В жерле вулкана

Глава 18

Рейнер не отошел от стены, когда прочел записку: ведь отсюда он видел вход в бар, а его продолжал занимать вопрос: кто был тот человек, который покинул бар, пока он там находился.

Старуха опять заснула с иглой в руках. Почему она сидела на солнце и была одета в черное, спросил он себя. Кто она такая? Теперь для него было очень важно знать, кто есть кто.

В отдалении на нагретом солнцем каменном причале топтались гиды и зазывалы. Через пятнадцать минут ожидалось прибытие гидросамолета. Ярко освещенную полосу пересекли две фигуры. Они шли целеустремленно, не сонной походкой, характерной для жаркого сезона. Рейнера, стоявшего в тени, они не заметили, а сразу же направились в бар Салидисо. Один из них был вчерашним левантинцем. Менее, чем через полминуты он вышел один и остановился у двери, осматриваясь. Нанем была белая шелковая рубаха, даже, скорее, блуза, джинсы в обтяжку, а на ногах сандалии с веревочными подошвами, прекрасно защищающие ноги от раскаленных камней.

Рейнер пошевелился, юноша увидел его и с изяществом крадущейся кошки медленно пошел в его сторону. Рейнер двинулся ему навстречу. Если бы не ниспадающая шлейфом цвета засохшей крови рыбацкая сеть, площадка была бы совсем пуста: ничейная земля из камня и солнца. Они сошлись примерно посредине, и остановились, глядя друг на друга – одни под плавно вращающимся небосводом.

Небрежно повернув красивую голову, левантинец взглянул, нет ли кого-нибудь поблизости. Никого не было. Старуха была деталью пристани, такой же, как ларь на причале. Юноша выхватил нож, красивый нож с рукояткой слоновой кости и коротким узким лезвием, украшенным гравированной змеей: этот мальчишка не стал бы носить с собой одну из грубых индейских поделок с резной деревянной рукояткой, которыми пользовались рыбаки.

– Кто послал тебя? – спросил Рейнер по-испански.

Левантинец сложил красивые пухлые губы в улыбку и не ответил.

– Полковник Ибарра?

Улыбка.

– Пуйо?

Но когда садится гидроплан, любой житель Пуэрто-Фуэего глохнет.

Рейнер сделал шаг вперед. Он был разъярен, но справиться с мальчишкой можно было только спровоцировав его на нападение. Тот переступил с ноги на ногу, готовясь к прыжку. Рейнер тем временем остановился и одним взмахом обернул носовой платок вокруг левой руки – это был его единственный щит. Он думал, насколько удивительно было, что даже здесь, в городе, где многие из обитателей могли манипулировать законом по своему усмотрению, этого юношу должны были подготовить для того, чтобы в открытую, при дневном свете убивать людей. Не исключено, что ему хотелось устроить представление для тех, кто будет наблюдать за происходящим из окон бара – тяга к эксгибиционизму непреодолима.

Рейнер теперь находился на расстоянии вытянутой руки от противника. Он не отрывал взора от яркого лезвия: к мальчишке можно было сейчас относиться как к постороннему свидетелю, его врагом был только нож. Если удастся отбить атаку, мальчик захнычет и бросится наутек; это было написано в его нежных серых глазах. Тем не менее, он знал свое дело. Нож он держал острием вверх, как человек держит горящий факел. Этот способ требовал большой силы, ведь обычно правая рука использует мускульную силу для нисходящих ударов, как при работе молотком. Направленное вверх лезвие вызывает ужас, его тайная цель – мягкое подреберье, живот и желудок – вместо твердых плеч и ребер. Вы можете надеяться перехватить поднятый нож прежде, чем он наберет силу в движении вниз, но если лезвие направлено вверх, у вас этот не получится: вы просто напоретесь на нож. Атака против такого ножа очень опасна, так как в этом случае солнечное сплетение остается открытым и знает об этом. В кризисной ситуации солнечное сплетение несет не меньшую мыслительную нагрузку, чем мозг.

Мальчишка должен знать все это: похоже, его хорошо учили. Он ожидал от противника ошибки – нападения. Рейнер снова осторожно переступил с ноги на ногу, поворачиваясь таким образом, чтобы на пути удара оказалось бедро, а не живот. При этом он не выпускал из виду ножа, отмечая насколько твердо левантинец его держит. Он знал, что должен попытаться захватить руку не сейчас, а позднее, когда она придет в движение, пытаясь дотянуться до нижней кромки ребер с сердечной стороны. Левше в этой истории было бы удобнее, так как он мог бы подставить свой правый бок вместо левого.

