В окрестностях тайны

ГРЕЙВС СНОВА ОПАЗДЫВАЕТ

Кнюшке был добродушный немец, в жилах которого текла медлительная кровь предков — лабазников, булочников, огородников с окраин и пригородов Кельна и Магдебурга.

Близкий гром пушек вызывал у него мучительную икоту и другие нарушения отличного по своей природе пищеварения, которым всегда славились его предки.

Но здесь, в частях третьего эшелона, воинский дух вполне заменяли ему хозяйственные способности, педантическая добросовестность при выполнении приказов и умение угодить начальству,

Кнюшке быстро привык к положению маленького диктатора на вверенном ему участке и с энтузиазмом извлекал многие удобства и выгоды с этим связанные. Война — войной, но надо же позаботиться о фрау Кнюшке и дочерях Марии и Гертруде. Он посылал им ценные посылки, считая это вполне законной компенсацией за те убытки, которые причинило дому отсутствие хозяина.

Успехи в прохождении воинской службы и в получении материальных выгод рождали у Кнюшке естественное чувство удовлетворения собственной особой. Философ Декарт утверждал, что ему не приходилось встречать людей, которые были бы склонны жаловаться на недостаток ума, отпущенного им природой. Тем более далек был от этого комендант немецкого гарнизона Франц Кнюшке.

В свободные минуты он был склонен к размышлениям. Обычно после сытного обеда у нега появлялись благодушные мысли, а иногда и ценные идеи, которые он считал важным для государства.

Несколько раз Кнюшке снились даже сны, будто он встречается с самим фюрером и запросто (во сне это было так легко и так нестрашно!) излагает ему свои теории.

— Людей, — говорит он, — надо побеждать не только мечом, но и добром. Если хорошо поставить дело, то те же самые люди, которых так просто расстрелять или повесить, могут целую жизнь с пользой и выгодой работать на вермахт. Вместо озлобления появится чувство благодарности, сегодняшние враги осознают сами превосходство великой немецкой нации и добровольно, с пользой для себя же самих ©ступят в полное повиновение фюреру…

Во сне Кнюшке рассуждал убедительно и долго. Он был красноречив, логичен, и Гитлер, дружески хлопая его по плечу, говорил:

— А у тебя, Кнюшке, голова, государственная голова!

И подвешивал ему железный крест на китель.

Когда листовка «Подвиг русской женщины Серафимы Дегтяревой» была получена комендатурой, Кнюшке приказал развесить ее повсюду, на заборах и на воротах домов.

В этот день, заснув после обеда, Кнюшке опять увидел во сне фюрера и развивал идею о том, что в глазах будущих поколений образ фюрера должен стоять рядом с ликом Христа.

Он проснулся от резкого звука автомобильной сирены и, выглянув їв окно, увидел знакомый нам камуфлированный «опель» майора Грейвса.

Через минуту сам штурмбанфюрер вошел к нему в кабинет в светлосером плаще и в дымчатых очках, темневших под козырьком фуражки.

Кнюшке торопливо отсалютовал.

Он запомнил этого важного эсэсовца со времени его недавнего приезда к командиру дивизии и был, пожалуй, несколько испуган его появлением. Тем не менее он постарался не выдать себя и как мог любезнее осведомился, чем может быть полезен штурмбанфюреру и нет ли у герр Грейвса желания отдохнуть или подкрепиться с дороги.

— Ну, что же, — сказал Грейвс, — я, пожалуй, не против.

Он спросил, здесь ли еще находится этот знаменитый теперь лейтенант Курт Штолыц, в судьбе которого такую благородную и романтическую роль сыграла русская женщина.

Кнюшке поспешил заверить штурмбанфюрера, что указанный Штольц находится совсем недалеко отсюда, в госпитале, что жизнь его вне опасности настолько, что за ним можно сейчас же отправить связного и привести лейтенанта сюда, если это только потребуется герр Грейвсу.

— Я предпочту поехать к нему сам, — сказал Грейвс. — Появляться неожиданно вошло у меня в привычку. Надеюсь, для вас это лишено неприятности? — добавил он усмехаясь.

Кнюшке угостил его отличной русской яичницей со свиным салом и водкой, настоенной на чесноке, так как Грейвс пожаловался на простуду.

За едой Кнюшке совсем успокоился и стал даже развивать свои любимые идеи, иллюстрируя их примером с овцой, которую сначала хотели убить, а потом удовлетворились тем, что остригли. За что овца была весьма благодарна.

— Всякий, — сказал Кнюшке, — предпочтет отдать свою шерсть за то, чтобы ему сохранили жизнь. В сущности в этом и должна состоять экономическая и моральная основа «нового порядка», вводимого фюрером в Европе.

Грейвс от души смеялся и вполне одобрил его идею.

Разговор на высоком интеллектуальном уровне очень нравился Кнюшке и льстил его самолюбию.

Правда, иногда коменданту казалось, что на тонких губах Грейвса появляется ироническая улыбка, но Кнюшке не допускал мысли, что эта улыбка может иметь отношение к тем идеям, которые он излагал.

Через час Грейвс встал из-за стола и предложил проводить его в госпиталь. Он имеет намерение лично побеседовать с лейтенантом Штольцем.

По дороге, сидя на кожаном сиденье машины рядом с штурмбанфюрером, Кнюшке сообщил, что госпиталь, в который они едут, раньше принадлежал русским и что там нашлось много перевязочного материала и различных медикаментов.

Не удержавшись, он похвастал, что ему удалось привлечь к сотрудничеству здешнего русского врача, настроенного вполне лойяльно.

Грейвс посмотрел на него с удивлением, но ничего не сказал.

Они уже подъехали к широкому деревянному — зданию с большими окнами и свернутой в одном месте крышей.

Машина остановилась у ворот, и Кнюшке повел Грейвса по деревянной панельке к крыльцу.

К сожалению, комендант совсем забыл предупредить о своем приезде. Их никто не встретил. Коридор, в который они вошли, был пуст, большинство дверей — заперты.

Наконец появился заспанный санитар и объявил довольно неучтиво, что все раненые позавчера отправлены автобусом в тыл, а новая партия еще не поступала.

— Позвольте, а где раненый лейтенант Штольц? — воскликнул Кнюшке, ловя на себе полный грозного недоумения взгляд Грейвса.

Санитар торопливо повел их в дальний конец коридора, где на дверях значилась русская надпись: «Учительская».

— Вот здесь, — оказал он, распахивая дверь.

Действительно, на койке под одеялом ясно обозначился силуэт спящего человека. Над ним на белой стене висел портрет какого-то русского с пронизывающим, недружелюбным взглядом, редкой светлой бородкой и бакенбардами на молодом лице.

В комнате было полутемно, очевидно, день уже сильно клонился к вечеру.

— Прикажете разбудить? — учтиво спросил Кнюшке.

— Я сам, — сказал Грейвс.

Он подошел к кровати и протянул руку, чтобы тронуть раненого за плечо.

— Герр лейтенант! — позвал он проникновенным тоном, но вдруг почувствовав что-то неладное, с недоумением отдернул одеяло.

Перед ним лежала зеленая поношенная шинель, свернутая наподобие человеческого тела.

— Что за комедия? — брезгливо спросил Грейвс.

Кнюшке растерянно молчал.

В довершение ко всему он чувствовал подступающую из желудка икоту.

Санитар, удивленный не менее других, подошел к кровати, взял шинель и молча разглядывал ее на свету.

— Да это же моя шинель, — пробормотал он, глядя на пришедших с тем же вопрошающим недоумением, как и они на него.