В Магеллании

II ВДОЛЬ ПРОЛИВА

— Перенести индейца на шаланду мы сможем только вдвоем. Ягуара оставь пока здесь — вернешься за ним после, — как бы очнувшись, произнес Кау-джер, повернувшись к Карроли.

Их ждало трудное испытание — спуститься с раненым по расщелине к берегу; склон был очень крутой. Туземец не приходил в сознание. Его грудь слегка приподнималась от слабого и неравномерного дыхания. Пусть мертвым, но Кау-джер доставит охотника в стойбище валла.

— Возможно, он не выживет, — сказал Кау-джер, — зато соплеменники смогут проститься с ним.

Они двинулись в путь с большой осторожностью, стараясь не споткнуться и не упасть. Осыпавшиеся под ногами камни грозили нарушить равновесие. Потребовалось немало времени и сил, чтобы выбраться из расщелины и ступить на берег. Здесь сделали остановку, и Карроли вернулся за ягуаром. Он с трудом перетащил зверя к скале, слегка повредив при этом шкуру хищника.

Кау-джер еще раз послушал сердце индейца и молча поднялся.

По песчаному берегу, усеянному небольшими скалами и многочисленными раковинами, раненого перенесли к воде.

На водной глади плавно покачивалась удерживаемая якорем шаланда, на которой валялось с полдюжины шкур вигоней и гуанако, убитых на островах во время плавания. Это было суденышко с двумя мачтами, сильно отличавшееся от пирог туземцев, перекрытое настилом от форштевня[19] до кормовой мачты. Такелаж[20] несколько напоминал оснастку бретонских сардинщиц[21], у которых фок, обшитый с наружной стороны и удерживаемый в натяжении штагом[22], мог служить кливером[23]. Лучше оснащенная, чем каноэ туземцев, с парусами из циновок, балансирами и лопатообразными веслами, она могла плавать в открытом море.

Индейца перенесли на судно и поместили под настилом на охапке сухой травы. Раненый по-прежнему не приходил в себя.

Карроли вернулся на берег, взвалил на плечи ягуара и отнес на корму шаланды, паруса которой уже были подняты. Легкого дуновения ветерка оказалось достаточно, чтобы судно — теперь можно было прочитать его название: «Вель-Кьеж», что на языке аборигенов означало «Чайка», — отчалило.

Время приближалось к пяти, и отлив еще в течение шести часов будет гнать воду на восток. Шаланда держалась в кабельтове[24] от левого берега. Благодаря стихающему северо-западному ветру, шаланда двигалась довольно быстро. Порой, когда ветер порывом налетал из-за какого-нибудь выступа скалы, паруса округлялись. «Вель-Кьеж» тогда заметно кренился, и Карроли, стоявший у руля, отдавал шкот грота и приводил, если надо, руль к ветру[25]. Но солнце клонилось к горизонту, бриз стихал — через каких-нибудь полчаса они будут полностью зависеть от течения.

Мало-помалу скалы становились ниже, иногда они отступали, и тогда безжизненный скальный ландшафт сменялся равнинами, зелеными лугами, густыми лесами. Бухты, питаемые в основном водой рек, впадающих в пролив, становились более широкими, а берег — более изрезанным.

Кау-джер и Карроли хранили молчание. Время от времени Кау-джер заглядывал под настил, склонялся над индейцем, трогал его грудь, прислушивался к дыханию, смачивал бледные губы раненого целительным снадобьем. Затем возвращался на корму и вновь погружался в раздумье, которое его спутник даже не пытался нарушить.

«Вель-Кьеж» оставался во власти течения до восьми часов вечера. Исчез серп нарождающейся луны — ночь обещала быть темной. Надо было поторопиться скрыться за скалами, поскольку вот-вот должен начаться прилив.

Карроли направил шаланду к узкому заливчику, отгороженному от моря высоким каменистым выступом, о который с шумом разбивались волны. Он отдал кошку[26], оба паруса были взяты на гитовы[27] и притянуты к мачтам. Теперь настало время позаботиться об ужине.

Он принес несколько охапок валявшегося на берегу хвороста, сложил из двух камней очаг и развел огонь. Несколько рыбешек, выловленных утром, остатки бедра гуанако, утиные яйца, запеченные в золе, несколько галет из запасов, хранившихся на судне, — вот и вся еда. Пресной водой из ближайшего ручейка разбавили тростниковую водку. Поев, Карроли вымыл столовые и кухонные принадлежности и убрал их в ящичек, прикрепленный к борту с внутренней стороны. Пожелав доброй ночи Кау-джеру, он растянулся на корме и быстро заснул.

