Пока Стина была занята своей охотой, на девичье крыльцо тихонько поднялась тёмная тень. Окно княжны приоткрылось, из него свесилась простыня, в уголок которой было что-то завязано. Неизвестный внизу развязал узел, вынул содержимое, взамен положил что-то своё, и холст снова втянулся в окно. Ночной посетитель быстрым неровным шагом удалился в сторону казарм.
Захлопнув окно, Краса развязала узелок и с интересом вынула из него то, что Идрис оставил в благодарность за лечебный бальзам. В маленькой берестяной коробочке лежал перстенёк удивительной красоты: выточенная из павлиньего камня**** змейка, свитая в кольцо. Примерив подарок, Краса невольно улыбнулась. Нынче ей удалось поговорить со многими стражами и людьми из обслуги. Расспрашивая их об Идрисе, она выяснила прелюбопытную вещь: все сходились на том, что чужеземный княжич вежлив и нравом тих. Но больше — ничего. Словно не человек, а тень. Из этого Краса сделала вывод, что парень не так уж и прост, много слушает, да мало говорит сам. И это ей понравилось. А ещё — подарок пришёлся ей по душе.
Краса подняла руку, любуясь узором камня и тонкой резьбой. Вдруг взгляд её зацепился за круглое тивердинское зеркальце, лежащее на лавке. Взяв его, Краса шепнула тихонько: «Уся?» Но поверхность волшебного стекла осталась тёмной, подруга не откликнулась на зов. Краса чуть задумалась, хмуро насупив бровь, а потом вдруг зло усмехнулась и с неожиданной силой швырнула зеркало об пол. Осколки брызнули во все стороны, словно искры из-под кочерги.
Примечания:
* Дожинки - праздник окончания жатвы. У лесных тормалов седмица после Дожинок считалась порой, благоприятной для свадеб.** Краса называет Идриса правильным титулом: амираэн - сын амира.*** Калюка - травяная дудка.**** Павлиний камень - малахит.
Хранитель снов
Время — странная вещь: всё кажется, еле течёт, тянется, точно патока с ложки. А чуть хватишься его — уж пролилось невозвратно, как с небес вода. Четыре дня Услада провела на Задворках, а показалось, будто промчались они в один миг.
В первое утро Услада с Венселем проснулись поздно: Маэлево Око уже во всю заглядывало в окно. Со двора раздавались шаги и громкие незнакомые голоса. Услыхав их, Венсель вскочил, натянул одежду и молча вышел за дверь. «Уж не случилось ли что?» — подумала Услада, встревожившись.
Собираться без нянюшки оказалось весьма несподручно: пока косу расчешешь да пока заплетёшь… Выйдя на поварню, Услада застала там одного лишь деда Мироша.
— Где же Венсель? — спросила она удивлённо.
— На торг утянули. У кого-то там кони подрались, молодому жеребчику ногу зашибли. Притащились вот, подай им целителя да подай. Говорю честью: идите отседова, отдыхает человек, а они: зови, и всё тут…
— Но Венсель скоро вернётся? На торг — это ведь совсем недалеко?
Дед Мирош только рукой махнул:
— А… Теперь уж до ночи точно не воротится. Лесной люд хуже сорок: растащили на хвостах по всей округе, что Венсель наш лечит задарма.
— Он не берет за работу платы? Почему?
— А хто ж его знает? Сама возьми да спроси.
Сперва Услада подумала, что дед Мирош сказал так для красного словца, однако скоро стало ясно, что, действительно, поговорить с Венселем может лишь она одна, да и то во сне.
Вечерами Венсель приходил домой позднёшенько и сразу ложился спать, а поутру, ни слова ни с кем не говоря, исчезал по своим делам.
Зато ночью, едва заснув под одним одеялом, Венсель с Усладой просыпались на поляне у зелёного костра, чтобы дождаться там Ико с Аэлиной и тронуться в путь. Куда именно они направляются и зачем, Венсель не говорил, да верно, и сам не знал. Он всегда ждал появления знаков. То это были буквы, вдруг проступившие в рисунке камня или древесной коры, то потянувшийся по тропе через заросли дым от костра, то сухая ветка, словно указатель, упавшая на землю…
За три ночи путники изъездили немало дорог, побывали в странных и дивных местах. И хоть кони их всегда шли неторопливо, Усладе казалось, будто с каждым шагом они незримо переносятся через сотни вёрст. Ни разу ей не удалось угадать, что ждёт у края лесной опушки: голая ли пустошь, коварная топь или луга, заросшие сочной травой. Как-то они даже выехали в привольную степь, где мягкие, длинные колосья волновались на ветру, точно гривы коней. Это было восхитительно красиво. А в другой раз кони вынесли их к берегу моря. На самом краю скалистого обрыва Услада вдохнула солёный ветер, увидала синий простор впереди и испуганно спросила:
— Это Изень?
— Нет, — ответил Венсель совершенно серьёзно, — это Море Забвения.Т
Тогда Услада ещё не поверила ему, решила, что он пошутил.
Добравшись до нужного места, Венсель оставлял Усладу со скакунами, а сам уходил ненадолго. Затем возвращался, и они снова продолжали путь по прекрасным нехоженным местам.
В первую ночь, проезжая через заросли диких яблонь в полном цвету, Услада воскликнула:
— Что за чудо Маэлево! Любовалась бы вечно…
— Не надо так говорить, — поспешно оборвал её Венсель. — В Стране снов сила жизни отзывчива и подвижна, желания слишком легко исполняются. Пообещав остаться здесь, ты можешь просто не проснуться поутру.
— Тогда в настоящей жизни я буду спать и видеть прекрасные сны. Пожалуй, это не так уж плохо…
— Да, но только до тех пор, пока твоя душа помнит дорогу к телу. Когда разрушится эта связь, тело угаснет, а душа заплутает среди грёз и останется всего лишь одним из чьих-то воспоминаний. Не самая завидная доля, если понимать, насколько здесь всё зыбко.
Венсель указал пальцем на цветущую яблоню, сделал несколько резких движений, словно перелистнул страницы невидимой книги, и, подчиняясь ему, белые лепестки опали на землю. Заязи выросли, налились, румяные яблоки заставили ветви согнуться к земле. Услада потянулась было сорвать одно, но Венсель её удержал:
— Есть и пить в Стране снов можно только если ты не собираешься возвращаться в явь. То же касается и приглашений погостить: согласишься — застрянешь здесь надолго, возможно, навсегда.
Странными, даже жуткими показались Усладе эти предупреждения, но почему-то им она сразу поверила.
Порой Венселю с Усладой встречались дикие звери. Они были совсем не пугливы и спокойно провожали всадников равнодушными взглядами. Однако не это занимало Усладу. Куда больше её тревожило, что нигде вокруг не виднелось следов человека.
Между тем людей в Стране снов хватало. Некоторые из них пользовались особым расположением Венселя. В каждую из трёх проведённых с Усладой ночей он неизменно посещал маленький замок, похожий на детскую игрушку: изящные арки и башенки в каменном кружеве не были предназначены отражать атаки врага. И окружал это кукольное жилище не ров с водой и защитным валом, а очаровательный, ухоженный сад. Жила в замке хорошенькая и молоденькая барышня, по виду будто бы из знатных загридинцев, и с ней — её муж, симпатичный пожилой господин. Венселя эта барышня всякий раз нежно целовала в щёчку и почему-то с гордостью называла «мой малыш».
А возле моря, в укромной бухточке, располагалось самое настоящее богатое поморийское подворье. Владела им тоже семейная пара: здоровенный, весёлый, могучий мужик самого разбойного вида и его жена, хозяйственная, всегда невозмутимо спокойная, с белобрысым улыбчивым младенцем на руках.
Ещё была затерянная в дремучем лесу одинокая башня, в которой жил чудаковатый и очень старый маг, тормальский хутор, стойбище коневодов… Венселя с его спутницей везде встречали, как родных. Сперва Услада была совершенно очарована столь тёплым приёмом, но вскоре она заметила некоторые странности, заставившие её насторожиться. Всё было каким-то… Ненастоящим, что ли? Не плакали дети, не шумела скотина, никто не болел, не ссорился между собой, даже не бил посуды…
Кроме того, без сомнения, и поморийское подворье, и хутор тормалов, и уж тем более замок — всё это были богатые, хорошо налаженные хозяйства. Но ни к одному из них не вела дорога. Тропа, по которой приезжали Услада с Венселем, исчезала, стоило Ико с Аэлиной сойти с неё. Вокруг жилья не виднелось сенников и амбаров. В ухоженном замке не было видно слуг. Услада ни разу не углядела, чтобы кто-то готовил снедь. Не заметила она также следов стирки, уборки и прочих домашних работ. Всё это было на редкость чудно.
На вторую ночь Услада решилась спросить:
— Люди, которые здесь живут — кто они такие? Чем кормятся?
— Это не люди. Всё, что ты здесь видишь — только игра силы, отражения мыслей и тайных желаний. А люди и звери… Большинство из них снятся мне. Остальным — снюсь я.
— А есть какая-то разница?
— Есть, и очень большая, — ответил Венсель нетерпеливо, словно неопытный учитель глуповатому ученику. — Когда будем в гостях у моей матушки, обрати внимание: некоторые не имеют тени. Они — только образы, порождённые спящими. Те, у кого тень есть, сами спят и создают такие же отражения.
— Как интересно… Значит, во сне ты можешь повидать своих родных и друзей?
Венсель вздохнул.
— Да. Но, к сожалению, проснувшись, они об этом забудут. В большинстве своём люди не помнят снов.
— А ты?
— Я умею управлять своими сновидениями. И посещать сны других живых существ.
— А почему тогда их всех вижу я? И даже помню об этом с утра? У меня ведь нет дара силы.
— Зато ты — моя жена. Считай это моим маленьким подарком, птаха.
Услада, прошептала, чувствуя, как густо краснеют щёки:
— Но я — не Краса…
— Знаю, — спокойно улыбнулся Венсель. — Ты создаёшь совсем другие сновидения. Лес, по которому мы ездим между снами. Костёр, который греет, но не обжигает, и пахнет свежей травой. Кстати, давно хотел у тебя спросить: почему костёр — и вдруг зелёный? И лошадки. Это ведь ты превратила проводников мира силы в забавных пони. На деле они выглядят совсем иначе.
После того разговора Услада стала внимательнее глядеть по сторонам. И заметила, что хорошенькая барышня-загридинка сама видит сны, а вот её муж — только снится ей. На поморийском подворье «настоящими» были хозяева, сынок же их и вся домашняя живность оказались лишь сном. А ещё Услада догадалась, что те, кто спит, в мире снов обретают иную внешность, чем наяву. Теперь-то стало понятно, почему молодая красавица зовёт Венселя малышом, а он её почтительно величает матушкой: мать Венселя наверняка была уже в возрасте, но во сне она по-прежнему видела себя молодой и красивой. Венсель тоже во сне становился немного не таким, как в яви: более рослым, крепким и широкоплечим, резче чертами лица. Глянув же на саму себя в лесное озеро, Услада ахнула в голос: с водной глади смотрела на неё не голубоглазая красавица-подруга, а она сама, ольховецкая княжна. Значит, Венсель с самого начала знал о подмене, а она-то маялась и не ведала, как ему рассказать…
Вскоре выяснилось и кое-что об отлучках Венселя во время их ночных странствий. Услада осмелилась как-то проследить за ним. Оставив свою спутницу на полянке, Венсель без тропы углубился в лес. Путь ему указывали тёмные знаки на стволах деревьев. Следуя им, маг спустился в небольшой овражек. Там, среди зарослей крапивы и гнилого валежника, по земле вилась узкая тёмная трещина, словно разрыв, а внутри неё — страшная пустота. Ничуть не растерявшись, Венсель достал из закарвашка* толстую стальную иглу, потянул откуда-то из-за пазухи золотую нить и принялся ловко, как заправский портной, латать прореху. Услада не стала мешать, вернулась тихонько по своему следу к месту стоянки. Но Венсель, как видно, успел её заметить.
Возвратившись, он сказал, старательно отводя глаза:
— Не ходи за мной, если не зову, это опасно.
— Только для меня? Или и для тебя тоже? — встревожилась Услада.
— Для всех.
— А что там было, такое чёрное и страшное?
— Прореха в ткани мира. Грёзы бывают всякие: и прекрасные, и страшные, и уродливые… Пусть их. Но если они теряют силу и разрушаются, это грозит бедой не только Стране снов, но и миру яви.
— Отчего? Ведь ты сам говорил, что здесь одни лишь зыбкие сны да пустые желания.
— Не совсем, птаха, не совсем. Если человек не просто болтается в мире грёз, а напитывает свои мечты и чаянья силой, они постепенно плотнеют и со временем могут перейти в явь. Жаль, не все люди умеют правильно мечтать.
— А ты умеешь?
— Я пытаюсь. Порой даже получается.
— Надо же, — вздохнула Услада, — я думала, маг — это тот, кто может сделать всё, что только захочет…
— Нет, маг — это тот, кто умеет правильно хотеть, так, чтобы потоки силы перекладывались по его желанию. Но это не означает, что можно желать всего, что угодно.
— Откуда ж узнать, чего желать можно, а чего нельзя?
Венсель подумал немного, а потом ответил словно нехотя:
— Магу можно желать того, что позволяет его Хранитель.
— То есть тебе приказывают, чего желать?
— Ну… Почти. Маги, птаха, служат Хранителям мира, как псы — пастухам. Кто-то бережно обращается со своими псами, кто-то, напротив, суров с ними или безразличен. Мне повезло: Ночна, Речная Хозяйка, заботлива и щедра. Но у Задворок ведь сходятся сразу четыре удела: Ровеньон, Виелина, Занорье и Ночь-река. И каждый Хранитель считает, что вправе задавать живущему на его земле магу работу. Если Занор обращается ко мне не часто и только с важными поручениями, то Ровена — просто невыносима.
Услада поглядела на Венселя с сочувствием.
— Это из-за неё тебе приходится каждый день ездить на Пустошь?
— Из-за Ровены? Нет. Ей не нужна помощь, она хочет только, чтобы я не смел помогать Хранительнице Виелине. Та недавно впустила в свои земли людей, но им, их овцам и лошадям нужна вода. В Рискайской пустоши есть водяная жила, правда, она спрятана глубоко под землёй и идёт по самому краю Ровеньонского плато. Чтобы добыть из неё воду, придётся потрудиться. Смотри, что я придумал, — Венсель быстро разровнял перед собой землю и принялся чертить на ней веткой. — Видишь? Это — Задворки, а вот — подземная река, которая питает подземное озеро Виелины. Здесь она залегает неглубоко, но большая часть Риская поднимается гораздо выше водоносного слоя. Надо прокопать под Пустошью галерею на уровне дна реки до самого Сухого Лога. Русло Эрдана снова наполнится водой, а заодно по ходу галереи можно будет вывести на поверхность множество колодцев. Жителям Виелины не придётся больше ходить в другие уделы за водой, этот край вновь сделается живым и плодородным. Правда, здорово?
