В лесной чаще

4

Академия танца Симоны Кэмерон находилась в дублинском районе Стиллорган, рядом с магазином видеозаписей. В соседнем переулке трое подростков в обвислых брюках катались на скейтбордах и вопили во все горло. Помощница преподавательницы, Луиза, милая девушка в черных пуантах, черном трико и длинной, по щиколотку, черной юбке (пока мы поднимались вверх по лестнице, Кэсси бросила на меня лукавый взгляд) сообщила, что у мисс Кэмерон вот-вот закончатся занятия, и попросила подождать в приемной.

Кэсси подошла к доске объявлений, а я огляделся по сторонам. На этаже было два танцкласса с маленькими круглыми окошками в дверях. В одном Луиза показывала малышам, как изображать бабочку или птичку — что-то в этом роде, а в другом девочки в белых трико и розовых колготках, разбившись на пары, подпрыгивали и вертелись на полу под звучавший на плохой пластинке «Вальс цветов». Большинство из них выглядели, мягко говоря, не очень впечатляюще. Учительница, женщина с копной седых волос перетянутой лентой, но стройным и поджарым телом молодой спортсменки, была одета так же, как ее помощница, а в руках держала указку и постукивала ей по лодыжкам и плечам учениц.

— Посмотри, — тихо произнесла Кэсси.

Я увидел большое фото Кэти Девлин, хотя узнал ее не сразу. Она была в чем-то белом и воздушном и с невероятной легкостью делала изящное па. Внизу тянулась крупная надпись: «Отправим Кэти Девлин в Королевскую балетную школу! Пусть нами гордятся!» — и подробности благотворительной акции: концертный зал в церкви Святого Албана, 20 июня, 19:00. Вечер с учениками Академии танца, стоимость билетов десять евро, все сборы пойдут на оплату учебы Кэти. Интересно, на что теперь потратят эти деньги?

Под фотографией висела вырезка из газеты, запечатлевшая Кэти у станка. Ее глаза, отраженные в зеркале, с недетской серьезностью смотрели на фотографа. «Айриш таймс» от 23 июня: «Взлет маленькой танцовщицы из Дублина». «Конечно, я буду скучать по своей семье, — говорит Кэти, — но не могу больше ждать. Я хотела танцевать с шести лет. Иногда думаю, что однажды проснусь, и все окажется сном». Статья, конечно, помогла сбору средств для Кэти, зато нам оказала медвежью услугу: педофилы тоже читают утренние газеты, фотография бросалась в глаза, значит, преступник мог жить в любой точке страны. Я взглянул на другие объявления: «Продается балетная пачка, размер 7–8»; «Всем, кто живет в Блэкроке! Хотите вместе арендовать автомобиль для поездок на занятия?»

Дверь класса отворилась, и оттуда выпорхнула стайка девочек, болтавших и толкавшихся друг с другом.

— Чем могу помочь? — спросила появившаяся на пороге Симона Кэмерон.

У нее был красивый голос, глубокий и сильный; однако, взглянув на ее костистое и изрезанное морщинами лицо, я сообразил, что она гораздо старше, чем казалась на первый взгляд. Наверное, Симона приняла нас за родителей, которые собираются устроить на танцы свою дочь. На мгновение мне захотелось подыграть ей: спокойно спросить о плате, о графике занятий, а потом уйти, продлив жизнь ее лучшей ученице.

— Мисс Кэмерон?

— Можно «Симона», — произнесла она. Глаза у нее были потрясающие — огромные, почти золотые, с тяжелыми веками.

— Я детектив Райан, а это детектив Мэддокс. — Сегодня я уже сто раз произносил данную фразу. — Не уделите нам несколько минут?

Симона завела нас в класс и поставила в углу три стула. Одна стена была зеркальной, и вдоль нее тянулось три станка разной высоты; разговаривая, я краем глаза видел все свои движения. Я передвинул стул так, чтобы оказаться спиной к зеркалу.

