В Израиль и обратно. Путешествие во времени и пространстве.

…Освальд же продолжал свой путь. Следующая встреча с русскими партизанами, через несколько дней, была менее драматичной.

Я встретил четырех русских партизан, бывших бойцов Красной Армии. Один из них оказался тем человеком, которого мне удалось спасти, когда я работал в полиции. Он сразу же узнал меня, принялся благодарить, объяснив своим товарищам, что я спас ему жизнь. Мне понравился такой поворот событий. Эти люди отнеслись ко мне дружески, но сказали, что не примут меня в отряд, потому что у меня нет оружия…

Оружие не только давало возможность воевать в партизанском отряде. Оно было необходимо для защиты собственной жизни. Озверение было всеобщим. Убивали за краюху хлеба, за старые валенки. Из страха. Повинуясь страшным инстинктам, таящимся в глубине человеческих душ и выпущенным на поверхность благодаря кровавой смертельной вакханалии убийств, совершаемых по законам фашистского государства. Из инстинкта самосохранения…

Освальда не взяли на этот раз в партизанский отряд, потому что у него не было оружия. Безоружный, он продолжал свой путь в глубину Налибоцкой Пущи. Теперь он шел по местам, куда немцы давно уже не появлялись. Это было партизанское царство, и местные жители, добровольно или подневольно, снабжали партизан продовольствием.

В одном из таких «полусвободных» городков Освальд встретил польских священников, рассказал им о своей жизни, об обращении. Он рассчитывал по крайней мере провести ночь под их крышей, но они не оставили его на ночлег. Зато в соседнем местечке бедная белорусская семья приютила его…

Наутро произошла встреча, о которой так мечтал Освальд с момента его ухода от монахинь. Он стоял у окна дома, где ему дали ночлег, и в это время по улице ехала телега с несколькими мужиками. Одним из них оказался Эфраим Зиндер, еврей из города Мир, спасшийся вместе с другими беглецами из гетто. К счастью, Эфраим был из тех, кто знал о роли Освальда в организации побега из гетто, о снабжении гетто оружием со склада гестапо… Увидев Освальда в окно, он понял, что где-то видел этого человека — усы, отпущенные Освальдом, действительно изменили его внешность. Кроме того, Эфраим был уверен, что Освальд погиб. Они встретились как братья. Эфраим повез Освальда в русский партизанский отряд. По дороге Освальд рассказал Эфраиму о своем обращении, но не встретил ни сочувствия, ни понимания. Эфраим предложил ему выбросить из головы все эти глупости.

Ночью Зиндер привез Освальда в партизанский отряд. Это был русский отряд, им командовал полковник Дубов. Дубов и раньше слышал что-то о коменданте немецкого полицейского участка, который помогал партизанам, спасал евреев. Но гораздо больше его интересовали связи Освальда с фашистами. Первым делом Дубов приказал арестовать его и расследование решил вести лично.

Освальд рассказал Дубову о своей жизни и работе у немцев. Он также подробно рассказал ему о принятии христианства. При этом он ни разу не упомянул, что скрывался в монастыре. Он боялся, что слухи об этом дойдут до Мира и его покровительниц казнят…

Дубов потребовал объяснить, где он находился пятнадцать месяцев. Освальд отказался отвечать на этот вопрос. Угрозы и обвинения не производили на него никакого впечатления.

Дубов пришел к убеждению, что Освальд занимался какой-то антисоветской деятельностью: всякая другая причина казалась им неубедительной. К концу допроса, который длился без перерыва почти двое суток, они пришли к выводу, что Освальд провел эти месяцы в немецкой школе для шпионов и теперь он подослан к партизанам для сбора информации. Он был приговорен к расстрелу… Почему его немедленно не расстреляли, останется для нас тайной, как осталось загадкой для самого Освальда.

…Судьба выслала в помощь Освальду своего посланника. Им оказался еврейский врач, который обслуживал местных партизан. Он тоже был из числа евреев, скрывшихся от немцев в Налибоцкой Пуще, но его положение, благодаря столь необходимой профессии, было гораздо более прочным, чем у большинства прочих еврейских беженцев. Он ездил из одного отряда в другой, оказывал медицинскую помощь и был человеком незаменимым и авторитетным. Кайданов пригласил доктора участвовать в допросе Освальда. Вначале разговор шел по-русски, потом Освальд и врач перешли на немецкий и на польский… Освальд сказал ему, что не может открыть свое убежище, поскольку боится поставить под удар скрывавших его людей. Врач сказал ему, что придется все объяснить, иначе его расстреляют и помочь ему он ничем не сможет. Кайданов доверял врачу, и Освальд тоже ему доверился. Договорились, что Освальд откроет место своего убежища врачу при условии, что тот не раскроет этой тайны ни одному человеку. Врач сдержал свое слово — Кайданов, узнав, что причина, по которой Освальд не хочет открыть места своего пребывания, сугубо личная, а сам врач предлагает себя в качестве гаранта невиновности Освальда, отложил расстрел… В качестве второго поручителя выступил Эфраим Зиндер. Оба поручителя, в случае если бы Освальд обманул русское командование, были бы расстреляны вместе с ним…

Допрос еще не кончился, как появились новые действующие лица — два партизана из еврейского отряда, беглецы из Мира. Их прислал начальник штаба еврейского отряда. Вести в Налибоцкой Пуще, несмотря на ее видимое безлюдье, распространялись довольно быстро…

В конце концов общими усилиями удалось убедить Каиданова в невиновности Освальда. Он послал рапорт генералу Платону, главе русского партизанского движения в Западной Белоруссии, с просьбой отменить смертный приговор в связи с наличием свидетелей невиновности Освальда.

