В стране бескрылых (СИ)

— Красота, — прошептал Венсель и закрыл глаза.

Мерридин помог Венселю снова лечь на лавку, незаметно забрав при этом брошь из его руки.

— Расточительность — большой грех, молодой человек, — сказал он, укрывая Венселя храмовым пологом. — За подобную работу следует требовать платы чистой силой, причём вперёд. Я не желаю прослыть обирателем наивных юношей, и потому расплачусь с тобой пусть небольшим, но важным советом: помни, магия — это только лишь сила, но сила — это не только магия. Отгораживаясь от простых человеческих радостей, ты выбрасываешь на ветер силу жизни, заключённую в них.

— Ваш совет, мастер, несколько запоздал. Я уже пробовал жить вместе с людьми, ничего доброго из этого никогда не выходило. С некоторых пор я остерегаюсь испытывать тёплые чувства к кому-либо.

— А как же Услада? — с хитрой улыбкой тихо спросил Мерридин.

— Привязаться к ней было большой ошибкой. Напрасно я пустил эту девушку в свои сны. Сперва меня забавляла её наивность и милая простота, но потом… Понимаете, мастер Мерридин, я почти поверил в то, что мы сможем быть вместе.

— Разве же это плохо?

— Плохо, и весьма. Потому что невозможно. Так далеко милость князя по отношению ко мне никогда не зайдёт.

— Подумать только, — проворчал Мерридин себе под нос, — до чего ленива нынешняя молодёжь! Ты полагаешь, если встать под деревом, персики сами начнут падать к тебе в рот? Нет, любезный, их надо сперва сорвать, и не каждый окажется сладким. Но тот, кто не пробует, вообще ничего не получит. Подумай об этом на досуге, и — да поможет тебе Маэль.

Настала ночь, Ольховецкая крепость погрузилась в сонную тишину. Один только Венсель маялся в храме, ковыляя из придела в придел и раздумывая над тем, что сказал ему старый маг. Вдруг входная дверь тихонько скрипнула. «Кого ещё ракш принёс?» — подумал Венсель, спешно заворачиваясь в своё полотно и отступая в земной придел. Мощная фигура ночного богомольца прошмыгнула мимо него в придел воды. Некоторое время было слышно, как неизвестный сопит там и возится в темноте, потом заискрило огниво, вспыхнула одинокая свеча.

— Эй, болезный, — раздался неласковый голос няньки Стины, — ты где есть? Вылезай, поговорить надобно.

Венсель затаился, стараясь почти не дышать. Не дождавшись от него ни звука, Стина заявила:

— Молчишь, значит. Ну-ну, молчи. Чтоб ты знал, завтра с самого ранку княжну нашу повезут Перелесским трактом в монастырь. И имей себе виду, что места там пустынные, дикие, а охраны-то с собой дадут всего ничего. Вот и думай. Понял ли?

— Вы о чём, тётушка Стина? — спросил Венсель из темноты.

Нянька фыркнула.

— От ведь, угораздило мою ясочку с эдаким бестолковым связаться! Да о том, что в дороге-то иной раз всяко бывает. Поедет какая девица в святую обитель, а её по пути возьмут да и умыкнут… Ну, теперь понял?

— Кажется…

— Тогда бывай, — прилепив свечу к краю одной из чаш, Стина осенила себя охранным знаком и двинулась на выход. На пороге она обернулась и добавила тихо:

— Слышишь ли, маг? Ты не мысли себе, что задурил девке голову — и можно теперь сдристнуть в кусты. Только попробуй мою ясочку обидеть, я тя из-под земли выну.

— Да понял я, тётка Стина, всё понял. Мне бы только раздобыть портки и обувь, а то неловко как-то в одном исподнем разбойничать…

Отъезд княжны в монастырь был событием скорее торжественным, чем грустным, но всё же среди провожающих многие лица затуманило печалью и тревогой. Выдвигаться в путь приготовились ещё до рассвета. Князь глядел на отъезжающих с красного крыльца непроницаемо и строго, а кастелян Вельм из-за его спины — с жалостью и чуть виновато. Княжич Милослав недовольно хмурился, отдавая последние распоряжения десятнику, которому было поручено проводить княжну в монастырь. Он вообще находил решение отца неправильным, но на людях спорить и возражать не считал возможным, тем более что всё уже было много раз говорено во время прощальной трапезы, накануне вечером. Нянька Стина, руководившая сборами, была сосредоточена и необычайно мрачна. Старый Ельмень много раз тщательно осмотрел упряжь на лошадях и проверил, хорошо ли закреплен сундук с поклажей. Янина с Малей украдкой вздыхали, помогая княжне облачаться в строгий молельный наряд.

Наконец, княжна в тёмном глухом покрывале последний раз спустилась с девичьего крыльца в свой сад. Пройдя в сопровождении девушек через двор, она остановилась перед красным крыльцом, поклонилась князю. Тот осенил её охранным знаком и сказал: «Да пребудет с тобой Маэль». После к крыльцу подъехал закрытый возок, княжну усадили в него, Стина устроилась на облучке рядом с возницей, и поезд под унылое молчание провожающих выехал из ворот крепости в посад. Несмотря на раннюю пору, многие жители вышли проводить будущую Маэлеву невесту: молча кланялись и делали вслед охранные знаки.

За посадскими воротами стало повеселее: рассвело, ласково пригрело Око. Перелесский тракт считался дорогой тихой и безопасной. Вёл он в горы сквозь старый лес, и вдоль него мало было человеческого жилья. Заканчивалась же проезжая тропа там, где деревья на горных склонах уступали место травам, а за землю начинали цепляться холодные белые облака. В этом месте, на склоне Туровой горы, стоял уединённо храм Небесных вод, маленькая обитель, уже много стокружий служившая пристанищем, часто последним, для овдовевших, провинившихся, навлекших на себя позор или просто ставших неугодными женщин из семьи приоградских князей, потомков Сарга из рода Горного Тура. Но пока до тех унылых мест было ещё далеко: вокруг зеленела листва, пели птички, пробегали по веткам чёрные белки, а раз тропу даже быстрыми скачками пересёк лесной олень.

