В полет сквозь годы

Глава третья Вместе с Чапаевым

Артиллерийские курсы в Москве, куда я прибыл 1 февраля 1919 года, размещались на Арбате. Меня зачислили в отделение по изучению стрельбы химическими снарядами и противогазовой защиты войск. Откровенно говоря, не очень хотелось заниматься химией, но попытки перейти в другое отделение ни к чему не привели.

Общежития курсы не имели. Они были только что организованы, и, помню, первую ночь я провел в каморке под лестницей канцелярии. На следующий день, по совету начальника учебной части, отправился в районный Совет, где мне вручили ордер на подлежащую изъятию комнату в Старо-Конюшенном переулке, который начинался на Арбате, а заканчивался выходом на Пречистенку (ныне Кропоткинская).

Названия улиц и переулков — Арбат, Пречистенка, Остоженка (ныне Метростроевская), Поварская (ныне улица Воровского) — напоминали о прошлом Москвы, когда здесь строились богатые дома старосветских дворян с окружавшими их конюшнями, хлебопекарнями, поварскими заведениями, многочисленными церквами и монастырями. Зачатьевский переулок граничил с монастырем Девы Марии. Названия переулков Скатертный и Калашный говорили сами за себя.

Арбатскую площадь пересекало бульварное кольцо, радиальные улицы которого также сохранили названия ушедших в далекое прошлое городских укреплений: Никитские, Пречистенские, Яузские ворота. По бульварному кольцу ходил тогда трамвай с литером «А», или, как все его называли, «Аннушка». От Пречистенских ворот он бежал по берегу реки Москвы, огибал величественное здание храма Христа Спасителя, построенного на собранные народом деньги в память о победе над Наполеоном, и, заканчивая круг, возвращался к артиллерийским курсам РККА.

Занятия я посещал аккуратно. Кроме изучения снарядов, порохов, дистанционных запальных трубок, взрывчатых, удушающих и отравляющих веществ мы занимались и метеорологией. Преподавателями были сотрудники Главного военно-метеорологического управления (Главмет), организованного в первую мировую войну. А поскольку метеорологией я занимался еще на метеостанции в деревне Починки, мне предложили посещать в вечернее время лекции по аэронавигации при Главмете, где я прослушал только курс аэрологии — верхних слоев атмосферы, бывших в ту пору воздушной дорогой аэропланов. О самой же навигации речи не было. В далеком 1919-м я не мог представить себе, что буду заниматься этой наукой всерьез и долгие годы.

В апреле, без труда сдав экзамены на артиллериста, в числе небольшой группы окончивших курсы выехал в Самару. Там мы должны были явиться в штаб Южной группы войск Восточного фронта, которую возглавлял М. В. Фрунзе.

Самара (ныне Куйбышев) — старинный торговый город на Волге, с невысокими домами, раскинувшийся на многие километры по берегу реки. Разыскивая по улицам нужный штаб, мы обратили внимание на подводы, запряженные верблюдами. Коричневатые громоздкие корабли пустыни медленно шагали по городу, гордо подняв головы. Как-то сразу пришло ощущение, что за этой вот полноводной рекой начинается Азия, и было непонятно, каким же образом много веков назад такую широкую водную преграду преодолевали полчища монголо-татарских войск…

В штабе с нами разобрались быстро. Я получил назначение в 3-й легкий артиллерийский дивизион 25-й стрелковой дивизии и отправился ее догонять.

К весне девятнадцатого года Красная Армия уже освободила от врагов почти всю Украину, Донбасс, Латвию, Литву, Приуралье, велись успешные бои за Эстонию, побережье Черного и Азовского морей. Однако на молодую Республику надвигалась грозная опасность. С Северного Кавказа на Донбасс шла Добровольческая белая армия генерала Деникина. На западе значительные силы Республики сковывали белополяки и белоэстонцы. Петрограду угрожала армия Юденича, на севере высадились интервенты генерала Мюллера. Начинался первый поход Антанты против Советской республики, и основной ударной силой в этом походе была 150-тысячная армия Колчака. Правительство США предоставило «верховному правителю России», как Колчак объявил себя, все необходимое для ведения войны.

Свой главный удар адмирал Колчак стремился нанести на уфимском направлении — нужен был выход к Среднему Поволжью, и на этом направлении колчаковское командование сосредоточило 50 тысяч солдат против 11 тысяч красноармейцев.

Заняв Уфу, колчаковцы быстро продвигались на запад, создавая непосредственную угрозу волжским переправам у Казани, Симбирска, Самары. Тогда, по призыву партии, сюда было направлено 10 тысяч коммунистов и несколько тысяч комсомольцев. Это укрепило Восточный фронт и позволило создать необходимые условия для перехода в контрнаступление.

Основной удар по Колчаку должна была нанести Южная группа войск Восточного фронта в составе 1, 4, 5-й и Туркестанской армий. Командующим этой группой назначили М. В. Фрунзе, членами Реввоенсовета — В. В. Куйбышева и Ф. Ф. Новицкого. Организовывая контрнаступление, Фрунзе сосредоточивал в ударной группе лучшие боевые части. 17 марта в своем приказе войскам командарм объявляет, что воссоздается 25-я стрелковая дивизия, усиленная вновь сформированными полками. И вскоре она перебрасывается в район Бузулука и Бугуруслана. Контрнаступлением на этом направлении Фрунзе предполагал остановить противника, а последующей наступательной операцией всех войск Южной группы нанести ему решительное поражение.

18 апреля разведка 25-й дивизии захватила в плен колчаковцев, переправлявших оперативные приказы. В них полностью раскрывалась дислокация войск, а также план действий противника. При изучении перехваченных документов был обнаружен широкий разрыв между двумя корпусами колчаковцев. Сюда Фрунзе и направил главный удар, а 25-й дивизии поставил задачу атаковать фланг третьего корпуса белых.

В ожесточенных боях на реке Боровка, под Бугурусланом, Белебеем и Бугульмой дивизия вместе с другими частями Южной группы нанесла крупное поражение войскам Колчака, разгромила отборные части белогвардейских генералов Ханжина, Войцеховского, Каппеля. Противник спешно отходил к Уфе.

Обстановка требовала дальнейших наступательных действий. Нельзя было оставлять в руках Колчака Урал и Сибирь, дать ему возможность оправиться, получить помощь от англичан, американцев, японцев.

«Если мы до зимы не завоюем Урала, — писал В. И. Ленин Реввоенсовету Восточного фронта, — то я считаю гибель революции неизбежной. Напрягите все силы»[4].

В этот переломный на фронте период мне и предписывалось явиться в 3-й легкий артдивизион 3-й стрелковой бригады. Передвигаясь на попутных крестьянских подводах, догнал я его у селений Русский и Татарский кандыз. Там, в обычной крестьянской избе, нашел командира дивизиона Павлинова, адъютанта Гомерова, комиссара Костычева. Они определили меня при штабе на должность, которая называлась заведующий противогазовой обороной.

В дивизионе о газах и противогазах никто и слышать не хотел: применение газов считалось маловероятным. Однако я сразу же составил заявку на химические артснаряды, и вскоре они стали поступать в мое хозяйство.

Командир дивизиона Павлинов — высокого роста, крупного телосложения человек, старший фейерверкер (старший унтер-офицер) царской армии — встретил меня по-отечески. Вместе с комиссаром, носившим по заведенному неписаному порядку красные галифе, и адъютантом дивизиона он долго расспрашивал меня о Москве. Я рассказал, что знал, но, пожалуй, самый большой интерес вызвала у них моя записная книжка на 1919 год. В ней были напечатаны Конституция РСФСР, новые правила орфографии и календарь по новому стилю — на тринадцать дней вперед.

Конституцию перечитали вслух несколько раз. Она — основной закон нашей Республики. Комиссар Костычев тут же дал задание:

— Вот что, Александр, наши бойцы Конституцию не знают. В ближайшие дни оповести каждую батарею о моем распоряжении — собрать всех. Почитай чапаевцам Конституцию Советской власти да поясни своими словами, если что будет непонятно. Кстати посмотришь, как живут и трудятся батарейцы.

Это было первое поручение по политграмоте, и я его с большим желанием выполнил.

Измененной орфографией особенно заинтересовался адъютант Володя Гомеров. В новом правописании из алфавита исключались буквы ять, и с точкой, фита, твердый знак, устанавливалась замена в родительном падеже суффикса «аго» на «ого», было много и других упрощений. Гомеров был весьма доволен тем, что теперь не требовалось ломать голову, где и в каком случае следует писать слово через «ять». Грамотный, обладающий чудесным каллиграфическим почерком, он был усидчив, аккуратен в работе, но много курил, сильно кашлял и вскоре попал в госпиталь, откуда уже не вернулся. Адъютантом дивизиона назначили меня.

