9

Небо за окном по-прежнему было серым. Больше того, если вчера оно просто хмурилось, то сегодня недвусмысленно намекало на дождь. Анаис еще спала, разметавшись на постели и запрокинув голову. Рене даже перепугался сначала, решив, что ей опять плохо. Но нет. Ее дыхание было ровное и спокойное. На лице застыло выражение умиротворения и какой-то тихой, нежной гармонии. Глядя на него, хотелось думать о счастье, благополучии: чуть заметные ямочки на щеках, пушистые ресницы, рассыпавшиеся по подушке волосы. Казалось, губы вот-вот улыбнутся. Широко раскинутые в стороны расслабленные руки словно приготовились обнять весь мир. И это лицо… Бесконечно любимое, где каждая черточка теперь была дороже карьеры, свободы… дороже самой жизни.

Рене, уже однажды познавший любовь, не обманывал себя. Зачем? Можно сотни раз сказать, что просто привязался к человеку. Можно не встречаться, ссылаясь на постоянную нехватку времени. Можно уйти с головой в работу, выдумав какую-нибудь ложную цель. Одним словом, можно бесконечно лгать себе, изобретать развернутые, логически выверенные отговорки, но суть не изменится. Сердцу не прикажешь, хуже того – его-то уж точно не обманешь.

Рене поднялся и стал одеваться. Анаис потратила лучшие годы жизни на то, чтобы в конечном счете устроить свою жизнь с шиком и блеском, как на ярких картинках в глянцевых журналах. Для нее мечта, счастье неотделимы от богатства и мишурного блеска. Что ж. Это ее выбор. Но тогда ему, Рене, здесь делать больше нечего. Да, он влюблен. Влюблен, как никогда, но это не повод ломать человеку жизнь, скорее наоборот: теперь его прямая обязанность устроить счастье Анаис.

Солнце еще только начало подниматься, кругом царил полумрак. Густые, мохнатые тени, подобно каким-то страшным охотникам, забились в углы, притаились. Если напрячь слух, то можно было даже разобрать их едва различимое бормотание. Рене еще раз окинул взглядом комнату: нужно запомнить каждую мелочь, каждую деталь. Сколько раз после разрыва с Энн он пытался вспомнить места, где они бывали вместе, обстановку ее дома, предметы, которые особенно нравились ей, и не мог. Иногда это было так мучительно необходимо, что Рене не спал ночами, силясь воспроизвести в голове какую-нибудь сцену. Зачем? Чтобы восполнить или хотя бы создать иллюзию восполнения внутренней пустоты. Наша память – это единственное, что оставляют нам смерть и разлука. Когда с четкой ясностью помнишь одежду, запах духов, ласку прикосновений, создается ощущение, будто человек все еще рядом и ушел только ненадолго. Поэтому Рене иногда сутками напролет пытался отыскать в глубинах своего сознания эти мелкие детали. Бесценные детали, потому что они были для него всем. Он жил воспоминаниями.

Тяжелые темно-синие занавески, отчасти напоминающие замки шотландских аристократов, кровать с крестом в изголовье, большой бар с зеркалом, черно-синий узорчатый ковер под ногами, паркет. Рене хотелось запомнить все, ведь больше они никогда не увидятся. Сам он твердо решил покончить с беспутной жизнью жиголо, мальчика на побегушках. Свадьба с Энн прекратит все это раз и навсегда. Конечно, работа останется, и, может, когда-нибудь они и пересекутся, но как скоро, да и пересекутся ли?..

Рене последний раз посмотрел на Анаис. Он будет помнить ее такой. Только такой. Даже если через пару лет встретит свою возлюбленную упакованной в шелка и драгоценности, изысканно надменной, как все великосветские дамы. Даже если печать распущенности исковеркает это прекрасное лицо, ведь порок густо кладет свои страшные краски… Но Рене будет помнить только эту комнату с живыми тенями по углам и темными тяжелыми занавесками. Будет помнить ясное, словно озаренное изнутри каким-то призрачным, неземным светом лицо. Эти руки и изгиб шеи, беспорядочно рассыпавшиеся по подушке волосы, обнаженные плечи…

И Рене вышел. Нужно торопиться, ведь неизвестно, каким поездом приедет Мартин, может он уже на пути в отель. Анаис должна стать его женой и станет, несмотря на козни Джуди, несмотря на его характер и отсутствие любви. Но раз таков для нее земной рай… Рене внутренне никак не мог смириться с этой установкой, но всем своим существом, всем сердцем хотел только одного – чтобы Анаис была счастлива.

