В моей голове

1

17 лет назад

Как гласит старое правило, если ребенок в комнате один, и там тихо, он что-то натворил. А если по такому же сценарию в комнате остаются два малыша – об этом Алиса даже подумать боялась, и аккуратными шагами ступала к детской комнате, в которой притаились ее дочери. Ее воображение уже представляло разрисованные фломастерами обои, пластилин, настойчиво вдавленный в ковер, вырезанные узоры на плотных шторах. Чем ближе она подходила к комнате, тем яснее рисовалась такая картина в ее голове. Она аккуратно провернула дверную ручку и вошла в комнату.

Ничего из того, что она придумала, не было.

Обе шторы были вытянуты вперед и аккуратно уложены на спинку стула, создавая невысокий купол. Между собой юные строители скрепили их заколками для волос. С обеих сторон этой импровизированной хижины входы были завешаны полотенцами. С прикроватной тумбы пропал детский ночник, но судя по бликам нежно-голубого цвета на полу, Алиса знает, где его искать. До нее доносились два звонких детских голоса из «домика».

– Тук-тук, – Грин присела на пол возле конструкции.

Голоса затихли.

– Кто там? – прозвучало через минуту.

– Это мама, – ответил другой голос.

– Она должна была сама это сказать, – чуть тише и нравоучительнее заговорила первая.

– Она же знает, что мы знаем, зачем ее спрашивать?

– Ну, Ника!

Алиса усмехнулась и приподняла одно из полотенец.

В «домике» сидели две девочки семи и четырех лет. До прихода матери младшая заплетала своей сестре косички, поэтому вокруг них лежали разные резинки и заколки, а на голове Ники кое-где проглядывались спутанные волосы. Майя была еще слишком мала, чтобы уметь заплетать их в красивую косу, но она не оставляла попыток научиться. А Доминика, как старшая сестра, всегда соглашалась быть подопытной и стойко терпела всю боль и выдранные волосы. Правда, иногда приходилось звать на помощь маму, когда самая младшая Грин умело запутывала расческу или резинку.

Словно поняв, о чем ее сейчас просят, Майя указала на сестру:

– Я плету ей косы.

– Ага, – со всей мукой в голосе, на которую только способен семилетний ребенок, произнесла Ника. Сестру она, конечно, любила больше, чем свои волосы, но как же их было жаль распутывать после таких процедур.

– А это ваш салон красоты? – Алиса улыбнулась, чуть продвигаясь внутрь сооружения. Оно оказалось куда меньше, чем снаружи, поэтому ей пришлось постараться, чтобы не задеть пропавший ночник. Без него было бы совсем темно.

– Нет, это наш замок. Как тот, что в конце города стоит, – объяснила старшая девочка. – Мы решили, что хотим жить в замке, и построили его.

– Как принцессы, – улыбнулась Майя, уже забросив затею заплести косу и теперь украшая волосы сестры заколками.

– Принцессы не строят замки, за них это делают слуги, – поправила ее Ника.

– Откуда ты это знаешь?

– Потому что я хожу в школу, а ты – нет.

– Так, – перебила их Алиса, снимая одно полотенце и освобождая проход, – предлагаю пойти на кухню пообедать и заодно выяснить, откуда берутся замки. Кто «за»?

– А как мы это выясним? – спросила Майя.

– А вот и придумаем, – Алиса поднялась на ноги и чуть отошла в сторону. – И кто последний прибежит на кухню, тот будет мыть посуду.

Как обычно, такой мотивации хватило, чтобы девочки наперегонки побежали на кухню. Интересно, надолго еще лет хватит этой материнской хитрости?

2

8 ноября 2019 года. День после трагедии.

Майя

«Здесь какая-то ошибка,

И понять я не могу

Почему в моем саду

Не играет больше скрипка?»

Я открыла глаза.

«Видно, наш скрипач расстроен шибко

Вот сейчас, в моем саду.

Кстати, я еще все жду,

Что заиграет снова скрипка».

Я села на месте слишком резко. От этого движения комната перед глазами пошла по кругу, и меня затошнило. Я попыталась аккуратно встать, потому что была уверена, вот-вот мне станет плохо, но слабость в теле не дала подняться на ноги, поэтому мне удалось только сползти с кровати на пол.

Я в своей комнате. Как я здесь оказалась?

«…почему в моем саду

Не играет больше скрипка?»

Строчки из детского стихотворения крутились в голове как застрявшая в магнитофоне кассета.

Какая еще скрипка?

Чувствую себя отвратительно. Ощущение будто в моей голове репетировал наш школьный инструментальный ансамбль. Каждая попытка свести мысли воедино отдавалась болью в лобной доле и затылке.

Я невольно застонала и приложила пальцы к вискам.

Какой сегодня день? Была ведь ночь.

А где та незнакомка, которая пользуется такими же духами, как у Ники?

Я резко выпрямилась.

Ника.

«лежит на земле в снегу без сознания очнись почему ты не отвечаешь скрипка я слышу играет скрипка почему она играет кто на ней играет помогите кто-нибудь моя сестра не дышит мне страшно кто-нибудь помогите умоляю».

Я слышала стук своего сердца в ушах. Страх свалился на меня, как одеяло, и он душил, и душил, и душил. На секунду мне показалось, что я не могу дышать. Я попыталась сделать вдох, но это отозвалось лишь сухим хрипом в груди. Я уперлась руками в пол.

Моя сестра, Господи! Она же…она мертва? Где она? Мне нужно ее найти.

От нахлынувших воспоминаний перед глазами вновь все поплыло. Рукой я нащупала перед собой тумбу и попыталась подняться. Что-то звякнуло сверху, и в следующую секунду на ковер упал стакан. Звонкий хлопок от разбитой керамики разлетелся пульсирующей болью в голове, в самой макушке, задевая виски, лоб, затылок.