Из документов, находившихся в ящике у Гомерова, я установил, что наша 25-я стрелковая дивизия по новому штатному расписанию, утвержденному Революционным военным советом Республики, имела четкую структуру, состояла из трех бригад, по три полка в каждой. В 73-ю бригаду входили старые чапаевские полки: 217-й Пугачевский, 218-й Разинский, 219-й Домашкинский; в 74-ю бригаду — 220-й Иваново-Вознесенский, 221-й Сызранский, 222-й Интернациональный; в 75-ю бригаду — 223-й имени Винермана, 224-й Краснокутский, 225-й Балаклавский. В целом дивизия насчитывала около 25 тысяч человек. Каждой бригаде придавался легкий артиллерийский дивизион, дивизии — тяжелый гаубичный дивизион и конная шестиорудийная батарея. Всего имелось 54 орудия, большинство из которых, к сожалению, составляли старенькие легкие трехдюймовые пушки.

Командиром 25-й дивизии был назначен В. И. Чапаев, комиссаром — Д. А. Фурманок, начальником штаба — И. М, Снежков. При назначении Василия Ивановича Чапаева на должность комдива М. В. Фрунзе немало наслушался от работников штаба о его своенравности, бесшабашности. Однако народная молва о бесстрашии и непобедимости Чапая перетянула чашу весов, и Фрунзе, не сомневаясь в чапаевской преданности революции, принял безошибочное решение. Дмитрий Андреевич Фурманов, умный, чуткий комиссар, и талантливый полководец-самородок Чапаев, казалось, были созданы для руководства такой дивизией, как 25-я.

Однажды, когда Фрунзе приехал в нашу дивизию, у него произошел следующий разговор с комдивом и комиссаром.

— Доволен ли своим комиссаром, Василий Иванович? — спросил Фрунзе. Честно скажи.

— Скажу, — ответил Чапаев. — Доволен, прямо доволен.

— Ну, а в бою?

— В бою мы всегда вместе.

— Значит, сработались?

— Как сказать, Михаил Васильевич. Часто спорим. Разругались бы, если бы характер у комиссара был мой. А так ничего — сговариваемся. И в бою он хорош. Полк ему под команду дам не задумываясь… Да что вы меня спрашиваете? Спросите его.

— Спрошу, — улыбнулся Фрунзе. — Что скажешь, Дмитрий Андреевич?

— Претензий не имею, — ответил Фурманов. Чапаев, похоже, обиделся.

-. Я-то его перед командующим расхваливаю, а он только претензий не имеет…

Фурманов, спокойный, уравновешенный, тут же остудил Чапаева;

— Не кипятись, Василий Иванович. Хвалиться нам не время. Возьмем у белых Уфу, вот и будет нам с тобою похвала. Дельная, без лишних слов…

И я, послушав немало таких замечательных рассказов о нашем комдиве, думал: кто же все-таки этот Чапай?..

Уроженец деревни Будайки, Чебоксарского уезда, Казанской губернии, Чапаев до революции прошел тяжелый, тернистый путь батрачества и нищеты. Дед его был крепостным, отец, не имея земли, стал плотником. Голод и нужда заставили семью Чапаевых покинуть родную деревню — уйти на заработки в город Балаково на берегу Волга. Мальчиком он служил у купца — подметал полы, носил дрова, за три рубля в месяц работал половым в харчевне, скитался по Поволжью, плотничал с отцом и братьями в селениях Николаевского уезда и Балакове.

Призванный в царскую армию, на фронтах первой мировой войны В. И. Чапаев проявил незаурядное военное дарование, стал полным георгиевским кавалером и заслужил высший солдатский чин — звание подпрапорщика.

В сентябре 1917 года Чапаев после трех ранений вернулся с фронта в город Николаевск (ныне Пугачев), где вступил в ряды Коммунистической партии. Местная партийная организация направила его в 138-й запасной пехотный полк, стоявший тогда в Николаевске. Командование этого полка было настроено контрреволюционно, поэтому 22 ноября 1917 года Николаевский ревком постановил:

«1. Арестовать уездного комиссара Временного правительства помещика Медведева.

2. Отстранить от должности командира 138-го запасного полка подполковника Отмарштейна.

3. Рекомендовать на должность командира полка Чапаева В. И.».

Быстро завоевывает Василий Иванович симпатии солдатской массы — его единодушно избирают командиром.

В течение первых месяцев Октябрьской революции Чапаев разгромил несколько контрреволюционных кулацко-эсеровских мятежей в уезде. Один из таких мятежей произошел в Балакове, где жили родные Чапаева, а военным комиссаром города был младший брат Василия Ивановича Григорий. Когда белогвардейцы захватили Балаково, Григория зверски убили. Решительным ударом В. И. Чапаев подавил белогвардейские банды, несмотря на их значительный перевес в силах. В Николаевске он положил конец двоевластию, когда там шел съезд контрреволюционного уездного земства.

По приказу Чапаева красногвардейцы явились на съезд и объявили его распущенным. В зале поднялся переполох, послышались выкрики: «Долой большевиков, в тюрьму их!..» Тогда ворвался Чапаев и, обнажив шашку, вскочил на стол. «Слушай мою команду! Кто не подчинится мне — застрелю! — крикнул он. — Президиум съезда объявляю арестованным и приказываю ему оставаться на месте. Всем остальным разойтись…»

Власть в Николаевском уезде перешла в руки Советов, и в феврале 1918 года Чапаев был назначен начальником гарнизона, а затем — военным комиссаром города.

Всю тяжесть вооруженной борьбы с контрреволюцией приняли на себя чапаевцы. Глушица, Марьевка, Хворостянка, Березово, Мало-Перекопное, Липовка… От села к селу водил Чапай своих бойцов в лихие атаки за молодую Советскую республику. Популярность его среди рабочих и крестьян росла. К нему стекались добровольцы, ему верили, с ним готовы были идти в бой. А в перерывах между боями, на привалах, Чапаев всегда с красноармейцами организует митинги, беседы, выступает перед местными жителями.

Любил Василий Иванович и шутку, народную песню, русскую пляску. Где пляшут — не утерпит, подкрутив ус, поговорит с гармонистом, как играть, и пойдет в круг!.. Пляшет лихо — с переборами, прихлопыванием, разбойничьим посвистом…

Простой в обращении, Чапаев никогда не старался создать между собой и подчиненными дистанции, а, наоборот, сразу вызывал расположение к себе искренностью, отзывчивостью, добротой.

— В бою я командир, начальник, — обычно говорил он. — А кончился бой приходи ко мне запросто, в любое время. Я такой же простой тебе товарищ. Садись со мной за стол. Но уж если провинился в чем, лучше не ходи — не спущу…

Чапаев действительно был суров и беспощаден к трусам, дезертирам, мародерам. Случилось как-то, что в селе Рахмановка один из солдат, по прозвищу Барабан, залез в церковь. Обобрал там кружки с деньгами, взял золотые и серебряные кресты и начал куражиться — в поповской ризе скакал по селу с криком:

— Царя нет! Бога нет!..

Разгулявшийся ухарь, конечно, возмутил жителей села, и они пожаловались Чапаеву. Комдив приказал тотчас же расстрелять солдата Барабанова перед всем народом. Приказ был выполнен.

И Чапаев сказал бойцам:

— Если я буду в чем виноват, польщусь на что-нибудь или струшу, расстреляйте и меня…

С житейскими просьбами, за советом, напутствием шли к Василию Ивановичу. Он для всех находил мудрое, чапаевское решение. Рассказывали, что комдиву приходилось даже венчать молодых. При этом он читал параграфы из устава — о дисциплине, верности присяге — и напутствовал молодоженов на согласную семейную жизнь, предупреждал их о большой ответственности, в частности перед самим Чапаевым. Горячо и вдохновенно ораторствуя перед бойцами, стараясь дойти до сердца каждого, Василий Иванович нередко спрашивал их, словно проверяя себя:

— Верно я говорю?

— Верно, верно, — отвечали.