Стояла тихая, темная ночь, небосвод был усеян звездами, среди которых на середине расстояния между горизонтом и зенитом блестели бриллианты Южного Креста. Никаких звуков, кроме шипения пены на прибрежной гальке. Природа погрузилась в сон, бодрствовал лишь один человек — Кау-джер. Он сидел на корме, облокотившись на край борта. Ноги его от ночного холода были закутаны одеялом. Погруженный в свои мысли, он не забывал поглядывать на воду — не начался ли отлив, который позволит продолжить путь.

Несколько раз какие-то звуки прерывали его мысли. Он вставал, осматривался, прислушивался. Но, убедившись, что все в порядке, усаживался на прежнее место.

Вероятно, он задремал и спал до двух часов ночи. Одновременно с Карроли его разбудило покачивание шаланды, которая стала разворачиваться на якоре.

— Отлив, — коротко бросил Карроли.

— Пора в путь, — также коротко ответил Кау-джер и полез под настил.

Индеец дышал так слабо, что, только наклонившись совсем близко к его губам, можно было понять, что он еще жив.

Над гладью моря со стороны суши поднялся попутный бриз. Это означало, что с первыми лучами зари «Вель-Кьеж» будет у стойбища валла — цели их плавания.

Плыли в безмолвии по подернутой мелкими пятнами ряби воде, казалось, еще не отошедшей от сна. Судно по-прежнему держалось в нескольких сотнях футов от берега, смутно вырисовывавшегося на фоне светлеющего неба. В предутренней темноте тускло мерцали огни двух-трех костров. То тут, то там виднелись навесы. Под ними отдыхали индейцы. Всю ночь они поддерживали огонь, отпугивавший хищных зверей.

Плавание продолжалось уже несколько часов. Ветер посвежел, шаланда прибавила скорость, паруса слегка подрагивали вдоль ликтросов[28].

На востоке едва заметный свет окрасил горизонт. Туман над водой заалел, затем распластался по морской глади и исчез. Вскоре небольшие светлые пятна на небе сменились целой палитрой цветов, переходящих от красного к белому. Солнце появилось как-то внезапно, его золотистые лучи побежали по легкой морской зыби.

В шесть утра «Вель-Кьеж» достиг выхода из пролива. Здесь, на небольших островках, гагарки[29] били воздух своими недоразвитыми крыльями. С южной стороны три четверти видимого пространства занимал безбрежный океан, освещенный косыми лучами солнца. И только на севере чернел низкий берег, очень широкий и плоский, где произрастали леса из нотофагуса[30]. Кроны деревьев были похожи на большие зонтики. Насколько хватало глаз, берег уходил вдаль, смутно просматривалась его серповидная оконечность, которая загибалась в сторону Атлантического океана.

В этом месте, на берегу прозрачного ручья, петляющего между благовонными винтериями[31] и кустами барбариса, стояли шалаши на каркасах из кольев[32]. Заливистый лай собак возвестил о приближении шаланды. Невдалеке, на лугу, паслось несколько малорослых лошаденок. Тонкие струйки дыма вились над шалашами, а также над пятью или шестью крытыми листвой хижинами, видневшимися на ближайшей опушке, справа, где прибрежные деревья окунали свои корни в океан.

Весть о прибытии шаланды мгновенно разнеслась среди индейцев, и они сразу же узнали «Вель-Кьеж». Более полусотни мужчин и женщин в домотканой одежде, с наброшенными на плечи одеялами из шкур гуанако, высыпали из шалашей и побежали к берегу. За ними неслись полуголые ребятишки, которые, казалось, не ощущали холода, несмотря на довольно свежий бриз. Как видно, в этом становище Кау-джер был желанным гостем. Не первый раз навещал он индейские семьи, как в оседлых племенах, так и в кочевых, как внутри страны, так и на берегах пролива.

Когда шаланда подошла к берегу в узкой бухточке, Карроли бросил кошку прямо на пляж, и один из туземцев поспешил вдавить ее в песок. Паруса были спущены, и Кау-джер сошел на берег.