Я рассказал Симоне о Кэти — настала моя очередь. Подумал, что она заплачет, но ничего подобного: она лишь слегка откинула голову, и морщины на ее лице обозначились немного резче.

— В понедельник Кэти находилась у вас в классе? — спросил я. — Как она вам показалась?

Вообще люди редко умеют выдерживать паузу, но Симона Кэмерон являлась исключением: она сидела, закинув руку через спинку стула, и не шевелилась, спокойно обдумывая ответ. После долгого молчания Симона ответила:

— Такой же, как обычно. Пожалуй, была немного взволнована — не сразу смогла сосредоточиться, — но это и понятно: через несколько недель ей предстояло перейти в Королевскую балетную школу. Вообще этим летом она с каждым днем выглядела все взволнованнее. — Симона повернула голову. — Вчера вечером Кэти пропустила занятия, но я подумала, что она опять заболела. Если бы я позвонила ее родителям…

— Вчера вечером она была уже мертва, — мягко проговорила Кэсси.

— Опять заболела? — переспросил я. — Она болела в последнее время?

— В последнее время — нет. Но Кэти вообще не отличается крепким здоровьем. — Ее веки на мгновение дрогнули. — То есть не отличалась. Я учила ее шесть лет. Примерно с девятилетнего возраста она стала часто болеть. То же самое происходило с Джессикой, ее сестрой, но та просто простужалась или кашляла, так что это скорее вопрос иммунитета. А Кэти мучилась то тошнотой, то диареей. Иногда даже ее клали в больницу. Доктора считали, что у нее хронический гастрит. Кэти должна была поступить в Королевскую балетную школу год назад, но в конце лета у нее случилось обострение и пришлось делать операцию. Когда она пришла в себя, время было упущено.

— Но в последнее время эти приступы исчезли? — спросил я. Надо было срочно найти медицинскую карту Кэти.

Симона задумалась; на ее губах появилась горькая улыбка.

— Я беспокоилась, сумеет ли она продолжать учебу: балеринам нельзя пропускать много занятий по болезни. В этом году, когда Кэти снова стала танцевать, я оставила ее после урока, посоветовала сходить к доктору и выяснить, что не так. Кэти выслушала меня, покачала головой и сказала серьезно, даже торжественно: «Я никогда больше не заболею». Я пыталась объяснить ей, что с подобным нельзя шутить, от здоровья зависит ее карьера, но она лишь повторила свои слова. И с тех пор Кэти действительно не болела. Я решила, что у нее было что-то возрастное. Впрочем, сильная воля творит чудеса, а Кэти была очень волевой.

В коридор вышел второй класс. Я услышал голоса родителей на лестничной площадке, смешки и топот.

— Значит, вы учите и Джессику? — поинтересовалась Кэсси. — Она тоже собирается в Королевскую балетную школу?

В начале расследования, когда нет явных подозреваемых, стараешься больше узнать о жизни жертвы и найти хоть что-нибудь, за что можно зацепиться. Кэсси была абсолютно права, расспрашивая о семье Девлин, тем более что Симона Кэмерон не возражала. Я сталкивался с таким и раньше — люди охотно беседуют с нами, говорят без умолку, словно боясь, что, если остановятся, мы уйдем и оставим их наедине с горем. А мы слушаем, сочувственно киваем и записываем каждое слово.

— В разное время я учила всех трех сестер, — объяснила Симона. — Джесси сначала проявляла хорошие способности и упорно занималась, но вскоре стала болезненно застенчивой и занятия превратились для нее в мучения. Я сказала родителям, что, наверное, не стоит ее к этому принуждать.

— А Розалинда?

— У Розалинды был талант, но она не любила работать и хотела мгновенных результатов. Через нескольких месяцев переключилась на игру на скрипке. Заявила, что так хотят родители, но скорее всего ей стало просто скучно. С детьми это часто случается. Когда им не удается достичь быстрого прогресса и они понимают, что впереди ждет долгий труд, то сдаются и уходят. Если честно, обе сестры совершенно не годились для Королевской балетной школы.

— Но Кэти… — вставила Кэсси, подавшись вперед.