Незадолго перед полуднем, наскучив сидеть в возке, Услада попросила своего провожатого сделать привал. Выбрав ровное место чуть в стороне от тропы, рядом с ручьём и с небольшим старым кострищем, десятник распорядился стать лагерем. Пока возница хлопотал, устраивая на отдых лошадей, а стражи рубили валежник для костра, княжна под приглядом няньки собирала у опушки леса землянику. Вдруг на ветке одного из кустов Стина увидела тонкую красную ленту: та висела, словно подношение хранителям леса на добрый путь. Улыбнувшись едва заметно, Стина сказала шёпотом:

— Ну-ка, ясочка, пойдём-ка со мной. Нас ждут.

— Кто? Зачем? — удивилась Услада.

— Идём, идём. Там узнаешь. Только тихенько иди, не спеши, будто бы за ягодой, или ещё что…

— Эй! Куда? — тут же окликнул их издалека десятник.

— До ветру, — рявкнула на него Стина и уверенно потащила Усладу за кусты.

Продвигаясь через лес с завидным проворством, которое прежде трудно было в ней предположить, Стина на ходу одну за другой снимала с ветвей вешки из лент. Последняя указала ей на трещину в горе. Заходить внутрь нянька не стала, да и едва ли она смогла бы протиснуться в столь узкую щель. Недовольно поджав губы, она заглянула внутрь, потом позвала:

— Есть кто?

Ответа не последовало, зато сзади вдруг раздалась звонкая, переливистая трель зяблика. Услада обернулась — и увидела Венселя. Он стоял возле молодой сосны с манком в руках и улыбался. Ахнув, Услада бегом бросилась к нему. Тёмный покров слетел с её головы. Не добежав лишь пары шагов, она вдруг сообразила, что творит, залилась румянцем и в нерешительности замерла на месте. Венсель подошёл сам, обнял её и тоже сразу вспыхнул, как маков цвет.

Сколько-то мгновений Стина с усмешкой наблюдала, как эти двое стоят, зажмурившись и прижавшись друг к другу так тесно, словно вознамерились слиться в одно тело, а потом громко прищёлкнула языком. Венсель вздрогнул и открыл глаза. Услада, покраснев ещё гуще, соскользнула руками с его шеи.

— Венсель! Ты что здесь делаешь? — спросила Услада, вновь обретая дар речи.

— Похищаю тебя самым злодейским образом. Пойдёшь со мной?

— Так меня же хватятся…

— Непременно. А мы с тобой запрёмся на Задворках и сделаем вид, что ни о чём не слыхали.

— А княжьи люди придут, искать станут?

— Скажем, что нас нет дома. Или наколдую такую личину, что никто в ней тебя не узнает ни за какие пряники. Ну как, согласна?

Услада кивнула и снова с наивной улыбкой прижалась к нему всем телом. Однако на сей раз Стина не позволила молодым людям прилипнуть друг к другу и забыть обо всём на свете.

— Эх, молодо-зелено, — буркнула она недовольно. — Бегите отседова, потом станете обжиматься.

Сразу до смешного посерьёзнев, Венсель сделал рукой движение, словно набросил на себя и девушку покрывало, и оба исчезли, сделались невидимы.

— Ну ты подумай, — возмутилась Стина. — А стражам я что скажу? Хоть бы крикнула разок для порядку!

— А что надо кричать? — робко спросил идущий из ниоткуда голосок Услады.

— Что обычно кричат, когда на помощь зовут.

— Помогите, люди добрые… — пискнула Услада так вяло и неубедительно, что сама тут же рассмеялась. А Стина заметила:

— Не умеешь. Надо вот как, — и она сперва испустила громкий, пронзительный визг, а потом завопила на всю округу: — Украли! Ах, украли! Сюда, кто-нибудь! На помощь! Сюда-а-а!

Примечания:

* Охабень - верхняя распашная одежда, широкая и длинная, с прорехами под рукавами и четырёхугольным откидным или стоячим воротником. Рукава были длинные и узкие, их часто завязывали сзади, при этом они не имели никакого практического значения, так как руки продевали в разрезы под ними («прорехи»). Охабень шили из дорогой ткани с драгоценными пуговицами ювелирной работы и подбивали мехом, он являлся одеждой знатного сословия.

** Намитка - убрус, верхний головной убор замужней женщины, представлял собой платок или прямоугольное полотнище длиной 2 м и шириной 40-50см и носился поверх повойника или волосника.

Сила услышит

В утро отъезда Услады в монастырь не все жители Ольховецкой крепости вышли её провожать. В казармах продолжалась обыденная жизнь: сотник Брезень, сменив ночную стражу, развёл по постам дневную, а потом отправился на казарменное крыльцо, ждать, когда кравотынцы поприветствуют Око Маэля и освободят учебное поле.

Как обычно, на крыльце ошивался Благослав. Нельзя сказать, чтобы Брезень был ему рад, но за дни пребывания в крепости кравотынцев успел смириться с тем, что княжич неизменно приходит поглазеть, как иноземцы упражняются с оружием. Если б он при этом ещё и молчал… Однако подобное чудо было невозможно даже в самых смелых мечтах.

Вот и теперь вместо приветствия княжич, сверкнув белозубой улыбкой, заявил:

— А, Брезень! Опаздываешь, поле уже занято. Чем ждать, построил бы своих орлов задним рядом, и пускай тоже Око славят. Или они у тебя до сих пор путают сено с соломой*?

— Беспокоить людей амира и мешать их учениям не велено. Приказ князя, — терпеливо объяснил сотник.

— Ну и зря. Их, вон, вчера вообще только половина с утра на поле выползла. Не такие уж и строгие окопоклонники, как оказалось. Никто не погоняет — сразу пошло разгильдяйство.

— Нынче все на местах.

— Ещё бы. За девчонкой формы повторять всяко интереснее, чем одним или глазея на тощую задницу амира. Кстати, где он сам?

