В грозный час

К вечеру полк остановился для заправки танков горючим у высотки, находящейся почти рядом с шоссейной дорогой. Противник был где-то неподалеку от нас. Поэтому мы сразу же организовали оборону на случай отражения вражеской атаки: укрыли в кустарнике шесть танков, а впереди них разместили в окопах два взвода автоматчиков.

Остальной личный состав после заправки и обслуживания машин расположился на отдых. Отдав необходимые распоряжения, мы с командиром полка тоже решили немного поспать.

Но не прошло и двух часов, как нас разбудили. Со стороны высотки, где заняли оборону наши танкисты и автоматчики, слышалась ружейно-пулеметная стрельба. Потом заговорили пушки. Судя по звукам, огонь вели как наши, так и вражеские орудия.

Быстро связываемся по рации с танкистами, спрашиваем:

— Что там у вас?

— Фашисты навалились. Бьем, — спокойно отвечает старший лейтенант А. С. Головачев, командир группы стоящих в обороне танков.

— Сколько их?

— Да тут разве подсчитаешь. Темно уже, ничего не видно.

— Раз Головачев спокоен, значит, все в порядке, — замечает Краснов. Но сам тут же решает послать к высотке разведчика. Кто знает, какими силами атаковал нашу группу противник. Может быть, это какое-то выходящее из окружения подразделение. А если нет? Что, если силы врага значительно больше? Нет, тут нужно действовать наверняка, знать, с кем имеешь дело. Конечно, старший лейтенант Головачев — опытный, боевой командир. Коммунист, ветеран части. Воюет уже больше двух лет, награжден орденом Отечественной войны I степени. Он и сам может реально оценить обстановку, принять верное решение. И все же… Как бы не получилось просчета. Ведь сейчас не день, а ночь.

Лейтенант В. П. Груздев, посланный командиром полка для выяснения обстановки на месте, садится в бронетранспортер, и тот вскоре растворяется в ночной темноте. Мы начинаем с нетерпением ждать его возвращения, еще не зная, что события у высотки приняли тем временем довольно серьезный оборот. Фашисты наседали, оказывается, значительными силами. Им удалось подбить танки Головачева и Семенова. Правда, экипажи остались в машинах, превратив их в неподвижные огневые точки.

Танкисты и автоматчики держались у высотки стойко. Возможно, они и сами бы одолели фашистов, но подошли к концу снаряды. Об этом мы узнали от автоматчика Тургула Байназарова. Он появился на нашем командном пункте раскрасневшийся, со сбитой на затылок каской. Торопливо обратился к Краснову:

— Товарищ командир, снаряды давайте! Отбиваться нечем. Фашисты лезут, а мы… Лейтенант послал к вам, боеприпасы просит.

— Какой лейтенант?

— Семенов, товарищ командир.

Его обращение «товарищ командир» звучало странно, как-то непривычно. Позднее лейтенант Семенов расскажет мне, что, сколько он ни бился с этим красноармейцем, все равно не смог приучить Байназарова обращаться к начальникам по воинскому званию. Тургул каждый раз внимательно слушал его, согласно кивал головой. А когда Семенов спрашивал, все ли тому ясно, отвечал:

— Так точно. — И добавлял свое неизменное «товарищ командир».

Но это будет потом. А пока же Байназаров стоял перед нами и просил снарядов.

Что делать? Снаряды, конечно, мы пошлем. И немедленно. Но достаточно ли этой меры? Может быть, подбросить к тем шести танкам еще несколько машин? А нужно ли? Глядишь, головачевцы и сами справятся. Только бы побыстрее. Ибо через час нам надо сниматься с места и идти на усиление танковой бригады, действующей километрах в пятнадцати правее нас.

— А может быть, все-таки даванем фашистов у высотки всеми силами, а потом уж и на марш? — предложил Краснов. — Все побыстрее будет. Как смотришь на это, замполит?

— В принципе, конечно, можно, — соглашаюсь я с мнением командира. — Но…

В этот момент к командному пункту как раз подкатывает бронетранспортер. Из него выскакивает лейтенант Груздев, возбужденно говорит:

— Накрошили там наши ребята фашистов! Под сотню, наверное, будет…

— Помощь им нужна? — нетерпеливо перебивает его подполковник Краснов.

— Танков не просят. А вот автоматчиков не мешало бы подкинуть. Да и снарядов, само собой.

Минут пять спустя, забрав с собой около взвода бойцов с двумя пулеметами и Байназарова со снарядами, мы уже мчимся на грузовике к высотке. С ходу занимаем позицию рядом с танками.

Вступление в бой этой группы и склонило чашу весов в нашу пользу. Наседавшие было фашисты дрогнули, начали отходить.

Бой у высотки затих. К нам с Красновым подошел старший лейтенант Головачев, начал докладывать об отличившихся в схватке с фашистами танкистах и автоматчиках. И тут из темноты вынырнул красноармеец Байназаров. Приложив руку к головному убору, возбужденно доложил подполковнику:

— Я, товарищ командир, только что четверых фашистов убил. Они к нашему подбитому танку ползли. Подорвать его, видимо, хотели.

— Тургул верно говорит, товарищ подполковник, — подтвердили и танкисты, вместе с которыми Байназаров доставлял снаряды. — Мы идем, ничего не слышим. А вот он услышал шорох у танка. Окликнул, а от танка четверо гитлеровцев бросились бежать. Тут их Тургул из автомата и срезал. Мы и глазом не успели моргнуть.

— Молодец, Байназаров! — похвалил бдительного автоматчика подполковник Краснов. — Будете представлены к государственной награде.

— Спасибо, товарищ командир, — довольно заулыбался боец. И пообещал: — Я этих шакалов еще злее бить буду! От меня ни один не скроется. Я и в темноте, как кошка, вижу.

И точно. Спустя четверть часа на командном пункте снова появился Тургул Байназаров. И не один. Впереди его шли, понурив головы, два гитлеровца.

— Принимайте, товарищ командир, пленных, — просто сказал он, будто речь шла о каком-то рядовом случае.

— Это где же вы их взяли? — удивленно вскинул брови командир полка.

Оказалось, Байназаров выследил гитлеровцев в роще у высотки. Неслышно подкравшись к ним, вскинул автомат и приказал поднять руки. Те повиновались. И вот он доставил их сюда.

Эта ночь была поистине «урожайной» для девятнадцатилетнего узбекского парня.

А утром командир полка лично приколол ему на грудь медаль «За отвагу».

Уже на марше мы получили уточнение к тому приказу, что был отдан нам накануне. Оказывается, на усиление танковой бригады нужно направить лишь часть машин полка, с оставшимися же продолжать движение на Дебрецен.

Часть-то часть, но какую! Приказано — основную. Поэтому оставили себе всего лишь восемь машин, а другие продолжили марш в район сосредоточения танковой бригады. Повел ее туда начальник штаба полка.

А наша теперь уже куценькая колонна повернула на Дебрецен. Примерно до полудня шли спокойно. Но вот путь танкам преградила небольшая речушка. Когда колонна приблизилась к ней, с противоположного берега по ней ударили вражеские орудия и минометы.

Быстро рассредоточили танки, укрыли их за складками местности. Стали решать, что же делать дальше.

— В первую очередь, конечно, — задумчиво сказал Краснов, — необходимо отыскать подходящий брод. И засечь все огневые точки противника, иначе фашисты нас здесь долго продержат.

Я согласился с его решением. Тут же создали разведгруппу под командованием сержанта Валентина Фадеева, поставили ей задачу.

Разведчики сумели скрытно переправиться на противоположный берег. И там, так же незаметно подобравшись к позициям противника, засекли расположение всех его орудий и пулеметных точек. Возвращаясь обратно, разведали и место, где танки могли форсировать речку вброд.

