В. Грабин и мастера пушечного дела

Глава вторая Пушки определили профиль завода

Вышел на работу. В редакции народ, разговоры и папиросный дым. Стучит и стучит дятлом старенький «Ундервуд». Анфиса Ивановна в неизменном черном платье с белым воротничком. Она спешит с перепечаткой материала в следующий номер многотиражки.

Мы с Савкиным вдвоем, в кабинете.

— Иван Ильич! Как выглядят наши и заводские дела?

Савкин открыл подшивку многотиражки и ткнул пальцем в статью за 13 сентября: «Результаты фотографирования рабочего дня». У Бабичева — начальника долбежного отделения первого механического цеха производительное время составило 41 процент, у мастера Дребезгова — 60 процентов. Остальное время они растратили на разговоры с посторонними людьми, на хождение в контору, на пассивное наблюдение за работой станков.

У долбежника Киселева на изготовление детали полезное время за весь рабочий день составило 49 процентов. Остальное время ушло на приемку и уборку станка, на заточку инструмента и посторонние разговоры.

— Вот какие у Горемыкина пироги. И у Чмутова во втором механическом не вкуснее. Примерно такие же показатели использования полезного станочного времени на всем заводе у токарей, фрезеровщиков и сверловщиков. Конечно, лучше обстоит дело у слесарей. В сборочном дня не проходит без директора или главного инженера. Там решается судьба программы.

— А как с выполнением плана?

— Горим. Завод задание правительства, видимо, не выполнит. Возможно, при новом директоре будет лучше.

— Как его фамилия?

— Мирзаханов. Звать Илларион Аветович. Москвич…

— Каков хоть он из себя?

— Ну как тебе сказать? Крепкий мужик лет пятидесяти. Рост ниже среднего. Глаза кавказские. Метеор какой-то! Весь день на ногах. Даже ночью на завод из города приезжает. И когда он только спит?… Будешь в цехах, не дивись беретам. Это он придумал. По ним директор сразу видит, кто и как шевелится. По красному берету он узнает начальников отделений, по синему — мастеров, по зеленому — бригадиров и наладчиков. Мирзаханов — это тебе не Радкевич! Ему палец в рот не клади — не заметишь, как напрочь отхватит.

Позвонил Василий Гаврилович. Он больше месяца дома. Спросил, смогу ли я перед концом первой смены прийти в литейку?

Литейная мастерская — это просторный цех среднего завода. Она еще не отстроена. В ней с полсотни рабочих. Здесь они казались случайными. Мы поздоровались. Василий Гаврилович, не теряя времени, спросил Коптева:

— Гавриил Иосифович, которая по счету отливка?

— Тринадцатая.

— Посмотрим, чего приготовила нам чертова дюжина? — пошутил Грабин.

Рабочий Хайруков приступил к выбивке из опоки верхнего станка пушки — Ф-22. Через несколько минут перед взором предстал станок с безобразными шипами и натеками металла. Удалась или не удалась отливка? Быть у пушки литому станку или не быть? В это время казалось, что кроме него нет на свете ничего желаннее. Над новорожденным, словно врачи, склонились Грабин и Коптев. Хайруков подозвал Моржова. Рабочие подъемным краном быстро уложили станок на тележку и вкатили в пескоструйную камеру. Нас попросили отойти подальше.

Через несколько минут верхний станок лежал чистенький, словно помытый в бане. Обнаружились раковины и трещины на плоскостях, которые несут небольшие нагрузки. Главный конструктор принял решение — станок после заварки трещин и раковин запустить в производство.

Верхний литой станок после механической обработки подвергся жестким испытаниям. Выдержал. Потом после небольших изменений в технологии литья, с более высоким качеством были отлиты нижний станок (лобовая коробка), кронштейн «люльки», коробка подъемного механизма и многие другие детали.

Стальное фасонное литье избавило механические цеха от трудоемкой обработки тяжелых кузнечных поковок. Особенно много бесценного металла уходило в стружку при изготовлении разностенных по толщине деталей. Применение литья в изготовлении пушек — результат смелого новаторства. О нем заговорили центральные газеты и технические журналы. Оно резко сократило расход дорогостоящих легированных сталей. Некоторые детали фасонщики стали отливать из углеродистой стали, которая была сравнительно дешевой.

Многие не заметили, как Грабин постепенно стал совмещать обязанности конструктора и технолога. В своих начинаниях он нашел поддержку у передовых рабочих завода и представителей заказчика — друзей по академии — Василия Федоровича Елисеева и Ивана Михайловича Бурова.

Василий Гаврилович о Мирзаханове не обмолвился ни одним словом. Заметил, что у директора до КБ не доходили руки. Он не поощрял, но и не мешал начальнику КБ в работе.

На другой день к нам с подмосковного артиллерийского завода, расположенного в городе Калининграде, приехали главный инженер Борис Иванович Коневский, заместитель начальника первого механического цеха Семен Николаевич Зернов и заместитель начальника сборочного цеха Анатолий Васильевич Ковалев. Москвичи сразу приступили к исполнению новых обязанностей и все дела завода взяли в крепкие руки.

Канун девятнадцатой годовщины Октября. Сухое морозное утро. Завод отправлял в Москву для участия в военном параде батарею пушек Ф-22. От штурма накануне дрожали стены всех цехов и контор. Но нельзя не заметить — настроение у рабочих приподнятое. Люди стали привыкать к дисциплине. Осуждай не осуждай береты, но они заданную роль выполняют хорошо.

Машинистка положила на стол материал в очередной номер газеты. Среди бумаг три небольшие заметки. Они из разных цехов, но все о питании. На самой большой, из кузницы, 70 подписей. Меняю заголовок. Теперь он выглядит просто: «Открытое письмо директору завода товарищу Мирзаханову». В подборку к нему ставлю в номер еще два письма из первого механического: «Мы требуем культурного обслуживания» (десять подписей), из литейного: «У буфета крик и ругань» (пять подписей). Материал направляю в набор.

В обеденный час многотиражка с традиционной аккуратностью легла и на рабочий стол директора. Вскоре Мирзаханов позвонил и сказал, что ответ на публикацию даст на заседании парткома.

Всю ночь до утренней зари пробыл на заводе. Особо долго задержался на кухне столовой кузницы. Только кончился обед ночной смены: алюминиевые тарелки, ложки, вилки в деревянном ящике, изнутри обитом цинком. На них течет тоненькая струйка горячей воды. Спертое тепло, насыщенное парами щей и человеческим потом, клонит обслугу кухни ко сну. Старик повар с синими натеками под глазами и две молоденьких официантки, они же и уборщицы, будто не ходят по грязному полу, а лениво плавают в густо спрессованном воздухе.

Такое же положение с чистотой, если не хуже, и в столовых механических и литейного цехов. На парткоме предстоит большой разговор не с кем-нибудь, а с нашим фактическим хозяином.

Иду в литейный. Слышу удары в обрезок рельса — мартеновский гонг. Сталевар четвертой печи Степан Михайлович Тунаков предупредил: «Плавка готова». Надо взглянуть. И в который уж раз? Летка пробита. Бурлящая сталь стремительнее горного ручья, брызжущая неисчислимым количеством красных и голубых звезд, летит в приготовленный ковш. Обычное дело, но как много в нем радостного и загадочного. Вулканическое кипение металла в ковше, облицованном стойким огнеупором, удивительное ни с чем несравнимое зрелище! Мне всегда казалось, что жидкая огненная сталь завораживает человека и чистит его душу.

О работе столовой завел разговор с обрубщиком Моржевым. Активный рабкор только махнул рукой: «Чего, мол, спрашиваешь? Мы же с Хайруковым о ней не раз вам писали?!»…

В столовой механического цеха меня настиг начальник отдела рабочего снабжения Малышев.

— Вчера поздно вечером вернулся из совхоза «Лысково». Не успел отдохнуть — звонок. Мирзаханов сам не спит и другим не дает. Приказал немедленно проверить все столовые и завтра утром доложить. Чувствую, будет мне и Ометову на орехи!

В половине одиннадцатого позвонил помощник директора Григорьян и просил немедленно прибыть к Мирзаханову. Вошел в хорошо знакомый кабинет. Заметил, что теперь стол директора передвинут ближе к окну. Перед ним во всю стену длинный стол, за которым, понурив головы, сидели Малышев и директор фабрики-кухни Ометов. Мужики в растерянности.

Мирзаханов чисто выбрит, его полные щеки лоснились синевой. Шея короткая, серебристый ежик украшал его крупную круглую голову. Такого человека, даже просто чем-то схожего с ним, вряд ли можно сыскать в Горьком. Особую солидность ему придавали военного покроя гимнастерка и бриджи из габардина цвета хаки. На ногах — добротного хрома сапоги. Глаза иконописны и крупнее, чем у волжан. Они обладали необъяснимой силой. Черно-кинжальный взгляд не каждый мог выдержать без душевного волнения и трепета.

Директор пододвинул поближе ко мне лежавший перед ним номер газеты «За ударные темпы». Всю подборку рабочих писем закрывала его резолюция.

— Вы хорошо знаете этих людей? — спросил он меня, указывая на Малышева и Ометова. — Скажите, им можно доверять?

— После серьезной проверки на деле.

— Хорошо!.. Ну, граждане бездельники! Вы свободны. Мы вдвоем. Принесли чай, сахар и печенье. Беседа с директором затянулась. Он горячо говорил о плохой дисциплине не только рабочих, но и начальников цехов, мастеров и бригадиров. Зашла речь и о планировании, о контроле за выполнением цехами сменных заданий, о питании рабочих.

— По столовым я уже поручил подготовить приказ, — сказал директор в заключение. — На днях он поступит к вам для опубликования. Малышеву я объявлю выговор с предупреждением об увольнении. Ометова снимаю с должности директора фабрики-кухни и назначаю заведующим столовой в кузнице. Выводы будут сделаны и по другим столовым и буфетам…

Вставая с кресла, он предложил пройтись с ним по цехам. Я, конечно, с радостью согласился.

Ночная инспекция директора всюду подтягивала людей. Они оживлялись и лучше работали. Пришли в столовую первого механического цеха. Прошло пятнадцать минут, как кончился ночной обед. У стенки за столом виднелся синий берет. Подходим. Мирзаханов разбудил мастера.

— Ваш пропуск?

Мастер явно напуган, но старается казаться спокойным. Из грудного кармана спецовки он вынул серенькие корочки.

— Товарищ Трефилов! Передайте Горемыкину, что я увольняю вас с завода без права работать в оборонной промышленности.

Сказано таким тоном, что вмешательство, я понял, будет бесполезным…

После ночной прогулки с директором по заводу болит голова. Но я доволен встречей с ним. Мне удалось высказать в довольно резкой форме недовольство отношением заводского начальства к письмам рабочих и вообще к газете. Назвал факты и имена недоброжелателей. Он обещал мне поддержать редакцию многотиражки специальным приказом. Попросил факты.

Раздумья прервал начальник первого механического цеха Горемыкин. Он в растерянных чувствах и похож на жениха, у которого в день свадьбы умыкнули невесту. Расспросил о ночном визите.

— Андрей Петрович, вы с Мирзахановым были ночью в моем цехе?

— Был, Петр Николаевич.

— Это правда, что он застал Трефилова спящим?

