— Что это, один из тех идиотских случаев, которые раздражают меня до бешенства в американских фильмах? — Тойер счел более уместной наступательную тактику, а не оборонительную.
— Могу тебя успокоить, — фыркнула Хорнунг. — Отчаявшись, я позвонила тебе на работу. Любезный господин Штерн сообщил мне, что ты сегодня утром собирался к теологам. Впрочем, он был явно обеспокоен тем, что ты все еще не дал о себе знать. Вероятно, что-то произошло.
Тойер решил пока что выбросить это известие из головы.
— Разумеется, не мое дело, зачем ты сюда приходил, однако, насколько мне известно, лютеранские священники не исповедуют — тебе нужно пойти к иезуитам. Я принесу тебе ужин, если исповедь затянется.
— Это служебные дела, — проскрипел Тойер, — служебные, и я не имею права их разглашать.
— Судя по всему, вся твоя жизнь — служебное дело. — Губы Хорнунг сжались так, что напоминали трещину на обоях.
— Может, посидим где-нибудь? — неловко предложил Тойер. — Что-нибудь выпьем?
Ильдирим мыла посуду после завтрака. Она еще не привыкла к множеству дополнительных мелочей, присущих семейной жизни. В данный момент это была утренняя тарелка из-под окаменевшей нутеллы, о которую она сломала если не голову, то уже ногти точно.
Сегодня Бабетта до четырех часов будет в школе. Она храбро заявила, что посидит вечером одна, ей это не впервой. Ильдирим не знала, что она будет чувствовать через две недели, когда вернется фрау Шёнтелер, но не исключала, что к тоске будет примешиваться и некоторое облегчение.
Был уже почти полдень. Вернц позвонил ей и масленым голосом напомнил, что уже пора, пожалуй, прийти на работу. Ведь будет странно выглядеть, если она, хотя и сказалась больной, проведет вечер в городе с доктором Дунканом. Как будто ее идея — встретиться с этим Киви.
Она отскребла последние следы нутеллы и поставила тарелку, не споласкивая, на сушилку. Затем написала записку своей подопечной, чтобы она поискала еду в холодильнике. Сама она вернется не очень поздно, но девочка должна почистить зубы и не смотреть плохие фильмы. Достаточно ли по-матерински у нее получилось? Терзаясь сомнениями, Ильдирим внизу записки нарисовала губной помадой маленькое сердечко.
Возле мойки стояла большая красная коробка для завтраков. Ильдирим ничего не дала с собой девочке в школу. Забыла. Это огорчило ее так, что она, выйдя из дома, даже не огляделась по сторонам.
В конце концов Хорнунг и Тойер сели за столик возле «Круассана», прямо напротив студенческого общежития, в котором жила Бухвальд. Заказали кофе с молоком и минеральную воду. Комиссар подбадривал себя мыслью, что «предательница», возможно, увидит его и испугается, но ему это не очень помогало. Предстоял разговор начистоту. Постоянно отодвигался и вот теперь назрел. Тойер не имел ни малейшего представления; что должен сказать своей подружке. Хорнунг выглядела столь же неуверенно, а ее злость была, вероятно лишь прикрытием полной растерянности, так часто бывает, когда злишься.
Она прижалась коленкой к его ноге. Тойер на секунду испугался — решил, что под столом собака.
— Ну, что там такое, зачем я могла тебе понадобиться? — спросила она, наконец. — Выкладывай, не стесняйся. Даже если твоя проблема чисто профессиональная.
С одной стороны, Тойер испытал облегчение — ведь они и на этот раз, как обычно, уходили от разговора начистоту, с другой стороны, он не мог уже вспомнить, что там бормотал среди ночи.
— Ах, я не должен был вообще этого говорить… Ладно, забудем…
Хорнунг отодвинула коленку. Расхристанный парень в желтых деревянных сабо протарахтел мимо на мотороллере и свернул на Малую Мантельгассе. Комиссару нестерпимо захотелось взять его под арест, а желтую дрянь швырнуть в Неккар.
Его подружка отвела в сторону взгляд; ее улыбка стала еще более вымученной.
— Жаль. — Уголки ее рта дрогнули. — Я уже давно уговариваю себя, — с трудом продолжала она, — что не так и плохо, если ты для чего-то нужна. И если я когда-нибудь сделаю для тебя что-то полезное, ты, возможно, не станешь постоянно забывать о моем существовании. — Она растерянно помешала кофе и уставилась на созданный ею маленький водоворот, словно увидела в нем что-то необычайно интересное.
