В кругу королев и фавориток

ЛЮДОВИК XIII ПРИКАЗЫВАЕТ УБИТЬ ЛЮБОВНИКА СВОЕЙ МАТЕРИ

Пока регентша все свое время и все свои заботы посвящала Кончино Кончини, маленький король жил один в своих апартаментах.

Мария Медичи навещала его только для того, чтобы или самой высечь, или приказать одной из находящихся при нем дам надавать ему пощечин. Тальман де Рео сообщает, что «в годы регентства она ни разу не обняла его» [104]. Только один человек проявлял внимание и нежность к заброшенному ребенку, и этим человеком была добрая королева Марго. Она заходила к нему в комнату, осыпала его подарками, рассказывала ему сказки и забавные истории и научила его играть «с маленькой галерой, которая могла передвигаться благодаря пружинам, а сидевшие на ней гребцы с помощью тех же пружин двигали веслами».

Когда она уходила, он сразу делался грустным и упрашивал поскорее снова прийти. Марго в такие моменты казалось, что сердце ее разрывается, и, совершенно расстроенная, она осыпала маленького короля поцелуями.

Правда, старая любовница согревала своими нерастраченными материнскими чувствами не одного только Людовика XIII. Вместе с ним щедротами этого любвеобильного сердца пользовался молодой певец по имени Виллар. Разумеется, в отношении последнего она проявляла свои чувства несколько иначе, потому что он был ее любовником. Удивительно, но, несмотря на свои пятьдесят восемь лет и на расплывшуюся фигуру, Марго все не унималась. Она постоянно посматривала на молодых людей ищущим взором и продолжала носить платья с глубоким вырезом, позволявшим видеть «ее все еще соблазнительную грудь», чем она очень гордилась. Однажды какой-то кармелит в своей проповеди,, сравнил ее груди «с сосцами Пресвятой Девы». Ей это так понравилось, что она в знак благодарности послала проповеднику пятьдесят пистолей…

Можно не сомневаться, что она очень ревновала своего певца и, чтобы он не мог соблазнять девушек своего возраста, выставляла его на публике в смешном виде. Бедняга, которого парижане прозвали «король Марго», носил дырявые чулки и совершенно нелепого вида шляпу с перьями, какую можно было встретить разве что во времена Генриха III.

Вообще же королева не оставляла его одного ни на минуту, и потому он проводил свои дни довольно скучно. Не более увлекательными были и ночи, потому что Марго, по-прежнему сжигаемая огнем вожделения, была ненасытна. От своего любовника она требовала таких подвигов, которые бы доводили ее до изнеможения, а так как она не успокаивалась до самого утра, у него стало появляться настойчивое желание найти себе какое-нибудь иное занятие. Говорят, что каждый вечер «он тщетно взывал к ней о пощаде и уверял, что у него нет вдохновения, но несчастному приходилось покоряться, и королева снова и снова заставляла петь ей серенады, как во времена ее безумной молодости».

Но всему на свете приходит конец. Весной 1615 года Марго пришлось улечься в постель одной, а это был плохой знак. Она простудилась в ледяном зале дворца Малый Бурбон, и теперь ее трясло от высокой температуры. 27 марта духовник предупредил Марго, что дело ее плохо. Тогда она вызвала Виллара, приложилась к его губам долгим поцелуем, будто хотела насладиться этим последним прикосновением, и через несколько часов скончалась.

Молодой музыкант тотчас же отправился спать: ему не терпелось восполнить разом те часы отдыха, которых он долго был лишен по вине королевы.

Зато Людовик XIII пережил огромное горе. Он понял, что из жизни ушло единственное существо в мире, которое его по-настоящему любило.

Несколько дней он пребывал в бездействии, отказавшись от всяких игр. Видя его таким печальным, дамы из свиты решили приободрить юного короля и напомнили, что он скоро женится на инфанте Испанской, но подобная перспектива опечалила его еще больше.

— Я ее совсем не знаю, — сказал он со вздохом. — А между тем она уже моя жена. Будет ли она уродлива или красива, я все равно должен буду уложить ее в свою постель, обнимать и любить, как положено до конца жизни…

Да, все обстояло именно так. Три года тому назад, в августе 1612 года, Мария Медичи и испанский король Филипп III подписали брачный контракт, соединявший Людовика XIII и маленькую Анну Австрийскую, которой тогда было одиннадцать лет.