Получив данные разведки, мы повели огонь по фашистам уже наверняка. В течение 15–20 минут все восемь танков очень точно громили с места вражеские огневые точки. Мне в бинокль было хорошо видно, как первые же наши снаряды заставили замолчать два фашистских дзота и несколько орудий крупного калибра.

— А теперь — вперед! — скомандовал Краснов.

Два танка на высокой скорости устремились к броду, выбранному разведчиками. Остальные тем временем продолжали вести интенсивный огонь, прикрывая их. Те, в свою очередь форсировав речушку, быстро заняли выгодные позиции и начали обстрел противника с нового места.

И вновь звучит команда Краснова:

— Вперед!

Еще два танка под огневым прикрытием своих стальных собратьев с нашего и противоположного берегов преодолевают реку.

Так, мелкими группами, мы переправляем через водную преграду все танки, автомашины, автоматчиков. Затем, посадив десант на броню, идем в решающую атаку. И противник не выдерживает, начинает пятиться. Потом бежит. Мы преследуем его, давим гусеницами, расстреливаем из орудий и пулеметов. Уйти удается лишь отдельным гитлеровцам.

Конечно, успех боя во многом предопределили те точные разведданные, что добыла для нас группа гвардии сержанта Фадеева. Забегая несколько вперед, скажу, что Валентин Фадеев отличится еще не раз. Так, уже на подступах к Дебрецену он будет возглавлять десант на одном из танков. И когда вражеский снаряд перебьет у этой боевой машины гусеницу, сержант умело организует круговую оборону попавшего в осаду танка. В этом бою Фадеев лично уничтожит восемь фашистов, отстоит со своими подчиненными машину до подхода подкрепления.

А спустя день он опять отличится. Когда гитлеровцы подобьют на поле боя наш бронетранспортер и тяжело ранят его водителя, гвардии сержант Фадеев получит задание вывести поврежденную, но еще остававшуюся на ходу машину из зоны огня. Он проберется к бронетранспортеру, быстро устранит повреждение и начнет отводить его в тыл, но по пути, заметив двух наших раненых автоматчиков, остановит около них машину, под огнем уложит в нее раненых и вывезет их с поля боя.

— Наградить, обязательно надо наградить парня! — скажет мне в тот день Краснов. — Это же настоящий герой! Собери, Иван Семенович, все данные о нем, мы его к ордену Славы третьей степени представим.

Мы представим гвардии сержанта В. Фадеева к этой высокой награде, и он получит ее за героический солдатский труд.

19 октября 20-я гвардейская танковая, 6-я гвардейская мотострелковая бригады, части конно-механизированной группы генерала И. А. Плиева вступили в Дебрецен. Начались ожесточенные уличные бои. Но как ни сопротивлялись гитлеровцы, советские войска все же к исходу дня полностью освободили город.

Танкисты нашего полка тоже внесли в это дело свой посильный вклад. Метким огнем они уничтожили немало танков, артиллерийских орудий и живой силы противника.

Но и наш полк понес весьма ощутимые потери в людях и боевой технике. Не лучше обстояло дело и в других частях нашей, 6-й гвардейской танковой армии. Учитывая это, Военный совет 2-го Украинского фронта принял решение с 26 октября вывести нашу армию в резерв с целью подготовить ее к боям за Будапешт.

Вскоре меня вызвали в штаб армии. Первым, с кем там пришлось говорить, был начальник поарма полковник К. И. Филяшкин. Он тепло поздоровался со мной, затем начал подробно расспрашивать, где и на каких должностях мне пришлось воевать, какие типы танков я уже освоил. Выслушав мои восторженные отзывы о наших тяжелых машинах ИС-2 и ИС-3, Кирилл Иванович сказал:

— Да, вам в этом отношении очень здорово повезло. Воевать на такой технике можно. Но не только же танками силен ваш полк. В нем люди — золото. Герои! Недаром их заслуги так высоко оценены Родиной.

И полковник К. И. Филяшкин довел до меня только что утвержденный Указ Президиума Верховного Совета СССР о награждении нашего полка орденом Красного Знамени.

Мы еще долго проговорили в тот день с Кириллом Ивановичем. И могло ли мне тогда в голову прийти, что в будущем наши пути с ним еще не раз сойдутся? Что после войны нам обоим доведется служить в Сибирском военном округе? Сначала он, генерал-лейтенант К. И. Филяшкин, будет там членом Военного совета, а спустя несколько лет этот пост доверят мне.

В конце беседы, дав мне несколько очень ценных рекомендаций по организации партийно-политической работы на ближайший период, полковник Филяшкин представил меня члену Военного совета армии генерал-майору Г. Л. Туманяну. Это был высокого роста, неторопливый, я бы даже сказал, степенный в движениях человек. Но, как я уже знал, генерал-майор Туманян в отношениях с людьми проявлял большой такт и чуткость, подкупающую душевность.

Вот и сейчас, тепло поздоровавшись, он тут же предложил мне сесть и заговорил с заметным акцентом:

— Итак, товарищ майор, мы сейчас уже стоим на пороге Венгрии. Румыния остается у нас позади. Но значит ли это, что при вступлении на территорию другой страны ваша воспитательная работа среди бойцов и командиров должна хоть в какой-то мере пойти на убыль? Ни в коем случае! Напротив, мы должны ее усиливать день ото дня новыми формами. Ведь не за горами и фашистская Германия — так оказать, логово нашего главного врага. Поэтому… — Член Военного совета с минуту помолчал, будто подбирая нужные для данного момента слова, и решительно продолжил: — Да, ненависть у нас к фашистам огромная. Это и понятно. Ведь многие наши бойцы и командиры в этой войне потеряли родных и близких, лишились крова. Да и вообще насмотрелись на зверства этих варваров. Но, — Гай Лазаревич сделал на «но» ударение, — нельзя всех немцев считать фашистами. Этим самым мы можем отпугнуть тех, кто искренне захочет сотрудничать с нами, стать нашими друзьями.

Далее генерал Туманян заметил, что и в хортистской Венгрии нам будет нелегко отделить друзей от врагов. Более того, фашистская пропаганда и здесь всячески запугивала население «ужасами большевизма», распространяла и продолжает распространять о советских воинах самые нелепые слухи. И это, конечно, не может не оказать на него определенного влияния.

— Поэтому-то нам и адресован на этот счет соответствующий документ, — сказал генерал и, открыв свой письменный стол, достал из ящика листки с каким-то текстом: — Вот он. Послушайте, что в нем говорится: «Нельзя смешивать дважды порабощенное немецким и венгерским фашизмом трудовое население с преступным венгерским правительством…»

Позднее мне еще не раз придется знакомить личный состав полка с этим документом. Это было обращение Военного совета 2-го Украинского фронта к воинам объединения. Его строки призывали наших бойцов и командиров высоко нести честь и достоинство воина-освободителя, быть полпредами Страны Советов за рубежом. Они учили гуманности по отношению к местному населению, а к фашистам и их приспешникам воспитывали еще большую ненависть.

— Воспитывать в таком духе людей, — заключил генерал-майор Г. Л. Туманян, — и есть одна из главных наших задач. Надеюсь, вам все понятно?

— Так точно, товарищ генерал, — ответил я, — все понятно.

Прощаясь со мной, Гай Лазаревич неожиданно добавил:

— И все-таки для полной ясности рекомендую прочитать еще раз статью «Пути в Венгрию» в «Правде». Надеюсь, читали? Хорошо. Но лишний раз, думается, проработать ее не повредит.

Кстати, эта статья как раз лежала в моей планшетке, и я в тот же вечер вновь просмотрел ее. «Венгрия, — говорилось в ней, — имеет для фашистской Германии важное значение. В первую мировую войну и в начале нынешней войны Венгрия служила немцам плацдармом для похода на восток и юго-восток. Сейчас, когда битва подошла непосредственно к логову фашистского зверя, Венгрия призвана служить прикрытием южного фланга Германии.