Услада с удивлением посмотрела на рисунок. Из всего объяснения ясны ей были лишь последние слова. Но кто сказал, что обычные люди обязаны понимать пиктограммы магов? Венсель заметил её недоумение.
— Ну, один я, конечно, не справлюсь с такой работой, — сказал он, немного смутившись. — Нужны землекопы, каменщики…
— Так ведь и Ограду построили не одни лишь маги, — резонно заметила Услада. — Если всё получится, и Рискай зацветёт, это будет самая лучшая магия нашего времени.
Из следующей своей отлучки Венсель вернулся взъерошенный и серьёзный, на ходу он старательно отирал саблю пучком травы. На испуганный взгляд Услады ответил только коротким уверенным кивком: всё, мол, в порядке. Девушка тихонько улыбнулась про себя: вроде, взрослый, уважаемый человек, сильный маг, а думает, что с саблей будет выглядеть солиднее, чем с иглой… Ну да и ладно, пускай тешится, лишь бы сумел совладать с той страшной чернотой, что глядела из разлома. А уж чем он с ней управится, саблей, иглой или хоть просто веником — дело десятое.
***
На другой день, проснувшись поутру, Венсель, как обычно, отправился на торг. Он спешил туда не потому, что кто-то нуждался в исцелении. Его поднял с постели и вывел за ворота зов силы, настойчивый, резкий, почти нестерпимый. Шагая по торговым рядам среди людей и коней, Венсель не слушал, что говорят ему, не чувствовал, куда тянут за руки, не видел, куда ступает, просто шёл, выискивая зовущего. И очень скоро нашёл.
Несомненно, маленькому изящному паланкину с занавесками из тёмно-синей парчи было не место на конном торгу. Носильщики, державшие его на плечах, выглядели весьма необычно: несмотря на жару, каждый из них кутался в плотный серебристо-серый плащ и прятал лицо под капюшоном, а уж сопровождающий паланкин охранник, рослый воин в чёрном плаще с огромным тесаком на портупее, и вовсе должен был притягивать взгляды со всех сторон. Однако торговый люд не обращал на незнакомцев внимания, словно те были невидимы. Впрочем, присутствие их хорошо ощущали и люди, и кони: никто не приближался к месту, у которого остановился паланкин.
Занавеска приоткрылась, показав на миг сидевшую за ней. Эту женщину Венсель не рискнул бы назвать красавицей, но необычной и яркой внешностью её сложно было не любоваться, а голос… Он звал, манил, лишал воли. Не в силах противиться, Венсель подошёл к паланкину вплотную. Чужой, враждебный всему живому поток тут же сковал мага, едва позволяя ему дышать.
— Медленно откликаешься, — произнесла дивная посетительница ласково. — Может, следует поучить тебя обходительности?
— Простите, госпожа Ровена, — с трудом прошептал Венсель. — Я не сразу понял… Ведь мы на земле этлы Виелины, а не…
Ровена приподняла брови, изобразив на лице наивное удивление.
— Ну надо же, этла Виелина… Вот, значит, как её теперь зовут? Что ж, пускай. И мне даже не интересно, что случится с её пыльным Джулистаном, когда людишки изроют его, словно суслики, вдоль и поперёк, — глаза Ровены опасно сверкнули, в голосе зазвучал металл. — Но подземные воды этих мест принадлежат не только ей. Ты пойдёшь и немедленно передашь мерзавке Джу, что я запрещаю забирать воду из моей подземной реки. Если её люди не прекратят рыть колодцы, они умрут. Все до единого. Мучительной смертью. Ты понял, маг? Вижу, понял. Умница. Ну-ка, что тут у нас?
Гибким движением Ровена поднялась на ноги, неторопливо пошла вокруг Венселя, разглядывая его и ощупывая, словно раба, выставленного на торг.
— Стой спокойно, глупыш, не нужно сопротивляться, — сказала она нежно, расстегивая на Венселе куртку и бесцеремонно запуская руку ему под рубашку. — Больно не будет, я умею обращаться с мужчинами. Так-так… Хм… О… Забавно. Ну надо же, нашлась какая-то дурочка, готовая заботиться о тебе… И ты ей даже нравишься… Впрочем, это не надолго.
Отступив, Ровена брезгливо отряхнула руки и вернулась в свой паланкин. Венсель дёрнулся было, пытаясь освободиться от чар, но так и не смог сойти с места.
— Я пока не разрешала тебе убегать, — Ровена вновь изобразила губами улыбку, но глаза её остались холодными, словно лёд. — Когда всё закончится, приходи в Ровеньон. Я умею быть щедрой к тем, кто мне служит. Власть над силой, безграничная, полная, а не только в чужих снах, богатство, вечная молодость, любые знания мира… И совсем немного взамен: два раза в круг проводить моих детей через Джулистан, к Занорью и назад. Служить мне гораздо выгоднее, чем быть на побегушках у старухи Ночны. Подумай об этом, маг.
Задёрнув занавеску, Ровена скрылась из виду. В тот же миг на голову Венселя обрушился целый водопад. Проморгавшись, он открыл глаза. Никакого паланкина не было и в помине. Зато прямо перед собой Венсель обнаружил бородача-тормала с пустым ведром в руках, а у себя под ногами — здоровенную лужу. Заботливо заглянув Венселю в лицо, тормал вздохнул с облегчением и заявил собравшимся вокруг:
— Слава Маэлю, очухался. Эдак-то с ним частенько бывает: залипнет вдруг на полушаге и как начнёт говорить непойми с кем на незнамом наречии… А у самого глазищи пустые…
Примечания:
* Закарвашек - нарукавный отворот, обшлаг.
Шила в мешке не утаишь
Насколько интересными были для Услады ночи, настолько же нудными и тяжёлыми выдавались дни. Дед Мирош с Ладом в очередь ходили в лес пасти коз. Тот из них, кто оставался дома, убирал в стойлах и колол дрова. На поварне же безраздельно властвовала противная Радка. Вроде, и упрекнуть-то её было не за что: в доме чисто, козы доены и еда всегда в срок на столе… Да только под её насмешливым взглядом у Услады кусок в горло не лез. А вскоре между ними докатилось и до прямой размолвки.
В тот день Радка с утра сходила в лес, принесла лукошко малины и затеяла делать смокву*. Услада обрадовалась: это лакомство было ей весьма по вкусу. Самой княжне, конечно, готовить его не доводилось, но нянюшка частенько рассказывала, как оно делается на княжьей поварне. Потому, увидев, что Радка, размяв и чуть уварив ягоду, принялась готовить противни, Услада заметила ей:
— А через сито протереть?
— Это зачем? — сразу насупилась Радка.
— Чтобы косточек в смокве не было.
— Вот ещё, не хватало. Сгодится и так, меньше отхода будет.
— Но я люблю чистую, — возразила Услада.
Радка фыркнула и бросила ложку.
— Вот сама тогда и возись!
Услада в растерянности посмотрела сперва на медный таз с вареньем, затем на Радку, нахально упёршую руки в бока, и поняла, что под таким присмотром она не то что смоквы протереть, даже шагу верно ступить не сумеет. Но как видно, не зря княжне довелось походить в теле Красы: в голову к ней вдруг закралась озорная мысль. Подхватив с поставца горшок и сито, Услада положила их на стол рядом с вареньем, накрыла всё вместе рушником и, напустив на себя важный вид, принялась водить сверху руками, зажмурившись и шепча беззвучно восьмую песнь «Благочестивых Поучений». Радка спросила настороженно:
— Что такое творишь-то?
— Чарую. Заговариваю сито, чтобы варенье само сквозь него потекло. Только это чары особо опасные: кто увидит хоть каплю, вмиг зрения лишится.
— Схожу-ка я пока за водой, — заявила Радка и, торопливо осенив себя охранным знаком, выскочила в сени.
Но Радка со всеми её фырканьями и косыми взглядами, как выяснилось, была ещё не самой большой бедой. На другой день с козами ушёл дед Мирош, а Лад остался на подворье. В полдень Радка тоже собралась в лес, подоить коз, а заодно отнести пастуху обед. Оставшись в доме одна, Услада вздумала было посидеть на крылечке, понежиться в очих лучах. Но едва она вышла из поварни в сени, чьи-то руки обхватили её бесцеремонно и грубо, а лицо обдало жарким чужим дыханием.
— Пришла-таки, — хрипло прошептал Лад ей в самое ухо, — а я уж и не чаял…
Услада рванулась изо всех сил, пытаясь высвободиться, но он только крепче притиснул к себе свою добычу и жадно потянулся губами к её губам.
Она отвернулась и пискнула жалобно:
— Пусти!
— Вот уж нет, — усмехнулся её мучитель, жадно шаря руками по беззащитному телу. — Сперва, значит, дразнила да манила, а теперь пусти? Нет, моя голуба, эдак-то не пойдёт… Что поймал, то моё… Да ты не бойся, глупая, не бойся, те приятно будет. Я ж не твой снулый маг…
Спасение пришло откуда не ждали. Вдруг распахнулась дверь, в светлом проёме возникла Радка. Один лишь миг понадобился ей, чтоб понять, что происходит в тёмных сенях. В следующий она с размаху опустила на голову своему мужу полный подойник. А потом — добавила со всей дури уже подойником пустым.
Силушкой Небесные Помощники Радку не обделили, но зато и муж ей достался слепленный из крепкого теста. Подойник разлетелся на досочки, а Лад даже не пошатнулся. Однако узнать, кто об него вёдра ломает, всё же захотел. И вовремя: бросив обломки, Радка тут же подхватила из угла крепкое берёзовое коромысло и с размаху обрушила его на голову своего гулящего муженька. Заслоняясь, тот на пол мига отвернулся от Услады, выпустил её из рук, и этого оказалось довольно. Княжна опрометью бросилась в ближайшую дверь, захлопнула ее за собой и закрылась на засов.
Грохот и двуголосая брань в сенях понемногу отдалились, а потом и вовсе стихли. Сколько-то времени Услада ещё простояла в темноте кладовки, приходя в себя и бездумно радуясь тому, что уцелела, а потом осторожно выглянула в сени. Там было пусто. «Хоть бы эти буйные друг друга не поубивали, — пришло ей на ум. — Вот так удел избранных, прости Маэль: Лад да Радость в семье…»
Проскользнув обратно в свою горницу, Услада распахнула сундук под окном и принялась перебирать приданое своей подруги. Под ворохом нарядных и повседневных одежд, на самом дне она обнаружила-таки то, что искала: кожаный пояс с пристёгнутыми к нему парными кинжалами. Услада извлекла находку из сундука, примерила на себя, осторожно вытянула из ножен один кинжал. Хищно блеснула воронёная сталь. «Эх, — подумала княжна досадливо, — лучше б я хоть немного себя оборонять училась вместо того, чтобы целыми днями за веретеном да пяльцами зад отсиживать. А так… Пояс-то нацепила, да проку нет. Верно Краса сказала: курица, а не княжья дочь».
Услада упрямо сжала губы, перехватила поудобнее рукоять и оглянулась по сторонам, ища, на чём бы испытать твёрдость своей руки. Однако ничего годного не нашла и решила выйти для таких дел на конюшню.
Радка привычно возилась у печи. Даже не взглянув в её сторону, Услада бодрым шагом пересекла поварню, схватилась за ручку двери…— А ну стой, — раздался резкий голос у неё за спиной.Услада покосилась назад и увидела нацеленный ей в голову ухват. В крепких руках Радки он представлял собой нешуточное оружие.Княжна дёрнула было дверь, но тормалка тут же грозно прикрикнула:— Куды? Стой, не то порешу!— Да я…— Молчи, злыдня, и не вздумай чаровать!— Я и не чарую.— Ага, как же… Знаем мы таковских. Говори не медля: кто ты есть и куда хозяйку подевала? Где Краса?
Выдохнув с облегчением, Услада обернулась и сказала как можно спокойнее, глядя Радке прямо в глаза:— Ты права, я не твоя хозяйка. Но бояться меня ни к чему.— Тогда бросай нож. И мужа моего убивать не моги: он хоть козёл беспутный, а всё ж дурного тебе не желал.
Только тогда Услада сообразила, что до сих пор держит в руке обнажённый кинжал. Торопливо спрятав оружие в ножны, она объяснила:— И в мыслях такого не имела.— Что, и чаровать не собиралась? А то чарами-то можно уморить вернее, чем ножом.— Я к чарам от роду не способна.— Говори мне, — нахмурилась Радка, продолжая целить в княжну ухватом. — А что там со смоквой?— Я просто пошутила тогда. А ягоду сквозь сито протёрла, безо всякого колдовства.Откровенная враждебность на лице Радки сменилась недоумением.— Так ты это что же… не ведьма?— Нет, конечно. Такой же человек, как все. Я подруга Красы. Она придумала сделать так, чтобы мы на время поменялись местами. Но это не на всегда.Радка хмыкнула всё ещё недоверчиво, однако ухват опустила. И спросила, хитро прищурив глаз:— Подруга, говоришь? А ну скажи мне тогда, каков у хозяйкиной псины хвост? Кольцом аль серпом?— Полешком**, — без запинки ответила Услада.
Радка почесала за ухом, сдвинув волосник набекрень.— Хм… А может, и не врешь… То-то я смотрю, хозяйку словно подменили: с дедом не собачишься, на подначки и пересмешки не отвечаешь, да ещё и с тётками этими… Я думала, ща Краса всех задворных дур враз пылью-то поумоет, чтоб не квакали, а ты — подол в руки и бежать… А мне потом на кулачках отмахиваться пришлось.
И Радка вдруг хихикнула так беззлобно и весело, что Услада невольно ответила ей искренней улыбкой.
При ближайшем знакомстве Радка оказалась вовсе не такой уж и противной. Все её нахальные подначки были лишь приглашением к игре. Между ними с Красой так повелось с самого первого дня: вечно они бранились и пререкались шутливо во время возни у общей печки, но вместе и давали отпор тем, кто за воротами вздумал бы обидеть любую из них. И Радка со смехом признала, что неладное заподозрила не тогда, когда Краса перестала помогать по хозяйству, а когда против посадских тёток вдруг бросила её одну.