Юный король думал об этой девочке без всякого энтузиазма. Чтобы утешиться в своем горе, он подружился с одним дворянином, который ловко умел ловить ласточек. Звали этого дворянина де Люинь. С этого момента, увлекшись приручением птиц, он и вовсе перестал интересоваться приготовлениями к свадьбе.

17 августа, однако, ему пришлось усесться в карету, которая повезла его к «жене». Он совершал эту поездку без воодушевления. 30 августа, по приезде в Пуатье, он, кажется, впервые улыбнулся, и случилось это в тот момент, когда ему сообщили, что его мать подхватила оспу и поэтому свадьба откладывается на месяц. И все же он впервые осознал, что это, если можно так выразиться, отход назад, чтобы дальше прыгнуть…

Но вот наконец 7 октября он прибыл в Бордо и узнал, что Анна Австрийская только что пересекла границу. Он словно проснулся при этом известии. Взор его оживился, и ему захотелось поподробней расспросить, как выглядит его жена. А так как никто не мог ничего об этом сообщить, однажды утром он приказал отвезти себя в Кастр, что в пяти лье от Бордо, где остановилась на ночь маленькая королева Франции. Позаботившись о том, чтобы остаться не узнанным испанцами, он вошел в один дом, приблизился к окну и дождался, когда Анна Австрийская проехала мимо этого дома.

Как только улица опустела, он снова сел в карету и приказал кучеру догнать кортеж. В какой-то момент его карета поравнялась с той, в которой ехала маленькая королева. Заинтригованная появлением постороннего, она высунула голову в окошечко, и тут Людовик XIII обнаружил, что его жена на редкость хорошенькая. Придя в полнейший восторг, он стал, улыбаясь, махать ей рукой, потом, неожиданно ткнув в себя пальцем, крикнул:

— Io son incognitol Io son incognito! Гони, кучер; гони!

И он умчался галопом в сторону Бордо.

Это воодушевление, однако, было недолгим. Вечером, во время праздника, данного Марией Медичи, мальчик застеснялся своей изящной супруги и не отваживался произнести ни слова. На другой день, не принесший ему больше смелости, он был так угрюм, что кое-кто из близких подумал, что, может быть, он опасается предстоящей ему брачной ночи, и тут же «в городе все стали пошучивать и посмеиваться по поводу девственности короля».

Наконец 25 октября молодожены получили брачное благословение. В ту же ночь двое детей, каждому из которых было по четырнадцать лет, приготовились стать мужем и женой. Юный король был бледен. Он казался настолько неуверенным в себе, что, по словам Эроара, «г-н де Грамон и еще несколько молодых сеньоров рассказали ему несколько сальных историй, чтобы приободрить его», что можно рассматривать как проявление деликатного внимания…

9 октября в Бидассоа произошла любопытная церемония, напоминавшая некоторые племенные обряды: Франция и Испания обменялись своими принцессами. Было обговорено заранее, по просьбе Филиппа III, что инфанта Анна может выйти замуж за Людовика XIII, только если принцесса Елизавета, сестра короля, выйдет замуж за принца Астурии, будущего Филиппа IV.

Король же «застыдился и очень испугался». Он потребовал принести свои домашние туфли, взял халат и с растерянным лицом направился в комнату королевы. Через два часа он вернулся и заявил Эроару, который сам об этом рассказал, «что он часик поспал и два раза сделал „это“ своей жене». Врач засомневался и попросил короля раздеться, чтобы провести маленький осмотр. Судя по осмотру, ему показалось, что Людовик XIII по крайней мере пытался лишить жену девственности.

Но самый удивительный из всех медицинских отчетов был написан врачом на другой день после брачной ночи. Вот этот отчет:

«Сразу после ужина король ушел спать в свою комнату и лег, как всегда, в свою постель, но тут королева-мать, находившаяся до этого в комнате маленькой королевы, повела ее в свой первый покой и там уложила в постель, потом, около восьми вечера, направилась к сыну. Проходя через гостиную, она попросила уйти оттуда и стражу, и всех, кто там был. Видя, что сын лежит в своей постели, она обратилась к нему с такими словами:

— Сын мой, мало быть женатым, вам надо еще пойти к королеве — вашей жене, которая ждет вас.

На это король ответил:

— Мадам, я лишь ждал вашего распоряжения. Если вам угодно, я сейчас туда пойду вместе с вами.