Я вцепилась в край тумбы и все-таки поднялась. Ноги дрожали, словно я всю ночь приседала, или бегала, или все сразу.

Страх тянул меня вниз, поэтому я уперлась спиной в стену. Медленными шагами мне удалось дойти до двери, но когда моя рука легла на дверную ручку, я вздрогнула и обернулась.

Стакан разбился?

Возле тумбы лежали осколки. Их почти не было видно из-за лучей солнца, которые в них отражались, и из-за ворсин ковра, в котором они утопали.

Почему он разбился?

Не знаю, на сколько времени меня занял этот вопрос, не знаю, сколько времени смотрела на эти осколки. Головная боль напомнила мне, что нужно двигаться дальше, найти Нику.

Я вывалилась в коридор, позабыв про разбитый стакан. Здесь свет солнца пробивался еще сильнее через окна, и я зажмурилась.

– Мама! Папа! – я закричала сиплым голосом, уже не обращая внимания на звон в голове.

Ответа не было.

– Мама! Папа! – эта попытка уже напоминала историку у ребенка, потерявшегося в торговом центре. Он кричит, зовет на помощь, но никто не обращает внимания.

Я сползла по стене вниз на пол, потому что была уверена, сейчас меня стошнит: волнение, слабость и головная боль добьют.

– Мама…Папа…– по щекам побежали слезы. Мне стало невероятно страшно, настолько сильно, что даже слово «страх» сюда уже не подходит. Это чувство больше, сильнее, губительнее. Это ужас.

Стон перерастал в истерику, я всхлипывала, хватала ртом воздух и издавала икающие звуки. Наверное, в другой ситуации меня бы этот звук рассмешил, но тогда он словно ком, который застрял у меня в горле и не давал нормально вдохнуть.

Видимо, не мой вялый крик, но звонкие всхлипы все же услышали. В коридоре раздались быстрые шаги, и вот ослепляющие лучи солнца кто-то собой заслонил.

– Родная моя, – всегда спокойный и низкий голос отца сейчас звенел от волнения.

Он ухватил меня за плечи и попытался поставить на ноги, но я только повисла на его шее. Мне будто снова 6 лет и я расстроена из-за смерти мамы олененка Бэмби. Папе ничего не оставалось, кроме как сесть рядом, обнять меня и начать медленно раскачиваться в разные стороны. Это был его метод успокоить меня или Нику, когда мы были маленькие и разбивали коленки, пока учились кататься на велосипеде. И когда были подростками, и нам разбивали сердца горе-дружки и неверные подруги. И вот сейчас, когда мне казалось, что что-то случилось и разбило наш привычный мир навсегда. Этот метод никогда не подводил. В его объятьях никакие беды меня не найдут, я до сих пор в это верила.

Понемногу я успокоилась, но меня все еще пробирала дрожь. Я словно все еще была там, в зимнем лесу, ночью, и ледяной ветер окутывал меня и играл с волосами. Папа, видимо, ощутил это, поэтому чуть отстранился, чтобы посмотреть на меня.

Его губы на долю секунды дернулись, будто он хотел что-то сказать, но вдруг передумал. Его рука легла на мою щеку, и он вздохнул.

Эта пауза насторожила меня, страх снова начинал возвращаться. Он хочет сказать, что с Никой? Она умерла?

– Где она? – выдала я. Прозвучало это грубее, чем в моей голове.

Пока папа выдохнул, пока облизнул высохшие от волнения губы, пока набрал в легкие воздух для ответа, мне казалось, прошла целая вечность.

– Она в больнице. Мама уехала к ней утром, а я…я хотел дождаться, пока ты проснешься.

– Нам нужно в больницу, – я уперлась одной рукой в пол и оттолкнулась от него, но отец с силой усадил меня на место.

– Еще слишком рано, Майя. Поедем через час.

Он замолчал на мгновение, а взгляд перевел на пол, как будто там был написан вопрос, который он хочет задать мне.

– Что там произошло? Как вы оказались в том замке?

Я молчала. Даже сил на то, чтобы пожать плечами, у меня не было. Я не помнила, что случилось. Я не знала, что произошло. Ком разочарования в самой себе снова подкатил к горлу, по пути выбив пару слезинок.

Я жалобно застонала, закрыв глаза и силясь вспомнить хоть что-то.

– Мы ужинали: ты, я, мама и Ника. А потом…потом… – страх вернулся с новой силой. Моя рука начала отбивать триоли на ладони отца, поэтому ему пришлось сжать ее.

– На вас напали?

– Я, – я всхлипнула, – я не знаю…Я помню ужин, а потом Ника… – снова всхлип, – она лежит на земле, а вокруг ее головы кровь. И скрипка, – я схватила папу за рукав кофты, – кто-то играл на скрипке, папа! Кто-то играл на скрипке, пока Ника умирала, – я разрыдалась и уткнулась в плечо отца.

Его рука скользила по моим волосам и плечам. Он вздрагивал, но я не решалась взглянуть на него, боялась увидеть слезы.

За всю жизнь я ни разу не видела, как плачет мама, никогда не видела ссоры родителей и, тем более, никогда не видела слезы отца. Даже когда умер дедушка, я не увидела ни слезинки на его лице. Конечно, став взрослой, я понимала, что он скрывал от нас свои боль, горе или гнев, делал так, чтобы мы не видели этого. Вокруг нас он возвел стену, и она оберегала нас от всего плохого, что могло бы нас расстроить.

Но теперь эта стена рухнула.

– Майя, – его голос задрожал. Он продолжал гладить меня по волосам, а я – вдыхать его парфюм, такой знакомый аромат кардамона и чего-то сладко-горького, – я знаю, тебе страшно. Но я рядом с тобой, – его голос сорвался на миг, он прокашлялся и продолжил. – Нам будет тяжело, особенно маме. Но мы все преодолеем, правда? – я слышала, как он улыбнулся. – Ты только…ты только не отстраняйся от меня, пожалуйста. Особенно сейчас.

