В долине Иордана

IX

Я не знаю, какъ я дождался утра, которое мнѣ казалось, медлило прійти чтобы прекратить мои страданія. Забываясь лишь минутами, я безпрестанно открывалъ глаза, словно стараясь уловить восходъ солнца на колеблющейся поверхности Бахръ-эль-Лута. Вотъ уже началъ меркнуть доселѣ ясный матово-серебристый свѣтъ луны, блѣдная, бѣлесоватая, она какъ будто спѣшила закатиться за Іудейскія горы, прежде чѣмъ золотые лучи солнца обезцвѣтятъ ея блѣдный ликъ. Вотъ звѣздочки уже укоротили свои мерцающіе лучи, пособрали ихъ въ свое маленькое тѣльце и поспѣшили утонуть гдѣ-то въ начинавшей блѣднѣть синевѣ. На Востокѣ къ горамъ Заіорданскимъ, въ сторонѣ полузагадочной Моавіи, гдѣ еще такъ недавно ходили черныя тучи, небо было такъ ярко и свѣтло, какъ будто пали на негоснопы невидимаго сіянія; поблѣднѣла его синева, лиловая тѣнь набѣжала на нее и розовый свѣтъ зари загорѣлся надъ горами. Свѣтлый оттѣнокъ легъ и на поверхность Мертваго Моря, окрасивъ рябины его стально-синихъ водъ.

— Эль-хамди-Лиллахи, Салла-эн-Неби (слава Богу, слава Пророку)! проговорилъ, приподнимаясь со своего ложа, проводникъ г. Пижо при видѣ показавшейся зари. — Тулуу еш-Шемсъ таибъ (восходъ солнца хорошъ), добавилъ онъ, начиная свою утреннюю молитву. Не долго продолжалось фетха (утренняя молитва) Араба, которую онъ не сопровождалъ омовеніемъ по недостатку воды. — Сабахкумъ билъ шеръ, эфенди(Съ добрымъ утромъ, господинъ)! обратился затѣмъ ко мнѣ Селикъ, увидавъ что я лежу уже съ открытыми глазами.

Чуткій Османъ при первыхъ словахъ Селика былъ тоже на ногахъ и пошелъ къ лошадямъ, о которыхъ онъ заботился больше чѣмъ о своемъ господинѣ. Зная что намъ сегодня предстоитъ часа три-четыре безводнаго пути къ Мар-Саба, онъ готовился снова сводить коней на Іорданъ чтобы выступить тотчасъ при восходѣ солнца. Мы съ г. Пижо сѣли на нашихъ скакуновъ и понеслись къ зеленѣющимъ берегамъ.

Розовый свѣтъ все еще разливался по восточной половинѣ неба, занимая его до зенита; ближе къ горизонту онъ переходилъ уже въ пурпуръ, золото и кровь, тогда какъ на западѣ, гдѣ еще, какъ полупрозрачная тѣнь, убѣгала луна, все ярче и свѣтлѣе становилось небо и его лазурь. Легкій розовый оттѣнокъ палъ и на море, и на пустыню. Словно яркая окалина побѣжала по металлически-синей поверхности моря; темныя воды его стали какъ-то прозрачнѣе; пронизанная свѣтомъ, масса его вдругъ оживилась, проснулась и пустыня; покраснѣлъ слегка ея золотистый песокъ, загорѣлись огонькомъ вершины известковыхъ холмовъ, лиловыя тѣни побѣжали отъ нихъ по землѣ, и песчаный жаворонокъ понесся навстрѣчу грядущему солнцу. Что-то особенное, ощущаемое только грудью, было разлито въ воздухѣ, очищенномъ бурею…

Быстро мчались наши кони по знакомой тропинкѣ на Іорданъ, и не успѣло еще разгорѣться чудное утро, какъ я уже бросился въ третій разъ въ прохладныя живыя воды Іордана. Несмотря на щипавшую свѣжесть воды, около четверти часа я провелъ въ струяхъ священной рѣки, смывая съ себя грѣшныя воды Бахръ-эль-Лута. Но минеральныя частицы въѣвшіяся въ поры кожи сдѣлали свое дѣло, вызвавъ раздраженіемъ ея довольно значительную экзему почти на всемъ тѣлѣ. Красная, бархатистая, сильно зудящая, особенно на животѣ, бокахъ и предплечіяхъ сыпь уже не могла быть смыта водой Іордана и осталась на память о двукратномъ погруженіи въ воды Мертваго Моря.