— Кэти была серьезной девочкой.

— Трудолюбивой? — уточнил я.

Симона кивнула:

— Да. Она любила заниматься и работать независимо от результата. В танцах редко встречается истинный талант; подходящий темперамент — еще реже. А найти и то и другое вместе… — Она отвела взгляд. — Когда у нас был занят класс, она спрашивала, можно ли прийти и поупражняться во втором.

На улице сгущались сумерки — дети, катавшиеся на скейтах, превратились в расплывчатые силуэты. Я представил Кэти Девлин в танцевальном классе: как она пристально вглядывается в зеркало, делая повороты и наклоны; свет от фонарей шафрановыми пятнами ложится на пол, а на пластинке, потрескивая под иглой, звучит «Гимнопедия» Сати. Я не мог взять в толк, почему Симона оказалась здесь, в маленькой студии над магазинчиком, где пахло смазкой из соседней мастерской, и обучала детишек, которым матери хотели выправить осанку. Только теперь я понял, что для нее значила Кэти Девлин.

— Как мистер и миссис Девлин отнеслись к тому, что Кэти поедет в Королевскую балетную школу? — спросила Кэсси.

— Они ее сразу поддержали, — без колебаний ответила Симона. — Честно говоря, я обрадовалась, даже удивилась — обычно родители против того, чтобы дети в таком возрасте уезжали из дома. Им не нравится, когда дочери превращаются в профессиональных танцовщиц. А мистер Девлин особенно ратовал за это. Мне кажется, они с Кэти были близки. Он хотел для нее самого лучшего, даже если это грозило им разлукой.

— А мать? — поинтересовалась Кэсси. — Она тоже была близка с дочерью?

Симона пожала плечами:

— Думаю, в меньшей степени. Миссис Девлин… несколько замкнута. Она всегда в восторге от своих дочерей. По-моему, она не очень умна.

— Вы не замечали в последнее время каких-нибудь подозрительных людей? — спросил я. — Или что-нибудь необычное, что вас насторожило?

Балетные школы, клубы плавания и курсы для скаутов притягивают педофилов как магнит. Если кто-то искал жертву, вполне мог прийти сюда.

— Понимаю, о чем вы говорите, но ничего подобного не было. Мы за этим следим. Лет десять назад появился мужчина, который забирался на крышу напротив и смотрел в окна через бинокль. Мы пожаловались в полицию, но она не предпринимала ничего, пока он не попытался уговорить одну девочку сесть в его машину. С тех пор мы всегда начеку.

— Может, кто-нибудь проявлял к Кэти повышенное внимание?

— Нет. Многие восхищались ее талантом, помогали со сбором денег, но никто особенно не выделялся.

— А были те, кто завидовал таланту Кэти?

Симона усмехнулась:

— Родители тут не очень амбициозны. Все, что они хотят от своих дочерей, — это немного танцев; никто не мечтает о настоящей карьере. Конечно, кое-кто из девочек завидовал ей. Но настолько, чтобы убить?.. Сомневаюсь.

Неожиданно я заметил, что Симона очень устала: ее поза не изменилась, но глаза подернулись тусклой дымкой.

— Спасибо, что уделили нам время, — поблагодарил я. — Мы с вами свяжемся, если понадобится задать несколько вопросов.

— Она страдала? — вдруг резко спросила Симона.

Она была первый, кто задал этот вопрос. Я хотел, как обычно, дать уклончивый ответ, сославшись на результаты вскрытия, но Кэсси меня опередила:

— Мы так не думаем. Конечно, ни в чем нельзя быть уверенными, но, похоже, все произошло быстро.

Симона с трудом повернула голову и встретилась взглядом с Кэсси.

— Спасибо, — пробормотала она.

Симона не стала провожать нас. Закрыв дверь, я посмотрел на нее через круглое окошко: она сидела, все так же выпрямившись и сложив руки на коленях, абсолютно неподвижно, словно королева из волшебной сказки, которую оставили оплакивать украденную принцессу.