Я подняла голову и посмотрела на него. Под его глазами блестели слезы.

Я кивнула в ответ на его просьбу и улыбнулась.

Мы все преодолеем.

3

Максим не сразу услышал звонок мобильника, потому что тот был завален отчетами криминалистов, распечатками фотографий с места преступления, показаниями очевидцев и всей прочей макулатурой, которую ему с утра бросали на рабочий стол. Кстати, домой он вчера так и не ушел. Сон в комнате для допросов и стаканчик кофе из автомата куда лучше пустой квартиры. Еще недавно он жил там со своей невестой и между поисками преступников планировал с ней свадьбу.

Он упустил момент, когда его жизнь превратилась в бесконечный детективный сериальчик, который крутят по безызвестному каналу после полуночи. И вроде бы Макс никогда не хотел построить блистательную карьеру, ему ближе были мысли о семье, детях, планировании отпуска всем вместе, покупке дома в кредит (ну, и бог с ним). Но работа затягивала все сильнее. Часто Максим стал забывать позвонить ей и предупредить, что задержится, а еще чаще он возвращался домой, когда она уже спала. Годовщина, запланированная поездка, день рождения? Макс задерживается на работе, но обязательно приедет. Так его невеста говорила каждый раз по разным поводам, но итог всегда был один: годовщина заканчивалась, выходные проходили, гости расходились, и только потом Максим возвращался в ее жизнь. Конечно, ссор в этом случае было трудно избежать. А потом та авария, в которой пострадал его друг, так выбила Макса из жизни, что он вовсе потерял суть дней. К работе допоздна прибавились еще визиты в больницу, к родственникам друга, и он не удивился, когда увидел кольцо с помолвки на тумбе в коридоре и не нашел ее вещей в шкафу.

– Слушаю, – он наконец-то нашел телефон среди бумаг и ответил на звонок.

– Максим Белинский? – послышался женский голос в трубке.

– Да.

– Алена Громова, врач-травматолог городской больницы. Вчера к нам доставили девушку, которая упала с крыши бывшего музея.

– Да, Грин, – он машинально кивнул и снова начал рыться в куче бумаг. – Она очнулась?

– Она в коме.

Макс выпрямился, чуть не уронив телефон.

– Что?..

– Это случилось вчера вечером, – продолжила Алена. – Сейчас ее состояние стабильно, но пока какие-то прогнозы делать рано, да и сложно.

– Ваши коллеги вчера сказали мне, что она придет в себя.

– Она и пришла, один раз, когда ее только привезли. Я попыталась с ней поговорить, но она запаниковала, – выдохнула та, – да оно и понятно.

– А она не говорила о…– он чуть усмехнулся тому, что собирался сказать, – о скрипке?

На несколько секунд по ту сторону мобильника замолчали то ли для того, чтобы вспомнить такие подробности, а то ли для того, чтобы посмеяться.

– Она лишь произнесла имя сестры, и все.

– Очень жаль, – Белинский подтянул к себе фотографии с места преступления.

На одном из фото посреди белоснежного сугроба снега был вмятый силуэт. По очертаниям было понятно, что там лежал человек. Со стороны головы, слева, была небольшая лужа крови, словно кто-то пролил половину бутылки красного вина. Рядом с этим пятном лежал маленький кусок фасада крыши. Видимо, решил Максим, он обвалился под весом Грин или даже раньше – здание-то старое. Упади она чуть правее или левее, и все могло бы сложиться иначе. Повезло бы отделаться только переломами. По описанию медиков, которые на место преступления приехали первыми, она лежала на спине, лицо закрывали светлые волосы, испачканные кровью слева у виска. Темное пятно тянулось по всей левой части.

– Я звоню еще по одному вопросу, – продолжила Алена. – Вы не могли бы приструнить СМИ, чтобы те не писали во всех новостях о якобы найденном алкоголе в крови девочки. А еще о наркотиках, и о том, что она была психически неуравновешенной и наблюдалась у психотерапевта. Анализы крови никаких запрещенных веществ не выявили, а данных о посещении врача такой направленности нет.

– То есть, маловероятно, что это суицид? Я к тому, что все ваши опровергают наркотическую и алкогольную зависимость, а, значит, и депрессия тоже маловероятна.

– Вы что же, думаете, депрессия только от алкоголя и наркотиков появляется? – серьезно спросила Громова.

Макс запнулся на полуслове. Обычно его «клиенты» депрессию получали только на фоне этого.

– Ну, нет… Но…

– В случае с Грин, – перебила его травматолог, – причин для суицида, с медицинской точки зрения, я не вижу, но это не моя область, если понимаете.

– Да, конечно, – Максим подтянул к себе блокнот и обвел надпись «Суицид» на первом листе. – Что ж, спасибо, что сообщили мне. Если вдруг ее состояние изменится – позвоните мне, пожалуйста. А я передам своим коллегам вашу просьбу насчет журналистов.

– Хорошо, спасибо. Всего доброго, – и звонок оборвался.

Макс бросил телефон на стол и уперся в него руками. Сегодня ему предстоит встретиться с родителями и сестрой пострадавшей, и он надеялся, что эта встреча внесет больше ясности и даст больше зацепок, чем есть у него сейчас. Если Алена права, и это не было попыткой самоубийства, то на передний план расследования вновь выносится вариант, который растиражировали в СМИ – Грин столкнула сестру с крыши.

4

Майя

В палате было тихо. Очень тихо. Мне казалось, весь мир сейчас был переведен в беззвучный режим, и если бы я открыла дверь, за ней оказался пустой коридор городской больницы. В нем бы не было ни врачей, ни медсестер, ни пациентов. Никого. Будто все решили дать мне шанс побыть с сестрой наедине.