— Точно. Мы подошли к мастеру, он сидит за столом с закрытыми глазами, как заколдованный, и тихо посапывает. Илларион Аветович разбудил его…

— Такое с Трефиловым случилось впервые от переутомления. Он единственный мастер, у которого после нарезки четвертая труба получается годной. У других же только шестая с трудом проходит через контроль военной приемки. Что мне предпринять?…

— Не знаю, вы работали в Москве с Мирзахановым. Вам лучше знать, с какой стороны к нему подступить! Приказ директора — закон. Давайте подождем, возможно, остынет…

Перед концом рабочего дня поехал к Грабину в больницу. Врачи подозревают у него серьезное отравление. Уже сумерки. Василий Гаврилович со второго этажа сошел вниз в полутемную прихожую комнату. Говорил тихо, поблескивая воспаленными глазами:

— На работу я смогу выйти не раньше чем через две недели. Так мне сегодня сказал профессор.

Расспрашивал о ходе работ по изготовлению опытной 122-миллиметровой пушки Ф-25, образец которой нужно было как можно быстрее готовить к испытаниям.

Ф-22 для нас пройденный этап. В пушке многие узлы принципиально новые, в частности, лобовая коробка и верхний станок. Они открывают широкие возможности по сокращению сроков создания артиллерийских систем, повышению их качества и надежности.

Рассказал Василию Гавриловичу о знакомстве с новым директором. Он, слушая, улыбался и, молча покачав головой, заметил:

— Скверно поступил с человеком. Таких специалистов беречь надо. С кем греха не бывает. Ну, ор-ел!

Всю дорогу, пока добирался от Грабина домой, не мог отбиться от назойливой мысли: «Надо как-то помочь Трефилову. А вот как?»

Когда ложился спать, вспоминались слова директора. После ночи в цехе, на гребне утренней зори, он, прощаясь, сказал: «Заходите в любое время, если у меня нет кого-нибудь из наркомата. Я всегда готов обсудить с вами любой вопрос. Если нужна помощь, можете смело рассчитывать на меня».

Позвонил Горемыкину и сообщил, что я по делу Трефилова намерен сегодня же пойти к директору. К этому шагу Петр Николаевич отнесся скептически. Все же я позвонил Мирзаханову. Он назначил мне время — конец первой смены.

— Чем могу быть полезен редактору? — встретил меня вопросом Илларион Аветович.

— У меня, товарищ директор, родилась маленькая, но стоящая для газеты идея.

— Слушаю вас.

— Вчера в редакцию приходил товарищ Горемыкин. Его интересовал Трефилов и ваш приказ о его увольнении.

— Мои подчиненные ходят жаловаться в заводскую газету? Это интересно! Даже любопытно, черт возьми! Он должен прежде всего обратиться ко мне! Я наказал человека, но могу принять другое решение.

— Петр Николаевич, видимо, не решился вас беспокоить…

— Что же вы хотите от меня?

— Ваше, Илларион Аветович, согласие на выпуск специального номера газеты, посвященного Трефилову.

— Вот как? Не стахановцем ли вы решили показать его?

— Нет. Он будет выглядеть таким, какой он есть. Я подготовлю небольшую статью. «Час ночи». В ней покажу директора, далее столовую, спящего мастера, приказ об увольнении. В подборку поместим письмо, в котором Трефилов раскаивается в нарушении правил внутреннего распорядка на заводе, и ходатайство Горемыкина к директору о восстановлении мастера на работе. За вами приказ примерно такого содержания: принимая во внимание чистосердечное признание вины мастером и ходатайство начальника цеха, приказываю, в виде исключения, отменить увольнение с завода мастера Трефилова. Разрешаю выдать ему пропуск и выйти на работу с двухмесячным испытательным сроком.

— Согласен. Предварительно покажите весь материал мне.

Мирзаханов тут же снял трубку и позвонил:

— Петр Николаевич! Вызовите Трефилова на работу. О подробностях потом.

Номер газеты с подборкой материалов на коллектив завода произвел сильное и благоприятное впечатление.

Чрезвычайный съезд Союза ССР принял новую Конституцию. Съезд поручил ЦИК СССР разработать и утвердить положение о выборах Верховного Совета Союза ССР. Страна торжествует.

В нашей многотиражке в честь новой Конституции замелькали сообщения о рекордах. «Наш ответ на Сталинскую Конституцию» по поручению формовщиков пишет профгруппорг Быков. Бригада рабочих шестисоттонного пресса сообщает о высоких результатах при изготовлении деталей для одного из ленинградских предприятий. Насколько важен этот заказ? Совсем недавно в газете «За ударные темпы» было опубликовано специальное обращение к кузнецам секретаря Ленинградского обкома партии. Комсомолец Быков из первого механического цеха, курсант планерной школы при соседнем заводе имени Орджоникидзе, опубликовал предложение о создании летной школы на нашем заводе и призвал: «Молодежь — на самолеты!» Призыв был созвучен времени и отвечал настроению всего народа…

После повторного лечения в крайкомовской больнице В. Г. Грабин не проработал и пяти недель, как «скорая» опять его увезла.

К Василию Гавриловичу приехал после работы. Человек тает не по дням, а по часам. Чем болен Грабин? Точного ответа врачи не дают. Теперь у него совсем пропал аппетит, начались надоедливая бессонница и беспричинная потливость. «Нервы! Вот уж эти нервы! Язви их в ребро!» — сказал он мне.

Что нам принесет новый год? Дела на заводе стали поправляться. Из Москвы прибыло около полусотни технологов. Они разрабатывают для Ф-22 технологию, оснащенную приспособлениями и специальным инструментом. На днях у директора шел большой разговор о создании настоящей инструментальной базы. Рабочие механических цехов стали проявлять больше интереса к технике. В цехах штурма планов пока нет. Посмотрим, что будет в конце первого квартала. В январе работали неплохо, и все же небольшой хвостик плана, как и в прежние годы, перенесли на следующий месяц.

Выпуск пушек зримо увеличился. Настроение у заводского коллектива повысилось. Нетерпеливые товарищи с трибуны собраний уже начинают покрикивать: «Знай, мол, наших!» Но если честно: до этого еще очень далеко!

В многотиражке совсем перестали появляться заметки с обязательствами не ломать станки, не портить инструмент. Все это осталось в истории завода горьким воспоминанием. Сейчас больше печатается материалов о передовом опыте.

Совсем юный строгальщик второго механического цеха Ф. А. Шабалов придумал и сам смастерил приспособление, которое позволило ему стабильно перевыполнять сменное задание на строжке проб на 600 процентов. Во втором механическом по-стахановски стали выполнять новые, значительно повышенные нормы фрезеровщики — Муравьев, Горбунов, Сорокин, токари — Кокурин, Шелепов, Розанов, Цыпова. В первом механическом тоже заблистали процентами выработки и заработками токари — Шевлявкова, Галактионова, фрезеровщики — Лебедева, Кирьянова и многие другие. В литейном цехе отличился скоростной плавкой и высоким съемом металла с квадратного метра пода печи сталевар Тукмаков.

Радует то, что рабочие идут в редакцию, как в родной дом, хорошая заводская новость быстро становится достоянием коллектива. Первой об этом сообщала «Молния», за ней — еще подробнее многотиражка.

Мы вместе с рабочими корреспондентами идем к Первомаю полные надежд и планов. Недавно вступила в строй заводская, хорошо оборудованная типография. Теперь не придется краснеть за кляксы и слепые строчки в газете.

Для праздничного номера уже подготовлено фотоклише новых зданий средней школы и детских яслей. Среди черных крыш бараков также будет показан четырехэтажный тридцатиквартирный дом, который украсил поселок. Он предвестник недалекого будущего, когда такие дома заменят бараки и времянки.

На партийно-хозяйственном активе встретился с Грабиным. Вместе слушали отчеты главного металлурга Саковича, начальника литейного блока Эфроса и начальника кузнечно-прессового цеха Конопасова. Главная тема — технология получения высококачественных и экономически выгодных заготовок. Литейщики оказались в более выгодном положении, освоив фасонное литье. Кузнецы выглядели бледно. Их поковки, как и раньше, оставались грубыми и тяжеловесными. Конопасову было жарко от ораторов и директора Мирзаханова.

В этот раз Василий Гаврилович не выступал. Не разгаданная врачами болезнь угнетала его. Да он и не хотел повторяться. Его мысли всем хорошо известны из выступлений на многих совещаниях у директора. Он всегда выходил из равновесия, когда узнавал, что казенник или «люлька» пушки не обрабатываются, так как на складе завода не оказалось нормального инструмента. Задерживает подачу специального инструмента инструментальный цех. Почему? Цех вынужден изготавливать сразу несколько деталей прицела для пушки, выделяя для этого лучших специалистов.

Преодолевая недуг, Грабин много работал непосредственно в КБ, координируя работу ведущих конструкторов. Опыт проектирования и практические дела завода все больше и больше убеждали его в необходимости коренным образом изменить отношения между конструкторами и технологами. Но для этого пока нет на заводе ни условий, ни понимания важности этой задачи. И все-таки он упорно стремился объединить усилия конструкторов КБ и отдела главного технолога с целью создания экономичной технологии по обработке верхнего станка Ф-22. Это был первый и робкий шаг к прямому сотрудничеству конструкторов и технологов. До полного осуществления этого замысла при проектировании новых орудий было еще очень далеко — целых четыре года.

После заседания актива по пути домой Василий Гаврилович сказал:

— По договоренности с главным металлургом Саковичем мы готовим чертежи для изготовления некоторых деталей пушек методом горячей штамповки. А потом попробуем применить и холодную штамповку. Это все ново и интересно, сулит выигрыш времени и экономию металла. С нами охотно сотрудничают технологи и рабочие кузницы. Да и Конопасову теперь деваться некуда. Хочет он или не хочет, а новинку поддержать придется. Некоторые штампы уже в металле. В ближайшее время начнем запускать их в работу.

Грабин говорил о штамповке, подчеркивая ее выгодность в механическом производстве. Эта инициатива Василия Гавриловича, как и с фасонным литьем, тоже противостояла устоявшимся представлениям о технологии производства артсистем. Слушая его, я не замечал в его голосе радости. И это было не случайно. В конце беседы он сообщил неожиданную новость. Она-то и была причиной его неважного душевного состояния.

Решается вопрос о возврате Мирзаханова обратно на 8-й артиллерийский завод в подмосковный Калининград.

Только наметился в производстве путь к культурной технологии, как теперь он может оборваться. Новый директор — новые проблемы.

Мы расстались молча. Каждый из нас уносил с собой тяжелые думы.

В течение полугода коллектив завода хорошо узнал Мирзаханова как смелого инженера и крупного организатора. Рабочие полюбили старого большевика за бескорыстную прямоту. Отъезд Иллариона Аветовича для завода был тяжелой утратой.

Новый директор — Григорий Александрович Дунаев — представился партийному комитету. Он такого же невысокого роста, как и Мирзаханов, только весом полегче. На нем, как принято у такого ранга заводского руководителя наркомата вооружения, шерстяная цвета хаки гимнастерка и брюки-галифе с большими крылами. В них он напоминал белоголовую зеленую бабочку. Он порхал по кабинету в новеньких шевровых сапогах. И тихим бесстрастным тенором говорил:

— Я приехал из Брянска. Меня лично просил Климент Ефремович Ворошилов поставить ваш завод на крепкие ноги. Укрепить дисциплину, поднять производительность труда на более высокую ступень. В этом мне должны помочь вы и стахановское движение…

От Дунаева все ждали конкретных предложений. Но их не было. Одни слова. Секретарь парткома Бояркин от имени всех членов парткома поздравил Дунаева с назначением на пост директора нашего завода. Угоднически глядя в его белесые глаза, он своей рабочей рукой схватил его маленькую руку и подобострастно потряс. Нам было сказано: «Вы свободны». Дунаев и Бояркин остались вдвоем. Мы, члены партийного комитета, молча поспешили к рабочим местам. О директоре ни слова.