— «Я никогда больше не заболею», — повторила Кэсси, когда мы сели в машину. — И не заболела.

— Сила воли, как сказала Симона?

— Вероятно.

— Или она нарочно вызывала у себя болезнь, — продолжил я. — Рвоту и понос легко спровоцировать. Может, ей просто не хватало внимания, а когда она поступила в Королевскую балетную школу, в этом уже не было необходимости. Внимания было достаточно — газетные статьи, сбор средств и все такое… Мне нужна сигарета.

— Синдром Мюнхгаузена?[4] — Кэсси нащупала мою куртку и достала из кармана сигареты.

Я курю «Мальборо рэдс»; Кэсси не привержена к одной марке, но обычно предпочитает легкие «Лаки страйк», которые я считаю дамскими. Она прикурила две сигареты и дала одну мне.

— Мы сможем раздобыть медицинские карты других сестер?

— Вряд ли, — ответил я. — Они живы, а значит, это конфиденциальная информация. Если только получим согласие родителей… — Она покачала головой. — А почему ты спрашиваешь?

Она опустила стекло машины, и ветер начал трепать ей челку.

— Не знаю… Эта близняшка, Джессика… Я понимаю, что ее заторможенность может быть реакцией на смерть сестры, но она страшная худышка. Даже сквозь свитер видно, что фигура в два раза тоньше, чем Кэти, а Кэти сама была как щепка. И вторая сестра… Она тоже какая-то странная.

— Розалинда? — уточнил я.

— Вижу, она тебе понравилась, — усмехнулась Кэсси.

— Почему бы и нет? — буркнул я, пожав плечами. — Очень милая девушка. Заботится о Джессике. А тебе она не понравилась?

— Какая разница? — холодно заметила Кэсси, и, как мне показалось, не совсем искренне. — Не важно, кому она нравится; настораживает, что она странно одевается, перебарщивает с косметикой и…

— Если девушка следит за собой — значит, с ней что-то неладно?

— Послушай, Райан, сделай мне одолжение и включи мозги! Ты прекрасно знаешь, о чем я говорю. Она улыбается невпопад и, как ты, разумеется, обратил внимание, не носит лифчик. — Я заметил это, но не предполагал, что и Кэсси тоже. — Может, она и впрямь «очень милая девушка», но с ней что-то не так.

Кэсси выбросила окурок в окно, сунула руки в карманы и развалилась на сиденье, надувшись как подросток. Я включил фары и прибавил скорость. Кэсси раздражала меня; я чувствовал, что она тоже мной недовольна, и не мог понять почему.

У Кэсси зазвонил мобильник.

— О Господи, — пробормотала она, взглянув на экран. — Алло, сэр… Алло?.. Сэр?.. Чертов телефон.

Она нажала кнопку.

— Связь барахлит?

— Со связью все в порядке, — ответила Кэсси. — Просто он стал спрашивать, почему мы так задержались и когда вернемся, а мне не хотелось болтать с ним.

Я не выдержал и рассмеялся.

— Слушай, — воскликнула Кэсси, — я не имею ничего против Розалинды! Скорее беспокоюсь.

— Думаешь, сексуальное насилие? — Я и сам подумывал о том же, но мысль была так неприятна, что я старался ее избегать. Одна сестра очень сексуальна, вторая почти ничего не весит, третья несколько лет симулировала болезни и была убита. Я вспомнил, как Розалинда склонила голову над Джессикой, и мне вдруг нестерпимо захотелось их защитить. — Отец приставал к ним. Кэти ответила на это болезнями — из ненависти к самой себе или чтобы приставаний стало меньше. Поступив в балетную школу, решила быть здоровой, потом, вероятно, поссорилась с отцом, пригрозила все рассказать. И он убил ее.

— Разумно, — кивнула Кэсси. Она смотрела на мелькавшие за окном деревья, и я видел только ее затылок. — Но версия с матерью ничуть не хуже — разумеется, в том случае, если Купер ошибся и ее не изнасиловали. Синдром Мюнхгаузена, но через посредника. Ты заметил, что она постоянно ощущает себя в роли жертвы?