Рейнер перемещался на какие-то сантиметры. Он мысленно настраивал руку на твердый захват и готовил мускулы к стремительному броску. При высокой скорости движения им потребуется много кислорода, и в такой жаре они быстро устанут, но, тем не менее, будут достаточно эластичными. Сила, необходимая для броска, уже понемногу уходила. Возможно, мальчишка тоже знал это, но выжидал; его губы были искривлены, приоткрыв зубы, он дышал поверхностно, держа легкие заполненными воздухом – вряд ли в нужный момент удастся сделать глубокий вдох, а значит, выдохнув, он рискует остаться без столь необходимого ему кислорода. Мускулатура руки высасывала кислород из крови, и опасность кислородного голодания все возрастала.

Солнце сделало сталь цветной: лезвие испускало оранжевые и синие блики. Рейнер уже запомнил изображение змеи до мельчайших подробностей – еще бы, он почти сроднился с ножом за эти десять секунд. Среди отблесков был цвет его собственного отражения. Лезвие слегка подрагивало из-за напряжения мускулов; рука, вероятно, была сейчас самой горячей частью тела мальчишки – предплечье блестело от пота.

Небесный жар палил их тела, разливаясь по камням – их общий враг. В граните вспыхивали искры, и свет бил по глазам, как песок. В гавани звонили безумные колокола землечерпалки и их эхо отдавалось от стен. Вокруг царил зной, а среди мира чуть подрагивало лезвие.

Когда Рейнер перевел правую руку в другое положение, мальчишка со всхлипом выдохнул, нож, вспыхнув, взлетел вверх, а нога переместилась, так как баланс оказался нарушен. Руки обоих противников вступили в схватку; одна наносила удары, а другая отражала их; рубашка Рейнера уже оказалась разрезана и показалась кровь, а мальчишка чуть отступил, делая выпад за выпадом, каждый раз по-новому поворачивая лезвие, чтобы пройти защиту. Рейнер защищался в низкой стойке, используя грудную клетку и бедра для защиты живота и отбивая каждый выпад завернутым в платок запястьем. Одновременно он пытался незаметно поставить левую ногу между сандалиями с плетенными подошвами, чтобы при первой возможности сделать подсечку. Вот нож взлетел наверх, пролетел, с визгом распоров воздух, рукоятью вниз перед лицом Рейнера, пытаясь задеть его, и оставил рану на плече, но Рейнеру удалось впервые перехватить запястье. Он, правда, упустил его, но поймал снова и стиснул, выжимая пот из кожи.

Его левая нога занимала нужную позицию, и он навалился на мальчишку. Тот сопротивлялся, но его рука уже зашла за спину, голова откинулась назад, и он потерял равновесие. Падая на колени, левантинец попытался вырваться, но его рука была зажата, как тисками. Его лицо исказилось от боли и он опустился на подогнувшихся ногах. Ни один, ни другой больше не двигались – теперь окончательная победа была только вопросом времени. Пальцы пойманной руки распухли: артерии слишком быстро закачивали в них кровь, и пережатые вены не успевали ее отвести. Нож продолжал висеть в ладони, прижатый согнутым большим пальцем. Рейнер выбил его, и он отлетел, звякнув о камни, на которых капли крови высыхали в момент падения.

– Кто тебя подослал?

Лицо теперь потеряло свою красоту и стало похоже на лицо любого человека, страдающего от боли. Распухшие пальцы на глазах посинели и торчали из руки Рейнера, словно какой-то отвратительный плод. Он не ослаблял захват, так как мальчишка выжидал, чтобы удрать, а если бы он удрал, то уже не ответил бы ни на какие вопросы. Чтобы выиграть время Рейнер перехватил руку и начал понемногу нажимать.

– Кто тебя подослал?

– А-а-й…

Нажим. Вопрос. Лицо искажено гримасой боли.

– Кто?

– Не могу говорить. Больно.

– Это еще цветочки. Кто тебя подослал? – Он боялся вывихнуть мальчишке руку. Тогда он мог упасть в обморок, и тоже ничего не сказать.

Нажим.

– Кто?

– Ибарра.

Рейнер ослабил нажим, красивое лицо исказилось, а голова вскинулась.

– Подними нож.