Ещё оказалось, что Радка всего лишь двумя кругами старше Услады, но притом уже три круга носит кику. У них с Ладом даже был сынок, да Маэль его в младенчестве прибрал. А потом на их хуторе приключился пожар, и, потеряв всё имущество, молодая пара оказалась в крайней нужде. Целый круг они слонялись с хутора на хутор, перебиваясь где работой, где милостыней. Одна только новая хозяйка мажьего подворья выручила их из беды, пригласила остаться насовсем. Хоть поперву Радке страшновато было жить в доме мага и оборотницы, но под крышей, при корме и при деле всяко лучше, чем под кустом спать, лебеду жевать. К тому же хозяйка оказалась весёлой и не заносчивой.
— Краса — та всегда со мной держалась запросто, носа не задирала, — рассказывала Радка, щедро накладывая Усладе в миску горячей похлёбки. — И не скажешь, что из пустоземья родом, а не своя. Лад мой к ней, правда, взялся было клинья подбивать, да только ему живо вышел окорот: получил раза два по морде и уж больше вольничать не смел. А тут гляжу — что за притча? Хозяюшка с моим мужем тихие речи ведёт, в лес не гонит… Я ж знала нынче, что раньше с выгона вернусь, вот и решила вас подкараулить, подсмотреть, к чему бы так. Дед Мирош-то всегда рядышком пасёт, нет у него уже силы в ногах далеко ходить.— Да… — вздохнула Услада. — Моя удача, что ты и меня заодно с Ладом подойником не зашибла.— Что ж я, злыдня какая? — возмутилась Радка. — Видела ведь, что не мил он тебе. А ты на него всё ж обиды не держи. Он подумал, видать: раз с глаз долой не гонишь, да ещё и речи ведёшь ласковые…У Услады аж глаза на лоб полезли.— Когда это?— А три дня тому, из окошка. Вот Краса, застав его среди дня без дела да за тютюном, не стала б церемониться, отчехвостила бы, как козу в огороде. Да ты не боись, больше такого не приключится. Ужо я этому дурню вогнала ума. Лучше скажи: откудова ты сама к нам такая свалилась?— Из Приоградья. Мы с Красой вместе росли.— Так ты что, тоже из Ольховецкой крепости? И какую ж работу там делала?— Да так, — тихо промолвила Услада, опустив глаза, — при князевой дочке в сенных девушках состояла…— Ну, тогда понятно, с чего ты такая растелёпа. При эдакой-то чистой работе сама, поди, барыней ходила, только и дел, что подай да принеси… Но это ништо, не журись. Я тебя живо всему, чему надо, обучу.
Учение пошло весело и споро. Сперва они вместе сходили в курятник собрать яйца. Петух вздумал было нападать на Радку, но та вмиг поймала его, завернула в свой запон и принялась гладить по ярким перьям, приговаривая:— Чего распетушился, красавчик? Будешь кляваться, мы тя враз в горшок определим!Услада тоже погладила его пальцем по красному гребешку, вспомнила своего ухокрыла и решила, что вдругорядь непременно принесёт петуху горсточку зерна.
Потом Радка раздула на дворе очажок и затеялась учить Усладу печь блины. Дома та любила смотреть, как ловко управляется с блинным тестом княжья стряпуха, но даже не предполагала, что однажды ей придётся взяться за сковороду самой. Тут уж всякое случилось: и тот самый первый блин, который комом, и первые горелки, и настоящая радость, когда со сковороды у неё начали сходить настоящие блинки: пышные, круглые, кружевные… А заодно Радка поучала её не лезть в карман за словцом, отвечать на подначки так, чтоб сам насмешник в дурачках оказался. И не было рядом суровой нянюшки, что сказала бы, сдвинув брови: «Княжьей дочери так вести себя не пристало!» Впервые за много дней Усладе было легко и весело, а на Радкино «Чего насупилась? Тесто скиснет!» она ответила вдруг без всякого смущения: «Лицом кисла, да блинки сладки, не то что у некоторых.»
Прясть тоже уселись вдвоём, и тут уже Радке было чему поучиться у княжны: нить у той выходила тонкой, ровной, без шишечек и сукрутин***.— Это всё от того, что у тебя руки нежные, не намозоленные, — заметила тормалка, поплёвывая на свои заскорузлые пальцы. — У тебя вон и лицо белое, Оком не обцелованное. В тереме сидя, чего б красавицей не быть. А лесное житьё скоро старит: погорбатишься с козами, походишь на репище, постоишь там с утра до ночи кверху задом, глядь — и сошла вся красота, как не бывало. Тёткин век короток. В девках-то и я, говорят, тоже хороша собой была…
Услада впервые посмотрела на неё по-настоящему внимательно. Радка, и впрямь, выглядела несколько старше своих кругов: жар Ока и ветер покрыли её лицо загаром и мелкими морщинками. Но чёрные глаза её, окружённые густыми ресницами, смотрели весело, а щёки украшал здоровый румянец.— Ты и сей миг хороша.— Вот уж скажешь, — усмехнулась Радка. Однако было видно, что похвала пришлась ей по вкусу.— Как есть, так и скажу. Тебя в баское приодеть — хоть кто залюбуется.Радка кивнула с довольным видом:— Вот придут Дожинки — тогда приоденусь, да пойдём мы с Ладом на торг, красоваться. Я себе для того новое очелье вышила, дорогущий бисер срезала со своей девичьей повязки. Хошь покажу?— Давай.
Радка бегом метнулась в свою клеть и возвратилась уже в нарядной кике. Для Услады в её обновке не было ничего роскошного: вышивка наборной гладью да немного глиняных расписных бусин на миткали****, обтягивающей бересту. Стина ходила наряднее в буден день. Но Радка явно была в восторге от себя. Подбоченясь, она гордо посмотрела на Усладу и спросила:— Ну как?— Мило.— А ну дай-ка таз, хоть погляжусь!Услада, вдруг вспомнив о своём зеркале, улыбнулась ей:— Погоди. Я тебе принесу кое-что получше.
Вбежав в свою горницу, Услада кинулась к поставцу*****, протянула руку — и ахнула, боясь поверить собственным глазам. Зеркало Красы стояло точно так, как она в прошлый раз поставила его собственной рукой, между пустым подсвечником и шкатулкой. Вот только теперь ясная гладь тивердинского стекла померкла, и дымчатую поверхность пересекла большая чёрная трещина.
Примечания:
* Смоква - сухое варенье. Протёртая и чуть уваренная ягодная масса расстилается тонким слоем на противень и высушивается. Получается тонкий плотненький лист, кусочки которого можно и так есть, и в пироги класть, и довольно долго хранить про запас.
** Хвост "поленом"- прямой, горизонтально вытянутый и толстый. Такая форма досталась собакам в наследство от общего предка – волка.
***Пороки пряжи. Шишки - короткие утолщения, образующиеся из прикрученных к нити клочков пуха и соринок. Сукрутины - петли на нити, образуются из-за слишком сильной крутки или слабого натяжения нити.
**** Миткаль - самый древний вид ткани, созданный способом простого полотняного переплетения. Миткаль производили еще тысячелетия назад и до нас она дошла практически в неизменном виде.
***** Поставец - устарелое название невысокого шкафчика с открытыми полками, дедушка современного буфета.
Горские церемонии
Получив от невесты обещанный подарок, Идрис дохромал до казармы, опустился на ступеньку у входа и с трудом стянул с больной ноги сапог. Потом открыл коробочку, принюхался. Содержимое безобидно пахло мятой и немного — цветком живокости*. «Ладно, хуже, чем есть, уже не будет», — подумал Идрис и принялся втирать в лодыжку маслянистую зелёную гущу.
Старый Якун, его неизменный спутник, учитель, охранник, а заодно и надзиратель, подошёл беззвучно, сел рядом. Некоторое время он просто молчал, будто бы любуясь яркими звёздами в небе, а на самом деле незаметно наблюдая за своим подопечным.
Сыновья самого Якуна давно выросли в смелых и удачливых молодцов, и потому он полагал себя куда счастливее своего амира. Глядя, как тот изводит Идриса беспричинной строгостью, Якун вздыхал укоризненно: не имеющий коня, должен бы радоваться, что у него есть хоть осёл. Однако в глубине души он отлично понимал, чем именно так недоволен амир. Единственный сын Адалета был нехорош собой, скрытен нравом и слаб здоровьем. И всё же за прошедшие круги старый воин успел привязаться к своему воспитаннику. Слишком многое пришлось пережить им бок о бок: именно он учил Идриса ездить верхом, стрелять из лука и читать вязь следов на горной тропе. Вместе они радовались первым маленьким успехам, вместе расхлёбывали неудачи. Это старый Якун, а вовсе не отец-амир, возился с юным Идрисом во время походов: опекал, объяснял, утешал, лечил… А ещё Якун точно знал, что добрый осёл в хозяйстве полезнее дурноезжего коня.
Понаблюдав немного за тем, как амираэн втирает в ногу какую-то подозрительную дрянь, Якун спросил сочувственно:
— Болит?
— Уже полегчало. Мазь госпожи Услады на диво хороша.
Якун помолчал немного, потом обронил словно невзначай:
— Ты не рад предстоящему торжеству.
Отклика не последовало, потому Якун продолжил свою мысль:
— Иноземная дева недостаточно хороша?
Идрис едва заметно нахмурился, но ответил спокойно и вежливо:
— Госпожа Услада совершенна телом и светла умом. Мой отец выбрал для своей земли прекрасную амирани.
— А ты? Что чувствуешь к ней ты сам?
Идрис задумался, пытаясь при этом удержать на лице приличное случаю выражение. Знакомство с невестой получилось странным, и ему очень хотелось поделиться с кем-нибудь своими мыслями. Пожалуй, Якун сумел бы понять его лучше других, но Идрис уже знал, что всё, сказанное между ними, очень скоро достигнет ушей амира. А вот этого он как раз предпочёл бы избежать. Однако постоянно удерживать всё накипевшее в себе было слишком сложно.
— Княжна миленькая, смелая и острая на язык, — сказал он наконец. — Я опасался, что всё будет много хуже, и мне навяжут какую-нибудь дикарку, умеющую лишь прясть да топить печь. Но к чему лицемерить? Никто ведь не ждал, что я внезапно воспылаю чувствами к девушке, которую вижу впервые в жизни?
— Свою Лалинэ я тоже впервые увидел лишь в день смотрин, — промолвил Якун серьёзно. — С той поры минуло тридцать Маэлевых кругов, но и теперь она — звезда моей жизни, главное сокровище моей души.
— Однако это не помешало тебе привести в дом вторую жену.
— Жестоко сваливать все домашние хлопоты на одни плечи. Кроме того, даже женщине порой требуется поговорить с кем-то равным себе. Мудрый человек знает, что, имея подругу в доме, жена будет меньше кидать любопытные взоры за окно.
Идрис усмехнулся про себя, но возражать не стал. А Якун, заметив, что молодой человек снова ушёл мыслями далеко от его слов, промолвил мягко:
— Идри… Моё сердце накануне свадьбы пело от счастья, ты же печален и молчалив. Что гнетёт тебя?
— Ты прав, у меня неспокойно на душе. Княжна порой говорит странное, а потом вдруг словно жалеет о вырвавшихся словах. Мне кажется, она что-то о себе скрывает. Или может, ей велят скрывать?
— Напрасно ты тревожишься. Это лишь желание нравиться, ничего больше. Женщины часто стремятся выглядеть загадочными, чтобы привлечь к себе мысли мужчин, такова уж их природа.
Идрис вдохнул и выдохнул очень медленно, смиряя поднимающуюся в душе волну разочарования, а потом медленно встал со ступеньки.
— Благодарю за беседу, почтенный Якун, — сказал он, кланяясь своему воспитателю, как младший старшему, — твои слова успокоили мою душу. Однако время к полуночи, а светает в травоставную пору рано.
— Ступай, да хранит тебя Небесный Воин, — кивнул Якун ласково. А про себя подумал: «У этого парня в жилах не горячая кровь, а речная водица. Нет, не выйдет из него дельного воина». Идрис же, направляясь в свой угол, размышлял на ходу: «Сколько глупостей сказано с самым умным видом! Однако мне следует быть благодарным старику за урок: держать язык за зубами — весьма полезное искусство».
Даже будучи в гостях ради праздника, кравотынцы не спешили предаваться безделию. Рассвет застал амира Адалета и весь его отряд на поле позади казарм. Ольховецкие стрелки тоже давно не спали. Сменив постовых и раздав службу на день, сотник Брезень собрался было погонять по холодку собственных молодцов, но ему вот уже которое утро подряд приходилось выждать, чтобы княжьи гости освободили место.
— Ну ты глянь, что творят, — ворчал он недовольно себе под нос, наблюдая за происходящим с казарменного крыльца, — не спится им, прости Маэль…
— Дикари, — позёвывая, лениво ответил топтавшийся там же княжич Благослав.
А между тем на учебном поле и впрямь было на что посмотреть. Разобравшись в три линии, воины амира оттачивали технику владения мечом. Внешне простые движения, короткие связки из ударов, уклонений и блоков, заканчивающиеся неизменно поражением тени противника, и возврат на прежнее место — всё это делалось так слаженно, чётко и единообразно, что казалось, будто воины исполняют завораживающий танец.
— Красавцы, между прочим, — сказал Брезень, неодобрительно покосившись на непутёвого сына своего князя. — Чисто работают.
Благослав ничуть не смутился, только фыркнул и спросил насмешливо:
— Одни и те же формы изо дня в день… На фига?
— Чтоб в бою слетало с меча, как «Озари Маэль»**.
— Ну и глупо. Если заученная комбинация известна наперёд, её не так уж сложно отразить.
Брезень благоразумно промолчал. Княжич мог ершиться сколько угодно, но его мнение не многого стоило: как боец он успел «прославиться» разве что постыдным поединком с лекарем — загридинцем, служившим прежде при княжьем дворе. Целитель Итан был уже немолод, но искусством мгновенного удара владел в совершенстве. Всего два стремительных, заученных с детства движения — и задиристый княжич навсегда лишился возможности держать оружие в правой руке.
Наконец, первые лучи позолотили крыши княжьих хором. «Око взошло!» — звучно произнёс амир. Тут же все мечи вернулись в ножны, все люди амира, как один, опустились на колени, обратившись к восходу, и завели в пол голоса приветственную молитву. Словно отвечая им благосклонностью, Око залило двор горячим и ярким светом.
