В гостях у турок. Юмористическое описание путешествия супругов Николая Ивановича и Глафиры Семеновны Ивановых через славянские земли в Константинополь

Завтрак

Утром супруги Ивановы долго бы еще спали, но раздался стук в дверь. Глафира Семеновна проснулась первая и стала будить мужа. Тот не просыпался. Стук усиливался.

– Николай! Кто-то стучит из коридора. Уж не случилось ли чего? Встань, пожалуйста, и посмотри, что такое!.. – закричала она. – Может быть, пожар!

При слове «пожар» Николай Иванович горохом скатился с постели и бросился к двери.

– Что там? Что надо?! – кричал он.

За дверью кто-то бормотал по-сербски. Николай Иванович приотворил дверь и выглянул в коридор. Перед ним стоял вчерашний черномазый малец в опанках и подавал выставленные с вечера для чистки сапоги Николая Ивановича, а сзади мальца лежала маленькая вязанка коротеньких дубовых дров.

– И из-за сапогов ты смеешь нас будить! – закричал на него Николай Иванович, схватив сапоги. – Благодари Бога, что я раздет и мне нельзя выскочить в коридор, а то я задал бы тебе, косматому, трепку! Черт! Не мог поставить вычищенные сапоги у дверей!

Малец испуганно попятился, но, указывая на вязанку дров, продолжал бормотать. Слышались слова: «дрова… студено…»

– Вон! – крикнул на него Николай Иванович и захлопнул дверь, щелкнув замком. – Вообрази, вчерашний черномазый малец принес сапоги и дрова и лезет к нам топить печь, – сказал он.

– Смеет будить, каналья, когда его не просили! – Глафира Семеновна потягивалась на постели. – Да, порядки-то здесь, посмотрю я, как у нас в глухой провинции на постоялых дворах. Помнишь, в Тихвин на богомолье ездили и остановились на постоялом дворе?

– В Тихвине на постоялом дворе нас хоть кормили отлично. Мы также приехали вечером и сейчас же нам дали жирных горячих щей к ужину и жареного поросенка с кашей, – отвечал Николай Иванович. – А здесь в Белграде вчера, кроме холодной баранины и сырых яиц, ничего не нашлось для нас. Там в Тихвине действительно подняли нас утром в шесть часов, но шумели постояльцы, а не прислуга.

– Так-то оно так, но на самом деле уж пора и вставать. Десятый час, – проговорила Глафира Семеновна и стала одеваться.

Одевался и Николай Иванович и говорил:

– Придется уж по утрам кофей пить, как в немецких городах. Очевидно, о настоящем чае и здесь мечтать нечего. Самовара в славянской земле не знают! – негодовал он. – Ах, черти!

Надев сапоги и панталоны, он подошел к электрическому звонку, чтоб вызвать прислугу и приказать подать кофе с хлебом, и остановился перед надписью над звонком, сделанной по-сербски и по-немецки и гласящей, кого из прислуги сколькими звонками вызывать.

– Ну-ка, будем начинать учиться по-сербски, – сказал он. – Есть рукописочка. Вот вчерашний черномазый слуга, не могший схлопотать нам даже бифштексов к ужину, по-сербски так же называется, как и по-немецки, – келнер. Разница только, что мягкого знака нет. А девушка – медхен по-немецки – по-сербски уж совсем иначе: «собарица».

– Как? – спросила Глафира Семеновна.

– Собарица. Запомни, Глаша.

– Собарица, собарица… – повторила Глафира Cеменовна. – Ну, да я потом запишу.

– А вот малец в опанках, что сейчас нас разбудил, называется покутарь. Запомни: «покутарь»… Его надо вызывать тремя звонками, собарицу – двумя, а келнера – одним. «Едан пут»… Ейн маль – по-немецки, а по-русски – один раз. Будем звонить келнера…

И Николай Иванович, прижав пуговку электрического звонка, позвонил один раз.

– Погоди. Дай же мне одеться настоящим манером, – сказала Глафира Семеновна, накидывая на себя юбку. – Ведь ты зовешь мужчину.