Я сидела рядом с ее кроватью и держала за руку. Происходящее все еще казалось мне дурным сном. Она здесь, подключена к куче разных аппаратов. Снится ли ей сон? А если нет, то что тогда видят люди, находясь между жизнью и смертью? Ее врач сказала, что мозг в критические для него моменты не запоминает причину боли, чтобы обезопасить организм от потрясения. Многие называют это шоком. Если это так, то ей не было больно, когда она упала с крыши замка.

Я зажмурилась.

Мой мозг почему-то тоже забыл всю информацию о той ночи. Последнее, что я помню, это как я, Доминика и родители ужинали дома, и мама рассказывала, как будет здорово на том корпоративе, куда они собирались сразу после ужина. А потом я уже сползала с кровати в своей комнате и слышала звук скрипки. Несколько часов моей жизни куда-то пропали.

Я посмотрела на сестру. Та Доминика с постоянным румянцем на щеках, зелеными глазами, задорным смехом, от которого меня иногда трясло, с идеально фарфоровой кожей, на которой я никогда не видела ни одного подросткового прыща, пшенично-русыми волосами, такими густыми и длинными, что я постоянно находила их в сливе в ванной и в бутербродах, та Доминика, которая могла трещать без умолку на любые темы, очаровывая этим всех.

Ее будто никогда не существовало.

Мы с папой были на кухне, когда зазвонил его сотовый телефон. Мамин голос и всхлипы – и вот мы уже мчим сюда. Оказывается, Ника впала в кому еще вчера, но нам об этом сообщили лишь утром. Когда я забежала в палату, мама сидела рядом с ней на кровати. Увидев меня, она заплакала, а затем обняла меня. Под ее глазами были едва заметные синие очертания из-за бессонной ночи. Лицо было припухшее. Я никогда не видела ее такой.

Не знаю, сколько времени уже прошло. Казалось, я всегда была в этой палате возле этой кровати, а на ней всегда лежала эта девушка, настолько бледная, что на ее руках просвечивали сине-серые вены. Волос почти не было видно – их скрывали бинты, которыми окутали ее голову. На левой стороне ее лица до самого подбородка тянулся огромный багровый синяк. Он даже зацепил ухо и практически полностью покрывал ее щеку. Левая рука была загипсована. Губы, неестественно серого цвета губы, потрескались. Будь Ника в сознании, ее бы это сильно разозлило.

Я потянулась к сумочке и запустила в нее руку, перебрала пальцами несколько вещей и нащупала небольшой тюбик бальзама. Аккуратно склонившись над сестрой, я нанесла средство на ее губы. Они заблестели от лучей солнца, которые пробивались сквозь жалюзи.

Я улыбнулась.

Вытащив из сумочки расческу, я прошлась ей по тем волосам, которые не отрезали или не запихали под бинты. Мне даже удалось сделать из них косичку.

Еще в моей сумке оказался крем. Я нанесла его на ее руки, растирая их так, словно хотела согреть. Каждый раз, проводя пальцами по тыльной стороне ее ладоней, я чувствовала под ними вены. Мои пальцы запинались о них как об камни на идеально ровной дороге.

На ее ногтях облупился лак нежно-голубого цвета. Он напомнил мне ее выпускное платье. Мы выбирали его вместе, обошли все магазины в городе, а когда совсем отчаялись, то уговорили папу отвезти нас в соседний. Вот там-то оно и нашлось. То самое платье, о котором ты мечтаешь каждый день, представляешь, как наденешь его, войдешь в зал, где собралась вся школа, как все они обернутся, чтобы разглядеть тебя. Мне тогда было четырнадцать, а Нике семнадцать, и не было ничего важнее в нашей жизни, чем найти самое красивое платье на ее выпускной. А в день Икс, когда она надела его, я не могла оторвать от нее взгляда. Все эти принцессы ей и в подметки не годились, настолько она была прекрасна. Родители разрешили ей вернуться за полночь, и я не спала, а ждала сестру в ее комнате, чтобы услышать, как она вошла в зал, и вся школа смотрела на нее с тем же восхищением, что и я.

Я улыбнулась воспоминаниям, а затем наклонилась и чмокнула ее в щеку.

В роскошном выпускном платье в центре зала или в растянутой одежде на больничной койке ты для меня всегда самая прекрасная.

В дверь несколько раз постучали. От неожиданности я вздрогнула и обернулась. И кто же додумался стучать в палату человека, который в коме?

Дверь открылась, и в проходе я увидела мужчину в форме следователя. Он был высоким настолько, что почти касался головой дверного проема. Густая борода на лице не давала мне понять, то ли он улыбнулся, то ли скорчил гримасу, я не видела его губ. Взглядом карих глаз он окинул палату, а затем посмотрел на меня.

– Доминика Грин? – произнес незнакомец низким голосом, проходя в палату.

Он либо обращался ко мне, либо спросил, кто лежит на кровати. Этого я не поняла, поэтому вопросительно приподняла брови, надеясь, что это передаст все мое удивление.

В пару шагов он преодолел расстояние между нами и встал рядом со мной.

– Вы кто? – не выдержала я.

–Вы Доминика Грин?

– Я ее сестра. Доминика, – я указала на сестру, – посетителей не принимает, так что…

– Ага, значит, вы та подозреваемая, – перебил меня он, будто я все это время молчала.

А вот теперь мои брови изогнулись от удивления. Подозреваемая в чем?

– Что вы так смотрите, будто не слышали об этом? – кажется, незнакомца забавляла моя реакция на происходящее. А я чувствовала, что теряла терпение.

– Кто вы такой? – спросила я, выделяя интонацией каждое слово.

– Александр Райн, старший следователь. Друзья зовут меня Алексом, но мы с вами не друзья, – он нахально улыбнулся. – Хочу задать вам пару вопросов.