Ему тут же вручили халат и подбитые мехом комнатные туфли, и он вместе с королевой, своей матерью, прошел через упомянутую гостиную в комнату маленькой королевы, куда вместе с Их Величествами вошли две кормилицы, г-н де Сувре, гувернер, г-н Эроар, первый медик, маркиз де Рамбуйе; вошли также хранитель королевского гардероба со шпагой короля и Беренгьен, старший камердинер, с подсвечником.

Королева приблизилась к кровати, в которой лежала маленькая королева, и сказала ей:

— Дочь моя, я привела к вам короля вашего мужа; примите его и любите его, прошу вас.

На что та ответила по-испански, что у нее нет иного желания, как только им повиноваться и угождать; и пока она это говорила, король лег в постель с той стороны, которая ближе к двери, а маленькая, королева была ближе к стене. Королева-мать стояла в проходе между кроватью и стеной и, глядя на лежащих в постели, что-то сказала им обоим, но так тихо, что никто в целом мире, кроме них самих, не мог этого слышать потом, выйдя из-за кровати, обратилась к окружающим:

— Ну, а теперь уходим все отсюда.

И только двум кормилицам она приказала оставаться в спальне и проследить, чтобы молодые были вместе часа полтора, ну, самое большее два. Затем королева удалилась в окружении всех тех, кто явился в комнату вместе с нею, ради того, чтобы объявленный брак стал реальным. То, что требовалось от короля, он, по его признанию, совершил дважды, и упомянутые кормилицы это подтвердили.

После того как он немного поспал и из-за этого сна пробыл в постели чуть больше означенного времени, король сам пробудился и позвал свою кормилицу. Она надела на него домашние туфли, халат и довела до двери спальни, под которой в гостиной ждали вышеперечисленные господа де Сувре, Эроар, Беренгьен и прочие, чтобы проводить короля в его собственную комнату. Там Его Величество потребовал пить и, выпив, выразил удовлетворение своим удачным браком. Потом лег в свою обычную кровать, прекрасно спал всю оставшуюся часть ночи и проснулся только в половине двенадцатого дня. Со своей стороны, маленькая королева встала с брачного ложа, как только король ушел от нее, вернулась в свою комнату и легла спать в свою маленькую кроватку, которую привезла из Испании» [105].

Этот документ был распространен среди членов дипломатического корпуса по указанию Марии Медичи, которая из политических соображений желала подтвердить, что брак состоялся. Но эффект оказался несколько иным: отчет этот вызвал не только улыбку, но и породил расползшийся по всей Европе слух, что юный король, бывший весьма раскованным в трехлетнем возрасте, теперь вот почему-то не сумел…

Как бы там ни было, но на другой день после брачной ночи оба ребенка стеснялись смотреть друг на друга и выглядели грустными.

На вторую ночь Людовик XIII не просил отвести его в постель супруги, и некоторые этому очень удивились. А были бы, наверное, еще больше удивлены, если бы знали, что у короля не появится такого желания в течение целых четырех лет…

Но если маленькая королева Франции спала спокойным, целомудренным сном в своей «привезенной из Испании» кровати, то у Марии Медичи, как поговаривают, ночи проходили значительно более бурно. Вот почему по утрам парижане, открывая ставни, спрашивали друг друга:

— Хорошо ли спали, кумушка?

— Да уж получше, чем королева-мать со своим Кончини.

Потому что не было тогда ни одного человека, кто бы не знал об этой связи, которую некоторые историки со смешным упрямством отрицают еще и сегодня. Послушать их, так флорентийка была просто толстой и сварливой бабой, проводившей все свободное время в молитвах. Но этот портрет не соответствует подлиннику, потому что большинство хронистов того времени сообщают, что королева-мать отличалась редкой распущенностью. Один из них, например, пишет, что у нее был специальный тюфячок, на котором в летние послеполуденные часы она любила поваляться почти совсем голая. Эта беззастенчивость стала причиной одного пикантного инцидента: поэт Гомбо, имевший свободный доступ к королеве-матери [106], однажды вошел в ее комнату и увидел развалившуюся на тюфячке королеву «с задранными юбками»… Зрелище так взволновало его, что он посвятил этому восторженный сонет.

Прочитав его творение, какая-нибудь святоша скорее всего сочла бы себя оскорбленной. А вот Мария Медичи приказала назначить Гомбо пенсион в размере одной тысячи двухсот экю.