— В своих покоях. Гардемир говорит, здоровье господина Адалета сильно пошатнулось: от недавних потрясений его хватил удар.

— Ну так, — кивнул Благослав, — оно и не удивительно. В его возрасте уже о вечном думать надо, а не мечом на припёке размахивать…

Брезень сам был не намного моложе Адалета, и потому ему стоило некоторых усилий удержать при себе колкий ответ. А Благослав, как обычно, не заметив неприязни во взгляде собеседника, продолжил:

— Зря амир дёргается по пустякам. Подумаешь, был парень, стала девка. На мой вкус, так неплохо. Парнем Идрис был какой-то толстый и нескладный, а девка из него получилась даже ничего, осанистая, и есть за что подержаться…

Брезень снова многозначительно промолчал. Благослав намёка не понял.

— Я бы с такой замутил, задница у неё, что надо. Да, знаешь, я ведь с самого начала догадывался, что где-то нас с этим Идрисом дурят. В чём именно загвоздка, конечно, не знал, но… э… как бы сказать… Меня обычно парни не интересуют. А этот вот прямо все дни из головы не шёл. Вроде, зануда хмурый, и внешне ничего особенного, но как возьмёт меч, сразу появляется что-то такое-эдакое в движениях… Ну ты понимаешь, о чём я.

— Вполне. О зависти, — не удержался Брезень.

— Да ну тебя! Посмотри сам: вот она сей миг что вытворяет… Эти парни там, на поле, верно, все железные. Или напрочь слепые. Как думаешь, Брезень, мог у неё и характер поменяться на девичью сторону, не только тело? Так, чтоб хоть немного поубавилось упёртости?

Брезень вздохнул и сказал как можно спокойнее:

— Советую вам говорить тише и не разглядывать госпожу амирани столь откровенно. В Кравотынском амирате за такое принято отрубать уши. Иногда вместе с головой.

— Хотел бы я знать, кто рискнёт, — задиристо воскликнул Благослав.

— Прежде всего — сама госпожа амирани.

Закончив последнюю фигуру, «Умиротворение», Идрис убрала меч в ножны, произнесла: «Око взошло», затем опустилась на колени и низко поклонилась восходящему светилу. Её движение слаженно повторили все, пришедшие славить Око. Настало время приветственной молитвы. Идрис уверенно и громко проговаривала с детства знакомые слова, воины в пол голоса вторили ей. Благослав высокогорного наречия не понимал, но слушал с удовольствием и невольно улыбался: голос у девушки был низкий и вместе с тем мелодичный, завораживающе красивый. Завершив молитву, Идрис снова поклонилась Оку, поднялась с колен, обернулась и коротким поклоном поблагодарила всех собравшихся.

Лицо её скрывал платок, повязанный так, что видны были лишь глаза, но уже по их выражению Благослав догадался: что-то пошло не по правилам. Не все ответили на поклон амирани, и уходить с поля, против обыкновения, никто не спешил. Молодой воин бросил несколько слов, ему ответил кто-то из старших, завязался общий оживлённый, но вовсе не мирный разговор… Только Идрис стояла неподвижно, одна против всех, и молчала, опустив руку на рукоять меча.

— Что у них там? — резко спросил Благослав у сотника. — Ты понимаешь, о чём речь?

Брезень отрицательно покачал головой: он тоже не знал языка Высоких Грид.

— Некоторые из собравшихся здесь верных полагают, будто женщина не вправе вести служения и первой произносить слова молитв, — пояснил господин дэль Ари, как-то незаметно возникший рядом. — Они опасаются, что тем самым амирани Идрис оскорбила Небесного Воина, и полагают, что за это её следует казнить. Большинство, однако, разумно возражает им, говоря, что последние пять кругов Идрис постоянно находилась среди воинов, и Небесный Воин никак её за это не покарал. Но так как женщине не пристало носить боевое оружие, госпоже амирани следует, не медля, выбрать себе мужа из числа верных и передать меч амира ему. Только очень похоже, что госпожу амирани не устраивает ни один из предложенных путей.

— Какого Ящера они делят амиров меч и амирову дочку без самого амира?

— Увы, мой господин, амир Адалет нынче лишился своего почётного звания: он уже три дня не созывал верных на служение Небесному Воину.

Недобро усмехнувшись, Благослав сказал:

— Ракш возьми, похоже, назревает драчка… Пойду к амирани: пусть эти дикари видят, что у нас не принято бросать женщину в беде.

Княжич соскочил с крыльца и решительно зашагал в поле.

— Ай-вэй, какой нетерпеливый молодой человек, — вздохнул господин дэль Ари. Мягко кивнув сотнику, он поправил на себе кафтан и торжественно, неторопливо двинулся вслед за Благославом.

В поле было жарко. Взошедшее Око зло пекло с небес, но ещё яростнее полыхали взгляды и недобрые чувства.

— Пусть амирани отправляется домой, к песту и прялке! Выберем достойного из своих рядов — и он…

— Нечего делать в доме верных той, что забыла девичью скромность! Казнить нечестивицу — и дело с концом!

— В уме ли ты, Рамиль? Стыдись! Разве не твоего сына Идрис отбил у полян и три дня вёз на своём коне, догоняя войско?

— Женщина посмела стоять впереди воинов! Причём тут старые заслуги?

— Уймитесь, слепые! Амирани никого не созывала на служение, она служила Небесному Воину одна, по своей воле и с собственным клинком! Вы сами пришли и встали за её спиной — так в чём вина девушки?

— Уже в том, что она посмела притворяться мужчиной! И она, и кхалимн-алсаут** Адалет должны быть казнены!

— Зачем чернить руки кровью потомков амира Ахлиддина? Пусть один из верных возьмёт амирани в жёны, и прошлое будет забыто.

— Как бы не так! Кто из верных согласится взять за себя осквернённую тёмным колдовством? Род амира Ахлиддина опозорен! Войску нужен новый амир!

— А кто из вас каан, чтобы его назначать?

Наконец, все слова были сказаны, и повисла звенящая тишина. Именно в этот миг Благослав подошёл, встал за плечом амирани и шепнул:

— Я с тобой, своячок.