– У меня нет сейчас времени, – я скрестила руки на груди и повернулась от него к сестре.

Он уперся локтями в спинку моего стула и наклонился так, что я слышала его дыхание. Оно обжигало мое ухо и раздражало меня. Он появился всего несколько секунд назад, но уже заставил меня его ненавидеть.

– Вы, наверное, подумали, что я даю вам выбор, но нет, – нахально произнес он. – Жду вас в коридоре.

С этими словами он направился к выходу.

Я проводила его злым взглядом и опять повернулась к сестре. Я – подозреваемая? Серьезно? Они думают, что я столкнула сестру с крыши?

Мысль об этом разозлила меня настолько, что я вышла за следователем.

– В чем меня обвиняют? – выпалила я как герой телевизионной драмы.

Александр сидел на скамье и разглядывал какие-то бумаги в своих руках. Наверное, чьи-то показания. Интересно, чьи? Кого они опросили? Родителей? А что, если они нашли свидетелей? А если они нашли того, кто играл на скрипке?

На мой возглас он только посмотрел на меня, ухмыльнулся и похлопал по месту рядом с собой.

– Я этого не делала, – я не унималась и приглашения присесть не приняла.

– Вы удивитесь, как часто я это слышу.

Я поджала губы и заправила прядь волос за ухо. Я либо не понимала всей серьезности ситуации, либо все еще была в шоке от происходящего. Почему-то его уверенность в моей виновности меня не пугала. Скорее, злило то, что сейчас где-то ходит человек, столкнувший мою сестру с крыши. Я уверена, это не была попытка самоубийства. Свести счеты с жизнью – на такое мог пойти кто угодно, но только не Ника. Не она. Этот человек влюблен в жизнь, даже в самые заковыристые ее части. В моменты, когда мне казалось, что я в тупике, или когда не было сил продолжать бой за мою очередную чокнутую идею, я всегда обращалась к ней за помощью. И она приезжала, звонила, давала мне тот самый волшебный пинок, после которого ты сразу видишь решение своей проблемы. Я часто ловила себя на мысли, что мне повезло с сестрой. Мне завидовали подруги, когда узнавали Нику получше, и как же я была этим довольна.

Я вздохнула, и с губ сорвалось очередное:

– Я не пыталась убить сестру.

– Правда? – Александр наконец-то оторвался от своих документов. – Где вы были вечером шестого ноября между девятью и одиннадцатью?

Я открыла рот, чтобы ответить, но губы замерли в безмолвии.

Мы смотрели друг на друга: следователь с явным ликованием в глазах, а я – со страхом, но не оттого, что меня, преступницу, поймали, а оттого, что я до сих пор не могла вспомнить тот вечер.

– Ну? – требовал Райн.

– Я не знаю.

– Вот как. Из-за чего вы поссорились с сестрой?

– Мы не ссорились.

– А ваша мать уверена, что вы накануне происшествия сильно повздорили.

– Из-за чего?

– Это вы мне скажите.

–Я не помню! – я сжала кулаки.

– Вы употребляли алкоголь?

– Нет.

– Наркотики?

– Нет!

– Вы столкнули сестру с крыши?

– Я не сталкивала ее! – мой голос сорвался на крик.

Наши взгляды снова встретились. Я надеялась, он видел ту ненависть, которая у меня к нему возникла.

Я почувствовала, как по телу растекаются мелкая дрожь и слабость, как вчера утром в моей спальне. Мне вдруг вспомнился стакан, который каким-то образом разбился, упав на густой ковролин.

Я приложила руки к вискам и несколько раз глубоко вдохнула и выдохнула. Головная боль меня доконает.

Александр встал и снова начал перебирать документы.

– Скрипка, – произнесла я и посмотрела на него в упор.

– Что? – не понял следователь.

– Скрипка. Кто-то играл на скрипке в тот вечер в лесу.

– А вы головой, часом, не бились?

– Я слышала чертову скрипку! – выкрикнула я, топнув ногой. В этот момент я ощутила себя пятилетней девочкой, которая пыталась доказать маме свою непричастность к разбитым кофейным чашкам. Это Доминика вдруг решила, что умеет жонглировать.

На мои повторные крики из кабинета вышли два врача, но подходить пока к нам никто не решался.

Судя по всему, моя истерика на Райна впечатления не произвела, потому что он вновь взглянул на свои документы, будь они прокляты, и что-то там продолжил искать. Через пару минут он протянул мне лист бумаги, на котором был список из нескольких имен.

– Эти люди, – начал он, когда я взяла листок в руки, – последние в журнале вызовов в телефоне Доминики. Вы кого-нибудь знаете?

Я несколько раз пробежалась взглядом по списку, но все они были мне незнакомы. Это я и объявила следователю.

Он с явным недовольством забрал бумагу и вернул ее в бесконечную череду других документов.

– Возможно, – я пожала плечами, – это люди с ее работы. Ника – журналист в соседнем городе, пишет статьи в отделе культуры.

– Как называется ее место работы? – он вытащил из кармана карандаш.

– Это газета «Паблиш», она там всего пару месяцев работает. Родители вам не сказали? – удивилась я, пока Александр записывал мои слова.

– Я их не опрашивал.

– Но вы же сказали, моя мама уверена, что мы поругались с сестрой.

– Я солгал, – он очень довольно улыбнулся. – Решил, что смогу поймать вас на лжи. Часто семейные ссоры становятся причиной смерти одного из родственников.

Я хотела ответить и даже уже набрала в легкие побольше воздуха, но Райна спасла Алена Громова, которая подошла к палате Доминики.

Она чуть нахмурилась и посмотрела на следователя так, будто они давно знакомы, и он явно забыл предупредить ее о своем визите.

– Все нормально? – спросила она.

Я кивнула и, использовав эту паузу, зашла в палату.

