В поисках забвения. Всемирная история наркотиков 1500–2000

Глава 7 Зарождение запретов

В 1911 году учитель географии в шахтерском районе Девоншира заметил, что на уроке большинство детей дремлет или спит. Помахивая указкой, он потребовал у одного из них объяснения. Тот ответил, что один ученик принес в класс флакон опийной настойки и дал попробовать наркотик всем, кто захочет. Когда нарушитель дисциплины, дабы избежать порки, выскочил из класса, учитель крикнул ему вслед: «Тебя, в конце концов, повесят, Перси Топлис!» На самом деле беглец умер меньше чем через десять лет на обочине сельской дороги. После серии преступлений, начавшихся с безбилетного проезда на железной дороге, мошенничества и наконец убийства, Перси Топлис (1896-1920) попал в засаду и был застрелен полицией. Однако случай в начальной школе Южного Нормантона положил начало юношеской наркомании и преступности. Исследование, проведенное в городской больнице Филадельфии, выявило одного пациента, который впервые попробовал кокаин в шестнадцать лет, и пятерых, пристрастившихся к наркотику в семнадцать лет. Один пациент начал употреблять героин в пятнадцать и один – в семнадцать лет. В 1926 году пришло сообщение из Нового Орлеана (а вскоре также из Чикаго), что сигареты с марихуаной продавали школьникам и другим несовершеннолетним любителям острых ощущений. Такие сообщения публиковались все чаще. К 1926 году зависимость от кокаина среди беспризорников в Москве приняла угрожающие размеры и там открыли специальную клинику для детей-наркоманов. Когда Андре Жид в 1927 году посетил Цюрих, он обратил внимание на большое количество курильщиков опиума и кокаинистов. Швейцарский журналист объяснил ему, что они начинали употреблять наркотики в последнем классе гимназии, в возрасте шестнадцати-семнадцати лет. Он лично знал одного наркомана, которого преподаватель поймал со шприцем в руках во время выпускного экзамена. На допросе юноша сознался, что начал делать инъекции во время учебы. «Думаете, можно выдержать лекции N без того, чтобы не уколоться?», с улыбкой спросил он.

Потребление наркотиков стало ритуалом взросления. Многие прошли эту фазу, сумев не получить наркозависимость. В начале Первой мировой войны на званом обеде, где царила натянутая обстановка, светская красавица, леди Диана Маннерс (1892-1986) неожиданно заявила, что ей нужно забыться. В аптеку тут же послали такси, шофер вскоре вернулся с хлороформом, при виде которого леди Диана воскликнула: «Старый добрый хлороформ!» Позже она употребляла морфин, чтобы притупить горечь потерь и беспокойство о друзьях, воевавших на фронте. В 1915 году она описывала сыну премьер-министра, Реймонду Асквиту (1878-1916), как недавно с его женой, Катариной Аквит (1885-1916), они «возлежали в восторженной тишине, насмерть оглушенные морфием, который она ввела собственной рукой, и ночь для них была слишком коротка. О, как тяжко было колоть, стерилизовать в темноте и тишине, как трудно было заставить руку повиноваться желанию, когда пришло время прокалывать плоть. Это была чудесная ночь. Странно было чувствовать полную самодостаточность – как Бог перед тем, как Он сотворил мир или своего сына, и мирился с хаосом или был к нему безразличен». Через несколько месяцев ее жених, Дафф Купер, который позже стал членом британского кабинета министров, обнаружил ее «в очень плохом состоянии, явно испытывающую тягу к морфину. Вначале она отказывалась, но потом во всем созналась. Я сказал, что от морфина она выглядит ужасно. Ее страх потерять красоту – это, наверное, самая действенная профилактическая мера». Топлис, Купер и непослушные подростки в Чикаго, Цюрихе и Москве употребляли наркотики отчасти для того, чтобы справиться с социальным и эмоциональным стрессом взросления, а отчасти – чтобы бросить вызов обществу и власти. Побудительные мотивы неповиновения, вызванные запрещением наркотиков – то есть, пороки, появившиеся, когда добродетель доводится до крайности – представляют собой великую загадку истории наркотиков.

Несовершеннолетние правонарушители могли увлекаться все новыми и новыми наркотическими веществами. Английский химик К.Р. Алдер Райт в 1874 году, подогревая морфин с уксусным ангидридом, получил белый кристаллический порошок. В течение двадцати следующих лет это вещество, получившее название диацетилморфин, оставалось почти в полном забвении, хотя опыты показали, что в качестве обезболивающего оно в восемь раз эффективнее морфина. Затем Генрих Дрезер, главный фармаколог немецкой фармацевтической фирмы Байер (Bayer), испытал диацетилморфин на шестидесяти больничных пациентах. Как заявил в 1898 году Дрезер, если это вещество принимать внутрь, оно, расширяя бронхи, эффективно лечило кашель, катар, бронхит, эмфизему легких, туберкулез и астму. Байер начал продвигать диацетилморфин на рынок под торговой маркой «героин» (вероятно, производное от немецкого «heroisch», то есть, «мощный»). Пациентам очень нравилось новое лекарство. Они говорили, что порошок помогает сразу же после приема. Байер, запустивший в 1899 году в продажу новый аналгетик «аспирин», подчеркивал способность героина подавлять кашель и не пропагандировал его в качестве обезболивающего средства. Доклад Дрезера был напечатан в Германии осенью 1898 года. В ноябре краткое изложение доклада было опубликовано в «Журнале Американской медицинской ассоциации», а вскоре оно появилось в «Ланцете».

В отличие от эфира, хлорала или кокаина, героин не сразу был воспринят как опасное наркотическое вещество. Его применение в медицине не вызвало такой волны наркомании, как случилось с инъекциями морфина. Отчасти это связано с тем, что врачи после недавнего печального опыта стали с большей осторожностью использовать новые лекарственные препараты. Медики ограничили даже назначение опиатов. В 1912 году одна из ведущих лондонских больниц ежегодно расходовала на лечение 8 тысяч стационарных и 130 тысяч амбулаторных больных 6 килограммов опиума и 100 граммов морфина. Двадцатью годами ранее эти цифры составляли соответственно десять килограммов и 500 граммов. Существуют также свидетельства, что Фармацевтический закон (даже до внесения в него изменений в 1908 году) применялся более жестко. К началу века в Британии количество смертельных исходов от наркотиков (в основном, в результате случайной передозировки) составляло два человека на миллион населения. В XIX наибольшая цифра смертности от наркотиков составляла шесть человек. Однако героин явно не считали панацеей даже производители, его назначали при ограниченном количестве респираторных заболеваний, перечисленных Дрезером, а также при коклюше, ларингите и сенной лихорадке. Медики редко использовали героин для снятия боли или лечения не респираторных заболеваний. Более того, героин, как правило, принимали перорально в виде таблеток, пастилок или раствора в глицерине. Он почти не использовался в инъекциях. Небольшие дозы наркотика, которые назначали перорально пациентам с сильным кашлем, не могли так же быстро вызывать наркозависимость, как морфин в инъекциях.

Предположительно, продвижение героина на рынок шло таким образом, что могло оказаться опасным для пациентов. Дрезер рекламировал свой наркотик как не вызывающий зависимости. После того как журнал «Ланцет» в декабре 1898 года познакомил британских врачей с героином, он писал, что этот наркотик, по словам его создателей, не обладает вредными побочными эффектами морфина, и его можно назначать в сравнительно больших дозах. Спустя несколько месяцев берлинский врач Альберт Эйленберг предложил заменять им морфин при лечении наркомании. Но его предложение не вызвало опрометчивого энтузиазма, как было в случае с кокаином и хлоралом. «Ланцет» призвал к осторожным клиническим испытаниям, а уже в 1899 году филадельфийский врач Гораций Вуд (1841-1920) посоветовал осмотрительно использовать героин. В 1901 году парижанин Оскар Дженнингс (1851-1914), разработавший метод лечения морфинистов, высказался против героина, который «превозносят сейчас как не имеющее себе равных средство лечения зависимости от морфина. Влечение к нему намного сильнее, чем к морфину. В двух случаях, с которыми мне недавно пришлось столкнуться, пациенты быстро увеличивали дозы, а при попытке снизить их пациенты приходили в ярость. По своему вредному воздействию героин уступает лишь кокаину». Несмотря на подобные предостережения, случаев наркомании после медицинского применения героина избежать не удалось. Некий пациент из Кливленда, штат Огайо, во время лечения ларингита попросил врача не назначать опиаты, поскольку раньше он испытывал к ним зависимость. Врач ответил, что пропишет ему героин, который якобы не вызывает зависимости. В 1909 году одна француженка описала, как двумя годами ранее ей назначили героин при попытке избавиться от морфинизма. Зависимость от морфия появилась у нее после лечения от геморроя. В результате этого она перешла с одного наркотика на другой, то есть, у нее выработалось привыкание к героину вместо зависимости морфина, и врач даже не подумал, как избавить ее от этой новой привычки.