И комдив продолжал:

— В бою с казачьей конницей казака бесшабашной стрельбой не напугаешь. Грома и трескотни казак не боится. Он несется на тебя с пикой и саблей не для того, чтобы напугать, а для того, чтобы снести тебе голову. Поэтому вы должны показать, что умеете стрелять метко, чтобы он в седле не усидел. Подпускайте казаков на близкое расстояние. Не начинайте стрельбу издалека…

С юных лет в сердце Чапая запали ветровые слезы России, ее грустные и раздольные песни, светлая печаль и молодецкая удаль, бунтарский разинский дух и кандальный сибирский звон, веселый девичий смех в лугах я горе седых матерей, потерявших сыновей на войне. И. стихией Чапая, крестьянского сына, стала битва за счастье простого народа.

«Никакой враг против меня не устоит!.. — твердо заявлял он. — Наутро же гнать неприятеля по всему фронту! Передать, что приказал! А кто осмелится поперек идти — доставить в штаб ко мне… Я живо обучу…»

И В. И. Чапаев имел право так говорить. В боях против белогвардейцев он проявлял не только величайшую храбрость, героизм, но и отличное знание военного дела, талант искусного и умелого военачальника. Чапаев изучил все рода войск, которыми приходилось ему управлять, хорошо знал противника, блестяще использовал его слабые стороны, ошибки. Быстро охватывая особенности создавшейся обстановки, улавливая, где обозначается успех или назревает опасность, он не знал шаблона в боевых действиях, а находил всякий раз наиболее целесообразное решение. Замечательное его умение руководить боем характеризует большая активность действий, творческая инициатива.

В ноябре 1918 года, когда В. И. Чапаев был направлен на учебу в военную академию, в аттестации на него говорилось: «Начальник Николаевской пехотной дивизии В. И. Чапаев, ныне командируемый в Академию Генерального штаба, обладает следующими свойствами: умением в боевой обстановке владеть современной массой; личным обаянием героя, могущего подвигами беззаветной храбрости, твердостью воли и решительностью заставить исполнить приказание; умением ориентироваться в боевой обстановке; ясным пониманием необходимости для победы координировать действия боевых единиц; пониманием маневра и удара, смелостью в принятии решения; военным здравым смыслом…

Можно быть уверенным, что природные дарования тов. Чапаева с военным образованием дадут яркие итоги».

Сохранилась и анкета, которую заполнил Чапаев 25 ноября 1918 года. На вопрос: «Принадлежите ли вы к числу активных членов партии? В чем выразилась ваша активность?» Чапаев ответил: «Принадлежу. Сформировал 7 полков Красной Армии».

В академии Василий Иванович пробыл всего лишь три месяца. Он неудержимо и настойчиво рвался на фронт, к боевым друзьям. «Прошу вас покорно отозвать меня в штаб 4-й армии на какую-нибудь должность — командиром или комиссаром в любой полк, — писал он председателю Реввоенсовета 4-й армии. — Я хочу работать, а не лежать… Так будьте любезны, выведите меня ив этих каменных стен».

И вот в начале 1919 года Чапаев получает Александро-Гайскую бригаду. Комиссаром ее назначается Фурманов.

В формировании Красной, Армии посланцы партии — военные комиссары сыграли огромную роль. Они был» незаурядными организаторами и агитаторами, цементировавшими ряды красноармейцев, вселявшими в них дух боевой дисциплины, сознание справедливой борьбы за дело революции. Они были примером, на который равнялись все.

Я позволю себе привести небольшой отрывок из воспоминаний начальника артиллерии Чапаевской дивизии. Ныне Герой Советского Союза генерал-полковник артиллерии Николай Михайлович Хлебников пишет: «8 сентября 1919 года, под Янайской, когда наши комиссары в ночном тяжелом бою остановили отступавших в беспорядке бойцов, повели их за собой в контратаку и тем спасли нас от поражения, я просил командира бригады С. В. Сокола представить к ордену Красного Знамени комиссаров-артиллеристов Завертяева и Пархоменко.

— Ты же знаешь, — ответил комбриг, — комиссаров не награждают. Быть впереди — их долг.

— А наш? — возразил я. — Мы тоже коммунисты, тоже должны быть впереди. И все-таки нас благодарят в приказах за отличия и награждают.

Сокол только головой покачал:

— Припомни, — говорит, — хоть одного комиссара, который с орденом…

Позже я не раз вспоминал этот разговор. Только в моем дивизионе за год сменилось шесть комиссаров. В бою за станицу Калмыковскую погиб в штыковой атаке Завертяев, под Гурьевом — Пряников, другие выбыли по ранению. Все они были замечательными товарищами, настоящими коммунистами, дрались с врагом геройски, но никто из них не был награжден. Даже Фурманов после всех тяжелых боев за Бугуруслан, Уфу и Уральск отбыл из дивизии на Туркестанский фронт без единой объявленной в приказе по армии или фронту благодарности. Комиссарам, как тогда говорили, полагалась одна привилегия: быть первым в атаке»[5].

Именно таким и был наш комиссар Дмитрий Андреевич Фурманов. Смело, решительно он проводил работу по сплочению партийной организации, политическому воспитанию бойцов, командиров. В те трудные годы, когда шли непрерывные бои, когда опыт партийно-политической работы только-только еще накапливался, Фурманов писал одному из бригадных комиссаров:

«Товарищ! Я не буду тебя учить тому, что надо делать: работа сложна и разнообразна, всего не предусмотришь. Требую лишь следующего:

1. Точной исполнительности.

2. Напряженности в работе.

3. Спокойствия.

4. Предусмотрительности.

Используй всех подчиненных тебе работников так, чтобы у них не было и минуты свободной. Вмени в обязанность комиссарам мелких частей не спать по деревням, а проверять и помогать местным Советам, беседовать с крестьянами и проч.

О сделанном требуй систематических отчетов.

Внуши и укажи им, как сохранить авторитет, ибо некоторые комиссары унижают свое звание несерьезностью и слабостью. Обращение комиссара с бойцами должно быть образцовым: спокойным, деловым, внимательным. Внушай к себе уважение даже обращением. Не позволяй никому оскорблять красноармейцев, тем более плеткой и кулаком: притягивай негодяев к суду.

Не позволяй грабить, разъясни, как позорно это для Красной Армии… Нахальных грабителей тяни к суду, а с мародерами расправляйся еще короче: расстреливай на месте.

Притягивай всемерно красноармейцев к библиотеке: хоть раз в неделю пусть почитают. Читай, объясняй сам, когда можешь, не смущайся тем, что мало слушателей…

Отдельные эпизоды боевой жизни записывай. Раз в неделю посылай мне в двух экземплярах. Пусть будет кратко — зато свежо и интересно для газеты».

Человек высокой культуры, Дмитрий Андреевич Фурманов оказывал большое влияние и на Чапаева. Василий Иванович чутко и внимательно относился к его словам, советам. Пройдут годы, и бывший комиссар прославленной 25-й дивизии напишет книгу о начдиве. А тогда, в перерывах между жестокими боями с белогвардейцами, мятежниками, контрреволюционерами, комиссар оставлял в дневнике короткие фронтовые записи:

«Его просто зовут Чапай. Это слово наводит ужас на белую гвардию. Там, где, заслышит она о его приближении, подымается сумятица и паника… Казаки в ужасе разбегаются, ибо не было, кажется, ни одного случая, когда Чапай был побит».

Став адъютантом дивизиона, я весьма гордился тем, что участвую в боевых схватках под командованием легендарного полководца. Наступали мы успешно. Наши батарейцы дело свое знали. Командиры батарей — из числа старых артиллерийских унтер-офицеров, хорошо подготовлены были и остальные красноармейцы. Одеты, правда, кто в чем. Большинство носили оставшиеся от прежней службы солдатские гимнастерки и штаны, на ногах ботинки и обмотки. Но песни звучали часто. В первой батарее был отличный запевала Дедюлин.

В островах охо-о-тник

Целый день гуля-е-ет…

— слышался его высокий мелодичный тенорок, и солдаты подхватывали припев.

В каждой батарее у нас было по четыре орудия — трехдюймовые пушки с передками и четыре упряжки зарядных ящиков. Упряжка орудия и зарядного ящика состояла из трех пар лошадей — три «уноса» с ездовыми. Кроме того, каждой батарее придавались отделение конных ординарцев и две-три тачанки с ящиками снарядов. Так что лошадей в дивизионе хватало, и всех надо было ковать. Поэтому по штатам числился у нас и кузнец. Мощный детина с Украины по фамилии Кобец все свое хозяйство — мехи, горн, уголь, клещи, ножницы, рашпили, молотки, гвозди, запас подков — возил на тачанке. На самом верху воза в широком сарафане восседала его жена. Кузнец в артдивизионе — фигура редкостная, дефицитная, вследствие чего, в виде исключения, ему разрешалось возить с собой «бабу».