– Майя, – услышала я за спиной голос Александра, – мы с вами продолжим допрос в другой раз. Постарайтесь вспомнить что-то еще, кроме скрипки.

Если бы его сарказм был водой, то он затопил бы весь этот третий этаж больницы.

Я сильнее стиснула зубы, чтобы к подозрению в попытке убийства сестры мне не приписали и оскорбление сотрудника следственного комитета.

Алена взглянула на него с укором, но тоже ничего не произнесла. Они несколько секунд смотрели друг на друга, словно между ними был немой диалог, но потом она зашла в палату и закрыла за собой дверь.

Пока я боролась с желанием выскочить в коридор и выкрикнуть ему вслед проклятья, Алена подошла к тумбе рядом с кроватью, взяла из нее желтую папку для документов, открыла и что-то записала. Она подходила к каждому аппарату, к которому была подключена ее пациентка, долго смотрела на мониторы, иногда подносила палец к данным, чтобы не ошибиться, а потом записывала их. После она присела на кровать, взяла Нику за запястье, нажала на него большим пальцем с тыльной стороны и засекла время на своих наручных часах. Через несколько секунд она снова взглянула на монитор, затем в папку, кивнула и подчеркнула что-то на бумаге.

Я села на стул и монотонно наблюдала за ней, потому что мыслями была не здесь. Я пыталась вернуться в тот вечер, когда все произошло, но мозг отказывался выдавать хоть какую-то информацию. Перед глазами стояла картина идеальной семьи: папа, мама и две дочери сидят за столом. Им наконец-то удалось собраться всем вместе, ведь с тех пор, как Доминика получила работу, приезжать в гости к родителям она стала реже.

Мы вообще мало общались с ней в последнее время. Она с головой ушла в профессию, о которой мечтала с самого детства, куда меньше стала звонить и отвечать на сообщения, которые я, кстати, тоже писала не так часто, как раньше. Меня затянули в бесконечный водоворот сдача сессии, подготовка к выпускным экзаменам и написание дипломной работы, по которой должны оценить мои знания за четыре года учебы в университете. Мне предстоит в скором времени получить диплом вуза, который мне не так уж и хочется заканчивать, стать специалистом, которым я не так уж и хочу быть, и оказаться одной из тех, кто понятия не имеет, что делать со своей жизнью.

Конечно, никто и не знал о моих мыслях. Родители были уверены, что обе их дочери будут заниматься в жизни тем, что им нравится, и мне не хотелось их огорчать. Я помалкивала и водила по тарелке вареные брокколи, нанизанные со всей нелюбовью на вилку. Рядом сидела Ника и снова со всем задором, на какой она только способна, рассказывала о своей работе, походах в театры и на выставки. Она настолько была в восторге, что даже иногда во время вздоха издавала очень смешные звуки, похожие на икоту. А я завидовала. Завидовала, что моя жизнь не приносила мне такой же восторг, как ей – ее.

– Что ж, давление и пульс в норме, – голос Алены вырвал меня из, возможно, последнего воспоминания о сестре.

Я повернула голову в ее сторону. Она едва улыбалась и смотрела на меня с таким сочувствием, что мне становилось неловко. Не хотела бы я, чтобы она слышала тот разговор в коридоре.

Интересно, родители тоже думают, что это я сделала? Мы практически не разговаривали с тех пор, как Ника впала в кому. А если они согласны? Если я забыла то, что отлично помнят они? Тогда я и их потеряю?

– Майя, –начала Громова, – иногда люди делают выводы, основываясь только на своем опыте, а не на фактах. Если следователи решили, что во всем этом, – она коротко кивнула в сторону Ники, – виновата ты, это еще не значит, что они правы.

– Так вы все слышали?

Она поджала губы и кивнула.

Не знаю, сколько ей лет, определять возраст по внешности я никогда не умела, но выглядела она очень молодо. Может быть, чуть старше Доминики. У нее длинные русые волосы, которые сейчас она собрала в низкий хвостик, челка скрывала брови, зато выделяла зеленые глаза. Узкое лицо и немного вздернутый кончик маленького носа вряд ли вызывали к ней доверие как к профессионалу у ее пациентов – слишком она походила на практикантку, а не на врача. Ростом она тоже невысокая. По крайней мере я помню, что наши глаза были почти на одном уровне, когда я очнулась в этой больнице. И тогда, и сейчас я вижу сходство между ней и моей Никой. Финальным аккордом в предположении стали духи травматолога. Этот аромат малины и мяты я ни с чем не спутаю. Парфюм столько раз бил мне в нос, когда сестра собиралась на свидание. Еще чаще я чувствовала его на своих вещах, взятых ей же без разрешения, так что выяснить причину пропажи и внезапное появление моей футболки или юбки в шкафу никогда не составляло труда.

Быть может, поэтому или по другой причине, но мне было спокойно в присутствии Алены Громовой, хоть и сама реальность вызывала у меня желание завернуться с головой в одеяло и больше никогда не вставать с кровати.

– Пока твоих родителей допрашивает следователь, ведь больница – идеальное для этого место, – в ее голосе слышались сарказм и немного возмущения, – я хотела поговорить с тобой. Это неприятная тема, но ты должна быть готова.

– К чему? – перебила ее я, чувствуя, как страх на этот раз решил подобраться ко мне с ног. От слов врача ступни будто онемели.

– К тому, что Доминика, возможно, не придет в себя.

Она что-то говорила еще, но я уже не слышала. Волна паники снова захлестнула меня. Словно пытаясь сбросить с себя это чувство, я подпрыгнула со стула, но не рассчитала, что ноги меня не послушаются, поэтому чуть не упала. Спас подоконник, попавшийся под руку.

Моя реакция ее напугала, потому что она замолчала и с непонятным взглядом посмотрела на меня.