Такие несчастья не вызывают удивления, если иметь в виду разное качество образования студентов-медиков. В 1908 году сэр Дайс Дакуорт (1840-1928) из больницы святого Варфоломея прочитал в Лондонской школе клинической медицины лекцию «Зависимость от опиума и морфина», которую позднее перепечатал журнал «Ланцет». Лекция представляла собой благодушную мешанину недостоверной информации. Учитывая ущербность подобного образования, становится понятным заявление Оскара Дженнингса, сделанное в 1909 году, о том, что 75 процентов его пациентов составляли медики с наркозависимостью. Он сказал, что каждый четвертый врач был наркоманом и что 20 процентов смертельных случаев среди медиков были связаны с наркотиками. Артур Гамджи отозвался о методе лечения морфинизма, одобренном Дакуортом, как о насильственном и жестоком, при котором рецидив почти неизбежен. Это метод заключался в немедленном и полном отказе от наркотика. Гораздо больший успех приносило постепенное сокращение дозы, которое врач постоянно обсуждал вместе с пациентом. Гамджи подчеркнул важность правила, которое, как он полагал, было известно не всем, но которое следовало неукоснительно соблюдать всем врачам: «ни в коем случае не назначать морфин на срок более 21 дня, иначе наверняка появится влечение к морфину». В тех редких случаях, когда назначение наркотика должно превысить опасную границу в 21 день, необходимо прервать курс, даже ценой усиления боли, и заменить морфин вероналом или хлоралом. По правде говоря, гораздо более безопасным сроком лечения были бы десять или, в крайнем случае, четырнадцать дней.

Разумеется, злоупотребляли не только опиатами. В США потребление кокаина и каннабиса привело в первом десятилетии ХХ века к запретительным законодательным актам, которые стали примером для всего мира. Оба наркотика в Соединенных Штатах отождествляли с беднейшими слоями рабочих из национальных меньшинств. В конце 80-х годов XIX века чернокожие грузчики в порту Нового Орлеана стали принимать кокаин, чтобы справиться с тяжелейшей работой в жарком и влажном климате. Неясно, начали ли они употреблять наркотик по собственной инициативе или с поощрения бригадиров, которые стремились увеличить производительность труда. Чтобы ускорить действие кокаина, грузчики обычно нюхали его. Это было дешевле, чем покупать шприц с иглами, и кроме того, для вдыхания нужна была меньшая доза. Этот способ введения наркотика немедленно стал отличительной чертой рабочих, потому что врачи, адвокаты и остальные наркоманы из среднего класса, как правило, вводили его с помощью шприцев. Работы в порту были сезонными. В другое время года грузчики работали на хлопковых плантациях в южных штатах или жили в лагерях строителей, строя плотины, прокладывая железные дороги или сооружая другие объекты. Работодатели скоро оценили свойства кокаина, который повышал производительность и позволял контролировать рабочих – предположительно, в строительных лагерях на юге страны поставщиками наркотика были работодатели. В 1902 году в одном из медицинских журналов сообщалось, что крупный плантатор вместо обычных порций виски регулярно выдавал дозы кокаина. Говорилось также, что в том году на многих плантациях в районе Язу негры отказывались работать, пока не получали заверения, что их не оставят без наркотика. Плантаторы мирились с этим, так как кокаин сильно повышал производительность. К 1894 году этот наркотик стали поставлять на склады компаний, ведавших отдаленными шахтерскими лагерями в Колорадо. Как только рабочие привыкали к кокаину, они и думать не могли, чтобы покинуть свой источник снабжения.

Сексуальные фантазии одурманенных кокаином чернокожих сборщиков хлопка и строителей о том, как они насилуют белых женщин, скоро вызвали расовую панику. Автор издания «Медицинский отчет» предупреждал, например, что до сей поры безобидные и законопослушные негры превращались посредством кокаина в постоянную угрозу, их сексуальные стремления возрастали и извращались. В США этот наркотик совершенно неправильно ассоциировался с неграми, хотя его широко употребляли в преступном мире белых – им пользовались проститутки и их клиенты, сутенеры, профессиональные игроки и другие правонарушители. В 1910 году некий борец с наркотиками в США писал, что одним из худших свойств наркозависимости является популярность кокаина в более высоких кругах общества, чем преступное, а также широкое распространение наркотика почти во всех негритянских общинах страны. В результате этого в штате Нью-Йорк, например, в период 1907-1913 годов были приняты четыре закона, запрещавшие продажу кокаина. Подобные меры не приносили успеха в борьбе нелегальным потреблением наркотика. Как показал историк Джозеф Спиллейн, к 1900 году, задолго до принятия мер государственного контроля и запрещения наркотиков, против аптекарей, торговавших кокаином, принимались жесткие общественные санкции.

«Множество частных аптекарей приняли важное решение об ограничении продаж кокаина. Это решение не всегда было основано на известных вредных свойствах наркотика. Аптекари оставляли за собой право, часто несправедливое, отказывать в продаже под предлогом недостаточно высокого социального статуса или расы клиента. Общим последствием таких индивидуальных решений стало неравноправие доступа к источникам кокаина. Это, в свою очередь, стало важным фактором в создании теневого рынка».

В общественном сознании связь кокаина с чернокожими американцами была неискоренима. Пропагандист трезвого образа жизни Калеб Сэлибии (1878-1940) предупреждал в 1916 году, что в Лондоне наблюдается значительный рост опасной и пагубной зависимости, до этого времени отождествлявшейся, главным образом, с американскими неграми. Эта связь была подтверждена и предана гласности специалистами по медицине. В 1919 году директор бюро по контролю над наркотиками министерства здравоохранения Пенсильвании, Томас Блэр (1867-1953) заявил, что у американских негров имеется склонность к наркомании. «Негритянские трудовые лагеря на Юге просто плодят наркоманов… Негры работают около четырех дней в неделю, а остальное время «празднуют», обычно разъезжая по другим лагерям, где проводятся карнавалы. На этих карнавалах потребляется значительное количество кокаина и других наркотиков, если они доступны. Поставка наркотиков обычно осуществляется нерегулярно, и поэтому потребление наркотиков выше, чем у обычных наркоманов… Участники таких карнавалов становятся хроническими наркоманами, когда уезжают из лагерей и поселяются в трущобах северных городов». Вербовка беднейших рабочих в армию или на флот заставила одного из морских хирургов опубликовать в 1910-1912 годах серию статей о необходимости убрать из вооруженных сил США кокаиновых наркоманов.

В течение 1871-1872 годов легковозбудимый подросток Артур Рембо (1854-1891), отличавшийся вызывающим поведением и мечтавший стать городским террористом, начал принимать в Париже гашиш и отметил это событие стихотворением в прозе «Утро опьянения». Десять лет спустя группа молодых англичан, студентов университета, начала употреблять в пищу каннабис с целью изменить визуальное и слуховое восприятие. Такое потребление наркотиков не было запрещено, поэтому на него почти не обратили внимания. Однако реакция общественности была совсем другой, когда мексиканцы ввели практику выращивания и курения конопли в штатах Техас и Нью-Мексико, а индейцы Карибских островов познакомили с ней жителей побережья Мексиканского залива. У мексиканцев этот наркотик ассоциировался с беднейшими слоями рабочих. Средний класс Мексики презирал таких курильщиков точно так же, как в Латинской Америке презирали людей, жевавших листья коки. К концу XIX века массы мексиканских бедняков начали перебираться в США. Коноплю выращивали в окрестностях Мехико, ее поставки шли в город Ларидо, связанный железнодорожным сообщением с Мехико, Эль-Пасо, Сан-Антонио и другими пограничными городами. Не прошло и десяти лет, как импортеры стали поставлять марихуану аптекарям (каннабис значилась в фармацевтических справочниках США с 1850 по 1942 год). Кроме этого, существовала процветающая служба заказов марихуаны по почте. Один аптекарь из Флорсвилля, штат Техас, снабжал наркотиком клиентов в Техасе, Аризоне, Нью-Мексико, Канзасе и Колорадо. Фармацевтические фирмы заказывали марихуану для изготовления сборов трав и настоек, хотя их прописывали немногие практикующие врачи. Курение наркотика было традиционным способом взбодриться для мексиканцев, занятых на тяжелой работе, однако это часто делало курильщиков шумными, буйными и несдержанными. Случались драки и столкновения с полицией. Зависимость от индийской конопли, как и курение опиума поколением ранее, распространялась среди белых проституток, сутенеров, уголовных элементов и чернокожих. Некоторые истории о насилиях, вызванных наркотическим опьянением, ничем не доказаны и напоминают самые драматичные донесения полиции, которые Комиссия по наркотикам на основе индийской конопли в 1890-х годах отвергла после расследования фактов.

Реакцию на употребление кокаина и каннабиса невозможно отделить от отношения американцев к курению опиума на Дальнем Востоке. Эти два фактора вместе взятых вызвали в ХХ веке большие изменения в политике по отношению к наркотикам – запрещение их в США, в конце концов, привело к всемирной войне с наркотиками. Критически важным моментом в этом процессе имела аннексия Филиппинских островов Соединенными Штатами в 1898 году. Многие американцы испытывали к побежденным расовое пренебрежение. Некий армейский офицер заявил в 1902 году: «Что за вороватый, вероломный, никчемный народ эти филиппинцы. С ними нельзя обращаться, как с цивилизованными людьми». Из 70 тысяч китайцев, живших на островах, большинство курили опиум. Правившие Филиппинами испанские колонизаторы ввели прибыльную монополию на наркотик: контракты на торговлю опиумом (поступавшего из Турции, Персии, Индокитая и Китая) продавались на аукционах, однако торговцам было запрещено сбывать наркотик коренным филиппинцам. Торговали опиумом главным образом китайцы, а содержателями курилен были только выходцы из Китая. Богатые китайцы брезговали курить опий рядом с рабочим людом, и испанские власти разрешили им открыть роскошные элитные курильни, для чего в Маниле были сняты несколько частных домов. Такая система приносила ежегодно более 600 тысяч долларов США и спасала от наркомании коренное население островов. Новые хозяева Филиппин быстро отказались от этого порядка. Монополию на опий отменили, как «несоответствующую теории и практике американского правления», опиумные лавки и курильни запретили. С одной стороны, эта политика была искренней попыткой уничтожить реальное зло, но она стала проводиться в жизнь в период обострения антагонизма к китайской общине и ее собственности в США. Хотя иммигранты из Китая считались трудолюбивыми и мирными людьми, у американцев возникло стремление ограничить их как в количественном отношении, так и в культурном. Американский дипломат, член президентской комиссии по Филиппинам, Чарльз Денби (1830-1904) заявил в 1899 году: «Где бы ни появлялись китайцы, они вытесняют все другие народы. Поезжайте в Сингапур, и увидите там двадцать или тридцать тысяч китайцев.