Завершив молитву, Амир земным поклоном поприветствовал взошедшее светило, затем встал и кивком поблагодарил своих воинов. Ещё миг сохранялась почтительная тишина, а потом амирово воинство разом пришло в движение. Уже свободно, без нарочитой слаженности люди поднимались на ноги, коротко кланялись амиру и расходились по своим делам. Вскоре на поле остался только сам Адалет да его сын.
Жестом подозвав Идриса к себе, Адалет окинул его строгим взглядом и едва заметно брезгливо поморщился: рубаха на парне подмокла и резко пахла потом. Идрис ответил спокойным, терпеливым взглядом. На самом деле ему страсть как хотелось поскорее добраться до конюшни, чтобы опрокинуть на себя пару вёдер воды, а вместо этого приходилось торчать на припёке, изображая почтительного сына. Но Адалета чужие неудобства мало трогали, ему и на собственные-то зачастую было наплевать. Убедившись, что никто не услышит их разговора, он тихо сказал:
— Седмица на исходе. Ты готов к обручению?
Идрис без особой радости кивнул в ответ.
— Прекрасно. Я просил тебя присмотреться к князю Радогосту. Что думаешь о нём?
— Князь хороший правитель и приятный в общении человек. Его люди относятся к нему с уважением. Но мне кажется, что он намерен понемногу отойти от дел: Ольховец находится в стороне от оживлённых торговых путей, а главным городом Приоградья нынче управляет княжич Милослав.
— Что тебе известно о княжиче?
— То, что в Городецкой крепости порядки куда строже, чем в Ольховце. А ещё он женат на дочери наместника Западной Загриды.
Амир задумался ненадолго, затем спросил:
— Не ему ли нынче служит мастер Мерридин дэль Ари?
— Господин дэль Ари состоит при княжиче Милославе в должности лекаря. Но ходят слухи, что этот маг оказывает семье приоградского князя услуги совсем другого рода.
— Чего и следовало ожидать, — подвёл итог Адалет. А потом вдруг заметил словно между делом: — Сегодня ты двигался лучше обычного. Бальзам княжны?
«Интересно, это Якун встал нынче так рано, или вовсе не ложился спать? Поделом ему, хлеб соглядатая не должен быть лёгким», — подумал Идрис злорадно.
Приняв молчание сына за подтверждение своих слов, Адалет подвёл итог:
— Значит, всё верно, это княжна… Или всё-таки Милослав? Впрочем, уже не важно. Можешь идти, до завтрака свободен. Только ради Маэля, сделай что-нибудь с этой вонью.
«Можно подумать, я нарочно, назло тебе потел тут всё утро и до сих пор торчу на жаре», — подумал Идрис. Но вслух ничего не сказал, и ни одна непочтительная мысль не отразилась на его лице.
Вернувшись в гостевые покои, Адалет первым делом кинулся к своему сундуку. Оттуда он торопливо извлёк небольшой узелок: в платок, щедро украшенный обережным узором, была завёрнута резная деревянная шкатулочка. Открыв её, амир вытряхнул на ладонь спрятанный в ней талисман — оправленный в серебро прозрачный лал***, внутри которого билась, словно живое сердечко, яркая капля дивного огня. Адалет поднёс камень к глазам, некоторое время с жадной надеждой рассматривал его на просвет, а потом, горько вздохнув, убрал обратно в шкатулку. И прошептал, заворачивая её в платок: «Убывает, слишком быстро убывает… Ракш подери, как же всё медленно, а ведь время уже на излёте… Продержись ещё хоть немного, Наринэ, не дай огню угаснуть».
Примечания:
* Живокость - дельфиниум, в народной медицине его часто используют при лечении ушибов и переломов.
**Озари Маэль - обычное в Приоградье благословение и в то же время первые слова самой известной молитвы.
*** Лал - устаревшее название благородной шпинели, прозрачный камень красного цвета, часто принимаемый за рубин.
Что посеешь...
На следующий день Краса ждала утренней трапезы с нетерпением, и причиной было не одно лишь желание узнать, помог ли Идрису её бальзам.
Как только тканые шторы скрыли жениха с невестой от взглядов родни, Краса сняла чадру. Под малиновым шелком скрывался распашной парчовый кубелёк цвета тёмной фиалки, надетый поверх тивердинской рубахи из шафранно-жёлтого шелка. Краса знала, что наряд этот весьма ладно сидит на пышной фигуре княжны, а заодно красиво оттеняет цвет её глаз и нежный оттенок кожи.
Амираэн оценил. Некоторое время он молча любовался невестой, потом произнёс шёпотом:
— Едва приподняв уголок покрывала,
Прекрасная сердце бродяги украла.
Светла и воздушна, как Дева Луна,
Но розы долин не коснуться руками.
Лишь тронешь — изранит словами-шипами,
Чтоб дерзкий не знал ни покоя, ни сна.
«Какая прелесть, — подумала Краса, — он ещё и газели складывать пытается. Надо быстренько придумать ответ, не обидный, но такой, чтобы этот хитрец не вообразил о себе невесть что». Зажмурившись, она подумала пару мгновений и прошептала:
— Любить — ещё не значит обладать
И жадными руками прикасаться.
Да, роза ядовита, может статься.
Но яд легко бальзамом может стать.
Идрис смущённо развёл руками:
— Сдаюсь на милость госпожи. Самому мне не так легко даются рифмы, особенно на голодный желудок.
— Мудрое решение, — усмехнулась Краса, жестом приглашая жениха садиться. — Еда-то стынет.
В этот раз ей полагалось быть хозяйкой. Пухлые кружевные блины и разные заедки к ним уже украшали маленький стол. Осмотревшись, Краса едва заметно нахмурилась, высунула из-за полога руку и постучала о помост. Рядом тут же возникла одна из нянек.
— Мису воды сюда, — тихо, но решительно распорядилась княжна. — Тёплой, с розовыми лепестками. И чистый рушник. Быстро.
Положенная прогулка тоже прошла не без приятности. На этот раз княжну и её жениха сопровождали братья Услады. С ними Краса чувствовала себя куда спокойнее, чем среди суровой родни Идриса. Наследный княжич пришёл в сад вместе с женой и был занят исключительно ею. Благослав же просто шатался рядом, прислушивался к разговорам, но сильно, к счастью, не надоедал. И это было весьма кстати: жених с невестой увлечённо обсуждали качество стали, выходящей из Ольховецких мастерских. Несомненно, оно сильно уступало кравотынскому, и Идрис, не долго раздумывая, подарил княжне нож, которым пользовался за столом. Краса с удовольствием отметила остроту заточки, но посетовала, что это всё же не оружие.
— Почему же? — удивился Идрис. — Небольшой размер клинка позволяет спрятать его от противника, и в нужный момент это может спасти жизнь. Смотри: достаточно взять рукоять в ладонь, а лезвие обухом прижать к предплечью. Если враг схватит тебя за волосы или одежду, ударь сверху вниз, вот так. Не отпустит — лишится пальцев, а отпустит — смело шагай к нему, бей рукоятью в подбородок, а затем остриём в живот.
У Красы загорелись глаза.
— Научишь?
— Непременно.
— Отлично. Тогда пойдём скорее к Брезеню, попросим у него подкольчужник и какие-нибудь латы из старья…
— Нет, госпожа моя, — покачал головой Идрис, — сперва нужно разучить движения с тенью. И повторять их по многу раз, тренируясь во славу Небесного Воина трижды в день.
Краса вздохнула чуть разочарованно, однако возражать не стала.
— Ладно, согласна. Но только покажи ещё раз, помедленнее.
Идрис кивнул:
— Хорошо. Я обязательно научу тебя и этому, и многому другому. Жена должна уметь защищать свою жизнь и честь, когда мужа нет рядом.
— А меня научишь? — с насмешливой ухмылкой встрял Благослав.
«Сперва вести себя научись не как свинья», — зло подумала Краса. А Идрис ответил с невозмутимым спокойствием:
— Не знаю, что и сказать тебе, воин. В краю, где я родился, считается допустимым, когда отец учит сына, муж — жену, амир — своих слуг, а Небесный Воин — своих верных. Решай сам, какой путь избрать.
И амираэн вновь отвернулся к невесте.
— Эй… И что это было? — тихонько спросил Благослав, ни к кому, собственно, не обращаясь. Однако наследный княжич ответил ему, пряча улыбку:
— Тебе, братец, только что вежливо объяснили: для обучения придётся сменить веру и поступить на службу к амиру. Надеюсь, вариант с замужеством ты не рассматриваешь?
— Да ну тебя, Милош, — фыркнул Благослав. — Тоже мне, тайное знание. На кравотынские формы каждый день полгарнизона с крыльца таращится. Сам научусь.
Оставшиеся до обручения дни промчались, словно ветер в поле. Уже вынесли в прихожий зал сундуки с приданым на показ жениховой родне, подготовили невесте три положенных наряда: прощальный, обручальный и замужний, и рубаху для жениха, которую должна была бы вышить Услада, но на самом деле над ней потрудились все умелицы из княжьей швейной мастерской. Целая стайка дочерей Радогостовых ближников проводила княжну в мыльню. Не столько ради чистоты затевался этот поход, сколько для прощальных песен и облачения невесты в последний девичий наряд.
— Ты рябина ли, рябинушка,
Ой, рябина кучерявая,
Ты когда взошла, когда выросла? — нежно, жалостливо пели подружки, ведя Красу под руки сперва через все хоромы, а потом и по двору.
— В хлябь взошла, травоставом выросла,
Да при жаркой суши вызрела, — отвечала им Краса такими знакомыми, много раз слышанными на чужих свадьбах словами.
— Ой, зачем же ты пошатилася,
Да к сырой земле приклонилася?
— Не сама собой пошатилася,
Пошатили меня ветры буйные,
Приклонили к земле дожди шумные.
— Ой, Усладушка Радогостовна,
Ты зачем от нас во замуж пошла,
Зачем рано так поизволила?
— Ой подруженьки, вы голубушки,
Спотакнули меня люди добрые,
Сговорил кормилец батюшко,
В чужедальнюю сторонушку,
Ой, за удалую головушку…
Внешне старательно изображая печаль, внутри Краса ликовала. Её собственная свадьба с Венселем, больше похожая на продажу мешка залежалой репы, оставила в душе горький след, чувство, будто драгоценный и важный подарок ей не вручили, а небрежно сунули в руки завёрнутым в грязную тряпку. Но теперь она сполна получит своё. Это ей, а не Усладе, девушки нынче пели провожальную, для неё топили баню и мели двор. Амираэн завтра наденет красную рубаху и внесёт её в храм на руках. И свадебные обручья будут сверкать на её запястьях. А потом под пение жрецов Идрис поведёт её вокруг храмового очага с чистым огнём и трижды позовёт по имени, а она — откликнется. За порогом храма их встретят хмелем и зерном. Они пойдут пешком, рука об руку, по улицам посада, а народ будет вывешивать за окна рушники, сыпать под ноги свежескошенную траву и выспрашивать у Идриса: кто такая с тобой? А тот станет отвечать каждому: это моя хозяйка…
Но всё должно будет случиться лишь завтра. А пока Краса провожала в девичьем тереме свою последнюю вольную ночь. По уму ей полагалось сей миг прилежно молиться Небесным Помощникам, и для того Стина раньше обычного оставила её одну. Но вместо молитв Краса, улёгшись на подоконник и высунув голову за окно, любовалась тонким серпиком растущей луны и россыпью звёзд на бархатно — чёрном небе. «Жаль, конечно, что я почти утратила дар, — думала она, с удовольствием вдыхая свежие запахи ночи. — Зато слух, нюх и зрение никуда не делись, уже хорошо. И звериные языки. Теперь главное — не расслабляться: копить силу, упражняться в контроле и управлении внутренним потоком… Кто знает, вдруг со временем даже в этом теле удастся развить кое-какие способности?»
Не одна Краса коротала ночь без сна.
Нянька Стина беззвучно шептала слова молитв и отвешивала земные поклоны у лампад в Ольховецком храме, прося Небесных Помощников о милости для своей девочки.
Старый Ельмень маялся от ломоты в костях и беспокойно ворочался на постели в своей каморке.
Княжий маг Гардемир хмуро мерил шагами свой кабинет: нарастающие искажения в силе беспокоили его, словно предчувствие близкой грозы, но откуда надвигалась опасность, он не мог разобрать.
Амир Адалет развернул свой тайник и тоскливо наблюдал, как с каждым биением медленно, но неуклонно убывает свет внутри алого камня.
Князь Радогост задержался в читальне. В последнее время сон бежал от него, а заботы, наоборот, липли со всех сторон. Напрасно было ожидать, что управление княжеством перейдёт в новые руки легко и беспечально. Договор с Восточной Загридой о прокладке по её землям новой караванной тропы трещал по швам. Несколько приоградских караванов, вышедших в Тивердынь старой тропой, через Акхаладскую долину, бесследно исчезли в Диком поле. В свете этого князь был даже рад желанию будущего свёкра пройтись по землям полян огнём и мечом, но тивердинские торговые дома уже нынче требовали уплаты неустоек, а свои торговцы опасались пускаться в путь в преддверии войны. Не радовали и вести с заката. Элория грозила расторгнуть договор о беспошлинном провозе грузов из Заизенья по суше, морскую же торговлю делали невыгодной вконец обнаглевшие поморийские пираты. Вдобавок ко всему недавно в Ольховец вернулся княжич Благослав, которого жители Изгорья выставили вон из порученной ему крепости. За какие «заслуги» — предстояло ещё разобраться, так как посланец изгорского посадского схода тоже прибыл в Ольховец и требовал приёма. Но не эти заботы нынче мешали Радогосту заснуть. Пригласив в читальню старого друга, кастеляна Ольховецкой крепости, он потихоньку рассказывал тому всё, что тревожило исподтишка, не оформившись в настоящие подозрения:
— Друг мой, тебе не кажется, что Адалет… хм… весьма странный отец?
Кастелян неуверенно пожал плечами:
— Горцы — суровый народ. Так-то, конечно, странно, что он вечно смотрит на своего сына волком. Но, может, этому есть причина? Не знаю.
— Вот и я не знаю. Понимаешь, Вельм, мои парни тоже не подарок: Милош упрям, Благ задирист и своеволен. Но я люблю их обоих, и мне сложно быть с ними даже просто строгим. Тут же — какая-то необъяснимая суровость. Мне одному мнится, будто происходит что-то не то?