Идрис ничем не дала понять, что услышала его. Печальным взглядом она обвела притихших верных, убедилась, что все глаза устремлены на неё, и только тогда начала свою речь.

— Я долго слушала вас. Теперь, когда вы закончили галдеть, точно стадо неверных на торгу, молчите и слушайте меня.

Захид назвал меня осквернённой тёмным колдовством. Да, он прав. Но я не просила себе подобной доли, лишь поступила так, как предписано Небесным Воином: подчинилась решению амира и своего отца. И я благодарна ему за это проявление отеческой воли, потому что оно позволило мне научиться видеть и выбирать.

Я читала Книгу наставлений, настоящую, а не ту, что принято держать в наших домах для женщин. Те, кто пытался упростить слова Небесного Воина, сделав их яснее для слабого разума дочерей и жён, исказили их смысл, а потом сами поверили в свои толкования. Нигде, ни в одном наставлении, записанном первым амиром земли Восходящего Ока (поправьте меня, если сможете, о верные!), нет ни слова о том, что женщинам надлежит всегда молчать, сидеть дома и прятать лица. Есть предписание всем верным без исключения, и мужчинам, и женщинам — хранить достойную скромность, быть сдержанными в одеждах и речах!

Исходя из обычных жалоб людей, Небесный Воин призывал женщин хранить верность мужьям и избегать пустого прекословия, мужчинам же он неоднократно напоминал о необходимости быть справедливыми и удерживаться от гнева, особенно в отношении слабых, лишённых голоса и неверных. Тем же, кто не уверен в своей способности сохранять справедливость и ясный от гнева ум, Небесный Воин предписывал полагаться на решения старших и более мудрых.

Вот то, что увидели мои собственные глаза. Прочее — ложь. Есть ли среди вас кто-либо, способный с Книгой в руках доказать мне мою неправоту? Или может, кто-то желает возражать мне перед лицом Неба***?

— О Идри, для того ли я учил тебя держать меч? — укоризненно промолвил Якун, однако Идрис даже не обернулась в его сторону. Спокойно и прямо, без тени страха смотрела она в лица своих воинов, и те невольно опускали головы, отводили глаза. Но тишина вокруг по-прежнему звенела от недобрых предчувствий. И тут между Идрис с Благославом и воинами возник господин дэль Ари.

— Да простит меня многоуважаемая амирани, — сказал он, кланяясь почтительно, но с достоинством, — и вы, верные Высокогорья, не сочтите моё вторжение за дерзость. Являясь слугой Хранителя земли Восходящего Ока, могу ли я надеяться быть выслушанным на вашем собрании?

Сперва он посмотрел на Идрис, и только после, получив от неё безмолвное позволение, обратился к её воинам.

— Все вы знаете, что ваши предки хоть и покинули родную землю против воли, всё же не были лишены благословения. Хранитель Тивер позаботился о том, чтобы даже в изгнании рождённые в его уделе не терпели жестокой нужды: покидающим Тивердынь был вручён Глаз Нахи, амулет, позволяющий видеть драгоценные жилы, скрытые под землёй. Но чтобы избежать меж людьми раздоров и споров о старшинстве, стражем амулета был назначен амир Ахлиддин. Его потомкам предписано беречь Глаз Нахи и использовать его силу на благо верных до тех пор, пока род Ахлиддина не прервётся или не покроет себя несмываемым бесчестьем.

Чтобы люди видели, что их амир не утратил милости небес, амулет в руках законного хранителя светится живым пламенем. Прежде, когда огонь жизненной силы амира начинал угасать, Глаз Нахи тускнел, и тогда амир передавал амулет сыну вместе с правом руководства людьми, наставления их на путь истины, разрешения их нужд, установления законов Небесного Воина на земле и наказания преступников. Так было всегда. Почему же ныне смущены ваши умы и сердца? Амирани Идрис принадлежит к роду Ахлиддина и утверждает, что не совершила непростительных дел. Если это так, пусть она возьмёт в руки амулет и покажет своим верным огонь благословения. Увидев его, все уверятся в её праве, и сомнения разрешатся.

В полной тишине Мерридин извлёк из поясной сумки свёрнутый хитрым узлом платок с обережными письменами, развернул его и показал всем присутствующим маленькую шкатулку, покрытую сложной резьбой. В ней лежал чёрный камень, оправленный в серебро.

— Возьми амулет, о амирани, и пусть все имеющие глаза увидят, — торжественно произнёс маг.

Идрис, сосредоточенно хмурясь, протянула руку, взяла из шкатулочки брошь и подняла её на раскрытой ладони перед собой. Довольно долго ничего не происходило, и по рядам воинов уже прошёл недовольный вздох, но потом камень вдруг начал меняться, словно в тёмную комнату кто-то внёс свечу. Простая, чёрная шпинель обрела прозрачность и алый цвет, осветившись изнутри ярким, ровным пламенем силы.

Примечания:

* Путают сено с соломой - в смысле, путают право и лево при отработке приёмов в строю.

** Кхалимн-алсаут - лишённый голоса, раб. В Кравотынском амирате рабами считались все мужчины, не способные к воинской службе. Исключение составляли состарившиеся воины, в течение жизни ничем не запятнавшие своей чести. Их называли "саут-кхма", голосом мудрости, и весьма почитали, но при этом последнее слово в любом деле всегда оставалось за действующими воинами.

*** Возражать перед лицом Неба - требовать судебного поединка.

Тайное становится явным

Весть об исчезновении княжны Услады всколыхнула Ольховец. Пока Брезень с дружиной и отрядом амирани Идрис прочёсывал окрестности Перелесского тракта, по посаду бродили россказни одна жутче другой. В храме непрестанно шло моление поиска. В крепости Гардемир по приказу князя начал собственное расследование. Из дымохода в занимаемой им части княжьих хором с самого утра поднимался чёрный дым, порождавший страшные слухи среди посадских простецов.