Поезжайте в Коломбо, и обнаружите там то же самое. Они все продают дешевле и работают за меньшую плату, а когда соберут некоторую сумму денег, то возвращаются в Китай».

Отмена американцами традиционной испанской политики в отношении курения опия на Филиппинах привела к быстрому и значительному увеличению потребления наркотика, прежде всего, самими филиппинцами. Отчасти этот рост был вызван эпидемией холеры в 1902 году, когда опиаты применялись в медицинских целях. Администрация Уильяма Тафта (1857-1930), губернатора Филиппин, а затем двадцать седьмого президента США, скоро убедилась, что контрактную систему испанцев необходимо восстановить. Колониальные администрации во всем мире считали, что подобная система обеспечивала самый надежный способ контроля и сдерживания курения опиума. Губернатор Гонконга, сэр Мэттью Натан (1862-1939) в 1907 году объяснил это американскому миссионеру.

«Существующая система, при которой привилегия очищать опиум для употребления сдается в аренду одному лицу или группе лиц, является самым надежным способом строжайшего ограничения курения опиума. Причина этого в том, что арендатор-монополист может назначить за приготовленный опиум очень высокую цену, а будучи китайцем, которому помогает большое число заинтересованных соотечественников, он способен не допустить незаконное приготовление наркотика в нашей колонии. Он не допустит также контрабанды сырца или готового опия, поскольку в этом случае наркотик будет продаваться по цене, значительно ниже той, которую назначил монополист».

Однако предложению Тафта восстановить контрактную систему на опиум энергично воспротивились американские миссионеры, такие как Гомер Клайд Станц (1858-1924), епископ методисткой церкви в Маниле, и Чарльз Генри Брент (1868-1929), епископ епископальной церкви Филиппин.

Брент был одной из самых влиятельных фигур ХХ века в политике по отношению к наркотикам. В 1912 году один американский чиновник назвал его «одним из самых благородных и праведных людей на свете». Теодор Рузвельт (1858-1919) восхищался «сочетанием его спокойной и возвышенной духовности, либерального милосердия и искреннего желания принести в мир добро». Канадец по происхождению, Брент уехал на Филиппины в 1901 году, по его словам, против своей воли и только потому, что этого требовала церковь. Брента возмущали пустое времяпрепровождение, роскошь и эгоизм. Соответственно, он считал запрещение наркотиков основной цивилизаторской миссией «pax Americana».[24] Меморандум 1904 года излагает принципы его веры, которая оказалась ключевым фактором в формировании американской политики подавления международных поставок и потребления наркотиков. Брент надеялся, что Филиппины придут к тому, чтобы защитить американские ценности в отсталом, далеком от цивилизации районе планеты. Но ему было больно за «никчемных, вырождавшихся, преступных и безнравственных» американцев на Филиппинских островах. Оккупация Филиппин Соединенными Штатами привлекла искателей приключений, безответственных простаков и хищников в человеческом облике, которые ранее осваивали американский Дикий Запад. «Поиск нездоровых удовольствий… сгубил в Маниле многих людей», жаловался Брент. «Многие жизни и надежды разрушены… дотоле не испытанными и жестокими искушениями Востока». В этом следовало винить слабохарактерность жителей Востока. «Недостаток характера филиппинцев – недостаток, свойственный всем жителям Востока – заключается в чувственности, которая в данном случае находит выражение в лени, внебрачных связях и азартных играх». В отношении курения опиума Брент писал: «Если правительство не примет решительных мер, то филиппинцы рано или поздно погрязнут в самом ужасном грехе Востока». Деятельная, любящая и непоколебимая натура Брента проявилась в отношении к своему брату Уиллоуби, который до самой смерти в 1916 году был сельским доктором на суровом побережье Новой Шотландии. Брат был алкоголиком, как признался Брент в 1910 году, прежде чем увезти его на лечение.

«Грех, имеющий физическую основу, должен излечиваться физическим путем… люди часто остаются твердыми и непреклонными, когда отказываются от злоупотребления алкоголем и находят свое место среди ярых противников всех интоксикантов. Если многосоставное и бескорыстное христианское сообщество могло бы принять людей, стремящихся вернуть себе человеческие качества, большинство из них никогда бы не пали снова. Общество слишком эгоистично, слишком безрассудно, чтобы пожертвовать приятным времяпрепровождением ради слабых… После лечения его тела, я собираюсь держать брата в радостной, обнадеживающей атмосфере».

В 1902 году Брент руководил шумными протестами, в результате которых Тафт (не без помощи вашингтонской администрации) снял свое предложение по восстановлению испанской системы поставок опиума на Филиппины. В 1903 году Тафт назначил Филиппинскую комиссию по опиуму с тем, чтобы она ознакомилась с проблемой наркотика. Движущей силой этой комиссии стал Брент. Остальными двумя ее членами были филиппинский врач и уполномоченный правительства США по здравоохранению. В течение пяти месяцев они посетили Шанхай, Сингапур, Бирму, Яву, Формозу и надолго останавливались в Японии. Брент стремился опровергнуть официальное мнение Великобритании по восточной опиумной политике, представленное в докладе комиссии Брасси. После доклада комиссии Брента в 1904 году было объявлено о запрещении импорта и продажи опиума (кроме количества, необходимого для медицинских целей). Запрещение начинало действовать с 1908 года. Однако Брент был разочарован результатами этих мер. Публично он заявлял в 1913 году, что американцы вытащили филиппинцев из постелей и теперь учат их одеваться. В частных беседах, касающихся проблемы опиума, он признавался, что его надежды не оправдались. В 1912 году он согласился с тем, что Филиппины страдают от постоянной контрабанды наркотика из Борнео и через Борнео. Полицией нравов Филиппин командовал Рей Конли, бывший офицер армии США, которому с увлечением преследовал профессиональных игроков и торговцев опием. По словам современника, Конли привлекала возможность противопоставить восточному хитроумию собственную западную сообразительность. Самой большой удачей было для него схватить какого-нибудь местного политика на месте преступления. А когда Конли предстоял особенно трудный или интересный рейд, он давал знать об этом американским газетчикам. Несмотря на широкое освещение в печати этой наступательной деятельности полиции, в реальности все обстояло по-другому. Как сказал в 1927 году один высший американский чиновник, «Запрещение курения опиума на Филиппинах, на самом деле, ничего не запрещает». США стремились не разглашать филиппинскую статистику по опиуму, которую в 20-х годах постоянно требовала Лига Наций. Америка демонстрировала нежелание смотреть в лицо фактам, говорящим о неэффективности запрещения наркотиков на Филиппинах. Правда заключалась в том, что через двадцать лет после запрета опиума, контрабандный наркотик поступал на острова в таких количествах, что его можно было свободно купить по очень низкой цене.

Принятые на Филиппинах меры не были единственными в своем роде. В США, Австралии и Новой Зеландии были одобрены законодательные акты, направленные против курения опиума, одновременно они способствовали сдерживанию эмиграции из Китая. В 1905 году, вскоре после доклада Филиппинской комиссии по проблеме опиума, в Трансваале был принят указ, который запрещал ввоз и хранение опиума всем, кроме практикующих врачей и аптекарей. Нарушителей ждал штраф в 500 фунтов стерлингов или тюремное заключение сроком до шести месяцев. Эта мера была направлена против китайцев, работавших по контракту в шахтерском районе Витвотерсранд. Сэр Лайонел Филлипс (1855-1936), ведущий южноафриканский золотодобытчик, в 1905 году сказал, что большинство китайцев курили опиум, но они теряли самоконтроль лишь в самых исключительных случаях. Однако в этот период резко возросло число китайских шахтеров, работавших по контракту и бежавших от работодателей. Это происходило, в основном, из-за игорных долгов, которые рабочие не могли выплатить. Согласно местным законам, такие рабочие из Китая объявлялись вне закона, а потому они пополняли преступный мир, занимаясь контрабандой опиума или воровством. Среди белого населения возрастал страх перед мародерствующими китайцами. Власти Трансвааля рассматривали курение опиума скорее как признак недисциплинированности, а не преступление. Дисциплина на кораблях, перевозящих наемных рабочих, подтверждала господствовавшую в то время точку зрения, что курильщики опия были необразованными и безответственными людьми, которых необходимо учить порядку, как непослушных школьников. Типичными правонарушениями были азартные игры, драки, воровство, курение опиума или хранение предметов для его курения, а также нарушение санитарных норм. Провинившихся наказывали лишением пищи, голодным рационом, их связывали или запирали в карцере, либо били бамбуковыми палками. Меры, направленные против опиума в Южной Африке, не имели последствий в истории наркотиков, однако деятельность Бранта на Филиппинах послужила примером для сторонников запрещения опиума во всем мире.

