В объятиях заката

XXII

Росс, не отрываясь, смотрел на носки своих сапог и на пол. Пол был грязный, и он сам тоже. Небритый, немытый, пропотевший насквозь. В пятнах засохшей крови. Ее кровь расплылась и затвердела коричневатой коркой у него на рубашке.

Четыре дня, думал он, стиснув руки и бессильно опустив их так, что они болтались у него между колен. Четыре Богом проклятых дня он сидит здесь, в камере, не имея ни малейшего представления о том, жива она или умерла. Где она, где Ли? Он надеялся, что Мозес позаботится о ребенке, но не был в этом абсолютно уверен.

Его ребра, очевидно, только треснули, но не сломались. Первые два дня он лежал без движения, надеясь, что боль сама пройдет. Теперь боль накатывала время от времени, но что такое физическая боль по сравнению с душевными муками!

Он ни с кем не виделся, кроме других заключенных. Как правило, это были пьяные, задержанные по обвинению в нарушении порядка. Наблевав и помочившись в углу, они отсыпались, наполняя камеру храпом и запахом дешевого виски, а потом их отпускали. Толстый помощник шерифа, приносивший ему еду, которую он не мог себя заставить есть, хранил молчание.

Он не знал ничего, кроме того, что сыщик от Пинкертона и Вэнс Джентри каким-то образом выяснили, кто такой на самом деле Росс Коулмэн, и явились его арестовать. Он предстанет перед судом, но ужасный приговор был предрешен. Его повесят.

Он слез с грязной койки и принялся ходить из угла в угол тесной камеры, стараясь не попадать ногами в пятна слизи на полу — он предпочитал не думать, что это такое. Почему он не умер три года назад от ран, которые должны были оказаться смертельными? Лидия, вероятно, пожертвовала жизнью, чтобы спасти его. Можно ли требовать большей любви? И она умерла, думая, что он ее ненавидит.

— Коулмэн!

Он обернулся. Это был помощник шерифа. Свинья — и потому, что грязный, и потому, как он себя ведет. Росс ему не ответил.

Тот просунул пару наручников сквозь прутья решетки. Росс перехватил их, не дав упасть на пол.

— Надень! — приказал помощник шерифа. Он жевал табак и при разговоре брызгал коричневатой слюной.

Росс сделал как ему велели. Ну так что ж, придет наконец этот сыщик, допросит его, примет его признание? Он, черт возьми, не скажет ни слова, пока они не сообщат ему, что с Лидией. И если она… умерла, он не скажет ничего, пока ему не позволят взглянуть на тело.

Тюремщик открыл зарешеченную дверь и молча, кивком головы приказал Россу выходить. Они прошли по узкому коридору — полицейский всего в нескольких шагах позади заключенного. Воздух здесь, несмотря на затхлость и летнюю жару, был все же значительно лучше, чем в камере, и Росс набрал его побольше в легкие, чтобы выветрить вонь, засевшую в носу.

— Пошли, — велел помощник шерифа, нахлобучивая Россу на голосу шляпу. — И не валяй дурака, — пригрозил он.

Он повел Росса по улицам города. Люди, спешащие по своим делам, едва удостаивали взглядом человека в наручниках. Очевидно, Мейджорс не стал оповещать публику о том, кто сидит у них в тюрьме. Возможно, так далеко на Западе его имя и не столь хорошо известно, но о Фрэнке и Джесси Джеймс слышали все. И отсутствие интереса к его персоне озадачивало.

Они прошли несколько кварталов. Наконец толстяк сказал:

— Сюда, — и заковылял по мощеной дорожке к аккуратному одноэтажному зданию.

Росс позволил ему втолкнуть себя в прихожую, где уютно тикали старинные часы с маятником.

— Док! — позвал шериф.

Из комнаты в глубине дома вышел какой-то человек и закрыл за собой дверь. Он одернул жилет на брюшке и подошел к ним, злобно глядя на полицейского из-под густых бровей.