Освальд был принят в отряд имени Пономаренко.

В общей сложности Освальд провел в партизанах десять месяцев, с декабря 1943 года до освобождения Белоруссии Красной Армией в августе 1944 года. Много лет спустя брат Даниэль Руфайзен сделал такое признание:

…Для меня быть партизаном было хуже, чем работать в жандармерии. Когда я работал на немцев, моей задачей было помогать и спасать людей. Но в лесу я оказался потому, что хотел выжить, и занимался тем, что грабил невинных людей… Быть партизаном непросто. Это что-то среднее между героем и разбойником. Мы должны были жить, а значит, отнимать у крестьян продукты. Эти местные жители терпели и от фашистов, и от нас…

…В марте 1945 года стали ходить специальные поезда, отправляющие поляков на родину. Освальд уехал одним из первых. В Польше должны были разрешиться две важнейшие жизненные задачи: он должен был разыскать родителей и поступить в монастырь. Он был совершенно уверен, что, если родители выжили, его крещение будет для них большим огорчением, а решение уйти в монастырь — потрясением. А Освальд так не любил доставлять людям огорчений, тем более родителям… То, что с ним произошло по дороге в Краков, он описал позднее в весьма скупых словах:

…Я приехал в Польшу, намереваясь разыскать своих родителей. Но, когда поезд подходил к Кракову, я передумал. Я решил, что если родители пережили войну, то они справятся и без меня. Я думал, что, если встречусь с ними, они встанут у меня на пути… Поэтому я не отправился на их поиски… Это было проявление слабости. Я, наверное, не был достаточно гуманным… а может, это был фанатизм… Сейчас я повел бы себя по-другому…

Освальду исполнилось 22 года. Фанни и Элиас по меньшей мере два года как погибли. Освальд же был одержим одним желанием — умереть для мира, жить для Господа…

Итак, в 1945 году Освальд приехал в Краков к отцу Йозефу Прусу, главе кармелитского ордена Польши, с рекомендательным письмом. Глава ордена принял его в монастыре Чарны, в пятнадцати километрах от Кракова. Встреча была очень сердечная, отец Йозеф попросил Освальда подробнее рассказать о его жизни. Когда Освальд рассказывал о своем обращении, о том, как повлияло на него чтение о Лурдских событиях, о поворотной роли, которую сыграла в его обращении эта небольшая статья в кармелитском журнале, отец Йозеф признался, что он и есть автор этой статьи.

Оба они усмотрели Божий промысел в этой встрече. Именно Йозеф и дал впоследствии Освальду его монашеское имя Даниэль — в честь еврейского пророка, посаженного в львиный ров и вышедшего из него живым и невредимым…

Освальда приняли послушником. Он был не единственным молодым человеком, который просил о принятии в число послушников. Был еще один, которого тогда не приняли. Это был молодой человек по фамилии Войтыла. С ним Освальду Руфайзену еще предстояло общение и в Польше, когда тот станет епископом, и позднее, когда он станет Римским Папой…

В 1949 году в возрасте двадцати семи лет брат Даниэль дал полный обет — до конца своих дней он оставался монахом.

Во время войны довольно большая часть польского духовенства была истреблена, на приходах не хватало священников. Брату Даниэлю предложили готовиться к принятию сана. Он поступает в семинарию. Для него снова начинаются годы учебы. Он как будто снова возвращается на ту развилку, где застала его война. Но тогда он мечтал об Иерусалимском университете и областью его интересов были гуманитарные науки, теперь же он подходит к гуманитарным проблемам с новой точки зрения. Он углубленно изучает древние языки, философию, логику, историю церкви. Он получает первоклассное богословское образование…

За пять лет он проходит обучение в нескольких духовных высших учебных заведениях, на шестом году ему было разрешено выполнять священническую работу — он начинает выступать с лекциями и проповедями в костелах. Он любил эту работу и не оставлял ее до конца жизни.

В июне 1959 года Даниэль Освальд Руфайзен покинул Польшу…

Та часть биографии Освальда Руфайзена, по которой можно было бы снимать боевик о героическом еврейском юноше, борце сопротивления, ускользнувшем из рук гестапо, белорусских партизан и НКВД, фильм, изобилующий погонями, острыми эпизодами, жестокостью и откровениями любви в самых ее высоких, в предельных формах жертвенности, закончилась.

Далее идет агиография — житие современного святого.

…Он вступил на землю Израиля 37 лет от роду и взят был от Израиля после сорока лет служения. Сорок лет без одного года — брат Даниэль любил точность.

2004 год