В Британии резкому изменению политики парламента, где с недавнего времени большинство составляли либералы, способствовал депутат от Либеральной партии, Теодор Тейлор (1850-1952). Палата общин приняла постановление, в котором говорилось, что торговля опиумом в Индокитае морально неоправданна, и потребовала от нового правительства Кэмпбелла-Баннермана предпринять шаги к ее немедленной отмене. На Тейлора большое впечатление произвело решение о строгом запрете наркотика на Филиппинах с 1908 года. Как и Брент, он превозносил моральный пример японцев. Тейлор говорил, что если и существовал народ, который мог потрясти мир своей моралью, здоровьем, силой и энергией, то это были японцы. Прежде чем сделать вывод, что японцы учли уроки китайского проклятья, он цитировал доклад Филиппинской комиссии по проблеме опиума («японцы все, как один, боятся опиума, как мы боимся кобр или гремучих змей»). В действительности, как будет показано ниже, японцы рассматривали опиумные проблемы Китая как возможность для продвижения на рынок своих наркотиков, хотя приговаривали собственных курильщиков опия к трем годам заключения, а торговцев – к семи.

Отвечая на речь Тейлора, Джон Морли (1838-1923), государственный секретарь по делам Индии, охарактеризовал свой подход к этому вопросу «филантропическим» и выражающим официальное мнение. Прежнее правительство либералов в середине 90-х годов при обсуждении доклада комиссии Брасси так или иначе не приняло во внимание общественное мнение Британии. Морли восхищался решением вопроса на Филиппинах, поскольку в качестве определяющего фактора там выступали не медицинские свидетельства, а более широкий взгляд на проблему. «Соединенные Штаты признали, что употребление опиума является злом, которое не могут компенсировать никакие финансовые выгоды, поэтому они не позволили своим гражданам поддержать его даже пассивно». Через несколько лет сэр Фрэнк Светтенхем (1850-1946), всю жизнь проработавший в колониальной администрации Малайзии, выразил удивление, что доклад комиссии Брасси, составленный после всестороннего и тщательного исследования проблемы, был полностью забыт. Победила активное и настойчивое мнение сторонников анти-опийной кампании в том, что эта комиссия состояла из фанатически настроенных, предубежденных и коррумпированных членов. Брент охарактеризовал доклад Брасси как попытку скрыть истину, а английские поборники запрета опиума заявили, что ее доказательства несостоятельны, поскольку она была сформирована чужим правительством, существовавшим за счет доходов от торговли наркотиками. Оставался лишь один короткий шаг до того, чтобы американские антиимпериалисты начали изображать Британскую империю в Индии как «скандал мирового масштаба» и «главного мирового поставщика наркотиков». Правда же заключается в том, что доклады комиссий и Брасси, и Янга давали более реалистичную оценку опиума и каннабиса, чем сторонники запретов, но начиная с 1906 года политики стали отвергать соображения специалистов в пользу общественного мнения. Менее чем за десятилетие разрушительные эффекты популизма стали очевидны. Как писал в 1922 году Алистер Кроули, умный и проницательный обозреватель европейской и американской политики в отношении наркотиков, «Никто в Англии – или Америке, если уж о ней зашла речь – не имеет ни малейшего понятия о невежестве общественного мнения. Обязательное образование сделало любого олуха равным величайшим мыслителям – по его собственному понятию. По-настоящему образованные классы потеряли свое влияние. Народ считает себя вправе давать авторитетную оценку вопросам, которые специалисты полагают крайне спорными».

Брент сомневался, что Китай запретит курение опиума без иностранного вмешательства. Однако в сентябре 1906 года центральное китайское правительство выпустило указ, предусматривающий постепенный запрет наркотика в течение десяти лет. На следующий год Британия согласилась с тем, что в результате десятилетнего ежегодного сокращения импорта поставки индокитайского опиума снизятся с 61 тысячи ящиков в 1908 году до нуля. В 1907 году вице-король Индии заявил, что не является приверженцем опиума. «Я признаю, что вся тяжесть последствий, когда опиума объявят вне закона, ляжет на тех, кто употребляет его умеренно… но весь цивилизованный мир несомненно испытывает отвращение к растлевающему воздействию его чрезмерного потребления». Морли объяснял политику правительства епископу Кентерберийскому следующим образом: «Мы должны действовать в согласии с лучшими настроениями в США, Японии, а также Китае, где анти-опиумное движение преподнесло сюрприз людям, которые представляют его неискренней уловкой китайских чиновников». Китайская национальная ассамблея собралась впервые в 1910 году и поставила первоочередной задачей более строгое соблюдение анти-опийных законов. Революция 1911 года привела к власти республиканское правительство. В 1913 Тейлор писал, что движение, направленное против опиума, стало национальным крестовым походом, в котором будет участвовать каждый реформист и каждый патриот. Английский делегат в Лиге Наций, говоря об этой фазе китайской опиумной политики, отметил, что людям, выращивающим опийный мак, грозит не только уничтожение посевов, но и смертная казнь. Отчеты о репрессивных мерах часто оказывались ложными. В провинции Сычуань маковые плантации дали невиданный урожай всего через несколько месяцев после доклада об их уничтожении. Такие случаи, по словам газеты «Северокитайские новости» демонстрировали фактическую неспособность столицы контролировать провинции и неспособность губернаторов контролировать крестьян.

Деятельность Брента способствовала попыткам США ввести глобальную политику запрещения наркотиков. По инициативе президента Теодора Рузвельта в 1909 году в Шанхае была создана международная комиссия по проблеме опиума. Делегацию Соединенных Штатов возглавлял Брент, он же председательствовал на состоявшейся в 1911-1912 годах конференции в Гааге, которая стала преемницей Шанхайской конференции. Оба события были неразрывно связаны с внутренней политикой США по отношению к наркотикам. Американские делегаты выступали в Шанхае с позиций идеальной нравственности. Конгресс поспешно принял Закон о запрете опиума 1909 года, запрещавший импорт и использование опия в США в немедицинских целях (по образцу законов Брента на Филиппинах). Делегаты из Австрии, Британии, Китая, Франции, Германии, Италии, Японии, Голландии, Персии, Португалии, России, Сиама и США собрались на заседание Шанхайской комиссии, чтобы обсудить потребление опия на Дальнем Востоке и поддержать шаги Китая по запрещению курения опиума. Во время проповеди в шанхайском кафедральном соборе Брент говорил, что желание цивилизованных стран заключается в помощи восточным культурам». «Цивилизация обязана самим своим существованием личности… а личность… обязана христианству». Он осудил материализм, чувственность и ослабшую родительскую ответственность за своих детей. «Процветание без личности – смертельное проклятье. Сегодня дети преуспевающих родителей нередко морально убоги, поскольку потворствующие им родители полагаются на материальные гарантии, лишающие детей ясности ума. Вместо этого, им следовало бы бесстрашно подвергнуть детей благотворным тяготам жизни и моральному развитию, которые воспитывают стойкость и силу».

Делегаты Шанхайской конференции обратились к правительствам всего мира с призывом постепенно ликвидировать курение опиума на своих и подчиненных территориях, запретить или поставить под жесткий контроль производство, поставки и немедицинское применение опиума и его производных. Это явилось первым дипломатическим признанием необходимости международного сотрудничества в ограничении поставок наркотиков, преимущественно с помощью контроля над их источниками. Понимание, что проблемы не только опия, но и других наркотиков требуют тщательного исследования, выразилось в словах члена английского парламента, хирурга, сэра Уильяма Коллинза (1859-1946). В Шанхае он сказал, что эти проблемы перешагнули за границы Дальнего Востока и стали вопросом мирового значения. Брент оценил заседания конференции в Шанхае как имевшие средний успех. Он был согласен с тем, что контроль над производством и распространением морфина опоздал, поскольку из-за злоупотреблений этим наркотиком в мире уже воцарился хаос. Вместе с тем Брент предсказал, что недавнее открытие героина обещало переход от наиболее коварного к безусловно более безопасному производному опиума.

После Шанхайской конференции следующим шагом в международной борьбе с наркотиками стала Гаагская конференция 1911-1912 годов под председательством Брента. Приглашения на нее готовил президент США, который ни словом не упомянул про злоупотребления синтетическими препаратами. Однако по просьбе нескольких западных держав повестку дня изменили и включили в нее обсуждение поставок морфина и кокаина, а также курение опиума. Такие изменения играли на руку британскому правительству – министры-либералы стремились продемонстрировать обществу свои моральные ценности, а правительственные чиновники были озабочены все возрастающим объемом контрабанды морфина и кокаина на Дальний Восток. Кроме того, Британии необходимо было избежать дискуссий по поводу индийского опиума. Международная анти-опиумная конвенция была подписана 23 января 1912 года в Гааге двенадцатью странами. В ней указывалось, что использование опиатов и кокаина должно быть ограничено медицинским применением. Подписавшие ее страны, брали на себя обязанность «постепенно искоренить злоупотребление опиумом, морфином, кокаином, а также препаратами, приготовленными из этих веществ или их производными, которые являются причиной или могут являться причиной подобных злоупотреблений». Сербия и Турция дали понять, что не намерены присоединяться к соглашению, а Германия отказалась подписать документ, который ограничивал бы производство кокаина немецкими фирмами и, таким образом, давал возможность завоевать рынок производителям других стран. Лондонская торговая палата также не желала выполнять свои обещания, в то время как Германия будет свободна от обязательств. В результате была достигнута договоренность, что Гаагская конвенция не вступит в силу, пока ее не ратифицируют тридцать пять государств. Страны-участницы конвенции брали обязательство постепенно запретить курение опиума на своей территории, понемногу сократить импорт наркотика в Китай, чтобы полностью прекратить его к 1917 году, а также запретить международный импорт и экспорт опиума (если не сразу, то как можно скорее). В кратком изложении конвенции сэра Уильяма Коллинза, который был одним из делегатов от Британии, подчеркивается противоположность точки зрения экспертов и общественного мнения, выраженного Брентом.