— Спасибо, Эрни, — произнес доктор, прошел мимо Росса ко входной двери и открыл ее, тем самым тонко намекнув шерифу, чтобы тот уходил. Толстяк обиженно помахал на прощание шляпой и удалился.

Невысокий, начавший лысеть человечек заглянул в заросшее щетиной лицо Росса.

— Я док Хэнсон, — сказал он и показал рукой на дверь, из которой только что вышел. — Ваша жена там.

Сердце Росса упало на самое дно его души, как свинцовое грузило. Она, наверное, умерла. Иначе они не привели бы его сюда. Если бы она была жива, они бы позволили ей навещать его в тюрьме.

Он глубоко вздохнул и направился к двери. Это было трудно, но ему все же удалось повернуть ручку двери руками, все еще закованными в металлические наручники. Он, пятясь задом, вошел в комнату и закрыл дверь. Потом медленно повернулся и обвел глазами комнату. В комнате было прохладно — ее продувал ветерок. Росс нашел глазами кровать.

Он ожидал увидеть Лидию, лежащую в своем лучшем платье, с руками, скрещенными на навеки упокоившейся груди. Но на кровати было только яркое стеганое одеяло. Сама кровать была узкая, металлическая, на спинке висела вязаная шаль.

Он продолжал внимательно ощупывать взглядом незнакомую комнату и наконец увидел Лидию — она сидела в кресле-качалке у раскрытого окна и смотрела на Росса широко распахнутыми, немигающими глазами. Она сидела совершенно неподвижно. Одета она была в элегантную блузку и юбку. Ничто не шевелилось — лишь волосы, обрамляющие ее лицо: ветер игриво поднимал их и ронял на щеки — все еще бледные, но уже не мертвенные.

Рядом с ней стоял сыщик. Он увидел наручники.

— Вот кретин этот помощник шерифа, — пробормотал он, достал из кармана ключик, проворно пересек комнату и отомкнул наручники. Они соскользнули с запястий Росса, сыщик подхватил их и сунул в карман. — Примите мои извинения, миссис Коулмэн, за то, что вашего мужа доставили к вам, как преступника, — сказал он чуть ли не шутливо.

Росс решил, что либо он вдруг потерял слух, либо все еще находится во власти какого-то причудливого кошмара. Он что, правда назвал ее миссис Коулмэн?

Лидия милостиво улыбнулась сыщику. Россу хотелось выпить этот зримый образ ее, но тут заговорил Мейджорс:

— Разумеется, все смехотворные обвинения, выдвинутые против вас мистером Джентри, сняты.

Росс в недоумении и с недоверием воззрился на него. Глаза его посылали миллионы вопросов со скоростью, превосходящей скорость сигналов азбуки Морзе.

Мейджорс хрипло откашлялся и отвернулся, не в силах вынести этот проникающий в душу взгляд. Он не хотел лишних напоминаний о том, что то, что он собирается сделать, — вещь совершенно неслыханная. Это шло вразрез со всеми принципами, которых он придерживался все время службы. Для него все всегда было либо белым, либо черным, либо правильным, либо ложным. До недавнего времени он не верил в существование полутонов, где долг и ответственность отступают под воздействием эмоций и внутреннего чутья.

Но он прожил бок о бок с Вэнсом Джентри два последних месяца. И ему совсем не понравилась его догматическая, непоколебимая приверженность одной-единственной идее — и не важно, истинная это идея или ложная. Он видел, как человек, которого все называли Россом Коулмэном, склонился над своей женой и умолял ее не умирать. Он провел многие часы в обществе этой женщины, изучая ее прошлое, задавая ей вопросы о человеке, чьей женой она стала при столь необычных обстоятельствах.

Он спорил сам с собой все эти дни, но наконец сегодня рано утром понял, как собирается поступить. Правота его была весьма сомнительна, все зависит от точки зрения, но так или иначе он это сделает.