— Я не забываю тебя, — возразил Тойер. — Скорей я забываю себя самого.
Он поднялся из-за столика, зашел в маленькую франкофильскую пивную, с презрением, как и полагается полицейскому, взглянул на сидевшие у стойки кожаные фигуры, которые уже с утра вливали себе в глотки пиво, хотя, честно говоря, охотно занялся бы тем же самым. Бросил пять марок в сигаретный автомат. Просто так, машинально. Автомат не сработал. Почти с облегчением надавил на кнопку возврата денег и снова двинулся к двери. Ему пришлось задержаться на несколько мгновений, пока официантка прямо на его пути расставляла перед клиентами двенадцать чашек кофе.
— Конечно, я ничего им не сказал. Сначала я должен узнать, что они там на него хотят повесить. Один из них выглядел, будто из группы «Виллидж Пипл», тот, что с усами как у моржа.
Тойер повернул голову к самодовольному говоруну. Среди тесной кучки он не сразу определил того, кому принадлежал голос, однако один из парней носил телекомовскую кепку. Комиссар помнил — это что-то означало, но что, никак не мог сообразить. Выход освободился.
Хорнунг наблюдала за ним сквозь большое стекло.
— Теперь они стоят шесть марок. Не позорься и больше не ходи за ними.
Тойер озадаченно взглянул на нее:
— Ты куришь, что ли?
Хорнунг горько улыбнулась:
— Да, временами. Но исключительно в твоем присутствии.
Сыщик пристыженно потупился.
— Знаешь, Тойер, я никогда и не рассчитывала, что у нас получится совместная жизнь. Для этого мы, пожалуй, уже староваты, да и вообще… Ах, от кораллов ведь никто не ожидает, что они вдруг сорвутся с места и поплывут куда-нибудь еще. Они должны быть красивыми, вот и все. Должны быть, понимаешь?
Тойер кивнул, но ничего не понял.
— Я мечтала лишь о том, что нам с тобой выпадет несколько хороших лет, — продолжала она. — Ведь все так быстро пролетает. Сколько мы уже вместе, господин комиссар?
Тойер напряженно пытался вспомнить.
— Два года?
— Почти четыре. — Глаза Хорнунг увлажнились. — И я согласна теперь на все, даже на то, чтобы просто быть тебе полезной. С какой охотой я стала бы тебя презирать! За то, как ты со мной обращаешься. Но не могу, не получается. Большую скалу невозможно презирать, просто невозможно.
— На нее можно только залезть, — невинным тоном добавил Тойер.
Эта двусмысленность оказалась самой большой глупостью, какую он мог сказать.
Хорнунг сверкнула глазами:
— Сейчас я влеплю тебе хорошенько, старый чурбан.
Тойер беспомощно поднял обе руки, он в самом деле испугался затрещины, словно ребенок.
— Тебе ничего не говорит имя Фаунс? — неловко спросил он.
Подействовало. Хорнунг задумалась. Комиссар мысленно поздравил себя.
— Нет, — сказала она, наконец. — Оно имеет отношение к твоему делу?
— Да, приблизительно. — Тойер неуверенно улыбнулся. — Но об этом я, разумеется, не имею права тебе рассказывать.
Возникла еще более неловкая пауза.
— На сегодня это все, господин Тойер? — Голос Хорнунг зазвучал по-новому, напомнив ее нескладному другу металлический визг пилы; и сейчас эта пила его распилит, без труда, ведь он-то не из металла. Вовсе не из металла.
Он набрал в грудь воздуха, тесней запахнул на теле кожаный пиджак, поправил брюки. Взглянул на небо, все ли там в порядке.
Потом рассказал про Вилли.
Ильдирим остановилась в коридоре, в конце которого находился ее кабинет, и невольно засмеялась. Проход был заставлен двумя скрещенными нестругаными брусьями, за ними лежала пленка. Четыре маляра красили стены плавными движениями певцов из группы «Вильдекер Херцбубен» [10].
Один из маляров подошел к ней:
— Чем могу быть полезен, прекрасное дитя?
— Ах, меня интересует чистый пустяк, — в тон ему ответила Ильдирим. — Мне, собственно, нужно только пройти в свой кабинет. И сесть за работу. — С нарастающей радостью она увидела, что перед ее дверью выстроена пирамида из банок с краской.
— Милая моя! — Маляр, казалось, был в восторге от возникшей коллизии. — Да там внутри пусто! Мы тут не управимся до конца недели. Ведь вчера вечером освободили все кабинеты. Вы уже забыли?
— Забыла, — засмеялась Ильдирим. — Какая я растяпа.