«Больше невозможно поддерживать различия официальной точки зрения между вредом курения опиума с одной стороны и благотворным его влиянием – с другой, либо между относительно безвредным воздействием опиума с одной стороны и опасностью морфина и кокаина – с другой. Тот факт, что эти наркотики, употребление которых вызывает привыкание и зависимость, ведут к параличу воли, деградации, порокам и преступлениям, хорошо известен и специалистам, и международной общественности. Договаривающиеся стороны пришли к согласию в том, что дальнейшие перспективы торговли и потребления данных наркотиков таковы, что цивилизованные державы обязаны сделать все, что в их силах, чтобы положить конец чудовищным злоупотреблениям».

Подобный догматический подход изменил отношение к наркоманам. В течение всего XIX столетия европейских наркоманов считали бесполезными, бесчестными людьми, не способными к самоконтролю, но в общественном сознании они не были преступниками. Однако связь употребления опиума – а позже кокаина – с американским преступным миром теперь все больше влияла на представление о наркоманах в Европе. Некоторые европейские политики стали перенимать американский взгляд на наркоманов и рассматривать их не только как преступников, но и тип преступников, требующий уничтожения. Коллинз отмечал, что «на Гаагской конференции в некоторых кругах полагали, что морфинисты и кокаинисты были просто жертвами болезни и что они достойны сожаления, однако… многие из них являются социальным проклятьем наиболее опасного толка. Полностью лишенные здравого смысла и силы воли, они лгут и обманывают, зря прожигают время. Иногда внешне приличные, они подлы и вздорны, склонны к порокам и преступлениям». Более того, не довольствуясь разглагольствованиями о криминальных наклонностях наркоманов, их скоро стали представлять как людей, распространяющих наркотическую заразу. Типичным примером является медик ВМС США, который в 1919 году охарактеризовал наркомана как источник инфекции, который через контакты с восприимчивыми людьми разносит свою привычку». В 1909 году против таких жалких и тенденциозных представлений выступил Оскар Дженнингс.

«Как правило, считают, что наркоман – это одержимый наркотиками человек, обманщик и лгун. Ему не верят, его и без того уязвленное самоуважение от такого отношения страдает еще больше, а подозрения к нему вызывают лишь враждебность…

Непонимание предмета, продемонстрированное некоторыми главными врачами психиатрических клиник, иногда просто поражает. Тот факт, что многие морфинисты наркоманьяки – несомненно. Однако число тех, кто с помощью самоконтроля ограничивает себя минимальной дозой, достаточной для комфортного состояния, гораздо больше, чем так называемых умеренных алкоголиков. Между этими двумя крайностями существует великое множество типов менталитета, но почти в каждом случае ключом должно быть взаимное доверие (со стороны врача – убеждение в своей способности помочь больному)».

Несмотря на точность высказывания Дженнингса, в общественном представлении для наркоманов были созданы особые отличительные качества. Они были заимствованы, главным образом, из отношения американцев к кокаину, индийской конопле и опиатам.

Американские врачи, как и их английские коллеги, узнали о непреодолимом влечении к наркотикам из собственного опыта в XIX веке. Политики США такого опыта не имели, но взяли на себя функции контроля над врачами. Первые законодательные шаги против наркомании принесли некоторые плоды, но затем пуританское рвение превратило их в идеалистическую, карательную и жестокую политику. Неумолимая жестокость этой политики вела к прямо противоположным результатам. Движение за запрет наркотиков исторически было связано с борьбой за отмену рабства, пропагандисты движения часто подчеркивали, что целью и того, и другого было освобождение порабощенных. Запрет наркотиков ассоциировался также с другими прогрессивными течениями, особенно теми, которые требовали законодательного вмешательства местных или федеральных властей. Распространение ядовитых веществ послужило основой для совместных усилий борцов против наркотиков, социальных реформаторов и сторонников вмешательства государства. Эти усилия имели долговременные последствия. Борьба за здоровье нации и защита детей были благородными и достойными целями. «Желтая» пресса стала проводить журналистские расследования состава лекарственных препаратов, безответственной рекламы и агрессивных маркетинговых акции изготовителей патентованных лекарств. Выяснилось, что многие популярные средства содержали опиаты, кокаин и другие опасные ингредиенты. «Лекарство Райно от сенной лихорадки и кашля» содержало 99,9 процента кокаина. Содержание кокаина в «Лекарстве Берни от кашля» составляло 5 процентов. Это было известно настолько широко, что в одном из отелей Нью-Йорка, который часто посещали кокаинисты, в задней комнате стояло искусственное дерево, затейливо украшенное использованными пипетками для впрыскивания наркотика в нос. В результате откровений охотников за сенсациями, американские политики навязали производителям лекарственных препаратов правила, которые были направлены против обмана беднейших слоев и доверчивых покупателей, а также против распространения наркомании среди детей. Закон о чистоте пищевых продуктов и лекарств от 1906 года требовал маркировки всех препаратов, которые содержали значительное количество опиатов, и обязывал Бюро по химическим веществам следить за фальсификацией и неправильной маркировкой пищевых продуктов и лекарственных средств. В обязанности Бюро входило также снижение уровня потребления наиболее одиозных патентованных препаратов. Однако этот закон не сразу вошел в силу. Порошки от кашля с содержанием кокаина можно было купить во многих аптеках, импорт листьев коки в США в 1907 году вырос в двадцать раз по сравнению с 1900 годом. Один чикагский священник в 1909 году писал, что местные мальчишки что-то нюхали у его дома, а утром на своей лужайке он обнаружил множество пустых флаконов из-под «Порошка Грея от кашля», содержавшего восемь гран кокаина.

Тем временем, развернул свою деятельность Гамильтон Кемп Райт (1867-1917), которого можно охарактеризовать как искреннего интригана. Он был честолюбивым врачом, который поселился в столице США после женитьбы на Элизабет Уошберн (1875-1952), чьи отец и дяди были конгрессменами от Республиканской партии. В 1908 году Райта попросили провести исследования для подготовки к Шанхайской конференции. Он зарекомендовал себя – по крайней мере, по собственному мнению – как специалист по Китаю. Райт инспирировал принятие Закона о запрете опиума, который был поспешно одобрен Конгрессом, чтобы поднять моральный дух американской делегации в Шанхае в 1909 году. Райт сам оказался в числе делегатов и написал для конгресса США отчет о ходе Шанхайской конференции. Отчет Райта, который был уверен в справедливости своего дела, вызвал расовые волнения по поводу бесчинств негров на Юге после злоупотребления кокаином, а также необоснованно увеличил статистические данные по потреблению наркотиков. «Я рисовал обстановку в Соединенных Штатах в умеренных тонах, стараясь избежать преувеличений», лживо утверждал Райт в письме епископу Кентерберийскому, в котором говорилось, что зависимость от морфина была в некоторых штатах более значительной проблемой, чем курение опиума в Китае. В 1910 году он убедил представителя штата Вермонт, Дэвида Фостера (1857-1912), председателя Комитета по иностранным делам, представить в Конгресс законопроект, ставивший под контроль опиаты, кокаин, хлорал и индийскую коноплю. В 1911 году этот законопроект не прошел. Райт возглавлял американскую делегацию в Гааге, где проявил такое упрямство, что Брент предложил ему подать в отставку. Его усилия изменить утвержденную повестку дня показались англичанам «наглыми». Как заметил британский посол в Вашингтоне, Райт демонстрировал рвение специалиста, которого поставили защищать интересы человечества вообще. Затем Райт заинтересовал Френсиса Бертона Гаррисона (1873-1957), демократа из штата из штата Нью-Йорк, который хотел вернуть к жизни законопроект Фостера. Почти без освещения в прессе, без публичных консультаций с экспертами (исключая аптекарей), Закон Гаррисона был принят в декабре 1914 года и вступил в силу с 1 марта 1915 года. Дело Райта продолжила его вдова. До 1925 года она была экспертом консультационного комитета по опиуму Лиги Наций. Англичане отзывались о ней как о вздорной, некомпетентной, предубежденной и невежественной женщине.