Его тут же обступили, горячо жали руки. В оказанном ему приеме чувствовалась искренняя сердечность и глубокое уважение. Видимо, немало услуг оказал им Кау-джер, если они называли этого человека, прибывшего, несомненно, из далеких заморских краев, своим благодетелем.

Он говорил на их языке, заходил то в один шалаш, то в другой. Какая-то женщина отвела его к больному ребенку. Кау-джер осмотрел малыша и дал выпить несколько глотков настойки из своей походной аптечки. То же самое проделал он и в других семьях, и все матери, ободренные и успокоенные появлением Кау-джера, горячо его благодарили. Вскоре он уже и не знал, кого слушать. Каждый в нем нуждался, требовал ухода. Его тащили за собой, хотели, чтобы он обошел все стойбище, словно ожидали его в течение нескольких месяцев. Казалось, эти индейцы, предоставленные самим себе, хотели запастись добрыми услугами на все время до его следующего приезда.

Кау-джер направился к одной из хижин, приютившихся возле леса, — и совсем не с целью нанести визит самой значительной персоне племени. Вождей здесь не признавали. Он жестом остановил следовавших за ним индейцев и вошел в нее. Несколько минут спустя он вышел в сопровождении двух женщин. Одной из них было около пятидесяти, но сморщенное лицо и согнувшееся тело сильно старили ее, другой — не больше двадцати; она была среднего роста, с правильными и приятными чертами лица, шею ее украшало ожерелье из бусин, а на руках красовались браслеты из раковин.

Молодая женщина скорее плелась, чем шла. Лицо ее было не таким улыбчивым, как веселые физиономии других индианок валла. Придавленная горем, она дала выход своей отчаянной боли, прорвавшейся наружу слезами и криками.

Кау-джер вернулся к шаланде. Не покидавший судна Карроли получил короткое распоряжение и вытащил из-под настила тело индейца. Еще два часа назад, несмотря на принятые Кау-джером меры, охотник испустил дух. Его мертвенно-белое лицо исказила предсмертная судорога.

Как только тело покойного вынесли на пляж, обе женщины — мать и жена — бросились на колени и, рыдая, обняли его.

Обитатели стойбища собрались вокруг. Соплеменники знали, что накануне, забрав лук, стрелы и лассо, их собрат отправился охотиться на гуанако на западные равнины, и вот «Вель-Кьеж» привез матери, жене, ребенку мертвеца.

Кау-джер вынужден был рассказать о случившемся. Он воспользовался языком аборигенов, которым владел необычайно легко, подробно описал место, где произошла схватка индейца с ягуаром, рассказал о своем запоздавшем выстреле, ибо когти зверя уже разодрали грудь охотника, нанеся ему смертельную рану.

И, когда по приказу Кау-джера ягуара выбросили на берег, туземцы с яростными криками и бранью набросились на него: одни поволокли по песку, другие швыряли в хищника камни, а жена и мать, стоя на коленях, предавались своему горю.

Кау-джер не препятствовал столь бурному проявлению чувств мести, но Карроли вряд ли одобрял его, понимая, какой ущерб будет нанесен шкуре животного.

Между тем молодая женщина, склонившись над телом мужа, приоткрыла рот покойного. Она как бы освобождала душу от телесной оболочки и наблюдала за ее полетом в небесные дали.

Кау-джер отступил на несколько шагов и отвернулся.

Неожиданно вдова, ритмично двигая рукой, жалобно запела полную неизбывного горя песню, то и дело прерываемую рыданиями.

Значит, эти туземцы имели какое-то представление о загробной жизни, о своем пребывании после смерти в высшем мире. Но какому божеству они поклонялись? Не одному ли из языческих идолов, которым обычно приносят жертвы дикие племена? Или индейцы уже исповедовали христианскую религию, влияние которой постоянно возрастало благодаря деятельности миссионеров, проникающих в самые отдаленные районы Атлантического и Тихого океанов?

В любом случае — вырваны ли они уже из плена атавистического идолопоклонства, дотла ли до них христианская вера — этим они обязаны не Кау-джеру. Он посещал индейцев как благодетель, а не как апостол. Не надо забывать ту атеистическую и анархическую фразу, что сорвалась с его губ накануне, когда он, забравшись на вершину скалы, оглядывал окрестности.

Нет! Этот белый европейского или американского происхождения — какого именно, никто не знал — не прочтет последнюю молитву над телом индейца и не поставит крест над его могилой.