А в зверинце не спал ухокрыл. Он выбрался из своей деревянной будки, побродил по вольеру, заглянул в кормушку и ведро с водой, потом, соскучившись, залез по стене под самый потолок, зацепился когтями за балку, замер и прикрыл глаза. Только чуткие уши подрагивали, вслушиваясь в сонный шёпот леса. Если на миг забыть о решётке и хомуте на шее, можно вообразить, будто свисаешь с ветки ивы где-нибудь в низовьях Ночь-реки. Вспомнив родные края, ухокрыл вздохнул едва слышно и запел. Сперва голос его звучал тихо, несмело, потом набрал силу, полился тоскливо и протяжно, отражаясь эхом от крепостных стен.
Этот заунывный вой заставил Красу вздрогнуть и насторожиться. Некоторое время она просто слушала с нарастающим любопытством. Потом, соскочив с подоконника, заметалась по горнице, схватила из подтопка уголёк, бегом вернулась к окну и принялась быстро записывать что-то прямо на белых, скоблёных досках.
Когда ухокрыл завершил свою песнь, Краса снова высунулась из окна и звонко крикнула ему:
— Йалло, кьярр! Кхи-энкайа йенну! *
Ухокрыл вздрогнул, растопырил уши и удивлённо скрипнул:
— Че?
Странно устроен мир: то, что издали чудится таким заманчивым, сблизи часто оказывается утомительным и скучным. Следующий день сполна принёс Красе всё, о чём грезилось накануне: и принаряженного жениха, и храм, и хождения по посаду… Вот только Идрис в тормальской рубахе выглядел, как свинья в упряжи, а самой Красе в чадре поверх обручального наряда было жарко, душно и ужасно неловко. Въезжать в храм на руках жениха тоже оказалось сомнительным развлечением: похоже, Идрису доводилось носить дрова куда чаще, чем девушек. Дальше дело пошло ещё хуже. Зерно, которым их посыпали на счастье, набивалось за шиворот, трава — в сапоги, да и посад вдруг оказался каким-то неожиданно большим, а жители его — на редкость приставучими. А ведь потом был ещё и пир…
Умом Краса и прежде понимала, что свадьба устраивается вовсе не для развлечения, и уж тем более не ради вкусной еды. Но теперь она особенно точно и ярко ощутила истинный смысл происходящего. Красоваться и гулять можно будет после. А пока каждый шаг, каждое действие или слово — часть сложного ритуала. Всё имеет значение, когда на глазах людей и богов из двух разных судеб куётся одна общая. И Кузнец не спросит у стали, нравится ли ей горнило, молот и студёная вода. На закате дня этот нескладный юноша выплетет ленты из её косы, и не будет больше ни княжны Услады, ни девы Красы из рода Чёрных Воронов, появится амирани, жена Идриса, сына правителя горной страны.
Наконец, настало время проводить молодых в опочивальню. Но стоило Красе подняться из-за стола, к ней подошёл Адалет, протягивая какую-то маленькую резную шкатулочку.
— Это мне? — спросила Краса осторожно, не спеша принимать что-либо из его рук.
Адалет ответил вполне любезно:
— Да, это мой маленький подарок. Талисман, старинная драгоценность, передающаяся младшей женщине в нашем роду. Возьми его, жена моего сына, и будь счастлива.
Раскрыв шкатулочку, Адалет снова протянул её Красе. Внутри на чёрном бархате лежала весьма необычная брошь: серединка украшавшего её камня хранила в себе частицу живого огня. Вокруг светящегося тёплым золотом лепесточка камень этот был прозрачен и ярко-ал, края же его темнели, словно углы горницы, освещённой лишь тонкой лучиной.
У Красы душа провалилась в пятки. Даже не видя потоков силы, она точно знала, что именно с улыбкой протягивает ей Адалет. В одной из отцовских книг было хорошо и очень подробно описано, как выглядят и как работают ракшасьи талисманы — ловушки для силы. Трогать эту штуку руками не следовало ни в коем случае! Но прилюдно отказаться от подарка, тем более родовой драгоценности, тоже выглядело неважной идеей. И, как на грех, вокруг не было ни одного мага, способного увидеть и обезвредить опасность. «Ах, папочка, где тебя носит, когда ты так нужен?» — тоскливо подумала Краса. Однако делать было нечего: сама заварила кашу, подменив собою княжну, значит, и выпутываться из беды тоже придётся самой.
Краса ахнула, картинно закатив глаза (хоть этого никто и не увидел из-за чадры), и повалилась в притворный обморок. Впрочем, падала она достаточно плавно для того, чтобы Идрис успел спохватиться и поймать её на лету. Вокруг засуетились, загомонили, Адалета с его страшным подарком оттеснили в сторону…
— В зале душно, — раздался спокойный и уверенный голос Радогоста. — Несите скорее княжну на двор, да позовите сюда Гардемира.
Идрис почти бегом дотащил свою жену до лавочки между прудом и клеткой ухокрыла, уложил и вопреки всем традициям освободил от чадры. «А всё-таки ты добрый мальчик, — подумала Краса, сквозь ресницы незаметно разглядывая его взволнованное лицо. — Надеюсь, у тебя хватит ума не лезть под ухокрыльи когти».
Кто-то протянул ковш с водой, Идрис отвернулся, чтобы взять его. Этого оказалось вполне достаточно. Краса вскочила, нащупала на шее верёвочку с ключом, в три прыжка преодолела расстояние до ухокрыльего вольера. Ещё миг ушёл на то, чтобы отомкнуть замок и ворваться внутрь. Идрис опоздал буквально на мгновение, на пороге клетки он оказался как раз тогда, когда Краса, проскользнув к ухокрылу за спину, прижалась к дальней стене. Её расчёт оказался верен: если Усладу ухокрыл впустил в клетку без возражений, то незнакомого и весьма подозрительного человека он терпеть на своей территории не пожелал.
Краса не ошиблась, Идрис живо оценил и исходящую от ухокрыла опасность, и расстояние, на которое тот может дотянуться крылом. Выскочив из клетки, он воскликнул возмущённо и раздосадованно:
— Услада, зачем?
— Прости, Идри, так надо, — ответила Краса уверенно. — Эй вы там, даже не вздумайте стрелять из луков по моему ухокрылу! Знаете, что будет, если случайно попадёте в меня? Слушайте все! По лесной правде я могу вместо откупа потребовать испытания для своего избранника! Если, конечно, на это согласен мой отец. Так?
— Да, это твоё право, — спокойно кивнул Радогост. — Какого испытания ты хочешь?
— Пусть Идрис немедленно доставит сюда мою подругу, госпожу Нортвуд. Только тогда я выйду из клетки и стану его женой, как обещала перед богами и людьми.
— Он сделает это, — твёрдо сказал Адалет. И посмотрел так, будто намерен был проглотить Красу живьём.
Примечания:
* Спасибо, парень! Прекрасная песня!
Венсель за работой
— Охти, — воскликнула Радка, разглядывая треснутое зеркало через Усладино плечо.
— Как же так? — еле слышно прошептала княжна. — Что же мне теперь делать?
— Что делать — что делать… Не смотреть туда, ясно? К несчастью это — в битое смотреть, — Радка решительно вынула зеркало из рук Услады и положила на дно ведра стеклом вниз. — Вот придёт хозяин домой, ему и покажешь.
— Венсель сможет его починить?
— Наверняка не скажу. Но знать о том он должен: зеркало треснуло — быть в доме беде. Не зря, ох не зря захожий жрец на торгу говорил, что все эти серебрёные стёкла — от ракшасов! Людям через них грех один. Медным должно быть зеркало, тогда и не разобьётся, сколь ни роняй.
— Нет, Радка, нет, не от ракшасов они, а от тивердинцев. И я ведь его вовсе не роняла. Вчера в поставец убрала целёхоньким…
— М, — сказала Радка недоверчиво, — Оно понятно, такую дорогущую вещь-то разбить… Не хошь — так и не говори. Я завтра сбегаю, закопаю осколки в Дарёном ложке.
— В каком ложке? — удивилась Услада.
— Дарёном. Ну, знаешь, тут у нас в лесу недалеко местечко имеется, Дарёный ложок. Это от того, что этлы его когда-то ракшасьему сыну подарили. Там земля голодная, совсем ничего не растёт. Вот когда надо что-то отдать, да так, чтоб обратно уж не вернулось, то как раз туда и несут. Лихорадку там от больного отвадить, мозоль свести, порчу снять, приворот порушить, от тоски или несчастной любови избавиться — это всё туда ходют. Ну и если у кого вдруг какая непростая вещица попортилась, тоже туда несут. Чтоб ракшасы забрали.
— Радка, — сказала Услада с мягкой укоризной, — большая, вроде, а в сказки веришь. Ну какие такие ракшасы?
— Вестимо какие, — сразу насупилась Радка, — пустошные. Они все колдуны, и посуху на лодках ездят. И уши у них острые, листочком.
— А ты сама их хоть раз встречала?
— Нет, и упаси меня Маэль.
— Вот видишь… Просто на Пустоши тоже люди живут.
— Ракшасы — не люди, а нелюди.
— Давно ли поморийцев в Торме нелюдью считали? А они люди, только волосом светлые и небоглазые.
— Нелюдь и есть. Разве могут нормальные люди быть эдакого цвета? Ты, подруга, мне голову-то не морочь. Пойдём лучше тесто затворим на пироги, чтоб было что на стол ставить, когда хозяин домой вернётся. Мужик когда сытый, всяко добрее.
Вопреки обыкновению, Венсель вдруг завился домой в середине дня. Столкнувшись с ним в сенях, Услада невольно улыбнулась: наяву маг был и пониже ростом, и похрупче сложением, чем во сне. И, как видно, различия касались не только внешности. Услада ласково поздоровалась, Венсель же, едва скользнув по её лицу равнодушным взглядом, холодно кивнул в ответ, шагнул в каморку и закрыл за собой дверь.
— Венсель? — позвала Услада.
— Да бесполезно, — неодобрительно буркнула Радка с поварни. — Он, вишь, уже побежал по своей стёжке*, не до нас ему.
Услада, упрямо поджав губы, схватила ведро с осколками зеркала и пошла в каморку следом за Венселем.
За маленькой дверью оказалась вовсе не тёмная кладовая, а уютная и чистая комнатка с высоким столом вдоль стены и полкой над ним. Именно в этой комнатушке княжна недавно пряталась от Лада и разгневанной Радки. Только теперь здесь ярко горели свечи в лампе под потолком.
Венсель, подхватив со стола прозрачный узкогорлый кувшинчик величиной не больше кружки, рассматривал его содержимое на просвет. Услада подошла, тоже поглядела. В кувшинчике плескалась какая-то мутная синяя жидкость.
— Венсель, — снова позвала Услада.
Ответа не последовало. Нащупав на полке длинную стеклянную соломинку, Венсель опустил её кончик в один из стоявших на столе горшков, набрал немного прозрачного раствора и принялся добавлять его по каплям в синюю муть.
— Ну Венсель же! — воскликнула Услада, начиная понемногу сердиться.
— Жди, птаха, я занят, — довольно резко отозвался тот, не прекращая своего странного занятия.
Услада принялась ждать. Сперва ничего интересного не происходило: Венсель по-прежнему сосредоточенно ронял капли в кувшинчик, одновременно ловким движением перемешивая его содержимое. Свечи горели, мгновения утекали невозвратно. А потом очередная капля сорвалась с кончика стеклянной соломины, упала в кувшинчик, и всё его содержимое вдруг прояснилось и окрасилось в ярко-малиновый цвет.
— Есть, — сказал Венсель, с довольным видом откладывая соломинку. — Пятьсот двадцать две.
— Венсель, — позвала Услада жалобно.
Он только мотнул головой и, больше не обращая на неё ни малейшего внимания, принялся увлечённо записывать что-то в толстую книгу. Услада подошла и, вытащив зеркало из ведра, положила его перед Венселем, прямо на страницу. Тот совершенно спокойно сдвинул осколки в сторону и продолжил писать. Сообразив, что так она ничего не добьётся, Услада чётко и твёрдо сказала Венелю в самое ухо:
— Венсель, ты слышишь меня?
— Угу, — ответил Венсель, не отрываясь от своей писанины.
— Посмотри сюда. Это важно. Зеркало разбилось. И оно больше не работает.
— Угу.
— Это не просто зеркало.
— Угу.
— С ним можно хоть что-то сделать?
— Положить на полку.
— Ты его починишь?
— Нет, конечно. Просто выровняю остаточные силовые вихри, — Венсель оторвался, наконец, от своей книги и поднял на Усладу весьма недовольный взгляд. — Послушай, птаха, чего ты от меня хочешь? Исправить разбитое связное зеркало невозможно. Следовало обращаться с ним бережнее: не ронять и не стукать о стол.
— Но я его не роняла! Я вообще не прикасалась к нему со вчерашнего вечера, а вчера оно было цело!
— Значит, было уничтожено одно из сопряжённых зеркал.
Сказав это, Венсель снова уткнулся в книгу. Услада, вообразив в мыслях всевозможные ужасы, собралась с духом и снова обратилась к нему:
— Краса ни за что не позволила бы уничтожить своё зеркало.
— Угу, — совершенно спокойно ответил Венсель, даже не подумав оторваться от записей.
— Возможно, она попала в беду!
— Сомневаюсь, — сказал Венсель, захлопывая, наконец, свою книгу. Однако тратить время на разговоры маг явно не собирался. Заткнув пробкой кувшинчик с малиновым раствором, он положил посудинку в сумку и решительно двинулся на выход из дома. Услада в растерянности побежала следом.
— Постой! Но ведь можно как-нибудь узнать, что Краса жива и здорова?
— Напиши письмо, передай с торговцем, — сказал Венсель, принимая из рук Лада посёдланного коня.
— С торговцем письмо попадёт в Ольховец не раньше, чем через седмицу, да ещё столько же придётся ждать ответ!
Вскочив в седло, Венсель проверил подпруги, разобрал поводья и только потом посмотрел, наконец, Усладе прямо в глаза.
— Отстань, птаха, мне сей миг не до тебя. Там, на тракте, человек умирает, ему моя помощь нужна куда больше и срочнее, чем твоей Красе. Вернусь вечером — тогда и поговорим.
Тронув коня шенкелями, Венсель выехал за ворота, а Услада осталась стоять во дворе. «А во сне не такой вредный», — хмуро подумала она.
— Обалдеть, — сказал ей Лад, запирая ворота. — Первый раз слышу, чтобы он вообще с кем-нибудь говорил.
Завершив дела среди людей, Венсель, как обычно, не торопился домой. Закат он встретил у моста, по которому Торговая тропа пересекает Ночь-реку. Вокруг было тихо и безлюдно: не многие решаются встретить сумерки у границы Рискайской Пустоши. Отпустив коня пастись, Венсель скинул сапоги, босиком вошёл в воду и двинулся вверх по течению, прямо через камыши. Едва мост скрылся из виду, он остановился и позвал:
— Госпожа Речная Хозяйка! Покажитесь, будьте так любезны.