К вечеру того же дня Гардемир явился к князю с докладом. Где-то на четверть склянки они заперлись вдвоём в читальне. О чём говорили — не удалось подслушать даже самым ушлым из челяди, зато после все любопытные могли наблюдать весьма занятное явление: как обычно, Гардемир вышел от князя с непроницаемым видом, удалился от дверей, но за первым же поворотом галереи вдруг злорадно улыбнулся (улыбка эта вовсе не украсила его лица), щёлкнул пальцами и сказал постовому стражу: «Бабы… Все они одинаковы, что княжна, что последняя репоедка. Сколь ни воспитуй, как ни сторожи — у них одно на уме». И, сплюнув на пол, маг бодрым шагом, едва не вприпрыжку, двинулся прочь.

Тем временем князь приказал, не медля ни мига, привести к нему весьма пёструю компанию: кастеляна Вельма, княжича Милослава, няньку Стину, десятника Торока, командовавшего в злополучный день охраной княжны, и смотрителя Ельменя, исполнявшего при ограбленном поезде обязанности возницы. Когда все перечисленные были доставлены в читальню и построены в ряд вдоль стены, Радогост выгнал из помещения охрану, закрыл на задвижку дверь и принялся молча, с суровым видом расхаживать по комнате взад и вперёд, скрестив руки на груди.

Приглашённые стояли тихо, опустив глаза в пол. Впрочем, если приглядеться повнимательнее, можно было понять, что из всей компании один только Вельм чувствует себя действительно виноватым. На физиономии Стины были написаны мрачноватое спокойствие и уверенность в своей правоте. Красивое лицо Милослава туманила тень затаённого упрямства. Торок с Ельменем откровенно трусили, ожидая решения своей участи. Вот на них-то и обрушился первым делом княжий гнев.

Завершив очередной круг, князь, наконец, остановился, окинул всех стоящих перед ним, тяжёлым взглядом и неласково произнёс:

— Ну? И как я должен это понимать?

Ответом ему была звенящая, почти ощутимая кожей тишина.

— Молчите, значит… Тогда я сам скажу, как это называется: заговор. Да-да, уважаемые, иначе произошедшее обозначить трудно. Подумать только, заговор — в моём собственном доме!

Пройдя ещё один круг от двери до окна, князь резко остановился против десятника с Ельменем и рявкнул:

— Вон! Прочь с глаз моих! С завтрашнего дня оба служите у княжича Милослава конюхами, мне здесь ящеровы заговорщики без надобности! А пока — марш на конюшню, лопаты в руки, и чтоб к утру всё блестело! Приступать!

Радуясь, что дёшево отделались, оба разжалованных мышками вышмыгнули из читальни и плотно прикрыли за собой дверь. Князь же, отмахав по помещению ещё с десяток кругов, остановился и обратился к оставшимся:

— Так. А с вами что прикажете делать? Ладно эти: им велели — они и исполнили. Но вы? Самые близкие люди! Друг детства! Мой наследник! Моя… хм… ладно, не суть. Как вам подобное в головы пришло? Хотя, о чём я? Зубатке понятно, чья тут работа. Стина! Не отпирайся, я всё знаю. Это безобразие придумала и организовала ты! Но ради Маэля: зачем?

— Дочь твою пожалела. Ей бы замуж за хорошего парня, а ты… Держал жито в ларе, а от мышей-то и не сберёг. Что ж теперь, за твои огрехи сгноить девку в обители?

— Так, ясно, — оборвал её князь сердито. — У баб на всё один ответ. Но ты-то чем думал?

Эти слова уже были обращены к княжичу. Милослав ответил прямым и твёрдым взглядом.

— Отец, я по-прежнему считаю, что отправлять Усладу в обитель несправедливо. Ей было бы куда полезнее пожить пару лун у меня, в Городце. Возможно, удалось бы даже найти ей подходящего жениха в одном из рыцарских домов Элории или Загриды…

— Молчи, сын, — оборвал его Радогост. — Ты знаешь, как я отношусь к ветропрахам, вьющимся вокруг твоей жены.

— Спору нет, — спокойно сказал Милослав, — кравотынцы выглядят глаже: на дуэлях не дерутся, не пьют, не курят, не волочатся за девками… Только всё это не помешало Адалету тебя обмануть.

Радогост, потемнев лицом, собрался было рассказать непочтительному малолетку, куда ему пойти со своими скороспелыми рассуждениями, но на плечо его вдруг легла рука кастеляна.

— Рад, послушай, — мягко сказал Вельм, — не стоит сгоряча кидать друг другу обидных слов. Да, мы поступили не так, как следовало бы добрым подданным. Но подумай сам: ведь мальчик во многом прав. Отсылая княжну в обитель, ты не спрятал её от злых языков, а только дал ход нехорошим слухам. Расстроившаяся свадьба — не Усладина вина.

— Однако косо глядеть станут именно в её и мою сторону, — горько вздохнул Радогост. — Особенно после того, как ваша выходка выплывет на Маэлев свет.

— Этого не случится. Все мы любим княжну, и потому сохраним её тайну.

Радогост ещё раз обвёл хмурым взглядом всех присутствующих, задержался глазами на Вельме.

— Я подумаю об этом. Ступайте.

Оставшись в одиночестве, князь устало опустился в кресло.

— Что ты на это скажешь, Мерридин? — спросил он в пустоту. — Как думаешь, много ли выйдет вреда, если я пошлю Брезня с отрядом на Задворки? Или стоит простить этих доморощенных интриганов и оставить всё так, как есть?

Пустота между книжными поставцами сгустилась, выпуская из тени стройную фигуру пожилого мага. Оправив на себе бархатный щегольской кафтан, он ответил с почтительным поклоном:

— Прошу прощения, светлейший, но на сей раз княжич и кастелян правы, а вы — нет. Потоки силы уже изменили своё течение, вероятное сделалось неотвратимым. Стоит ли с этим спорить, навлекая на себя гнев богов? Или может, вас гнетёт мысль о том, что история эта, став достоянием досужих ушей, покроет род Сарга недоброй славой? Смею утверждать, вероятность подобная крайне мала. Всем известно, что госпожа Нортвуд — оборотница, притом весьма вздорного нрава. Если она, вернувшись к мужу, изменит личину, кого это удивит? В то же время благодарность столь щедро одарённого силой мага, как мастер Венсель, будет ценна для вас, когда начнётся строительство крепостицы в Задворках и новой части Ограды. Что же касается бедной госпожи княжны… Поехала на богомолье — да и сгинула в пути. Бывает, увы. Дороги судьбы неведомы смертным.

