17

Я когда-то был знаком с парнем из ку-клукс-клана.

Его звали Манфред Рой, и я когда-то, когда еще служил в полиции, помог сцапать его за хранение порнографических материалов. Это было довольно давно, когда хранение порнографии считалось более серьезным проступком, чем сейчас. А Манфред заложил парня, у которого он их купил, и друзей, которые были с ним, когда он их покупал, и тогда мы закрыли его дело. Его имя так и не всплыло в газетах. Он ; жил со своей матерью, и, если бы она узнала правду о сынке, ее бы это подкосило. Я ушел из полиции, но Манфреда из виду не упускал. Много ли вы знаете людей, состоящих сейчас в ку-клукс-клане? Если вы хоть раз встретите такого типа, то уже никогда не забудете о нем.

В тот год Манфред работал в парикмахерской, что на первом этаже Парк-Сквер-Билдинг. Маленький паренек, блондин, подстриженный под "ежик". Под халатом парикмахера на нем была клетчатая фланелевая рубашка, хлопчатобумажные штаны и дешевые, но начищенные до блеска коричневые мокасины. Это было не какое-нибудь захудалое местечко. Порезаться здесь вы могли только по собственной вине.

Я сидел в кресле в ожидании своей очереди и читал " Глоб". Там была статья о прениях в городской ратуше по проблемам таможни. Я прочитал первый абзац, потому что статья была подписана "Уэйн Косгроув", но даже хорошее отношение к нему не помогло мне осилить второй абзац.

Работали четыре парикмахера. Один из них, толстый парень с коком под Элвиса Пресли, облитым лаком и абсолютно неподвижным, сказал:

– Следующий!

– Нет, спасибо, я подожду его, – откликнулся я, показывая на Манфреда.

Тот стриг какого-то седого человека. Он бросил на меня взгляд, затем снова посмотрел на клиента, а потом до него дошло, кто я такой, и он уставился на мое отражение в зеркале. Я подмигнул ему, и он тут же опустил глаза на седую голову у себя под носом.

Он управился с седовласым за пять минут, и настала моя очередь. Я уселся в кресло, но Манфред заявил:

– Сожалею, сэр, у меня сейчас обеденный перерыв. Может быть, другой парикмахер...

Я широко ему улыбнулся и обвил его рукой:

– Это даже лучше, Манфред. На самом деле мне просто нужно потолковать с тобой, так что я тебя угощаю.

– Вообще-то у меня встреча кое с кем.

– Отлично, с этим кое-кем я тоже побеседую. Пошли, Манфред, столько времени не виделись.

Цирюльник с коком глазел на нас. Манфред стащил свой белый халат, и мы вместе направились к двери. По пути я взял в гардеробе свое пальто.

Выйдя в коридор, Манфред сказал:

– Черт вас возьми, Спенсер, вы хотите, чтобы меня вышвырнули с работы?

– Манфред, Манфред, – сказал я. – Как это невежливо. Я бы даже сказал, не по-христиански. Я пришел посмотреть на тебя и угостить тебя ленчем.

– Почему вы не можете оставить меня в покое?

– У тебя еще остались эти надувные резиновые девчонки, которыми ты когда-то занимался?

Мы шли вдоль аркады Парк-Сквер-Билдинг. Когда-то это было стильное место, потом запаршивело, а теперь переживало период возрождения. Манфред, пока мы шли, разглядывал свои туфли.

– Я тогда был другим, – сказал Манфред. – Я тогда еще не обрел Христа.

– И ты тоже?! – воскликнул я.

– Я и не надеялся, что вы поймете.

Около поворота на Сент-Джеймс-авеню стоял небольшой киоск, где продавались сэндвичи. Я остановился.

– Как насчет сандвича и чашечки кофе, Манфред? За мой счет, разумеется. И еще йогурт и, если хочешь, яблоко. Я плачу.

– Я не голоден, – ответил он.

– Хорошо, обойдемся без кормления, – сказал я. – Надеюсь, ты не будешь возражать, если я пообедаю.

– Почему бы вам попросту не пойти обедать и не отстать от меня?

– Я только возьму здесь сандвич, и мы прогуляемся, может быть через улицу к автобусному кольцу, посмотрим, не происходит ли где-нибудь смешение рас или что-либо подобное.

Я купил бутерброд – пшеничный хлеб с тунцом, красное яблоко и кофе в бумажном стаканчике. Яблоко я положил в карман, а сандвич съел на ходу. В дальнем конце аркады, где когда-то находился кинотеатр "Парк-сквер", мы остановились. Я уже расправился с сандвичем и потягивал кофе.