Это сильно раздражающее свойство воды Асфальтоваго озера, превосходящей въ этомъ отношеніи всѣ другія минеральныя воды земнаго шара, можетъ быть съ успѣхомъ утилизовано человѣкомъ для врачебныхъ цѣлей. Погруженія въ волны Мертваго Моря черезъ извѣстные промежутки времени съ послѣдующимъ обмываніемъ въ водахъ Іордана можетъ съ пользой служить при ревматическихъ и другихъ худосочныхъ страданіяхъ. Предполагаемое врачами при пользованіи морскими купаніями благотворное дѣйствіе воздуха насыщеннаго минеральными испареніями, на берегахъ Мертваго Моря можетъ оказывать еще большій эффектъ если сумѣть имъ воспользоваться, не подвергаясь при лѣченіи вредоноснымъ солянымъ вѣтрамъ. Сильная сухость воздуха въ Іорданской долинѣ вліяетъ также очень благопріятно на теченіе ревматическихъ страданій, какъ и чистая атмосфера горъ окружающихъ долину эль-Шеріа. Безспорно сильное, такъ-сказать химическое {Хотя его и нельзя назвать чисто химическимъ, ибо раздраженіе кожи обусловливается внѣдреніемъ въ поры ея минеральныхъ частицъ.}дѣйствіе на тѣло воды Мертваго Моря усугубляется еще огромнымъ механическимъ эффектомъ, который я описалъ, какъ могъ. Тяжелая полукаменная волна Асфальтоваго озера, особенно при незначительномъ вѣтеркѣ, вмѣстѣ съ сильнымъ раздражающимъ свойствомъ воды могутъ быть причислены къ разряду такихъ энергическихъ средствъ которыя при разумномъ приложеніи могутъ замѣнить рядъ палліативовъ представляемыхъ нерѣдко купаніями даже въ прославленныхъ минеральныхъ водахъ. Разумѣется, мертвенный видъ береговъ Мертваго Моря, полное отсутствіе человѣческаго жилья вблизи его водъ, не полная безопасность отъ нападенія полудикихъ Бедуиновъ, и не совсѣмъ благопріятныя климатическія условія, дѣлающія лѣтомъ берега Мертваго Моря ужасающими, мѣшаютъ воспользоваться этими необыкновенными водами, къ которымъ, повидимому, еще въ древности прибѣгалъ человѣкъ съ лѣчебною цѣлью. Уменя есть нѣкоторыя указанія одного богатаго англійскаго туриста, нашедшаго исцѣленіе въ жгучихъ водахъ Бахръ-эль-Лута послѣ тщетнаго пользованія во всѣхъ прославленныхъ курортахъ Европы. Можно надѣяться что съ постоянно возрастающимъ значеніемъ русской Антониновской страннопріимицы въ Іерихонѣ найдутся любители которые не убоятся «водъ смерти» Асфальтоваго озера и воспользуются ими какъ водой цѣлебною. Отъ Іерихона берегъ Мертваго Моря такъ недалекъ что оттуда на конѣ можно совершать ежедневныя прогулки даже съ заѣздомъ на Іорданъ. Еще проще можно устроиться, раскинувъ свой шатеръ въ зеленѣющей сѣни Іорданскаго лѣса близь устья священной рѣки.

Омывъ чистою водой свое просоленое тѣло, я покинулъ Іорданъ. Пять минутъ быстрой ѣзды — и замолкъ лепетъ его струй. Предъ нами пустыня, за нами Мертвое Море — прощай быстротечный Іорданъ!..