Из нас никто его не поздравил. И он нам не подал руку. Для нас Григорий Александрович сразу стал недоступным и чужим.

С первого же дня в главной конторе, прежде всего в плановом отделе, началась перестановка людей, как говорится, «из кресла на стул» или «со стула в кресло». В первом механическом вместо Горемыкина, отбывающего вместе с Мирзахановым, начальником назначен бывший начальник планово-распределительного бюро цеха Алексей Дмитриевич Проскурин. Техник по образованию, человек думающий и хорошо знающий возможности цеха, он взвалил на свои плечи большой и ответственный груз.

Только что начался рабочий день. Из главной конторы доставили синий пакет. Вынул из него плотный лист мелованной бумаги. Читаю. «Распоряжение по заводу». Копия. Редактору «За ударные темпы». «Начальнику заводской типографии, ввиду предстоящих больших работ по печатанию разного рода служебных бланков, отчетных форм, приказываю прекратить печатать заводскую газету. Редактору немедленно начать переговоры о печатании многотиражки в типографии завода «Красное Сормово» или найти другую возможность в городе Горьком». От такого решения Дунаева кого не взорвет.

Не рассчитав своих сил и возможностей, — да у меня и не было другого выбора, как искать защиту в Москве, — об этом невероятном решении директора я написал в «Правду». По своей «деревенской» наивности верил, что все должно быть по совести, по закону…

Прошло восемь дней. В печатании газеты на «Красном Сормове» мне отказали. Обратился в горком партии. С Дунаевым портить отношений никто не хочет. Он ведь директор государственного оборонного завода!

Утро. Меня вызвали на срочное заседание парткома. Это заседание было самым коротким за все время моего четырехгодичного бессменного членства в парткоме. Бояркин сказал, что поступило письмо из обкома ВКП(б), присланное из Москвы. Прочитав мою челобитную грамоту в «Правду», он заявил:

— Считаю письмо редактора подрывом авторитета нового директора… Мы тут посовещались и решили снять Худякова с газеты и возложить ее на товарища Савкина. Предлагаю такое решение утвердить!

На сдачу дел дали два дня. В «Правду» писать перестал и думать. Обком ВКП(б) знал что делал! Второй раз напиши, тогда будет еще хуже. Да и чтобы бороться за правду, надо иметь жилье. А у меня его нет. Завтра из заводского дома тебя как миленького выбросят на улицу. Кроме того, нужны деньги, а больше, чем на еду, их у меня никогда не было. Горком направил меня в вечернюю газету «Горьковский рабочий», заведующим отделом писем и жалоб трудящихся…

Ненадолго вернусь назад. Конец рабочего дня, еще сутки действует мой пропуск. Четыре года он открывал мне турникет проходной завода. Иду на конюшню, проститься с Германом. Может так статься, что мы больше никогда не увидимся.

Конюшня. Станок. Выходная дверь с проемом вверху, который упирается Герману в горло. Увидев меня, старый конь зашебутился: стоит, мотает головой, об пол стучит копытами. Вижу, соскучился. Ну! Ну! Ему хочется выскочить из стойла, но не пускает дверь, запертая на железный засов и замок. Подошел к коню поближе. Герман мягкими губами дотронулся до моей щеки. Я убрал накипь со складок у его грустных глаз. К ней лепились золотистые надоедливые мухи. Развернул газету, за которой мы больше четырех лет ездили с ним на «Красное Сормово», вынул из нее ломоть ржаного хлеба и с руки покормил его. Встав к двери спиной, я обнял голову Германа, будто мы перед фотоаппаратом, и замер. Я не говорил ему прощальных слов, он без них чувствовал, что произошло что-то неладное. Раз я не вывожу его из станка и не запрягаю в тарантас, значит уже не имею на это права. Мы посмотрели друг другу в глаза. На миг щекой прислонившись к шее Германа, я пошел от него прочь. Не оборачиваюсь. Не гляжу на друга. Знаю — и ему не легче, чем мне.

Первая неделя работы на новом месте.

За это время где я только не побывал. На станкозаводе видел новый фрезерный станок, готовый к отправке на Сталинградский тракторный. Об этом станке-богатыре и его создателях в городской газете моя первая статья. К новому месту привыкаю с трудом. Скучаю о родном заводе. А жить как-то ведь надо. Мой оклад очень маленький, а работать за гонорар, как другие, еще не научился. Одно радует — отношение сотрудников городской газеты. Все ребята доброжелательные и внимательные.

Ходил к больному Грабину домой. Былого разговора не получилось. Оба чувствовали себя неловко. Начало лета, а у нас на душе холодно.

— Василий Гаврилович, что хоть вам говорят врачи?

— Их трудно понять. Изучают анализы, а болезнь определить не могут. Лечат методом «куда кривая вывезет».

В самом деле Грабин выглядел очень плохо, таял на глазах. Любой человек, даже не доктор, скажет, что хуже здоровья не бывает.

Приехал из двухнедельного отпуска. Был у родителей. Спешу на работу. Вижу, идет человек. Вроде бы Василий Гаврилович, а вроде бы нет. Да, это он, Грабин. Что такое с ним? Время четверть десятого, а он уже идет с завода. Раньше такого не замечалось.

Молча пожали друг другу руки. Смотрю на Василия Гавриловича и не узнаю его. Веки воспалены, красные. Взгляд блеклый, тревожный. И куда только делось очаровательное излучение серых глаз? Ключицы выпирали, образуя у шеи глубокие впадины. Голос тихий, сиплый.

— Что с вами? — вырвалось у меня.

— Все то же. Врачи и порошки… А теперь случилась куда более худшая неприятность. Вы слыхали? Да-а, вы были в отпуске! Дунаев уволил меня из КБ и завода.

— Что за чепуха?!. Удар нагайкой легче перенести, чем ваше сообщение!

— Позавчера побывал в Москве у наркома. Искал правду. Искал и не нашел! Рухимович даже не выслушал меня до конца… Что ему до Грабина и его планов? Он приказал мне немедленно отправляться на Уралмаш!..

— Это чего ради? А как же работа над пушкой?

— Дунаев недавно сказал: «Вы, Василий Гаврилович, часто и подолгу болеете. Поймите меня по-государственному, в таких случаях завод не собес! Я свою голову заложил за правительственное задание!»

Если человек заболел, это не вина его, а беда! На Урале у Грабина здоровье лучше не станет. Странно. Непонятная и недопустимая глупость.

— Кто же теперь возглавит КБ?

— Уже назначили моего заместителя Костина.

— И он согласился?

— Представьте себе. Не возразил. При Ренне директор спросил: «Павел Иванович! Без Грабина вы справитесь с выпуском серийной пушки Ф-22?» «При вашей поддержке — вполне!»

— Василий Гаврилович! Если посмотреть правде в глаза, Павел Иванович предал вас! Какая же это гнусность!

— Я бы этого не сказал. А то, что он влез не в свой хомут, это факт.

— А как же повернутся дела с 122-миллиметровой гаубицей М-30, о которой идет настойчивый разговор — будто заводу ее придется изготовлять?

— Не знаю. Не знаю… Для меня одно ясно — если это будет, так у Павла Ивановича не хватит характера. Дунаев вряд ли ему чем-нибудь может помочь. Я хорошо знаком с чертежами М-30. Над ними предстоит большая конструкторская работа. До изготовления серии ой как много технологических ступенек! Предвижу, что она незаслуженно потеснит нашу пушку Ф-25. Я старался сделать все возможное, чтобы Красная Армия получила гаубицу легкую и высокого качества. Не получилось.

— Василий Гаврилович, я все же не могу понять одного, как Дунаев посмел поднять на вас руку?

— Так же, как хорошо известный Бояркин, болтающий о партийной демократии и который выставил вас за ворота завода. И вы меня спрашиваете?

Таких, как я, в Горьком пульмановский вагон да шустрая дрезина. А Грабин, как я понимаю, пока один! Все знают, что он, а не кто-либо другой, создал первую советскую дивизионную пушку! У него за нее орден Ленина! Это же надо понимать! Ценить! Нет-нет! Моя голова отказывается соображать, что творится на белом свете.

— Ну, я не стерпел и пожаловался на бюрократа… А вы-то чем разгневали его «светлость»? Вы же с Дунаевым и двух месяцев не проработали?

— Не сошлись характерами. Это точно! Моя прямолинейность ему не по сердцу. Он понял, я не марионетка. И почему бы не воспользоваться случаем и продолжительностью моей болезни?

— Но это же несправедливо. А просто говоря, подлость.

— Как хотите судите, но закон на его стороне… Поди ж ты, как у них все просто и быстро получается. Спрашивается, почему нарком рассудил, что я не могу работать здесь? И почему буду полезен где-то на Урале, в более тяжелых климатических условиях?… Я болен — это правда. Но мое сознание не отказывало. Я готов ползком добираться до работы. Почему, спрашивается, Рухимович против меня?

— Ну и черт с ним!.. Ваш новый нарком, видно, замшелый чиновник. Плюньте вы на него! — сорвалось у меня. — Я б на вашем месте сегодня же отправил телеграмму товарищу Молотову. Он власть над всеми наркомами.

Неожиданно меня назначили заведующим промышленно-транспортным отделом газеты. Знакомство с фабриками и заводами захлестнуло и закрутило меня. Разработал небольшой план проверки подготовки промышленности и транспорта к зиме.

Давно не встречался с Грабиным. Позвонил Василию Гавриловичу домой. Он только что вернулся с завода. На дачу не поехал, решил немного поработать дома. Он пригласил побывать у него и посмотреть его трехкомнатную квартиру в новом доме.

Василий Гаврилович сам открыл входную дверь. Мы быстро осмотрели все удобства жилья: широкие окна, ванная комната с окном, шкаф в стене, кухня двенадцать метров, просторный кабинет. В нем все было по-прежнему скромно, уютно.

— Давненько мы не виделись. Живем на одной улице, а друг друга навестить нет времени. Плохо отдыхаем и себя не щадим. Ну, молодой человек, рассказывайте, как вам служится на новом месте?

— Понемногу привыкаю. Лучше вы поведайте мне, как себя чувствуете и кто образумил директора? А уж потом и я доложу вам о своих путях-дорогах.

— Мое самочувствие, — неохотно отозвался Грабин, — что можно сказать? Пока удовлетворительное. А вообще хвалиться нечем. Хотя врачи усердны и мой рабочий день стал щадящим, но прежнего здоровья нет…

Помните нашу встречу на улице? Тогда по пути домой я зашел на почту и дополнительно к письму в ЦК послал телеграмму Молотову. Попросил его оставить меня на заводе. Прошел день, другой, миновал и третий. Из Москвы ни звука. Начинаю нервничать. На шестые сутки, в начале рабочего дня совершенно неожиданно за мной пришла машина. Приехали на завод. Вхожу в кабинет директора. Через открытое окно слышен напряженный заводской гул. Он особо ощутим, если ты больше месяца безработный.