Закон Гаррисона оставался основой федерального контроля над наркотиками вплоть до 1970 года. Он требовал регистрации и уплаты налога всех, кто импортировал, производил, торговал, продавал или передавал бесплатно опиум или листья коки и их производные. Всем зарегистрированным владельцам складов необходимо было сдавать подробные официальные отчеты о том, как они распорядились полученными наркотиками, а также вести учет деловых сделок по специальным формам. Покупка, продажа и распределение любого из перечисленных в законе наркотиков объявлялась нелегальной, если не имелось особого письменного разрешения, подготовленного получателем. Хранение наркотиков без рецепта врача рассматривалось как предполагаемая улика и нарушение закона Гаррисона. В предыдущие годы почти во всех случаях необходимо было предоставить улики, что потребитель наркотика является преступником или вырожденцем, который не может отказаться от своей зависимости. Необходимо было доказать, что он угрожает общественному порядку как в городе, так и в сельской местности, что он препятствует ведению бизнеса и не способен к воспроизводству. Томас Блер из пенсильванского бюро по контролю за наркотиками в 1919 году заявил, что пропагандисты анти-наркотической кампании чрезмерно увлеклись. «В действительности, не существует никакой оппозиции запрету наркотиков, как в случае с «сухим законом», но есть инерция, с одной стороны, и более или менее выраженная истерика – с другой. Эти пропагандисты, в основном, делали то, что хотели». Такое положение вещей привело к серии неверных решений. В дополнение к федеральному закону Гаррисона в отдельных штатах были приняты местные законы, ограничивавшие распространение наркотиков, которые вызывали зависимость. В 1900 году лишь в немногих штатах опиаты и кокаин выдавались по рецепту врача, но к 1912 году все штаты, кроме Делавэра, приняли законы о контроле над наркотиками. В 1912 году рецепты для получения кокаина требовались в сорока семи штатах, опиатов – тридцати трех и хлорала – в пятнадцати. В большинстве штатов врачам запрещалось назначать наркоманам поддерживающее лечение. Полный контроль или запрещение наркотиков на местах не ограничивалось кокаином и опиатами. В городе Эль-Пасо в 1914 году было выпущено распоряжение, которое запрещало хранение и продажу индийской конопли. Хотя в Новой Англии не было случаев использования каннабиса ради удовольствия, в штатах Мен (1913), Массачусетс (1914), Вермонт (1915) и Род-Айленд (1918) были приняты законы, запрещавшие продажу этого наркотика без рецепта врача.

В США в самом конце XIX века употребление морфина вытеснило курение опиума и стало самым распространенным видом наркомании, но после 1910 года на первое место вышел героин. В действительности, увеличение числа героиновых наркоманов в США явилось результатом законодательных мер, направленных против нелегального и легального употребления наркотиков. Героин не превратился в проблему, пока в ХХ веке Соединенные Штаты не объявили войну наркотикам. Конгрессмен из Западной Виргинии Джозеф Холт Гейнс (1864-1951) в дебатах по поводу Закона о запрете опиума в 1909 году предупреждал, что люди, зависимые от опиума, так или иначе достанут его, если им не дадут возможность приобретать опиум предпочтительным способом. Некая женщина из Сан-Франциско описала случай многочисленной замены наркотиков.

«Я начала с трубки – курила опиум. Вначале было весело, но однажды, проснувшись утром, я поняла, что развлечение переросло в зависимость. Затем закон запретил опиум, и я перешла на героин. Я нюхала его и через три минуты получала кайф, для которого опиуму требовалось два-три часа. Многие из нас не понимали, что такое героин, пока не оказалось слишком поздно. А потом реакция на него была ужасной. Он ведь отбирает у вас память. Через некоторое время я потеряла способность думать. Я испугалась, бросила героин и перешла на кокаин и морфин. Думаю, что это так же плохо».

Еще в 1912 году доктор Джон Филлипс (1879-1929) отметил, что в злачных районах крупных городов широко распространено нюханье героина. Его двадцатиоднолетний пациент перешел с морфина на кокаин, потому что его легче было достать. Он признался, что этот наркотик использовали, по крайней мере, двадцать его знакомых наркоманов, большинство из которых работало за прилавком с освежающими напитками в аптеках. Другой пациент Филлипса приезжал из Толедо в порт на озере Эри, где героин широко употребляли и мужчины, и женщины.

По словам Джозефа Макайвера (1887-1940) и Джорджа Прайса (ум. 1953) – врачей, лечивших наркоманов в Филадельфии после принятия Закона о запрещении опиума, опий-сырец сильно подорожал, и его покупали в небольших количествах только те, кто мог себе это позволить. В результате, наркоманы со стажем стали переходить с опиума на героин. Затем, примерно с 1912 года героин начали употреблять те, кто вел распутный или преступный образ жизни. К 1913 году героин стал очень быстро распространяться среди наркоманов злачных районов. Ни у одного наркотика не было столько жертв за такое короткое время. Макайвер и Прайс полагали, что рост потребления героина был вызван низкой ценой этого наркотика и его доступностью, однако они отмечали дополнительную черту – многие наркоманы утверждали, что хотя героин не возбуждал сексуальные желания, он помогал продлить половой акт. Пирс Бейли (1865-1922), нью-йоркский психиатр, бывший одно время профессором неврологии в Колумбийском университете, был согласен с Макайвером и Прайсом. Доктор Уолтер Конли (1869-1946) дал в 1924 году краткое и убедительное описание героиновых наркоманов, которых он лечил в Нью-Йорке.

«Героиновые наркоманы не таятся, как морфинисты. Они собираются группами, иногда большими. Один подросток начинает принимать наркотик, и его действия служат примером для десяти-двенадцати других подростков… наша беда заключается в том, что молодые люди покупают героин у уличных торговцев, а не получают от врачей… У нас в городской больнице лежали 4 тысячи подростков, некоторые – не первый раз, и все они рассказывают одну и ту же историю… Они – члены молодежных банд, их переполняет бравада и дерзость, в этом состоянии они совершают преступления и делают много других вещей, которые не совершили бы морфинисты, потому что последние отличались скрытностью, замкнутостью и принимали наркотик в уединении. Героиновые наркоманы хотят, чтобы окружающие знали об их зависимости».

Конли понимал, что сама принадлежность к героиновым наркоманам вызывает у человека приятное волнение. Он спросил одного пациента, зачем тот лечился пять раз только затем, чтобы возобновить свою привычку. Юноша ответил, что лечится, чтобы избавиться от зависимости, а потом снова испытать чувство приобщения к наркотику. Для таких молодых людей трепет наркомана был подобен возбуждению шпиона, пойманного на вражеской территории далеко за линией фронта. Чтобы выжить, наркоманы постоянно должны были внимательно и незаметно изучать окружающую обстановку в поисках ситуации, которая смогла бы им помочь либо погубить. Их жизнь сводилась к элементарной, жестокой потребности выжить, и одновременно являлась олицетворением тайного заговора со своими секретами, непонятными непосвященным в него людям.

Ограничение поставок кокаина и опиума привело наркоманов к героину. Когда выросли цены на кокаин, зависимые от него люди в американских городах стали искать ему замену и обнаружили героин. Этот наркотик был дешевым и привлекал также тем, что его можно было нюхать. Более того, героин успокаивал наркоманов, которые вследствие насильственного отказа от кокаина испытывали тревогу и угнетенное состояние. До принятия закона Гаррисона большинство кокаинистов принимали только один наркотик. Однако в 1924 году Лоренс Колб (1881-1972) провел исследование 150 наркоманов. Из них только семеро употребляли один лишь кокаин. По словам Колба, «Человек, который сегодня начинает с кокаина, бросает его через короткое время – что нетрудно сделать – или принимает такую большую дозу, что симптомы тревоги, которые возникают вследствие приема кокаина, заставляют его искать облегчение в морфине или героине. Такой человек быстро приобретает зависимость от одного из этих наркотиков». Разрастание привыкания к заменителям кокаина среди наркоманов, которых лишили предпочитаемого ими наркотика, стало международной проблемой. Герберт Л. Мей (1877-1966) в 1930-х годах был представителем США в комитетах по наркотикам Лиги Наций. Он выполнил для Ассоциации внешней политики США «Исследование условий курения опиума на Дальнем Востоке». После путешествия по Дальнему Востоку Мей в 1927 году пришел к выводу, что если заставить курильщика опиума отказаться от своей привычки, он становился потенциальным потребителем синтетических наркотиков, таких как морфин и героин. Мей утверждал, что ограничение курения опиума ведет к увеличению зависимости от синтетических наркотиков. Как ни удивительно, но переход наркоманов на другие наркотики использовался в качестве оправдания дальнейших запретов на наркотические средства, а не для того, чтобы тщательно обдумать возможность их введения. Когда в 1914 году Совет по здравоохранению Нью-Йорка добавил каннабис к списку запрещенных наркотиков, «Нью-Йорк Таймс» одобрила эту инициативу и ввела в заблуждение читателей, назвав индийскую коноплю наркотиком с практически тем же действием, как у морфина или кокаина. В редакционной статье газета писала, что это был правильный шаг – хотя число любителей гашиша не так велико, чтобы принимать их во внимание, их количество могло бы увеличиться, так как другие наркотики стали менее доступными.

США были не единственной страной, которая переживала резкий рост наркотической зависимости. В Берлине и Гамбурге в начале ХХ столетия существовали магазины, которые предлагали инъекции морфина по сниженной цене «людям со слабыми нервами». За первую инъекцию брали пять или десять марок, вторая стоила вполовину дешевле. Отчасти в ответ на такую деятельность Рейхстаг в 1910 году предложил осуществлять более строгий контроль над незаконным оборотом и употреблением морфина и кокаина. Доктор Луис Мерк (1854-1913) от лица собственной фармацевтической компании и четырех других немецких производителей кокаина выступил против этих предложений, которые благодаря Гаагской конференции получили дополнительную поддержку. Кокаин незаконно использовался, как правило, в крупных городах и портах. Французские врачи в 1913 году жаловались, что хотя наркотик якобы невозможно было приобрести во Франции без рецепта, он свободно продавался на Монмартре. Там в определенных кафе после определенного часа кокаин продавали почти открыто. Многие кокаинисты принадлежали к парижскому полусвету. Одной из таких наркоманок была Матильда Фосси, более известная под сценическим именем Женевьева Лантельм (1887-1911). В четырнадцать лет она была главной приманкой борделя своей матери, но скоро стала популярной парижской актрисой. Театралы с удовольствием обсуждали ее репутацию любовницы, которая равно наслаждалась как женскими, так и мужскими телами. Ее небольшую сутулость копировали другие «роковые» женщины-парижанки. Дурная слава Лантельм достигла пика после ее таинственной смерти. Она попала под покровительство вульгарного, жестокого и психически нездорового англичанина Альфреда Эдвардса (1856-1914) – основателя газеты «Матен» и владельца Театра де Пари – и утонула, упав с борта его яхты. Возможно, Лантельм находилась под воздействием кокаина, и ее смерть была случайной, но враги Эдвардса утверждали, что он выбросил ее в море, когда она отказалась удовлетворить его извращенные похоти.