Во время боев к нам часто приезжали командующий Южной группой войск Восточного фронта Фрунзе и член Реввоенсовета В. В, Куйбышев. В одном из майских приказов 1919 года говорится:

«Командующий группой войск Фрунзе, прибыв лично 10 мая в район боевых действий 25-й дивизии, с чувством гордости отметил высокодоблестное поведение всех войск 25-й дивизии, полки которой вновь нанесли страшное поражение противнику, целиком разгромили всю Ижевскую бригаду противника, пленив свыше 2000 человек. Поздравляя войска дивизии с победой, командующий благодарит именем рабоче-крестьянской России всех товарищей красноармейцев, всех командиров и комиссаров. На полях Бугуруслана, Кандыза и Бугульмы решается участь Колчака, а с ним и всей контрреволюции…»

В эти дни я впервые и принял участие в боях с белыми. Вначале наша 75-я бригада находилась в резерве и двигалась уступом за правым флангом дивизии. Веко-р. е, однако, 223-й полк вступил в упорный бой за село Усман-Ташлы. Впереди цепи бойцов шли командир полка Иван Ершов и комиссар полка Григорий Шарапов. Особенно яростный бой с 15-м Стерлитамакским полком белых разгорелся у деревни Сукулово. Здесь боем руководил сам командир бригады Федор Потапов, и вместе с командиром дивизиона Павлиновым я выполнял его приказания — ставил задачи, указывал цели батареям дивизиона.

Наши артиллеристы умело вели огонь. Поддержали атаку пулеметчики Петр Калашников, Николай Жуков, Петр Федяшин, Василий Дудочкин. Отличились бойцы командиров рот Ивана Лисюкина, Всеволода Вагнера, взводов под командованием Михаила Мищенко, Егора Жулябпна, Ивана Дьяченко. Противник, неся большие потери, обратился в бегство.

Вот донесение М. В. Фрунзе от 11 мая командующему Восточным фронтом: «Я сейчас вместе с членом Реввоенсовета Куйбышевым на пути из района расположения 25-й дивизии в Туркестанскую армию. Сегодня на фронте 25-й дивизии закончился полным разгромом врага встречный бой с его частями, сосредоточившимися в районе к востоку от Бугульмы и обрушившимися на 25-ю дивизию. Нами разгромлена 4-я Уфимская дивизия, целиком уничтожена Ижевская бригада и разбита отдельная Оренбургская бригада. Взято свыше 2000 пленных, три орудия и много пулеметов. Преследование врага энергично продолжается.

Настроение войск выше похвалы: крестьянство, озлобленное поборами белогвардейцев, отбиравших без всякой платы хлеб, фураж и лошадей, оказывает Красной Армии всемерную помощь. Войска Южной группы уверены в близости полного и окончательного крушения колчаковщины».

Стремительное наступление наших войск вызвало сильную тревогу и панику в стане противника. В начале июня, действуя на главном направлении, 25-я дивизия уже вышла к укрепленному рубежу реки Белая. Здесь Колчак пытался задержать нас, использовать время для переброски подкреплений из Сибири. На руку белому адмиралу был оборонительный план наркома Троцкого, который предполагал приостановить наступление, перейти к обороне, а войска перебросить с Восточного на Южный фронт.

Этот план был решительно отвергнут. М. В. Фрунзе приказал форсировать Белую и нанести два согласованных удара: севернее и южнее Уфы. Нашей 75-й бригаде предстояло перебраться на восточный берег и ворваться в город со стороны железнодорожного моста. Однако путь через мост был закрыт составами товарных вагонов, переправа простреливалась сильным артиллерийским и пулеметным огнем. Чтобы выявить огневые позиции противника, по течению Белой пустили баржу. Колчаковцы тут же открыли по барже огонь, и мы сумели установить все их артиллерийские и пулеметные точки.

И все же переправиться через реку по железнодорожному мосту было невероятно трудно. Левый берег Белой, занятый у моста 223-м и 225-м полками, представлял собой низину, поросшую кустарником, а правый, наоборот, был высоким, а это значит — мы легко простреливались.

Командиры-артиллеристы выбирали позиции, по возможности укрытые от наблюдения с правого берега, и Павлинов приказал мне объехать все батареи, чтобы нанести на карту их расположение. Штаб нашего дивизиона разместился на железнодорожном разъезде Гилево, верстах в трех-четырех от берега, и связисты тянули телефонный кабель от Гилево к батареям.

Вернувшись на разъезд, я застал Павлинова у обеденного стола. Только принесли котелки — начался артобстрел. Подводы заметались в панике. Разрывом снаряда убило любимую золотистую кобылу Павлинова Карину. Мы несли потери. В бригаде находилась жена Фурманова — Анна Никитична, завкультпросветом политотдела дивизии; она вместе с Машей Поповой, бесстрашным подитбойцом 225-го полка, оказывала раненым медицинскую помощь.

В ночь на 7 июня началось форсирование Белой у Красного Яра. Первым переправился на восточный берег 220-й полк, состоявший из рабочих — ткачей Иваново-Вознесенска. За ним — 217-й Пугачевский. Переправой руководил сам Чапаев. Здесь же находился и Фрунзе.

Решительная атака застала противника врасплох. Белые оставили окопы. Но вскоре, подтянув резервы, начали теснить наших бойцов, у которых патроны были уже на исходе. Атака двух полков 4-й колчаковской дивизии, частей 8-й пехотной и Сибирской казачьей дивизий угрожали срывом всей операции. На помощь белым пришла авиация. Одной из бомб был контужен М. В. Фрунзе. Ранения получили В. И. Чапаев, начальник политотдела Туркестанской армии В. А. Тронин. Все трое были в цепях бойцов, сдерживающих натиск колчаковцев. Все трое возглавили контратаку, и наши части опрокинули и смяли противника. Кризисная ситуация была ликвидирована. К вечеру бой стих.

На следующий день, как только бойцы 73-й и 75-й бригад отбросили колчаковцев в районе деревень Степановка и Старые Турбаслы, начали переправу два батальона 219-го полка, находившиеся в засаде. Переправа через мост так и не удалась. Последний пролет его покоился на деревянных клетках из бревен. После одной из наших атак белые подожгли временную деревянную опору, и стальная ферма моста рухнула.

Утром 9 июня уфимские рабочие пригнали на левый берег несколько больших лодок. Под прикрытием артиллерийского огня подразделения 223-го и 225-го полков переправились через Белую и вошли в город.

Чапаевцы во главе с комиссаром 219-го полка Федором Антоновым успели захватить городскую тюрьму с политзаключенными, которых белые в случае отступления собирались расстрелять. В городе была восстановлена Советская власть.

Разгром колчаковцев под Уфой имел огромное значение для всего Восточного фронта. За эту блестящую операцию Всероссийский Центральный Исполнительный Комитет наградил все девять чапаевских полков и 25-й кавалерийский дивизион Почетными революционными Красными знаменами. Многие командиры и бойцы нашей дивизии получили боевые ордена.

В одной из станиц, верстах в десяти — двенадцати от передовой, под звуки «Интернационала» М. В. Фрунзе зачитывал приказ РВС Республики от 14 июня 1919 года:

«Награждается орденом Красного Знамени начальник 25-й стрелковой дивизии т. Василий Иванович Чапаев за нижеследующие отличия:

Сорганизовав по революционному почину отряд, в течение мая, июня, июля, августа и сентября 1918 г. упорно оборонял Саратовско-Николаевский район сначала от нападения уральских казаков, а потом чехословаков.

6 и 7 октября 1918 г., руководя отрядом (Николаевской дивизии) на подступах к Самаре, занятой чехословаками, одним из первых переправился через реку Самарка, воодушевляя тем свои и соседние части, что способствовало быстрой переправе частей и занятию Самары.

Всегда предводительствуя своими частями, он храбро и самоотверженно сражался в передовых цепях, неоднократно был ранен и контужен, но всегда оставался в строю. Благодаря его умелым маневрам Александро-Гайской бригадой были разбиты казачьи банды генерала Толстова, что дало возможность нам овладеть Уральской областью.

Назначенный начальником 25-й стрелковой дивизии в дни катастрофического положения Самары, когда противник стоял от нее в двух переходах, он с дивизией был выдвинут в центр наступающих сил противника — под Бугуруслан; настойчивыми стремительными ударами и искусными маневрами он остановил наступление противника и в течение полутора месяцев овладел городами Бугуруслан, Белебей и Уфа, чем и спас Среднее Поволжье и возвратил Уфимско-Самарский хлебный район.