– Ты все еще состоишь в клане, Манфред?

– Конечно.

– Я слышал, ты стал региональным руководителем, или Великим Высоким Имперским Аллигатором – как оно там у вас называется? по Массачусетсу. Он кивнул.

– Вот это да, – восхитился я, – следующий шаг вверх – разве что устроиться играть на пианино в перерывах на конференции по проблемам детей из неблагополучных семей.

– Вы глупы, как и все либералы. Ваша раса растворится среди других, культура, существующая десять тысяч лет и создавшая величайшую в истории цивилизацию, погибнет, утонет в море полукровок и дикарей. А выиграют от этого одни коммунисты.

– Любой культуре, произведшей на свет скотину вроде тебя, Манфред, не помешает улучшение, – вставил я.

– Идиот, – отозвался он.

– Но я пришел сюда не для того, чтобы спорить с тобой о чистоте нации.

– Вы бы проиграли.

– Возможно, – сказал я. – Ты ведь профессиональный расист и проводишь свою жизнь в спорах. Ты специалист. Это твоя профессия, но не моя. Я и двух часов в месяц не трачу на споры о чистоте расы. Но, если я и проиграю в споре, то после этого выиграю в драке.

– И вы обвиняете нас в насилии, – возмутился Манфред. Он стоял, прислонившись спиной к стене около пустовавшего сейчас места для киноафиши. Щеки его немного порозовели.

– "Вы"? – переспросил я. – "Нас"? Я-то говорю о тебе и обо мне, а не о "вас" и "нас".

– Вы ничего не понимаете в политике, – сказал Манфред. – Общество нельзя изменить разговорами о "тебе" и обо "Мне".

– Манфред, мне нужно кое-что разузнать о группе людей, таких же глупых, как и ты. Она называется ВАМ, то есть "Восстановители американской морали".

– Почему вы спрашиваете об этом у меня?

– Потому что ты, дерьмо собачье, постоянно болтаешься среди таких компаний и треплешься о восстановлении морали. Наверное, в этих компаниях ты не так остро ощущаешь свою дерьмовость.

– Я ничего не знаю о ВАМ.

– Они борются с феминистками и движением геев, возможно, во имя Бога и расовой чистоты. Ты, я думаю, слышал о них?

Манфред покачал головой, снова разглядывая свои туфли. Я взял его за подбородок и поднял ему голову так, чтобы Он был вынужден посмотреть на меня.

– Мне нужно знать об этой группе, Манфред.

– Клянусь, я ничего не знаю о них, – проговорил Манфред.

– Значит, ты можешь найти сведения о них.

Он попытался выдернуть подбородок из моей руки, но я чуть-чуть посильнее сжал пальцы и заставил его успокоиться.

– Я не буду заниматься вашими грязными делишками.

– Будешь, и не только нашими. Ты ведь кусок дерьма и всегда делаешь то, что тебе скажут. Главное – как надавить, – произнес я.

Он старался не смотреть мне в глаза. Несколько человек, вышедшие из банка, который был справа от меня, остановились и посмотрели на нас, а потом торопливо прошли мимо.

– Давление бывает разное, Манфред. Я могу приходить к тебе на работу каждый день и буду болтаться там до тех пор, пока тебя не выгонят. Я побываю всюду, где ты ошиваешься, и всем расскажу, как мы сцапали тебя за хранение надувной любовницы и о том, как ты разливался соловьем, как мормонский религиозный хор, лишь бы тебя отпустили. – Щеки его теперь стали красными. – Или, – добавил я, – я могу просто мордовать тебя каждый день, пока ты не доставишь нужные мне сведения.

Сквозь зубы, сжатые под давлением моих пальцев, Манфред произнес:

– Ах ты, член несчастный!

Теперь у него покраснело уже все лицо.

Я сильнее надавил на его подбородок и почти поднял Манфреда на цыпочки.

– Ругаешься? – переспросил я. – Вы всегда поливаете нас грязью. – Потом я отпустил его и отошел в сторону. – Я зайду сюда завтра, чтобы узнать, что ты мне сообщишь.

– Может быть, меня здесь уже не будет.

– Я знаю, где ты живешь, Манфред, и все равно найду тебя.

Он все еще стоял прямо, прислонившись к стене. Воздух со свистом вырывался сквозь его зубы, блестящие глаза лихорадочно смотрели на меня.

– Итак, до завтра, Манфред. Я зайду завтра.

Загрузка...