Пустыня была уже залита золотомъ, пурпуромъ и серебристыми блестками. Все обаяніе красокъ, вся жизнь и сила цвѣтовъ, могущихъ ослѣплять человѣка, во всей своей красѣ выступаютъ лишь въ пустынѣ; ея утро, полдень, закатъ, сумерки и вечеръ, все это лишь отдѣльныя картины блестящей фееріи. На берегахъ Мертваго Моря ея декораціи еще блистательнѣе и разнообразнѣе; горы Іудеи и Моавіи, зеленѣющая змѣйка Іордана, глубоко ввалившаяся долина эль-Гора и зеркальная поверхность Бахръ-эль-Лута — все это вмѣстѣ представляетъ такую картину лучше которой едва ли гдѣ найдется. Залитыя солнечными лучами скалы обрамляютъ чудную панораму золотою рамкой; фономъ картины служатъ чистая лазурь неба и утонувшая въ морѣ свѣта пустыня; на этомъ фонѣ воздухъ и солнце строятъ изъ ничего волшебные образы и картины, которые Европеецъ зоветъ маревомъ, а полудикій сынъ пустыни «моремъ дьявола, наважденіемъ проклятаго»…

Миражи и другіе обманы зрѣнія, основанные на преломленіи и отраженіи солнечныхъ лучей и зеркальности воздуха лежащаго надъ поверхностью Мертваго Моря, очень нерѣдки въ Іорданской долинѣ; этому способствуетъ уже самое ея географическое положеніе, позволяющее слою воздуха застаиваться въ ней абсолютно безо всякаго движенія. Отраженіе блестящей поверхности Бахръ-эль-Лута, сравнительная близость предметовъ могущихъ вслѣдствіе многочисленныхъ топографическихъ условій отразиться въ зеркалѣ неподвижной атмосферы, и рядъ неизвѣстныхъ причинъ пораждаютъ частые миражи не только надъ поверхностью Мертваго Моря, но и въ долинѣ эль-Гора и въ уади Араба. Быть-можетъ этому способствуетъ и сильное насыщеніе воздуха минеральными частицами, помогающими отраженію и усиливающими преломленіе. Какъ бы то ни было, но изъ зеркальныхъ частицъ воздуха и солнечныхъ лучей Фата-Моргана строитъ чудныя картины, которыми нельзя не залюбоваться. Она переноситъ цѣлые города и оазисы, длинные караваны и голубыя озера на зеркало своего трепещущаго воздуха и раскрашиваетъ мнимыя изображенія всѣми цвѣтами солнечнаго спектра. Она беретъ отъ земли лишь рисунокъ, который воспроизводитъ изъ крошечныхъ частицъ воздуха при помощи красокъ и свѣта полученныхъ ею отъ солнца. Марево — дитя неба, воздуха и земли, картина нарисованная солнцемъ, почему и не можетъ быть написано красками взятыми съ палитры, какъ не можетъ быть изображено словомъ, безсильнымъ его воспроизвести. Арабъ не только вѣритъ въ реальность этого чуднаго явленія, но и считаетъ его матеріализованнымъ настолько что его будто можно осязать. Для него воды Фата-Морганы настоящія воды, ея пальмы, верблюды и люди — реальныя существа, его зданія — такія же постройки; но эти воды, верблюды, пальмы, люди и зданія — творенія злаго духа потѣшающагося надъ человѣкомъ. Обманывая его, дьяволъ моря и пустыни творитъ изъ ничего эти чудныя картины, восхищая изумленный глазъ, наполняя надеждой истомленное сердце и скрывая снова свое твореніе, когда успѣлъ насмѣяться вдоволь надъ несчастнымъ путникомъ обреченнымъ въ жертву пустынѣ.