Рабочий с симпатией улыбнулся:
— Глядите-ка, да она хорошо знает немецкий. Доннерветтер.
Ильдирим радостно простучала каблучками в свой отдел и тотчас заглянула к шефу.
Впервые она не тяготилась его обществом. Вернц сразу покаялся — да, он забыл про малярные работы. Да, конечно, вчера всех переселили на временные рабочие места, а ее ведь не было. В итоге обер-прокурор выбрал позицию, которая наиболее подходит правителям, когда они совершают ляп, — он проявил великодушие. Ильдирим повезло, она может дожидаться дома окончания ремонта.
— В конце концов, вам ведь пришлось пережить неприятное происшествие. — Он задышал тяжелей. Воображаемое насилие непристойно повисло перед его взором. — Кстати, доктор Дункан, — отвлек он себя от сальных мыслей, — вы уж не забудьте сегодня про него, да еще, пожалуй, загляните к сыщикам, узнайте, что с тем утопленником. Я недавно беседовал с доктором Зельтманном…
Ильдирим быстро кивала, пока Вернц загружал ее бессмысленными поручениями на ближайшие два дня.
— Что же, собственно, тут делает этот Дункан? — спросила она, выходя. — То есть у нас. Почему он здесь?
— Он проводит исследования, — с благоговением сообщил Вернц. — Исследования.
— Но его никогда у нас не видно.
— Хорошего исследователя никогда не видно, — с умным видом поправил ее шеф. — Слишком настойчивое присутствие искажает результат. Зонд должен быть тонким. Моя дочка сейчас как раз изучает это по биологии.
— Какая странная история, — сказала Хорнунг, перешедшая, к неудовольствию комиссара, на белое вино. — Карлик без имени в темных улочках романтического Гейдельберга. Фальсификатор без имени… Но скажи-ка, вы уже вспомнили ту историю с картиной Тернера?
Тойер тупо покачал головой.
Она усмехнулась и выпила одним глотком полбокала.
— Ну, что скажешь? Я все-таки действительно пригодилась, так ведь, господин комиссар?
Меньше чем через полчаса они лежали на ковре в квартире Хорнунг и болтали. Тойер наслаждался поцелуями своей подружки, как лесной кабан наслаждается грязной лужей. Он урчал, стонал, мурлыкал нестройный менуэт, лежа на спине, потом, наконец, расстегнул ее молнию. Прежде ему это как-то не бросалось в глаза, но теперь, чуточку приоткрывая закрытые от наслаждения глаза, он видел непривычный красный цвет там, где обычно на ней было черное, словно ей предстояло пойти на лекцию к Сартру.
Она дышала все глубже, и каждый вздох оканчивался тихим стоном, призывом, совсем еще робким. Тойер ощутил прилив силы и потянулся пальцами к своему ремню.
— Давай немножко отложим, — шепнула Хорнунг.
Озадаченный и немного обиженный сыщик открыл глаза:
— Я что, должен побриться?
Хорнунг погладила его колючую щеку:
— Если уж я к чему-то и привыкла у тебя, так это к твоей щетине. Нет, я просто подумала, что пришло время объяснить тебе свою идею насчет Тернера.
Тойер был вынужден признать, что такой прагматичный подход типичен для нее. С другой стороны, на то, что он хотел сделать, тоже не ушло бы много времени… Однако его подружка, детектив Хорнунг, уже возилась в кухонной нише. Он перевернулся на спину и тупо уставился в потолок.
Уже несколько лет он видел иногда маленькие жгутики, проплывавшие по полю зрения; нормальное возрастное явление в стекловидном теле, как объяснил ему глазной врач, и Тойер уже привык к этому. Теперь же он видел лишь студенистое пятно, колыхавшееся вверху справа словно маленький, чуть подрагивавший вопросительный знак. Но это была лишь клякса ткани, отслоившейся в его стареющем глазном яблоке. Да, организм постепенно сдает. Он вздохнул, проникновенно и почти спокойна.
— Вот! — крикнула Хорнунг.
Она стояла на коленях под кухонным столом, и слегка возбужденный полицейский едва не вывихнул шейный позвонок, когда увидел, как основательно он может изучить при такой позе ее зад. Но вот она вылезла из-под стола и торжествующе помахала чуть пожелтевшим номером «Рейн-Неккар-Цайтунг».
— Хоть я и ругаю себя, что накапливаю столько макулатуры, но, как видишь, иногда это полезно. Гляди… — Она открыла местные новости и сунула газету под нос Тойеру.