– Сделайте что-нибудь! – потребовала я дрожащим голосом. – Ей всего лишь двадцать пять, она не должна умирать, – я попыталась вдохнуть, но грудь будто снова обвили канатом, все стягивая и стягивая. – Это я виновата. Она как-то оказалась возле замка, а я не помню этого. Я должна была быть рядом с ней, должна была помочь, я виновата, я.

По моим щекам побежали слезы. Я прикрыла рот ладонью, чтобы не завопить. Указательный палец уперся в нос, из-за этого мое учащенное дыхание, казалось, теперь слышали и за дверью.

– Майя, успокойся, – Алена поднялась с кровати и примирительно вытянула перед собой руки. Ее голос звучал так же, как и в первый день нашего знакомства: мягко, но настойчиво. – Я сказала «возможно», потому что любая черепно-мозговая травма не проходит бесследно. В лучшем случае люди частично теряют память. А Доминика в коме, это сильно скажется на нервной системе и функциях мозга. А в худшем…я уже говорила, – она коротко выдохнула. – Я не хочу кормить тебя и твоих родителей ложными обещаниями.

Я стиснула зубы и зажмурила глаза. Не знаю, откуда у меня взялась эта привычка. Может быть, она появилась в тот день, когда я решила, что разбитые коленки не повод рыдать у всех на глазах. Или в день, когда меня после шестимесячной подготовки не взяли в международный лагерь для изучения иностранного языка, хотя я об этом мечтала. В любом случае этот способ помогал мне брать в себя в руки, особенно когда этого совсем не хотелось.

Мысленно досчитав до трех, я открыла глаза. Кажется, сработало.

– Расскажите мне о ее состоянии, пожалуйста, – мой голос снова зазвучал твердо, это в какой-то степени меня даже порадовало.

Громова чуть нахмурилась, приоткрыв рот. Видимо, она как раз об этом и говорила, когда у меня началась паника.

– Постараюсь не загружать тебя сложными и непонятными медицинскими терминами, – она на миг улыбнулась, но тут же снова стала серьезной. – Удар пришелся на левую часть тела, – врач указала ладонью на голову Ники и гипс на руке, – закрытая черепно-мозговая травма спровоцировала отек мозга из-за повреждения черепа и мягких тканей. Появилась гематома, поэтому твою сестру прооперировали, чтобы снять давление. Она была стабильна после операции, но организм сильно пострадал: кроме удара головой, у нее еще перелом левой лучевой кости и трещина в левом бедре плюс ушибы мягких тканей…Ну…Это если кратко.

Я устало провела ладонями по лицу, будто хотела отбросить все на свете мысли подальше. В конце прошлой недели я укладывала вещи в сумку и даже подумать не могла, что уже через несколько дней меня будут подготавливать к смерти сестры. Я даже не помню ее последних слов. А если мы и вправду поругались? Что я ей сказала? Ненавижу тебя? Да пошла ты? Я никогда себе не прощу, если это так.

Алена, как настоящий профессионал, сохранила тишину в палате и дала мне время на обдумывание. Пока я соображала, что случилось, она взяла медицинскую карту Ники и что-то туда записала, а после снова провела какие-то манипуляции с аппаратами вокруг нее.

– Ей больно? – я наконец-то отлипла от подоконника и подошла к сестре. Я почти привыкла к тому, как она теперь выглядела, за исключением синяка на лице. Ника бы сказала, что этот цвет ей не идет. Ее возмущения на этот счет прозвучали у меня в голове привычным голосом сестры, и это вызвало смешок. Понимая, как странно это выглядит, я притворно закашляла, надеясь, что врач ничего не заметила.

– Мы вводим ей обезболивающее, на всякие случай, но обычно те, кто в коме, не реагируют на болевой синдром, звуки или яркий свет. Они будто очень крепко спят, – она снова чуть улыбнулась.

– То есть, она нас не слышит?

– Может быть, и слышит. У всех это проходит по-разному.

– Им что-то снится?

– Говорят, что снится. Я только надеюсь, что не кошмары.

Я чуть поджала губы.

– Если она нас все же слышит, – продолжила Громова, – наши слова могут провоцировать ее сновидения. Так что, нужно говорить только о хорошем. Поняла меня? – ее улыбка начинала вызывать у меня чувство умиротворения.

Я тоже улыбнулась и кивнула.

– Что ж, – Алена сжала медицинскую карту, – оставлю вас. Если понадоблюсь – мой кабинет на первом этаже, возле лестницы справа.

– Хорошо, спасибо.

Когда она ушла, я опустила голову на кровать, упираясь макушкой в бедро Ники.

Я столько раз слышала о коме, но никогда не думала, что нечто такое придет в нашу семью. Алена рассказала мне первой о возможных последствиях не просто так. Если все пойдет по худшему сценарию, я должна помочь родителям пережить это. Я должна буду научиться жить без сестры, без того человека, который всегда был со мной.

По моим щекам снова побежали слезы.

5

Максу изначально не нравилась идея допроса четы Грин в больнице, но уговорить мать оставить своего ребенка оказалось куда сложнее, чем он думал. И вот он сидел в каком-то процедурном кабинете, который администрация больницы так любезно ему предоставила во временное пользование, пил сомнительный на вкус кофе из бумажного стаканчика и, кажется, скоро опьянеет от запаха медицинского спирта. Место тут не так много, но почти все, что есть, заставлено шкафчиками с разными флаконами, таблетками, тонометрами и еще кучей других штук, название которых Максим не знал и даже не интересовался. Шприцы он тоже успел заметить, целую кучу упакованных шприцев на столе врача. Будь ему на пару лет меньше, он бы уже бежал к выходу. Нелюбовь к больницам росла в нем еще с того дня в детсаду, когда ему ставили прививку. Сначала большой мужчина с густой бородой и в белом халате уверял его, что: «Больно не будет, это как комарик укусит», а потом будущий следователь громко рыдал, пока ему под кожу вводили вакцину. Больно было так, как ни один комар не кусал.