Нельзя забывать также и об экономических связях Венгрии с Германией… Венгрия осталась для нее почти единственным источником снабжения сельскохозяйственной продукцией, стратегическим сырьем, нефтью, бокситами и металлом. Помимо того, венгерские правители послушно поставляют Гитлеру дивизии пушечного мяса.

Вот почему фашистские войска с таким исключительным упорством дерутся…»

Да, особый характер боев в Венгрии нам уже пришлось почувствовать и на себе. Например, Дебрецен. Здесь враг, не считаясь с потерями, до последней возможности удерживал высоты, дороги, перевалы. Сбивать его с них нам приходилось немалой кровью. И нередко среди убитых гитлеровцев мы находили трупы солдат и офицеров в венгерской форме.

— Вот ведь жизни свои за фашистов кладут, — высказался как-то о них старший лейтенант А. С. Головачев. — А мы тут о гуманности рассуждаем.

— Не сыпь всех в одну кучу, — заметил ему на это комсорг полка лейтенант Н. С. Рубан. — Не все ведь венгерские солдаты такие. До последнего патрона сражаются те из них, кто обречен, у кого руки по локоть в крови, потому что знают: даже свой народ им не простит.

Что и говорить, здравой рассудительности лейтенанту Рубану было не занимать. Вот почему его влияние на комсомольцев полка было огромным. Он пользовался среди них непререкаемым авторитетом. Украинец по национальности, Николай Семенович прекрасно звал родной язык и литературу, обладал замечательным даром сказителя, помнил наизусть десятки произведений фольклора. И там, где он появлялся, сразу же создавалась веселая, очень доверительная атмосфера.

Но не только из-за этого тянулась к нему молодежь. Комсомольцы видели в нем пример для подражания. В самом деле, воевать лейтенант Рубав начал чуть ли не с первых дней Великой Отечественной. В 1942 году был назначен заместителем политрука батареи ПТО 168-й танковой бригады. В этом же году, в августе, получил свою первую боевую награду — медаль «За боевые заслуги». Позднее старшина Н. С. Рубан стал комсоргом одного из полков, защищавших Сталинград. И здесь не раз отличился своим мужеством в боях. Вскоре был удостоен второй награды — ордена Славы III степени.

Уже в звании младшего лейтенанта Николай Семенович Рубан стал комсоргом нашего полка. За героизм и стойкость получил еще две боевые награды. А буквально накануне моего приезда в полк ему было присвоено очередное воинское звание.

* * *

Но вернемся к моей поездке в штаб армии, где мне довелось беседовать с такими замечательными людьми, как генерал-майор Г. Л. Туманян и полковник К. И. Филяшкин.

По возвращении в полк я тут же созвал политработников на совещание. Их к тому времени у нас, к сожалению, осталось немного: парторг полка гвардии капитан Беличенко, сменивший убывшего недавно из части Замараева, агитатор капитан Миркурбанов и уже знакомый читателю комсорг лейтенант Рубан. Со всеми подробностями я ознакомил их с рекомендациями члена Военного совета армии генерала Туманяна и начпоарма полковника Филяшкина. Затем мы вместе обсудили намеченные меры по дальнейшему усилению воспитательной работы среди личного состава полка, утвердили соответствующий план. И, не откладывая, как говорится, дела в долгий ящик, приступили к его реализации. Так, уже на следующий день собрали парторгов, агитаторов и чтецов подразделений. Капитан Миркурбанов рассказал им о нормах поведения советских воинов за рубежами Родины. С особой силой подчеркнул, что каждый наш боец и командир всегда должен оставаться носителем высокой культуры, светлых гуманистических идей социализма.

Затем перед активистами выступил капитан Беличенко. Он повел разговор о задачах, которые в недалеком будущем придется решать полку. Парторг, в частности, остановился на особенностях боевых действий в Венгрии, призвал активистов подавать сослуживцам личный пример образцового поведения и высокой нравственности.

Позднее точно такие же беседы мы, политработники, офицеры штаба полка и ротные активисты, провели непосредственно в подразделениях. И всегда люди с глубоким пониманием относились к нашим призывам высоко нести честь и славу советского воина-освободителя.

В этих беседах мы, естественно, не могли обойти молчанием и такой вопрос, как действия наших союзников и развитие событий на втором фронте. И вот тут реакция слушателей была прямо противоположной. Едва мы, например, заводили разговор о том, что фашисты сейчас находятся как бы в тисках, что на них одновременно давим и мы, и союзники, немедленно начинали сыпаться довольно едкие реплики.

— Только тиски-то эти однобокие, — начинал кто-либо из бойцов.

— Союзнички! Да что о них толковать?! — тут же поддерживал его другой. — Они вообще не спешат. Видать, готовы воевать до последнего… русского солдата.

— Это уж точно, — подавал голос третий. — Фашистам потакают. Всеми своими действиями как бы говорят: мол, не волнуйтесь, отбивайтесь от русских, а мы вас особенно не побеспокоим…

Так говорили бойцы. А нам, честно говоря, даже не хотелось их в этом разубеждать. Ведь топтание союзников в Голландии, их медленное продвижение к границе фашистской Германии трудно было воспринимать как-то иначе.

А между тем жизнь, как говорится, шла своим чередом. Вскоре к нам для зачтения Указа Президиума Верховного Совета СССР о награждении полка орденом Красного Знамени прибыл из штаба армии подполковник Балыков. Человек он был приветливый, свойский. Вот и сейчас, едва выйдя из машины, по-дружески поздоровался со всеми, подмигнул Краснову:

— Ну как, рад награде?

— От награды, пожалуй, еще никто не отказывался. Дело-то приятное, — в тон Балыкову ответил Виктор Иванович.

— Это верно, дело приятное, — согласился с Красновым гость. — Но нам по-другому надо смотреть на это. В общем, завтрашнее празднование должно быть не столько приятным, сколько памятным для каждого бойца и командира, мобилизующим их на новые подвиги.

— Об этом мы уже позаботились, — вступил я в разговор. И тут же доложил представителю штаба армии о нашем плане проведения этого знаменательного в истории полка дня. Он был обширным, включал и митинг по случаю Указа о награждении полка, и чествование отличившихся в последних боях, и принятие гвардейской клятвы, и праздничный обед.

…Вот полк уже замер в торжественном строю. На трибуну поднялся подполковник Балыков. И едва он закончил радостное для нас зачтение Указа Президиума Верховного Совета СССР, как над плацем грянуло дружное «Ура!». Раз, другой, третий…

Наконец все стихло. Слово взял командир полка подполковник В. И. Краснов. Он выразил сердечную благодарность партии, Советскому правительству за столь высокую оценку ратного труда наших танкистов-гвардейцев, заверил командование армии в том, что в ответ на эту награду личный состав полка будет еще беспощаднее громить фашистов, всеми силами приближать долгожданную победу.

Мысль своего командира дружно поддержали и другие выступающие. Они единодушно заявили о своей готовности и впредь неустанно множить боевую славу полка, отдавать все силы делу разгрома ненавистного врага.

Затем на этом же митинге состоялось вручение боевых наград бойцам и командирам, отличившимся в предыдущих боях. Среди награжденных я вижу гвардии старшего сержанта А. Н. Андрианова. Вспоминаю: сегодня утром Краснов сказал мне, что старший сержант все-таки дал согласие поехать на учебу. Что ж, он будет хорошим пополнением офицерской семьи!

Вот медали «За отвагу» вручаются Дмитрию Зикункову и Алексею Кочеткову. Я знаю этих гвардейцев, не раз видел их в бою. Это храбрые и мужественные бойцы. Награда Родины — достойная дань их ратному труду.