Молча поздоровались. Он указал рукой на мягкое кресло около стола и сказал: «Василий Гаврилович! Приказ о вашем отстранении от работы в КБ и увольнении с завода я отменил. Завтра приступайте к исполнению своих обязанностей. До полного выздоровления устанавливаю для вас четырехчасовой рабочий день. Ежедневно будете отдыхать за городом. Мы арендуем для вашей семьи деревянный домик у дома отдыха «Зеленый город». С администрацией здравницы я уже договорился. О питании тоже. В ваше распоряжение выделяю легковую машину с шофером. Снабжение бензином на поездки за город завод полностью берет на себя. Вынужденный прогул, разумеется, мы полностью оплатим…»

Директор на минуту задумался и добавил: «Василий Гаврилович! Ради общего дела, прошу забыть, что произошло между нами! Прошу!»

Я поблагодарил Дунаева за приятную новость и задал ему только один вопрос: «Как вы поступите с Костиным? Вам должно быть очевидно, что мне с ним больше не работать!» «Он завтра выезжает в распоряжение наркомата», — ответил Дунаев.

— На этом мы расстались. Теперь, труженик печати, слушаю вас.

Выслушав мои новости, Василий Гаврилович задумался. Большое или малое дело он всегда обстоятельно обдумывал и только потом высказывал мнение.

— Ваше намерение, — начал он, — показать подготовку заводов к зиме слишком прямолинейно. Хорошо, вы опубликуете кучу статей и заметок корреспондентов. Вы будете выглядеть благопристойно. А что это даст для дела? Предвижу, очень мало или совсем ничего.

Попробуйте привлечь для выступления в городской газете директоров и руководителей служб. Например, с нашего завода начальников: паросиловой котельной — Ашина, электрохозяйства — Лиментуева и жилищно-комунального хозяйства — Жукова. В этом случае газета выиграет дважды. Во-первых, читатель узнает о делах, касающихся интересов всего населения, как говорится, из первых уст. Во-вторых, в случае чего, вам будет с кого спросить. А с кого спросите в январе-феврале, когда в щитовых домах температура опять будет на уровне шестнадцати градусов? Я уж не говорю о бараках. С ваших корреспондентов? С них взятки гладки. Впрочем, может быть, я ошибаюсь, но я верю, в газете должны выступить те люди, кто имеет власть и деньги!..

— С вашей логикой трудно не согласиться. Спасибо.

— Есть еще одна хорошая новость, о которой вы, наверное, не знаете.

— Буду рад услышать.

— В прошлом году в Сочи, я вроде вам говорил об этом, ко мне обратился сотрудник Главного артиллерийского управления Соркин с предложением спроектировать длинноствольную 76-миллиметровую танковую пушку. Все переговоры, хотя и были очень сложными — закончены. Так вот, мы наконец получили от ГАУ официальный заказ.

Проектом уже вплотную занимается группа конструкторов во главе с Петром Федоровичем Муравьевым. Над пушкой такого же калибра давно и настойчиво работают и наши конкуренты из Ленинграда. Нам особо тяжело — начальство в Главном артиллерийском управлении все же нам не доверяет. Кроме того, мы готовим пушку для среднего танка, а нам обещали прислать легкий танк БТ-7. Габариты боевого отделения этого танка меньше и потребуется большое инженерное искусство, чтобы все сделать так, как нужно.

— Василий Гаврилович, скажите, пожалуйста, какие у танковых пушек особенности и чем они отличаются от колесных?

— О-о! Она, грубо говоря, только стволом схожа с полевой пушкой. А в остальном у нее все должно быть свое. Смотрите, какие требования мы предъявляем к нашей пушке Ф-32? Она должна быть, как дивизионная Ф-22, полуавтоматической, иметь небольшой, строго ограниченный откат ствола и допускать стрельбу при переменных скоростях. У пушки должно быть удобным заряжение, хороший гильзоулавливатель и мощная лобовая защита.

Из стопки карандашей Грабин взял самый толстый двухцветный и показал, как должна вести себя пушка танка во время боя.

— Поняли? — спросил он.

— Понял, да не совсем. Как же танкист будет вести огонь, если танк то летит в яму, то спешит в гору?

— Он будет, конечно, останавливаться. Стрелять с выгодной ему позиции.

— Это плохо. Танк могут подбить.

— Вы правы. Огонь будет вестись и на полном ходу. Но это потребует высокой выучки экипажа. Поражение цели с ходу — сложнейшая техническая задача. На ее решение еще потребуется не один год. И, конечно, она будет решена.

Домой я ушел в приподнятом настроении. Чувствовал себя пусть и далеким, но все же соучастником создания первой мощной советской танковой пушки.

Грабин сегодня меня удивил. Выйдя из его дома на улицу, подумал: «Человек еле на ногах держится. Руки дрожат от слабости, и все же думает о новой технике. Откуда берется такая сила в русском человеке?»

В окнах бараков скоро вспыхнут огни, в сиреневых сумерках заиграла саратовская гармонь. По улицам и переулкам дальнего барачного городка весенним половодьем разлились чарующие переливы волжских страданий.

Мы с Львом Федоровичем сидим на еще теплой сушине когда-то поверженного весенним ураганом дерева. Курим. К нам подошел повечерять его сын Алексей. Хоровод мимо нас устремился к ручью под пышную ветлу, под которой даже в дождь сухо. Под ней испокон веку собиралась, пела и плясала молодежь. Здесь, у ручья, в деревне с ласковым названием Варя встречались влюбленные, а потом приходили их дети. И так из поколения в поколение…

Гармонист рванул перезвоны и затряс малиновыми мехами. Хоровод аж ахнул — вздохнули плясуны и плясуньи. Пошла в ход кадриль «Соломушка»: за руки, за плечи, за талию. Она всем доступна. У парня трепещет и млеет душа, когда павой плывет на него приглянувшаяся девушка.

Прошло более получаса, как я прочитал Кошелеву очерк «Кузнецы». Нетерпеливо жду, но он молчит, попыхивает самокруткой. Может быть, виденное нами веселье взяло его в плен и ему вспоминалась родная деревня в тверских лесах, за околицей жаркая кузница деда и около нее на лугу вот такой же шумливый цветник молодежи? И Левка Кошелев тогда увидел свою Настеньку, потом подарившую ему пять сыновей и дочь.

— Лев Федорович, что вы мне скажете? Давать о вас в газету рассказ или нет?

— От правды, конечно, не убежишь. Но зачем ворошить, что было со мной при царе? Кому это нужно? Такая жизнь была не только у меня. Подумай еще… Посмотри мастеров на «Красном Сормове». Там есть такие умельцы, их сиянью любая звезда на небе позавидует.

Я понял: убеждать старика бессмысленно. Мы пожали друг другу руки и разошлись.

Еще две недели в домашние часы отдыха я мучился с «Кузнецами». В воскресенье очерк опять понес к Кошелевым.

После чая, за которым я застал большую семью, Лев Федорович и его сын Алексей, тоже кузнец-инженер, слушали новую редакцию очерка.

— А я думал, ты от меня отступился, — равнодушно промолвил старик. — Ну ладно, уж не буду тебя томить. Давай ручку, подпишу твоих «Кузнецов». Тебе ведь тоже надо жить! Но слово держи, сказанное в прошлый раз. Что не обойдешь и кузнецов «Красного Сормова», а то осержусь…

В городской газете «Кузнецы» появились в одном из субботних номеров…

По вечерам часто смотрю на серый дом, но света в окнах квартиры Грабина не вижу. Ее хозяева за городом. А надо бы встретиться с Василием Гавриловичем. Проходит второй месяц, как мы перекинулись несколькими фразами в перерыве городского партийного актива. Грабин тогда обрадовал меня:

— По танковой пушке Ф-32 сверх моего ожидания дела идут полным ходом. Танк БТ-7 на днях поступил на наш завод. Теперь КБ занято тем, как лучше использовать габариты башни. Приступили к разработке технической документации. Предстоит 76-миллиметровую пушку вместить в пространство, где раньше стояла «сорокапятка». Мы располагаем вероятными данными о танковом вооружении «потенциального противника». Задача — качественно обогнать его любой затратой наших сил. Мы не имеем права недооценивать реальность.

— А разве есть такая опасность?…

— Есть! Иначе я бы и не говорил.

Грабин заехал за мной на машине. На ухабах «газик» трясло и подбрасывало. Дом отдыха «Зеленый город». С ним рядом небольшая, в две комнаты, дачка. За окном сплошной ельник. По косогору он плавно скатывался к речушке, в которой после недавнего ледохода озорно и радостно бушевала вода.

После отдыха от тряской дороги, пока хозяйка готовила чай, мы вышли немного подышать смолистым воздухом. Василий Гаврилович не говорил, зачем пригласил меня за город. А я не спрашивал. Он всегда так. Пока не удовлетворит вниманием гостя, никогда не заговорит о своих делах. Он подробно расспросил меня, чем я занят в редакции. Поговорили о международном положении. Оно день ото дня вызывало беспокойство. У людей не меньшую тревогу вызывали непонятные и необъяснимые события внутри страны, особенно аресты многих видных деятелей партии и армии.

На столике гостиной кипит и шипит самоварчик. Весело с ним. Хозяин, повесив на деревянный крюк кожаное пальто, устало сел в плетеное кресло. Не больше часа побродили мы по обсохшим тропинкам, а он, вижу, устал. В комнате уютно и тепло.

Когда мы остались вдвоем, Грабин вздохнул и завозился в кресле, будто желая поудобней вписаться в него, немного погодя он тихо сказал:

— Как бы хотелось не огорчать вас, но я не могу не сказать печальную новость. Я приехал из Москвы с похорон нашей Ф-22. Не удивляйтесь и не возмущайтесь! Как это ни горько, но это уже свершившийся факт…

— Как же это можно? — вырвалось у меня. — Только-только начали отлаживать технологию ее изготовления, и вдруг все прекратить?

— Поначалу я тоже считал, что сдавать Ф-22 в музей рановато. А теперь, когда, пережив боль сердца от неожиданного удара и поразмыслив, убедился, что международное положение скоро может оказаться критическим, понял, что время требует от нас, военных инженеров, резкого усиления творческой мысли.

— Что все-таки случилось? Разве Ф-22, первая дивизионная пушка, уже не годится? Всего два года назад ее хвалили, считали красавицей, а теперь, выходит, она уже старуха? Почему ее век оказался таким коротким?

— Сейчас поймете. В Москве, в аппарате наркомата никто не мог сказать, по какому вопросу меня вызывают к Ворошилову. В Кремль пошел один пешком. Когда я вошел в зал, меня поразило множество военных. Присмотревшись, из присутствующих узнал только Грендаля — председателя артиллерийского комитета ГАУ.

Быстро отыскал Ванникова и поспешил к нему. Но он тоже, как и я, не знал причину совещания Главного военного совета РККА.

Взглядом я встретился и поздоровался с Иваном Абрамовичем Махановым. Помните, в 1935 году он был нашим конкурентом на смотре дивизионной артиллерии? И, как я заметил, он пребывал в хорошем настроении. Но и это не предсказывало мне ничего плохого.

В зал вошли члены Главного военного совета: Ворошилов, Молотов, Сталин, начальник Главного артиллерийского управления Кулик, инспектор артиллерии Воронов. Все шумно встали.

Ворошилов объявил: «Будет рассматриваться вопрос об итогах испытаний 76-миллиметровой дивизионной пушки Кировского завода и принятия ее на вооружение».

Это сообщение ударило меня как обухом топора по голове. «О какой новой дивизионной пушке может идти речь, когда она есть? Наш завод выпускает ее. Может быть, Ворошилов оговорился?» Маршал предоставил слово для доклада неизвестному мне военному инженеру ГАУ. Прикидываю. Кировцы потратили на проектирование и изготовление нового образца не менее восьми месяцев. Выходит, середина 1937 года. Темп очень высокий, но почему об этом никто не сказал? Почему?»…

Вижу, Василий Гаврилович горит, пот бисером покрыл его лицо. Из кармана вельветовой пижамы он вынул платок и крепко зажал его в тощем кулаке. На порозовевшем исхудалом лице проступили желтоватые пятна.