К 1911 году употребление кокаина в Лондоне стало восприниматься как общественное явление. Автор многих детективов, Эдгар Уоллес в 1922 году вспоминал, что впервые познакомился с кокаином в Лондоне в 1911 году, когда хористка из гастролирующей американской труппы показала ему порцию порошка. Сэр Эдвард Генри, начальник лондонской полиции отмечал, что его люди не знали о кокаиновой проблеме вплоть до конца 1915 года. Лондонская газета «Ивнинг Стандарт» в январе 1916 года сообщила об употреблении кокаина завсегдатаями ночного клуба: «На днях уборщицы обнаружили в женской комнате некоего заведения две корзины с круглыми пустыми коробочками – выброшенными упаковками из-под кокаина». Вскоре после этого двое бывших полицейских из Льежа, высланных из Бельгии во время немецкой оккупации, привлекли внимание полиции к закусочной на Шефтсбери-авеню и сообщили имена еврейских подростков и нескольких взрослых мужчин, которые продавали кокаин женщинам. За закусочной немедленно установили наблюдение. Однако полицейский инспектор из участка на Вайн-стрит доложил, что хотя ее посещают проститутки и нежелательные элементы с континента, но не было замечено ничего, что оправдало бы вмешательство полиции. «Мы поговорили с несколькими проститутками и были удивлены, насколько эта опасная зависимость распространилась среди этого класса, а также среди солдат», сообщил он. Инспектор-детектив Френсис Карлин предположил, что кокаин очень опасным образом воздействует на ум каждого, кто чрезмерно увлекается им, поскольку, в конце концов, приводит к полной потери силы воли.

Снижение самоконтроля при приеме кокаина было одной из привлекательных сторон наркотика, которой пользовались жрицы любви и их клиенты. Врач из полицейского участка на Вайн-стрит в 1916 году сообщил, что большинство потребляющих кокаин людей составляли проститутки или канадские солдаты, причем, как правило, наркотик нюхали. Сержант канадской военной полиции, работавший в 1916 году под прикрытием в районе Сохо, свидетельствовал, что большая часть поставок шла через помощников аптекарей в западном районе центральной части Лондона. В США и героин, и кокаин ассоциировались с проституцией. В 1919 году врач Американской нитяной компании в Холиоке, штат Массачусетс, познакомился с тремя молодыми наркоманами. Они начали употреблять героин в одинаковых обстоятельствах, хотя и в разных концах страны – один в Бостоне, другой в доках Хог-Айленда, а третий в Чарльстоне. Каждый получил наркотик от проститутки, в чьей компании проводил время. Предыдущим вечером, будучи в увольнении, каждый выпил лишнего, и героин им дали для того, чтобы утром они смогли прибыть на службу. Все они продолжали употреблять этот наркотик для снятия похмелья, пока не привыкли к нему. Такие истории подтверждают мнение Блэра о том, что алкоголь ведет к половым излишествам, а те, в свою очередь, – к зависимости от наркотика. Один из делегатов Лиги Наций также отметил в 1925 году скрытую связь между стремлением к пороку и греху и удовлетворением такого стремления, между продавцами алкогольных напитков и наркотиков и продавцами женщин.

Враждебное отношение британцев к кокаину возросло после начала Первой мировой войны. В 1916 году «Британский медицинский журнал», забыв о роли голландцев в кокаиновом бизнесе, сообщил, что производство кокаина почти полностью находилось в руках немцев и что большая часть подпольных поставщиков – иностранцы. Замечание полицейского с Вайн-стрит о том, что кокаин подавляет силу воли, совпало с тревогой военных властей по поводу подготовки к войне. Они опасались, что оборот наркотиков может использоваться для подрыва боевой мощи и воинской дисциплины. Сэр Френсис Ллойд (1853-1926), главнокомандующий Лондонским военным округом, говоря о кокаине, заявил: «Мне доложили, что эта вредная практика в настоящее время чрезвычайно распространена. Говорят, что она настолько заразительна, что если хоть раз принять наркотик, от него уже невозможно отказаться». Ему сказали, что кокаин используется как сексуально возбуждающее средство. Некоторые проститутки продавали наркотик 300-400 канадским военнослужащим из экспедиционного корпуса численностью в 250 тысяч человек, которые останавливались в Англии по пути на Западный фронт. Канадским военным платили в пять раз больше, чем британским, и это делало их естественной добычей для проституток, как пожаловался Брент в июне 1916 года. Он сообщил, что канадцы были до крайности возмущены растлением своих молодых людей. Более того, некоторые офицеры подозревали, что молодой канадский лейтенант Джордж Коудир (1893-1916), который до смерти забил дежурившего в столовой сержанта, употреблял кокаин. Его сообщник показал на суде, что лейтенант выглядел так, словно накачивал себя наркотиками. Однако истина, вероятно, заключается в том, что он был психически больным – его прозвали «Сумасшедшим Коудиром», а председатель суда сказал, что он показался ему чудаковатым человеком.

В ответ на беспокойство властей, 11 мая 1916 года Военный совет постановил, что британские военнослужащие будут получать только по назначению врача такие препараты, как барбитураты, бензамин, хлорал, коку, индийскую коноплю, кокаин, кодеин, диацетилморфин, сульфонал и любые другие их препараты или производные. Вскоре после этого полицейские с Вайн-стрит арестовали и осудили одного из торговцев, на которых их навели высланные бельгийцы. Полиция явно преувеличивала, когда информировала журналистов, что кокаин был причиной помешательства сотен женщин. В результате этого заявления «Дейли Кроникл» от 19 июля разразилась статьей, в которой говорилось, что «употребление кокаина за шесть месяцев стало настоящей манией, ужасной одержимостью, которая овладела женщинами, заполняющими по ночам Вест-Энд. К несчастью, это порочное сумасшествие захватило также солдата». Эта же газета писала, что кокаин приносит тысячу процентов прибыли. Ходили истории, что проститутки используют этот наркотик для того, чтобы одурманивать и грабить своих клиентов. Утверждалось, что кокаин, будучи намного опаснее опиума и алкоголя, не только подчиняет себе человека и лишает его здоровья, но и напрямую способствует росту преступности. Эта буря возмущения вынудила Малькольма Делевиня (1868-1950) из Министерства внутренних дел отметить у себя в календаре, что морфин не настолько опасен и серьезен, как кокаин.

Делевинь был британским эквивалентом епископа Брента. Он ведал анти-наркотической политикой с тех пор, как в 1913 году стал помощником заместителя министра иностранных дел. После 1916 года он становится основной движущей силой выработки и реализации политики правительства в отношении ядовитых и наркосодержащих веществ. После назначения в 1922 году постоянным помощником заместителя министра он получил международное признание вплоть до своей отставки в 1932 году. В Палате лордов в 1925 году говорили, что в деле борьбы с незаконным оборотом наркотиков он сделал больше, чем любой другой живущий человек. Председатель Центрального совета по опиуму Лиги Наций восхищался скромной, бескорыстной и праведной жизнью Делевиня, а также его детальным знанием всех тонкостей сложной и трудной проблемы наркотиков. Делевинь занимал должность председателя наблюдательного совета сети детских домов доктора Барнардо. По этому поводу его коллега отметил страстное желание Делевиня помогать страждущим, и его способность знать, где необходимы усовершенствования в работе. Говорили также о прочной религиозной вере, которая была стимулом его жизни и первопричиной всех его свершений. Наркозависимость в западных странах Делевинь считал результатом стрессов и напряжения современной жизни. У него был властный характер, но у коллег Делевинь вызывал лишь невольное восхищение. В 1925 году лорд Стрэнг (1893-1978) сказал, что Делевинь может смотреть на мир только с точки зрения наркотиков, а годом позже заметил, что определение важности доказательств не является сильной стороной Делевиня. Уильям Кавендиш-Бентик (1897-1990), впоследствии – герцог Портленд, не доверял его рвению «видеть мир чистеньким, пригожим местечком для всех без исключения наций». Девелинь напоминал ему американских анти-опиумных экстремистов, собравшихся вокруг Женевы. По словам лорда Дальтона, в некоторых вопросах Делевинь не только ошибался, но и демонстрировал простодушие.