И снова полк застыл по команде «Смирно!». Над плацем торжественно зазвучали слова гвардейской клятвы. Первым ее произносит подполковник В. И. Краснов. Как многократно умноженное эхо, ему вторит весь полк: «Клянемся под алым гвардейским знаменем нашей Отчизне, нашим отцам, матерям, детям всегда побеждать врага, не знать в бою невозможного и непреодолимого, не щадить своих сил в борьбе за окончательный разгром врага…»

А потом мы вручали бойцам и командирам последних двух пополнений почетные знаки «Гвардия». Знаю, что некоторые из них уже успели побывать в боях, другим же еще только предстоит подтвердить гвардейскую клятву делом, пройти испытание в схватках с врагом. И верится: они выдержат его с честью!

С того торжественного дня прошла всего неделя. И вот полк снова выстроен на плацу. А на левом фланге этого строя грохочут моторы танков. Майор А. К. Кочуров дает сигнал, и машины идут мимо нас. В открытом верхнем люке первой из них — старший лейтенант Г. В. Харитонов. Он выделяется поистине гвардейской выправкой: грудь вперед, голова слегка откинута назад, взгляд из-под руки, застывшей у танкошлема, устремлен на ряды однополчан. Над башнями других боевых машин возвышаются гвардии старшие лейтенанты П. Е. Сторожук, А. С. Головачев…

Когда машина Харитонова уже поравнялась с правым флангом, майор Кочуров, не сдержавшись, выбегает из строя вперед, кричит:

— Счастливого вам пути, друзья! Бейте фашистов по-гвардейски!

Он машет рукой вслед удаляющимся танкам. И тут же весь полк, поломав строй, вскидывает вверх руки в прощальном приветствии.

Происходило это на окраине небольшого венгерского городка Хатван. Сюда мы недавно передислоцировались из Ротавельды. Не успели даже мало-мальски устроиться на новом месте, как получили приказ из штаба 6-й гвардейской танковой армии. От нас требовалось срочно выделить роту ИС-3 для усиления 46-й танковой бригады.

— Что будем делать? Кого пошлем? — с этими вопросами пришел ко мне гвардии майор А. К. Кочуров, прочитав приказ. Он тогда временно замещал только что убывшего от нас на повышение гвардии подполковника В. И. Краснова и, конечно, чувствовал себя в новой роли не совсем уверенно.

— Что ж, давайте посоветуемся, Алексей Касьянович, предлагаю я. — Пригласим парторга полка, начальника штаба. Вместе и подумаем.

Тот согласно кивает головой, посылает за капитаном Беличенко и майором Крыманом. Когда те приходят, доводит до них приказ командарма.

— Нам надо, — поясняет Кочуров, — назначить туда лучшую роту с толковым и авторитетным командиром.

— И не только с толковым командиром, — дополняю я его, глядя на Беличенко. — Не менее важно подобрать в эту роту и хорошего парторга.

Вместе мы обсудили несколько кандидатур командиров рот. Остановились на старшем лейтенанте Г. В. Харитонове.

Выбор этот был далеко не случайным. Харитонов рассудительнее, спокойнее по характеру, чем другие командиры рот, умеет строить правильно взаимоотношения как с подчиненными, так и с начальством.

Не вызвала споров и предложенная Беличенко кандидатура парторга для этой роты. Все единодушно сошлись на Сторожуке: с ним Харитонов будет работать в унисон. Сторожук может и личный пример подать, и словом людей зажечь.

Роту ИС-3 в 46-ю танковую бригаду мы проводили и стали ждать, когда кончится период неопределенности для основного состава полка.

А все говорило за то, что наступившее на будапештском направлении затишье вот-вот подойдет к концу и начнутся решающие схватки с врагом.

Так оно и произошло. 5 декабря где-то к полудню в наш полк докатились вести о начале нового крупного наступления советских войск. А к вечеру Кочуров узнал и некоторые подробности. Оказалось, что на направлении главного удара действуют 6-я танковая и 7-я гвардейские армии, а также конно-механизированная группа генерала И. А. Плиева.

«Значит, харитоновцы тоже воюют», — заключили мы. И тут же в душу закралось вполне понятное беспокойство: как они там? Какие у них сложились отношения с командованием бригады? Правильно ли их используют?

Но что гадать? От этого толку мало. 6 декабря мы вдвоем с Кочуровым решили-таки заскочить в 46-ю бригаду, на месте ознакомиться с состоянием дел в роте старшего лейтенанта Харитонова.

* * *

К вечеру удалось отыскать штаб 46-й танковой бригады, поговорить с ее командиром, начальником политотдела. Они довольно лестно отозвались о действиях приданной им роты тяжелых танков. Рассказали, что харитоновцы в течение двух последних дней буквально не выходят из боев. И всякий раз отличаются.

А часа через два мы уже беседовали с гвардейцами роты старшего лейтенанта Г. В. Харитонова. Они-то и поведали нам во всех подробностях о событиях минувших дней.

…Только что закончилась артиллерийская подготовка. По сигналу танки 46-й бригады пошли в атаку на вражеские позиции. На самом острие ее двигались наши тяжелые ИС-3.

Поначалу все шло спокойно, лишь постреливали несколько фашистских пулеметов да вели беглый огонь четыре легкие вражеские пушчонки. Но что они могли сделать тяжелым танкам? Ведь им даже в упор было не под силу пробить броню ИС-3. Поэтому они тут же захрустели под танковыми гусеницами.

Но вот перед головным, командирским, танком взметнулся султан разрыва. По броне забарабанили крупные осколки.

— Вот это уже не шуточки, — прокомментировал Сторожук. — Бьет тяжелая… Стопятидесятипятимиллиметровая. Теперь гляди в оба.

И в то же мгновение в наушниках прозвучал голос командира роты старшего лейтенанта Харитонова:

— Спокойно, товарищи. Прибавить скорость!

Сторожук понял намерение ротного. Тот хотел побыстрее вывести подразделение с явно пристрелянной тяжелой артиллерией противника площади. Приказал механику-водителю прибавить скорость. За машиной парторга ринулись и остальные танки роты. Разрывы тяжелых снарядов остались позади. Проскочили!

Но только вздохнули облегченно, как попали под огонь 120-миллиметровых фашистских гаубиц. И снова в наушниках слышался удивительно спокойный голос Харитонова. Ротный командовал так, будто на поле боя до сих пор ничего существенного не происходило:

— Вперед, вперед, товарищи, быстрее! По мелкоте не стрелять, беречь снаряды!

Для танкистов роты это означало, что надо сосредоточить всю силу своего мощного огня на тяжелых орудиях и гаубицах. А все остальные огневые точки — пулеметы, минометы, легкие орудия — оставить на долю идущих сзади средних танков. Они с ними смогут и сами разделаться.

Вот выплеснулось пламя из ствола танковой пушки Харитонова. Снаряд разорвался рядом со стопятидесятипятимиллиметровкой, разметал ее прислугу. На какое-то время это тяжелое орудие замолкло. Но второе, еще не обнаруженное нашими танкистами, выстрелило. Его снаряд угодил в танк старшего лейтенанта Харитонова, высек из брони сноп искр. Видимо, рикошет. Но и от этого удара тяжелая машина вздрогнула и, пройдя еще несколько метров, остановилась.

Сторожук не знал, что с машиной ротного, жив ли ее экипаж. Понял лишь, что случилась беда. Ведь при столь мощном вражеском огне вряд ли танк Харитонова маячил бы на поле боя неподвижной мишенью от простого рикошета. Значит, там дело намного хуже.

Собрался было связаться по рации с командиром роты, уточнить обстановку в его танке, но не успел. В наушниках, опередив Сторожука, раздался слабеющий голос Харитонова:

— Павел Ефимович… Паша…

Ротный не договорил: видимо, потерял сознание. Вместо него с волнением и болью доложил механик-водитель харитоновского танка:

— Ранили нашего командира. Тяжело ранили.

Вот оно что! Значит, нужно принимать командование ротой на себя.

— Не стоять! — это было первое, что выкрикнул Сторожук механику-водителю харитоновской машины. — Вперед, только вперед! — Вслед за этим до командиров остальных экипажей донеслись его твердо прозвучавшие слова: — Первый, Третий, Четвертый — слушать меня!