Ни раньше, ни позже я не видел Грабина таким униженным и оскорбленным.

— Вы понимаете, — продолжал он, — дело не в том, что нас обошли ленинградцы. Меня обидело пренебрежение к нашему конструкторскому коллективу. Военные беспричинно игнорируют нас, лишили права соревноваться.

— Получается так, что наше КБ умышленно отстранено от создания новой дивизионной пушки? — не сдерживая себя, заговорил я. — Выходит, Маханову за поражение в тридцать пятом году дали право на реванш без противника?… Странно, не по-советски получается…

— Может быть, сам он тут и ни при чем. Но тот, кто стоит за ним, выходит, намеренно перешагнул мораль и совесть… Это же безнравственно, — подчеркнул Грабин и задумался. Мне показалось, он вновь переживал «удар обухом по голове». Смотрю на него, а помочь ничем не могу.

Придя в себя, Василий Гаврилович продолжил рассказ:

— Докладчик сообщил, что угол возвышения ствола у новой дивизионной пушки 45 градусов. Это уже, думаю, хорошо. Наконец-то и военные похоронили идею «американского универсализма». Но вот что удивило. Закончив сообщение, докладчик сразу же предложил принять ее на вооружение и не сделал ни одного замечания по конструкции орудия. Получается чертовски здорово!

Наступила настороженная тишина. Слова никто не просит. Товарищ Сталин вынул изо рта трубку, провел ею по одному усу, затем по другому, пошел к докладчику. Задал вопрос, который возник у многих: «Скажите, пожалуйста, были ли в пушке обнаружены недостатки и если были, то расскажите о них».

Инженер ГАУ, раскрыв папку и порывшись в ней, не торопясь стал перечислять мелкие и большие дефекты пушки. Их оказалось так много, что по залу прошел шумок возмущения. Чем дальше инженер перечислял замечания и предложения работников полигона, тем яснее становилось, что пушку на вооружение не примут.

Грабин умолк. Встал, прошелся по комнате, посмотрел в окно на непроглядную стену ельника. Я попросил разрешения несколько минут побыть на свежем воздухе. Вышел, закурил…

Удивительно, когда я обратно вошел в комнату, у распахнутого окна стоял другой Грабин. Он был не похож на того, которого я только что оставил. В глазах, воспаленных от бессонницы, которой он страдал с начала болезни, блестела мысль.

— Представляете, — теперь с жаром заговорил Грабин, — я никак не мог смириться с оскорблением своего коллектива и решил включиться в борьбу с Махановым. За четыре года наше КБ прошло серьезную школу. Мы подросли и окрепли. Мне как конструктору стало ясно, что на устранение недостатков в пушке кировцам потребуется времени не меньше, чем на разработку проекта и создание нового образца. За этот срок мы можем по тем же тактико-техническим требованиям создать свою новую дивизионную пушку. Но одного желания мало. Надо еще получить разрешение. А кто его может дать? Кулик? Воронов? Они не скрывают антипатии к нашему КБ. Разрешение, думаю, может дать только Ворошилов. Он председатель Главного военного совета. Написал ему записку с просьбой предоставить мне слово.

Начались выступления. Ораторы прямо и откровенно, со знанием дела заявляли: «Новой дивизионной пушки нет. Орудие несовершенное и, можно сказать, сырое». Не было выступления, которое бы заканчивалось предложением: «Пушку кировцев принять на вооружение». Меня обрадовал Грендаль. Обратив внимание на несколько крупных недостатков в конструкции пушки Маханова, он закончил выступление словами: «Дивизионная пушка должна быть мощной, весом не более тысячи трехсот килограммов. Она должна быть значительно мощнее «трехдюймовки» и большей маневренности — огневой и на марше». Грендаль вдохновил меня. Такой точки зрения придерживались и мы.

Встал с места и пошел к столу. Записку положил перед Ворошиловым. Он посмотрел отчужденно, будто видел меня впервые. В то время, когда принималась на вооружение Ф-22 и обсуждался вопрос о награждении орденами конструкторов нашего КБ, я весил девяносто шесть килограммов, а теперь же на тридцать меньше.

Долгим показалось ожидание. Но вот и моя очередь наступила. Я не успел сказать и нескольких слов, как поднялся Сталин. Вытянув руку в мою сторону и ни к кому не обращаясь, сказал: «Разве это Грабин?». Я молчу. Сталин подошел ко мне: «Что с ним? Его не узнать!»

В своем кратком выступлении я попросил у Ворошилова разрешить вступить с кировцами в соревнование. Заверил его: «Наш коллектив за время доработки ленинградцами своего оружия сумеет создать новую дивизионную пушку».

Главный военный совет прекратил обсуждение и принял решение, обязывающее кировцев доработать пушку и испытать. Маршал объявил совещание закрытым и ни слова не сказал о моей просьбе. «Значит, не разрешил», — заключил я. «Вот и продолжили конструкторский род Ф-22, — подумалось мне. — Неужели это конец нашим мечтам и планам?!»

Зал постепенно пустел. Смириться? Ни за что! Решил еще раз обратиться к Ворошилову, думаю: «пан или пропал». Как на грех, к нему подошел Сталин. Что делать? Подойти или нет? «Семь бед — один ответ!» — окончательно решил: «Пойду!» Вдруг Сталин обернулся ко мне: «Товарищ Грабин, вы не уходите, сейчас мы будем решать вопрос о вас…» Меня обдало жаром.

Когда все люди вышли из зала, он спросил Ворошилова: «Почему вы не разрешили Грабину заняться новой пушкой?» «Пушку Маханова требуется только доработать, а Грабину нужно начинать с нуля: проектирование, изготовление и испытание опытного образца». Сталин не удовлетворился ответом. «Давайте Грабину разрешим. Может быть, успеет». «Хорошо, — согласился маршал, — занимайтесь, Грабин, только не опоздайте. Хотя я сомневаюсь…» Поблагодарив Сталина и Ворошилова за доверие, стал прощаться. «Нет, вы не уходите, — опять остановил меня Сталин. — Сейчас займемся вами… Климент Ефремович, Грабина нужно обязательно лечить. От прежнего Грабина ничего не осталось, видите, как он изможден. В таком состоянии ему бы лечиться, а он напросился на такую тяжелую работу. Надо лечить его, и немедленно». Сталин под крышкой стола нажал кнопку. Вошел его помощник Поскребышев. Он сказал ему: «Нужно заняться лечением Грабина… И немедленно!»

Я пытался возразить. Но Сталин не стал меня слушать. «Скажите, у вас есть помощник?» — спросил он меня. «Есть», — ответил я. «Так пусть он создает пушку, а вы лечитесь». Остаток дня и всю ночь я находился в необъяснимом состоянии. К утру немного успокоился. Боль обиды сменилась чувством обновления и надежды. Мне больше ни о чем не думалось, как о новой дивизионной пушке. Я решил не мудрствовать, а коренным образом перепроектировать и усовершенствовать Ф-22. Теперь в моем воображении наша старушка все ярче и ярче стала вырисовываться в новом качестве. И я, как никто другой, знаю ее сильные и слабые стороны. Конструкция требует значительной переработки, прежде всего технологического улучшения многих деталей, даже узлов. Нужно будет сократить металлоемкость и вес будущего орудия. Причем все эти доработки не в коем разе не должны уменьшить заданной пушке мощности и скорострельности. Решил воплотить идею, которую вынашивал давно: разместить противооткатные устройства не только под стволом, как делалось на всех орудиях, но и над стволом. Это позволяло привести к нулю динамическое плечо и уменьшить силу, действующую на лафет, что позволяло сократить его вес.

На другой день мне пора ехать в Горький, но утром я попал в руки врачей. Каждый спрашивает, на что жалуюсь. Отвечаю: слабость. Все врачи, даже невропатолог, на опросном листе записали «совершенно здоров». Что же получается? У меня нет сил, а я здоров? Вот, думаю, посоветуются и скажут: «Гражданин Грабин, вы симулировать изволите?» От такого конфуза меня избавил профессор-эндокринолог Шерешевский. «Вам, батенька, — сказал он, — нужна, и немедленно, хирургическая операция. У вас ненормальная щитовидная железа». «Нет, — ответил я профессору, — мне сейчас не до операции. Давайте отложим ее до более спокойных дней». «Вы очень рискуете, Василий Гаврилович!» «Но я не могу!» «При первом ухудшении самочувствия, — заметил профессор, — немедленно приезжайте в нашу клинику»… Когда сел в поезд, мне почему-то стало легче дышать, и я впервые хорошо поел.

— Василий Гаврилович! Сколько времени вам потребуется на разработку новой технической документации на пушку?

— По моим подсчетам, месяца три-четыре. На создание опытного образца столько же. Еще месяц на заводские испытания. Мы кировцев догоним, я в этом не сомневаюсь.

Побывав часа два дома, я собрал КБ на техническое совещание. Пришли все. «Товарищи! Я пригласил вас, чтобы обсудить вопросы нашей дальнейшей работы. Пушка Ф-22 устарела и, возможно, скоро будет снята с производства. Единственное чем могу порадовать — нам разрешено проектировать новую дивизионную пушку». Коротко рассказав о Главном военном совете РККА, я умолк. В зале тоже никто не проронил слова. Этой минутой молчания, хотели того или не хотели, мы почтили память нашей «желтенькой». Я вынул из кармана два тетрадочных листка бумаги с примерным общим видом и схемой новой пушки. Они пошли по рукам. Затем зачитал ее тактико-технические данные и предложил всем высказаться… Некоторые выступали по два раза, даже по нескольку раз. Техническое совещание заняло полных два дня. Оно одобрило мои предложения по новой дивизионной 76-миллиметровой пушке. Присвоили ей индекс Ф-22 УСВ, то есть усовершенствованная.

В конце недели попросил директора Мирзаханова принять меня. Разговор состоялся большой. Он подробно интересовался всеми деталями происшедшего в Москве. Илларион Аветович — человек сугубо партийный. Он не стал кивать на наркомат, как делал Дунаев, и своей властью одобрил план наших действий. Очень хорошо, что его теперь вновь назначили на постоянную работу на наш завод.

— Василий Гаврилович! А что теперь будет с танковой пушкой Ф-32? — поинтересовался я.

— Надо действовать по формуле «спасение утопающих — дело рук самих утопающих». Ее разработку будем продолжать с не меньшим упорством. Иначе нельзя, мы и с этим орудием крепко завязаны с «кировцами». Наш спор может решить только высокое качество той и другой пушки. Нам успех может быть гарантирован в том случае, если всю работу поведем по-новому. Директор мне санкционировал на время разработки чертежей конструкции Ф-22 УСВ привлекать технологов. Это значительно сократит время на проектные работы и позволит получить детали нужной технологичности. Кроме того, это поможет в более короткие сроки создать технологию для серии. Надеюсь, я, кажется, повторяюсь, в перспективе нам удастся полностью преодолеть разобщенность конструкторов и технологов. В создании Ф-22 УСВ мы применим унификацию: используем более 50 процентов деталей и даже узлов серийной пушки. Потому она чем-то и будет похожей на свою прародительницу.

— Василий Гаврилович, не вызовет ли нарекания оппонентов столь широкая унификация?