СТУДЕНТ ОБНАРУЖИЛ НЕИЗВЕСТНУЮ
АКВАРЕЛЬ УИЛЬЯМА ТЕРНЕРА.
Сенсация, таившаяся на чердаке
Даниэль Зундерманн весело смеется — еще бы! У студента, который удачно сочетает занятия спортом и изучение истории искусства, двойной повод радоваться.
Сначала он получил в наследство дом на Бусемергассе, принадлежавший его дяде. Потом при расчистке чердака в его руки попало настоящее сокровище: неизвестная до сей поры картина великого английского художника Уильяма Тернера, чей знаменитый «Вид Гейдельберга» выставлен на аукционе Сотбис.
«В этом доме в XIX веке помещалась гостиница, — сообщил нашей газете симпатичный молодой человек — Не исключено, что в ней останавливался и Тернер».
В подлинности картины он убежден, ведь как-никак и сам знаком с историей живописи, но работу он, разумеется, покажет как можно скорей признанным экспертам, сначала из местного института, затем, возможно, специалистам по Тернеру из галереи Тейт в Лондоне.
На вопрос, когда общественность Гейдельберга сможет посмотреть бесценную находку, молодой человек ответил с симпатичной откровенностью, что в настоящий момент собственный финансовый интерес для него важней всего. «Я полный сирота, у меня много долгов за обучение, мой новый дом нуждается в основательной санации».
Зундермййн живет в Мангейме. Но он не исключает переезда на Бусемергассе, когда (28)- Соломенные пящая красавица (28)«История с картиной» останется позади.
На фотографии смазливый парень в модной кепке гордо держал в поднятых руках картину.
— Тернер, — сказал Тойер. Именно это слово смутно мелькало утром в его мозгу. — Ага. Я знаю только группу «Бахман-Тернер Овердрайв», были такие музыканты. Ведь я ничегошеньки никогда не учил. — Иногда ко всему прочему он обнаруживал, что мало образован.
— Тогда я проведу интенсивный курс, господин комиссар. — Хорнунг, довольная, как никогда, подскочила в гольфах к книжной полке и вытащила снизу большой альбом.
Снова под тканью обозначились интимные формы, и Тойер мысленно обругал себя величайшим болваном, который взвешивал, не оборвать ли отношения с обладательницей такой задницы. На всякий случай он перевернулся на живот. И потом еще ее голая спина с полоской черного бюстгальтера, обрамленная красным платьем — комиссар нетерпеливо поерзал на ковре.
Хорнунг легла рядом с ним:
— Да, «Тернер в Германии», пару лет назад в Мангейме прошла такая выставка.
Они вместе листали альбом. Хорнунг кое-что объясняла, сыщик не совсем понимал, но чувствовал, что картины его как-то странно трогают так, словно он нашел в них союзников. Размытая игра света и теней, краски и линии то вонзались друг в друга, то накладывались, как осенняя листва. И все вместе создавало ландшафт: Гейдельберг с радугой, Гейдельберг на закате солнца. И вид не вообще, а при взгляде в ту самую секунду. Каждая картина была тем, что видел только художник, и свидетельствовала о его мужестве — показать все именно так. По крайней мере, так показалось сыщику.
— Нужно ли мужество, чтобы писать картины? — неуверенно спросил он.
— Да, — подтвердила Хорнунг, — думаю, что да. И еще нужны краски. — Она хихикнула, и Тойер слегка обиделся. — Можно подумать, — продолжала она уже серьезней, — что он встал и набросал все в одну секунду и удивительно точно. Вот только на самом деле он работал не так. Во время поездок он делал чудовищное количество этюдов, набросков и уж потом перерабатывал их в картины, иногда лишь годы спустя.
— Как же он умел рисовать свет, — с благоговением прошептал Тойер. — Мне кажется, я пытаюсь думать так же, как он смотрел на мир. Только я, конечно, туповат для этого.
Он мечтательно листал каталог и читал иногда текст. Тернер много раз приезжал в Гейдельберг около 1840 года. Жил на Карлсплац, недалеко от теологов, где сегодня Тойер беседовал про точку Омега. И хотя картины, казалось, были продиктованы секундным впечатлением, он читал, да и видел, что художник позволял себе вольности — дописывал некоторые фрагменты разрушенного замка или объединял в одной картине людей из разных эпох, так что вспышка света, казавшаяся секундной, одновременно была и произведением, стоявшим вне временных рамок, перемещавшим время и пространство.
Затем он наткнулся на эскизы, быстрые мазки и цветовые плоскости, из которых струился свет.