Это означало, что парторг Сторожук, как не раз бывало в подобных ситуациях, брал командование ротой на себя. И никто не удивился этому. Да и чему удивляться? Это же вполне естественно: комиссар — в данном случае парторг — заменил раненного в бою командира. Так было, так есть, так будет всегда! И командиры машин приготовились выполнить любой приказ нового ротного.

А Сторожук тем временем торопливо искал нужное в сложившейся обстановке решение. Как быть? Продолжать движение вперед всей ротой или же огнем части танков с места сковать расчеты тяжелых вражеских орудий и под этим прикрытием хотя бы одной машиной ворваться в расположение фашистов, посеять там панику? А в это время остальные танки…

Нет, это не выход. Одна машина есть одна машина. Пусть она даже в первые минуты и нагонит страху на врага. А потом? Потом фашисты опомнятся, сосредоточат на ней весь огонь, и… Значит, всей ротой? И — маневр, скорость… В этом залог успеха.

Мысли Сторожука метались лишь мгновение. Уже в следующую секунду в наушниках раздалось его всесторонне взвешенное приказание:

— Всем — вперед! Ускорить движение! И маневр, маневр!

Скорость достигла предельной. Несмотря на это, тяжелые машины успевали маневрировать на поле боя, кидаясь то вправо, то влево, сбивая прицел у гитлеровских артиллеристов. Потому-то тяжелые вражеские снаряды и не находили больше своих целей — рвались то сзади наступающих танков, то сбоку. Правда, вот только легкие орудия, находившиеся теперь от нас совсем близко, били более точно. Их снаряды то и дело попадали в лобовую броню. Но что они могли сделать нашим стальным гигантам?!

Вот Сторсжук увидел, как метнулась в сторону от одного из таких легких вражеских орудий прислуга. И в тот же момент он не почувствовал, а скорее услышал, как заскрежетал под гусеницами ело танка металл. Хотел было раздавить и вторую такую же пушку, но вовремя спохватился: а что, если другие танкисты, следуя его примеру, увлекутся уничтожением мелких целей? Нет, у тяжелых танков задача другая.

Подал команду:

— Вперед! Не задерживаться! Делай, как я!

Он первым ворвался на позицию гаубичников. За ним ринулись остальные ИС-3, подоспевшие тридцатьчетверки 1-го батальона 46-й гвардейской танковой бригады.

Стало значительно легче: гаубицы прекратили свое существование. Но оставались еще 155-миллиметровые орудия, их нужно было уничтожить во что бы то ни стало. И как можно скорее, потому что к их позициям уже спешат тягачи. Не иначе, фашисты хотят увезти орудия. Нет, этого допустить нельзя!

И снова в эфир несется команда Сторожука:

— Вперед! Не дадим фашистам увезти стопятидесятипятки! Больше скорость!

И снова несутся на врага грозные ИС-3. Завидя их, фашисты разбегаются, а тягачи танкисты крушат таранными ударами. Тяжелые вражеские орудия достаются нам вполне исправными.

— Первый! Первый! — запрашивает теперь уже Сторожук харитоновский танк.

— Я — Первый! — отвечает ему все тот же голос механика-водителя.

— Как командир?

— Плохо. Очень плохо…

— Выходите из боя. Сдадите командира в медсанбат, догоняйте нас.

…А на следующий день танкисты нашей роты снова отличились. Преследуя отходящего противника, они в районе Ерда-Тарга наткнулись на вражескую колонну. С ходу обрушили на нее всю силу своего удара. В результате было уничтожено до двадцати автомашин, семь минометов, шесть орудий, десятки повозок, много живой силы противника.

Как уже говорилось выше, мы с Кочуровым в свое время беседовали о нашей роте с начальником политотдела 46-й гвардейской Днестровской танковой бригады подполковником В. Д. Якимовым. Плечистый, очень крепкий, он, по рассказам его сослуживцев, был человеком геройским, подчас даже лихим, признававшим одно лишь место в бою — самое пекло. Вот почему его оценка действий наших танкистов была особенно дорога. И он дал ее.

— Не зря вас называют полком прорыва! — Это были первые слова, которые мы услышали от подполковника Якимова. — Ваши танки ничто не берет. Да и люди у вас под стать своей технике — отважные, геройские. Спасибо им.

В общем, нам с Кочуровым стало ясно, что командование бригады довольно действиями наших танкистов. С этим радостным известием мы и уехали в свой полк. Но едва успели добраться до места, как от Сторожука вновь поступили хорошие вести. В очередном бою танкисты его роты полностью уничтожили две батареи тяжелых орудий и гаубиц и этим обеспечили успешное продвижение вперед тридцатьчетверок из 1-го танкового батальона, которыми командовал капитан И. И. Якушкин.

Получив это сообщение, агитатор полка старший лейтенант Гришко, сменивший на этой должности убывшего от нас капитана Миркурбанова, сразу же засел за подготовку листовки-приветствия. Как только она была написана, мы зачитали ее всему личному составу полка, а затем направили в 46-ю танковую бригаду. Адресовали ее, естественно, командиру роты танков ИС-3 гвардии старшему лейтенанту Сторожуку. «Гордимся вашими боевыми успехами, — говорилось в ней. — Радостно сознавать, что в вашем лице полк принимает непосредственное участие в боях за столицу последнего вассала гитлеровской Германии — город Будапешт, приближая час уничтожения фашистского зверя, приближая час победы.

Будьте и дальше такими же бесстрашными и дерзкими в боях с немецко-фашистскими захватчиками. Этим самым Вы еще выше поднимете честь нашего полка, умножите боевые традиции гвардейцев.

Лучшие из вас представлены к государственным наградам».

* * *

Вскоре к нам прибыл новый командир полка — подполковник З. Н. Середа. И не просто командир полка, а депутат Верховного Совета СССР! Видимо, именно это-то и наложило определенный отпечаток на стиль его работы. В отношениях с людьми он был мягок, сердечен, умел, не перебивая, выслушать каждого, оценить мнение других.

Но это — в отношениях с людьми. Когда же дело касалось проведения в жизнь принятых решений, Захар Назарович становился неумолимым, проявлял исключительную твердость. Между прочим, это тоже, по нашему общему мнению, соответствовало стилю работы депутата как представителя высшего органа государственной власти.

При первой же встрече с новым командиром полка все мы сразу почувствовали, что Середа прекрасно знает военное дело, досконально освоил боевую технику. Он исключительно строго спрашивал с тех, кто допускал хотя бы малейшую халатность при обслуживании вверенного ему танка. А когда кто-либо пытался оправдываться перед ним, говоря, что здесь, дескать, вина не его, а просто нет запчастей или недосмотрел механик-водитель, Захар Назарович спокойно, но веско ронял:

— Нет уж, товарищ лейтенант, извольте брать ответственность на себя. Вы — командир, вам доверены и люди, и техника. И именно вы за все в ответе!

И это не были просто красивые слова о долге, об ответственности. Подполковник З. Н. Середа и к своим служебным обязанностям относился с исключительной добросовестностью.

А между тем наступление на будапештском направлении продолжалось. И по-прежнему без нас. Вот почему мы с особой жадностью ловили любое известие об успехе роты старшего лейтенанта П. Е. Сторожука.

В одном сообщении из бригады говорилось, например, о том, что в бою особенно отличился командир орудия гвардии старшина Н. И. Пивоваров. Да-да, тот самый Николай Иванович, который жаловался еще Краснову на то, что от него почему-то бегают «тигры» и он никак не может взять их на прицел. А вот теперь его боевой счет пополнился сразу несколькими подбитыми вражескими танками.

Более того, он сумел завоевать славу мастера меткого огня среди танкистов не только своей роты, но и всей 46-й бригады. А помог ему в этом вот какой интереснейший случай.