— Разве это важно? Главное — унификация позволяет сократить сроки проектирования орудия и запуска его в серийное производство, сокращает существенно расходы на производство. Унифицирование в проектировании пушек многое обещает… У нас все работы уже распределены по исполнителям. Компоновку пушки я возложил на молодого конструктора Володю Норкина. Почему я так решил? Человек он способный. Главное, над ним не довлеет штамп старых подходов к проектированию.

Смотрю на Грабина и радуюсь его дерзости и окрыленности. Страшно подумать, руководитель провинциального КБ, тяжело больной, а бросил вызов Маханову и его прославленному КБ завода на Неве. Что-то теперь будет?!

Попытка встретиться с Василием Гавриловичем не увенчалась успехом. Главный конструктор на испытаниях танковой пушки Ф-32. Я ее еще не видел.

На день моего рождения Василий Гаврилович, хотя и обещал, но не смог прийти — уехал в Ленинград, досадно.

Василий Гаврилович на заводских испытаниях Ф-22 УСВ.

Телефонистка с заводского коммутатора, убедившись, что я именно тот человек, который нужен, деловито сказала:

— Сейчас с вами будут говорить. Слышу в трубке басок с хрипотцой.

— Слушаю вас, товарищ Мирзаханов.

— А-а, узнали?! Так вот, дружище, ежели вы не перестали быть патриотом своего завода, прошу приехать ко мне эдак часов в восемь вечера.

— Очень рад буду видеть вас, Илларион Аветович.

— Договорились, за вами придет машина.

К Мирзаханову на заводе пристало уважительное прозвище «Хозяин». Рабочие были рады его возвращению. Они полюбили его за равную требовательность к самому себе и к людям, за верность слову, которое он всегда выполнял. Чистоту на рабочих местах, порядок на заводе и в рабочем поселке связывали с его именем. От него не ускользало и плохое настроение у рабочего. Подходил к токарю или сверловщику, дружески здоровался. После разговора ему было нетрудно понять причины маеты с приспособлением или нелады с мастером. Виновник плохого инструмента или мастер, не оказавший рабочему помощь, непременно будут призваны к порядку или наказаны. Простое замечание директора, к кому бы оно ни относилось, действовало отрезвляюще. Он и хороших производственников, подлинных стахановцев, знал лучше профсоюзников и ни оставлял без внимания. Директор все хотел знать и все лично видеть!

Илларион Аветович встретил меня доброй улыбкой. В его кабинете полумрак. На столе настольная лампа. В главной конторе пусто, тихо. Заводской гул, ровный и бархатный, подобно контрабасу, без помех врывался в кабинет. Родные и близкие мне звуки, щемящая сердце радость.

— Я пригласил вас поговорить о сталеваре Данилове, — сказал директор, поудобнее усаживаясь в кресло. — Он у нас самый молодой стахановец! Из сталеваров никто больше него не берет стали с квадратного метра пода печи. И цикл варки металла у него самый короткий. Желательно, чтобы об этом знали не только мы, но и весь город. Работает он в смене мастера Тунакова.

— Степана Михайловича я хорошо помню. В свое время о сталеваре мы не раз писали в многотиражке.

— Теперь он мастер. Возможно, вы помните и сталевара Александра Акимовича Кирюхина?

— Акимыча? Помню! Как его не помнить!.. Его каждый на заводе знает.

Мне сразу вспомнились его пушистые, как ковыль, прокуренные усы, светлые с хитринкой глаза и покоряющая, с прищуром, улыбка.

— Теперь нет больше Акимыча, — сказал Мирзаханов.

— Недавно досрочно проводили его на отдых.

— Что с ним случилось?

— Сердце!.. Спасибо Акимычу. Он вырастил себе хорошую смену.

— Илларион Аветович! Скажите, как идут дела у Грабина?

— А вы разве не знаете? Позавчера его прямо с полигона на автомашине отправили в Москву. Его упрямство могло привести к непоправимому. Сегодня звонили из клиники: операция прошла успешно, удалена часть щитовидной железы. Самочувствие Василия Гавриловича удовлетворительное.

— А испытания Ф-22 УСВ закончены?

— По первой программе завода испытана лично Грабиным. Пушка на пятьдесят процентов состоит из деталей своей предшественницы Ф-22, которая успешно идет у нас в производстве. Внедрение фасонного литья, горячей и холодной штамповки деталей значительно ускоряет производство пушек. В ближайшее время мы начнем изготовление четырехорудийной батареи Ф-22 УСВ для больших войсковых испытаний…

Вместе с директором зашли в мартеновский цех. Разговор с молодым сталеваром состоялся короткий. Мы договорились встретиться в выходной день у него дома.

Мирзаханов разрешил мне зайти в опытный цех, где находилась пушка Ф-22 УСВ. Внешне новая 76-мм дивизионная пушка выглядела громоздкой.

— Вы видите, — заметил Владимир Иванович Розанов, — В ней нет той элегантности, что присуща Ф-22. Зато она на сто пятьдесят килограммов легче ее. Конструкция Ф-22 УСВ — новое слово в артиллерии. Она более технологична и обещает быть более маневренной в бою. Ее сектор обстрела полностью отвечает современным требованиям борьбы с танковыми и механизированными войсками.

Настроение гиблое. День ото дня в редакции утверждается мысль: «Горьковский рабочий» скоро закроют. Нет бумаги. Этому трудно не поверить. Пришла почта. Розовый пакет. Открываю. Вынимаю — приглашение на спектакль «Человек с ружьем» и пропуск в ресторан «Интурист». Удивление так велико, что трудно передать словами. Приглашаются поименно — я и моя жена. Догадался — это дело рук Иллариона Аветовича Мирзаханова.

В назначенный час пришла легковая машина. С непривычным ощущением поехали в город. Драматический театр. Здесь все для нас ново. Много знакомых заводчан. Вот медленно раздвигается тяжелый занавес из штофного шелка с расцветкой ржаных колосьев. На сцену к столу, накрытому красной материей, вышли столичные гости, партийное и заводское руководство. Люди в зале зашевелились, зашушукались. На трибуну поднялся нарком вооружения Борис Львович Ванников и огласил Указ Президиума Верховного Совета СССР. В нем говорилось, что за успешное выполнение задания партии и правительства наш завод награждается орденом Ленина.

Дивизионная пушка образца 1936 года не только открыла перспективу молодому заводу, но окончательно определила профиль его основной продукции, принесла ему славу и почет.

Надо было быть участником этого собрания, чтобы ощутить и понять силу людской радости. Заводчане аплодировали до боли в ладонях. А когда зачитали второй Указ о награждении небывало большой в городе Горьком группы рабочих и инженеров орденами и медалями, аплодисменты с новой силой раздались в стенах с золоченной лепниной театра.

После спектакля я отыскал в ресторане первого заместителя начальника КБ Розанова и спросил его:

— Владимир Иванович, вы послали Василию Гавриловичу поздравление с награждением его орденом Красной Звезды?

— Нет. Телеграмму Грабину пошлет новый директор завода.

Уже обсохли поля. Высоко над Волгой стоит солнышко. Цветут сады, зеленеют луга. Приехал на вокзал встретить Грабина. Нас оказалось пять человек. Конструкторы П. Ф. Муравьев, К. К. Ренне, В. Д. Мещанинов и секретарь партийной организации КБ Иван Андреевич Горшков.

Василий Гаврилович с женой и сыном прямо с вокзала уехал на дачу в «Зеленый город». Выглядел он хорошо, поправился. Много шутил.

Вскоре он приехал в поселок, и мы наговорились вдоволь. Василий Гаврилович радовался тому, что КБ и завод выполнили данное им Сталину и Ворошилову обещание. Вместе с ленинградской соперницей И. А. Маханова пушка Ф-22 УСВ готовится к войсковым испытаниям.

В ближайшие недели боевая работа на полигоне скажет: «Кто есть кто?»

Утром позвонил Грабин и просил прийти к нему на квартиру.

Василий Гаврилович встретил меня по-домашнему в пижаме. Строгий и сосредоточенный…

— Что-нибудь случилось? — спрашиваю с ходу.

— Пока нет. Поведение Розанова на войсковых испытаниях Ф-22 УСВ настораживает меня. Только под сильным давлением он согласился на применение в затворе «отжимов». Надо было ехать на полигон самому. Но главный врач заводской поликлиники решительно запретил. Мне нельзя долго быть на солнце.

— «Отжимы»… Василий Гаврилович, что это такое?

— Это устройства, которые помогают надежно выбрасывать из каморы отстрелянную гильзу. У меня на них особые надежды. Владимир же Иванович относится к ним с недоверием. Спор с Розановым о целесообразности применения «отжимов» для меня как конструктора принципиальный. «Отжимы» исключают заклинивание гильзы в камере ствола после выстрела. Раньше на испытаниях Ф-22 были случаи заклинивания. Это лишало пушку абсолютной надежности в бою, что недопустимо.

— Неужели Владимир Иванович этого не понимает?

— Как угодно судите… При наличии «отжимов» в затворе нельзя пушку заряжать резким броском снаряда в камору. Получается заминка. Я наказывал Розанову обязательно армейскую артиллерийскую прислугу обучить правилам заряжения нашей пушки. Он прислал сообщение с испытаний: «Пушки и техническая документация прибыли в полной исправности. Комиссия уже на полигоне. Идет формирование войсковой части для обслуживания наших пушек. Материалы изучаются. Пушки Кировского завода тоже на испытания прибыли… При заряжении наших УСВ артиллерийский расчет нервничает. Прошу разрешить снять «отжимы» со всех четырех орудий».

Я послал телеграмму: «Снимать «отжимы» не разрешаю… прошу этот вопрос обсудить в бригаде. Ее решение немедленно сообщить мне. Категорически настаиваю на обучении артиллерийского расчета приемам заряжения».

На войсковой полигон пришлось дополнительно послать Якова Афанасьевича Белова и Ивана Кузьмича Семина. Я просил их сообщить мне впечатления о работе пушек и складывающуюся атмосферу на испытаниях.

Не успел пережить одну неприятность, навалилась другая. Розанов сообщает: «Во время первой обкатки батареи одну пушку на быстром ходу перевернули и проволокли несколько метров. Полностью смят прицел, сломан кронштейн прицела, маховик привода. Председатель комиссии решил остановить испытания до получения нового орудия. Добились разрешения за ночь отремонтировать ее силами нашей бригады слесарей. Если Мигунов не успеет к утру произвести ремонт пушки, то что делать?» Послал телеграмму Розанову: «Верю Мигунову!»

А вот что сообщил Семин: «Розанов настойчиво требовал снять «отжимы» со всех четырех пушек, но бригада воспротивилась этому решительным образом». Вот так-то! А Мигунов молодец. К утру все исправили.

— Что же получается? Выходит, дисциплины в КБ нет?

— Не знаю, не знаю… А то, что у Владимира Ивановича упрямства хоть отбавляй — это очевидный факт. У него чертовски тяжелый характер!

Василий Гаврилович всегда искал во мне собеседника, когда ему было очень тяжело.

Месяц с небольшим прошло после встречи с Грабиным. Ничто не предвещало мне каких-либо перемен. Ездил по заводам, писал в «Горьковский рабочий». Опубликовал очерк «Сталевар» о бывшем деревенском мальчишке Данилове. Неожиданно вызвали к секретарю горкома ВКП(б) по кадрам Александру Федоровичу Отвагину. Он просто сказал:

— Завтра выходи на работу в горком. Бюро опросом решило назначить тебя инструктором моего отдела. Будешь курировать партийные организации оборонных заводов № 12 «Красное Сормово», № 92 «Новое Сормово» и № 21 им. Орджоникидзе.