— И ты туда же, старый лис, — укоризненно заметил Радогост. — А я становлюсь слишком ленив для того, чтобы спорить и настаивать на своём. Верно, жизнь моя уже клонится к закату…

— О, напрасно вы, господин, позволяете себе предаваться столь грустным мыслям, они съедают силу и омрачают ум. Вероятности вашей судьбы благоприятны, а состояние телесного здоровья позволяет надеяться, что вы ещё много раз увидите травостав.

— Однако я чувствую себя запутавшимся и уставшим.

— Так женитесь. Прекрасная юная дева украсит дом и отгонит прочь мрачные мысли.

— Вот уж нет. Подобные советы, Мерридин, оставь при себе. Не все же хотят коптить небо по три сотни кругов, как ты. Лучше ответь на вопрос. Мне не даёт покоя вот какая мысль: с чего Адалет взял, будто моя дочь обладает даром силы?

— Он просто ошибся, хоть я вынужден признать, что в ошибке этой есть доля и моей вины. Не так уж часто мага без причины приглашают на должность домашнего наставника, даже к детям правителей.

— Хм… Прежде я об этом не задумывался. Я точно знаю, что ни один из моих детей не имеет необычных задатков. Сын Вельма тоже самый обычный парень. А дар Красы не таков, чтобы заинтересовать тебя. Я ведь прав? Но тогда… Идрис?

Мерридин улыбнулся одними уголками губ.

— Вы весьма проницательны, светлейший. Однако есть вопросы, которые не следует задавать.

А что же на самом деле случилось с пропавшей княжной?

Расставшись со Стиной, Венсель и Услада протиснулись в трещину на склоне и оказались в извилистом и тёмном коридоре, уводящем куда-то вглубь горы. Венселя темнота не смущала: для него стены пещеры светились мягким золотом от пронизывающих их потоков силы. Услада не видела этого света, но, вцепившись в руку своего спутника, ощущала себя спокойно и надёжно просто потому, что вполне ему доверяла.

Всё шло хорошо до тех пор, пока за очередным поворотом Услада не услышала впереди тихий плеск воды. Коридор заканчивался выходом в большую пещеру, на дне которой лежало подземное озеро. Его противоположный берег и потолок пещеры терялись в непроглядной тьме. Только ближайшие стены можно было рассмотреть. На них тут и там виднелись колонии огромных улиток: каждая была размером с добрый кулак и испускала тусклый зеленоватый свет. Когда люди проходили мимо, пещерные жительницы начинали светиться намного ярче, глаза на стебельках поднимались над витыми раковинами и задумчиво смотрели путникам вслед. Под их взглядами Услада слегка встревожилась.

— Ты точно знаешь, куда мы идём? — осторожно спросила она у Венселя.

— В общих чертах.

— То есть всё-таки не знаешь… Ах, Венсель! А что если в озере живут какие-нибудь опасные твари?

— Нет тут никого, опаснее улиток, а они — миленькие.

— Почему ты в этом так уверен?

— Потому, что я маг.

— В лесу тебе это не слишком помогло. Давай остановимся? Зачем они так глазеют на нас? Мне страшно!

Но Венсель продолжал упорно идти вперёд вдоль кромки воды. Услада свободной рукой схватила его за пояс и изо всех сил упёрлась ногами в чёрный песок. Протащив её за собой ещё несколько шагов, Венсель всё же остановился и сказал:

— Перестань, птаха, никакой опасности здесь нет. Мы почти дошли до места, где я оставил лодку. Дальше поедем с удобствами.

— Но куда?

— Нам с тобой нужно посетить одно важное место и провести там… м… небольшой обряд. После него нас уже никто не посмеет, да и не сможет разлучить.

— Мы поедем в храм, чтобы обручиться?

— Извини, но — нет. Я уже проходил через обряд обручения, так что участвовать в нём во второй раз не могу. К тому же без родительского благословения нас с тобой не обручат ни в одном из храмов Приоградья.

— Верно, — огорчилась Услада. — Как же тогда быть?

Венсель улыбнулся ей. Он осторожно подвёл девушку к лодке, стоявшей на тёмной отмели среди камней, помог перебраться через борт и сесть на скамью.

— Знаешь, как поступают лесные тормалы, когда приводят в дом вторую жену?

— Да, — буркнула Услада себе под нос. — У нас про такое говорят: обручались вокруг ели, а ракшасы пели*.

— Почти в точку, — весело заметил Венсель, отталкивая лодку от берега. — Но не вполне. Супружество, которое нельзя заверить в храме, будет всё равно считаться настоящим, если дать клятвы верности на пороге у этла, призвав его в свидетели. И поверь мне, это куда серьёзнее храмового обряда, на котором певчие горланят гимны, не понимая и половины собственных слов, свидетели озабочены лишь предстоящим пиром, а у жреца трещит с похмелья голова. Нашим же с тобой свидетелем будет сам Хранитель Грид. Клятвы, заверенные детьми силы, нельзя нарушить или растрогнуть, словно неудачную сделку на торгу.

— Но как о них узнают люди?

— Почувствуют. Ты увидишь сама, никто больше даже не подумает разлучить нас. Я действительно хочу быть с тобой, с этого мига и до самой смерти. Делить с тобой кров, хлеб и постель. Возвращаться домой, и знать, что ты меня ждёшь. Беречь тебя ото всех бед. Согласна ты стать моей? Если не уверена или боишься…

— Да, я согласна. Но…

— Ура, — воскликнул Венсель, не позволив Усладе договорить.