Он подошел к другому окну и раздвинул занавески якобы для того, чтобы полюбоваться поздними розами миссис Хэнсон. На самом же деле это было сделано для того, чтобы не поворачиваться лицом к своим собеседникам.

— Насколько я себе представляю, мистер Коулмэн, Джентри считал, что его дочь бросила его. Он был зол, что она и вы сбежали тайно. Я не могу обвинять его в том, что он как отец испытывал подобные чувства. Но это не преступление, если жена уезжает вместе со своим мужем, не поставив в известность родителей.

Он кинул на них взгляд через плечо. Коулмэн не сдвинулся с места, а продолжал молча и с подозрением смотреть на него. Жена его, не отрываясь, смотрела на мужа. Мейджорс снова отвернулся к окну.

— За последние несколько дней я кое-что установил для себя. Виктория Джентри-Коулмэн умерла в родах. Вы избавили бы себя от множества хлопот, молодой человек, если бы потрудились должным образом зарегистрировать ее смерть.

Росс молча шевелил губами. Что это — ловушка? Но зачем? Этот чертов сыщик прекрасно знает, кто он такой. Он бросил вопрошающий взгляд на Лидию. Она еле заметно покачала головой, дав ему понять, что знает не больше, чем он.

— Пастор, отслуживший молебен на похоронах Виктории, обещал обо всем позаботиться.

Мейджорс покачал головой.

— Он не позаботился. Но все, кто ехал с вами в одном караване, все, кого я разыскал и с кем переговорил, подтвердили: то, что рассказала мне ваша жена, ваша нынешняя жена, — правда. — Он снова повернулся лицом к Россу. — Кстати, примите мои извинения за то, что вам пришлось сидеть в тюрьме, пока я все это выяснял.

Росс ничего не ответил. Лидия тоже молчала. Она не произнесла ни слова с того момента, как он вошел в комнату. Может быть, боль мешает ей говорить? Или она в шоке? Почему она смотрит на него с выражением той же настороженности, какую он заметил у нее в глазах в ту самую первую ночь, когда ее привели к нему в фургон, чтобы она покормила Ли?

Мейджорс достал что-то из кармана и бросил на кровать. Это был черный бархатный мешочек.

— Джентри обвинял вас в том, что вы украли эти драгоценности.

— Они принадлежали Виктории. Мне они не нужны, — отрывисто сказал Росс.

Если у Мейджорса и оставались какие-то сомнения до этого момента, то теперь он окончательно убедился, что поступает правильно. Сонни Кларк не стал бы на глазах у всех рыдать над телом раненой женщины. Сонни Кларк, попади он в такую передрягу, выстрелами проложил бы себе путь к свободе. Про Сонни Кларка говорили, что он разворотил чуть ли не все тюремные камеры, которым выпало несчастье принимать его в качестве гостя. Росс Коулмэн провел последние несколько дней, уставившись в стену, молча, поглощенный своим горем.

Росса Коулмэна любили и уважали все, с кем он путешествовал. Он имел полное право убить Джентри, потому что тот первым напал на него. Но он этого не сделал. Он пошел за Мейджорсом покорно, не выказав ни малейшей враждебности, когда его арестовали. Все его мысли занимала тревога о жене. Он не просил никаких поблажек для себя, а только, умолял, чтобы ее немедленно доставили к врачу. Он не предпринял никаких попыток к бегству.

А вот теперь он еще и отказывается от драгоценностей. Нет, этот человек больше не был Сонни Кларком. Это был Росс Коулмэн, и Мейджорс собирался позволить ему жить спокойно. Возможно, к старости он становится сентиментальным. Но так или иначе, а уходить на пенсию, имея на совести две загубленные жизни, — такая перспектива его нисколько не привлекала.

— Возможно, вам они не нужны, но они по праву принадлежат вашему сыну, мистер Коулмэн. Не кажется ли вам, что следует сохранить их до его совершеннолетия?