Как-то разведчики доложили подполковнику Н. М. Михно, командиру 46-й танковой бригады, о том, что в заводской трубе, возвышавшейся над населенным пунктом, за который вела бой бригада, засел вражеский корректировщик. Оттуда им хорошо просматриваются наши позиции, а результатом этого был довольно точный огонь фашистских батарей.

Начали ломать голову, как избавиться от этого корректировщика. Послать туда разведчиков? Дело безнадежное: окружающая завод территория наверняка охраняется. Вызвать авиацию? Это сделать не так-то просто, а время не ждет.

Выход предложил старшина Пивоваров. Прикинув на глазок расстояние до трубы, он вызвался уничтожить ее огнем… из танковой пушки.

В это трудно было поверить. Поэтому от предложения старшины вначале отказались.

— Лучше дать огонь по площади, — заявил один из артиллеристов. — Снаряды попадут под основание трубы, и она рухнет.

Но Н. И. Пивоваров стоял на своем. И ему наконец разрешили попробовать сбить трубу из танковой пушки, не питая, конечно, особых иллюзий на этот счет.

Старшина направился к своему ИС-3.

— Ну смотри, Николай Иванович, не оконфузь тяжелый танковый, — напутствовал его командир роты П. Е. Сторожук.

— Будьте спокойны, товарищ старший лейтенант, собью, — уверенно ответил Пивоваров, залезая в люк. Он долго что-то высчитывал в танке, медленно наводил орудие. Кое у кого даже стало лопаться терпение. Посыпались довольно язвительные реплики в адрес «разного рода хвастунов».

И тут раздался выстрел. За ним — второй. Все, кто следил за стрельбой, увидели, как труба вдруг медленно осела до середины и, побыв с секунду в таком положении, рухнула набок. А Пивоваров спокойно, как ни в чем не бывало, уже вылезал из машины. Естественно, он тут же попал в восторженные объятия товарищей.

Так наш мастер танкового огня дал фашистам урок того, как небезопасно устраивать в трубах наблюдательные пункты.

8 декабря 1944 года, когда части 6-й гвардейской танковой армии освободили город Вац — крупный узел обороны противника в излучине Дуная, 46-я гвардейская танковая бригада с боем взяла Шахи, тоже довольно важный опорный пункт врага. И тут снова отличился гвардии старшина Н. И. Пивоваров, меткими выстрелами уничтоживший фашистский танк и два тяжелых орудия. За этот подвиг он был представлен к ордену Славы I степени.

В тот период высокие государственные награды получили и многие другие танкисты роты, приданной 46-й бригаде. И среди них — Сторожук, Головачев, Хальзов…

Во второй половине декабря 2-й Украинский фронт готовился нанести удар из района Шахи в общем направлении на Солдины, чтобы выйти в последующем на северный берег Дуная на участке Эстергом, Несней. И уже отсюда во взаимодействии с 3-м Украинским фронтом развить наступление дальше, чтобы завершить окончательное окружение будапештской группировки противника.

В первом эшелоне наступающих войск предстояло действовать и нашей, 6-й гвардейской танковой армии. И снова в одну из бригад армии от нас потребовали выделить семь ИСов. Возглавили эту группу заместитель командира полка майор Кочуров и парторг полка капитан Беличенко.

Утром 20 декабря после короткой артиллерийской подготовки войска 2-го Украинского фронта перешли в наступление. 6-я гвардейская танковая армия, прорвав оборону противника, начала стремительно продвигаться в северо-западном направлении. К вечеру ее части продвинулись вперед на 32 километра!

Но на следующий день гитлеровцы попытались восстановить положение. Они бросили в общем направлении на Шахи три свои танковые дивизии. К исходу 22? декабря эти вражеские соединения вышли уже в район Томпы, откуда два дня назад начинала наступление 6-я гвардейская танковая! Армия.

Словом, создалась критическая ситуация. Вырвавшаяся вперед армия оказалась отрезанной от главных сил фронта.

Для отражения удара противника со стороны Томпы от армии были срочно выделены истребительно-противотанковый артиллерийский полк и от нашей частя группа из семи танков, которой командовал майор Кочуров. Артиллеристы и танкисты заняли позиции и в довольно широкой полосе между рекой Ипель и горами. Получилось, что на каждом из шести километров их обороны врагу противостояли всего лишь две пушки и один танк.

— Да, нас немного, — говорил танкистам майор Кочуров, — но мы все-таки должны выстоять!

— Выстоим, товарищ майор. Можете на нас надеяться! — заверяли своего командира гвардейцы. — Не побежим. Пусть фашисты от нас бегают.

— Другого ответа я от вас и не ожидал, друзья, — благодарно улыбался Кочуров.

В полку Кочурова все любили, с уважением называли в своих разговорах Касьянычем. Небольшого роста, чуть лысоватый, он был старше по возрасту многих из нас. Возможно, поэтому его отношение к бойцам и командирам полка было прямо-таки отцовским. Он о каждом проявлял заботу, вникал в вопросы не только боевой подготовки, но и питания, быта.

В неменьшей мере майора Кочурова уважали и за храбрость. Он всегда ходил в бой с какой-нибудь из рот, и даже одно его присутствие вселяло в танкистов уверенность. Под командованием Кочурова они не раз совершали дерзкие рейды по тылам противника, добывали победу малой кровью. За все это гвардейцы платили ему искренней признательностью. Я не помню ни одного случая, чтобы кто-то из танкистов не бросался тут же выполнять приказание майора А. К. Кочурова.

И вот сейчас семь экипажей под его командованием готовились встретить во много раз превосходящего их по силе врага…

Рано утром 23 декабря майор Кочуров вместе с парторгом капитаном Беличенко еще раз обошли все экипажи, побеседовали с людьми, разъяснили им обстановку, призвали стоять насмерть.

И почти сразу же началась вражеская атака. Фашистские танки шли густо. Их экипажи явно верили в то, что в этом месте ничто серьезное им не противостоит. Но, встреченный меткими выстрелами гвардейцев, враг сразу замедлил темп движения, растерялся. Потом, потеряв с десяток танков, попятился назад.

Во вторую атаку гитлеровцы пойми уже осмотрительнее. Вначале даже завязали артиллерийскую дуэль с нашими противотанкистами. Но проиграли в ней, пожалуй, сами, ибо новые 100-миллиметровые пушки, поступившие на вооружение армейских истребительно-противотанковых полков, отличались большой точностью попадания. Их снаряды на расстоянии до полутора километров пробивали любую броню. А вот приземистые «сотки» поразить было не так-то просто: они легко укрывались в складках местности.

В тот день был отбит ряд ожесточеннейших вражеских атак. Армейский заслон потерял при их отражении несколько орудий и два танка. Но фашисты понесли несравненно больший урон. А главное — они здесь не прошли.

Угроза окружения 6-й гвардейской танковой армии была ликвидирована. Воспользовавшись этим, она, совершив крутой поворот, вышла 26 декабря к Дунаю в районе Эстергома и соединилась здесь с войсками 3-го Украинского фронта.

К 27 декабря прорывавшаяся в район Томпы группировка врага была уничтожена полностью. Наши войска разгромили и те фашистские части, что действовали в междуречье Ипель — Грона. После этого 6-я танковая армия была выведена в резерв фронта, а наш полк передислоцировался в город Вац.

Здесь под Новый год у нас состоялось вручение наград отличившимся в последних боях танкистам. Ордена Отечественной войны I степени удостоились гвардии лейтенанты Г. Ф. Стрелков, В. П. Дьяконенко, гвардии младшие лейтенанты А. А. Архангельский и В. Е. Полянин. Это были, несмотря на молодость, уже опытные, храбрые командиры, имевшие на личном счету по нескольку подбитых фашистских танков.