В боях под Уфой (8 июня), при форсировании реки Белая, лично руководил операцией и был ранен в голову, но, несмотря на это, не оставил строя и провел операцию, закончившуюся взятием города Уфа».

В эти памятные дни в боях под Уфой я впервые увидел Василия Ивановича. Когда 225-й полк подходил к реке Белая, на его правом фланге осталась деревня, занятая колчаковцами. Полк получил задачу выбить их из этого населенного пункта. И с приказанием Павлинова — поддержать нашей артиллерией атаку полка, я поскакал во 2-ю батарею. Местность была, открытая, а деревушка с садами раскинулась на небольшой возвышенности.

С наблюдательного пункта батареи хорошо просматривались цепи бойцов, наступавших на деревню. Но, прижатые к земле пулеметным огнем противника, они залегли и продвигались крайне медленно.

Но вот недалеко от нас показалась группа всадников. Среди них батарейцы узнали начдива.

— Чапаев! Впереди на иноходце, видишь?..

Чапаев буквально врос в коня. Одет он был просто — солдатский китель, туго перетянутый ремнем с портупеями, револьвер, шашка через плечо и плетка в правой опущенной руке, на шее бинокль, Комдив скакал быстро, а за ним командир бригады Потапов, комиссар Фурманов и ординарец. Вскоре вся группа перешла в галоп.

Мы выпустили несколько снарядов по деревне. Цепи бойцов поднялись и с криком «ура» бросились вслед за Чапаевым на врага. В бинокль было видно, как с противоположного конца деревни убегали белые.

Таким и остался для меня в памяти на всю жизнь Василий Иванович Чапаев — бесстрашно летящим навстречу врагу…

После взятия Уфы наша дивизия пополнилась людьми, оружием, боеприпасами, лошадьми. Павлинов получил замечательную тачанку и пару отличных лошадей.

23 июня состоялся митинг, на котором Д. А. Фурманов сообщил, что чапаевцам предстоит сражаться против уральских белоказаков — в тех самых степях, которые дивизия исходила еще в прошлом, 1918 году. Известие было встречено с радостью — семьи многих бойцов терпели надругательства от казаков.

«Прошу передать уральским товарищам мой горячий привет героям пятидесятидневной обороны осажденного Уральска, просьбу не падать духом, продержаться еще немного недель. Геройское дело защиты Уральска увенчается успехом»[6]. Такую телеграмму Ленин направил Фрунзе, и был приказ командарма: «Не позже 12 июля освободить Уральск…»

В городе белоказачьими войсками была окружена 22-я дивизия. Гарнизон вместе с уральскими рабочими с конца апреля героически выдерживал осаду. Осажденные испытывали недостаток в продовольствии, снарядах, патронах. Больницы были переполнены ранеными. Но слова Ленина подняли дух уральцев, и они самоотверженно удерживали город Обороной Уральска руководили участник штурма Зимнего дворца Петр Григорьевич Петровский и комиссар 22-й дивизии Иван Ильич Андреев.

2. июля началось наше наступление. В бою под станицей Соболевской белоказаки 2-го уральского конного корпуса понесли большие потери и вынуждены были отступать. Отходя, они опустошали селения, сжигали хлеба, отравляли колодцы, разрушали дороги. Чапаевцы или по горящей степи: трудно было дышать, изнуряла жажда, жара. Но ничто не могло остановить героическую 25-ю дивизию.

Местное население, с радостью встречая нас, оказывало всяческую помощь. Потом Дмитрий Фурманов напишет в своем романе: «Самому Чапаеву прием оказывали чрезвычайный, — он в полном смысле был тогда «героем дня».

— Хоть одно словечко скажи, — просили его мужики, — будут еще казаки идти или ты, голубчик, прогнал их вовсе?

Чапаев усмешливо искручивал ус и отвечал, добродушный, веселый, довольный:

— Собирайтесь вместе с нами — тогда не придут, а бабам юбки будете нюхать, кто же вас охранять станет?

— А как же мы?

— Да так же вот, как и мы, — отвечал Чапаев, указывая на всех, что его окружали.

И он начинал пояснять крестьянам, чем сильна Красная Армия, как нужна она Советской России, что к ней должно быть за отношение у трудовой крестьянской массы…»

7 июля наша 75-я бригада заняла хутора Самарцев и Шепталов. На третий день 225-й полк с боем вышел на реку Яик, заняв станицу Рубежную, а 223-й хутор Требухин. Наступление на Уральск развернулось на всех направлениях, и бригады вступили в Уральск. В тот же день Фрунзе сообщил об этом по телеграфу Ленину: «Сегодня в 12 часов снята блокада с Уральска. Наши части вошли в город. Рабочие и трудящиеся Уральска и его исстрадавшийся гарнизон встретили это памятное событие с радостью и восторгом».

8 боях с уральским белоказачеством отличились многие бойцы и командиры, чьи имена потом стали известны всей стране. Кавалерийским эскадроном командовал будущий Маршал Советского Союза Г. К. Жуков. Начальником связи авиаотряда был С. А. Красовский — будущий маршал авиации, начальником команды по сбору оружия — прославленный партизанский командир С. А. Ковпак. Кавалерийским взводом командовал будущий генерал армии А. А. Лучинский.

Обстановка на Восточном фронте складывалась благоприятно. Но с Северного Кавказа на Республику начала наступление 150-тысячная армия Деникина. 24 июня деникинцы заняли Харьков, 30 июня — Царицын. 3 июля враг перешел в наступление на Москву. «Все на борьбу с Деникиным!» — пролетел по стране призыв партии. И перед дивизиями встала задача ускорения разгрома уральского белоказачества.

Чапаев наметил наступление вдоль правого (высокого) берега, реки, где были расположены основные казачьи станицы. На этом направлении он сосредоточил две бригады — 73-ю и 74-ю. Казаки неоднократно пытались переправиться через Урал, чтобы обойти 25-ю дивизию с левого фланга. И нашей бригаде, занимавшей позиции на этом фланге, была поставлена задача оборонять свой участок фронта, используя реку как водную преграду. Некоторое время спустя из-под Илецка к нам на подкрепление прибыл 224-й Краснокутский полк Аксенова, с ним 3-я артбатарея Панченко. А 19 июля крупный отряд казаков, состоящий из 500 человек с пулеметами, переправился через Урал у станицы Рубежной и атаковал 225-й полк. Решительными действиями полка, 2-й батареи Смоктуновича атака была отбита, казаки тогда потеряли до 100 человек убитыми и ранеными. Наше наступление продолжалось. Проходило оно в тяжелых условиях: стояла нестерпимая жара, недоставало воды, продовольствия, боеприпасов.

Но вот в связи с перегруппировкой войск 4-й армии, выводом в резерв 22-й дивизии дивизия Чапаева получила приказ выйти и закрепиться по реке на линии колония Шишонкова, колония Просвет, хутор Чаганский.

Приказ был выполнен. Мы заняли оборону.

Ввиду значительного удаления батарей от штаба дивизиона Павлинов закрепил батареи за полками. Снаряды приказал экономить, огонь открывать только по требованию командиров. Вместе с Павлиновым от батареи к батарее передвигался на нашей новой тачанке и я. У меня пулемет, хорошо укрепленный на задней спинке, винтовка, наган. Порой отстреливались от белоказаков, прорвавшихся в наши боевые порядки. Сильно беспокоит какое-то желудочное заболевание, но лечиться некогда. Все мы тогда переносили невзгоды и трудности молча. Наш комиссар Дмитрий Фурманов, обеспокоенный создавшимся положением, докладывал Фрунзе и Реввоенсовету 4-й армии:

«Объезжая цепи в течение последних дней, вижу не вероятно трудное положение красноармейцев. Нет белья, лежат в окопах нагие, сжигаемые солнцем, разъедаемые вшами. Молча идут в бой, умирают, как герои, даже некого выделить для наград. Все одинаково честны и беззаветно храбры. Нет обуви, ноги в крови, но молчат. Нет табаку, курят сушеный навоз и траву. Молчат. Но даже молчанию героев может наступить конец. О благороднейших героях мы заботимся не по-геройски. Мы, несомненно, не правы перед ними. Сердце рвется, глядя на их молчаливое терпение. Не допустим же до разложения одну из самых крепких твердынь Революции. Разуйте и разденьте кого хотите. Пришлите материала, мы сошьем сами, только дайте теперь что-нибудь. Мобилизуйте обувь и белье у населения».

Фрунзе и Куйбышев быстро отреагировали на доклад Фурманова, проявив большую заботу о дивизии Чапаева. В дни обороны она начала пополняться людьми, оружием, боеприпасами. Улучшилось снабжение продовольствием, обмундированием.

За время затишья я старался привести в порядок штабные дела дивизиона. Заново составили списки личного состава, уточнили состояние и качество орудий, лошадей, переучли запас снарядов и патронов. Но неясность оперативных задач, большая растянутость нашей бригады, отсутствие 224-го полка, который подчинили 1-й армии, тревожили Чапаева. В докладной записке в штаб армии он писал: «Такой участок для одной бригады охранять невозможно. Распыленная по одной роте, она не в силах охранять данный участок. Части могут быть легко разбиты противником, а поддержка ниоткуда не придет… Я нахожусь в совершенном неведении, что за задачи 25-й дивизии. Боевой задачи нет никакой. Отдыху тоже нет, и распылили всю дивизию мелкими частями, командному составу не в силах следить за порядками в частях и отдавать срочные распоряжения. И еще раз докладываю. Согласно уставу, в корне преследуется распыление частей, и считаю строго недопустимым в дальнейшем такое положение. Требую дать известную задачу 25-й дивизии. Все войска 25-й дивизии на протяжении 250 верст лежат в цепи под палящим солнцем и более двух месяцев не мыты в бане. Некоторых паразиты заели. Если не будет дано никакого распоряжения, я слагаю с себя обязанности начдива, мотивируя нераспорядительностью высшего командного состава, передачей некоторых частей в другие армии… Для передвижения раненых и больных красноармейцев на тракте Уральск — Оренбург необходимо иметь этапные пункты. На эту мою записку жду ответа и срочных распоряжений».

Начдива Чапаева тревожила боеготовность войск, он критиковал недочеты в работе штаба 4-й армии. И в начале августа 1919 года командарм Авксентьевский приказал 25-й дивизии начать наступление на Лбищенск. Против Чапаева на этом участке фронта был выставлен Уральский корпус белых — свыше 10 тысяч человек.

Учитывая все повадки и тактические приемы казаков, наш начдив доложил в штаб 4-й армии свой план наступления. Его беспокоила защита флангов. С этой целью он требовал: 75-й бригаде определить наступление по «бухарской обороне», как мы тогда называли восточный берег Урала, оборону участка Рубежная, Требухин, Генварцевское передать 47-й дивизии, а защиту правого фланга возложить на 50-ю дивизию 4-й армии.

Главный удар по казачьим войскам Чапаев планировал нанести» силами 73-й и 74-й бригад. Реввоенсовет Южной группы войск принял его предложения, и мы снова пошли в наступление.

После упорных боев заняли Скворкино. 6 августа вышли на хорошо укрепленный форпост Бударинский. Вокруг него три линии окопов с траверсами. В обороне — два белоказачьих полка, учебный полк и юнкера Гурьевской пехотной школы. Под прикрытием артиллерии Чапаев и Фурманов ведут в атаку 220-й и 221-й пехотные полки. Противник не выдерживает — и форпост Бударинский наш.

Страшную картину обнаружили мы здесь после ухода белоказаков. Во рву лежали трупы пленных красноармейцев с вырезанными на теле звездами, переломанными руками, ногами, отрезанными ушами. Скрыть следы злодеяния белоказаки и кулаки не успели — собирались сбросить в ров еще шестьдесят восемь раненых красноармейцев, да спешно бежали.

Продолжая преследовать отступавшую армию генерала Толстова, чапаевцы заняли станицы Кожехаровскую, Лбищенск, Сахарную. Однако продвижение в глубь уральских степей делало положение 25-й дивизии все более тяжелым. Фронт ее растянулся на много километров тремя группировками сил. Поддерживать связь, управлять войсками было крайне трудно. Казачьи же дивизии, хотя и отступали, сохраняли боеспособность, тылы их опирались на Гурьев, где англичане и снабжали генерала Толстова всем необходимым — вооружением, боеприпасами, продовольствием.

Командир нашего дивизиона, предвидя трудности со связью, решил держаться ближе к штабу дивизии, к Чапаеву, и двигаться вместе с 223-м полком. Вместо Потапова, который тяжело заболел, командиром нашей бригады назначили Ефрема Аксенова — бывшего унтер-офицера. Как и Чапаев, Аксенов за боевые заслуги на Турецком фронте был награжден тремя георгиевскими крестами. Накопился у него и достаточный боевой опыт борьбы с казаками. Поэтому с решением командира нашего дивизиона он согласился.

И действительно, выбив противника из населенных пунктов Хуторское, Джуваны-Куль, полки разошлись веером — каждый по своему направлению, и связь между ними была почти потеряна.

Впервые мне пришлось участвовать в боевых порядках полка, действующего в отрыве от других частей. Иван Ершов, командир 223-го полка, в прошлом прапорщик, построил полк в виде кольца, составленного из взводов и рот. В каждой роте первая цепь из двух взводов, вторая — из одного взвода как резерв командира роты. Пулеметные тачанки роты двигались между цепями. Резервом командира полка была полковая пулеметная рота. А внутри этого кольца шла полевая артиллерия — 1-я батарея нашего дивизиона: четыре орудия и зарядные ящики. Для нее предусматривалось определенное пространство, чтобы суметь снять орудия с передков и открыть огонь. При малых дистанциях орудия могли выехать за пределы пехотной цепи. За артиллерией следовал многочисленный обоз из военных тачанок и крестьянских подвод. Впереди, в авангарде, действовала разведка полкового эскадрона, указывающая полку наиболее ровный путь в обход озер, других препятствий. Она же доносила сведения о противнике. Таким образом, полк двигался в заданном направлении как бы в положении круговой обороны и был готов отражать атаки любых групп казачьей конницы.

Однако двигались мы медленно. В день могли сделать не более 15–20 верст. Степь была покрыта высохшей травой с колючками, от безводья страдали и люди и лошади. Только верблюды передвигались беспрепятственно, невзирая на жару.

Когда в Лбищенске наступление приостановилось, 223-й полк тоже остановился на несколько дней. Маневрировать огневыми средствами очень мешал обоз. Поэтому после очередного перехода полк с малым обозом и артиллерией было решено отправить дальше, а большое количество крестьянских подвод на лошадях и верблюдах оставить в Рерухово. Для охраны обоза выделили одну роту, днем несколько подвод послали в Уральск за продовольствием и в степь за сеном.

Вдруг уже после обеда, часов в шесть вечера, пост наблюдения, располагавшийся на мечети, доложил, что наши подводы на большой скорости возвращаются обратно. Через некоторое время на горизонте показались густые цепи конных казаков, наступавших с юга и востока, — не менее 200 всадников. За цепью следовали пулеметы, две полевые пушки малого калибра, из которых открыли огонь по окопам, оставленным 223-м полком. Но, обнаружив, что они пустые, казаки спешились и повели наступление на Рерухово. Иван Ершов, случайно находившийся здесь, организовал оборону, и мы встретили белоказаков ружейным и пулеметным огнем. Командир полка перебегал по окопам пригнувшись, а то и во весь рост ходил по участку, перебрасывая бойцов с одного направления на другое, воодушевляя их личным примером. Он-таки успел послать группу конных разведчиков с приказанием вернуть ушедший полк нам на помощь.

Казаки стреляли из винтовок и пулеметов разрывными пулями — новинка английского производства. В этом бою Иван Ершов погиб, с ним — еще несколько красноармейцев. Тридцать два были ранены, среди них командир нашего дивизиона.

Павлинова принесли в землянку, сделали перевязку, но стрелять он уже не мог. Узнав, что Ершов убит, приказал мне:

— Александр! Иди в цепи, командуй. Смотри, чтобы зря не стреляли. Патронов не так много.

Передвигаясь перебежками по окопам, я нашел командира роты. Вместе с ним упорядочили огонь по белоказакам, усилили оборону на особо опасных направлениях. Затем я организовал доставку патронов из обоза, установил места для перевязки. Наблюдателя на мечети пришлось сменить — он тоже был ранен.

Бойцов в окопах оставалось все меньше. А казаки между тем, мелкими группами перебегая за землянками, заметно приближались. Положение наше становилось критическим. Невольно я все чаще посматривал в степь: доскакали ли разведчики до полка или их перехватили враги?..

И вот наблюдатель с мечети прокричал:

— Вижу цепь полка! К нам идут!..

Казаки тотчас прекратили огонь и отошли от Рерухово в восточном направлении. Полк расположился кольцом в ранее отрытых окопах, а утром мы снялись с места и в прежних боевых порядках продолжили наступление.

Опаленная беспощадным солнцем, высохшая степь все более затрудняла наше продвижение. Казачьи группы все чаще беспокоили боевое кольцо, нападая с разных сторон. Озеро Челкар осталось где-то на востоке. Пришлось уменьшить суточную выдачу воды, хлеба, других продуктов. Но бойцы безропотно шли на юг.

5 сентября утром, как обычно, полк поднялся для очередного перехода. Ничто не предвещало беды. Но не прошли мы и нескольких километров, как неожиданно с тыла нас начали догонять почти голые люди. Они бежали по следу, который оставляло в степи движение полка. Мы остановились. Пять человек из 73-й бригады — Белобородов, Пантелеев, Зайцев, Додонов и Платухин — все в крайне изможденном состоянии, с окровавленными ногами. Они оповестили нас о тяжелом событии: белоказаки уничтожили штаб нашей дивизии.

Печальный их рассказ сводился к следующему: 73-я и 74-я бригады с боями заняли станицу Сахарную. Чапаев был, как всегда, на передовой, а штаб дивизии переехал из Уральска в Лбищенск. Комиссара дивизии Фурманова отозвали от нас, назначив начальником политотдела Туркестанского фронта. Вместо него прибыл Павел Батурин, и 4 сентября они с Чапаевым приехали в Сахарную, чтобы побеседовать с бойцами — трое суток там не получали хлеба.

В Лбищенске кроме штаба дивизии находился обоз мобилизованных крестьян Самарской губернии и дивизионная школа красных инструкторов — 600 человек. Других частей для охраны штаба не было.

И вот к вечеру 4 сентября Чапаев с новым комиссаром Батуриным вернулись в Лбищенск. На фронте было затишье. Но, получив донесение от обозников, посланных в степь за сеном, что в 20 километрах от Лбищенска на них напала сотня белоказаков, Чапаев потребовал разведывательные сводки за последние дни. В сводках сообщалось, что казачьих частей нигде не обнаружено, а передвижение небольших разъездов — дело обычное, и Чапаев успокоился.

Лбищенск скорей обычное село, чем город — низенькие домишки, слепленные из глины и побеленные известью, ни садов, ни деревьев. Когда передвигаются конники, от пыли в тридцати шагах ничего не видно. Фронт отсюда был в 80 километрах — относительное затишье. Чапаев с Батуриным помылись в бане когда еще такой случай выпадет, — попели, поговорили и улеглись спать.

Лбищенск по ночам охраняла дивизионная школа. По окраинам выставлялись небольшие заставы, а внутри охрану несли отдельные пешие патрули. Связи — ни со штабом, ни между заставами.

Между тем к Лбищенску долиною реки Кушум шли белоказаки частей Бородина и Сладкова: 1150 сабель, 14 пулеметов, 4 орудия. В 25 километрах от села они остановились и укрылись в камышах. Бесшумно сняв посты и караулы, белоказаки вихрем ворвались в спящее село и застигли штаб дивизии врасплох.

Самоотверженно дрались чапаевцы. На Соборной площади, отбив пулемет, комиссар Батурин с Василием Ивановичем косили казаков, пока не кончились патроны. Здесь же была часть курсантов дивизионной школы под руководством Петра Чекова, начальник политотдела дивизии Дмитрий Суворов, помощник комиссара дивизии Иван Крайнюков.

Но силы были неравны. На рассвете ударила артиллерия белых. Кольцо окружения неумолимо сжималось. Смертью храбрых пали комиссары П. С. Батурин, И. А. Крайнюков, командир дивизионной школы П. Ф, Чеков с сыном. В штыковой атаке погиб Д. В. Суворов. Тяжело ранен начальник штаба дивизии Н. М. Новиков. Раненный в руку, Чапаев продолжал сражаться. Путь к своим лежал только через реку Урал…

Мало кому удалось пережить лбищенскую трагедию. Петр Исаев, верный помощник Василия Ивановича, был до конца верен комдиву и сдерживал белоказаков огнем, надеясь, что Чапаев переправится на тот берег. Последнюю пулю он оставил себе.

А Чапаев навсегда остался в волнах Урала…

Подробности этого тяжелого события мы узнали несколько позже. Тогда же, выслушав рассказ пятерых бойцов о происшедшем, мы не могли поверить, что Чапая не стало. Каждый из нас думал, что он вот-вот появится. Дмитрий Фурманов так и записал в своем дневнике:

«Думаю обо всех, за всех жутко и больно, всех жалко, но из всех выступает одна фигура, самая дорогая — Чапай. На нем сосредоточены все мысли. Где он? Жив ли мученик величайшего напряжения, истинный герой, чистый, благородный человек? Ну давно ли я оставил тебя, Чапай? Неужели погиб? Не могу поверить, надо проверить у Фрунзе…»

Еще долгое время ходили слухи и предположения, что Чапаев где-нибудь лечится у кочевников. Так велика среди нас была любовь к легендарному начдиву.

А к Лбищенску уже вечером 6 сентября, проделав 70-километровый марш, подошли бригады из Каршинского и Сахарной. С ходу атаковав белоказаков, красноармейцы на следующий день отбросили их на север. Долго искали чапаевцы тело своего командира, сетями и неводами бороздили Урал. Но поиски не дали результатов.

Следы зверских расправ оставили после себя белоказаки. Они расстреливали всех подряд: красноармейцев, обозников-крестьян, даже больных и раненых — выводили из дивизионного госпиталя, заставляли рыть могилы и тут же убивали.

В одном из подвалов уцелели тяжело раненный начальник штаба дивизии Новиков и редактор газеты Ренц. От них, от немногих других оставшихся в живых и стали известны подробности той страшной сентябрьской ночи.

«Я находился в одной комнате с Крайнюковым, — рассказывал Андрей Платухин. — Проснулись мы от крика наших ординарцев: «Казаки!» Крайнюков выбежал на улицу первым. Я выскочил вслед за ним и побежал. У дома, где жил Чапаев, к нам присоединилось человек 15, кто с винтовкой, кто с револьвером. На нас неслись конные казаки. Чапаев крикнул: «По кавалерии — пли!» Мы произвели несколько залпов. Казаки отскочили. В районе дивизионной школы инструкторов шел бой. Чапаев с группой бойцов побежали туда.

В нескольких десятках метров от нас увидели группу штабников во главе с Суворовым, которая заняла глинобитный сарай и била по казакам. Здесь собралось человек сорок. Кто-то сообщил, что убит командир Гладков, погиб работник политотдела Кучера. Крайнюков, увидев, что из-за угла казаки выкатывают пулеметы, бросился на пулеметчиков, но был тяжело ранен, а Суворов с группой бойцов захватил два пулемета. Я попросил ординарца Николая Усанова (он из Пугачевского уезда, села Ключи) положить тяжело раненного Крайнюкова на коня и переправить через Урал.

К нашей группе подошел тяжело раненный комиссар дивизии Павел Батурин. Он спросил, есть ли патроны. Я ответил, что есть штук по десять. Он приказал стрелять только в упор.

Часов через пять-шесть я увидел, как с несколькими солдатами, весь в крови, с винтовкой в руках, прибежал Чапаев. Он на ходу отстреливался. Казаки начали артобстрел нашей группы, разорвалось несколько снарядов, и многие погибли. Тут я увидел Антонова, комиссара 219-го полка (Дедушку). С ним мы стали отходить к Уралу. Мне удалось переплыть реку. Встретившиеся на «бухарской стороне» артиллеристы отправили меня в госпиталь…»

А вот как вспоминал тот страшный час Иван Володихин: «Когда казаки часов в 5 утра 5 сентября налетели на штаб дивизии в Лбищенске, наш взвод конных ординарцев при дивизионной школе держал оборону. К нам подбежал Чапаев, раненный в левую руку, и скомандовал: «Вперед — на врага!» Мы пошли в. атаку и отбили казаков, дав возможность нашим закрепиться на берегу реки Урал. Во время атаки было много раненых и убитых. Конники бились пешими, так как потеряли лошадей. Мы старались прорваться, но я был тяжело ранен, и меня схватили казаки. На допросе мне штыком прокололи руку, потом ударом приклада сбили с ног, и я потерял сознание. Когда пришел в себя, приказали вырезать на теле знак звезды, а от следующего удара я снова потерял сознание. Очнулся уже во рву среди трупов расстрелянных товарищей, когда в город вошли чапаевцы…»

Наша бригада, продвигавшаяся на «бухарской стороне», получив известие о разыгравшейся на реке Урал трагедии, окопалась и простояла в обороне полтора дня. Командование 25-й дивизией принял на себя Иван Семенович Кутяков, и к исходу 6 сентября разъезд кавалерийского дивизиона передал нам распоряжение отходить к Уральску.

