В полет сквозь годы

Глава шестая Зовут полярные широты

Неудача Леваневского в полете к Северному полюсу, гибель в том же году на Аляске известного по кругосветным перелетам американского летчика Вилли Поста послужили скептикам поводом для рассуждений о неприступности Арктики. Многие откровенно говорили, что на одномоторном самолете ледовитую пустыню не одолеть. Мы с Байдуковым не разделяли такого мнения. И вскоре после моего возвращения из летной школы Георгий как-то зашел к Чкалову — потолковать о забытом всеми самолете АНТ-25.

— Ну вот, Байдук, и встретились! Где же ты пропадал? — тиская Байдукова в объятиях, приговаривал Чкалов.

— А ты, Валериан, немного изменился, — заметил Георгий.

— Постарел, брат, постарел. Да и что ты хочешь — отец семейства. Пойдем-ка дочь посмотрим.

Посмеиваясь, Чкалов показал свою новую квартиру.

— Живу, как бог… — повторял он, потом участливо спросил: — Ну, а ты как?

— Так себе, Валериан. Разговор есть…

— Ну давай. Что ж не сказал сразу?

— Здесь неудобно — народу много.

У Чкалова действительно было много гостей.

— А у меня всегда так. Люблю, брат, народ, компанию…

Байдуков, согласно кивая головой, думал уже о чем-то другом.

— Ты знаешь, самолет, на котором мы с Леваневским пытались перелететь полюс, сейчас находится в переделке. Ну и что же, мне какое дело? Ведь это ваш самолет.

Георгий опешил, не зная, как подойти к Чкалову.

— Видишь ли, вчера на заводе мне сказали, что АНТ-25 в корне переделан и теперь стоит готовый в ЦАГИ, не находя себе применения.

Ольга Эразмовна, жена Чкалова, настороженно прислушивалась к разговору. Ей явно не нравилась эта тема — она смутно чувствовала опасность, и Георгий, уловив ее недовольный и укоризненный взгляд, умолк.

— Валерий, тебя же ждут гости, — пыталась оторвать Чкалова жена.

— Ладно, — предложил Чкалов, — пойдем на улицу, Егор, я тебя провожу…

Он заглянул в столовую, предупредил гостей и быстро оделся.

— При женах нельзя вести такие разговоры, будут напрасно волноваться, заметил Байдуков.

— Ясно. Ну, продолжай.

— Значит, самолет есть. Нужны лишь экипаж и разрешение.

— А как же Леваневский?

— Перед отъездом в Америку Леваневский заявил мне, что он намерен лететь на другой машине.

— Ну и что же?

— Тьфу, какой же ты, черт, несговорчивый!

— Как несговорчивый? Ты, Егор, что-то лепечешь непонятное…

— Вот я и говорю — давай-ка берись за это дело, а я помощником и махнем через Северный полюс!

— Эх, и дуралей же ты, Байдук! Так бы и сказал, — оживился Чкалов. Давай твоего штурмана, и завтра же пойдем в ЦАГИ…

Есть люди, у которых на всю жизнь сохраняются лучшие черты детской психики: радость бытия, непосредственность переживаний, свежесть впечатлений, искренность и наивность душевного выражения. Конечно, эти черты у них не в своем первоначальном, подлинно детском состоянии, а в перерожденном или преобразованном виде, но при всем том самая-то суть психологии детства остается в сохранности. Такие натуры в большинстве случаев бывают чрезвычайно привлекательны. Преимущества детской души сочетаются у них с преимуществами зрелого возраста. Опыт лет, налагающий на душу печать серьезности, деловой озабоченности, скрашивается у них незаглохшим предрасположением к очарованию сказок жизни. Мироотношение у них, соответственно возрасту, зрелое, умудренное, а мироощущение — детское, то есть неувядшее, непоблекшее. В их любознательности есть нечто уподобляющееся наивному любопытству ребенка. В напряженной работе мысли просвечивают черты, напоминающие детскую задумчивость.

Вот именно к числу таких натур принадлежал и Чкалов. Свежестью и цельностью души веяло от его обаятельной личности. Детское выражалось у него, так сказать, походя, непроизвольно и очаровательно — в житейском обиходе, в отношениях к людям, к делам, к идеям, в некоторых чертах характера, в навыках и приемах мысли. Он мог по-детски радоваться удачному для него полету и столь же по-детски огорчаться при неудаче.

Люди такого уклада духа всегда в высшей степени ценны, а в особенности в такое время, когда сгущается мгла грядущего…

Валерий, я уже знал, коренной волжанин. Родился в семье котельщика волжских пароходов Павла Григорьевича Чкалова в селе Василево. В этом селе издавна существовал затон — зимняя стоянка речных судов, на которой между навигациями ремонтировались пароходы. Павел Григорьевич и работал здесь мастером по ремонту судовых котлов.

Валерий оказался на редкость крепким парнем. Пудовой гирей он забавлялся шутя. Но хотелось испробовать силы в настоящем деле, самостоятельной работе, и он перешел кочегаром на землечерпалку. Землечерпалка расчищала русло реки Волги на мелях и перекатах, и Валерий видел пользу, которую работа их приносила судоходству, людям.

— Да, без нас ни одному пароходу не обойтись, на мель сядет, соглашался с ним его друг, тоже кочегар, Анфимов.

И вот землечерпалка поплыла в Казань. Парни получили новое задание: расчистить дно около пристани, сожженной белыми, и поискать на дне оружие.

А в голове молодого Чкалова уже роились дерзкие мысли: податься к красным, в какую-нибудь часть, и вместе с красноармейцами сражаться с врагами.

Вот почему, вернувшись в Василево, Валерий все чаще подумывал переменить профессию, чтобы быть поближе к делам Красной Армии. Как-то встретил его дальний родич, сосед по слободке Володя Фролищев.

— И долго ты еще, Волька, кочегарить собираешься? — полюбопытствовал Владимир. — А вот я в Нижнем авиационным механиком работаю.

И рассказал он Валерию о том, что в Канавине, пригороде Нижнего Новгорода, стоит 4-й военный авиационный парк, где ремонтируют и восстанавливают аэропланы.

Валерий решил твердо: еду с Владимиром в Нижний, поступаю в авиапарк, но тут же вкралось сомнение: примут ли? Ведь ему было всего лишь 15 лет…

Шел 1919 год. По стране гремела гражданская война. Наши авиационные отряды на фронте остро нуждались в исправных боевых самолетах. Вот почему, когда Валерий вместе с Фролищевым явились в 4-й авиационный парк, командир охотно согласился принять парня учеником слесаря-сборщика и зачислил его молодым красноармейцем. Валерию выдали обмундирование и поставили «на довольствие с котла».

Так Чкалов сделал в своей жизни важный и решительный шаг. Он приобщился к авиации, которой затем посвятит без остатка всю свою жизнь.

Для начала — ремонт и сборка «фарманов», «ньюпоров», «вуазенов», пока малоизвестных ему самолетов. Нетрудно было постичь искусство заплетать тросы для расчалок, обтягивать поверхность крыльев перкалем, покрывать его защитной краской и лаком.

Занимаясь ремонтом самолетов, Валерий изучал их устройство. В его обиход по-хозяйски входили новые, ранее незнакомые ему слова: фюзеляж, плоскости, стабилизатор, хвостовое оперение, рули поворота и высоты, элероны, лонжероны, шасси, амортизаторы… Перед Чкаловым раскрывалась внутренняя силовая конструкция аэроплана — этой доселе незнакомой машины, обретающей подъемную силу при движении в воздухе.

Аэропланы улетали в боевые отряды, и Валерий, провожая их взглядом, горел желанием поскорее научиться летать. Он все настойчивее осаждал командира авиапарка просьбами перевести его в учлеты. И в 1921 году мечта сбылась: за отличную работу на производстве Чкалов был направлен в город Егорьевск в Теоретическую школу авиации. Это была старейшая русская авиационная школа, основанная еще до революции в городе Гатчина под Петроградом. Во время гражданской войны она была эвакуирована в Егорьевск.

Валерий, обладая отличной памятью и способностями к учебе, схватывал и усваивал все легко и быстро, чем удивлял своих учителей. Пригодились знания по устройству самолета, полученные еще в авиационном парке. Сдавая зачеты и экзамены, Чкалов никогда не получал оценки ниже 10 по существующей тогда двенадцатибалльной системе.

И вот в начале 1923 года Теоретическая школа окончена. Всем ученикам присвоили звание «красного командира». В то время в Теоретической школе никаких полетов не производилось. Для обучения полетам все выпускники направлялись в другие школы.

Школ летчиков у нас было тогда всего две, и обе в Севастополе: одна для сухопутных самолетов, другая — для гидро. Но к 1923 году в городе Борисоглебске организовалась еще одна школа летчиков, для размещения которой были предоставлены кавалерийские казармы. Учебное поле конницы было превращено в аэродром, а конюшни и манежи переделывались в ангары для хранения самолетов.