В окружении Белинского были люди, которые в больницы ходили куда чаще, чем им следовало бы. Его коллега обожал любые медосмотры, а ежегодная диспансеризация для него равносильна дню рождения. На возмущения Макса о встрече с родителями пострадавшей в больнице коллега всерьез предложил поехать вместо него. И у него почти получилось уговорить его, но вмешался Итанов. Увы.

Делая последний глоток кофе и зарекаясь больше никогда его не брать в больнице, следователь посмотрел на часы. В этот момент в кабинет зашел невысокого роста мужчина. От яркого света лампы на миг Максу показалось, что он седой. Когда тот подошел ближе, Белинский понял, что обе дочери унаследовали русый цвет волос от него. Он рассеянно взглянул на Макса, чуть улыбнулся и протянул ему руку:

– Виктор Грин.

– Максим Белинский, – ответил тот, пожимая ему ладонь.

Виктор сдавленно произнес «угу» и присел на стул. Ему явно не мешало бы поспать несколько часов. Усталый взгляд медленно переходил со следователя на входную дверь и обратно. На лице красовалась щетина, которую раньше Грин всегда сбривал.

– Это надолго? Я хотел бы уговорить жену вздремнуть, – спросил он.

– Зависит от того, как скоро придет ваша жена. Мне бы и самому хотелось закончить поскорее.

– Я отправил ее в кафе за едой. У меня диабет, мне нужно следить за питанием. Начнем без нее? – оживился Виктор, выпрямив спину. – Я бы хотел начать без нее.

Макс чуть прищурил глаза, глядя на него.

– Почему?

Грин опустил голову и облизнул губы.

– Есть то, о чем я хочу сообщить. Но ей это знать не нужно.

Белинский с невозмутимым видом включил диктофон, придвинул к себе пустой лист блокнота и ручку:

– Вопрос остается тем же.

– Потому что я сам не верю в то, что хочу сказать, – начал он. – Потому что все кругом твердят, что моя дочь столкнула свою сестру с крыши, а я, кажется, начинаю в это верить. Если поверит еще и Алиса, у нашего ребенка будут самые ужасные родители, – Грин выпалил это на одном дыхании и закрыл глаза.

Сохранять невозмутимый вид Максу становилось все сложнее.

– Хорошо. На каком основании вы… – он запнулся, пытаясь заменить слово «обвиняете», – эм…почему вы так считаете?

– Я, – Виктор провел ладонями по лицу, – я слышал, как они ругались в тот вечер. Мы поужинали, жена ушла собираться на корпоратив, а я остался в зале посмотреть телевизор. Девочки были на кухне, и я услышал, как там разбилось что-то. Сначала я подумал, что Майя что-то уронила, она у нас немного неуклюжая. Потом были крики. Они спорили.

– О чем?

Он только хотел ответить, но за дверью раздались шаги.

Максим перевел взгляд с него на дверь и услышал, что кто-то прошел мимо.

– Я не слышал начала спора, – продолжил Виктор. – Майя кричала на Доминику. Сказала, что та предала ее и их идеи, что она с ума сошла. Говорила о каких-то деньгах. Думаю, что младшая швырнула на пол тарелку, отсюда и разбитое стекло.

– Она и раньше вела себя так экспрессивно?

Грин покачал головой.

– Нет, мне всегда казалось, что она – самая спокойная в нашей семье.

«В тихом омуте», – пронеслось в голове Макса.

– Так с чего вы решили, что СМИ правы? Ваши дочери до этого не ругались?

– В детстве было, но с возрастом они стали очень близки. Мы даже немного волновались, как они будут жить друг без друга, когда Ника поступит в университет. Поймите меня правильно, я люблю своих девочек, – он приложил левую ладонь к груди, словно у него там была их фотография. – Я очень рад, что воспитал их такими. И именно поэтому я вам рассказываю, что в тот вечер между ними что-то произ…

Его слова оборвала открывшаяся дверь процедурного кабинета. В него вошла белокурая женщина, держа в руках поднос с парой тарелок. На одной лежала котлета и картофельное пюре совсем неаппетитного вида, а на другой кусок черного хлеба.

Максим понял, что это Алиса Грин, и приветственно кивнул.

Она чуть улыбнулась в ответ, поставила поднос на стол перед следователем и села напротив него.

Выглядела она еще более измотанной, чем ее муж. Светлые волосы стянуты резинкой в тугой хвост, на лице не было косметики, поэтому можно было разглядеть сеть морщинок на лбу и возле глаз. Взгляд у нее тоже был уставший. Еще бы, за последние два дня она спала всего три-четыре часа, а про еду забыла совсем. Если не Виктор, постоянно напоминавший о том, что питаться нужно им обоим, она бы точно вычеркнула этот ненужный пункт из своего списка дел.

– Простите, что опоздала, – произнесла она приятным голосом. – Мужу нужно поесть, у него сахар.

– Он предупредил меня, – кивнул Белинский. Он отметил, что за эти две минуты со своего прихода Алиса расположила его к себе гораздо больше, чем глава их семьи. – Итак, я хочу задать вам несколько вопросов. Ваши дочери живут вместе с вами?

– Нет, они живут в соседнем городе. Доминика работает в газете «Паблиш», пишет в рубрику «Культура» статьи. Она журналист, – она улыбнулась. – Они обе журналистки. Майя заканчивает в следующем году университет.

– Значит, они приехали на выходные?

– Да, в гости. Хотя, – она нахмурилась и повернулась к мужу, – Майя приехала в прошлую субботу, хотя мы ее не ждали, а Ника приехала в среду. Сказала, что соскучилась и взяла отгулы на работе.

Макс записал это в своем блокноте.

– Что Майя делала все это время?