Когда мы возвращались съ Іордана, одинъ изъ такихъ чудныхъ миражей стоялъ надъ залитою солнечнымъ блескомъ поверхностью Мертваго Моря, невольно приковывая взоръ своею волшебною красотой. Надъ моремъ, казавшимся огромнымъ котломъ растопленнаго металла, разстилалась свѣтло-синяя, какъ бы туманная полоса; въ пустынѣ она показалась бы зеркаломъ отдаленнаго озера, тогда какъ здѣсь она являлась другимъ, приподнявшимся слегка горизонтомъ. Изъ этой полупрозрачной поверхности выступали какіе-то неясные образы, которые блистали почти всѣми цвѣтами спектра, но не давали ни одного опредѣленнаго абриса. Въ этой массѣ пестро и прихотливо смѣшанныхъ красокъ изумленному глазу представлялись развалины, стѣны, башни, города; надъ ними, казалось, слегка нагибались высокія пальмы, а предъ ними длинною вереницей двигались не то животныя, не то люди. Неясность очертаній, расплывчивость абрисовъ и цвѣтовъ давали полный просторъ фантазіи, и она могла на этой неясной канвѣ выткать чудные образы. Минутъ десять продолжалось это чудное видѣніе среди бѣлаго дня; словно дымка тумана, слегка волнуемаго вѣтеркомъ, оно трепетало и росло, расплывалось и сгущалось, пока внезапный порывъ налетѣвшаго вѣтерка не развѣялъ творенія солнечныхъ лучей. Отъ блестящихъ красокъ не осталось и слѣда, отъ неясныхъ силуетовъ остались лишь прозрачная синева; свѣтло-синяя туманная полоса опустилась въ море, расплылась въ воздухѣ, растаяла отъ жгучихъ лучей палестинскаго солнца. Какъ духъ появилась и исчезла Фата-Моргана, это украшеніе моря и пустыни.

— Charmant, magnifique! восклицалъ изумленный Пижо.

— Аи джаибъ, Аллахъ акбаръ (это удивительно, Богъ великъ)! въ свою очередь повторяли Арабы.

Все ярче и блистательнѣе разгорался чудный день; въ огнѣ и золотѣ выкатывалось солнце изъ-за оттѣненныхъ еще Моавитскихъ громадъ. По небу пробѣжали снопы золотыхъ лучей; все засіяло оно яркою лазурью, которой невидимые лучи придавали такой блескъ что глазъ не могъ смотрѣть прямо на небо. Залились золотомъ и пустыня, и море; на бѣлесовато-желтомъ и блѣдно-красномъ фонѣ ея песковъ и известняковыхъ холмовъ лучи солнца, отражаясь и дробясь, разлились моремъ свѣта, въ которомъ потонули всѣ очертанія. Даже темныя ущелья горъ оживились подъ лучами выплывшаго солнца; ихъ зіяющія трещины и проходы освѣтились золотомъ, отраженнымъ отъ пологихъ склоновъ залитыхъ сіяніемъ лучезарнаго моря. Еще блистательнѣе и ярче засіяло море, на которое пали подъ небольшимъ угломъ снопы солнечныхъ лучей, превративъ море во второе небо. Море смерти превратилось въ море свѣта, откуда смотрѣло второе солнце, куда не осмѣливался глядѣть человѣческій глазъ даже черезъ темныя стекла своихъ дымчато-сѣрыхъ консервовъ.

Обмѣнявшись привѣтами съ г. Пижо, мы скоро должны были сказать другъ другу послѣднее прости. Всего сутки я провелъ съ нимъ, но разставанье было уже тяжело. Напрасно думаютъ что путевыя встрѣчи и знакомства прерываются такъ же легко какъ начинаются; кто говоритъ это, тотъ не испыталъ, очевидно, интересныхъ, незаурядныхъ знакомствъ. Въ пути, напротивъ, еще легче чѣмъ въ жизни встрѣчаются люди воспоминаніе о которыхъ живетъ въ памяти во всю послѣдующую жизнь. Каждый путешественникъ, какъ бы онъ ни былъ незанимателенъ и простъ, уже представляетъ не дюжинную личность; къ Востоку, разумѣется, это прилагается еще въ большемъ масштабѣ чѣмъ къ цивилизованнымъ странамъ Европы. Въ теченіе многолѣтнихъ своихъ путешествій я испыталъ это неоднократно на самомъ себѣ. Здѣсь не мѣсто разказывать о моей встрѣчѣ со знаменитымъ Тристрамомъ изъѣздившимъ весь Востокъ и пробывшимъ нѣсколько мѣсяцевъ въ плѣну у Бедуиновъ, о несчастномъ молодомъ изслѣдователѣ Губерѣ, заплатившемъ недавно кровью за свой смѣлый ученый набѣгъ въ дебри собственной Аравіи, патерѣ Бинцентини, съ котораго въ Тибетѣ начали было сдирать кожу, объ одномъ русскомъ врачѣ З-нѣ, бывшемъ колонистомъ въ Австраліи и Канадѣ, потерявшемъ жену и дѣтей перебитыхъ Индійцами и о нѣкоторыхъ другихъ. Я не забуду никогда послѣднихъ минутъ моего прощанія съ полнымъ жизни и энергіи молодымъ Губеромъ.