Иногда горе делает всех похожими, как маски в греческой трагедии, но порой обнажает сущность человека (вот реальная и довольно скверная причина, почему мы сами все рассказываем родственникам: чтобы посмотреть на их реакцию). Нам так часто приходилось быть дурными вестниками, что мы стали разбираться в этом. Чаще всего люди теряют дар речи, впадают в шок; они словно оказываются в незнакомом месте, не зная, что делать: горе для них новая территория, и им приходится двигаться вслепую, на ощупь прокладывая путь. Но Маргарет Девлин не казалась удивленной — наоборот, почти спокойной, точно страдание для нее — привычное дело.

— Да, схема примерно та же, — согласился я. — Она травила дочь или всех трех сразу, потом Кэти поступила в балетную школу и попыталась выйти из-под контроля, а мать убила ее.

— Это объясняет, почему Розалинда одевается как сорокалетняя женщина, — добавила Кэсси. — Мечтает быстрее вырасти и избавиться от матери.

У меня зазвонил мобильник.

— О нет! — воскликнули мы хором.

Я проделал обычный фокус с «плохой связью», и остаток пути мы потратили на разработку подробного плана расследования. О'Келли обожает всякие схемы; если подсунуть ему хороший план, вероятно, он не обратит внимания на то, что мы ему не перезвонили.

Наш офис расположен в одном из помещений Дублинского замка, и это один из плюсов моей работы, несмотря на мрачный привкус колониального прошлого.[5] Внутри он переделан в точном соответствии с корпоративными стандартами — стеклянные кабинки, мягкий свет, синтетические коврики и блеклые тона, — но снаружи все осталось нетронутым: старые стены из красного кирпича, мраморные барельефы, башни с зубцами и бойницами и изваяния святых. Зимним вечером, в туман, когда шагаешь по его брусчатке, возникает ощущение, будто попал в роман Диккенса: от дымчатых фонарей падают причудливые тени, бьет церковный колокол, каждый шаг отдается гулким эхом. Кэсси говорит, что тут запросто можно вообразить себя инспектором Эбберлайном, расследующим дело Потрошителя. Однажды лунной ночью в декабре она прошлась колесом прямо по центральному двору.

В окне О'Келли горел свет, но остальная часть здания погрузилась во мрак: был уже восьмой час, и все разошлись по домам. Мы осторожно проникли внутрь. Кэсси на цыпочках двинулась в дежурку, чтобы проверить Девлинов и Марка на компьютере, а я спустился в подвал, где мы храним подшивки старых дел. Раньше-то тут находился винный погреб, и компания офисных дизайнеров до него еще не добралась, так что тяжелые плиты, колонны и ниши под массивными арками остались. Иногда мы с Кэсси приносили сюда свечи и, бросая вызов противопожарной безопасности, проводили вечера в поисках потайных ходов.

Папка с делом («Роуэн Дж. Сэвидж П., 33791/84») оказалась на том же месте, где я ее оставил. Сомневаюсь, что с тех пор к ней кто-нибудь притронулся. Я достал бумаги, нашел заявление, поданное матерью Джеми в отдел по поиску пропавших без вести, и — да, вот оно: светлые волосы, карие глаза, красная футболка, джинсовые шорты, белые кроссовки, красные заколки с украшением в виде клубничных ягод.

Я сунул документ под куртку, на случай если наткнусь на О'Келли (прятать его не было никакой необходимости, особенно теперь, когда связь с делом Девлинов стала очевидной, но я почему-то чувствовал себя виноватым, словно тайком пытался унести что-то ценное), и отправился в дежурную комнату. Кэсси сидела за своим компьютером; свет она не включила, чтобы ее не засек О'Келли.

— Марк чист, — сообщила она. — И Маргарет Девлин тоже. А вот Джонатана привлекали к суду в феврале.

— Детская порнография?