После недельного пребывания на заводе «Красное Сормово» написал справку для секретаря по кадрам. Отвагин доволен. Попросил у него разрешения поехать на родной завод «Новое Сормово».

Мне повезло — попал на расширенное заседание технического совета КБ. С отчетом о работе бригады на войсковых испытаниях Ф-22 УСВ выступил Яков Афанасьевич Белов. Он рассказал, что решительность и смекалка Ивана Степановича Мигунова спасли положение. За ночь удалось отремонтировать пушку в артмастерской на полигоне. С полной отдачей сил работали все слесари: Саратовцев, Лавров, Тарасов. Они быстро выполняли каждое указание бригадира. Наутро пушка с новым прицелом встала в строй.

На первом этапе больших стрельб армейские расчеты показали блестящее умение заряжать орудия. Пустые гильзы со звоном летели на бетонный пол. При таком зрелище сердце замирало от восторга. Правда, было два заклинивания гильзы, но комиссия на это не обратила внимания, потому что огонь велся снарядами с повторными (старыми) гильзами. Часть снарядов были выпуска 1915–1916 годов. Металл гильз почти полностью потерял пластические свойства. После выстрела гильза из каморы извлекалась с огромными усилиями.

У кировцев дело со стрельбой не получилось, часто заклинивало гильзу. Только на первом этапе это было до сорока раз. Армейскому расчету приходилось разряжать пушку с дула с помощью разрядника.

Маханову показалось, что для Ф-22 УСВ снаряды поданы более высокого качества. Свое недовольство он резко высказал комиссии. Маршал Кулик приказал батареи поменять местами, но это Маханову не помогло. Его пушки на середине испытаний одна за другой стали выходить из строя, а наши продолжали стрельбу безотказно. Выручили «отжимы». За четыре часа артподготовки каждое орудие сделало 600 выстрелов, и было только два случая заклинивания.

Главный конструктор сказал:

— Сейчас вдаваться в частности испытаний Ф-22 УСВ не будем. Главное — они прошли успешно. Теперь о другом. Вчера Петр Федорович Муравьев сообщил из Ленинграда, что на Кировском заводе наша пушка Ф-32 для вооружения танка КВ-1 идет в серийном производстве полным ходом. Выходит, мы успешно сдали второй экзамен — теперь по новой танковой артиллерии. Но радоваться пока рано.

Я послал в Москву свои соображения: тяжелые танки вооружать пушками калибром как минимум в 85 миллиметров, а в перспективе 107 и 122 миллиметров. Ответа до сих пор нет. Инициативные подготовительные работы по проектированию этих танковых пушек ввиду отсутствия согласия арткома прекращаем.

Мне стало известно, что одному КБ поручено спешно создать пушку для среднего танка. Ни в ГАУ, ни в АБТУ я не нашел доброжелательного отношения. Мне просто сказали, что пушка для среднего танка уже заказана и никакой другой не требуется. Я принял решение, — продолжил Грабин, — для среднего танка спроектировать в инициативном порядке танковую пушку большей мощности, чем наша Ф-32 для танка КВ.

Калибр новой пушки — 76-мм, начальная скорость снаряда семьсот десять метров в секунду. Убежден, что наш риск оправдан. Конструктивно-технологическую разработку поручаю инженерам-конструкторам Муравьеву и Липпинг.

Так началась жизнь инициативной танковой пушки, которая получила индекс Ф-34. У нее оказались сложная судьба, много недоброжелателей, но мощность и надежность грабинского орудия помогла преодолеть все препятствия. Именно этой пушкой стали вооружать средний танк Т-34, который в годы Великой Отечественной войны на поле боя не имел себе равных.

Как тревожно на душе. По радио сообщили скупые подробности стремительного продвижения немецких войск в Польше. Англия и Франция объявили войну Германии. Непомерный аппетит Гитлера растет: захвачены Австрия и Чехословакия, а теперь его танковые лавины сметают слабые польские части. Кто же остановит фашистов?

Конец весны, а теплынь июльская. Хорошо бы теперь побродить по берегам Волги. Знаю: на черемухе без устали жужжат пчелы и черноспинные шмели. На сухих пригорках, словно горящие угли, густо набросаны цветы одуванчика. А еще лучше бы пройтись по речному горячему песку и полежать в пойменной траве.

После праздника Первомая вновь побывал на подопечных предприятиях. Пружина производства на военных заводах всюду закручена до предела. «Давай! давай!» и «надо» — слова, которые чаще всего слышны и в цехах, и от руководства.

С утра получил задание поехать на родной 92-й завод, где пройдет внеочередное заседание партийного комитета, на котором состоится знакомство с новым директором. Потом зайти к Грабину, узнать, как идут дела для справки секретарю обкома М. И. Родионову.

А. П. Кошелев представил членам партийного комитета нового директора. Спокойно поднялся высокий, с выразительными карими глазами, красивый человек. Одернув гимнастерку цвета хаки, кавказец ладонью пригладил черные кудри и слегка гортанно заговорил;

— Меня зовут Амо Сергеевич, фамилия Елян. Инженер-технолог по холодной обработке металла. Исполнял разные должности на патронном заводе. В последнее время был директором. Наркомом вооружения направлен на ваш завод. Обещать конкретно могу одно: уделять внимание артиллерийскому производству… За два дня моего знакомства с оборудованием механических цехов, с их руководителями, особенно после беседы с главным технологом Гордеевым и начальником КБ Грабиным, я пришел к убеждению, что мы можем добиться успехов в работе только при одном условии — не будем довольствоваться тем, что достигнуто, и позаботимся о перспективе… Я в ближайшее время попытаюсь удовлетворить просьбу Главного конструктора — расширить цех опытного производства и пополнить его новым оборудованием.

Вот и все! Что касается горячих цехов, то здесь для меня многое пока не ясно. К предстоящему партийно-хозяйственному активу постараюсь подготовить соображения и по этим подразделениям завода.

Василия Гавриловича я отыскал в опытном цехе.

— Вот эту противотанковую пушку мы сделали в честь шестидесятилетия со дня рождения Маршала Советского Союза Ворошилова. На лафет Ф-22 УСВ наложили 57-миллиметровый ствол. Задача: получение опытным путем подтверждения расчетных характеристик нового ствола. Об этом я более подробно расскажу вам немного позже. А вот это образец 122-миллиметровой пушки гаубицы Ф-25. А вот это…

— У вас тут целая ярмарка новых пушек.

— Ярмарка? Она тогда хороша, когда есть покупатель. А если его нет? Тогда ярмарка превращается в музей.

— А где же танк с новой длинноствольной пушкой?

— Из-за этого ствола идет большой спор. Большое военное начальство против нашего орудия.

— Почему?

— Известно, что мощность пушки одного и того же калибра зависит от длины ствола. Они же говорят, что-де во время хода по бугристой местности или при преодолении препятствий танк будет дулом зачерпывать землю, что при стрельбе чревато разрывом ствола… Образец новой 76-миллиметровой пушки Ф-34 мы установили в БТ-7. На это у нас ушло всего четыре месяца от начала проектирования. Машину предъявили военным для полигонных испытаний. Они прошли успешно. А потом по решению Главного бронетанкового управления опытный танк отправили на финский фронт… До нас доходили хорошие вести. «Наш» танк очень эффективно расстреливал бетонные надолбы, давая свободный проход военной технике. Война уже закончилась, а мы не можем даже найти место, где находится первый образец Ф-34. Невнимание к ней людей, ответственных за вооружение среднего танка, объясняется просто. Они еще раньше предопределили для него пушку Л-11 Кировского завода. И тем не менее я агитирую нового директора начать валовый выпуск Ф-34. Риск? Большой, но стоящий. Наконец-то Москва разрешила нам связаться с танковым КБ и провести компоновку пушки с танком Т-34. Туда выезжали Муравьев и Ласман. Конструкторы-танкисты и сам главный конструктор Александр Александрович Морозов их приняли сверх ожиданий хорошо. После беглого просмотра чертежей Ф-34 они стали нашими союзниками. Пушка без труда вписалась в башню танка Т-34. Да Л-11 и не может быть соперницей Ф-34. У нее меньше мощность и в конструкции имеется недостаток противооткатных устройств. Уверен, ее забракуют. И кроме нашей пушки в танк Т-34 военным ставить будет нечего.

— Все же, Василий Гаврилович! При всем при том у вас большие успехи.

— Э! Успехи! Успехи! — воскликнул Грабин и, задумавшись, глубоко вздохнул… — Я не жалуюсь, но не обидно ли нам? Мы спроектировали 122-миллиметровую пушку Ф-25. Испытали. А заводу уже приказали изготовлять такую же пушку другого КБ. На устранение недостатков ее конструкции и доработку пришлось переключить большинство конструкторов нашего КБ. А исправлять чужое — дело тяжелое. Была возможность отказаться. Но мы не стали. Нашлись бы люди, которые увидели бы «саботаж Грабина» ради своей пушки! Хотя наша на семьсот килограмм легче и лучше по всем показателям. Однако замечу — худа без добра не бывает. Конструктивная схема Ф-25 принципиально новая и многообещающая. Но давайте оставим в покое пушки.

— Что вы можете сказать о новом директоре?

— Поживем — увидим. Во всяком случае, первая беседа с ним внушает оптимизм. А что нового у вас в горкоме?

— Наше руководство проявляет большой интерес к вашим работам. Мне предстоит подготовить справку.

— Знаете что, — остановил меня Василий Гаврилович, — пожалуйста, обязательно доложите о примененном в порядке эксперимента методе параллельной работы конструкторов и технологов. При проектировании танковой пушки Ф-34 мы получили огромные выгоды — выигрыш во времени и качестве конструкции, а также и в сроках разработки чертежей и изготовлении опытного образца. Этот метод перспективен не только для артзаводов. Вон сколько наговорил. Приходите к нам почаще.

Жду не дождусь врачебного обхода. Наконец-то. Заведующая отделением разрешила мне спуститься на первый этаж к телефону. Позвонил в КБ.

— Грабин слушает.

— Василий Гаврилович, от чистого сердца, со всей душевной теплотой поздравляю с присвоением звания Героя Социалистического Труда! Искренне рад!

— Спасибо. Вы лучше скажите — как ваши дела? Когда вас ждать из больницы?

— Неважно с легкими, но хуже всего с последствием дизентерии.

— Поправляйтесь, скоро увидимся, к сожалению, на завтра вызывают в столицу.

Второй день в дороге. Еду лечиться в Ессентуки. В Ростове-на-Дону, из газеты «Известия» узнал, что Василию Гавриловичу Грабину присвоено воинское звание генерал-майора технических войск.

Василий Гаврилович пригласил меня на стакан чая. Прошли на кухню. Там было теплее. Гарбин после перенесенной операции нуждался в более высокой температуре, чем была в комнатах квартиры. Хозяин в генеральской форме, но на ногах домашние тапочки. Все равно впечатляет.

— Василий Гаврилович, как вас встретили заводчане в форме генерала?

— Еще не надевал. Боюсь, как бы люди не сочли такой шик за демонстрацию. Жду подходящего момента.

Генерал переоделся в домашний костюм и пригласил к столу. Подняли тосты за успехи и обмыли генеральское звание, и разговор пошел по прежнему руслу — о заводе и пушках. И опять с присказкой: «С ними надо спешить!!!»