С этим возгласом он навалился на борт лодки, резко наклонив её на себя. Услада вывалилась в воду, смела Венселя с ног, и они вместе окунулись с головой.

Первый миг, вынырнув на поверхность, Услада отчаянно завизжала и забила руками. И только потом сообразила, что во-превых, Венсель крепко держит её за талию, а во-вторых, глубина в этом месте от силы по пояс, так что утонуть ей в любом случае не грозило. Зато её визг привёл в смятение всё сообщество подземных улиток: вытянув в её сторону бесчисленные щупальца с глазами на концах, население пещеры дружно вспыхнуло серебристым лунным сиянием. Колонии улиток, словно живые созвездия, украшали свод пещеры и частой мозаикой окаймляли берега озера! Их были тысячи, десятки тысяч!

Первым делом Услада попыталась залепить Венселю пощёчину. Тот, смеясь, увернулся и принялся засыпать её со всех сторон потоками брызг.

— Ах ты!.. Да ты!.. — кричала Услада, в ответ щедро окатывая водой его. — Вот я тебе!..

Спасаясь, Венсель нырнул. Воцарилась тишина.

— Венсель? — позвала Услада. — Ты где?

Ответа не последовало. Мгновения шли, поверхность озера осталась пуста и спокойна. Свет улиток начал понемногу тускнеть. Услада испугалась не на шутку.

— Венсель! — закричала она отчаянно. Почти сразу сзади раздался тихий всплеск, и тёплые руки ласково легли ей на талию.

— Да что же у тебя шутки такие дурацкие, — прошептала Услада обиженно, не зная, смеяться или плакать.

Конечно, она его простила. Вместе они выбрались на берег. Одежда промокла насквозь. В подземелье не было никакой возможности её просушить, но Венсель сказал, что найдёт способ исправить дело, надо только снять всё и разложить по камням. На робкие возражения Услады о том, что ходить раздетыми друг перед другом им невместно, он возразил: «Был бы толк стесняться? Всё равно тут темно и ничего не видно». И принялся помогать Усладе разязывать гашник на понёве. А потом были и поцелуи, и ласковые слова, и ночёвка вдвоём в уютной хижинке, устеленной мягким сеном… Правда, спать в ней почти не пришлось.

Утром Венсель на руках принёс Усладу к озеру, мыл её в тёмной воде, осторожно гладил ладонями ей спину, шептал ей на ухо странные заклинания вперемешку с глупыми нежностями и забавлял её, тревожа улиток на стенах и составляя из их светящихся раковин вензеля и картинки. Стоило Усладе захотеть есть — Венсель выкопал на мелководье какие-то странные корни, оказавшиеся не только съедобными, но и на диво вкусными. Она пожаловалась, что замёрзла — он тут же унёс её назад в хижину, и на сей раз Усладе гораздо больше понравилось не спать там вместе с ним, хотя спать, обнявшись, тоже было прекрасно.

В следующий раз Услада проснулась от холода, и с удивлением обнаружила, что Венселя рядом нет. Впрочем, выглянув из хижины, она сразу увидела свою пропажу. Почему-то улитки у берега в этот миг сияли особенно ярко, и фигура Венселя, неподвижно сидящего на перевёрнутой лодке, чётко вырисовывалась на фоне их тел. Услада подошла, заглянула ему в лицо — и наткнулась на тот самый пустой, ничего не выражающий взгляд, который так неприятно поразил её при первой встрече на Задворках. Она принялась звать Венселя, целовать, гладить по волосам, ласково тормошить… Откликнулся он не сразу. Поморгав, словно спросонья, с трудом удержал взгляд на её лице и грустно сказал:

— Пора. Я услышал зов Речной Хозяйки.

— А как же то место, куда мы должны были поехать? И обряд?

— Ладушка… Неужели ты не поняла? Ведь всё уже произошло: обещания даны, услышаны, и скреплены печатью тела. Будь мы с тобой просто людьми, нам осталось бы лишь вернуться домой и жить вместе долго и счастливо. Но я, к сожалению, не совсем человек, и потому не всегда могу делать то, что мне хочется. Услышав зов силы, я обязан следовать за ним. В такие моменты я порой выгляжу и веду себя очень странно: со стороны может казаться, что не вижу и не слышу ничего вокруг, что сошёл с ума… Пусть тебя это не пугает. Просто верь: я сделаю всё, как надо, и непременно вернусь, потому что поклялся на пороге Грида всегда возвращаться к тебе. Значит, так оно и будет, до тех пор, пока я жив, а ты меня ждёшь.

Примечания:

*У лесных тормалов многожёнство - обычное дело, да и в храм обручаться никто не ходит. И разводов у них не бывает, ибо нечего. Недовольные сразу же идут в лес с концами. У загридинцев и приоградских тормалов брачные обычаи строже: жена может быть только одна, браки фиксируются в храмовых книгах. Второй раз не обручаются даже после смерти мужа или жены. Вторые-третьи браки считаются данью человеческой слабости, в народе такие сожительства осуждают и называют самоволкой, а то и ракшасьей свадьбой. Зато по загридинским законам в некоторых случаях возможен развод. Впрочем, он считается большим несчастьем, по статусу разведённые приравниваются к вдовцам и не могут получить храмового обручения с другим партнёром.

Говорят...

Говорят, девица Отава из рода Дроздов очень скоро и счастливо вышла замуж. Многие уверены, что столь добрую долю ей приманила близость с одним из лесных этлов. Кое-кто, однако, добавляет, что немалую роль в Отавкином замужестве сыграли пять золотых монет, которыми щедрый этл наградил её вдобавок к своим ласкам.