— Господи, Райан, что за буйное воображение! Нет, нарушение общественного порядка: он протестовал против строительства шоссе и пересек полицейское ограждение. Судья приговорил его к штрафу в сто фунтов и суткам общественных работ, а потом прибавил еще сутки, когда Девлин заявил, что его арестовали для того, чтобы подметать улицы.

Нет, фамилию Девлин я встречал где-то в другом месте: до сих пор шумиха вокруг шоссе до меня почти не долетала. Но это объясняло, почему Девлин не сообщил об угрожающих звонках в полицию. В его глазах мы были отнюдь не союзниками, особенно в том, что касалось строительства дороги.

— В деле есть заколка с клубникой, — произнес я.

— Да, — отозвалась Кэсси. Она выключила компьютер и повернулась ко мне. — Ты доволен?

— Не знаю, — буркнул я.

Конечно, приятно убедиться, что я не выжил из ума и не стал представлять несуществующие вещи, но мне вдруг пришло в голову, что я мог вспомнить не саму вещь, а лишь то, что когда-то прочитал о ней в деле, и какая из этих возможностей была хуже, еще вопрос. Лучше вообще не заикаться на эту тему.

Кэсси ждала. В падавшем из окна вечернем свете ее глаза казались большими и мрачными, как у гипнотизерши. Я знал, что она дает мне шанс предложить: «К черту заколку; давай забудем, что мы ее нашли». Даже сейчас меня иногда посещает праздная и никчемная мысль — а что случилось бы, если бы я это сказал.

Но было уже поздно, день оказался очень длинным, я хотел домой, к тому же любое деликатничание, даже со стороны Кэсси, меня раздражало. Казалось, проще пустить все на самотек, чем прилагать какие-то усилия и избавляться от улики.

— Ты звонила Софи насчет крови? — спросил я. В этой тусклой, плохо освещенной комнате было не так уж зазорно проявить немного слабости.

— Само собой. Но давай это отложим, ладно? Надо поговорить с О'Келли, пока его не хватил удар. Когда ты находился в подвале, он прислал мне эсэмэску. Я думала, он понятия не имеет, как это делать…

Я позвонил О'Келли и сообщил, что мы вернулись.

— Надо же, как скоро! Вы чем там занимались? Заехали в отель перепихнуться? — И приказал немедленно явиться к нему в офис.

Напротив стола О'Келли стояло только одно «эргономическое» кресло из кожзаменителя. Прозрачный намек: «Не стоит тратить мое время, и пространство тоже». Я сел в кресло, Кэсси пристроилась сзади на столе. О'Келли бросил на нее раздраженный взгляд.

— Давайте побыстрее! — буркнул он. — В восемь мне надо быть в одном месте.

Жена бросила его год назад; с тех пор я часто слышал о попытках О'Келли завести новые знакомства, включая на редкость неудачное «свидание вслепую», где приглашенная им женщина оказалась бывшей проституткой, которую он раз двадцать арестовывал на улицах.

— Кэтрин Девлин, двенадцать лет, — произнес я.

— Личность установлена точно?

— На девяносто девять процентов. Разумеется, после вскрытия мы пригласим одного из родителей на опознание, но у Кэти Девлин есть сестра-близнец, как две капли воды похожая на жертву.

— Подозреваемые, улики? — сухо спросил О'Келли. На нем был красивый галстук, в котором он собирался на свидание, и от него разило одеколоном. Я не мог определить марку, но пахло явно чем-то дорогим. — Завтра придется устроить чертову пресс-конференцию.

— Ее ударили по голове и задушили; вероятно, изнасиловали. — От ярких ламп под глазами Кэсси легли серые тени. Она выглядела усталой и слишком молодой, чтобы спокойно сообщать такие подробности. — Что-то более определенное мы скажем завтра утром после вскрытия.

— Завтра? — заорал О'Келли. — Почему завтра? Объясните этому болвану Куперу, что у нас дело первоочередной важности!

— Уже объяснили, — возразила Кэсси. — Он ответил, что сегодня днем должен быть в суде, поэтому раньше, чем завтра утром, не получится. (Купер и О'Келли ненавидели друг друга; на самом деле Купер заявил: «Передайте мистеру О'Келли, что у меня полно других дел».) — Мы разработали план работы из четырех пунктов, и…

— А вот это хорошо, — кивнул О'Келли и начал рыться в ящиках в поисках карандаша.