Рука дернулась достаточно быстро, пальцы скользнули по камням.

– Дай мне.

Мальчишка держал нож за рукоятку, лезвием к Рейнеру. Если хочешь, то попробуй взять, говорили его глаза. Поэтому Рейнер нажал на руку посильнее, так, что запястье сломалось, и левантинец потерял сознание. Он зашвырнул нож в воду, взял своего противника за рубашку и доволок до бара. Было слишком жарко для того, чтобы оставлять его на улице. Рейнеру пришлось поднять его во весь рост и толкнуть сквозь тростниковую портьеру.

По-над морем стоял целый ряд лачуг, они торчали в гавани, как гнилые зубы во рту. Рейнер остановился у первой же двери, которая не была видна из бара Салидисо и стучал до тех пор, пока ему не отворила испуганная женщина. Раны были неглубокие, но вся рубашка была в крови. Над головой вращалось медное небо; оно хватало лачуги за коньки крыш, и крутило вместе с собой.

Его речь была невнятной, но он старался, чтобы голос звучал достаточно твердо – может быть это успокоит женщину – в первый момент у нее был такой вид, будто она собиралась сразу же захлопнуть дверь.

– Agua, senora… agua fresco – an poco de agua fresco, por favore.[20]

– Pobre chico – pobre, pobre…[21] – в ее словах звучала интонация матери, единственное спасение, которое когда-либо знал мир. Она взяла Рейнера за руку и ввела внутрь.

Две девушки, одна из них очень красивая цыганка, заглянули в дверь, когда мадам промывала раны и поливала их спиртом. Она отослала их прочь:

– Потом!

– Хорошие девушки, – сказал он с благодарностью.

– Чистые и горячие, – ответила женщина тоном матери, напевающей колыбельную. – Откуда вы знаете мой дом, chico mio?[22]

– У него хорошая репутация, madre.[23]

Когда она обработала последнюю рану, он спросил нет ли случайно у ее почтенного супруга рубашки, которую можно было бы купить. Она принесла отглаженную и пахнувшую мылом синюю хлопчатобумажную рыбацкую рубаху, спросила такую цену, за которую можно было бы купить дюжину новых, и Рейнер охотно заплатил. Его могли бы схватить по дороге к любому из ближайших магазинов: с левой рукой, замотанной в бинты ван Кеерлса и ножевыми ранами на торсе он больше всего походил на жертву автокатастрофы, сбежавшую с носилок.

Эмалированные часы с видом Толедо показывали двадцать минут шестого. Невероятно. Закат будет в шесть. Женщина помогла ему одеть рукав на левую руку. Она ни разу не спросила, что с ним случилось – осмотрительность была ее ремеслом.

– Вам не следует идти прямо сейчас, chico. Вы еще слишком слабы.

– Может быть, я еще вернусь.

– У вас еще никогда не было такого выбора.

– Уверен в этом.

Рейнер поблагодарил хозяйку и попросил выпустить его черным ходом. Через десять минут он уже был на Пласа Пастеса, и аптекарь Лусильо по рецепту ван Кеерлса сделал ему укол. В соседнем доме оказалась парикмахерская. Чисто выбритый и подстриженный, Рейнер почувствовал прилив энтузиазма. Он знал имя по крайней мере одного врага, Ибарры. А левантинец был месяца на два выведен из строя – у него сломана правая рука.

Он ждал в заранее выбранном месте, между опор неподвижного крана, вознесшегося в темнеющее небо над белыми сосновыми стволами. На автомобиле она могла подъехать только с одной стороны, а подойти пешком – с другой. Невдалеке Рейнер видел бар Салидисо. Прямо перед ним штабель кончался, и он не мог не заметить любого, кто подошел бы хоть с одной, хоть с другой стороны.

Землечерпалка остановилась, и над водой разносились негромкие звуки двигавшихся по заливу судов и суденышек. Солнце погрузилось в воду за полуостровом. На минуту прибрежная часть города окрасилась в красный цвет, но сразу же навалилась темнота и вот уже не осталось ничего, кроме бледных прямоугольников окон и тонкой цепочки фонарей, растянувшейся вдоль берега. Еще через несколько секунд зажглись огни на пристани, осветив бревна и раструбы двух переулков, за которыми Рейнер должен был наблюдать. В кармане он нащупал свернутый лист бумаги, как будто чтобы верить в реальность записки, ему нужно было физически ощущать ее.