— Опять ты, — откликнулся ему не слишком приветливый голос. Камыши расступились и выпустили на берег высокую женщину в простом сером запоне и рубахе без оберегов. Её блестящие чёрные волосы, ничем не прикрытые и не собранные в косы, свободно сбегали до самых пят и купались в тёплой речной воде. — Ступай домой, ночь — не время для людей.
— Госпожа, я хотел всего лишь задать вопрос.
— Задавай, разрешаю. Такую малость ты, пожалуй, заслужил.
— Тот человек, на которого вы мне нынче указали, отчего он так важен? Почему его обязательно следовало спасти?
— Потому, что таково было моё повеление. Этого не достаточно?
Венсель отрицательно мотнул головой. Речная Хозяйка вздохнула снисходительно.
— Пора бы тебе научиться слышать шаги предназначения.
— Предназначение? Но ведь этот человек — самый обычный лесной охотник, не маг, и даже не одарённый силой.
— Поверь, каждое живое существо в мире для чего-нибудь да предназначено. Этот охотник, например, должен будет в скором времени встретиться со своим кумом на торгу. А тот чуть позже проверит свою ловчую яму.
— И всё? Неужели это так важно?
— Очень важно. Из таких мелочей состоит жизнь, словно полотно — из простых, ничем не примечательных нитей. Впрочем, вам, существам со свободной волей, всегда мало того, что предназначено, вы неизменно стремитесь украсить полотно жизни причудливыми узорами. Однако теперь пора отдохнуть. Ты хорошо потрудился нынче. Обещаю, что ни я, ни Виелина не станем беспокоить тебя в ближайшие дни.
— Но госпожа Ровена…
— Разрешаю тебе пока не откликаться на её зов. Пора бы Ровене усвоить, что даже у магов бывают личные дела. А теперь послушай меня, ступай домой. И советую поторопиться: зеркало уже разбито, скоро вероятное сделается неотвратимым.
Вечер наступил и понемногу превратился в ночь, а Венсель всё не возвращался. Ушли спать Лад с Радкой, дед Мирош, зевая, полез на полати. Услада, привыкшая ложиться рано, тоже не удержалась, задремала, сидя на лавке с веретеном. Снилось ей странное: будто бы из ведра, в которое она снова сложила осколки зеркала, растекается вязкая мгла. Сперва чернота просто прибывала, поднималась, словно тесто в квашне, потом добралась до краёв и начала потихоньку сочиться на пол.
Дальше сделалось ещё чуднее. Из лужицы под ведром потянулись не то тонкие щупальца, не то водорослиные пряди. Они колыхались мягко и беззвучно, ползли по полу, сплетаясь в уродливые косицы, и тянулись, тянулись понемногу к Усладиным ногам…
Страшно ей почему-то совсем не было, только любопытно: каковы на ощупь эти чёрные космы? Верно, мягкие и пушистые? Только потрогать их Услада всё равно не могла. На неё навалилась вдруг такая тяжесть, что казалось, гори всё вокруг огнём — она не сможет даже с лавки встать.
Вдруг в горницу шумно ворвался Венсель. Схватив Усладу в охапку, он буквально вытолкал её на поварню, выскочил сам и захлопнул за собой дверь. Всю вялость и оцепенение с Услады как рукой сняло, и теперь-то она испугалась не на шутку. А чёрные «волосы», словно чуя её страх, настойчиво полезли под дверь. Венсель вытащил из печи уголёк и быстро нарисовал на полу круг, внутри которого оказалась и Услада и он сам.
— Что это? — испуганно прошептала Услада, глядя, как пол вокруг стремительно затягивает косматой живой бородищей.
— Зеркальце «потекло», — ответил Венсель вполне буднично. — Вот уж не думал, что оно было настолько мощное… Не бойся, к нам эта дрянь не просочится.
— Она опасная?
— В принципе, всё, что касается магии, опасно. Чернянка — просто паразит, питающийся ненаправленной силой. Младенца или крепко спящего она может даже убить.
— А нас?
— А мы с тобой как-нибудь продержимся до рассвета. Главное — не спать и не выходить из круга.
Глаза у Услады сделались, как плошки.
— То есть мы всю ночь будем вот так стоять?
Венсель легкомысленно пожал плечами и прижал девушку к себе поплотнее.
— Можем читать молитвы. Говорят, помогает.
— Озари, Маэль Пресветлый и Всемилостивый, светом глаз Твоих всё, что дыханием славит Творца, — робко, дрожащим голоском начала читать вечернее правило княжна. Чернянка, буйно разросшаяся по полу за угольной чертой, слегка отпрянула. Услада вздохнула с облегчением и продолжила уже твёрже: — Мир даруй и согласие всем живым и укрой от недобрых мыслей и скверных дел. Пречистая Дева Луна, не оставь нас светом Твоим в ночи, чтобы даже в кромешном сердце тьмы все мы видели путь…
После «Миротворца» и «Блаженны щедрые» дело пошло ещё лучше. Уверенно и без единой заминки Услада проговорила первые три песни «Благочестивых Поучений». Чернянка задумчиво колыхалась в такт её словам, а Венсель слушал с улыбкой и иногда кивал. Но, добравшись до «Благодарения Оку, с небес смотрящему», Услада поняла, что он откровенно потешается над её стараниями, а сам не перестаёт ласково поглаживать её пониже спины.
— Ну знаешь! — воскликнула княжна, изо всех сил отпихивая его от себя. Венсель неловко пошатнулся и оказался за пределами защитного круга. Чернянка радостно обвила его ноги выше колен. Он тут же сотворил вокруг себя ладонями странный охранный знак и сказал: «Каньо**». Горница озарилась ярким светом, а заросли чернянки истлели и рассыпались в лёгкую серую пыль.
— То есть ты с самого начала так мог? Ну, ты… Да ты…
Не найдя больше слов, чтобы вполне выразить своё возмущение, Услада топнула на него ногой, а потом гордо удалилась в спальную горницу и с грохотом захлопнула за собой дверь.
Примечания:
* Побежал по своей стёжке - лесное выражение, означающее, что человек увлёкся своим делом настолько, что ничего не видит и не слышит вокруг.
** Каньо - руна огня, символ рассеянной тьмы, зажженного факела, правильного пути, дороги к свету.
Ловушка для Горностая
Услада долго ворочалась в постели и не могла уснуть. Казалось бы, располагайся да отдыхай в своё удовольствие: никто не храпит под боком, не толкается, не тянет одеяло на себя… Но сон не шёл, только лезли в голову всякие мысли. О том, что ночь нынче тёплая, и в батюшкином зверинце, верно, уже запел ухокрыл. Что она сама, как ни странно, скучает по Стине, своей строгой, но заботливой няньке. Что Краса, может, разбила зеркало совсем случайно, и нет никаких причин думать, будто с ней приключилась беда. А может, и наоборот, кто-то раскусил подмену, и теперь озорную оборотницу ждёт разбирательство и строгий суд, а её саму уже ищут и никак не могут найти. Или не ищут? Может, никто ничего и не заметил? С горечью Услада отвечала сама себе: было б кому замечать.
Кто она для всех тех людей, что окружали её день за днём? Нарядная кукла, для которой убирают горницу, стирают одежды, ставят на стол еду и кланяются, не поднимая глаз. Отец? Да много ли он знает о ней? Кто она для него? Дорогая вещица, спрятанная до времени в тереме. Князь ласково кивает ей при встречах, часто присылает подарки… Но ни разу он не зашёл к ней просто поговорить, не спросил, о чём она думает и мечтает. В самом деле, о чём можно беседовать, скажем, с чашей на поставце? Братья? Милош прежде всегда был к ней добр, но теперь у него уже своя жизнь: дела, семья. Есть ли у наследного княжича время думать о маленькой глупой сестрёнке? После бала в Дожинки они больше не виделись ни разу, и все письма, привезённые из Городца, предназначались отцу, для Услады же Милош не прислал даже самой коротенькой записки. А с Благом княжна и вовсе никогда не была дружна. Вот разве что смотритель зверинца Ельмень, да старая Стина знают её настоящую. Но заметят ли перемены? Встревожатся ли? Ельмень просто решит, что княжне наскучили звери, вот она и перестала приходить кормить ухокрыла. А Стина… Ах, не всё ль ей равно, кому плести косы и шнуровать нарукавья? Лишь бы послушна была. Подумав так, Услада аж пустила слезу от жалости к самой себе: никто-то на белом свете её не любит! А тут ещё и этот Венсель со своими глупыми выходками…
Стоило Усладе, наконец, провалиться в спасительный сон, чья-то рука настойчиво принялась трясти её за плечо. Она открыла глаза — и с удивлением увидела, что за окошком уже занимается заря. Будил её Венсель.
— Что случилось? — хмуро поинтересовалась Услада, натягивая одеяло до подбородка.
Венсель радостно улыбнулся в ответ:
— Случилось утро. Вставай, нам пора выходить.
— Куда?
— Как куда? В Ольховец. Ты же сама сказала, что хочешь увидеть Красу и убедиться, что с ней всё в порядке. Знаешь, ты такая смешная, когда сердишься…
— Вовсе я не сержусь, — заявила Услада весьма раздражённо. А потом подумала: княжьей дочери не пристало вести себя так, чтобы над ней смеялись. И потому, взяв себя в руки, спросила уже спокойно и ровно:
— Ещё вчера ты не счёл это моё желание важным. Что изменилось за ночь?
Венсель сразу перестал сверкать дурацкой улыбкой.
— Понимаешь, то, что произошло ночью… Сама по себе чернянка не опасна, но её быстрый рост указывает на обрыв и рассеивание довольно мощного потока силы. Кто-то нарочно уничтожил связное заклятье, причём сделал это крайне грубо и неумело. Мы увидели только отражение, как бы эхо того выброса беспорядочной силы, который произошёл на другом конце связного канала. Мне следует отправиться туда и увидеть всё своими глазами.
— А я уж было поверила, что кто-то начал думать не только о себе, — вздохнула Услада. — Но ладно. Я поняла и готова ехать. Только выйди, пожалуйста, позволь мне одеться.
— Стесняешься собственного мужа? — нахально усмехнулся Венсель, усаживаясь на пол перед кроватью. — И потом, почему ехать? Мы идём пешком. У меня только одна лошадь, и мучить её я не намерен.
Услада вдохнула, выдохнула, в мыслях сосчитала до десяти, а потом заявила:
— Тогда я не иду. У меня нет подходящей для пешего путешествия одежды.
— Разве? Найдём что-нибудь в сундуке у Красы. Или если хочешь, могу поделиться с тобой своей одеждой. Хотя — нет, ничего не выйдет. Ты слишком маленькая и толстая.
— Ничего подобного! — вскричала Услада возмущённо и, выскочив из постели, запустила в Венселя подушкой. Он поймал и тут же отправил «снаряд» обратно. Усладу едва не смело с ног. Покраснев, как варёный рак, она схватила подушку за угол и, грозно размахивая ею, кинулась на своего обидчика. От первого удара Венсель сумел уклониться, но со второго замаха Усладе удалось-таки вскользь зацепить его по хребту. А потом он схватил с кровати вторую подушку и встречным хлёстким ударом отбросил подушку Услады, летящую ему в лицо…
Прислушиваясь к шлепкам, топоту и смеху, раздающимся из-за двери хозяйской горницы, Лад с Радкой удивлённо переглянулись, а дед Мирош махнул рукой и вздохнул: «А, молодо-зелено, мягко постелено… Пускай тешатся».
Подушечная битва закончилась так же неожиданно, как началась: во время особенно лихой атаки наперник на подушке Услады порвался, и пух рогоза* разлетелся по горнице, осыпав и Венселя, и саму Усладу с ног до головы. Обоим пришлось раздеться, чтобы вытряхнуть рубахи, а потом изрядно поработать гребнем, помогая друг другу вычёсывать пух из волос. После, покопавшись в сундуке Красы, они нашли для Услады подходящую дорожную справу.
Княжне ещё никогда не приходилось отправляться пешком в столь далёкий путь. Порой ей случалось пойти вместе со Стиной и девушками из хоромной прислуги в ближайший лесок по грибы, но это всё были скорее прогулки, чем настоящие переходы. Не очень-то представляя себе, что брать в дорогу, она предоставила Венселю заботиться о поклаже. Тот не долго тянул со сборами: кинул в заплечную сумку огниво, кошель с парой-тройкой каких-то флакончиков, завёрнутые в тряпицу осколки Усладиного зеркала и свёрток Радкиных пирогов, наполнил водой две фляги, пристегнул к поясу нож и тесак, да ещё приготовил два рогожных башлычка вроде тех, что Лад с дедом Мирошем надевали, уходя в лес пасти коз. Подумав немного, Услада добавила к поклаже чистую рубаху и надела пояс Красы. Правда, кинжалы отстегнула и оставила в сундуке: хороши, да что толку их носить, коли нет умения. А ещё Услада с некоторым удивлением обнаружила, что ей тоже предназначалась поклажа. Венсель отдал княжне одну из фляг, войлочную скатку и свёрнутый в аккуратный рулончик плащ.
— Это зачем? — удивилась Услада.
— На земле спать холодно, — как ни в чём не бывало пояснил Венсель, готовя для себя такую же скатку и свёрток с плащом.
— Так нам что, придётся ночевать в лесу?
— Не обязательно. Если повезёт, то к вечеру доберёмся до Ограды, и тогда заночуем на постоялом дворе.
— Как это «если повезёт»? — насторожилась Услада.
— Обычно. Стёжки иногда зарастают, приходится искать направление, прорубаться… Тогда выходит дольше, чем если идти по проторённой тропе.
— Разве мы пойдём не по Торговой?
— Нет, конечно, — Венсель вытащил из поставца и развернул перед ней лист с изображением земель Торма. — Это слишком долго. Мы можем изрядно срезать путь, отправившись стёжками через Занорье. Вот тут Задворки, а нам надо попасть вот сюда, к Рискайским воротам. Зачем тащиться вдоль Пустоши до Торговой тропы, если можно напрямик выйти сразу к Лисьим Норам? А от них до ворот рукой подать.
— Ты уже ходил так?
— Нет. Но местные ходоки без труда успевают за вечер сбегать наклюкаться у Малого Бодуна, а к полуночи вернуться домой. Нам же с тобой обратно идти не придётся, только туда. Не волнуйся, птаха: я же маг, со мною не заблудишься.