Комиссар подумал: дали бы ему те же кисти и краски, получилась бы лишь глупая мазня.
Он листал, смотрел и читал.
Внезапно в безрадостную новостройку в Доссенгейме, где жила Хорнунг, ударила молния. Во всяком случае, массивный мужчина повел себя так, словно случилось именно это. Тойер выгибал спину, барабанил кулаками по полу, прыгал и орал «да-да-да!», словно штангист, побивший мировой рекорд. Каталог при этом захлопнулся, и им пришлось несколько минут листать его, отыскивая нужное место.
— Я цитирую! — заорал Тойер. — «Впрочем, в газете было написано, что «мистера Тернера сопровождал некий мистер Таунс или Фаунс — вероятно, это…» Ладно, наплевать. Вот оно что! Вот оно что!
Он с восторгом глядел на Хорнунг. Лишь потом ему пришло в голову, что она ничего не понимает, и тогда он стал немного сумбурно посвящать ее в ход расследования. Такие мелочи, как служебные тайны, не должны были омрачить блеск этого дня.
Потом они занимались любовью, озорно и по-юношески неловко. Тойер увидел почти столько же вспышек, как при средней мигрени. Внутри него было место, куда он не заходил, и даже оградил его минным полем. В этом пространстве он был сильным, сильней, чем в жизни. При этом он не знал, что бы произошло, если бы он в него вошел. Но теперь — теперь дверь приоткрылась.
Тяжело дыша, они лежали рядышком на ковре, слегка смущенные таким легкомысленным выбором места. Хорнунг сварила кофе, Тойер еще раз взял газетную статью и стал разглядывать фотографию картины. Насколько он мог понять, это и правда был Тернер. Один из его проработанных эскизов — был виден замок и погруженная в свет небольшая часть горы Гейсберг, которая в то же время парила над рекой, над Старым мостом в центре картины. На маленькой репродукции эскиза остальное было трудно разглядеть.
— С одной стороны, это типично для Тернера, — сообщила Хорнунг. Она вошла с двумя кружками в руке.
Комиссар как-то не заметил, что она уже оделась, и быстро последовал ее примеру.
— По крайней мере, насколько я могу судить, — продолжала она. — Тернер выбирает всегда самые невероятные точки зрения, он смотрит то как бы паря над землей, то сидя на корточках…
— Да, ну а с другой стороны? — Тойера вдруг потянуло на рабочее место, захотелось хотя бы к вечеру заглянуть в свой кабинет, и еще он испытывал охотничий азарт, боевой задор. Он также вспомнил, что на работе, кажется, что-то случилось. Он одернул мятую рубашку и не заметил, что Хорнунг молча просила ее обнять.
— Так вот, с другой стороны, это эскиз — а эскизы он делал не в мастерской, а на натуре, — неуверенно сказала она. — Думаю, это должен решить специалист, однако, ракурс мог бы служить критерием… Хотя это не окончательный вариант или… — Хорнунг снова глядела на него погрустневшими глазами, и он понял, как ей хочется стать для него нужной, необходимой.
— Если понадобится, мы сможем с тобой встретиться? — спросил он и попытался придать своему голосу нежность. — Я имею в виду, если нам потребуется консультация специалиста или еще что? У нас есть бланки, обязывающие не разглашать служебную тайну, и я могу выдать тебе такой… — Он имел смутное представление, так ли это на самом деле.
Хорнунг кивнула.
— Если нужно, я приеду. Я знаю одного историка искусства, он учился здесь, но до этого в Марбурге, как и я. Теперь он хранитель в Государственной галерее Штутгарта. Он мог бы вам помочь… нам помочь. — Она улыбнулась. — Но это не решит все наши проблемы, Тойер.
Комиссар уже надел пиджак и стоял в маленькой прихожей, зажатый между набитым дамским гардеробом и домофоном. Он кивнул и неловко погладил плечо своей подружки:
— Я хочу, чтобы мы оставались вместе. Ты, я и наши проблемы.
— Ты позвонишь мне?
— Ну да! — Тойер застегнул ширинку. — Ах, вызови мне, пожалуйста, такси. Я никогда не помню номер.
Хорнунг вытащила из старого комода, из-под каких-то каталогов, телефонную книгу.
— Ты тратишь столько денег на такси, что давно мог бы купить машину.
— У меня есть машина, — гордо сообщил Тойер. — Она стоит во дворе дома, где я живу.
— Верно, — вспомнила Хорнунг и взялась за телефон. — Пожалуй, нам надо чаще видеться, курить и ездить на машине.