Дверь номера захлопнулась глухо, почти беззвучно. Длинный, освещенный желтоватыми лучами ламп коридор был пуст. Даже горничные еще не встали. Бесконечная череда дверей, ковровая дорожка и распахнутое окно в самом конце, далеко-далеко. Ни души. И почему-то Рене подумалось, что вот точно так же пуста отныне будет его жизнь. Иногда из дверей станут выходить люди, мужчины и женщины, но все они будут однообразно чужими, немыми тенями, бестелесными призраками, чьи слова не потревожат души, чьи прикосновения не разбудят ощущений. И только одна дверь навсегда останется закрытой. И сам Рене не посмеет в нее войти.


Анаис проснулась от жаркого прикосновения. Губы обжигали шею, по плечу скользнули пальцы, лаская кожу. Рене?

Она открыла глаза: прямо перед ней, наклонившись вперед, сидел Мартин.

– Как ты красива, когда спишь, – прошептал он и снова поцеловал Анаис. – Я только с поезда. Хотел приехать вчера. Но поздно вернулся из Женевы. Знаешь, нам столько надо обсудить сегодня… – Он поднялся и прошел к окну. – Не могу начать, волнуюсь впервые в жизни.

Анаис с трудом сдержала потуги собственной мимики: брови хмурясь поползли к носу, лоб было вознамерился сморщиться. О чем он говорит? И где Рене? И что Мартин делает в этом отеле, когда должен быть в Виндзоре?

Тем временем лицо Мартина приобрело какое-то торжественно-величественное выражение, он словно собирался с мыслями для важного заявления. Анаис просто не знала, что и думать. Вся эта неадекватная непонятность свалилась на нее как снег на голову, без предупреждения. Ночь и утро были не похожи друг на друга, как огонь и вода, причем одно категорически исключало другое. Каким образом, по чьему нелепому сценарию два этих кадра оказались рядом, Анаис понять не могла. Складывалось ощущение, что кто-то очень добрый просто вырезал середину пленки и склеил два крайних снимка.

– Я долго думал о наших отношениях, – с дрожью в голосе начал Мартин. – Мы знакомы не так уж давно, но за это время я многое понял и переосмыслил. Мы с тобой люди разных социальных слоев…

Ну да, конечно, как можно не вспомнить об этом. Похоже, Теренс начал приходить в норму, по крайней мере теперь легко угадывались его основные, коронные интонации.

– …но это не должно помешать нашему счастью.

А вот это уже незапланированный поворот сюжета для Мартина, можно сказать, даже оригинальный, показатель некой свободы мышления.

– Мы могли бы создать семью на иных основах.

Это «мы», повторяющееся через два раза на третий, уже стало раздражать Анаис: не в качестве речевой неграмотности, а как психологически неприемлемое. Она еще не успела все толком обдумать, осознать произошедшие в ней изменения, но уже чувствовала, что никаких «мы» просто не существует.

– Мой прошлый брак закончился разводом. Однако лишь теперь я понял, почему это случилось.

Анаис чуть не засмеялась: да уж, конечно, давно пора!

– Между нами не было любви.

Ура! Эврика! Как ты догадался?

– Но с тобой все иначе. Мадемуазель Ажан, – Мартин достал из кармана маленькую бархатную коробочку, – я люблю вас и прошу стать моей женой.

Высказался. Лицо Мартина просто излучало восторг. Однако от Анаис не укрылась и значительная доля самодовольства новоявленного жениха. Того же, что происходило с ней самой, она просто не в состоянии была оценить хоть сколько-нибудь адекватно: все смешалось, мысли обрывались посередине и ни одна из них не доходила до логического завершения. Хотя нет, одна все-таки дошла и теперь натянулась в голове, подобно бельевой веревке, вроде тех, что еще можно встретить во французской провинции. Но и эта одна была неутешительна. Формулировалась же она следующим образом: Мартин смешон и жалок. Очень интересное суждение, особенно на фоне только что сделанного предложения руки и сердца! И главное полезное, ну вот хоть прямо сейчас и высказывай! Остальные мысли, будучи короткими и не видя в окрестностях мозга другой опоры, кроме этого кардинального положения, быстро нашли выход из ситуации: просто перекинулись поперек через бельевую веревку и, перепутавшись, повисли, словно натягиваться вовсе не входило в их обязанности. Несчастное мышление, изнемогая от усталости и досады, конечно, попыталось навести порядок в этом несусветном бедламе, но все его усилия оказались тщетными: тяжелые, не желавшие двигаться мысли прикинулись макаронами, липкими и нетранспортабельными.

Боже! Веревки, макароны! Какая чушь! Анаис вскочила с кровати и, бросив на ходу короткое «я в душ», ретировалась в ванную. Что по этому поводу подумал Мартин, оставалось только догадываться.

В процессе бегства полотенце было благополучно забыто в комнате, но возвращаться за ним Анаис не собиралась. Она резким движением открыла холодную воду и с удовольствием подставила горячее тело ледяным струям. Душ в мгновение ока разогнал дремоту и прибавил ясности в голове. Итак, Рене исчез таинственным образом, не предупредив. Вполне возможно, что в последний момент успел выскользнуть из номера незамеченным или, того хуже, еще прячется где-то здесь. Ладно, его действия понятны: не хочет портить ей жизнь. Теперь Мартин. Вот уж удивил: в самых смелых мечтах сложно было предположить такое развитие событий. Сделал предложение. Еще пару дней назад Анаис завизжала бы от радости и бросилась ему на шею (причем села бы там основательно и надолго, желательно до конца дней). Но не теперь. Ночь расставила все точки над i. Она любит Рене. И никакие деньги, машины, наряды не заменят этого полноценного, всепоглощающего чувства. Думая так, Анаис не ощущала внутри себя сопротивления, инертности, которые были раньше. Напротив, все как будто стало на свои места. Она не любит Мартина и поэтому не пойдет за него замуж. Как все

Любовь, заполнив все ее существо, заставив горячо биться сердце, освободила разум от ненужных логических построений. Можно сто раз объяснить себе, почему выгодно сейчас сказать Мартину «да», а потом выйти и брякнуть «нет», потому что живое, искреннее чувство чуждо лжи. Потому что все доводы рассудка перед опасностью потерять любимого человека рассыпаются как карточные домики. Анаис просто не знала, что такое любовь.

Внезапно раздался стук.

– Милая, тут тебе принесли какую-то записку, но портье уверяет, что должен передать тебе ее лично в руки и мне не отдает. Выйди на минуту.

Вероятно, это послание от Рене. Значит, он все-таки каким-то образом просочился мимо Теренса. Отлично.

– Хорошо, только дай мне полотенце. Я забыла. Оно должно быть на кровати.

Через минуту Анаис уже расписывалась в бланке о доставке. Обыкновенный конверт, внутри шелестит тонкий лист. Ничего особенного, но Мартин прямо-таки весь вытянулся, пытаясь рассмотреть от кого. И, едва дверь за портье захлопнулась, он тут же спросил:

– Что-то личное? – Он даже отвернулся к окну, стараясь изобразить равнодушие.

– Нет, думаю по работе, – солгала Анаис.

– Но там нет марки. – Мартин не обернулся, но в его голосе послышалось раздражение неудовлетворенного любопытства, грозящего перерасти в подозрение.

Поставленная в неловкое положение, Анаис уже судорожно соображала, что бы соврать получше, но тут вдруг у Мартина зазвонил телефон.

– Алло? Мама, я женюсь!.. Нет, Рене здесь нет. Мама, ты что, не слышишь? Я женюсь! – К Мартину вернулась прежняя восторженность. – На Анаис! Она станет моей женой, я планирую объявить о помолвке сразу по прибытии домой…

Дальше Анаис не слушала: она распечатала конверт. Неровный, скачущий почерк сразу заставил ее насторожиться.


«Я уж далеко. Скоро прибуду в Виндзор. Вчера мы говорили о том, что такое счастье. О своем я рассказывать не стал, а твоего не смогу дать тебе, если мы останемся вместе. Не будет светских раутов и приемов, не будет по десять машин в зависимости от стиля и цвета одежды, не будет драгоценностей стоимостью в небольшой остров. Твоя мечта – Мартин, и я не хочу мешать. Прощай, мы больше не увидимся, не ищи меня.


P.S. Теперь самое главное. Теренс непременно сделает тебе предложение, он уже поделился этим намерением с матерью. Но Джуди и слышать не хочет о такой партии для сына. Все, что происходило за последние два дня, было подстроено. Я выступал в качестве соблазнителя. По крайней мере, должен был. Съемки в Лондоне – это еще одна уловка. Увенчалось бы это все приездом Мартина в самый неподходящий момент: согласно сценарию, он нашел бы нас утром в отеле. Таков в общих чертах был план. И я даже согласился за него взяться. Не знаю, простишь ли ты меня когда-нибудь? Но на самом деле я только в то утро на скачках еще был Рене Ноэлем, подручным Джуди, а после того обеда, память о котором я сохраню до конца жизни, с тобой общался уже Рене Дюлье. И он не выполнял волю миссис Теренс. Он просто влюбился.

Я мог бы и не рассказывать всего этого, но теперь ты знаешь, что Джуди нельзя доверять, знаешь, от кого исходит главная опасность. Просто не давай Мартину общаться с матерью. Что же касается меня, забудь об этих двух днях. Я люблю тебя и желаю тебе счастья.


Целую.

Рене Дюлье».


Теперь Анаис стало понятно, откуда Мартин узнал, где ее искать. Интуиция не обманула ее насчет миссис Теренс. Мартин все еще описывал матери будущую свадьбу, он был возбужден и размахивал руками наподобие ветряной мельницы. А Анаис стояла с письмом в руках и молчала. С Теренсом ей все стало ясно еще в душе: они не могут быть вместе. Но Рене… Кто дал ему право решать за нее, каким образом устраивать свою жизнь? Почему он не спросил? Ведь мог разбудить и просто задать вопрос в лоб. Почему? Почему он все решил сам?! Однако тут же в голове возник ответ: потому что ты сама дала ему это понять. О Рене! Если бы ты знал! Она говорила о богатстве так уверенно, что он поверил, поддался убедительности слов. Конечно, они были убедительны, ведь Анаис повторяла их каждый день с четырнадцати лет. Но он первый заставил ее усомниться в них. Первый и единственный.

Мартин убрал сотовый.

– Ну? – Он вопросительно посмотрел на конверт. – Что там?

Странное чувство охватило Анаис. Зачем скрывать? Зачем прятаться, если все уже кончено? Рене исчез, просто растворился на одной из необыкновенно туманных сегодня улиц Лондона. И все потеряло смысл, выцвело в одночасье, словно старая фотография. Анаис смотрела на Мартина и не понимала, что этот человек здесь делает. Ей даже казалось, будто она вовсе не знает его. Не знает так, как познала этой ночью Рене. Не знает… Но тогда зачем он стоит тут, зачем выжидательно смотрит на нее? Ах да. Кажется, нужно ответить ему. Но о чем он спрашивал? О письме? Нет, было нечто гораздо более важное. Анаис никак не могла вспомнить. Письмо Рене будто парализовало ее, разделив жизнь на две половины: до этого листа и после. Еще вчера мир был так многолик и прекрасен, сердце отчаянно билось в груди и душа, переполненная блаженством настоящего чувства, рвалась в небеса, а сегодня все умерло, смолкло, обратившись в промозглую, туманную осень бытия, где только этот белый лист бумаги служит напоминанием о том, что скоро скованная морозом, бесплодная земля накроется саваном. Почему-то рядом с похоронами тут же возникла другая ассоциация – подвенечное платье. И Анаис сразу вспомнила, о чем говорил с ней Мартин.

– Я не согласна, – прошептала она. – Так много изменилось теперь… – Говорить было тяжело, мысли никак не хотели облачаться в легкие одежды слов. – Я не люблю тебя. Ты не любишь меня. А разве без любви возможно счастье?

Анаис стояла посреди комнаты, по-прежнему держа в руках листок, и смотрела прямо перед собой, словно Мартина и вовсе здесь не было.

А разве без любви возможно счастье?

Она не спрашивала. Нет, она просто пыталась привыкнуть к этому сомнению, столь новому для нее. Еще вчера Анаис ответила бы «да». А сегодня и без того расшатанное здание принципов и взглядов трещало, скрипело и вот-вот грозило развалиться. Уже слышно было, как скрежещет тонкий, непрочный каркас, изъеденный ржавчиной, уже осыпалась со стен штукатурка. Черные трещины поползли от фундамента к крыше. Раздался (Анаис почти услышала его внутри себя) оглушительный грохот и…

– Без любви невозможно счастье, – уверенно сказала Анаис.

Теперь она не спрашивала, теперь она знала. И поэтому смело посмотрела на Мартина. Ушел страх оказаться виноватой, ведь сердцу не прикажешь. Зачем же мучить друг друга, когда можно просто сказать правду.

Мартин, все это время растерянно стоявший у окна, наконец подал голос:

– Что ты сказала?