Другой анекдот только подтверждает, что она ни в малой степени не была противницей соленых шуток. Как-то раз она сказала:

— Я бы хотела одной ногой быть в Сен-Жермене, а другой — в Париже.

Присутствовавший при этом Бассомпьер заметил, подмигнув:

— В таком случае я бы хотел находиться в Нантере [107].

Эта грубая шутка заставила ее хохотать до слез. Из этого видно, что Мария Медичи ничем не напоминает тот унылый манекен, какой из нее делают стыдливые биографы. Куда больше доверия испытываешь к тем историкам, которые говорят, что она совершала «неосторожности» с Эперноном, Бельгардом и Бассомпьером. А что касается Кончини, здесь факты выглядят еще убедительнее, если, конечно, поверить всем современникам флорентийки, с одной стороны, и историку Мишле — с другой; а он, кстати, приписывает именно маршалу д`Анкру (т. е. Кончини) отцовство в отношении Никола, герцога Орлеанского, рожденного в 1607 году…

Кажется, впрочем, что о неверности Марии Медичи было известно еще при жизни Генриха IV. Автор «Генриады» («Henriciana») рассказывает, например, такую историю:

Однажды король, совершавший прогулку по холму Шайо, остановился, нагнулся и, просунув голову между ног, сказал, глядя на город:

— Ох, сколько гнезд, принадлежащих рогоносцам!

Сеньор, бывший рядом с ним, повторил его жест и тут же воскликнул:

— Сир, я вижу Лувр!..

1617 году парижане позволяли себе высказываться еще откровеннее, и когда маршал д`Анкр, чей дом находился рядом с Лувром, приказал соорудить деревянный мост над оврагом, чтобы легче было добираться до дворца, народ совершенно открыто называл его «мостом любви». И трудно не согласиться с Совалем, который пишет, «что каждое утро фаворит шел по мосту во дворец, чтобы засвидетельствовать свое почтение королеве, а каждую ночь он отправлялся той же дорогой, чтобы остаться там до следующего дня» [108].

Придворные, которых эта интрига страшно забавляла, не ограничивались распеванием двусмысленных куплетов за спиной у любовников. Самые смелые позволяли себе довольно рискованные шуточки в присутствии Марии Медичи. Однажды, когда она попросила даму из своей свиты подать ей вуаль, граф де Люд воскликнул: — Корабль, стоящий на якоре, не нуждается в парусе [Каламбур, основанный на игре слов: якорь по-французски «апсге», а парус — «voile». (Т. де Рео. Маленькие истории). Бассомпьер пошел еще дальше:

— Поверьте мне, Мадам, — сказал он ей как-то вечером, — все женщины потаскухи.

— Даже я? — спросила Мария Медичи.

— О, вы, Мадам, — ответил он, поклонившись, — вы королева!..].

Кончини действительно ничего не делал, чтобы скрыть свою связь с королевой-матерью, напротив: «…если он находился в комнате Ее Величества в те часы, когда она спала или была одна, — пишет Амело де ла Уссе, — он делал вид, что завязывает шнурки, чтобы заставить поверить, будто он только что спал с нею…»

Это, конечно, говорит прежде всего о плохом воспитании.

А кончилось все это тем, что весной 1617 года молодой Людовик XIII, взбешенный его наглыми манерами и чудовищными насмешками по адресу своей матери, отдал приказ Витри, капитану своих гвардейцев, убить Кончили. Убийство было назначено на 17 апреля.

Утром того дня, около десяти часов, фаворит королевы явился во дворец в окружении пятидесяти или шестидесяти человек, составлявших его обычную свиту.

В тот момент, когда он шел по мосту, перед ним неожиданно возник Витри и схватил его за правую руку:

— Именем короля вы арестованы!

Кончини, вращая своими черными глазами, воскликнул:

— Меня арестовать?

— Да, вас.

Пораженный, он отступил на шаг, чтобы выхватить свою шпагу, но не успел. Одновременно три пистолетные пули поразили его: одна угодила в лоб, другая в щеку, третья в грудь. Он рухнул прямо в грязь и был тут же затоптан людьми Витри, которым тоже не пришлось в жизни обучиться хорошим манерам.

Друзья Кончини не сделали даже попытки вступиться за него. Они просто сразу обратились в бегство, справедливо полагая, что было бы грустно вот так умереть прекрасным апрельским утром…