— До свиданія въ Парижѣ, черезъ годъ и четыре мѣсяца, сказалъ я ему, когда разъѣзжались наши верблюды;— вы вернетесь тогда изъ Аравіи и извѣстите меня; я пріѣду изъ Россіи порадоваться вашимъ успѣхамъ.

— Не до свиданія, а прощайте, отвѣчалъ онъ глухимъ подавленнымъ голосомъ. — Едва ли мы увидимся; я не выйду живымъ изъ Аравіи; такъ предсказала мнѣ слѣпая бабушка, отпуская меня…

Верблюды наши пошли въ разныя стороны; мой верблюдъ направлялся къ сѣверу къ горамъ Петры, за которыми лежитъ Святая Земля, тогда какъ мехарины (дромадеры) Губера потянулись въ дебри Аравійской пустыни. Словно что-то оторвалось отъ моего сердца когда я не видалъ болѣе веселой улыбки «моего» Француза, какъ я привыкъ уже его называть. Я посмѣялся въ глаза Губеру насчетъ предсказаній, хотя внутренно почему-то повѣрилъ имъ. Увы! карты старой бабушки сказали правду; ея внуку въ прошломъ году раздробили голову его же проводники среди полумертвой пустыни. Я узналъ о его смерти за два мѣсяца предъ тѣмъ какъ собирался навѣстить его.

Г. Пижо, съ которымъ я также скоро сошелся на берегахъ Іордана, понравился мнѣ столько же своимъ безстрашіемъ, какъ и оригинальностью и чужимъ пониманіемъ природы. Чудная игра на кларнетѣ въ ночь передъ бурей на Бахръ-эль-Лутѣ сгладила первое, не совсѣмъ пріятное впечатлѣніе произведенное на меня излишнимъ комфортомъ г. Пижо и заставила даже забыть о страсти собирать альбомъ красавицъ, ради чего сухопарый Французъ много лѣтъ уже обтекалъ шаръ земной. Только въ путешествіяхъ человѣкъ можетъ развернуть всѣ силы своего организма, заставить звучать всѣ струны своего сердца, отразить въ себѣ самомъ ту жизнь что разлита въ общей матери-природѣ.

Мой новый знакомый принадлежалъ къ типу людей отмѣченныхъ двойною печатью природы и цивилизаціи; въ его небольшомъ. но словно отлитомъ изъ стали тѣлѣ таились высокія силы, которыхъ не могло остановить никакое препятствіе въ мірѣ; «я хочу» — вотъ девизъ этихъ людей, «я могу» — вотъ цѣль которую они преслѣдуютъ всѣми силами своего тѣла и души, всею энергіей, которою можно творить чудеса.

Мы прощались съ г. Пижо; онъ уѣзжалъ налѣво, мой путь лежалъ направо отъ нашей недолгой стоянки. Г. Пижо отправился вдоль по Іорданской долинѣ, тогда какъ я, объѣхавъ берега Іордана, правилъ свой путь на горы которыя поднялись амфитеатромъ надъ глубокою впадиной Мертваго Моря.

— Au revoir, es salam aleikum (миръ съ вами)! говорилъ господинъ Пижо, мѣшая французскую и арабскую рѣчь.

— Эс саламъ алейкумъ, нехаракъ са'идъ (миръ съ тобою, будь тебѣ счастливый день)! кричали въ свою очередь проводники г. Пижо.

— У алейкумъ ес саламъ варахметъ Аллахъ ва баракату (Да будетъ и надъ вами миръ и Божіе благословеніе)! отвѣчалъ я на прощальныя привѣтствія Арабовъ.