Политику Делевиня по вопросу о нелегальном обороте наркотиков укрепило введение более строгого контроля за кокаином и опиумом после принятия 28 июля 1916 года Постановления 4В Закона о защите королевства (DORA). Это постановление было принято по требованию комиссара полиции, сэра Эдварда Генри, который неделей ранее с преувеличенной тревогой писал, что кокаиновое зло быстро принимает угрожающие размеры. Генри обычно получал информацию из вторых рук: «Насколько я смог понять из письменных источников, это самый губительный наркотик из всех известных». Закон о защите королевства был принят перед самым началом войны, в 1914 году. Его положения позволяли правительству подавить или уничтожить все, что мешало победе Британии либо помогало ее врагам. Правительство контролировало производство военного снаряжения, и введенные ранее ограничения на поставки алкоголя были направлены на то, чтобы рабочие были трезвыми, а производительность труда не снижалась. Постановление 40В отменяло наиболее запутанные формулировки Фармацевтических законов в отношении розничной торговли. Поставки ядовитых веществ в воинские части стали уголовным преступлением, также как их хранение гражданскими лицами, не имеющими назначения врача. Постановление запрещало импорт кокаина и опиатов без получения соответствующей лицензии, их несанкционированное хранение и поставку аптекарями, за исключением случаев, когда наркотики предназначались для медицинских рецептов. «Ланцет» считал, что новые правила менее строги, чем те, по чьему образу и подобию они были созданы, то есть менее строгие, чем закон Гаррисона. Однако журнал предсказывал, что в будущем снабжение кокаинистов будет зависеть от нелегальных поставок, а следовательно, этот вид наркомании в Англии почти исчезнет. Как объяснял Делевинь, постановление 40В не было направлено против интересов большинства населения. Это была чрезвычайная мера, вызванная известным злом, укоренившимся, по крайней мере, среди части войск. Как известно, зло порождает зло. Его можно остановить только общими ограничениями. По словам Делевиня, существование повсеместного зла, признанного почти всеми цивилизованными странами на Гаагской конференции, служило поддержкой этому постановлению, но не его основой.

Наркотиков боялись, рассматривая их как орудие иностранной подрывной деятельности. В 1917 году Министерство обороны поручило английскому писателю Беверли Николсу (1898-1983) действовать в качестве провокатора в пацифистском и пораженческом движении, деятели которого собирались в кафе «Ройал» на Риджент-стрит. Его женственность возбудила подозрения полиции нравов. Полицейские устроили налет на его комнаты, где искали наркотики, а также допросили хозяйку дома, не посещали ли его мужчины. Считалось, что поклонники наркотиков и содомского греха являются общественной угрозой – они представляли собой группы избранных лиц, связанных общими пороками, они руководствовались инстинктом, а не общепринятыми нормами поведения, они предавались роскоши, которая, как полагали, ослабляет общее стремление к победе. Сопоставление наркотиков с нетрадиционным сексом продолжалось и после войны. Бельгийский профессор Виктор Бальтазар (род. 1872) в 1923 году, Ганс В. Майер из Цюрихской психиатрической клиники в 1926 году и несколько голландских врачей в 1929 году отождествили кокаин с гомосексуальностью или склонностью к скрытой бисексуальности. По словам сэра Уильяма Уилкокса (1870-1941), медицинского советника Министерства внутренних дел, в 1924 году кокаин был важным фактором, провоцирующим неестественные сексуальные пороки. Делевинь отмечал, что наркоманы – во всяком случае, порочные – стремятся развратить других. По его мнению, в большинстве западных стран нередко можно было найти тесный круг людей, обычно дегенеративного типа, где преобладает эта дурная практика.

Интерес англичан к кокаину и сексу подогревала Флоренс Стюарт, более известной под сценическим именем Билли Карлтон (1896-1918). Один американский летчик, познакомившийся с ней в мае 1918 года, писал: «О-ла-ла, что за сногсшибательная женщина! Как она танцует!.. У нее превосходная квартира. Когда мы туда попали, нас ждал великолепный стол и служанка, которая нас обслуживала. Билли накинула домашний халатик и выглядела на миллион долларов». Через несколько месяцев Карлтон умерла. В ноябре она приняла кокаин, чтобы развлечься на балу в Ройал-Альберт-Холл,[25] а затем – большую дозу снотворного под названием «веронал». Та полицейская охота, которую один член английского парламента назвал «шумной суматохой, поднятой, чтобы поймать продавшего кокаин человека», отразилась во множестве романов и пьес. Канадский журналист, сэр Беверли Бакстер (1891-1964) изобразил в своем романе «Роли, которые исполняют мужчины» (1920) молодую женщину, которая пристрастилась к сигаретам с опиумом, потом к героину, и наконец исчезла однажды ночью. Артур Сарсфилд Уорд (1886-1959), писавший под псевдонимом Сакс Ромер, написал роман по материалам дела Карлтон, который назывался «История китайского квартала и поставок наркотиков» (1920). Главной героиней того романа была актриса, которая начала принимать кокаин, чтобы успокоить нервы перед выходом на сцену, затем – веронал, чтобы бороться с бессонницей, вызванной кокаином. И наконец, развращенная дурной компанией, она начинает курить опиум. Другой герой, инспектор Керри из Скотланд-Ярда, утверждает, что наркотики достаточно вредны для здоровья, но то, что их принимает англичанка – просто отвратительно и совсем не по-христиански. Отрицательная героиня романа, еврейка кубинского происхождения миссис Син[26] – бывшая актриса варьете, известная как Прелестница Лола. Она, по словам инспектора Керри, была птичкой, порхавшей по ночным клубам, своего рода таинственной плесенью, расцветающей в темноте и питающейся обеспеченными глупцами. Она убила стилетом одного баронета, после чего муж-китаец задушил ее собственной косичкой. Ромер подчеркнул связь наркотиков с нетрадиционным сексом. Одна из его героинь, одержимая наркотиками, восклицает: «Я могла бы умереть за человека, кто отхлестал бы меня кнутом. Англичане до смешного мягко относятся к женщинам». Когда в романе описывается налет полицейских на притон в Сохо, обнаруживается, что все наркоманы одеты в вечернее платье, за исключением мужественного вида женщины, которая явно не успела переодеться после игры в гольф. Позже оказывается, что это хорошо известная поборница прав женщин.

Ромер с негодованием относился к исчезновению классовых различий в среде наркоманов. Он описывал ночной клуб, где женщины с дворянскими титулами танцуют с людьми, носящими клеймо преступника, а мужчины, чьи предки подписывали Великую хартию вольностей, развлекаются с хористками. Героиня другого романа о наркотиках, «Смех глупцов» (1920) писательницы леди Дороти Миллс (1889-1959), живет со своим дядей, баронетом Суффолком, в загородном аристократическом доме, но она с большим удовольствием обслуживала бы клиентов за стойкой бара. Она, в конце концов, становится наркоманкой и заканчивает жизнь в Челси. В 1925-1927 годах британская цензура очень чувствительно восприняла пьесу Ноэля Коварда «Водоворот». Ее центральными персонажами были наркоман, принадлежавший к высшему слою среднего класса, и его безнравственная мать. Значение этой пьесы в истории наркотиков заключается в том, что в ней впервые вина за наркозависимость возлагается на родителей. Кроме того, эгоистические стремления наркоманов оправдываются эмоциональными лишениями в детском возрасте. Когда мать настаивает на том, чтобы сын отказался от наркотиков, он выдвигает собственные условия: «Ты больше никогда не будешь гоняться за красотой и успехом – ты хоть раз в жизни станешь моей матерью. Мне уже давно пора обзавестись кем-нибудь, кто смог бы помочь мне». Высшие чиновники, которых обвинили в жесткой цензуре постановки, не возражали против упоминаний о наркотиках, но не любили, когда на сцене изображались представители правящих кругов – деклассированные или вызывающие отрицательные эмоции. «Это изображение легкомысленной и вырождающейся группы людей дает полностью искаженное представление о жизни общества. Я бы вообще запретил эту пьесу», писал граф Кромер (1877-1953), который в качестве лорда-гофмейстера осуществлял театральную цензуру.

Хотя сэр Уильям Коллинс расхваливал положительные стороны Закона о защите королевства, в Постановлении 4В имелось одно упущение. Во многих районах Британии бедняки лечили зубы у дантистов с неполным образованием или вообще не имевших его. В некоторых графствах Уэльса было лишь по одному квалифицированному дантисту. Нельзя утверждать, что все эти неподготовленные стоматологи работали плохо или были недостойны уважения, но все они имели право использовать кокаин в качестве обезболивающего средства. Сэр Эдвард Генри сокрушался по этому поводу, поскольку считал, что в интересах рабочего класса следует запретить все возможные источники губительной привычки. В результате, в ноябре 1916 года была назначена парламентская комиссия для расследования использования кокаина в стоматологии. Ее председателем стал бывший министр правительства сэр Чарльз Хобхаус (1862-1941). В состав комиссии был включен будущий премьер-министр Стэнли Болдуин (1867-1947). Показания давали: Генри, сэр Френсис Ллойд, Делевинь, канадский военный полицейский, который работал под прикрытием в Сохо, врачи, дантисты и другие заинтересованные стороны. В слушаниях также участвовали главные констебли крупных провинциальных центров, которых попросили доложить о проблеме наркотиков в их районах. Ответы показали, что полиции неизвестно о случаях злоупотребления кокаином. Один констебль упомянул о чрезмерном использовании пастилок с небольшим содержанием наркотика, но единственный заслуживающий внимания доклад поступил из Саутгемптона. В одном случае матрос-индиец время от времени искал продавцов наркотика, в другом – кокаин просили две женщины приличной внешности. Комитет по кокаину в стоматологии был первым расследованием в Британии. Он пришел к выводу, что среди гражданского и военного населения Великобритании не существует доказательств серьезного – или даже заметного – преобладания зависимости от кокаина.

Тот факт, что последующие шестьдесят лет кокаин мало использовался в Британии, говорил о том, что с 1930-х годов стал доступен другой вид стимуляторов – амфетамины. В Европе и США низкий уровень потребления кокаина в целях развлечения зависел от моды, он не был связан с преступностью или тюремным заключением. Такая практика потребления наркотика стала заметной, начиная с 1920-х годов. Вспышка законотворчества в ХХ веке, направленного на контроль за оборотом наркотиков изменила лишь поведение людей, она не могла остановить наркоманию.