– Я сказала, – Анаис улыбнулась, добродушно и радостно, – что мы не любим друг друга. И никогда не любили. Тебе льстило, что рядом с тобой красивая девушка, которой ты можешь распоряжаться. А мне хотелось красивой жизни, высшего света. Но счастливы мы не будем.

– Подожди, подожди… – Мартин поднял руку, словно хотел остановить ее речь. – Я не понял, ты что, мне отказываешь?

– Да, – просто и без лишних слов ответила Анаис. Она видела, что ее довод не произвел на Теренса никакого впечатления, и поняла, что бесполезно с ним говорить на эту тему.

– Как? – Мартин нахмурился. – Что такое, ведь еще недавно…

Анаис прижала палец к губам, делая ему знак замолчать, и протянула письмо.

– Прочти.

Мартин уткнулся в листок. Анаис видела, как он буквально пожирает его глазами, жадно вглядываясь в каждую букву. Неожиданно он скомкал бумагу и с остервенением кинул в сторону.

– Я так и знал! Так и знал, что тебя нельзя оставлять одну!

Анаис не удержалась, чтобы не съязвить, хотя вообще не была расположена сегодня конфликтовать.

– За это можешь поблагодарить Джуди.

– А вот это тебя не касается! – вспылил Мартин. – Как ты можешь осуждать ее, когда сама… сама… шлюха!

– Вот видишь, – спокойно возразила Анаис, – я в первый раз за все время наших отношений высказала по-настоящему свою волю. И что я услышала в ответ? Любимых и возлюбленных не называют грубыми словами, что бы они ни сделали. Рене тоже, можно сказать, бросил меня сегодня. По иным причинам, конечно, но бросил. Однако даже если бы он ушел к другой женщине, я ни за что не устроила бы ему скандала. Ты просто не понимаешь, и мне жаль тебя.

– Ах тебе жаль! – Мартин нервно заходил по комнате. – Тебе жаль! А мне жаль, что я… для тебя все сделал, о чем другие только мечтают…

Анаис снова перебила его:

– Я не другие, Мартин. И я не виновата, что не могу тебя полюбить. Но это еще полбеды, ведь ты тоже не любишь, только не знаешь этого, тебе не с чем сравнить. Ты никогда никого не любил, кроме себя самого.

– Только не надо намекать на мой эгоизм, когда сама ты уже больше трех месяцев ломаешь комедию, изводишь меня ради простого развлечения, путешествия по Европе.

– Неужели ты не понимаешь? – Анаис не заражала его нервозность. Казалось, ее сейчас вообще невозможно вывести из себя. – До вчерашнего дня и я не знала, что должна в идеале испытывать женщина к человеку, с которым собирается разделить печаль и радость жизни. Кстати, утешься, он ушел, решив, что счастье для меня в деньгах. И, знаешь, до вчерашнего дня я именно так и думала. Я смотрела с завистью на твою яхту, на то, как ты широким жестом можешь поставить выпивку всем в баре. И лишь сейчас понимаю, что все это лишь суета сует. И дай бог, чтобы ты тоже понял это когда-нибудь.

– А я не собираюсь ничего понимать. – Мартин остановился напротив Анаис, в глазах его вспыхнула злоба. – Я просто уйду. А если ты захочешь вернуться, то даже не думай об этом.

– Ты так ничего и не понял, – покачала головой Анаис. – Прощай, желаю тебе счастья. – И, немного помолчав, она добавила: – Счастья любви.

Мартин, вероятно, ожидал иного ответа. Он стоял неподвижно, все еще надеясь на продолжение, но Анаис молчала. Тогда он просто вышел из комнаты, громко хлопнув дверью.

За окном серое небо так набухло, что, казалось, еще немного – и оно провиснет до самых крыш. Холодный, едкий туман полупрозрачной пеленой окутал улицы. Он медленно проникал в души прохожих, словно усыпляя их чувства, сковывая волю. И люди шли с сонными, одутловатыми лицами, с зонтами в руках. Закутавшись в шали и плащи, они молчали, потому что боялись открыть рот. Боялись, что хотя бы одна частичка этой серой мути попадет в их легкие. Но не замечали, что туман, этот почти живой водянистый сумрак, просачивается сквозь кожу, затекает через ноздри вместе с воздухом.

А Анаис лежала на кровати и смотрела в потолок. Утренний Лондон… Как ты жесток, как циничен. Что-то ныло, болело в груди и хотелось глубоко вздохнуть. Нет, Анаис не пугал туман. Она знала, что теперь, словно пораженная тяжелым недугом, обречена носить его в своем сердце. Всегда. До конца дней.

Загрузка...