Наши кони тронулись и разошлись въ разныя стороны, точь въ точь какъ четыре года тому назадъ я разъѣзжался въ пустыняхъ Аравіи съ другимъ Французомъ, молодымъ Шарлемъ Губеромъ. Тѣ же смѣшанныя привѣтствія, тѣже добрыя пожеланія, тѣ же условія, та же обстановка. Перемѣнились только роли; Пижо черезъ Іорданскую долину, Тиверіаду и Назаретъ отправлялся въ свою Францію, тогда какъ я возвращался въ Іерусалимъ для того чтобы на дняхъ направиться во глубину африканскихъ пустынь.

Приподнялась въ послѣдній разъ пробковая шляпа съ бѣлымъ шарфомъ г. Пижо, и двѣ кучки всадниковъ помчались въ разныя стороны по солончаковымъ берегамъ Мертваго Моря. Опять мы остались съ Османомъ; опять я и мой проводникъ составили весь караванъ…

Быстро мчались наши кони, словно сочувствуя всадникамъ поспѣшавшимъ уйти изъ пустыни. Все дальше и дальше удалялись мы отъ берега Мертваго Моря; давно уже скрылось бѣлое пятнышко каравана Пижо; зеленая змѣйка Іорданскихъ лѣсовъ казалась какою то темною полосой при основаніи Моавитскихъ горъ, ставшихъ зубчатыми громадами по другую сторону Іордана. Мы начали постепенно свой подъемъ пробираясь чрезъ массы известково-песчаныхъ холмовъ, на которыхъ мѣстами ютилась жалкая травка, полувыжженная солнцемъ и оживленная стаями сѣрыхъ и желтыхъ ящерицъ. Мало-по-малу подъемъ нашъ дѣлался замѣтнѣе, амфитеатръ Іудейскихъ горъ становился ближе, принималъ насъ въ свои каменныя объятія, тогда какъ за нами все болѣе и болѣе расширялся кругозоръ. Съ одной изъ возвышенностей открылся наконецъ въ послѣдній разъ видъ на всю панораму Іорданской долины, горы Моавіи и Мертвое Море, казавшееся свѣтлымъ глазомъ притаившейся внизу пустыни. Всѣ воспоминанія связанныя съ троекратною поѣздкой въ долину эль-Горы встали какъ живыя предъ моими умственными очами, во всей красотѣ и свѣжести еще неутраченныхъ красокъ. Много мѣстностей пришлось посѣтить мнѣ въ долгіе годы моихъ путешествій, но не многія изъ нихъ такъ глубоко врѣзались въмою память какъ эти картины полувыжженной Обѣтованной Земли. Дикія красоты полярнаго ландшафта, тайга Русскаго Сѣвера, фіорды Скандинавіи, горныя дебри Пиренеевъ, Кавказа и Альпъ, широкія чудныя понтійскія степи, кедровыя рощи Ливана, молчаливый Египетъ съ его тысячелѣтнею стариной, дубовые лѣса Атласа и длинный рядъ картинъ сохраненныхъ памятью изъ далекихъ странъ какъ живыя проходятъ въ моемъ воображеніи, но они не говорятъ моему сердцу, небудятъ въ немъ дорогаго чувства… Лишь изъбезплодной каменной Палестины я принесъ въ своемъ сердцѣ не слабѣющія воспоминанія. Я оживаю вновь когда въ моей душѣ возстаютъ чудные образы береговъ Іордана, стѣнъ Іерусалима, тихаго моря Галлилеи и грозныхъ силуэтовъ Сорокадневной Горы… Миръ тебѣ, Палестина! Быть-можетъ ты никогда не возстанешь для новой жизни, но ты будешь жить въ сердцахъ людей пока они останутся людьми. Покойся и отдыхай отъ великихъ трудовъ которые ты подъяла для міра, спи безмятежно подъ тихій всплескъ Галилейской струи, подъ томное журчанье Іордана, подъ стоны Мертваго Моря! Пусть человѣкъ не наполнитъ голосами дѣятельной жизни твоихъ безплодныхъ дебрей и камней, къ тебѣ всегда устремится взоръ вѣры, къ твоимъ камнямъ всегда придетъ искушенный паломникъ, твою почву вѣчно будутъ орошать слезы труждающихся и обремененныхъ… Миръ тебѣ, святая страна!

А. ЕЛИСѢЕВЪ.

С.-Петербургъ

6 марта 1886 года.