В Борисоглебскую школу летчиков в 1923 году и был направлен весь выпуск из Егорьевска.

Первая работа учлетов состояла в перестройке одного из манежей в ангар. В ожидании первых полетов Чкалов работал с энтузиазмом. Попутно изучил учебный самолет «авро». Когда формировалась первая летная группа, в нее зачислили только десять человек, в том числе и Чкалова. Так заветное желание стать летчиком все более приближалось к реальности. Он был зачислен в группу инструктора Очнева в отряде Попова.

Лето 1923 года прошло в учебных и тренировочных полетах. После соответствующего количества провозных Чкалов был допущен к первому самостоятельному полету. Он ждал этого дня с нетерпением, ожидали его и инструкторы: они видели, что Чкалов отличается от остальных учлетов особой реакцией, сильным и твердым характером.

В октябре 1923 года, когда вся программа на учебном самолете была закончена, Чкалов в составе лучшей десятки, завершив обучение, был направлен в Москву, в Авиационную школу высшего пилотажа. Там ему предстояло освоить полеты на боевых самолетах. В аттестации Борисоглебской школы записали: «Чкалов являет пример осмысленного и внимательного летчика, который при прохождении летной программы был осмотрителен, дисциплинирован…»

Прибыв в Ленинградскую истребительную эскадрилью, Чкалов продолжал отрабатывать технику пилотирования. Все летчики этого подразделения в совершенстве владели высшим пилотажем, а Валерий летал настолько мастерски, что с полным правом заявлял: «На самолете я чувствую себя гораздо устойчивее, чем на земле». И в самом деле, метрах в пятидесяти от земли он мог пройти в перевернутом полете — вверх шасси, выполнить при этом расчет на посадку, а затем, довернув машину в нормальное положение, точно приземлиться у посадочного знака.

И все же не полет, как таковой, а воздушный бой считал Чкалов настоящим призванием летчика-истребителя. «Высокий воинский дух и желание драться одни только освещают назначение воздушного бойца», — говорил он и настойчиво вырабатывал в себе бойцовские качества.

Как-то Чкалов участвовал в маневрах Балтийского флота. По условиям учений предполагалась высадка десанта, о чем надо было передать на флагманский корабль — линкор «Марат». Но оборвалась радиосвязь. Тогда командование решило доставить вымпел с донесением с помощью авиации.

Дело это было нелегкое. Прежде всего, участвовавшие в учениях боевые машины не рассчитывались для полетов над морем. А тут еще и погода ухудшилась: не на шутку разыгрался сильный шторм, полил дождь — поиск корабля в открытом море в таких условиях казался почти невозможным. Но приказ есть приказ, и, выбирая для выполнения задания двух наиболее опытных летчиков, комэск предложил Валерия Чкалова.

Едва взлетев, боевые машины тут же скрылись в непроглядной осенней мути. Аэродром напряженно замер, ожидая их возвращения. Но время тянулось мучительно медленно. Когда, по расчетам, горючее в баках должно было кончиться, с задания вернулся один летчик. Поиски корабля оказались бесплодными. А Чкалова все не было. Уже сгустились сумерки. Тяжелое предчувствие катастрофы обошло притихшую самолетную стоянку. Вдруг звонок!.. Это к телефону вызывали командира эскадрильи. Летчик Чкалов докладывал, что задание командования выполнено: вымпел с донесением сброшен па борт линкора «Марат».

Как потом выяснилось, Валерий летал метрах на двадцати над бушующим морем и читал надписи на бортах кораблей. Когда обнаружил «Марат», сбросил донесение и, на последних каплях бензина успев дотянуть до суши, благополучно приземлил машину на берегу.

«Не мог же я вернуться, не выполнив задания…» — объяснял он свое решение. И в этом был весь его решительный бойцовский характер, который потом даст право назвать Валерия Чкалова великим летчиком нашего времени.

Но прежде ему предстояло еще пройти немало суровых испытаний. «Так как мои полеты выделяются из других, то это нужно как-то отметить, — с горечью писал он жене Ольге Эразмовне. — И вот отмечают, как «воздушное хулиганство»…

Конечно, неправильно было работу молодого пилота Чкалова окутывать этаким ореолом ухаря, которому все нипочем. Пролететь, мол, под мостом пожалуйста. Разогнать с помощью самолета базар — пожалуйста. Да, случалось; что Валерий мастерски, с блеском выполнял рискованные полеты, но никогда не были они для него самоцелью, погоней за дешевой популярностью. У меня сохранился журнал «Вестник Воздушного Флота» тех лет, где есть любопытная мысль о требованиях, предъявляемых к военному летчику.

«Летчик должен обладать:

1. высоким воинским духом, основанным на гражданской доблести,

2. решительным характером,

3. нервным и быстрым темпераментом,

4. умственным и физическим развитием,

5. виртуозностью в пилотаже,

6. виртуозностью в стрельбе,

7. отличным знанием свойств своей машины и оружия».

Всеми этими качествами летчик-истребитель Валерий Чкалов обладал, можно сказать, в превосходной степени. Возможно, потому достаточно высоки были и предъявляемые к нему требования.

Так, 15 августа 1928 года Чкалов летел по маршруту Гомель — Брянск и решил потренироваться в управлении машиной на малых высотах. Но пошел дождь, летчик снизился до бреющего полета и налетел на телеграфные провода. Машина рухнула, разлетелась на части. Валерий остался жив.

Непомерно тяжелое наказание вынесли тогда пилоту за эту аварию — год тюремного заключения…

И вот, полный сил, энергии, дерзновенных планов, Чкалов оказался в камере-одиночке. «Как истребитель, я был прав и буду впоследствии еще больше прав», — пишет Валерий Ольге Эразмовне.

Однако вернуться в свою эскадрилью Чкалову не довелось. Вскоре его освободили, но уволили из рядов Воздушного Флота. С трудом Валерию удалось устроиться в Осоавиахим.

«Бывший военный летчик.

Истребитель.

Когда-то летал. Сейчас подлетывает на «юнкерсе».

Скучно и грустно смотреть на вас, Валерий Павлович.

Самолет вам не подходит по духу.

Ну, а в общем — катайте пассажиров. И то хлеб!»

Такую вот надпись сделал Чкалов в то время на своей фотографии. И как бы друзья ни просили начальство перевести его в боевую авиацию, ответ был один: недисциплинированные не нужны… Тогда Громов, только что совершивший перелет на самолете «Крылья Советов» но европейским столицам, и Юмашев обратились к Алкснису:

— Мы ведь тоже повинны в тех нарушениях, за которые поплатился Чкалов, но мы похитрее, делаем все, что диктует нам наш молодой темперамент, не на глазах, а поодаль. А Чкалову скучно в части, он полон энергии и во знает, во что ее вылить. Дайте ему настоящую работу летчика-испытателя. Там ему придется голову поломать…

— Вот это, пожалуй, аргумент убедительный, — согласился тогда Алкснис, и Чкалов получил работу испытателя в Научно-исследовательском институте Военно-Воздушных Сил.

Мелкие стычки с отдельными лицами в прошлом, приносившие Валерию много неприятностей, тонули в общем подъеме жизни страны, нашей первой пятилетки, в той динамичной работе летчика-испытателя, в которую Чкалов окунулся с головой.

Подробно ознакомился он вскоре со всеми данными самолета АНТ-25, получил разрешение опробовать его в воздухе и машиной остался очень доволен. Больше всего ему понравилась отменная устойчивость самолета в полете, легкость управления, богатое оборудование. Вместе с Байдуковым Чкалов внимательно изучил маршрут, вник во все подробности испытания и доводки самолета и пришел к твердому убеждению, что АНТ-25 — машина, при некоторых доделках, вполне пригодная к дальнему арктическому полету.

Обуреваемые страстным желанием снять незаслуженное пятно с отличного творения отечественной авиационной мысли, Чкалов и Байдуков решили обратиться к наркому тяжелой промышленности Серго Орджоникидзе, изложить ему свои соображения и просить разрешения испробовать самолет еще раз в дальнем полете на север.

На просьбу моих друзей Серго ответил, что сам он подготовку к полету разрешить не может, и обещал их свести со Сталиным. Такой случай представился на одном из совещаний в Кремле, куда Чкалов и Байдуков были приглашены как летчики-испытатели.

Во время перерыва они подошли к Серго Орджоникидзе и спросили, как же решен вопрос о дальнейшем беспосадочном полете.

Орджоникидзе ответил, улыбаясь:

— Не сидится вам, все летать хотите… Я сам не возьму на себя разрешения такого большого и сложного вопроса. Я спрошу у товарища Сталина.

И действительно, вскоре он подвел Чкалова и Байдукова к Сталину, Серго представил летчиков и, продолжая улыбаться, сказал:

— Вот все пристают… Хотят через Северный полюс лететь.

Сдерживая улыбку, Сталин попыхивал своей трубкой. Летчики стояли взволнованные и ждали ответа.

— Зачем лететь обязательно на Северный полюс? — спросил он. — Летчикам все кажется не страшным. Рисковать привыкли. Зачем рисковать без надобности? Надо хорошо и подробно все изучить, чтобы наверняка уже лететь туда. Помолчав, внимательно взглянул на летчиков и добавил: — Вот вам маршрут для полета: Москва — Петропавловск-на-Камчатке…

Утром мы собрались в ЦАГИ. Предстояло выбрать командира экипажа. Чкалов долго упирался, но я и Георгий единогласно утвердили его кандидатуру. Мы знали, что в этом человеке помимо воли, ума, мастерства летчика есть замечательное чувство товарищества и доверия к людям, а это — главное в работе экипажа самолета.

В тот же вечер мы распределили обязанности и стали готовиться к полету.

В 1935 и 1936 годах многие из наших летчиков были награждены орденами и медалями. Чкалов за испытательную работу — орденом Ленина. Мою штурманскую и преподавательскую работу в академии отметили орденом Красной Звезды.

После вручения орденов всех нас собрали в ЦДКА — Центральном Доме Красной Армии. В теплой, дружественной обстановке награжденных поздравляли руководители партии и правительства. И вот, выступая, Сталин сказал тогда, что в ближайшее время организуется беспосадочный полет из Москвы на Дальний Восток.

Эти слова ободрили нас и вместе с тем напомнили, что с подготовкой к полету медлить нельзя. Весь экипаж переселился в Щелково.

Прошло более двух месяцев. Мы изучали маршруты, осваивали радио, готовили снаряжение, испытывали самолет.

И вот последний контрольный полет.

Погрузив в кабину АНТ-25 имущество, мы приняли на борт инженера, радиста и поднялись в воздух. Приступили к уборке шасси.

Вдруг откуда-то снизу послышался треск. Все встрепенулись. На доске приборов ни одна сигнальная лампочка не горела. Ось лебедки, поднимающей шасси, не вращалась, хотя рубильник электромотора был включен. Одна нога застыла в полуубранном положении.

Чкалов в это время сидел за штурвалом и набирал высоту.

— Что-то неладное с шасси, — сказал Байдуков подошедшему инженеру. Сигнальные лампочки не горят, хотя сеть исправна. И лебедка не вращается.

— Не понимаю, что случилось, — ответил инженер, направляясь к подъемнику и тросам шасси. Вскоре он вернулся опечаленный.

— Дело плохо. Тросы, возможно, оборвались…

Что делать? Как спасти при посадке машину? Ведь впереди маршрут?.. Столько труда и времени потратили на подготовку — и такая неувязка…

Чтобы легче разобраться в повреждении, Георгий нарисовал схему подъема и выпуска шасси. Затем, сменив Чкалова, сел на заднее пилотское кресло. Я сообщил по радио о повреждении самолета и просил летчиков не подлетать близко: нам некогда было наблюдать за окружающим воздушным пространством.

Инженер тем временем поднял переднее сиденье пилота и убедился в том, что лебедка, поднимающая и выпускающая шасси, повреждена. Тогда Чкалов, разорвав единственный парашют, прикрепил лямки к выпускному тросу и начал тянуть изо всех сил в надежде, что шасси дойдет до переднего положения. Но даже огромной силы Валерия оказалось недостаточно. Натянутый трос и сдвинул левую ногу шасси вперед только на несколько сантиметров. Я с инженером начал было помогать — нога оставалась в прежнем положении.

— А что, если ногу удержать чем-нибудь, когда рывками троса она будет подаваться вперед? — предложил Георгий. — Может быть, мы потихоньку и поставим ее в крайнее положение?

Инженер взял маленький ломик и скрылся внутри левого крыла. С трудом пробирался он сквозь переплет лонжеронов, подкосов. Ломиком пробив крыло, увидел злосчастную стойку шасси. Тогда Георгий закрепил лямки за трос и позвал на помощь меня и радиста.

— Раз, два, взяли! — кричал он, а мы изо всех сил тянули.

Инженер закреплял каждый завоеванный сантиметр троса, пока наконец не вспыхнула зеленым огоньком лампочка левой ноги самолета.

Чкалов радостно крикнул:

— Ребята! Все в порядке!

Только тут мы заметили, что солнце уже скрылось за горизонтом и над лесами ложилась вечерняя пелена тумана.

Мы принялись за вторую ногу шасси — она не двигалась.

Я полез в передний пилотский отсек к Чкалову.

— А что, если попробовать сесть с одним колесом? Помнишь, Валерий, как ты садился раньше? Покажи свое мастерство и на этот раз — самолет будет спасен.

— Ладно, пошли на посадку, — принял решение Чкалов, — а то ночью будет садиться хуже…

Затаив дыхание, ждали мы встречи с землей. Вот мелькнули верхушки сосен. Валерий выключил зажигание. Замелькала трава. Мгновение — и самолет плавно коснулся земли одной левой ногой и хвостовым оперением.

Он бежал ровно, слегка кренясь набок, с каждой секундой замедляя бег. Наконец крыло коснулось земли, и самолет остановился.

Мы вылезли из кабины. Машина была цела. Подломился только узел правой ноги, которую нам в полете не удалось вытянуть.

Конструкторы пообещали исправить поврежденный узел в два-три дня. А под шестерней подъемной лебедки самолета мы обнаружили… сверло — результат чьей-то небрежности.

Наконец все работы закончены. Оставалось уточнить порядок радиообмена с землей. Связь эта была необходима для руководства полетом, она позволяла получить и немедленную помощь в случае вынужденной посадки. Отсутствие же связи, даже при благополучной посадке в малонаселенной местности, а тем более на лед, могло оказаться для нас гибельным.

На самолете стояла специально построенная коротковолновая радиостанция. Ее предварительные испытания показали, что при соответствующей выучке и навыках, пользуясь этой станцией, можно добиться двусторонней связи на несколько тысяч километров.

Главными пунктами связи были Москва и Хабаровск, а две другие земные станции, находящиеся на острове Диксон и в Якутске, должны были дублировать передачи.

Не менее важная задача заключалась в выборе волн, на которых должны были работать станции. Сделать это оказалось совсем не так просто. Огромное количество радиостанций самых разнообразных типов и мощностей, расположенных как на территории Союза, так и соседних стран, непрерывно излучали в эфир различные сигналы. Поэтому нам приходилось выбирать наиболее свободные участки диапазона волн и, кроме того, считаться с их так называемой проходимостью.

Все это повело к установлению особого, строгого расписания двусторонней связи самолета с землей. Самолет был обязан передавать на землю ежечасно сведения о своем местонахождении, о работе материальной части и самочувствии экипажа. Земля же должна была передавать на самолет необходимые сведения раз в три часа.

Мы подробно договорились о содержании радиограмм, которые должны были передаваться на самолет. Каждая радиограмма должна была содержать порядковый номер. Затем следовали оперативные указания, которые для быстроты передачи кодировались двузначными числами; дальше шли сведения о погоде, которую встретит самолет. Эти сведения также кодировались, причем, для того чтобы не затруднять передачу длинными названиями местности, весь район предполагаемого маршрута был разбит на соответствующие прямоугольники, обозначенные цифрами.

Все эти мероприятия значительно облегчили нам в полете связь с землей. А пока, сидя в разных комнатах, мы отрабатывали прием и передачу ключом, добиваясь, с чтобы радиограммы получались достаточно краткими и в то же время содержательными. Этот тренаж позволил нам отшлифовать все шероховатости кода, изучить его настолько, что перед полетом мы его знали почти наизусть.

И вот мы снова в Кремле. В небольшом зале я увидел сидящих за столом членов правительства. В стороне за отдельным столиком сидел Сталин. Он встал, подошел к нам, радушно поздоровался.

Попросив разрешения повесить на стену карту перелета, Чкалов стал подробно рассказывать о том, какими путями можно долететь из Москвы до Петропавловска-на-Камчатке.

Нами были разработаны три варианта. Мы защищали северный вариант маршрут с выходом за Полярный круг. С одной стороны, этот маршрут был удобен тем, что пролегал в районе многочисленных радиостанций Северного морского пути, с другой стороны, выход за Полярный круг в период арктического лета избавлял нас от полета в темноте в течение двух ночей из трех.

Сталин разобрался во всех обстоятельствах каждого предложенного варианта и сказал:

— Летите из Москвы до Земли Франца-Иосифа, оттуда свернете на Северную Землю и пересечете Якутию. От Петропавловска-на-Камчатке надо вернуться на материк через Охотское море к устью реки Амур, а дальше можете продолжать путь до тех пор, пока будут благоприятные условия погоды и хватит горючего.

Когда мы стали уходить, он поинтересовался:

— Скажите по совести, как у вас там, все ли в порядке? Нет ли червяка сомнения?

Мы хором ответили, что сомнений у нас никаких нет.

Представитель Наркомата тяжелой промышленности в это время доложил Молотову проект постановления правительства об организации полета. В проекте был пункт, в котором говорилось, что управление производится с земли с помощью радиостанций: экипажу в случае надобности могут быть отданы с земли те или иные распоряжения об изменении маршрута.

Сталин, услышав об этом, заметил:

— Какое управление с земли? Надо это вычеркнуть.

Мы поняли, что нам во время полета предоставляется широкая инициатива. Вместе с этим повышалась, конечно, и наша ответственность.

Из Кремля уходили радостные, взволнованные, с твердым намерением выполнить трудный беспосадочный перелет.

К вечеру 19 июля все было готово.

Врач, наблюдавший за нами, требовал, чтобы мы укладывались спать. Подъем рано — с рассветом, в два часа. И я слышал, как мои друзья, Валерий и Георгий, посмеивались надо мной:

— Ну, Саша умеет: приказал себе — и уснул, вот характер.

Чкалов завозился на постели, потянулся за трубкой.

— Накуриться нужно, трое суток придется воздерживаться.

— Да, брат, кури, я все выбросил из крыла, ни пачки табаку, — заметил Байдуков.

— Неужели, Егор, все выбросил? Врешь, поди? Наверное, где-нибудь оставил?

— Даю слово… — клялся он.

— Ну да, ведь ты теперь наш доктор! — улыбнулся Валерий и вылез из-под одеяла.

— Знаешь, я думаю взять прокуренную трубку, будем хоть сосать — и то ладно.

До подъема оставалось два часа…

— Валериан, а как думаешь насчет полюса?

— Не разрешат, Егор.

— А если дать радиограмму с Земли Франца-Иосифа: «Просим прямо до полюса»?

— Неудобно. Но на всякий случай карты нужно иметь.

— У нас все приготовлено — и карты, и справочники, и даже расчеты к полюсу.

Чкалов сел на койке, подобрав под себя ноги.

— Пролетим по этому маршруту, экзамен выдержим, тогда уж обязательно разрешат прямо через полюс.

— А всего-то от полюса пройдем в пяти часах полета.

— Верно, почти рядом…

Утро подкрадывалось медленно, расталкивая темноту. На аэродром мы приехали раньше срока, и, когда стало совсем светло, краснокрылый гигант послушно потащился за маленьким буксиром-тягачом. А в 2 часа 44 минуты 20 июля 1936 года тяжело перегруженный самолет АНТ-25 надолго отделился от Щелковского аэродрома и лег курсом на север.

Георгий сидел сзади Чкалова, по-детски радостно пожимая сильные плечи пилота, хвалил его за хороший взлет.

Итак, прямо на север, к острову Виктория! Какое странное спокойствие на корабле. Чкалов сидит за штурвалом, поглядывая вниз, любуясь красивыми перелесками. Георгий записывает очередную радиограмму. Я ложусь отдыхать. Словно тысячу раз летали мы в такие рейсы — все идет уверенно, гладко, без тени напряжения.

Но это обманчивая видимость. И хотя в нашем небольшом двузначном коде для связи по радио есть фраза «Все в порядке» (по коду — цифра 38), хотя Георгий и я пользуемся ею часто — почти в каждой передаче на землю, однако уже есть сигналы трудностей. При нормальной работе мотора вдруг происходит выхлоп в карбюратор. На фоне ровного гула, к которому ухо привыкает настолько, что и не замечаешь работы мотора, раздается сильный хлопок, значительно превосходящий гул мотора. Начиная с высоты 2000 метров Чкалов начал пользоваться обеднением и подогревом смеси в двигателе. После хлопка он уменьшает обеднение и подогрев и ждет. Хлопков больше нет. Чкалов постепенно доводит обогрев и обеднение смеси до предписанной нормы.

Через девять часов полета мы вышли на северный берег Кольского полуострова. Далее перед нами — безбрежное Баренцево море. Летим в том самом отроге высокого атмосферного давления, которое, по мнению метеорологов, обеспечит спокойный вход в Арктику. Летим выше облаков. Они настолько ярко освещены солнцем, что приходится надеть очки со светофильтрами.

Баренцево море от Мурманского побережья до Земли Франца-Иосифа не пересекал еще ни один самолет. Пролетали только дирижабли «Норвегия» да «Италия» из экспедиции Амундсена и Нобиле, которые направлялись на Шпицберген. Летал дирижабль «Цеппелин», который в 1931 году пересек море от Архангельска до Земли Франца-Иосифа. И Чкалов смело прокладывает новый воздушный путь.

Но вот Валерий уже устал, просит смены. По масляному баку к нему пробирается Георгий. Начинается смена. Чкалов на своем сиденье первого летчика отодвигается влево и, придерживая рукой штурвал, переносит обе ноги на левую педаль. Георгий протискивает свои ноги правее летчика — ставит их на правую педаль. Затем Чкалов откидывается назад и вылезает из передней кабины. Смена летчиков трудна. Но Байдуков уверял, что сменяться таким образом даже интересно — отвлекаешься от однообразного длительного полета. Однообразие клонит ко сну, внимание летчика притупляется. Бывали случаи, когда кто-то из пилотов клевал носом. Самолет при этом тоже клевал и выводил летчика из сонного оцепенения.

Наше местонахождение я определяю расчетом времени и астрономическими наблюдениями. С помощью секстана беру высоту Солнца, пользуясь таблицами предвычислений, которые для нас изготовил астрономический институт имени Штернберга, наношу на карту линию равных высот. Расчеты показывают, что мы уже достигли острова Виктория, хотя его и не видно из-за облаков. Это значит, что пролетели уже 2700 километров.

Пишу записку Чкалову, сидящему за штурвалом. В записке новый курс — на восток. Валерий улыбается, указывает рукой в сторону Северного полюса.

— Чешем напрямую — через полюс в Америку!.. — шутит он.

Около 20 часов по Гринвичу облачность стала редеть, под нами открылся редкой красоты зимний пейзаж Земли Франца-Иосифа.

Многочисленные острова во многих местах занесены снегом, проливы между островами забиты сплошным льдом. Только черные скалистые очертания кромки берегов показывают, что под нами действительно острова. Суровая неизведанная пустыня простирается кругом — никаких признаков жизни. Вот она Арктика…

Самый северный из островов архипелага Франца-Иосифа — остров Рудольфа. И невольно вспомнились стихи Ивана Андреевича Бунина: «Окраина земли, безлюдные пустынные прибрежья, до полюса открытый океан…»

Чкалов снял шлем. Мы почтили память полярного исследователя старшего лейтенанта Георгия Яковлевича Седова, погибшего здесь в 1914 году. Он шел на санях до Северного полюса и умер в пути. Матросы Г. В. Линник и А. М. Пустотный, сопровождавшие Седова, захоронили его тело на одном из мысов острова.

Могилу Георгия Седова пытались найти. В конце двадцатых годов на Земле Франца-Иосифа, в бухте Тихой, где некогда зимовало судно Седова «Св. Фока» и откуда отважный исследователь направился к полюсу, строилась первая советская полярная станция. Отто Юльевич Шмидт решил обследовать берег мыса Бророк на ледокольном пароходе и достиг широты 82 градуса. Но следов захоронения Георгия Седова не обнаружил. И только в 1938 году зимовщики полярной станции на острове Рудольфа Я. Либин, Ф. Зуев, И. Лебедев, В. Бобков, И. Мельников, Н. Мартынов, М. Нестерович, С. Воинов, В. Сторожко, Р. Райхман отыщут на каменистом берегу истлевшие куски брезента, веревок, меховой одежды, небольшой топорик и флагшток. На флагштоке сохранились лоскутки русского трехцветного флага и медная соединительная втулка с надписью: «Polar Expedition Sedow. 1914»… Этот каменистый берег и был местом захоронения Георгия Седова.

— Саша, доставай скорее свой фотоаппарат, сними-ка Землю Франца-Иосифа, а то опять ее закроют облака, — предложил Валерий.

Я быстро достал ФЭД и запечатлел на пленке общий вид островов. Особенно хорошо вышли на снимках отдельные возвышенности в виде небольших гор столбового и башнеобразного типа. Их еще называют куполами. Ледяные вершины-купола покрывают почти девяносто процентов территории, и на Земле Франца-Иосифа, как подсчитано сравнительно недавно, таких куполов 350, а островов — 191. Уникальный архипелаг из базальта и льда был открыт 30 августа 1873 года экспедицией плененного льдами австро-венгерского судна «Тегетгоф».

Пройдя эти острова, мы продолжали путь над ярко освещенной водной поверхностью. Стали появляться отдельные льдины, затем ледяные поля. Летим в условиях полярного дня — бессонного незаходящего солнца…

Но вскоре появился верхний слой облаков. Это обеспокоило — признаки приближения к мощному циклону. Пытаемся обойти его с севера. Изменяем курс девятнадцать раз. Земли не видно. Летчики часто меняются. Я работаю без отдыха.

Валерий лег в спальный мешок, хочет уснуть, но не прошло и тридцати минут, как он поднялся и начал подкачивать масло. Трудоемкая, важная работа. Чкалов успешно ее закончил и, вздрагивая от холода, вновь кутается в спальный мешок. Через три часа он снова попытался поесть шоколада, но отложил его в сторону. Нет аппетита — признак начавшегося кислородного голодания. Выпив воды, он полез сменять Георгия. Замечаю улыбку на его лице. Довольный, что у штурмана все в порядке. Байдуков пошел на маслобак — наше постоянное место отдыха, чтобы попытаться уснуть.

Суровому испытанию подвергает Арктика самолет и экипаж. Но мы все же двигаемся на восток, к островам Северной Земли.

Циклон остался позади. Вот уже пересекли широкую ленту реки Лены, летим над просторами Якутии. Внизу сизая дымка при незаходящем низком солнце. Появились горы. Пересекли хребты Кулар, Бао-Хой, хребет Черского.

В 13 часов 10 минут Байдуков передал на землю подробную радиограмму: «Все в порядке… Убедились сегодня в коварности Арктики, узнали, какие трудности она несет и какие вместе с тем сказочные прелести таит она в себе. Неуклонно выполняем задание, трудности нас не пугают. Всем привет, Байдуков».

19 часов 30 минут. На борт поступает радиограмма:

«Самолет АНТ-25.

ЧКАЛОВУ, БАЙДУКОВУ, БЕЛЯКОВУ.

Вся страна следит за вашим полетом. Ваша победа будет победой Советской страны. Желаем вам успеха. Крепко жмем ваши руки.

СТАЛИН, МОЛОТОВ, ОРДЖОНИКИДЗЕ,

ДИМИТРОВ».

22 июля, три часа по Гринвичу. После надоевших облаков неожиданно открылось «окно». Внизу — город. Мы над Петропавловском. Перелет на Восток через Арктику совершен!

Радость и волнение охватили наш экипаж. Срочно написали привет жителям Петропавловска и сквозь нижнее окно самолета опустили вымпел.

Я вычислил курс на Николаевск, Георгий сменил Валерия и повел самолет по курсу 277 градусов на Николаевск. Справа торчала окутанная курчавой шапкой облаков Коряцкая сопка, дальше — бескрайнее море облачности. Облака закрывали всю камчатскую землю и видимую часть Охотского моря. Лишь временами появлялось «окно» в облаках, и сквозь него, с высоты 4200 метров, мы видели волны одного из самых бурных морей.

Шли напряженные часы, последние часы перелета. Запросили Николаевск и Хабаровск о погоде. По радио дали совсем не то, что нам нужно: Охотское море — штормовой ветер, туман с дождем, Николаевск — нулевая видимость, густой дождь с туманом.

Экипаж напрягал все силы и нервы, стараясь трезво взвесить обстановку.

Предложили Валерию снизиться, чтобы войти в Амурский лиман и ночью лететь над Амуром. Чкалов пошел на крутое снижение, перед Сахалином выскочили на высоте 50 метров и началась неимоверная болтанка.

Усиленно стараемся вызвать Николаевск-на-Амуре, но он молчит.

Самолет резко болтает, хвостовое оперение вздрагивает. Дождь стал настолько сильным, что определить расстояние до воды невозможно. Но вот мелькнуло восточное побережье Сахалина. Мы точно вышли на маршрутный пункт. Земля облегчила вождение самолета, однако остров кончился — и вновь только буруны Татарского пролива перед нашим взором да стена дождя.

Вдруг слева, выше плоскостей, мелькнула гора. Очевидно, мыс Меншикова. Дальше лететь небезопасно, и мы приняли решение пробиться вверх и своим излюбленным методом — полетом над облаками — пойти на ночную посадку в Хабаровске. Чкалов набирал высоту. Быстро двигалась стрелка альтиметра. Уже 1500 метров. Началось быстрое падение температуры воздуха. Стабилизатор самолета покрывался льдом — признак весьма скверный.

Тянулись тяжелые секунды. Высота — 2500. Обледенение прогрессировало. Окна затянулись слоем льда. Чкалов убавил газ и пошел на снижение.

Было 9 часов 25 минут. Все же Байдуков успел передать радиограмму: «Туман до земли. Беда. Дайте немедленно хабаровскую широковещательную. Срочно запускайте десятикиловаттную. Обледеневаем в тумане. Давайте наш позывной непрерывно словами. Байдуков».

Напряжение достигло предела. Дождь, туман, лед… Чкалов продолжал снижаться. Мы еще делаем попытки связаться по радио с Николаевском. Безрезультатно. Закончив передачу радиограммы в Хабаровск, Георгий начинает ловить в эфире отдельные слова: «…Приказываю прекратить полет… Сесть при первой возможности… Орджоникидзе».

Сесть. Но куда? К берегу можно безопасно пробраться, только пройдя над поверхностью моря. На материке же самолет обязательно воткнется в какую-либо сопку. Мы берем курс обратно — к водам Татарского пролива. Чкалов сбавил газ. Самолет планирует. По мере снижения обледенение проходит. От дождя лед довольно быстро тает. Тряска прекратилась.

Наконец мы снова оказываемся над бушующим морем на высоте 20–30 метров и еще раз пытаемся пробиться к берегу.

При вторичной попытке обнаружили низменные острова. Над одним из них пролетали уже несколько раз. Остров представлял собой узкую косу, а может быть и отмель, на которой еле виднелись какие-то постройки. Проверяя курс, которым пролетали вдоль острова, я нашел, что он расположен с северо-запада на юго-восток. Рассматривая карту, я отыскал подобный остров в заливе Счастья. На карте значилось: о. Ур.

Итак, все возможности пробиться на материк были исчерпаны. Дальнейшие розыски устья реки Амур в темноте могли окончиться ударом самолета о береговые возвышенности. Рисковать мы не имели права. Решили садиться.

Залив Счастья, вероятно, не раз спасал мореплавателей от шторма. Теперь ему еще раз приходилось спасать, но уже не моряков, а летчиков.

Строения, которые мы заметили на острове, оказались рыбхозом, то есть рыбачьим поселком. Шум мотора огромного краснокрылого самолета, носившегося над островом, взбудоражил все его население. Люди выскакивали из домов и, подняв головы, следили за самолетом. Две коровы, задрав хвосты, метнулись через овраг.

Вдруг группа людей выбежала как раз на то место, которое Валерий Павлович облюбовал для посадки. Тогда Байдуков решил бросить вымпел с объяснением, что самолет будет садиться. Он вложил записку в жестяную коробочку с яркой широкой лентой и сбросил вымпел недалеко от людей. Наблюдаем за результатом. Два человека подняли вымпел и старательно рассматривают ленту. Они не догадываются, что надо открыть круглую жестяную коробочку.

Вымпел не действует. Валерий Павлович заходит несколько в сторону от группы людей и начинает посадку. Он кричит Байдукову, чтобы тот приготовился выпускать шасси. Рубильник включен на выпуск. Электромоторчик сматывает трос, и шасси быстро становится на свое место. Теперь самолет готов для посадки.

Чкалов отыскивает площадку вдоль длинной стороны островка и сбавляет газ. Самолет приближается к земле, но в самый последний момент перед приземлением Валерий Павлович замечает огромную выемку, наполненную водой. Полсекунды промедления — и самолет был бы изломан. Однако движения Чкалова точны и быстры. Левая рука привычно дает газ, и наш безотказный мотор легко перетягивает самолет через последнее препятствие.

Газ убран до конца. Самолет подходит к земле и тремя точками касается ее поверхности. Маленький пробег… Сразу стало как-то необычайно тихо.

Самолет неподвижен. Я открыл задний люк. Через несколько секунд мы, усталые, вылезаем из машины.

При моросящем тумане в меховых унтах выглядим, очевидно, чудовищами. Подходят гиляки, русские рыбаки и смотрят настороженно — очевидно, смущает иностранная надпись на крыльях. Первое, что бросилось в глаза, — мужчины носят косы.

— Откуда прилетели? — спрашивают сразу несколько голосов.

— Из Москвы!

Изумление и недоумение выражают лица спрашивающих. Мне хочется рассеять подозрение собравшихся, рассказать им о полете, но сейчас некогда, уже темнеет, надо немедленно сообщить о посадке.

— Как называется селение? — в свою очередь спрашиваю я.

— Рыбный промысел Удд.

— Как Удд? — говорю я. — У меня на карте написано остров Ур.

— Такого не знаем, — отвечают мне. — Наш остров называется Удд.

Появляется Чкалов. Он расспрашивает, имеет ли рыбный промысел какую-либо связь с Николаевском. Оказывается — нет. Байдуков, немного отдохнув, начал осматривать антенну. Она была своевременно смотана и сейчас находилась в полном порядке. Закончив осмотр, Георгий Филиппович предложил мне наладить питание радиостанции от аккумулятора и передать сообщение о нашей посадке. Мы влезаем в кабину и вместе составляем текст радиограммы.

Так как название острова продолжает оставаться неясным, отыскиваем на карте широту и долготу места посадки. Стемнело настолько, что в кабине пришлось зажечь огни. Аккумулятор работает прекрасно, и лампочки светят ярко. Дождь не перестает, и мы уже порядочно вымокли. Закрыли крышку люка, и в кабине стало даже уютно.

Чувствую, что головная боль у меня почти прошла. Вялость — тоже. Голова работает хорошо.

Я подготавливаю радиостанцию. Выпускаю антенну, которую Байдуков одним концом привязывает за скобу под плоскостью самолета. Превозмогая усталость, стараюсь четко воспроизвести ключом знаки Морзе и передаю радиограмму: «Сидим на острове Удд. Экипаж в порядке, нужна техническая помощь для вылета…»

В это время местные жители с любопытством рассматривают наш самолет. Они ходят кругом, трогают его руками.

Стемнело настолько, что едва различаем расположенные в полукилометре от нас домики. Чкалов уже несколько раз кричал нам, чтобы мы прекратили работу и выходили из самолета. Байдуков вытаскивает из плоскости один из аварийных мешков с продовольствием. Я убираю радиожурнал в сумку, чтобы его не замочило дождем. Плотно прикрываем люк, захватываем спальные мешки и отправляемся в поселок.

Из местных жителей около самолета уже никого нет: дождь разогнал всех по домам. Наши унты промокли насквозь.

Идем на огонек и попадаем в квартиру начальника лова товарища Тен-Мен-Лена. Нас приветливо встречает хозяйка Фетинья Андреевна Смирнова, предлагает отдохнуть. Хозяина нет. Он ушел искать коров… Мы вспоминаем двух коров, мчавшихся от нашего самолета куда-то в глубь острова, но пока об этом дипломатически молчим.

Разрезав продовольственный мешок, торопимся поскорее закусить. Аппетит восстановился; чувствуем, что мы голодны, но от усталости не можем есть, хочется спать…

В аварийном запасе продовольствия имелся коньяк. В эту минуту он был для нас прекрасным подкреплением. С благодарностью вспоминаем организаторов перелета за ассортимент и качество продуктов.

Опустошив несколько банок консервов, наскоро выпив чаю, расстилаем на полу спальные мешки и валимся, как убитые, спать, хотя в ушах еще гудит ровная песнь мотора и позывные РТ и УО.

Слышим, как вернулся хозяин дома. Коровы найдены. Домик погружается во тьму. Только здоровый храп троих усталых гостей нарушает его тишину.

На следующий день все газеты Советского Союза опубликовали официальное сообщение:

«Беспосадочный дальний перелет летчиков ЧКАЛОВА, БАЙДУКОВА и БЕЛЯКОВА

Экипажу самолета АНТ-25 было дано задание: пролететь без посадки по маршруту Москва — Баренцево море — Земля Франца-Иосифа — мыс Челюскина до Петро-павловска-на-Камчатке. В дальнейшем, при наличии благоприятных условий и погоды, самолету следовать дальше по направлению Николаевск-на-Амуре Чита.

Экипаж самолета блестяще справился с поставленным заданием. Пробыв в воздухе пятьдесят шесть часов двадцать минут, самолет покрыл расстояние в девять тысяч триста семьдесят четыре километра, из них восемь тысяч семьсот семьдесят четыре километра по заданному маршруту и шестьсот километров на обход циклонов в районе Северной Земли и Охотского моря.

При полете экипажу самолета пришлось преодолеть исключительные трудности. В районе Северной Земли АНТ-25 попал в сильный арктический циклон с многоярусной облачностью. В течение пяти с лишним часов экипаж пробивался на высоте более четырех тысяч метров слепым полетом при лобовом ветре, временами доходящем до семидесяти километров в час, при обледенении самолета.

Героический экипаж АНТ-25 преодолел все трудности перелета через Становой хребет.

Успешно достигнув Петропавловска-на-Камчатке, самолет, сбросив над городом вымпел, взял курс на Николаевск-на-Амуре.

В Охотском море на пути из Петропавловска на Ни-колаевск АНТ-25 попал в исключительно сильный южный циклон, с густым туманом и сильной облачностью, что привело к сильному обледенению самолета.

Как только Наркомтяжпром получил сообщение об исключительно тяжелых метеорологических условиях полета, народный комиссар тяжелой промышленности товарищ Орджоникидзе, считая, что задание уже выполнено экипажем, отдал командиру АНТ-25 товарищу Чкалову по радио приказ прекратить дальнейший полет.

В тринадцать часов сорок пять минут товарищ Чкалов с исключительным мужеством и мастерством, в сплошном густом тумане, совершил посадку западнее Николаевска-на-Амуре, на маленьком прибрежном островке Удд.

Из девяти тысяч трехсот семидесяти четырех километров пройденного пути самолет АНТ-25 пролетел над Баренцевом морем, Северным Ледовитым океаном, Охотским морем около пяти тысяч ста сорока километров.

Самочувствие товарищей Чкалова, Байдукова и Белякова, несмотря на колоссальное напряжение сил, которого потребовал беспримерный перелет, хорошее. Самолет в порядке.

Главное управление авиационной промышленности Наркомтяжпрома».

Сотни телеграмм и тысячи приветствий посыпались к нам от граждан всей нашей необъятной страны. Валерий удивлялся:

— Ну что мы особенного сделали»? Я, ребята, думаю, что каждый бы так выполнил задание, как мы, грешные, — и, посасывая трубку, долго ходил по маленькой комнатушке, о чем-то раздумывая…

В этот день, ранним утром, с самолета, прилетевшего из Николаевска, к нам пришло приветствие и поздравление из Кремля:

«Экипажу самолета АНТ-25

ЧКАЛОВУ, БАЙДУКОВУ, БЕЛЯКОВУ

Примите братский привет и горячие поздравления с успешным завершением замечательного полета.

Гордимся вашим мужеством, отвагой, выдержкой, хладнокровием, настойчивостью, мастерством.

Вошли в Центральный Исполнительный Комитет Союза ССР с ходатайством о присвоении вам звания Героя Советского Союза и выдаче денежной премии комаш диру самолета Чкалову в размере тридцати тысяч рублей, летчику Байдукову и штурману Белякову — по двадцать тысяч рублей.

Крепко жмем ваши руки

СТАЛИН, МОЛОТОВ, ОРДЖОНИКИДЗЕ, ВОРОШИЛОВ, ЖДАНОВ».

…Остров Удд оказался отлогой узкой косой, выступающей из воды всего на 8 — 10 метров. Длина острова около 18 километров. Поверхность — галька и песок, растительность скудная. Зимой залив Счастья, где расположен остров, замерзает и покрывается снегом.

25 июля Чкалов предпринял сложную попытку взлететь. Для этого жители острова перетащили наш самолет с помощью канатов и веревок на более ровную площадку. Но здесь была такая же галька. Взлет оказался невозможным. Тогда Чкалов предложил устлать досками полосу длиною хотя бы метров четыреста и с такой просьбой обратился к маршалу Блюхеру, находившемуся в Хабаровске. Вскоре на острове началось строительство взлетной полосы в виде настила бревен и досок. Потребовалось около 12 тысяч кубометров пиломатериалов. Их доставляли к острову баржами.

И 1 августа взлетная площадка на острове была готова: узкий настил из досок шириною 50 метров и длиною около 500 метров.

На следующий день Чкалов с непревзойденным мастерством произвел взлет. При плохой погоде мы пролетели более 600 километров и опустились на аэродроме в Хабаровске. Среди встречавших нас дальневосточных жителей был и маршал В. К. Блюхер.

Много оказалось желающих повидать экипаж Чкалова, послушать рассказы о перелете. А нам не терпелось лететь в Москву. 7000 километров АНТ-25 легко бы преодолел, но Орджоникидзе потребовал выполнять посадки в Чите, Красноярске, Омске.

Западно-Сибирская равнина с полями, лесами, озёрами и болотами, особенно путь от Новосибирска до Омска, вызвали много воспоминаний у Георгия Филипповича Байдукова. Здесь в 1907 году он родился в семье железнодорожного рабочего — на разъезде Тарышта. В Омске окончил профшколу. В 1925 году добровольно поступил в Красную Армию, в школу летчиков, и на Каче, возле Севастополя, в 1927 году совершил свой первый самостоятельный полет.

И вот под нами его любимое озеро Убинское, полное зарослей и дичи. По радио сообщили, что отец и брат Байдукова вылетели в Омск. Георгий с волнением ожидал этой встречи и жалел, что не увидит мать Ирину Осиповну. Вот уже река Омь, за ней полноводный Иртыш, на его берегах город Омск.

Интересна первая встреча этих дорогих моему сердцу людей.

Впервые с Георгием Байдуковым Чкалов познакомился на испытательном аэродроме, куда он прибыл с группой молодых инструкторов для допуска к ночным полетам. Позднее Георгий вспоминал, как Чкалов подошел к нему и низким, немного осипшим голосом спросил:

— Как фамилия?

— Байдуков.

— Сколько лет летаешь?

— Пять!

— На чем летал?

— На разведчиках.

— Да не то я спрашиваю. На Р-1 летал?

— Так точно. — Георгий отвечал, слегка пораженный грубоватым тоном и тем, что Чкалов обращается на «ты».

— Ну так бы и сказал, что летаю на Р-1, а то на разведчиках! Помолчав, добавил: — Садись в самолет, я сейчас приду.

Не сказав, где стоит самолет, Чкалов скрылся.

— Сердитый мужик, — прокомментировал кто-то из молодых.

— Да, странно, как это он смело и просто обращается на «ты», как будто знает нас уже давным-давно.

Байдуков заспешил к самолетам, чтобы отыскать, а вернее, угадать машину, на которой должен был отправиться в экзаменационный полет.

Пробегая вдоль ряда машин, он старался услышать хорошо запомнившийся голос Чкалова, чтобы узнать, где же самолет, на котором лететь. Но гул моторов не позволял отыскать инструктора. И тогда Георгий, надеясь вызвать его на голос, крикнул:

— Чкалова к командиру! — и натолкнулся на двух пилотов.

— Чего орешь? К какому командиру? Это был Чкалов. Георгий замолчал, соображая, как выкрутиться из глупого положения.

— К какому командиру? — вновь повторил вопрос Чкалов и, чувствуя что-то неладное, подошел вплотную, зажег спичку. Освещая лицо, он вдруг засмеялся: — Байдуков, ну чего молчишь?

Резкие складки его лица на мгновение размякли, но спичка угасла, и Георгий в темноте видел лишь силуэт — короткий, широкоплечий и какой-то спокойный в движениях.

— Закури! Сейчас пойдем…

Шумело от свиста рассекаемого воздуха, на небе блуждали синие, красные, белые огоньки самолетов. Вскоре подошли к двухместному биплану, и Георгий облегченно вздохнул — этот тип машины был хорошо знаком по строевой части.

— Чего вздыхаешь? — спросил Чкалов и добавил: — Почему тебя перевели к нам?

— Приказом, товарищ командир!

— Все мы приказом, да все по разным причинам… Давно не летал ночью?

— Давненько, полгода будет с осенних маневров, — ответил Георгий.

— Ну, давай в кабину… Задание — простой полет по кругу.

Механик самолета шепотом напутствовал Байдукова:

— Смотри не подкачай. Чкалов не любит, чтобы потихоньку, а то будет «возить», страшно не любит трусливых полетов.

Через несколько секунд машина уже неслась над крышами ангаров. Отблеск ли спокойно ожидающих глаз инструктора, которые Георгий заметил в переднем зеркале самолета, или совет механика подействовал на его психику — после ангара он заложил такой глубокий разворот, что даже самому показалось странным, как это самолет так терпеливо исполняет капризы летчика.

И совершенно неожиданно перед носом Георгия вырос огромный палец руки инструктора, задранный вверх. Этот преднамеренно смелый и грамотно выполненный разворот на малой высоте решил участь новичка. После посадки Чкалов вылез из задней кабины и, перевесившись через борт, сказал:

— Хорошо, ничего не скажешь. Лети в зону и потренируйся сам, в чем чувствуешь нужду. А мне нечего с тобой возиться.

— Есть, товарищ командир!

— Ну ты заладил — «товарищ командир», зови просто Чкалов, ты ведь тоже командир и такой же инструктор, как и я.

— Хорошо, товарищ Чкалов! — ответил Байдуков, улыбаясь.

— Да! А зовут-то тебя как?

— Георгий!

— Ну-ну, значит, Егор, а по-нашему, по-волжскому, Егорушка… Вот и дуй, Егор, а я еще с другими должен заняться на этой машине.

На следующее утро Георгий узнал, что остальных его товарищей Чкалов так и не выпустил в ту ночь, когда он сделал разворот «по душе инструктору», не любившему трусливых полетов…

Но вот приближался к финалу полет, который оказался «по душе» не только летчикам Чкалову и Байдукову. Известие о беспосадочном дальнем перелете чкаловского экипажа облетело весь мир. «Для американцев перелет Линдберга через Атлантический океан летом 1927 года был выдающейся вехой в истории авиации, но я уверен, что каждый американец, включая самого Линдберга, признает, что перелет «АНТ-25» является новой вехой равного значения, писал корреспондент «Нью-Йорк таймс». — Этот полет будут приветствовать по всему миру, как великий шаг в области человеческого прогресса, и каждый советский гражданин, как мне кажется, имеет полное право неизмеримо гордиться им».

И полет наш действительно приветствовали.

Из Парижа в редакцию «Правды» позвонил известный летчик и авиаконструктор Луи Блерио, совершивший в 1909 году исторический перелет через Ламанш:

«Я только что узнал из газет о прекрасном перелете, совершенном тремя советскими летчиками. Этот перелет будет иметь большое значение, поскольку он сопровождался длительной, образцовой подготовкой и был совершен в чрезвычайно трудных условиях. Советские летчики выбрали трассу, проходившую по совершенно не исследованным районам. Они сами предпочли тяжелую борьбу с трудностями установлению рекорда в более легких условиях.

Я был бы рад познакомиться с конструктором моноплана АНТ-25 Туполевым и надеюсь его увидеть в Париже во время предстоящей в ноябре Международной авиационной выставки».

Маршал английской авиации Джон Салмонд в обращении к читателям «Правды» сказал:

«Перелет Чкалова и его спутников поражает человеческое воображение своей грандиозностью. Чудесна сила авиационной техники, которая позволяет преодолеть без остановки такие колоссальные пространства, к тому же явно недоступные для другого вида транспорта.

Перелет был совершен советским пилотом на советской машине, с советским мотором. Это демонстрирует перед всем миром блестящую техническую оснащенность Советской страны».

В Лондоне же летчик-рекордсмен Скотт, совершивший рекордные перелеты в Австралию, тоже отозвался о нашем перелете:

«Только тот, кому приходилось проводить в воздухе долгие часы за рулем, за летательными приборами, может по-настоящему оценить все трудности дальнего беспосадочного полета. Чкалов и его товарищи летели тысячи километров над полярными областями, где природа занимает особенно неприступные позиции, но люди, советские люди победили.

Перелет Чкалова — замечательное, выдающееся достижение. Оно дало всему миру неопровержимое свидетельство высокого технического уровня советской авиации и исключительного мастерства ее пилотов».

С огромным интересом за полетом АНТ-25 следила вся польская, румынская, шведская, турецкая, японская, китайская печать.

В одной лишь Германии факт дальнего беспосадочного перелета советских летчиков обошли молчанием. Только газета «Франкфуртер цайтунг» и поместила краткое сообщение своего московского корреспондента, отметив тщательность подготовки полета да усовершенствованное оборудование самолета.

Но удивительно, насколько пророческими оказались слова знаменитого американского исследователя Арктики Стифансона, сказанные в те дни по поводу дальних перелетов. Выразив восхищение нашим экипажем, Стифансон заявил:

«Перелет показывает, что советские машины делают возможными арктические перелеты между Советским Союзом и США. Если бы Чкалов перелетел такую же дистанцию через Северный полюс, он бы достиг Чикаго или Сиэтла».

Так оно и вышло. Спустя год мы достигли Америки, преодолев Северный полюс. Но в те памятные для нас дни слова известного полярника, признаться, затерялись в общем потоке приветствий и поздравлений. По пути в Москву мы останавливались в Чите, Красноярске, Омске, всюду нас встречали восторженно, несказанно радостно. Это уже был не полет по маршруту, а триумфальное шествие нашей авиации.

Когда мы прошли Свердловск, затем Казань, штаб перелета предупредил, что самолет должен приземлиться в Щелково точно в 17 часов. Почему такое загадочное требование? Мы подсчитываем время. Ветер нам помогает, поэтому прилетим в Щелково раньше 17. Чкалов просит сообщить на землю: «Ввиду избытка времени разрешите до посадки в Щелково зайти на Москву». Через некоторое время получаем ответ: «Вас встретит эскадрилья легких самолетов у станции Черусти. Можете зайти на Москву. Ждем вас в Щелкове к 17 часам».

Скоро нас встретила группа самолетов, мы прошли над Москвой и повернули вдоль шоссе на Щелково. Сбавляем газ, делаем большой круг над аэродромом, выпускаем шасси, заходим на посадку. Сердце у всех стучит быстрее, глаза горят, на лицах радостная улыбка.

Приземляет АНТ-25 Чкалов. Пробег у нашей машины порядочный, тормозов нет. Поэтому надо терпеливо ждать остановки самолета. Дюралевые листы обшивки и боков похрустывают, как косточки. Мотор на малом газу работает тихо-тихо. Наконец самолет останавливается. Перелет окончен.

Я и Георгий выпрыгиваем на землю, чтобы легче было рулить. Сейчас подъедет или подбежит техник с колодкой под колеса, без чего самолет не может развернуться.

Около здания поста управления на границе аэродрома видим много рядов встречающих нас людей. Но что это? От ворот аэродрома отделяются легковые автомобили. Они быстро движутся по летному полю и направляются к севшему самолету. Вот первая из них останавливается рядом с самолетом, открываются дверцы, и выходит Орджоникидзе, затем Ворошилов, Сталин.

Валерий в это время еще стоял на крыле самолета. Машу ему рукой и кричу:

— Спрыгивай!

Увидев приехавших и в спешке не нащупав ногой стремянки, он скатывается по красной полированной обшивке крыла на землю. Поправив свою короткую куртку, крупными шагами, почти бегом, идет рапортовать об окончании маршрута членам Политбюро.

Весело и дружески улыбнувшись, Сталин широко раскинул руки и крепко обнял Чкалова.

Мы идем к трибунам. Среди встречающих наши близкие.

Митинг открывает Серго Орджоникидзе, и после поздравительных речей говорит Чкалов.

— Мне здесь хочется сказать, — громко разносится его голос, — что нас не три человека, а нас тысячи человек, которые также могут выполнить любой маршрут по заданию Родины.

Его слушают, одобряют пришедшие на митинг летчики, инженеры, техники, радисты научно-испытательного института, в котором Валерий работал несколько лет. А потом нас везут в Москву в автомашинах, украшенных гирляндами цветов. В городе экипаж приветствуют тысячи москвичей. Словно снег, с крыш, балконов, из окон летят навстречу нам приветственные листовки.

В Наркомате тяжелой промышленности на площади Ногина мы — гости Серго Орджоникидзе. Накрыты столы. С нами наши семьи, работники наркоматов, корреспонденты. Все поздравляют и слушают наши бесхитростные рассказы о трудностях законченного полета.

Через несколько дней Председатель ВЦИК СССР Михаил Иванович Калинин вручил нам грамоты о присвоении высокого звания Героя Советского Союза. Чкалов поблагодарил Всесоюзного старосту и от имени экипажа обещал приумножить достижения. Мы понимали: высшая награда Родины накладывает на нас новые обязательства.

И когда руководители партии и правительства в Кремле, в Георгиевском зале, чествовали экипаж по случаю завершения дальнего полета, Чкалов сказал:

— За великую награду, за такую высокую, оценку разрешите нам повторить дальний беспосадочный полет.

Мы уже думали о перелете через Северный полюс в Америку…

В сентябре нам был предоставлен отдых на юге. Поехали мы туда с женами.

И вот в один из дней, когда уже заканчивался нага отпуск, раздался телефонный звонок. Вызвали Чкалова. После короткого разговора Валерий сообщил нам:

— Сегодня в четыре часа дня мы приглашены в гости. — И, сделав паузу, добавил: — К товарищу Сталину…

Собрались мы значительно раньше, чем было нужно. Однако в последний момент все же чуть было не опоздали, так как у нашего командира «заел» крахмальный воротничок, и он никак не мог его приладить.

Наконец Чкалов махнул на воротничок рукой, надел косоворотку и бросился нас догонять.

Чем ближе мы подъезжали к даче, где отдыхал Сталин, тем больше росло наше волнение. К нашему вполне понятному волнению примешивалось и другое. Каждый из нас надеялся, что, может быть, удастся урвать минуту и еще раз повторить Сталину нашу просьбу — разрешить перелет в Америку…

Сталин встретил нас в саду. С ним был А. А. Жданов.

— Ну, походите кругом и посмотрите, что здесь насажено, — предложил он и пошел вместе с нами.

Гуляя по саду, мы обратили внимание на незнакомую нам породу деревьев.

— Это эвкалипт — очень ценное дерево. — Сталин сорвал несколько листьев, растер пальцем на ладони и дал нам понюхать. Запах, напоминающий запах скипидара, защекотал ноздри.

Мы заметили, что около дачи растет какая-то сосна в длинной пахучей хвоей.

— Здесь раньше рос дуб, но он был чем-то болен, и мы решили его заменить сосной. Узнав об этом, агрономы и садоводы стали уверять, что сосна здесь расти не будет, но мы все-таки решили попробовать, и, как видите, сосна растет, и даже очень хорошо.

— Видно, товарищ Сталин, — сказал Чкалов, — всякое дело можно выполнить, если к нему руку приложить.

— Да, верно, только не нужно унывать при неудачах. Если не выходит, надо второй раз попытаться. Если прямо нельзя взять, надо со стороны обойти…

Жданов оказался знатоком сельского хозяйства и метеорологии. Он объяснил, что внизу, у подножия холма, ночью бывает холодней, потому что наступает инверсия — обратный ненормальный ход температуры, когда она повышается с высотой. После упоминания инверсии разговор как-то естественно перешел на авиационные темы. Сталин хорошо знал, что на больших высотах летчики страдают от холода. Он начал сетовать на то, что авиационные люди мало занимаются вопросами обогрева кабин и электрически обогреваемой одежды. Попутно упомянул, что напрасно летчики рискуют и не пользуются парашютом даже в тех случаях, когда положение становится явно угрожающим.

— Вот недавно был случай. Один из наших самолетов потерпел аварию в воздухе. На нем было четыре человека. Трое выпрыгнули, а один остался на самолете и погиб. Когда мы вызвали тех, которые благополучно спустились на парашютах, и стали расспрашивать, как это все произошло, то один из летчиков, докладывая, стал извиняться, что он принужден был выпрыгнуть с парашютом. Он считал себя в этом виноватым. Какая у вас, летчиков, ломаная психология. Мы его хотели наградить за то, что он выпрыгнул с парашютом, а он стал доказывать нам, что виноват.

Наступила темнота, и нас пригласили в столовую. Чкалов по пути завел разговор о событиях чв Испании и стал просить у Сталина, чтобы его послали туда добровольцем. Ведь все признают, что он мастерски владеет самолетом, сколько знает таких пилотажных фигур, которые не предусмотрены ни одним наставлением. Он осмотрителен, внимателен в воздухе — наверняка заметит противника первым и атакует. Сколько стрельб, бомбометаний и учебных воздушных боев закалили его энергию для того, чтобы неизменно выходить победителем. Почему же не поехать добровольцем в Испанию? В боях за республику он показал бы фашистам, где раки зимуют!..

Сталин слушал Чкалова с явным сочувствием и ответил, что для него есть другое задание: в конце 1936 года предстоит перегнать самолет АНТ-25 во Францию на Международную авиационную выставку и там демонстрировать его посетителям. Пусть европейцы подивятся результатам советской авиационной промышленности.

Постепенно разговор перешел на тему дня — о полете нашего экипажа из Москвы на остров Удд. Чкалов посчитал, что наступило удобное время поговорить о дальнейших делах. Он встал и в обстоятельной форме, обоснованно изложил Сталину просьбу разрешить нам в будущем году беспосадочный полет через Северный полюс в Америку. Видимо, Сталин и сам в душе этому сочувствовал, выслушал Чкалова внимательно. Но как-то по-дружески стал отговаривать и не соглашаться, ссылаясь на то, что самолет одномоторный и что мы не знаем, какую погоду встретит экипаж в центре Арктики.

Тогда Чкалов, ища поддержки у своих товарищей, торжественно и проникновенно обратился к нам:

— Саша, Егор! Давайте попросим хозяина еще раз!

Мы встали и хором поддержали просьбу. Но Сталин ее отклонил.

Здесь меня осенила мысль. Сталин упирает на то, что мы не будем знать погоду в центре Арктики. Но мы уже тайком знали, что Главсевмориуть будет готовить экспедицию на самолетах для высадки полярной станции на Северном полюсе. Вот тогда-то информация о погоде будет обеспечена.

И я обратился к Сталину:

— Мы знаем, Иосиф Виссарионович, что полярники готовят высадку станции на Северном полюсе. Можно ли надеяться, что после этого нам будет дано разрешение на полет в Америку?

Сталин помолчал, а затем неожиданно для нас сказал:

— Мне об этой экспедиции ничего не известно…

Наступила минута прощания, и тогда я подошел к Сталину и попросил его написать в мой блокнот хотя бы два слова. Он заметил, что сейчас уже поздно, все устали, и обещал удовлетворить мою просьбу завтра.

Мы уехали.

Я, конечно, никогда не думал, что Сталин запомнит свое обещание. Каково же было мое удивление, когда на следующий день я получил фотографию с надписью: «т. Белякову на память. И. Сталин».