— Прежде всего семья жертвы, — проговорила Кэсси. — Вам известна статистика, сэр: как правило, детей убивают сами родители.

— К тому же в этой семье есть что-то странное, сэр, — добавил я.

Нам требовалось как можно полнее изложить суть дела, чтобы получить больше свободы во время следствия. Но если бы эту фразу произнесла Кэсси, О'Келли сразу начал бы прохаживаться насчет женской интуиции. В последнее время мы разыгрывали беседы с шефом как по нотам: каждый точно знал, когда взять слово или уйти в тень, выступить в роли хорошего или плохого полицейского, уравновесить мою мужскую сдержанность женственной улыбкой Кэсси. Мы проделывали все это не задумываясь.

— Не могу точно объяснить, в чем дело, — произнес я, — но что-то там неладно.

— Не стоит пренебрегать интуицией, — заметил О'Келли.

Кэсси незаметно толкнула меня ногой.

— А еще, — продолжила она, — на всякий случай необходимо проверить версию религиозной секты.

— Вот черт, Мэддокс! Неужели «Космо» опять написал о сатанистах?

О'Келли любил прибегать к шаблонам, и в этом даже имелся определенный шарм. Иногда меня забавляла его манера, порой раздражала или успокаивала, в зависимости от настроения; в любом случае хорошо было то, что я всегда мог рассчитать свой следующий ход.

— Я тоже думаю, что это полная чушь, — сказал я. — Но девочку нашли на камне для жертвоприношений. Журналисты спрашивали о сатанистах. Надо исключить данную версию.

Доказать то, чего не существует, сложно, а голословные заявления без доказательств больше разжигают страсти, поэтому мы выбрали иную тактику: решили доказать, что убийство Кэти Девлин не вписывается ни в одну из схем, принятых при жертвоприношениях людей (кровопускание, ритуальные одежды, оккультные символы и прочее), а потом О'Келли, у которого начисто отсутствовало чувство абсурда, объяснит это перед камерами.

— Зря потратим уйму времени, — вздохнул О'Келли. — Ну ладно, займитесь. Обратитесь в отдел преступлений на сексуальной почве, к приходскому священнику — ко всем, кто сумеет помочь. Что еще?

— А еще, — подхватила Кэсси, — сексуальное насилие. Педофил, убивший девочку, чтобы заставить ее молчать, или потому, что это доставило ему удовольствие. Если копать в эту сторону, надо вспомнить про исчезновение двух детей из Нокнари в 1984 году. Тот же возраст, место, и буквально рядом с телом жертвы обнаружена старая кровь — в лаборатории уже проверяют ее на соответствие с образцами того года, — и заколка, упомянутая в описании пропавшей девочки. Придется проверить все факты.

Разумеется, эта реплика была от Кэсси. Я уже упоминал, что поднаторел во лжи, но при воспоминании о Нокнари у меня бешено колотилось сердце, а О'Келли часто бывал намного проницательнее, чем казалось на первый взгляд.

— Что? Серийный убийца? Через двадцать лет? Откуда вы узнали про заколку?

— Вы сами говорили, что важно изучать старые дела, сэр, — скромно объяснила Кэсси. Верно, О'Келли это говорил — наверное, услышал где-нибудь на семинаре или в сериале «Место преступления»… — Вероятно, преступник уезжал из страны или сидел в тюрьме, а может, совершает убийства в состоянии большого стресса и…

— Теперь у всех сплошной стресс, — пробурчал О'Келли. — Серийный убийца. Только его нам не хватало. Что дальше?

— Четвертый вариант самый деликатный, сэр, — сказала Кэсси. — Джонатан Девлин, отец убитой, руководит кампанией «Долой шоссе!» в Нокнари. Похоже, кому-то его деятельность не по вкусу. Девлин утверждает, что за последние два месяца ему трижды звонили и угрожали расправиться с семьей, если он не прекратит протесты. Надо разобраться, кто кровно заинтересован в строительстве дороги.