Росс молча кивнул. Мейджорс отдал ему мешочек, а он в свою очередь неловко передал его Лидии.

— Останки мистера Джентри уже на пути в Теннесси. Я послал телеграмму его адвокату и уже получил ответ, что необходимые приготовления к похоронам будут сделаны. — Мейджорс кашлянул в кулак и немного прошелся по комнате. Потом заговорил снова: — Я расспросил вашу жену о ее покойном сводном брате и…

— Покойном?!

— Ах да, верно. Вы не могли об этом ничего знать. Я нашел его труп тогда утром, когда спешил догнать Джентри. Я говорил Джентри, чтобы он без меня не обвинял вас ни в воровстве, ни в похищении его дочери. Но когда я проснулся и заглянул в его комнату, то обнаружил, что его нет.

Мейджорс сжал губы, вспомнив, как это его тогда разозлило. Он выбежал из отеля и направился к конюшне, как вдруг заметил труп Клэнси в аллее сбоку от отеля. Он решил, что Джентри убил Расселла, чтобы тот не пустил слух о том, что его дочь была замужем за Сонни Кларком.

— Убийство Расселла остается нераскрытым, — задумчиво произнес он. Коулмэн не мог его совершить. Мозес на допросе показал, что Коулмэн был с ним все время с раннего вечера предыдущего дня и до самого утра, когда его разбудил Джентри. А Лидия? Мейджорс повнимательнее вгляделся в нее. Если она тайком улизнула и убила своего сводного брата, в чем он сомневался, она имела полное право так поступить.

Лидия сидела молча, надеясь, что Мейджорсу не удастся прочитать ее мысли. Она никогда не назовет имя убийцы Клэнси! Даже Россу. Бубба решил не выдавать ее тайну. Она тоже не выдаст его.

— Слышали вы когда-нибудь о бандите по имени Сонни Кларк? — вдруг спросил Мейджорс.

Взгляды Лидии и Росса на какое-то мгновение встретились, потом оба они переключили свое внимание на сыщика. Росс резко дернул головой — да, слышал. Но он не собирался ничего говорить, пока не поймет, какую игру ведет Мейджорс.

Лидия ощущала биение сердца у себя в горле.

— Я слышал, он умер, — медленно произнес сыщик, следя за выражением лица Росса. — Я слышал, что он умер несколько лет назад от огнестрельных ран, полученных при ограблении банка. Каково ваше мнение на этот счет?

— Он умер, — без колебаний ответил Росс.

— Вы уверены?

— Да.

Все еще продолжая пытливо разглядывать Росса, Мейджорс кивнул.

— Если так, то я не думаю, что он мог бы пролить какой-нибудь свет на то, где братья Джеймс могут скрываться в данный момент.

— Клянусь Богом, мне ничего об этом не известно, — ответил Росс правдиво.

Внутреннее чутье говорило Мейджорсу, что его собеседник не лжет.

— Понятно, — сказал он, выходя из состояния глубокой задумчивости. — Я полагаю, что так оно и есть. — Он почесал за ухом, как если бы то, что они обсуждали, не имело особого значения. — Моим последним официальным долгом как сотрудника агентства Пинкертона будет распространение версии о том, что Сонни Кларк умер. — Он беззаботно рассмеялся. — Уверен, что найдется немало блюстителей порядка и ловцов удачи, которые будут очень разочарованы, услышав это. Вознаграждение за его поимку уплывет от них.

Им было трудно, но все же и Росс, и Лидия сохранили самообладание. Только кадык Росса несколько раз поднялся и опустился.

Мейджорс подошел к двери и открыл ее.

— Не вижу причин задерживать вас долее, — сказал он и широко взмахнул рукой, показывая, что они могут идти.

Все другие, кто знал подлинное имя Росса Коулмэна, были мертвы. Вэнс Джентри и Клэнси Расселл. Мадам Ляру получит письмо от Мейджорса, в котором тот сообщит ей, что знаменитый преступник умер от ран. Он не станет называть дату смерти.