Стал кавалером ордена Краевого Знамени и А. К. Кочуров. Кстати, одновременно ему было присвоено звание подполковника. По этому случаю мы собрались на квартире, где я жил вдвоем с Середой. И здесь несколько слов хочется сказать о хозяине нашего дама Ласло Лайоше. Когда мы с Середой впервые появились у него, он встретил нас очень сдержанно, с явной настороженностью. Уже на второй день наши ординарцы доложили, что на каждой своей вещи хозяин сделал пометки. Вечерами, когда мы возвращались со службы, Лайош, как правило, исчезал куда-либо, а чаще всего уединялся в своей комнате.

Так прошло несколько дней. Хозяин видел, что никто ничего в доме не трогает, а наши ординарцы еще и подкармливают его семью. Вот тогда-то наметились сдвиги в его отношении к нам.

И вот сейчас, собравшись на чествование нашего Касьяныча, мы пригласили к столу и хозяина. Он был заметно польщен. А вскоре разговорился, стал откровенно делиться своими мыслями. В частности, рассказал о том, как дурачила венгров фашистская пропаганда, пугая «красной опасностью», «коллективизацией жен», о своем неудовольствии при первой встрече с нами и о том, что у него теперь с каждым днем меняется к лучшему мнение о русских солдатах и офицерах.

А первым слово взял Середа. Захар Назарович говорил о том, что мы думаем о стране Лайоша, о ее народе, о симпатиях, которые питаем к славному революционному прошлому Венгрии. Наш командир полка, как оказалось, прекрасно знал историю этой страны: так и сыпал в своей речи именами революционных деятелей, венгерских интернационалистов.

Потом подполковник З. Н. Середа предоставил слово мне. Поднимаюсь с места, начинаю говорить о нашем общем враге — германском фашизме. И тут на память приходят поэтические строки о Венгрии. Не сдержав себя, читаю их, а сам нет-вет да и посматриваю на Ласло Лайоша. Лицо у того словно переменилось, светится радостью. И глядит он на меня восторженно. А как только кончаю читать, Ласло Лайош неистово аплодирует, приговаривая при этом:

— Шандор Петефи, Шандор Петефи…

Потом он подходит ко мне и, улыбаясь, с нескрываемой сердечностью говорит:

— Спасибо, комиссар.

13 февраля 1945 года после длительных и тяжелых боев нашими войсками была освобождена столица Венгрии — город Будапешт. А спустя несколько дней нам вместе с подполковником Середой довелось побывать в нем. Комендант города, узнав, что Захар Назарович — депутат Верховного Совета СССР, любезно предоставил возможность представителю советской власти ознакомиться с положением дел в венгерской столице.

Всюду, где мы бывали, в глаза в первую очередь бросались ужаснейшие разрушения. Да это и понятно. Ведь бои в городе шли буквально за каждый дом, за каждый этаж. Все, вплоть до подвалов, было превращено гитлеровцами и их приспешниками в огневые точки. Разумеется, отовсюду приходилось выбивать фашистов не без потерь с нашей стороны.

На улицах мы видели и наши армейские походные кухни, из которых повара раздавали горячую пищу горожанам. Население Будапешта в то время очень голодало. Нам рассказали, что за 52-дневную осаду здесь были съедены даже кошки. Запасы же продовольствия, хранившиеся специально для гитлеровской элиты, фашисты перед сдачей города полностью уничтожили. И вот теперь советскому военному командованию приходилась принимать самые срочные меры для того, чтобы прокормить жителей этого многомиллионного города.

На прощание комендант, вздохнув, заметил:

— Было бы здесь столько хлеба, сколько есть вина. Тогда бы нам гораздо легче приходилось. А то… Не могу я в голодные глаза венгров смотреть.

И в словах коменданта, и во всем его поведении чувствовалась неподдельная озабоченность тем, как все-таки прокормить голодное мирное население. И мне тогда подумалось: вот уж поистине наш — русский, советский — характер. Гитлеровцы и их венгерские сателлиты грабили в наших селах и городах все, что попадало им под руку. И их ни в какой мере не беспокоило то, что они обрекают на голод детей, женщин и стариков. «Чем больше передохнет славян, тем лучше: не надо будет тратить патроны» — такова была звериная логика фашизма.

А вот наш воин, прошедший через горнило тяжелейшей войны, видевший бедствия советских людей, кровь и муки своих близких, — совсем другого склада, другой души человек. Да, он горел жгучей ненавистью к фашистам, беспощадно мстил им. Но это — в бою, сражаясь против вооруженного врага. А когда же дело коснулось ни в чем не повинного мирного населения, тут уж он проявил подлинный гуманизм, болел болью других…

Дороги войны… Пройдет четверть века с того дня, когда мы бродили с подполковником З. Н. Середой по разрушенным улицам венгерской столицы, и мне доведется вновь побывать и в Будапеште, и в Ваце. Я поеду туда в числе пяти ветеранов, приглашенных Пештским обкомом ВСРП на празднование 25-летия освобождения Венгрии. Это будет в начале апреля 1970 гада.

Первый секретарь Пештского обкома ВСРП, член ЦК ВСРП товарищ Ференце Червенка примет нас тогда с исключительным вниманием. В дружественной беседе она проинформирует нас, каких огромных успехов добилась за это время Венгрия, расскажет о Будапеште.

А на следующий день состоится поездка по столице Венгрии. Город будет выглядеть прекрасно. В нем мы не найдем ничего даже отдаленно похожего на то, что запечатлелось в памяти с февральских дней сорок пятого года.

С горы Геллефт вечером перед нами откроется изумительная картина. Вначале кажется, что перед тобой — море огней. Но вот присмотришься и начинаешь четче различать кварталы, улицы, переулки, дома. А по беспрерывным цепочкам огней, отраженных в воде, будет легко понять, что это мосты через Дунай. Они тоже поразят нас своим великолепием. А ведь мне они будут помниться взорванными гитлеровцами.

В течение недели мы будем ездить по различным районам страны, побываем на промышленных предприятиях и в кооперативах. И всюду нас будут принимать с исключительным радушием.

Особенно теплую встречу устроят нам в городе Ван, где в декабре 1944 года стоял наш полк. Вместе с товарищем Тюренковым, одним из пяти приглашенных, мы проедем по всем его улицам, познакомимся с предприятиями и памятными местами, захотим заглянуть в гости и к Ласло Лайшну. Но от местных руководителей узнаем, что вместе с семьей он, к сожалению, к тому времени уже переехал в другой город.

А на следующий день посланцы районов Пештской области соберутся на главной площади Ваца. К тому времени она будет обрамлена зеленью деревьев и газонов. И в центре ее вскинется в небо обелиск с пятиконечной красной звездой. Внизу будет надпись — посвящение советским воинам, павшим за свободу Венгрии.

Здесь и начнется митинг по случаю 25-летия освобождения Венгрии от фашистского ига. Его откроет первый секретарь Вацского горкома партии товарищ Иожеф Папп. Он предоставит потом слово и мне. И в те минуты, как никогда раньше, я испытаю необычайное волнение.

— Спустя четверть века, — скажу я, обращаясь к участникам митинга, — нам вновь довелось побывать в местах, где мы прошли с оружием в руках, где навсегда остались наши боевые товарищи. И мы счастливы заявить здесь, что кровь их пролита не зря. Сегодня Вац неузнаваем: залечил свои раны, разросся, похорошел, возросла его индустриальная мощь. И так повсюду в Венгрии. Ваша страна Успешно строит социалистическое общество. Пусть же и дальше множатся наши успехи на этом славном пути! Пусть и впредь крепнет братское единство советского и венгерского народов!

Последние мои слова будут встречены аплодисментами и здравицами в честь двух наших народов.

А летом 1971 года на этой же главной площади Ваца появится дорогой сувенир из Сибири. Делегация омичей доставит сюда в сосуде священную землю с могилы венгерских интернационалистов, павших в годы гражданской войны на просторах Сибири, сражаясь за торжество дела Великого Октября. Этот сосуд будет установлен в нише обелиска. А рядом прикрепят мемориальною доску. На ней сделают надпись: «Пусть земля, привезенная с могилы венгерских интернационалистов, павших смертью героев в Омске, и помещенная здесь, возвещает о нерушимой, вечной венгеро-советской дружбе».