– Поверь, что три раза успеешь одеться, пока он придет на звонок.

Николай Иванович не ошибся. Глафира Семеновна умылась и надела на себя ночную кофточку с кружевами и прошивками, а «келнер» все еще не являлся. Пришлось звонить вторично. Николай Иванович подошел к окну, выходившему на улицу. Улица была пустынна, хотя перед окном на противоположной стороне были два магазина с вывешенными на них шерстяными и бумажными материями. Только приказчик в пиджаке и шляпе котелком мел тротуар перед лавкой да прошла баранья шапка в куртке и опанках, с коромыслом на плече, по концам которого висели вниз головами привязанные за ноги живые утки и куры.

– Посмотри, посмотри, Глаша, живых птиц, привязанных за ноги, тащат! – крикнул Николай Иванович жене и прибавил: – Вот где обществу-то покровительства животным надо смотреть!

– Ах, варвары! – воскликнула Глафира Семеновна, подойдя к окну.

– Да, по всему видно, что это серый, неполированный народ. Ну, убей их, а потом и тащи. А то без нужды мучить птиц! Однако кельнер-то не показывается.

Николай Иванович позвонил в третий раз. Явилась черноглазая горничная с копной волос на голове, та самая, что вчера стелила белье на постель.

– Собарица? – спросил ее Николай Иванович.

– Собарица, – кивнула та. – Што вам е по воли? Заповедите[14].

– Ужасно мне нравится это слово – собарица, – улыбнулся Николай Иванович жене.

– Ну, ну, ну… – сморщила брови Глафира Семеновна. – Прошу только на нее особенно не заглядываться.

– Как тебе не стыдно, душечка! – пожал плечами Николай Иванович.

– Знаю я, знаю вас! Помню историю в Париже, в гостинице. Это только у вас память коротка.

– Мы, милая собарица, звали кельнера, а не вас, – обратился к горничной Николай Иванович.

– Вот уж ты сейчас и «милая», и все… – укорила его жена.

– Да брось ты. Как тебе не стыдно! С прислугой нужно быть ласковым.

– Однако ты не называл милым вчерашнего эфиопа!

– Кафе нам треба, кафе. Два кафе. Скажите кельнеру, чтобы он принес нам два кафе с молоком. Кафе, молоко, масло, хлеб, – старался сколь можно понятливее отдать приказ Николай Иванович и спросил: – Поняли?

– Кафе, млеко, масло, хлеб? Добре, господине, – поклонилась горничная и удалилась.

– Сейчас мы напьемся кофею, оденемся и поедем осматривать город, – сказал Николай Иванович жене, которая, все еще надувши губы, стояла у окна и смотрела на улицу.

– Да, но только надо будет послать из гостиницы за извозчиком, потому вот уж я сколько времени стою у окна и смотрю на улицу – на улице ни одного извозчика, – отвечала Глафира Семеновна.

– Пошлем, пошлем. Сейчас вот я позвоню и велю послать.

– Только уж, пожалуйста, не вызывайте этой собарицы!

– Позволь… Да кто же ее вызывал? Она сама явилась.

– На ловца и зверь бежит. А ты уж сейчас и улыбки всякие перед ней начал расточать, плотоядные какие-то глаза сделал.

– Оставь, пожалуйста. Ах, Глаша, Глаша!

Показался кельнер и принес кофе, молоко, хлеб и масло. Все это было прилично сервировано.

– Ну вот, что на немецкий манер, то они здесь отлично подают, – проговорил Николай Иванович, усаживаясь за стол. – Вот что, милый мужчина, – обратился он к кельнеру, – нам нужно извозчика, экипаж, чтобы ехать. Так вот приведите.

– Экипаже? Има, има, господине! – И кельнер заговорил что-то по-сербски.

– Ну, довольно, довольно… Понял, и уходи! – махнул ему Николай Иванович.

Через час Николай Иванович и разряженная Глафира Семеновна сходили по лестнице в подъезд, у которого их ждал экипаж.