Мейджорс подробно допросил Мозеса, допытываясь, замечал ли он за мистером Коулмэном какую-либо склонность к насилию. Бывший раб поклялся, что мистер Коулмэн — один из самых замечательных людей среди всех, кого ему посчастливилось знать. Он ничего не знал о прошлом Коулмэна.

Он, конечно же, лгал. Мозес слышал каждое слово, произнесенное тогда утром Вэнсом Джентри. Но Мейджорс знал, что Мозес унесет этот секрет с собой в могилу. Лидия Коулмэн никогда не произнесет ни слова о бурном прошлом своего мужа. Надо было видеть, как она смотрит на него, чтобы понять, что ее любовь — это нечто выходящее за пределы обычных представлений.

Муж помог ей встать на ноги, хотя ни он, ни она не произнесли ни слова. Мейджорс видел слезы благодарности в ее необыкновенных глазах. Она подошла к нему и сказала, тщательно подбирая слова:

— Вы были очень добры. Спасибо.

Она вышла из комнаты, и Росс с сыщиком остались наедине. Росс впился взглядом в глаза Мейджорса. Он раскрыл было рот, но Мейджорс, дотронувшись до его руки, знаком велел молчать.

— Будет лучше, если вы не станете благодарить меня.

Благодарность в такой ситуации была бы равносильна признанию. Им обоим не нужно было подтверждение того, что один совершает по отношению к другому благодеяние.

Росс в знак понимания крепко стиснул руку Мейджорса. Потом быстро отвернулся и догнал жену. Ховард Мейджорс смотрел им вслед. Он задумчиво улыбнулся про себя и подумал: кто я — полубог или просто старый сентиментальный дурак?

Доктор Хэнсон отвез их на окраину города, туда, где их поджидал Мозес, стороживший фургон и открытую повозку. Он с восторгом приветствовал Росса и Лидию, и они наконец-то воссоединились с Ли. Мальчик был вполне ухожен. Счастливчик и кобылы поживали вполне прилично, совсем как при Россе. Недавно приобретенная дойная корова тоже чувствовала себя неплохо.

Лидия и Росс поблагодарили доктора, и он вернулся в город. Росс запряг лошадей.

В тот день они проехали всего несколько миль по берегу реки, приведшей их к владениям Росса. Он предъявил и официально зарегистрировал в городе свои права на участок еще в тот день, когда продал фургон Причардам. Все было в порядке, и они могли незамедлительно вступить во владение.

Вскоре после того, как они устроились лагерем на ночлег, Мозес тактично решил исчезнуть.

— Я, пожалуй, пройду немного вниз по течению и посмотрю, не удастся ли мне поймать пару рыбин на ужин.

Он чувствовал, что в отношениях между Россом и Лидией еще сохраняется какая-то напряженность. За все это время они не перемолвились ни единым словом. Росс вел открытую повозку, Мозес — крытый фургон. Лидия лежала в нем.

— Спасибо, Мозес, — отозвался Росс, распрягая лошадей. — Звучит заманчиво.

— Я возьму с собой Ли. Он может вздремнуть в тени. А если он проснется, я поучу его хитростям рыбной ловли.

— Ты уверен, что он тебя не побеспокоит?

— Нет, конечно. Мы стали большими друзьями. — Взгляд его темно-карих глаз показал Россу, что он все понимает. — Мы, наверное, уйдем надолго.

Росс покончил с делами по обустройству лагеря, развел огонь, а потом с наслаждением искупался в реке. Он безжалостно скреб себя, смывая вонь, которой пропитался в тюрьме. Выйдя на берег и натянув чистые брюки, он сбрил четырехдневную щетину и снова почувствовал себя человеком. Он как раз возвращался в лагерь, когда Лидия, раздвинув парусину, показалась в фургоне Хилла. Увидев его, она чуть попятилась, но потом решительно сошла на землю.