* * *

Но все это будет, повторяю, через четверть века. А сейчас советские войска уже вели бои за Братиславу. Мы вновь послали на усиление бригад средних танков наши тяжелые. Кстати, их в полку осталось всего лишь несколько. Из них мы отобрали лучшие, полностью исправные, скомплектовали опытные, обстрелянные экипажи. Во главе отправляющейся в бой группы вновь стали Кочуров и парторг полка Беличенко.

А в полку остались только требующие серьезного ремонта ИС-3, бронетранспортеры да автомашины. Ну и конечно же стрелковое оружие — автомаы и пулеметы. Поэтому-то нам временно, до получения боевой техники, поручили нести службу по охране коммуникаций.

В Словакии к нам относились очень хорошо. Оно и понятно. Братский словацкий народ связан с русским народом многовековыми родственными узами. Он исстрадался под гнетом гитлеровцев. Фашисты вели себя здесь как самые отпетые бандиты, уничтожали всех и вся, грабили, измывались над словаками. Как же, ведь это тоже славяне! По людоедской фашистской градации — «недочеловеки».

А фронт тем временем все дальше уходил на северо-запад. Постепенно продвигались вслед за ним и мы. А вокруг уже вовсю бушевала весна: цвели сады, зеленели поля.

Большинство наших бойцов и командиров — сельские жители. За годы войны их руки истосковались по крестьянскому труду. Душа воет, в поле просится. По до этого ли сейчас? Каждый понимает — не до этого. Война еще не кончилась. Вот после победы…

Но говорить-то о том, что близко и дорого, ведь не запрещено. Вот и течет обмен житейскими мнениями. В основном он сводится к сравнениям.

— Видал, дороги-то здесь какие, — начинает, например, новосибирец старший сержант Л. Г. Егоров. — Прямые да ровные как стрелы.

— Да-а, дороги что надо, — немедленно соглашается о ним омич старшина К. С. Бурмакин. И, видимо предоставив свои деревенские проселки, мечтательно добавляет: — Нам бы в Сибири такие.

— А фруктовые деревья заметим? — вступает в разговор курянин старшина В. Я. Котенев. — По всей дороге, от села до села. Это ж здорово! Вот приеду домой, сразу же поставлю этот вопрос на правлении. У нас ведь на Курщине земля для садов в самый раз.

— Насчет садов вы правильно подметили, — вступает в разговор агитатор полка старший лейтенант Г. Л. Гришко. — Но все ли здесь так уж и хорошо? Дороги, сады — понятно. А остальное?

— Да мы ж и не говорим, что все здесь распрекрасно, — откликается старшина Бурмакин. — Конечно, куда им еще до нашей-то жизни! Земля вон клочками нарезана. Техники и вовсе не видно. Если, может, и есть какой тракторишко, так только у кулака-мироеда.

— Вот тут ты прав, Костя, — поддерживает земляка Егоров. — Поля здесь действительно лоскутками. То ни дело у нас. Выйдешь, бывало, на колхозное поле — дух от простора захватывает! Петь от простора хочется.

— Да-а, — вздохнул механик-водитель старшина Котенев. Кивнув в сторону тягача, обронил грустно: — Скорей бы сменить эту махину на трактор. — И, уже оживляясь, добавил: — Что же касаемо дорог да садов, то после победы и у вас не хуже будут. Токо б войну поскорее сломать, а там…

Да, люди устали от войны, мечтали как можно скорее вернуться к мирному труду. Не случайно сейчас буквально до дыр зачитывались «Правда», «Известия» и другие газеты. А вокруг сообщений о работе в колхозах и на заводах, о ходе восстановления разрушенных городов и сел разгорались целые дискуссии.

Шли об этом же разговоры и со словаками. И вот тут-то наши бойцы проявили свою политическую зрелость.

Помнится, задержались мы однажды в одном большом, селении дня на три. За это время успели сойтись с местными жителями, познакомиться. Даже на сельские гуляния нас стали приглашать.

И вот как-то на одном из таких гуляний к нам с Середой подошла группа крестьян. Самый старший из них, прекрасно говоривший по-русски, обратился ко мне:

— Мы слышали, что вы политкомиссар. Просим вас, расскажите нам о колхозах.

Оглядываюсь вокруг, отыскиваю взглядом в толпе нескольких наших бойцов, приглашаю их к себе.

— Вот их спросите, — говорю крестьянам. — Они в колхозе работали, знают, что такое.

— Неужели из колхоза? — удивляется старший, глядя на рослого старшину Котенева. — Такой крепкий да сильный…

— А что тут особенного? — в свою очередь удивляется Котенев. — У нас в селе всё такие.

— А нам говорили, что у вас колхозников город обирает. Все подчистую гребет. Даже на питание ничего не оставляет.

— Так это ж фашистская брехня! Они ведь очень боятся, как бы и вы по нашему пути не пошли.

— Неужели обманывали? — с заметным сомнением говорит самый молодой из крестьян.

— А то как же! — отзывается Котенев. — Вам, наверное, говорили, что у нас все общее, все спят вместе, чуть ли не под одним одеялом…

— Говорили. А разве это не так?

И тут наши парни, не выдержав, расхохотались. А потом начали самым подробнейшим образом разъяснять крестьянам, как же на самом деле живут в колхозах.

…Уже освобождена и Братислава. Чувствуется, что финал войны не за горами. Наши войска прорвали оборону врага на Одере, взяли Зееловские высоты, ведут бои в Берлине.

Но вот прошли и майские праздники. Пал Берлин. Мир ликует. А гитлеровцы все еще продолжают сопротивляться. И где?! Здесь, недалеко от нас, в Чехословакии. Прага по-прежнему в их руках.

На что надеются фашисты? На чудо? Но его же не будет. Может быть, верят в то, что союзники передерутся? Напрасные надежды! Мы ведь уже встретились с ними на Эльбе…

Так рассуждали мы с З. Н. Середой поздно вечером 8 мая. Но наши размышления прервал приход начальника патруля. Он доложил Захару Назаровичу о том, что чехословацкие товарищи, выделенные для охраны общественного порядка, задержали в лесу двух гитлеровцев. Командир полка попросил передать чехам благодарность, а пленных приказал немедленно отправить в штаб армии.

Не успели мы подумать, что это, может быть, наши последние пленные, как на улице поднялась стрельба. Заухали зенитки, зачастила дробь пулемета, в какофонию звуков влился сухой треск автоматов.

— Вот и накаркали! — Захар Назарович метнулся к телефону. Связь работала, и он тут же приказал поднять полк по боевой тревоге.

Мы бросились со второго этажа вниз, к выходу. Мой ординарец первым делом схватил автомат, вещмешок и батарейный приемник, который мы давно возили с собой для прослушивания последних известий. И вот, сбегая вниз по лестнице, он совершенно случайно включил его. Раздался знакомый голос Левитана:

— …С победой вас, дорогие товарищи!..

— Захар Назарович! — кричу командиру полка. — Отставить тревогу. Победа, Захар Назарович, победа!!!

С разлета бросаюсь к нему в объятия. Целуемся, затем выхватываем свои пистолеты и выпускаем по обойме в небо. А рядом, приплясывая от радости, салютуют из автоматов бойцы.

Так пришел к нам день, которого мы ждали четыре долгих, казавшихся нескончаемыми года.

Вскоре 49-й отдельный гвардейский тяжелый Красносельский Краснознаменный, ордена Кутузова полк прорыва своим ходом отправился на Родину. В его славной истории это был самый радостный, самый счастливый марш! На всем пути следования нас забрасывали цветами, одаривали улыбками, сжимали в крепких объятиях.

Так благодарная Родина отдавала должное своим сыновьям. Так она встречала победителей.