Он сделал что мог и должен двигаться дальше. Кау-джер уже собрался подняться на борт своего суденышка, предоставив туземцам самим заниматься похоронными делами, как вдруг индейцы, стоявшие на опушке леса, засуетились.

Дюжина индейцев только что поднялась по левому берегу речки и увидела двоих мужчин, остановившихся на опушке, у последних деревьев.

Это были белые из апостольских миссий: одному явно перевалило за пятьдесят, борода и волосы на голове у него уже поседели; другой был помоложе. Оба — в длиннополых сутанах и широкополых шляпах.

Эти миссионеры, канадцы по происхождению, принадлежали к католической колонии, обосновавшейся здесь, на краю света. Тут они отчаянно и с успехом боролись против влияния проповедников из различных протестантских, методистских[33] или уэслианских[34] сект, столь ожесточенных в своих пропагандистских кампаниях.

А таких пылких проповедников много было на соседних, принадлежащих Великобритании, островах[35]. Эти колонии обзавелись даже мелкими паровыми судами, на которых совершали религиозно-торговые — если можно так выразиться — каботажные плавания[36].

Они развозили зерно, скот и великое множество экземпляров Библии не только на английском, но и на местных языках. Миссионеры приспосабливали тексты Священного Писания к образу жизни туземцев и даже к особенностям сурового климата. Они придумали для страдающих от зимних холодов рыбаков необычный ад, где грешников сжигают не на вечном огне, а мучают жесточайшим морозом — на шкале Фаренгейта[37] для него даже не нашлось отметки.

Карроли уже подтаскивал к боту довольно потрепанного ягуара, и Кау-джер занес было ногу, чтобы взобраться на шаланду, готовую к отплытию. В этот момент он обернулся, и его взгляд остановился на опушке леса. После некоторого колебания Кау-джер опустил ногу и остался на берегу.

Туземцы приняли миссионеров с той же сердечностью и радостью, с какой встречали Кау-джера.

Отец Атанас и отец Северин не раз посещали как стойбище валла, так и другие поселения, разбросанные на огромной территории. Каждый год евангелические дела вели их от одного племени к другому — к индейцам, проживавшим и во внутренних районах, и на побережье пролива, и на соседних островах. У этих святых отцов французская кровь смешалась с саксонской, и в борьбе за паству они отважно противостояли протестантским проповедникам.

Оба миссионера не раз встречались с Кау-джером. Они делали для душ туземцев то же, что он делал для тел, и, хотя святые отцы и Кау-джер выполняли свою работу с одинаковым усердием и одинаковым милосердием, миссионеры напрасно пытались раскрыть инкогнито этого таинственного персонажа. Когда они приблизились к лежавшему на песке телу индейца, Кау-джер не выразил ни малейшего желания вступить с ними в разговор. Он, со своим вольнодумством, с презрением к любому религиозному обряду, не мог благосклонно отнестись к вмешательству миссионеров.

Между тем священнослужители подошли к двум женщинам, еще стоявшим на коленях перед усопшим. Старший из них — отец Атанас — наклонился над телом, и ему в нескольких словах поведали о том, скольких усилий стоило Кау-джеру доставить тело индейца в стойбище. «Надо бы поблагодарить его», — подумал миссионер.

Тогда отец Атанас поднялся, подошел к шаланде, остановился перед Кау-джером и обратился к нему на английском языке, которым оба владели свободно:

— Вы сделали все что могли для этого несчастного, — сказал отец Атанас. — Мы знаем, как вы милосердны, как преданы этим бедным туземцам…

— Я всего лишь выполнил свой долг, — произнес Кау-джер, давая понять, что его поступок не заслуживает похвал.

— Но если вы, сударь, выполнили свой долг, — ответил миссионер, — то мы должны выполнить свой.

Вернувшись к женщинам, он преклонил колени и принялся молиться об упокоении души, чтобы по христианскому обряду предать земле тело индейца, обращенного в христианскую веру. Потом труп подняли с земли и понесли на руках. Мать, жена и другие женщины последовали за ними. Держа в руках распятие и читая молитвы, миссионеры во главе похоронной процессии направились к лесу, где под сенью деревьев будет похоронен усопший.

Кау-джер и Карроли забрались на борт, подняли паруса, и «Вель-Кьеж», подгоняемый легким северо-западным бризом, стал удаляться от берега.