— Значит, придется воевать с застройщиками и окружным советом, — подытожил О'Келли. — Господи помилуй!

— Нам нужно как можно больше людей, — добавил я. — И желательно кого-нибудь еще из детективов.

— Возьмите Костелло. Оставьте ему записку. Он всегда приходит раньше всех.

— Вообще-то, сэр, я бы предпочел О'Нила.

В другое время я бы ничего не имел против Костелло, но не на сей раз. Мало того что он угрюмый тип, а дело Девлин кого угодно вгонит в депрессию, при его дотошности Костелло наверняка перелопатит старую информацию и, чего доброго, начнет искать Адама Райана.

— Я не стану ставить на важное дело трех новичков. Вы и сами попали в него лишь потому, что во время перерыва смотрели порно — или что-то вы там еще делали, — вместо того чтобы пойти подышать свежим воздухом, как все остальные.

— О'Нил не новичок, сэр. Он уже семь лет в отделе.

— И мы все знаем почему, — съязвил О'Келли.

Сэм пришел в отдел в двадцать семь лет. Его дядя, Редмонд О'Нил, был политиком среднего пошиба, из тех, кого назначают вторыми замами министра экологии. Однако в этой щекотливой ситуации Сэм вел себя как нельзя лучше: всегда был спокоен и надежен, помогал тем, кто его просил, и ехидные шуточки быстро стихли. Правда, кое-кто и сейчас прохаживался на его счет, но больше по инерции, как О'Келли.

— Как раз поэтому он нам и нужен, сэр, — возразил я. — Если мы хотим без шума влезть в дела совета округа, нам понадобится человек, у которого есть связи.

О'Келли покосился на часы и поднял руку, чтобы пригладить волосы, но передумал. Было без двадцати восемь. Кэсси поудобнее устроилась на столе.

— Естественно, тут есть свои «за» и «против», — вздохнула она. — Видимо, нам следует обсудить…

— Ладно, черт с вами, берите О'Нила! — раздраженно буркнул О'Келли. — Пусть выполняет свою работу и не действует никому на нервы. Каждое утро отчет должен лежать на моем столе.

Он встал и принялся складывать бумаги в стопки — это означало, что мы свободны.

На меня вдруг накатила волна чистейшей радости, блаженная эйфория; наверное, то же самое испытывают наркоманы, когда вкалывают дозу героина в вену. Я с упоением наблюдал, как Кэсси, опершись ладонями на стол, легко соскользнула на пол и мягко захлопнулся мой блокнот. Шеф торопливо натягивал пиджак, украдкой стряхивая перхоть; ярко горели лампы в кабинете, белели в углу надписанные маркером ярлычки, на конторских стеллажах, и за окном синел густо-синий вечер. Это было острое осознание того, что я существую, все вокруг настоящее и это и есть моя жизнь. Если бы Кэти Девлин удалось выжить, уверен, она чувствовала бы то же самое, глядя на свои пальцы, вдыхая едкий запах пота и начищенных полов в танцевальном классе, слушая, как рано утром по пустому коридору звенит звонок на завтрак. Может, она, как и я, больше любила бы не чудеса, а мелочи и даже неудобства повседневной жизни — ведь они свидетельствуют о том, что ты жив, ты еще здесь.

Вообще-то подобные моменты у меня возникают редко, поэтому я их хорошо запоминаю. Наслаждаться счастьем не в моем характере, разве что задним числом. В чем я действительно силен или, наоборот, слаб — так это в ностальгии. Кое-кто считает, что мне нужно совершенство, будто я отвергаю собственные мечты, как только они выплывают из волшебной дымки и воплощаются в грубую явь, но правда далеко не так проста. Я сознаю, что совершенство складывается из самого серого и обыденного. Мою проблему можно назвать скорее дальнозоркостью: истинную картину я вижу лишь на большом расстоянии, когда уже поздно.