— Если честно смотреть на международную обстановку, — заговорил генерал, — война стоит уже у порога. Договор с Германией о ненападении, говорю прямо — фикция! Он и той и другой стороне нужен для выигрыша времени. Нам нужен позарез. Помните, я вам показывал 57-миллиметровую пушку — ствол, наложенный на лафет Ф-22 УСВ?… Мы от этой пушки шагнули к новому орудию — мощной противотанковой 57-миллиметровой пушке ЗИС-2. В нее заложена схема нашей Ф-25, которая не пошла в серию. У нее особый по своей форме верхний станок, ничем не похожая на УСВ лобовая коробка. По мощности орудие будет превосходить в четыре раза нынешнюю «сорокапятку». Она экономична по расходу металла и других материалов. Вот ее некоторые расчетные данные: начальная скорость снаряда 1000 метров в секунду, вес бронебойного снаряда три килограмма, скорострельность 20–25 выстрелов в минуту. На дистанции в 1000 метров ЗИС-2 при угле встречи снаряда 30 градусов будет пробивать броню толщиной в 90 миллиметров, а подкалиберным снарядом — 105 миллиметров. На дистанции 500 метров эти цифры составляют 100 и 145 миллиметров соответственно.

По моим данным, противотанковой пушкой такой мощи не располагает ни одна армия в мире, вот только бы успеть довести ее до ума.

— Значит, опять «с ними надо спешить»? — заметил я. Грабин улыбнулся и сказал:

— Когда нарком вооружения Ванников выделил необходимые средства, то приказал немедленно приступить к реализации проекта КБ. Получается почти по нашей присказке.

На третий день после очередного выхода из больницы и появления на работе в горкоме меня пригласили на военно-медицинскую аттестационную комиссию. Мои товарищи после аттестации получили воинское звание — старший политрук. Ввиду тяжелой болезни в аттестации мне категорически отказали. Попросил горком сделать мне перевод на завод «Новое Сормово», который стал родным.

Своей бедой не хотел огорчать Василия Гавриловича и отягощать нашу дружбу. Пошел в партийный комитет. Новый секретарь и парторг ЦК ВКП(б) Алексей Дмитриевич Проскурин принял сразу. Как-никак, знаем друг друга около семи лет. Конечно, прежде всего разговорились о производстве и его былых трудностях. Вспомнили станколомов и крошителей инструмента, злостных прогульщиков, горьких пьяниц и прощелыг. Все это давно забыто и травой поросло. Больше всех для становления завода и наведения порядка сделал И. А. Мирзаханов. Кто-кто, а Проскурин об этом хорошо знал, работая при нем после П. Н. Горемыкина начальником первого механического цеха.

Подумав немного, Алексей Дмитриевич сочувственно сказал:

— Не печалься. Завод наш большущий. По твоему здоровью подыщем подходящее место. Погуляй с часик, а я тут кое с кем посовещаюсь.

Неожиданно в кабинет вошел Грабин. На нем празднично и ладно сидела генеральская форма. На груди звезда Героя. Василий Гаврилович спросил заинтересованно:

— По каким к нам делам, Андрей Петрович? Может быть, и в КБ заглянете?

За меня ответил Проскурин. Василий Гаврилович удивился и, немного подумав, попросил направить меня в распоряжение КБ.

Грабин заходил к Поскурину по поводу жалобы рабочих первого цеха на оплату труда. Василий Гаврилович убежденно сказал: — Рабочим надо платить больше. Тот, кто дает больше продукции, тот и должен больше получать. Другое решение будет обидным. Наша обязанность — помогать рабочему увеличивать выработку.

Идем в КБ. Молчим. Василий Гаврилович даже намеком не упрекнул меня в том, что я обратился за помощью к Проскурину, а не к нему.

Кабинет главного конструктора находился в бытовке нового опытного цеха. В нем все ново и солидно. Стены от плинтусов паркетного пола до половины стены отделаны фанерой из кавказского бука. Два стола — один поменьше, другой, раза в три больше, для заседаний технического совета. Они обтянуты зеленым сукном и обиты деревянной рейкой. Три широких окна смотрят на юг. На рабочем столе настольная лампа в виде грибка под зеленым стеклянным колпаком, деревянный стаканчик с заточенными карандашами. У входа вешалка из никелированных прутьев на металлической вертушке.

Грабин показал комнату отдыха. В ней два мягких кресла, сейф и кульман.

— Видите, теперь мы живем не то, что раньше, — просторно, тепло и светло.

Сошли на первый этаж. Прошли в опытный цех. У глухой стены, как в музее, одна к одной опытные пушки.

— Вот эта 57-миллиметровая противотанковая пушка, — сказал Грабин, — на лафете Ф-22 УСВ. А вот она же на своем собственном лафете. Конструкторы зовут ее «балериной».

Конструкторское бюро показалось мне огромным, а опытный цех КБ — большим цехом среднего механического завода.

Грабин предложил мне на выбор три должности. Я решил остановиться на самом близком мне деле. Это сбор и обобщение материалов по передовому опыту скоростного проектирования. Через неделю представил план лекций ведущих конструкторов для молодых специалистов, который генерал утвердил. Готовясь к проведению лекций, я занялся глубоким изучением комплексного плана-графика уже завершенных проектных работ по Ф-34. Исполнение графика контролировал особый сектор КБ, подчиненный лично Грабину. В этом подразделении работало семь человек, которых возглавляла инженер Клавдия Васильевна Алферова. В ее сравнительно большой комнате висели бумажные полотнища, покрывшие три глухие стены. Они все были испещрены прямоугольниками: красные означали движение деталей пушек, зеленые — технологию, синие — приспособлений, фиолетовые — специального инструмента. При внимательном ознакомлении вся эта красочная мозаика, показывающая выполнение плана по изготовлению серии Ф-34, оказалась с недостатками. По данным цветного графика, чертежи на приспособления, сданные в архив, оказались аннулированными. Много возникло вопросов и по технологиям — не понять, сколько специальных и сколько типовых.

Вспомнил книгу о том, как в одной судостроительной фирме Америки организовано комплексное планирование корабля от начала разработки чертежей до сдачи его заказчику. Почему бы не сделать так же, но применительно к нашим условиям? Написал записку о коренной перестройке работы данного сектора и предложил метод графического комплексно-сетевого планирования от выпуска рабочего чертежа до сдачи изделия заказчику. Главное — метод делал возможным ежедневный точный учет выполнения сроков по всей цепочке производства. Грабину предложения понравились, и он предложил мне возглавить 12-й подотдел.

Буквально через неделю, как только график подписал главный конструктор, мы с бухгалтерской точностью повели учет исполнения. По всем работам получилась своеобразная фотография, которая оказала высокое организующее действие.

В этот день Елян после долгих колебаний принял рискованное решение — подписал приказ о создании отдела Главного конструктора (ОГК), в который вошли сотрудники КБ и техотдела. Рискованный потому, что его решение нарушало утвержденную общегосударственную схему заводоуправления. Пошел он на этот шаг по настойчивому требованию Грабина, который упорно добивался объединения конструкторов и технологов в единой заводской структуре.

Василий Гаврилович доказал директору, что участия технологов на добровольных началах в процессе конструирования элементов пушек уже недостаточно. Необходимо перейти к обязательной, совместной, одновременной и параллельной работе конструкторов и технологов над созданием орудий.

Предложенную структуру ОГК Елян утвердил без каких-либо замечаний, назначив Грабина начальником. Он взвалил на свои плечи конструкторские и технологические обязанности по внедрению новых высокопроизводительных технологий в производство от разработки всех чертежей и технической документации до конечного результата — сдачи пушек заказчику. ОГК становился штабом, возглавляющим всю подготовку производства.

Место первого заместителя ОГК занял Д. И. Шеффер. В его подчинении подотдел корректировки чертежей валового производства, все сектора технологов в механических цехах.

Вторым заместителем стал бывший главный технолог — Ананий Федорович Гордеев, Ему подчинены подотдел конструкторов по разработке приспособлений — начальник Лычев Григорий Дмитриевич; подотдел конструкторов по проектированию специального инструмента — начальник Борис Александрович Маринин.

Место третьего заместителя занял Петр Михайлович Назаров. Ему подчинены все подотделы, разрабатывающие технологии по каждой группе орудия. В его ведении планирование и размещение оборудования.

Отдел главного конструктора совершенно по-новому начал организовывать подготовку всего производства пушек. Впервые на заводе по-научному стали подходить к технологии производства. И технолог перестал быть рабом оборудования.

По давней журналистской дружбе ко мне обратился с просьбой известный в Горьком автор исторических повестей писатель Валентин Иванович Костылев. Он хотел получить у В. Г. Грабина согласие на посвящение ему первой книги романа «Иван Грозный». Доложил генералу. Василий Гаврилович предложил организовать громкую читку глав из рукописи романа по выбору автора.

К концу рабочего дня на машине Грабина я доставил Валентина Ивановича в ОГК. Желающих послушать автора известной повести «Питирим» набралось человек сорок.

Конструкторы и технологи тепло встретили небольшого сухощавого старичка. Взглянув на всех быстрыми глазками, он извинился за то, что, сняв с головы шляпу, остался в черной татарской шапочке.

— Голова зябнет… Кто поверит?!. Принесите, пожалуйста, стаканчик воды, — сказал он.

— Может быть, хотите боржоми?

— Нет-нет, стакан волжской…

Валентин Иванович выбрал небольшой отрывок о стрельбах из новых пушек Андрея Чохова и начал читать:

«Великий князь Московский и всея Руси Иван Васильевич, в основном завершивший объединение русских земель вокруг Москвы, готовился к войне с Ливонским орденом…» Голос тихий и проникновенный. В нем слышался говор заволжских скитских людей. Он временами дребезжал, напоминая расколотое стекло в лесной сторожке под напором осеннего ветра.

«…Среди поля одна на другую сложены глыбы льда; рядом несколько бревенчатых домов, набитых землею; вдали наподобие людей чучела».

— Эта искусственная крепость предназначалась для испытаний мощи пушек, отлитых Чоховым и его сотоварищами, — пояснил писатель.

«…Грузно, шумно тянутся воза с громадными ящиками. В них каменные, железные и свинцовые ядра, прозванные иные «соловьями», иные «девками», иные «воинами»… Зелейные бочки в татарских арбах с сеном…

… И когда начали прибывать бояре из уездов со своими воинами на «огневую потеху» и, особенно тогда, когда гости и городской торговый народ и простой люд увидели движение по Москве артиллерии от Пушечного двора до окраины за рекой, все, кто мог зреть, высыпали на улицы…

…Осадные большие пушки на длинных колесницах, запряженные десятками лошадей, покачивались на широких лотках… Орудий много и полевых и полковых: двойные пушки (с двумя жерлами), крупные василиски и гаковицы, чеканенные молитвами, гауфницы, они же дробовки, на них чеканка — «Иван Васильевич — царь всея Руси», и широкодульные мортиры. На телегах более мелкие орудия, среднекалиберные пищали, прозванные «змейками», малокалиберные короткие фальконеты. Около них пушкари с железными вилами — подставками…

Сигнал к стрельбе. Поднялась суматоха. Замелькали длинные фитили. Люди торопливо носили к пушкам ядра… Первый залп вышел не совсем ладен. Ядра перелетели через лед. Второй залп раздробил в мелкие куски четыре громадные льдины».

После, когда роман «Иван Грозный» появился в печати, мы прочитали на первом листе посвящение: «Дорогому Василию Гавриловичу Грабину и всем советским пушечного и оружейного дела мастерам посвящаю — Автор».