Измотанные тяжелыми переходами, непрерывными боями, яростными атаками казаков, мы пробивались на соединение с частями Уральского гарнизона. Все трудности, казалось, были уже позади, когда произошла схватка с белоказаками у форпоста Янайский, к которому мы подошли ночью. Бойцы уснули мертвым сном. И в это время со всех сторон белоказаки открыли по ним артиллерийский и ружейно-пулеметный огонь, двинули броневики. Все смешалось!..

Вот что писалось по этому поводу в приказе по Туркестанскому фронту от 8 января 1920 года:

«В ночь с 9 на 10 сентября противник, подтянув на подводах к Янайскому пехоту и подкравшись к нашим цепям, ударил во фланг. Полк дрогнул, но, по приказу и под личным командованием Хлебникова, 3-я батарея остановилась на месте и открыла ураганный огонь при прицеле 10, благодаря чему противник отступил, но затем вновь бросился в атаку, имея несколько броневиков. Несмотря на ужасный пулеметный огонь, под которым находилась батарея, Хлебников лично выдвинул два орудия на открытую позицию навстречу бронеавтомобилям и, открыв огонь, принудил их отступить. Самый сильный автомобиль был подбит. В этом бою Хлебникова ранили, но он остался в строю. Своими решительными действиями он восстановил положение дрогнувших частей и дал возможность отступить в полном порядке к форпосту Скворкино».

В тяжелом бою у Янайского отличились командир бригады Сергей Сокол, комиссары Петр Брауцей, Николай Пархоменко, Кузьма Завертяев, командиры полков Гавриил Горбачев, Семен Садчиков, Сергей Мальцев. За мужество и отвагу командир 74-го артиллерийского дивизиона Николай Хлебников и командир батареи Андрей Семиглааов были награждены орденом Красного Знамени.

Продолжая отходить, чтобы с юга и юго-запада не допустить белоказаков к железной дороге и Уральску, группа Бубенца, в которую входили 223, 218, 1-й кавалерийский полки и наш артдивизион, к середине сентября достигла реки Барбастау. Остальные полки бригады Аксенова тоже отошли к Уралу. В дивизии снова создалось тяжелое положение со снабжением боеприпасами, продовольствием, обмундированием. А уже надвигалась осень.

После гибели Чапаева командование 25-й дивизией принял Иван Семенович Кутяков. Еще в апреле 1918 года он организовал красногвардейский отряд, который влился в Чапаевскую дивизию. Был начальником нашей разведки, командиром батальона, командиром полка, командиром бригады. В 1923 году он окончил Военную академию РККА, затем командовал Хорезмской группой войск по ликвидации басмачества. Позднее был заместителем командующего войсками Приволжского военного округа. Награжден тремя орденами Красного Знамени, орденом Хорезмской республики.

А в том далеком 1919-м начдив Кутяков докладывал командующему 4-й армией Лазаревичу: «Патронов в частях нет. Идет дождь, а обуви и шинелей у солдат нет. Настроение понизилось. Солдаты ропщут. Командир группы Бубенец сообщил, что 218-й и 223-й полки отказались идти в наступление, потому что раздеты и разуты. Бубенец дал слово, что в 3-дневный срок обует и оденет бойцов, и полки пошли в наступление на Барбастау. Положение серьезное. Прошу принять срочные меры».

Лазаревич ответил: «Предполагается наступление на Лбищенск — Горбуново, а сейчас задача дивизии обеспечить линию железной дороги от противника. Фрунзе обещал выслать патроны, а у меня их тоже нет. Обещал помочь обувью, бельем. Шинелей нет, но обещаны телогрейки. Ведите разъяснительную работу о трудностях…»

23 сентября дивизия перешла в наступление. Белоказаки сопротивлялись ожесточенно. Через неделю они сами попытались прорвать наш фронт под Уральском, однако отступили с большими потерями. 4 октября мы получили приказ Реввоенсовета Туркестанского фронта:

«Славные войска Туркестанского фронта, пробивая России путь к хлопку и нефти, стоят накануне завершения своей задачи…

Пусть не смущает вас ничтожный успех врага, сумевшего налетом кавалерии расстроить тыл славной 25-й дивизии и вынудить ее части несколько отойти к северу. Пусть не смущает вас известие о смерти доблестного вождя 25-й дивизии тов. Чапаева и ее военного комиссара тов. Батурина.

Они пали смертью храбрых, до последней капли крови и до последней возможности отстаивая дело родного народа…

В увековечение славной памяти героя 25-й дивизии тов. Чапаева Революционный Военный Совет Туркестанского фронта постановляет:

1. Присвоить 25-й дивизии наименование «Дивизии имени Чапаева»[7].

Приказ воодушевил бойцов. В середине октября конная группа комбрига Сергея Сокола в составе 1-го, 3-го Доно-Кубанского кавалерийских дивизионов и 1-го кавалерийского полка приступила к ликвидации противника, проникшего в тыл Уральска. Передовой отряд Гавриила Шустова в составе 1-го батальона Петра Грибанова, полковой школы инструкторов Константина Бахтеева и кавалерийского эскадрона Павла Щенникова занял хутора Дьяков и Вишневский. Но белоказаки ночью внезапно ворвались в расположение отряда, и разгорелся бой, Бойцы 1-го батальона попали под сильный огонь противника. Геройски сражались и пали смертью храбрых комбат Петр Грибанов, командир 3-й роты Андрей Жданов. Тогда батальон в атаку повел Григорий Рублев. В отряд Чапаева он пришел всей семьей.

С 14 по 26 октября группа Сокола вела бои с прорвавшимися в тыл Уральска частями белоказачьей армии, и они были окончательно ликвидированы. Дивизия получила задачу «занять всю населенную полосу по реке Урал до Лбищенска, а также район «Джамбейтинской ставки» и оттеснить оставшиеся части противника в безлюдные степи, с тем чтобы лишить противника последних ресурсов борьбы».

Наша 75-я бригада, под командованием Ефрема Аксенова, снова шла с боями на юг — через хутор Широков, Бахарев, Локтев, Портнов. Продвинулись вперед уже более чем на 200 верст, заняли калмыцкие поселки — Казанский, Мухортский.

Всюду свирепствовал тиф. Эпидемия поразила уже около пяти тысяч человек. Заболел и убыл в госпиталь Павлинов. За него остался командир 2-й батареи Смокту-нович. Вместе с ним мы отдали приказ — отобрать во всех батареях наиболее сохранившиеся орудия, лошадей и направить на Калмыков в распоряжение Кутякова, который вел решительное наступление на Гурьев. Оформив приказ, почувствовал, что силы покидают меня. Температура 39–40 градусов. Лежу в забытьи. На конной повозке меня доставили в Александров-Гай, оттуда верблюжьим транспортом в Новоузенск. Укрытого кошмой, меня привязали веревкой — чтобы не вывалился по дороге. А путь до Новоузенска мучительно долог. Ночуем в мазанках, куда от повозки я добираюсь ползком. Воду пью ледяную, чувствуя во рту кусочки льда, а кажется, что вода горячая. Двое из семи саней оставили в хуторе — кто-то умер…

В Новоузенске, уездном заволжском городке Саратовской губернии, нас поместили в местную больницу. Лежали в коридоре на полу — все забито тифозными. Через несколько дней получил место на кровати, и вдруг без всякого лечения температура начала спадать. Как только поднялся с кровати немедленно выписали из больницы и дали отпуск на два месяца.

Жадно ловил сведения с фронта. Узнал от бойцов, поступивших в больницу позже меня, радостное известие — наступление 25-й дивизии на Гурьев закончилось в январе 1920 года полным разгромом белоказачьих войск. Тогда на имя начдива Кутякова пришла телеграмма, в которой бойцов горячо поздравлял с одержанной победой Владимир Ильич Ленин.

После ликвидации Уральского фронта дивизия была переброшена на запад, где храбро сражалась с белополяками.

В годы Великой Отечественной войны 25-я дивизия имени Чапаева прошла долгий героический путь борьбы вместе со всей Советской Армией. Она самоотверженно дралась на подступах к городам-героям Одессе, Севастополю, на других фронтах.

Да, прошлое уходит… Но от тех тревожных и грозных, вихревых лет в душе остается — как золото выплавляется — память об общих радостях, несчастьях, жертвах, надеждах, мечтах и стремлениях.

И остается Родина…