я погрузился.

Как и все прочие лучшие минуты моей жизни, эти запечатлелись в памяти особенно ярко. Эндрю поднял бокал, произнося заключительный тост.

Не стану приводить его пожелания здесь дословно, ограничусь лишь тем, что скажу — главной темою речи Андрея являлась всенепременная победа девушек в Венгрии.

Все выразили шумно согласие с тостом, и затем торжественно прозвенели бокалы.

— Смотрите, а в моём лёд так и остался на дне, — Оксана, будто бы сожалела, что кубик не растворился в шампанском. Девушка поднесла бокал к свету. — Да, мне всё‑таки не показалось.

— Обращаешь внимание на ерунду, — заявила натянуто Юлия. Глинская не захотела спорить с подругой перед столь важным отлётом.

— Я страшная паникёрша, — невинным тоном сообщила Оксана. Выражение лица её при этом было следующим: имеется такой вот изъян, извольте не замечать столь прелестного недостатка.

Понемногу я стал обмякать в кресле от охватившей меня внезапно дремоты. Эндрю мгновенно заметил произошедшую перемену в моём настроении.

— Через час мы должны быть в аэропорту, — напомнил Нехлюдов. — Постараемся не засыпать.

После этих его слов мы и начали собираться. Уже через некоторое время Юля вызвала нам такси.

Автомобиль подкатил прямо к выходу из кофейни. Когда в машину усаживалась Ветвицкая, я услужливо придержал для неё дверь.

— Какой молодец, — отметила этот жест Леди Ю.

Как же я хотел того, чтобы она принадлежала мне одному!

****

О том, что им наступило время прощаться, Игорь понял интуитивно. Встреча его с Тухмановой подошла к своему логическому завершению.

Автобус остановился, выпустив пассажиров. В общем потоке людей вышли в город и Полишинель с Анжеликой. Они оказались в привычном и будничном окружении: остановка была на одной из центральных улиц их N-ска. Туда и сюда сновали кругом прохожие, не замечая остановившейся парочки. Теперь всё было настолько обыденным, что Стравинский не поверил сперва — уезжали ли они с девушкой куда‑то отсюда вообще, и если да, то где же сейчас все эти бескрайние ряды заповедных деревьев и весёлое пение птиц?

Очутившись вновь в городской обстановке, парень почувствовал, как здесь шумно, в сравнении с тишиной пейзажев Вересковой Долины.

Игорь неловко клюнул Тухманову в щёку. Девушка тут же порозовела.

— То, о чём я тебе рассказал… ну, по дороге назад, — неуверенно начал Полишинель. Анжелика часто на то закивала в ответ.

— Ни единой живой душе, — проговорила она. — Я уже и забыла, о чём ты мне там говорил.

Игорь несколько успокоился. Ироническое замечание Анжелики заставило его улыбнуться.

— Ты доверил мне тайну, и я обязательно оправдаю твои надежды, — завершила Тухманова.

— Тогда пока, — приобнял её на прощание Полишинель.

Они направились в разные стороны. Игорь несколько раз поворачивался, чтобы увидеть удалявшуюся Анжелику ещё раз.

Стравинский оглянулся опять — девушка окончательно пропала из виду.

С лёгким сердцем, свободным от всякого беспокойства, Полишинель возвращался домой. От переполнявшего его счастья он готов был запеть.

****

Зала аэропорта показалась мне очень странной. Я бы не мог выразить чётко и ясно, что было не так с этим табло, где горело расписание рейсов, или с этими служащими авиалинии, которые выделялись в толпе своею синею формой, попадаясь нам на каждом шагу.

Я ощутил подспудную тревогу моментально, — сразу, как только мы вошли туда с девушками.

— И куда это вдруг девался Андрей? — обратился я к Юле.

Она недоумённо пожала плечами.

Я принялся помогать Оксане и Ю с багажом. Краем уха я уловил траурную мелодию. Прислушался на секунду. Да, слух меня не обманывал: то были звуки похоронного марша. Эффектно, воспользовавшись представленной неожиданностью, прямо из‑за угла, появилась процессия. Несколько людей, с покрытыми головами и застывшим смирением на их лицах, спокойно тащили открытый гроб.

Усыпальница, к слову, являлась роскошной. Своим великолепием она нимало не уступала саркофагам у фараонов. Хитросплетённый венок белых роз украшал изголовье.