— В фургоне душно. Посижу у воды, подышу немного свежим воздухом.

Она была без блузки, в одной сорочке и в юбке. Ноги ее были босы. О едва не произошедшей трагедии напоминала белая марлевая повязка на плече. При виде ее у Росса сжалось сердце. Он не знал что сказать.

Она прошла мимо, избегая встречаться с ним взглядом. Когда он ее догнал, она уже сидела на поросшем травой покатом берегу реки и смотрела на неспешно текущую воду. Свет заходящего солнца струился по ее фигуре, как расплавленное золото. Она казалась слишком красивой, слишком воздушной, чтобы до нее дотрагиваться.

Росс опустился на траву рядом с ней. Долгие минуты прошли в молчании, потом он обернулся к ней и нежно дотронулся пальцем до повязки.

— Зачем ты это сделала, Лидия?

— Что сделала? — хрипло спросила она. Когда он вошел в комнату в доме доктора, вид у него был изможденный, исхудалый, измученный, грязный. Ей тогда страстно хотелось вскочить с кресла и броситься ему в объятия. Но она помнила его полный отвращения взор, когда Джентри заставил его увидеть ее такой, какая она есть. Неужели он и сейчас собирается требовать от нее объяснений, почему она связалась с Клэнси?

— Зачем ты заслонила меня от пули?

Она подняла голову. Взгляды их встретились. Едва шевеля губами, она прошептала:

— Потому что я люблю тебя. И я сделала бы все, что угодно, только бы спасти тебя.

— И даже вернулась бы к Расселлу?

Гримаса отвращения на какое-то мгновение исказила ее лицо, но в глазах ее не было никакого сомнения, когда она негромко заявила:

— Даже это.

— Лидия! — Ее имя надломленным криком сорвалось с его губ. Он заключил ее в объятия и положил голову ей на плечо. — Я думал, ты умерла. Они мне ничего не говорили. Боже, какие муки я испытал, думая, что ты пожертвовала жизнью ради меня!

Ее руки гладили его волосы, еще мокрые после купания. Она нежно разглаживала их, боясь поверить тому, что услышала.

Он взял ее лицо обеими руками и слегка откинул голову назад. Большие пальцы легонько щекотали ей губы.

— Я думал, что потерял тебя, а ты так и не узнала, как сильно я люблю тебя.

— Росс! — воскликнула она. — Я думала, ты презираешь меня. Я видела твои глаза. Твое лицо…

— Прости меня. Прости! — вырвалось у него, и он принялся осыпать жаркими поцелуями ее лицо. — На какое-то мгновение так и было, но потом я понял, чего тебе стоило сказать, что ты была готова вернуться к Расселлу. Я ведь знал, как ты его ненавидела. И только тогда я понял, как сильно ты любишь меня.

Он поцеловал ее в губы. Его рука легла ей сзади на шею, и он привлек ее к себе. Он впился губами в ее губы, щекоча ее усами, потом дерзко просунул язык ей в рот и начал водить им из стороны в сторону.

Когда они, задыхаясь, наконец оторвались друг от друга, она взяла его голову обеими руками и заглянула в глаза.

— Мне жаль, что ты узнал про Викторию и драгоценности. Я пыталась помешать мистеру Джентри застрелить тебя, а то бы я никогда про это не сказала.

Он нежно массировал ей мочки ушей большими и указательными пальцами, а ее волосы щекотали тыльную сторону его ладоней.

— Она не верила в меня, Лидия! Она не надеялась, что я сумею о ней позаботиться.

— Я уверена, что это не так. Просто она привыкла, чтобы у нее были хорошие вещи. — Он так не думал, но кивнул. — Я думаю, что ты любил ее, Росс, но я не ревную.

Он пристально изучал ее губы, задавая себе вопрос: неужели мне когда-нибудь надоест наслаждаться ими? Нет, конечно.