Говорят, девица Краса из рода Чёрных Воронов недолго прожила в ухокрыльем клане. Некоторые утверждают, что, разругавшись вскоре со своим крылатым мужем, она снова вернулась к людям и с тех пор бродит среди них, меняя обличья и похищая мужские сердца. Другие считают, что отец в конце концов убедил её возвратиться домой. Но узнать это наверняка невозможно: оставив службу, Гардемир Чёрный Ворон, лесной оборотень и маг, вернулся в Торм, а лесные оборотни, как известно, не слишком любят, когда обычные люди посещают их земли и суют носы в их дела. Есть и те, кто уверен, что встречал Красу в доме знаменитого тивердинского мага Мерридина дэль Ари: говорят, будто одна из его младших жён и любимейших учениц родилась в далёком Приоградье, и притом дивно хороша собой. Только стоит ли верить этим словам? Никто не видел лица младшей жены господина дэль Ари и не слышал её голоса, ведь она, как послушная жена верного, носит чадру и всегда молчит при гостях.

А украденная разбойниками девица Услада, княжна Ольховецкая и всего Приоградья, пропала бесследно, словно канула в воду. Говорят, опечаленный этим прискорбным происшествием, князь Радогост едва не велел казнить няньку, проворонившую княжну. Однако после, смягчившись, он отменил наказание и даже оставил провинившуюся челядинку при себе. В тот же круг князь заявил, что желает удалиться от дел, и передал управление своими землями младшему сыну.

Говорят, молодой князь Милослав тоже весьма горевал о любимой сестре и в память о ней очистил предгорья Грид от разбойных ватаг. Впрочем, его войска так же изрядно прошлись и по верхнему Изендольну, разоряя гнёзда пиратов и назначая поселениям мирных поморийцев посильную дань. А уж как они отличали одних от других — о том ведает лишь Пресветлый Маэль.

Рассказывают ещё, будто в то же самое время впервые за всю историю Кравотынского амирата его правительницей сделалась женщина — Идрис Адалетани. Говорят, амирани искусна в сражениях, но не любит войн. Под её рукой в высокогорье Закатных Грид оскудели шахты*, зато во множестве расцвели сады. Амирани приказала числить свободными всех, кто возделывает землю и трудится в мастерских, даже если они не могут нести воинской службы.** Также ей удалось впервые с древних времён замирить Дикое поле. Выбрав среди множества племён, кочующих по нему, одно, богатое, многолюдное, управляемое молодым и честолюбивым вождём, амирани помогла ему золотом и военной силой привести к покорности прочие племена. В благодарность она потребовала лишь безопасный проход для своих караванов через земли полян. С прочих торговцев люди властителя Дикого поля стали брать дань, взамен пресекая вольные грабежи на тропе. Так в Акхаладской долине надолго устроился мир, и торговые караваны вновь потянулись с берегов Изени в далёкую Тивердынь и назад.

Говорят, старший сын князя Радогоста посылал к амирани сватов. Посольство из Приоградья было встречено тепло и любезно, домой вернулось с подарками, но на сватовство Благослава Идрис ответила вежливым однозначным отказом. Тогда княжич сам отправился в Кравотынь. Он был также встречен, как добрый друг, но когда предложил амирани свою руку, вновь получил отказ. Много дней и ночей отвергнутый смиренно стоял под окнами замка Идрис на ветру и дожде, ожидая, что сердце её смягчится. Она же не изменила решения, лишь сказала, что её мужем может стать только воин её собственной земли. После тех слов несчастный ушёл и больше никогда не появлялся ни в Приоградье, ни в сопредельных землях. Злые языки болтают, будто вспыльчивый и своевольный княжич Благослав в отчаянии бросился со скалы, но ходит также слушок, что на самом деле он вступил войско амирани и верно ей служит. Так это или нет — кто знает… В личном отряде амирани, и впрямь, есть один воин — левша, говорят даже, будто он родом из чужих земель. Вот только зовут его не Благослав, а Алшахраджид**.

А целитель Венсель после отпуска вновь возвратился на работу в Приоградный гарнизон. Правда, покидать из-за этого Задворки ему не пришлось: рядом с его подворьем по княжьему приказу выстроили крепостицу, протянув между ней и Рискайской новый участок Ограды. А для Венселя при Задворной крепостице устроили малый лазарет. Там он несёт службу, исцеляя не только стражей гарнизона с их лошадьми, но и мирных жителей с их скотиной, и никому не отказывает в помощи, а утрами выходит к водопойному колодцу, чтобы заговорить его от скверны и порчи воды. Говорят, Венсель странный, не от мира сего: не берёт за лечение платы, никогда ни с кем не скажет и пары слов, и глядит, словно сквозь людей, не встречаясь с ними глазами… И всё же народ его любит. Меж посадскими ходит байка, что того, кто с утра первым встретит у колодца Венселя, ждёт удачный день, гарнизонные же уверяют, будто лошадь, которую Венсель погладил перед патрулём, неизменно становится послушнее и сильнее. Но раз в круг Венселю приходится на целую луну отправляться в большой лазарет: в эту пору уходит в отпуск целитель Пригляд. Жители Хребтецкого посада тому весьма рады, но когда дежурство Венселя подходит к концу, Пригляду достаются неприбранная зельеварня, беспорядок в бумагах и опустошение в хранилище лекарств. Тот плюётся, приводя своё хозяйство в должный вид, и ворчит: «Вот ведь Маэлево наказание! Как-то этого нечипуру*** терпит его жена…»

Гарнизонный народ, слыша Приглядовы причитания, лишь посмеивается: что с тормала взять, по его мысли, любой нормальный человек должен быть непременно женат, а на деле-то бывает по-разному. Только верно судит о людях именно целитель Пригляд, а не гарнизонные молодцы. За Оградой кого ни спроси, каждый знает тётку Горностаиху с Венселева подворья, что в Задках. Женщина она тихая, скромная и неяркая собой, но лишь её голосу отзывается странный маг Горностай и лишь ей глядит он в глаза, и живут в их доме лад да радость.

Ну, а правда всё это или так, досужие байки — о том кто болтает, тот сам не знает, а кто знает, тот зря не болтает.

Примечания:

* В кравотынских шахтах работали рабы, захваченные в военных походах, и преступники.** До приказа Идрис мужчины, не способные к воинской службе, в Кравотыни в правах приравнивались к рабам: они считались живым имуществом воина-хозяина дома.*** Алшахраджид - "добрая слава".**** Нечипура - неряха, разгильдяй.