Услада с сомнением покачала головой, а вслух только заметила:
— У меня, между прочим, имя есть.
В путь выдвинулись ближе к полудню. На прощание Радка осенила Усладу охранным знаком и повесила ей на шею Маэлев глазок — агатовую бусину с рисунком из вложенных друг в друга кругов. А Лад вызвался проводить хозяев до вешки на Грязнополье.
Сперва идти было легко. Тропа удобно ложилась под ноги, лучи Ока ласково пригревали сквозь зелёную листву, мягко шелестел лес, пели птицы, и Лад напевал на ходу. Голос у него оказался на диво приятный.
Вешкой назывался торчавший на развилке трёх стёжек серый валун. С полуночной стороны он густо оброс мхом, а на полуденной можно было рассмотреть грубо вырезанный рисунок: стрелку, указывающую на закат, а над ней руну «глаголь».
— Ну вот, — сказал Лад, остановившись перед камнем, — дальше топайте сами. По стреле — это на Грязнополье, а вам надо забирать чуть к восходу. Ежели стёжка чистая, скоро выйдете в сосны, минуете Ореховый овраг, а там уж и Лисьи Норы завиднеются.
Венсель кивнул ему и с независимым видом направился по указанной стёжке. Услада же, пытаясь сгладить неловкость от такого расставания, попрощалась с Ладом тепло и пожелала ему Маэлевой помощи.
Оставшись без провожатого, Венсель вёл свой маленький отряд торопливо, песен не пел и то и дело убегал от Услады далеко вперёд. Она запыхалась, проголодалась и устала, и уже давно с тревогой поглядывала на клонящееся к закату Око, но упрямо шла следом за магом, стесняясь просить поблажки. Кусты вокруг между тем становились всё гуще, а погода понемногу портилась: набежали тучки, потянуло холодным ветром. Несколько раз стёжка раздваивалась и растраивалась, становясь всё тоньше и неприметнее, и наконец, совсем истаяла, заведя путников в заросший лещиной овраг.
— Как ты думаешь, он и есть — Ореховый? — спросила Услада.
Венсель пожал плечами:
— Вполне вероятно, в нём ведь растёт орешник. Только я что-то не вижу рядом никакого хутора.**
С этими словами он сбросил на землю поклажу, сел и прикрыл глаза. Услада с тяжёлым вздохом опустилась рядом: ноги у неё уже гудели, и от прежней бодрости ни осталось ни следа. Однако отдыха не получилось, из кустов почти сразу налетели целые полчища комаров. Отмахиваясь от них, княжна с досадой отметила, что кусают летучие гады одну только её. К тому же сидеть на земле было холодно и колко. Зато Венсель, похоже, не испытывал никаких неудобств. Он сидел себе с закрытыми глазами, спокойно и неподвижно, по-тивердински поджав ноги под себя. Мошки его не кусали, холод не беспокоил, и вообще, он выглядел так, будто собрался просидеть под кустом круг-другой, как отшельник из сказок наставника дэль Ари. «Вот развёл бы костёр, а потом сливался с природой, сколько душеньке угодно», — думала Услада, с раздражением косясь на него. С земли она пересела на свою скатку, сломала веточку с куста, чтобы гонять комаров, но этого было мало, хотелось уже лечь, вытянуть усталые ноги и хлебнуть чего-нибудь горячего.
— Венсель? — позвала она жалобно. Ответа не последовало.
— Ну же, Венсель! Давай ты не будешь прикидываться, что заснул и оглох? Эй, Венсель!
С третьего раза он всё-таки откликнулся. И, посмотрев на свою спутницу весьма строго, заявил:
— Что ты шумишь?
— Я устала, голодна и хочу спать, — призналась та, едва не плача. — Отведи меня к людям!
— Именно этим я и пытаюсь заниматься. А ты мне мешаешь. Под твои крики решительно невозможно сосредоточиться.
— Пока я вижу только то, что ты завёл меня в кусты и хочешь скормить комарам!
— А, ну извини, — сказал Венсель, чуть убавив тон. Из своей сумки он вынул тёмный флакончик, протянул ей. — Капни немного на одежду, это отпугнёт кровососов.
— Венсель… Может, устроим стоянку и поедим?
— Нет. Это бессмысленно, птаха. Хутор где-то рядом, я чувствую. Если ты посидишь немного тихо и помолчишь, я отыщу его раньше, чем стемнеет, и тогда нас, возможно, пустят переночевать под крышу.
Услада тяжко вздохнула.
— А давай пойдём прямо сей миг? Ты же чувствуешь, где люди?
Венсель посмотрел на неё с обидой, однако ответил:
— Чувствую. Только не точно. Рядом есть стёжка, по которой совсем недавно кто-то прошёл.
— Так чего же мы ждём? Идём за ним!
— Возможно, этот человек держит путь не к Лисьим Норам, а совсем в другое место.
— Ну и пусть. Мы просто догоним его и спросим дорогу. Венсель, ну пожалуйста! А то он уйдёт, а ты потом снова будешь… хм… настраиваться. До морковного заговения.
Венсель нахмурился, с недовольным видом отвёл глаза, потом снова в задумчивости покосился на Усладу… Девушка смотрела на него с такой горячей мольбой, что он решился. Поднялся с земли, навьючил на себя всю их поклажу и сказал:
— Ладно, уговорила. Попробуем догнать.
Позднее Услада жестоко корила себя за неразумную настойчивость и торопливость. Имей она тогда терпение, послушайся Венселя — и всё вышло бы иначе.
Сперва они безо всякой дороги ломились сквозь кусты. Венсель прокладывал стёжку тесаком, а Услада шла следом, из последних сил стараясь не споткнуться. Потом в зарослях вдруг открылась вполне чистая тропа.
— Как здорово! — выдохнула Услада с облегчением. — Ты просто молодец!
— Знаю, — буркнул Венсель, пряча тесак в ножны и утирая рукавом лицо. — Теперь дело за малым: догнать этих ребят. Судя по запаху, они не могли уйти далеко. Пойдём-ка побыстрее.
— Не могу. Правда, я пытаюсь, но ноги уже совсем не несут…
Венсель окинул девушку критическим взглядом, почесал в задумчивости подбородок.
— Хорошо, тогда оставайся и жди, — распорядился он, сбрасывая вещи к ногам Услады. — Налегке я догоню их без труда. Но ты если что — кричи.
Дождавшись согласного кивка, Венсель повернулся к ней спиной и резво рванул по тропе. Однако не успел он свернуть за поворот, приключилась беда. С виду чистая и хорошо натоптанная тропа вдруг с хрустом провалилась под ногами бегуна, и Венсель исчез из виду. Некоторое время Услада с недоумением и ужасом, не веря своим глазам, тупо смотрела на то место, а потом услышала из-под земли стон и со всех ног кинулась на звук.
Ни мига не раздумывая, она кинулась на колени перед ямой, схватила Венселя за руки, за шиворот, принялась тянуть… Очень трудно, очень медленно ему удалось выползти на поверхность. Вытянувшись на земле, Венсель перекатился на спину, прошептал «мама», закрыл глаза и затих. Услада наклонилась над ним — и едва не грохнулась в обморок сама. Ловчая яма предназначалась для крупного и сильного зверя, кабана или даже лося: стенки её были утыканы заострёнными кольями, чтобы, провалившись, добыча не смогла выбраться наружу. Падая вниз, Венсель зацепил два таких копьеца. Одно глубоко пропороло ему бедро. Кровь из раны лилась рекой, и от её тяжёлого запаха у Услады мутилось в глазах. Вторая рана, на животе, кровоточила не так сильно, но смотреть на неё было тоже страшно. Услада даже вчерне не представляла себе, что следует делать в подобных случаях. Отправляясь в дорогу, она не подумала расспросить Венселя, полагая, что если кому и может понадобиться помощь целителя, так это ей. А теперь — целитель сам истекает кровью, а она стоит рядом и ничем не может ему помочь! Впрочем, её разумения хватило на то, чтобы вытащить из мешка чистую рубаху и плотно прижать к ране на бедре. А потом, набрав в грудь побольше воздуха, завопить во всё горло: «Люди! На помощь!»
Охотников было трое: пожилой мужик, до глаз заросший кучерявой бородой, и два парня, по возрасту годящихся ему в сыновья. Завидев их, Услада со слезами кинулась навстречу, продолжая твердить осипшим от страха голосом: «Помогите… Помогите, ради Маэля… Мой муж умирает…»
Старшему из охотников хватило пары быстрых взглядов, чтобы понять, что к чему. Кивнув одному из своих парней на Усладу, он вместе с другим подошёл к Венселю. Ногу ему суровый дядька живо перетянул ремнём так, что из раны почти перестало течь, потом осмотрел живот и сказал спокойно:
— Только шкуру попортило. Зашить — и заживёт, как на собаке.
Его сын, заглянув Венселю в лицо, присвистнул тихонько и удивлённо промолвил:
— Так это ж Горностай***, лекарь с Задворок! Тот самый, что тётке Крапиве сухотку вылечил.
Старший поглядел повнимательнее и кивнул:
— А ведь точно. Мне его Лосев кум на торгу показывал. Давеча, как Молодого Лося лошадиная змея**** в руку тяпнула, все уж думали, кончится мужик. А Горностай ему чегой-то из своей склянки накапал - и тот враз оживел... Ну-ка, хлопцы, сварганьте-ка волокушу. Коли мы Горностая в ловушку поймали, нам его и лечить. А ты, тётка Горностаиха, тоже ступай с нами. Побудешь пока у нас, в Кустецах.
Младшие, покивав согласно, срубили молодую осинку, Венселя уложили на ветки и поволокли по тропе куда-то в лес. Услада бездумно шла следом, еле переставляя дрожащие ноги. А вся их поклажа — и скатки, и Радкины пироги, и Венселев колдовской кошель — так и осталась лежать на тропе.
Примечания:
* Рогоз - те самые коричневые початочки, которые часто называют камышом. Для набивки подушек его заготавливают в августе и сентябре, когда початки станут темно-коричневыми. Их срезают и укладывают для просушки на солнце, а в сырую погоду под навес. Как только кончики початков станут пушистыми, их кладут в наволочку, которую сразу же зашивают, оставив небольшую прореху. Наволочку с початками досушивают, положив на печку или же повесив рядом с ней. Когда початки высохнут окончательно и распустившийся пух заполнит наволочку, стебли рогоза осторожно вынимают один за другим через прореху. Убедившись, что в наволочке остался один пух, прореху зашивают, и подушка готова. Она может служить долгие годы. Раньше в некоторых местах пухом рогоза набивали даже перины.
** То, что Лисьих Нор не видно, совершенно нормально: занорские тормалы живут в полуземлянках с дёрном на крышах, так что если не знать, где находится дом, заметить его издалека почти невозможно.
*** Тормалы справедливо предпочитают не ломать себе головы запоминанием сложных иноземных имён и либо переводят их на тормальский, либо дают человеку понятное прозвище. Венселя называют Горностаем потому, что именно этот зверь изображён на гербе Нортвудов.
За решёткой
Пожалуй, князь Радогост оказался единственным человеком в крепости, кого выходка невесты не застала врасплох. Едва заметно кивнув Гардемиру, возникшему за плечом Адалета, он спокойно объявил гостям:— Замена откупа испытанием — прекрасный древний обычай народа тормалов. Он позволяет даже небогатому юноше добиться руки возлюбленной, доказав свою любовь делом. Я полагаю правильным напомнить людям о нём. Пусть княжич Благослав поможет жениху собраться в путь, а мы проследим за тем, чтобы испытание было пройдено с честью. Пока же вернёмся в залу.
И гости потянулись следом за князем к красному крыльцу, а Благослав с насмешливым полупоклоном предложил Идрису следовать за ним в сторону конюшен. Гардемир же, легко опустив на плечо Адалету свою сухую, узкую ладонь, похожую на воронью лапку, промолвил едва слышно:— Уважаемый. Мне кажется, у нас есть причина побеседовать с глазу на глаз. Пройдёмте в мой кабинет. Не нужно сопротивляться, на помощь к вам никто не придёт: ваши люди сей миг не видят и не слышат нас, они уверены, что вы находитесь вместе с ними, в пиршественной зале.
Очень скоро садик опустел. Перед клеткой ухокрыла остались лишь смотритель Ельмень да Стина.— То-то же, змеишща подколодная, — зло сказала нянька, грозя Красе пальцем, — в клетке тебе самое место. Сиди теперь, покудова господин Идрис мою ясочку домой не привезёт. Глядишь, и после там же оставят, шоб не шкодничала!— Догадалась, значит? — нахально улыбнулась в ответ Краса.— Про тебя лишь слепой бы не догадался: обрядилась в соколино перо, да повадка осталась воронья! Тьфу!И, сурово поджав губы, старуха двинулась прочь. А Ельмень, вздохнув, промолвил:— Ишь, вздурилась… И чего это она? Ты, госпожа Услада, не тревожься: сенцо в ухокрыльей будке свежее, да и покормить я тебя всегда сумею. А ежели плащик тёплый занадобится — только скажи.
— Вот видишь, — сказала Краса на языке крылатых, едва они с ухом остались одни. — С кем приходится дело иметь… Крылатые гораздо лучше людей. Иди сюда, я попробую снять с тебя цепь.
Как справедливо подозревала Краса, ключ, отпиравший ухокрылий вольер, подошёл и к замку на хомуте. Высвободив своего невольного соседа, она зашвырнула деревянный ошейник далеко в угол и с довольным видом отряхнула руки.— Спасибо, бескрылая, — сказал ухокрыл, с удовольствием разминая шею.— Вообще-то, меня зовут Краса.— Спасибо тебе, Крайса. Моё имя — Зирран. Я даже представить себе не мог, что кто-то из бескрылых понимает речь моего народа.— Ну, не все же бескрылые — непроходимые тупицы, — усмехнулась Краса.— Тогда придётся признать, что почти все они бессердечны. Как можно лишить живое существо свободы, а после ходить любоваться его несчастьем?— Да ладно. Так ли уж тебе тут плохо? Корма вдоволь, крыша над головой и никаких опасностей. Песни вон сочиняешь.Зирран отгородился крылом и печально произнёс:— Одни только песни и не дают мне сойти с ума. Разве можно променять волю и радость полёта на сытный корм? Вот уж верно: у бескрылых и души бескрылые…— Эй, дурень! — шутливо прикрикнула на него Краса. — Если что, это я сняла с тебя ошейник. А будешь вести себя как следует, ещё и вольер отопру.Зирран выглянул из-под крыла и уставился на свою соседку с живым интересом.— Ты в самом деле это можешь?— Я много чего могу, так что советую не грубить.