— Я любил Викторию за то, что она для меня сделала. И я всегда буду любить ее из-за Ли. Но, — со значением добавил он, трогая губами ее губы, — ты — моя любовь. Моя самая драгоценная любовь, и я буду любить тебя и нуждаться в тебе всякий день моей жизни.

У нее едва хватило времени прошептать его имя, прежде чем его губы снова предъявили свои права на ее губы. Поцелуй становился все более и более страстным, и они медленно опустились на прохладную зеленую траву. Когда его губы оторвались от нее, они уже лежали на траве лицом друг к другу. Его указательный палец путешествовал по кружевному краю ее сорочки, вызывая к жизни порывы желания, пронизывавшие все ее существо.

— Как ты думаешь, почему он это сделал, Лидия? — спросил он. Пальцы его замерли.

Ее пальцы, любовно разглаживавшие жесткие складки на его лице, замерли тоже.

— Не знаю.

— Четыре дня я не знал, жива ты или умерла. Я думал о тебе, о том, как ты лежала там, истекая кровью, когда меня уводили. Боже! — Он уткнулся лицом в ложбинку между ее грудей. — Если Мейджорс погрузил меня в самый ад, заставив мучиться от неведения, что с тобой стало, то почему же он потом отпустил меня?

Она глубоко запустила пальцы в его темные, как ночь, волосы.

— Я думаю, он понял, что ты уже не тот, каким был, что ты совершенно переменился. Но ему надо было убедиться в этом. И он пришел к выводу, что несправедливо заставлять Росса Коулмэна расплачиваться за грехи Сонни Кларка.

— А кто заплатит за грехи Росса Коулмэна? Ты сможешь меня когда-нибудь простить за то, что я усомнился в тебе?

Она ответила озорной улыбкой:

— Если ты будешь любить меня — сейчас.

Его глаза сверкнули. Долго подавляемая страсть искала выход.

— Нельзя. Тебе будет больно. — И он поцеловал повязку.

— Кости не задеты. Доктор сказал, что я потеряла сознание от шока, а не от самой раны. — Она увидела выражение боли у него в глазах и неверно его истолковала. — У меня будет некрасивый шрам, — стыдливо сказала она.

Он застонал и поцеловал ее грудь.

— Этот очаровательный шрам будет вечно напоминать мне о твоей любви.

— Даже когда мы будем ссориться, как уже не раз было?

— Даже и тогда. Черт побери, мне доставляют огромное наслаждение все наши ссоры! Они меня возбуждают. — Он поднял голову и улыбнулся, глядя ей в лицо. — А если уж сравнивать наши шрамы, то тебе до моих еще очень далеко.

Его руки потянулись к ленте на ее сорочке и развязали ее.

— Ты уверена, что достаточно хорошо себя чувствуешь?

— Да, — мечтательно ответила она, помогая ему расстегнуть маленькие пуговки и стянуть сорочку с плеч.

Когда она снова легла на траву, он посмотрел на ее груди.

— За то время, что я тебя не вижу, я забываю, как ты прекрасна. И каждый раз словно бы заново нахожу сокровище.

Он наполнил ею руки, ласкал ее, гладил. Подушечки его пальцев играючи прикоснулись к ее соскам, и они в ответ затвердели. Склонив голову, он взял губами один сосок и легонько пососал.

— У тебя все еще вкус молока. В ту первую ночь, когда тебя привели ко мне, я помню, как увидел это, — его палец описал круг вокруг соска. — Он был весь в молоке и блестел, как жемчуг. Я уже тогда тебя хотел. Да простит меня Бог, но это так!

— Росс…

Он уловил просьбу, звучащую в ее голосе, и встал, чтобы снять брюки. К его удивлению, она тоже поднялась и встала перед ним на колени. Она готова была заниматься любовью под открытым небом. Она ведь слышала, как Мозес сказал, что они с Ли уходят надолго.

Глядя на Росса снизу вверх искрящимися глазами цвета янтаря, она положила руки ему на живот.

— Дай я сниму их.

Ее губы прикоснулись к его пупку, скрытому завитками волос. Его пальцы сомкнулись у нее на затылке, а губы шептали ее имя. Одну за другой она расстегнула пуговицы у него на брюках, а губы ее радостно приветствовали то, что открывалось. И это неуловимое прикосновение ее дыхания, ее губ, ее языка сводило его с ума, отдавая во власть возрастающей страсти.

Ее ладони гладили его бедра. Одним движением она стянула брюки с его напряженных ягодиц. Его напрягшееся совершенство ясно заявляло о его любви и гордо подтверждало его мужественность. Она поцеловала его с любовью и почтением.

— О, моя любовь! — громко простонал он и полностью освободился от брюк. Он слегка отстранил ее и помог опуститься на траву. Встав перед ней на колени, он расстегнул ей юбку, развязал ленты нижней юбки и стянул одежду с ее ног.

Он улыбался, глядя на нее сверху. Ее волосы разметались по траве. Радуга заката окрасила ее тело киноварью, золотом и багрянцем. Естественное сияние ее кожи только подчеркивало яркость этих красок. Белоснежная повязка нисколько не умаляла ее совершенство. Напротив, еще больше ее украшала. Он лег рядом с ней и обнял, повернув лицом к себе так, чтобы раненое плечо оказалось сверху.

— Ты такая чудесно красивая, — сказал он. — Ты так прекрасно любишь меня, Лидия. Как много это теперь значит!

Он прикоснулся к ее грудям, поцеловал их, лизнул соски, и они влажно засверкали. Потом его пальцы пробежали по гнезду каштановых волос и задержались там. Очень нежно он раздвинул ей бедра.

Потом он склонился ниже и поцеловал ее в живот, потом провел лицом по бесценному бугорку женственности. Губы его почтили это средоточие женского начала страстным поцелуем. Потом он стал ласкать властным языком, стремясь дать ей наслаждение и выразить всю свою любовь.

— Росс, Росс! — прерывисто стонала она, сжимая его в объятиях.

Он поднялся, снова оказался с ней лицом к лицу и положил ее бедро на себя.

— Не сделай себе больно, — мягко попросил он ее. — Дай лучше я все сделаю.

Одним нежным движением он вошел внутрь ее. Он любовно прижал ее к груди и с каждым движением входил все глубже и глубже. Она слегка покачала бедрами, а когда он заурчал, выражая высочайшее наслаждение, она повторила это движение.

Потрясение пришло к ней, как и всегда, хотя каждый раз был неповторим. Сначала она ощутила, будто всю ее, каждую клеточку тела снаружи и внутри гладят бархатной рукавицей. Потом она с головой нырнула в состояние умопомрачения, когда властвуют только чувства. Затем на нее обрушился столб света одновременно с тем, как горячая жидкость хлынула в нее из Росса. Эта жидкость, бурля, ворвалась в нее, орошив любовью ее утробу, все ее тело. Но вершиной всего было как бы невесомое скольжение обратно в его объятия, где она вновь почувствовала себя под надежной защитой его любви.

— Я люблю тебя, — прошептала она, уткнувшись лицом ему в грудь. Курчавые волосы у него на груди были мокрыми от пота. Она поцеловала шрам у него слева на груди.

— Я тоже люблю тебя. Ты освободила меня от моего прошлого.

Она вздохнула.

— И ты меня, Росс. Ты меня тоже. Теперь у нас есть только будущее.

Так, слившись воедино, они лежали долго. Вокруг мелькали светлячки, похожие в сгущавшихся сумерках на маленькие падающие звезды. Красный диск солнца завис над горизонтом, как бы не желая расставаться с этим днем. Небо над их головами потемнело и стало темно-васильковым. Закат принимал их в свои объятия, и они радостно приветствовали его.

Пусть и каждый рассвет отныне будет столь же прекрасен.