Внутри гроб был обит красным бархатом. Очертаниями и формой смертное ложе напоминало некую капсулу.

Я мимолётно взглянул на покойного: в своей последней земной постели лежал передо мною сэр Эндрю. Одет он был в белый смокинг, на лацканах сверкали золотые запонки.

Лицо его являлось до такой степени мирным, что, по первому взгляду на юношу, можно было сказать, что тот всего-навсего крепко спит. Однако, то было обманчивое, первое впечатление. Меня настолько заинтриговала причина гибели моего друга, что я немедленно подбежал к одному из носильщиков и спросил о том, что же с Нехлюдовым произошло.

Старик, к которому я обратился, поднял на меня суровый взгляд.

— Ты его и убил, — обронил он бесстрастно.

Ощущение ненормальности происходящего повергло меня в ужас. Я сделал измученный вздох и… проснулся.

Такси находилось на автостоянке, рядом со зданием аэропорта. Со мною в салоне, за исключением Оксаны и самого водителя, не было никого.

— Крепко же ты уснул, — усмехнулась Глинская. — Я тебя уже как только разбудить не пыталась.

Я, заморгав, постепенно начал приходить в чувство.

— Где остальные? — спросил я, ещё до конца не проснувшись.

— Юля с Андреем пошли удостовериться, что самолёт прибыл, — сказала Оксана. — Все необходимые документы при мне: наши билеты, заграничные паспорта, обе визы.

Мы, расплатившись с таксистом, вылезли с ней из автомобиля одновременно.

— Так отыщем наших друзей, — я взял девушку за руку.

Сейчас мы направлялись к зданию аэропорта.

— Расстаёмся всего на неделю, а кажется, что на целую жизнь, — ни с того ни с сего заявила Глинская.

— Почему ты так думаешь? — я мельком взглянул на неё. — В свою очередь за себя скажу, что ничего такого не чувствую.

— Тебе вряд ли удастся меня понять, — протянула Оксана.

Она снова нахмурилась. Все её недавние страхи, словно взойдя на поверхность, опять разрывали ей душу.

Благодаря моим успокаивающим речам, она ненадолго воспрянула духом. Говорил я с непоколебимой уверенностью.

По ступенькам мы взошли внутрь.

****

Я представлял себе минуту прощания вовсе не так, какою она случилась в действительности. Воображение рисовало мне множество остроумных реплик, брошенных будто бы невзначай, но однако несущих в себе некий скрытый и важный смысл. Вопреки моим ожиданиям, всё произошло до ужаса буднично. Никто из девушек не всплакнул, Эндрю заверил Ветвицкую в том, что он будет скучать, всего дважды, тогда как будь это книгой, они б обменялись прощаниями раз пятнадцать. Отсутствие драматического накала поселило во мне лёгкое разочарование.

— Надеюсь, что вы не станете тут шалить, пока нас не будет, — шутливо произнесла Юлия и подмигнула.

Я поцеловал Оксану в очередной, «самый последний» раз.

Позже, когда мы с Эндрю покинем здание, я замечу помаду у себя на щёке, и, глядя в зеркальце, сотру её след салфеткой. Но это случится не раньше отбытия девушек.

Громкоговоритель объявил посадку на рейс. Похватав сумки, стали выстраиваться в длинную очередь пассажиры их самолёта.

Следующий момент я запомнил надолго, и он мне даже приснился несколько лет спустя. Юля возле металлоискателя, подняв обе руки, машет нам на прощание, и затем посылает изящно воздушный поцелуй в мою сторону.

Спустя некоторое время мы вышли с Андреем на улицу. Стало заметно прохладней, — это я ощутил сразу, как только принялся застёгивать куртку.

— У тебя след от помады, — и Нехлюдов мне указал. — Здесь вот, посмотри сам.

Мы ожидали с Андреем машину такси. Прежний водитель, доставивший нас сюда, давно укатил. Я пританцовывал легонько на месте, чтобы не окоченеть от вечернего ветра.

Наконец на стоянку подъехал автомобиль. Мы стали садиться.

Когда машина выехала за ворота, покинув стоянку, я услышал вдалеке рёв турбин и, вывернув шею, увидел взлетающий самолёт.