Незадолго до заката к вольеру подошёл Идрис. Одет он был уже по-походному, и Краса отметила для себя, что строгий горский чекмень* сидит на нём куда лучше тормальской рубахи.
Остановившись на расстоянии пары шагов от решётки, он некоторое время молча смотрел на девушку в клетке, а потом тихо позвал:— Услада?— Зачем пришёл? — спросила его Краса строго.— Скажи правду: ты в самом деле желаешь испытать меня или пытаешься таким образом отсрочить немилое замужество?Краса подошла к решётке.— Послушай, Идри… Ты мне нравишься. Ну, настолько, насколько вообще может нравиться почти незнакомый парень. Не стану врать, я не влюблена в тебя, но со временем мы вполне могли бы поладить. Если это тебя устраивает, то больше не спрашивай меня ни о чём, просто выполни мою просьбу, привези госпожу Нортвуд в Ольховец. Это важно. А зачем — она позже расскажет тебе сама.— Хорошо, — сказал Идрис грустно, опустив глаза. — Надеюсь, ты хоть сей миг была честна со мной.
Идрис ушёл, а Краса в глубокой задумчивости ещё долго стояла у решётки. Глядя в след чужому жениху, она в мыслях отпускала его, возвращала законной владелице ворованное счастье. Идрис вернёт Усладу домой и та займёт по праву причитающееся ей место. Они поладят, и возможно, со временем даже сумеют полюбить друг друга. А она сама… Вернув себе возможность управлять потоками силы, она сразится с ракшасьей магией и защитит людей, даже если ей придётся погибнуть в этом бою. Да, пускай придётся! Может, тогда отец наконец поймёт, как ошибался на её счёт и пожалеет о том, как был несправедлив, но будет уже поздно…
Наконец, Зирран нарушил молчание:— Чего хотел этот бескрылый? Он тебе враг?Краса встрепенулась, отрываясь от возвышенных мыслей о собственной геройской гибели.— Вовсе нет. С чего ты взял?— Сперва ты убежала от него, а теперь его слова чем-то огорчили тебя.— Видишь ли, этот парень думает, что он должен на мне жениться.— Но ты не хочешь с ним жить? Не бойся, он не войдёт сюда.— Ах, Зирран… Я бы как раз не отказалась стать его женой.— Тогда в чём же дело?— Боюсь, что не сумею тебе этого объяснить. На самом деле ему обещали в жёны не меня, а мою подругу.— Действительно, не понимаю. Кто обещал?— Отец подруги.— А он здесь при чём? У нас если парень с девушкой любят друг друга, то они просто селятся в одной норе и вместе растят детей. У вас как-то иначе?— Послушай, а если парень — сын вожака стаи крылатых? А девушка — дочь вожака другой стаи?— Не понимаю, на что это может повлиять. Вождям кланов обычно нет дела до того, как устраивают свою жизнь их взрослые дети.
— Ну, а если сын вождя выберет себе неподходящую пару?— Неподходящую? Это как?— Ну, такую, которая совсем не нравится его отцу?— Да и пускай не нравится, на здоровье! Это же сыну с ней жить, а не вождю. Вот если она окажется какой-нибудь драчуньей и скандалисткой, такой, что её невзлюбят все соседи, могут и выгнать. Тогда придётся этой паре проситься в другой клан.— И их примут?— А почему бы и нет?— Ну, они же в старом вели себя плохо…— И что с того? Если крылатый не сошёлся характером с одним вождём, то вполне может ужиться с другим. Или вообще созвать свой собственный клан.Краса протянула руку и ласково погладила Зиррана по плечу.— Крылатые и впрямь во многом лучше бескрылых, — со вздохом сказала она.
Ночь Краса провела в ухокрыльей будке, на подстилке из свежего сена. Утром, едва рассвело, её разбудил негромкий стук по прутьям решётки. Почти сразу за ним последовал возмущённый вскрик Зиррана и скрежет когтей о мостовую.
Краса вылезла на Маэлев свет, потирая глаза, и увидела по ту сторону решётки собственного отца, господина Гардемира. Он совершенно невозмутимо стоял перед беснующимся ухокрылом ровно на том расстоянии от клетки, которое позволяло не бояться острых когтей её обитателя. Краса встретилась с магом взглядом — и почувствовала, как щёки и уши её неудержимо заливает жгучим румянцем. Пожалуй, предстоящий разговор был страшнее поединка с неизвестным ракшасом.— Доброе утро, доченька, — спокойно и мягко сказал Гардемир. — Могу я поинтересоваться, какого ракша ты здесь делаешь в столь странном виде? Знает ли об этом твой муж, господин Нортвуд? И как я должен представить сие чудо князю Радогосту? Однако, возможно, я хочу слишком многого сразу, поэтому начнём с того, что проще: как ты сюда попала? Советую отвечать, иначе обратная трансформация будет принудительной и весьма болезненной.— Ничего ты мне не сделаешь, — процедила Краса сквозь зубы, — потому что побоишься причинить вред телу княжны. Это заклятье Лунной Двери.Гардемир удивлённо покосился на неё, по-птичьи склонив голову набок.— Так, уже интересно. На Задворках нашлась Лунная Дверь?— Нет, но она есть у тебя. Достаточно было поднести к ней связное зеркало.— Ах, вот оно что… Значит, двойной зеркальный переход. Хм, смело и очень глупо. Надеюсь, на зеркалах было выставлено время повторного сеанса связи?
Теперь уже настала очередь Красы удивляться. Встретив её растерянный взгляд, Гардемир чуть заметно поморщился и пояснил:— Подобные заклятия не бывают бессрочными. Что за зеркала ты использовала?— Те маленькие, которые ты мне подарил три круга назад, на Щедрец.— Где твоё зеркало?— Его нет, — прошептала Краса.— Чётче, пожалуйста, я не в силах разобрать, что ты там шепелявишь.Собравшись с духом, Краса произнесла громко и ясно:— Зеркала больше нет. Я его разбила.
Гардемир отошёл от клетки, присел на лавочку, прикрыл ладонью глаза и замер в неподвижности.— Папа? — осторожно окликнула его Краса.— Дура, — сказал Гардемир тихим, бесцветным голосом. — Маэлево наказание.Убрав руку от лица, он снова повернулся к Красе.— Сколько ты уже здесь?— Нынче седьмой день.— Тьфу… Зачем тебя вообще понесло к этому зеркалу?Краса пожала плечами:— К нему половина девок из княжьих палат прихорашиваться бегают.— Да пускай хоть все, не жалко! Увидеть Лунную Дверь и тем более открыть её может только маг с определёнными способностями! Но даже и магу неплохо бы читать инструкцию, прежде чем без спросу пользоваться чужими артефактами. Время, в течение которого зеркальный переход безопасен, зависит от количества использованной при активации заклятья силы, а оно в свою очередь прямо пропорционально площади меньшего из зеркал. Прямой переход через ростовое зеркало вполне мог продержаться около круга. А опосредованный, через зеркальце величиной с ладонь… Седмица, может быть, десять дней — и всё, связь души с телом ослабеет, останется просто тело, без мыслей и чувств. Это ожидает и тебя, и твою подругу в самом скором времени. Довольна?— Но Идрис…— Что «Идрис»? Полагаешь, он успеет доехать до Задворок и вернуться назад раньше, чем вы обе превратитесь в бездумные куски плоти?— Ну, душа ведь никуда не денется, просто…— …утратит человеческие контуры. Всего-то. Хочешь посмотреть, на что это похоже? В другой раз задержись подольше у Лунной Двери, полюбуйся на нежить. Хотя, возможно, ты скоро и сама…— Подумаешь, — фыркнула Краса, повернувшись к отцу спиной. — Даже если и так, к тебе в Лунную Дверь стучаться не стану. Лучше пойду, узнаю, правду ли жрецы болтают про Благие Земли.
Ответа не последовало. Подождав ещё немного, Краса осторожно покосилась назад. Гардемир не смотрел на неё. Он молча, сосредоточенно чертил на земле охранные знаки в два ряда: один — не позволяющий покидать клетку, другой — защищающий сидящих внутри.
— Папа, — позвала Краса жалобно.— Ну? Что ты ещё успела натворить?— У Адалета ракшасий амулет. Я в этом теле не разобрала, от чего он запитан, но мало ли, штука-то опасная.— Да, я знаю, я уже видел его. Этот Адалет… Ещё один любитель прогибать вероятности под себя. Только силу не обманешь: за исполнение желаний каждый расплачивается сам.
Вернувшись в свой придел, Гардемир закрылся в трёхстенной каморке, встал перед зеркалом и прикоснулся его поверхности. В ответ рама вспыхнула тёплым золотом, а отражение, напротив, сделалось мутным. Множество теней вышли из густого тумана в глубине зеркала: они прикасались к стеклу, оставляя на нём мокрые отпечатки ладоней и губ, исчезали, появлялись вновь… Гардемир нетерпеливо прикрикнул на призраков:— Прочь, мне не до вас! Мерридин! Мерридин, ты слышишь меня? Отзовись ради Маэля…
Сперва откликнулся голос:— Чуть терпения, друг мой.Затем зазеркалье прояснилось и показало сидящего на постели Мерридина дель Ари в домашнем шелковом халате.— Что за важное дело заставило тебя будить старика в такую рань? — спросил он с лёгкой укоризной.Гардемир только хмыкнул про себя: ни старым, ни сонным Мерридин уж точно не выглядел, и смятые подушки рядом с ним ещё хранили отпечаток женского тела. Вслух же он произнёс, почтительно опустив глаза:— Прости, если потревожил. Мне очень нужен твой совет. Краса увидела Лунную Дверь.— Это отрадно: значит, внешний поток её всё же раскрылся и обрёл должную мощь.— Сомнительное приобретение — видеть пути мёртвых. Я ведь не зря просил тебя не учить её ничему лишнему, не тревожить силу: возможно, дар остался бы спящим, и девочка прожила бы нормальную, спокойную жизнь оборотня. Теперь этого не получится. Однако она не только увидела дверь, но ещё и сумела её открыть. И даже прошла дорогой мёртвых, а заодно протащила по ней живого человека, свою подругу. Они из баловства поменялись телами. Беда заключается в том, что завершить заклятие невозможно: подруга далеко, и связи с ней больше нет. Между тем время безопасного перехода истекает. Краса моя дочь, даже если она утратит огонь жизни, я буду заботиться о ней. Но что делать с другой девочкой?— Ответ очевиден, друг мой: поскорее найти её и доставить к Лунной Двери.— За ней уже выехал человек. Только хватит ли ему времени, чтобы найти и вернуться? Скажи, Мерридин, как сберечь от разрушения тонкое тело, если его связи с телом плотным уже начинают угасать?— Зачем спрашиваешь, коль ответ тебе и так известен? — едва заметно улыбнулся Мерридин. — Сдержать потерю человеческих контуров могут лишь бескорыстные дары силы от тех, кто любит человека и близко знает его.
Примечания:
* Чекмень - суконный приталенный полукафтан со сборками сзади.
В стране крылатых
Лесной хутор оказался вовсе не похож на то, что ожидала увидеть Услада. Место, которое в разговорах между собой охотники называли «подворьем», не имело ни ворот, ни ограды. После очередного замысловатого витка стёжка вывела путников на маленькую чисто выкошенную полянку. Услада не сразу сообразила, что они уже пришли: окружающая чистец зелёная стена бурьяна и колючих кустов, кое-где прерывающаяся узкими стёжками, на первый взгляд ничем не напоминала обиталище людей. Однако стоило старшему из охотников заливисто присвистнуть, ветки зашевелились, и из-за них показался народ.
Только тогда Услада заметила выходы из полуземлянок, заросших по крышам высокой травой. Вокруг поляны их было пять, но только одна имела почти не прикрытое кустами чело* и пару волоковых окон**. Верно, это была жилая изба. А обитало в ней большое и дружное семейство Дроздов: сам хозяин - Старый Дрозд, две его жены и целая стайка детей, сосчитать которых Усладе удалось далеко не сразу.
Доставив раненого на подворье, хозяин со старшими сыновьями снова ушёл в лес, а Услада с Венселем попали под заботу местных тёток. Старшая из них, Дроздиха, сделав несколько коротких распоряжений, вмиг разогнала всех любопытных со двора, каждого приставила к делу. Младшая из девушек, недавно примерившая первую понёву, собрала и увела малышей. Две девицы постарше сбегали в дом и принесли чистую рогожу, на которую ловко переложили с веток Венселя. Срубленную осинку тут же утянул куда-то деловой паренёк кругов десяти от роду, но уже с топориком за поясом.***
Тем временем младшая Дроздиха хлопотала над Венселем. Стащив с него разодранную одежду, она приняла от одной из девушек ведро воды и ветошку и принялась смывать с тела раненого кровь и грязь. Услада наблюдала за ней, едва сдерживая удивление: эта девчонка в рогатой кике с виду была младше неё самой, но делала свою работу уверенно и без малейшего стеснения. Не пугали её ни раны, ни то, что приходилось касаться обнажённого тела чужого мужчины. А вот Венсель был явно не рад такому повороту и смущался, как красна девица, но противиться не имел сил. Зато когда старшая Дроздиха взяла в руки кривую иголку и нить, он насторожился и заёрзал.
— Венсель, миленький, потерпи, всё будет хорошо, — зашептала Услада, осторожно гладя его по волосам. Одна из тёток свела края раны у него на бедре, другая воткнула в кожу иглу… Венсель вскрикнул и отчаянно дёрнулся. Старшая Дроздиха тут же крепко прижала его ладонью к земле и сказала сердито:— Ишь, нежный какой. Терпи, не рыпайся!— Не надо, я сам, — простонал Венсель.— Оно и видно, как ты «сам». Калинка, садись ему на грудь, а ты, Отава, держи крепче здоровую ногу.
Втроём они без особого труда заставили Венселя лежать смирно, словно он был не человек, а приболевшая коза. Зашив грубыми стежками обе раны, Дроздиха наложила на них повязки из чистой ветоши, а потом велела меньшице и девушкам устроить больного в малой клети****.
Это была действительно самая настоящая клеть: без окна, без очага, с холодным земляным полом. На дощатый настил девушки положили тюфяк, набитый соломой, перетащили на него сомлевшего Венселя. Младшая Дроздиха, та, что звалась Калинкой, принесла чистую одёжу, тёплое одеяло и кружку с каким-то пахучим отваром. Перед тем, как уйти, она приветливо улыбнулась Усладе и сказала: