В тени баньяна

Глава 6

Мы провели в Манговой Обители несколько более-менее спокойных дней. Пока как-то утром на лестнице не раздался тяжелый топот.

– Они идут, они идут! – закричал с порога смотритель, задыхаясь от ужаса. – «Красные кхмеры» идут!

Папа хотел что-то спросить, но смотритель уже убежал, чтобы предупредить других соседей.

Мы носились по дому, собирая вещи, хватая все, что попадалось под руки. Всё по новой, та же безумная спешка, в какой мы уезжали из Пномпеня. На раздумья и споры не осталось времени. Внезапно прогремели выстрелы, и прежде чем мы успели спрятаться, в дом ворвались, размахивая винтовками, трое солдат.

– ВЫХОДИТЕ! ВЫХОДИТЕ! ВЫХОДИТЕ! – кричали они.

Радана испуганно заревела, близнецы прижались к ногам тети Индии, Бабушка-королева принялась читать молитвы, которые читают по умершим.

– О нет, о нет, о нет… – как заведенная причитала Тата.

Большой Дядя что-то крикнул солдатам, и один из них повернулся.

– ТЫ! – Солдат с силой ткнул винтовкой в дядину грудь. – ЖИВО!

Большой Дядя, подняв руки, пошел, маленькими, неуверенными шагами, грудь его тяжело вздымалась.

– ВЫХОДИТЕ! ВЫХОДИТЕ! – не унимались солдаты.

Папа крепко сжал мою руку. Следом за дядей мы вышли на улицу. Солдаты подгоняли нас сзади.

Они разогнали беженцев, которым мы разрешили разбить лагерь у нас во дворе. Двое солдат направились к соседним домам. С нами остался третий, самый молодой из них. Он взглянул на нас, затем на Большого Дядю и приказал ему встать на колени. Большой Дядя медленно и осторожно опустился на землю.

Парень приставил пистолет к дядиной голове и стоял, переминаясь с ноги на ногу. Его взгляд метался от одного лица к другому. Вдруг он заметил, как сверкнули на солнце часы Большого Дяди. «Омега Констеллейшн», вспомнила я. У папы такие же. Подарок Бабушки-королевы. Я посмотрела на папино запястье – однако часов там не оказалось. Должно быть, он спрятал их куда-то.

– СНИМАЙ! – крикнул парень. Большой Дядя не шелохнулся. – СНИМАЙ ЧАСЫ, КОМУ ГОВОРЯТ!

В конце концов Большой Дядя опустил руки и, сняв часы, отдал их солдату. От волнения тот уронил часы на землю, и когда он нагнулся за ними, из расстегнутой на груди рубашки выскользнул и повис на шнурке круглый, блестящий значок «Мерседеса». Сокровище, которое он прятал от всех. Парень торопливо засунул значок обратно, убрал в карман «Омегу» и поднял глаза. Все не отрываясь смотрели на него.

Большой Дядя бросил взгляд в сторону своего «Мерседеса» и кивнул солдату, мол, можешь забрать и мой значок. Это была издевка? Дядя шутил? Насмехался над солдатом? У парня загорелись глаза. Затем вдруг что-то в нем переменилось, и, выпрямившись во весь рост, он плюнул Большому Дяде в лицо. Солдат на мгновение замер в нерешительности. Он ждал: что будет делать этот исполин? Но дядя неподвижно стоял на коленях, и слюна медленно ползла по его лицу.

Тогда парень захохотал. Сначала смех был деланым, но потом стал пронзительным, настоящим – солдат вошел в раж при виде дядиной покорности.

– ИМПЕРИАЛИСТИЧЕСКАЯ СВИНЬЯ! – Он пнул Большого Дядю ногой в живот. Тот упал на четвереньки. Парень отступил на пару шагов, продолжая целиться в нас, и, убедившись, что ему ничего не угрожает, прокричал: – ДОЛОЙ ИМПЕРИАЛИСТИЧЕСКИХ СВИНЕЙ!

Он развернулся и бросился прочь. Снова раздались выстрелы. Папа прикрыл ладонями мои уши. Мама прижала к себе Радану.

Когда выстрелы стихли, никто не сошел с места, не произнес ни слова. Все стояли в растерянности. Большой Дядя поднялся с колен. Он увидел полные слез глаза близнецов и тети Индии, и его лицо дрогнуло от стыда.

– Да будет проклята женщина, которая их родила! – громко выругался дядя.

С искаженным от гнева лицом и раздувающимися ноздрями, он еще больше обычного напоминал грозного якка. Большой Дядя схватил камень и швырнул его вслед солдату.

– Прошу, Арун, не надо. Боги… они все слышат, – дрожа всем телом, взмолилась тетя Индия. Ее голос больше не был похож на пение птиц – в нем звучал ужас. – Прошу, они услышат тебя.

– Черт бы их всех побрал! – взревел Большой Дядя. Его гнев был велик, как он сам. – С их революцией и их богами!

Он пнул молодое деревце – оно переломилось пополам, обломки дядя тоже швырнул на дорогу. Затем, устыдившись своей несдержанности, сел в машину, хлопнул дверью и завел мотор.

«Мерседес» с ревом выскочил на дорогу, наш «БМВ» последовал за ним.

Далеко мы не успели уехать. На дороге вдоль Меконга было не протолкнуться, и пока мы решали, в какую сторону свернуть, появилась группа солдат с гранатами в руках. Они приказали всем выйти из машин и идти к реке, угрожая тем, кто не подчинился приказу.

Мы нашли место в тени дождевого дерева[23] и начали спешно перекладывать вещи – еду, кухонную утварь, циновки, москитные сетки, одеяла, одежду, лекарства. Мы собрали все в узлы, избавившись от тяжелых, громоздких чемоданов, – так удобнее нести. Подушку Раданы, наполненную драгоценностями и заново зашитую, взяли с собой. А вот дядин приемник, папин сборник классической кхмерской поэзии и мамину перламутровую музыкальную шкатулку, в которую мы сложили фотографии и письма, пришлось оставить. Все это валялось теперь на сиденьях наших машин, словно подношение какому-то невидимому ненасытному богу.

Открыв «Реамкер» – я схватила книгу в последний момент, когда мы уезжали из дома, – я вырвала страницу, на которой сияла нарисованная золотыми красками Аютия. Я засунула страницу в карман, тихонько повторяя выученные наизусть строки: «Давным-давно было на свете королевство… Прекраснее места было не найти…» Мне будет не хватать их, подумала я, но не вырывать же страницу с текстом. Если книгу найдет какая-нибудь другая девочка, пусть она прочтет ее целиком, от начала до конца.

Люди вокруг делали то же самое: в спешке перебирали вещи, решая, что взять, а что оставить. Они спрашивали, нужно ли закрывать машины, будут ли солдаты охранять вещи, когда можно будет вернуться обратно. Солдаты не отвечали.

Папа, привязав к спине две скатанные циновки и взвалив на плечи два тяжелых мешка, подхватил меня на руки и крепко прижал к себе. Мама, помимо вещей, взяла Радану, тетя Индия и Тата – близнецов. Большой Дядя, самый крупный и сильный из нас, тащил на спине Бабушку-королеву, а на груди – огромный узел. Хватаясь за ветки и стебли, помогая друг другу, мы спустились по скользкому илистому склону к поросшему мангровыми деревьями берегу Меконга.

У самого берега, выстроившись в ряд, ждали лодки. От постоянного движения вокруг они раскачивались туда-сюда, как гамаки. Вся река была усеяна лодками. Они отплывали, нагруженные людьми, и возвращались пустые. Прочная лодка или нет, не слишком ли много в ней народу – размышлять некогда. Солдат подозвал нас и показал на видавшее виды рыбацкое суденышко – под стать стоявшему в ней старому рыбаку. Я сглотнула, и будто целая река хлынула мне в горло.

Мы подплыли к противоположному берегу. Рыбак причалил между торчавшим из воды валуном и другой лодкой. Впереди собралась толпа – что-то вынесло на берег. Слышались испуганные возгласы и шепот. Мама с побелевшим от дурноты лицом – ее укачало в дороге – не решалась выйти из лодки. Я встала, желая посмотреть, что творится на берегу, но папа усадил меня обратно. К толпе подошел солдат.

– На что уставились? – гаркнул он. – Она мертва! Пошевеливайтесь, если не хотите кончить так же! ЖИВО! – Размахивая винтовкой, он повернулся в нашу сторону. – ВЫЛЕЗАЙТЕ! ВАМ ЧТО, КАРЕТУ ПОДАТЬ? ВЫЛЕЗАЙТЕ!

Прижимая к себе Радану, мама выскочила из лодки. Остальные последовали за ней, стараясь поскорее миновать темный холмик на песке. Папа пытался отвлечь меня, но я все равно увидела. Тело девочки. Оно лежало на мокром песке лицом вниз. Вокруг шеи обмоталась жасминовая гирлянда, цветы запутались в волосах. Я не видела лица и не знала, та ли это девочка, которую мы видели в день нашего отъезда из Пномпеня. Вряд ли. Мало ли девочек, продающих жасмин? Однако я запомнила ее голос, и сейчас он звучал в моей голове: «Новогодний жасмин! Новогодний жасмин!»

Несколько «красных кхмеров» подняли тело и бросили его в кусты, а потом вытерли руки о листья, точно выкинули дохлую рыбину. Подошли еще солдаты и стали подгонять нас. Девушка-солдат толкнула маму с криком:

– ВПЕРЕД! БЫСТРЕЕ!

Радана крепче обхватила маму за шею и завопила от испуга. У нее на запястье, как браслет от сглаза, была повязана красная лента.

– ВПЕРЕД! – вторили девушке другие солдаты. – БЫСТРЕЕ!

Папа взял меня на руки, и мы вслед за толпой принялись карабкаться по песчаному берегу, за которым начинался темный лес.

Солдаты вели нас сквозь лес. Растения щетинились шипами, острыми, как металлические зубцы, деревья напоминали якшей – гигантских часовых, охраняющих вход в тайный мир. Мама вскрикнула – то, что она приняла за ветку, вдруг ожило и уползло прочь. Папа остановился, чтобы смахнуть с руки огромного скорпиона. Откуда ни возьмись на нас выскочил дикий кабан, и солдаты принялись стрелять в него. Пули не задели зверя, испугавшись шума, он скрылся в чаще.

Мы шли вперед, обливаясь потом, шли, несмотря на палящий зной, голод и жажду. На закате мы снова вышли к воде и только тогда поняли, что пересекли остров. Сперва я приняла воду за океан – я никогда не видела таких больших рек, да и глубина здесь, кажется, была намного больше, чем в Меконге. Однако папа сказал, что это по-прежнему Меконг. Показав на горевшие вдалеке огни, он пояснил: те, что ближе к нам, скорее всего, баржи и рыбацкие лодки, а те, что дальше, – городки и деревни на противоположном берегу. В темноте даже огни казались одинокими и печальными. Там, должно быть, обитают одни лишь скитальцы-преты, подумала я. И нас хотят отправить к ним.

Впереди проступали очертания огромной деревянной лодки размером с дом. На таких, пояснил папа, обычно перевозят скот – поэтому в ней так много места и нет окон. Вот только вместо скота на ней собирались перевозить нас.

– Не волнуйтесь, – заверила нас папа. – Переправа займет всего несколько минут.

Глядя на эту громадину, напоминавшую гроб, я боялась, что не выдержу и секунды внутри.

На палубе с факелами в руках стояли «красные кхмеры». Факелы пылали ярко-рыжими гребнями, выбрасывая в небо клубы черного дыма. В воздухе пахло горящей смолой и сеном. Этот запах заглушал все остальные, и хотя река была прямо перед нами, я не чувствовала ее. Тени и отсветы скользили по поверхности реки, переплетаясь друг с другом, как духи воды в ожидании ночной трапезы.

Нам пришлось выстроиться в очередь. Солдаты ничего не говорили, лишь толкали всех, сердито бормоча. Они казались моложе и мрачнее тех, кого мы видели в Пномпене. Пока мы шли через остров, они почти не разговаривали даже между собой. Из лодки, как язык из раскрытого рта, вывалилась наружу прогнившая в нескольких местах откидная дверь. Двое солдат – один с винтовкой, другой с факелом – встали у двери. Люди вереницей потянулись внутрь, один за другим исчезая в темном проходе.

Когда подошла наша очередь, папа подвернул штаны и со мной на руках вброд направился к лодке. Следом шли мама с Раданой и все остальные. Солдат преградил нам путь, выставив вперед винтовку, так что дуло коснулось папиной руки.

– Что это? – спросил он, разглядывая металлическую шину на моей правой ноге.

– Это для опоры, чтобы дочь не хромала, – ответил папа.

– Она калека?

– Нет! – возмутилась я.

Глаза солдата злобно сверкнули. Я опустила голову.

– У нее был полиомиелит, – объяснил папа.

– Выбросите в воду, – приказал солдат.

– Прошу вас, товарищ…

– Снимите и выбросите в воду! Это механизм!

– Но…

– Организация ее вылечит!

Кажется, прошла целая вечность, прежде чем папе удалось наконец снять шину. Он швырнул ее за борт, и она отправилась ко дну, как игрушечный кораблик. Я никогда не буду ходить как мама, мелькнуло у меня в голове. Я ненавидела шину, но теперь я о ней жалела. Хорошо, что разрешили оставить ботинки. Солдат пропустил нас в лодку.

Внутри царила темнота, лишь под самым потолком горел маленький керосиновый фонарь. Я задохнулась от вони. Пахло гнилым сеном и навозом, словно мы оказались в животе у коровы. На деревянном полу, покрытом темными пятнами, валялись клетки, ящики, корзины и тюки. Мы нашли место рядом с большой клеткой – в таких обычно перевозят кур и уток. Папа сдвинул клетку, а Большой Дядя разложил на полу чистое сено, чтобы мы могли сесть. Выбраться из лодки можно было только через дверь. В стенах наверху виднелись небольшие, круглые, как луна, отверстия с решетками. Я не сводила с них глаз.

Вошел последний человек. Дверь захлопнулась – гигантская пасть поглотила свою добычу. Никто не услышит нас, в ужасе подумала я. Никто не узнает о нашем существовании. И тогда я закричала, так громко, как только могла.

– Тебе лучше? – спросил папа, когда я перестала кричать.

Я кивнула.

– Хорошо. – Он ласково потрепал меня по голове. – Ты меня напугала.

Когда мы наконец причалили, у меня было чувство, что мы провели в лодке целую ночь. Нетвердо ступая, мы сошли на причал, наскоро сооруженный около плавучей деревни. Кругом – тростниковые хижины на сваях, лодки с плетеными ротанговыми навесами и сампаны с парусами, похожими на крылья. В полумраке виднелись силуэты людей, занятых привычными делами. Рыбак чистил сеть. Женщина, стоя на затопленных ступенях хижины, купала ребенка. В синеватом свете керосинового фонаря семья рассаживалась на полу, чтобы поужинать. Жители деревни наблюдали за нами издалека, с молчаливым любопытством, словно знали о нашем прибытии и все это время его ожидали. И пусть никто не помахал, не поздоровался, я все равно была счастлива выбраться из лодки. Вдохнуть свежий воздух, увидеть звезды в небе, людей, деревья, траву. Как будто морское чудище проглотило нас, а затем выплюнуло обратно целыми и невредимыми, способными, как прежде, видеть, слышать и чувствовать. Теперь я ощутила запах реки, к нему примешивался едва различимый запах муссона. Пока мы плыли, шел дождь? Вот бы он пошел сейчас. Мне хотелось смыть запах навоза.

Два факела освещали нам путь, пока мы по деревянным мосткам пробирались к берегу. Я ступала медленно и осторожно, опираясь на папину руку. Без шины от ботинок проку мало, а сандалии не спасали от хромоты. Правая нога быстро уставала. Но даже это не омрачало моей радости: нас выпустили из лодки для скота, мы снова на свободе!

На берегу, вскинув на плечи винтовки, стояли еще солдаты, смуглые, как ночь вокруг. Они сказали, мы переночуем здесь. Мы отошли в сторону от плавучей деревни и остановились у поляны, окруженной кокосовыми пальмами.

– Всем оставаться здесь, – приказал командир «красных кхмеров», показывая в темноту. – Тех, кто попытается бежать, застрелят на месте. Рискнет один – убьют всю семью. Вам нельзя вступать в контакт с местными. Здесь только мы решаем, с кем вам общаться и куда идти. Нарушите правила – умрете.

Люди стали устраиваться на поляне, стараясь занять место поближе к реке. Не слышалось ни ругани, ни споров.

– Ради этого не стоит рисковать жизнью, – сказал жене какой-то мужчина. – Какая разница, где лечь. Все будут спать на земле.

Мы нашли место в нескольких ярдах от реки, у склонившейся к воде пальмы. Папа и Большой Дядя, избавившись от тяжелой ноши, принялись расчищать пространство для ночлега. Они срезали кухонными ножами колючие кусты. Выдергивали ползучие растения. Срывали лианы, которые могли оказаться ядовитыми. Утаптывали траву. Смотрели, чтобы рядом не было скорпионов и тарантулов. Большой Дядя взял в помощники близнецов, и они втроем таскали мусор. Бабушка-королева и Радана все это время сидели посреди мешков и узлов, переговариваясь на каком-то своем языке, похожем на квохтанье диких фазанов, на удивление довольные, что можно посидеть, пока остальные заняты делом. Папа расчистил место на земле и постелил циновку для Бабушки-королевы.

Чуть поодаль мама разводила костер. Она наломала сухих веток, сложила их в кучку и подожгла спичкой. Заплясали языки пламени, с веселым треском взметнулись искры, а когда загорелись ветки побольше, в огне запылали угли. Мама положила вокруг костра три камня, налила речной воды в чайник и водрузила его на камни. И снова она, взяв все в свои руки, решала, что и сколько мы можем съесть из нашего запаса продуктов. Тате и тете Индии мама давала четкие указания – чтобы у тех не пошла кругом голова. У всех в нашей семье, кроме мамы, с самого рождения имелась прислуга, а теперь мы вдруг оказались вдали от дома, без привычной помощи.

Тата занималась рисом. Она развязала мешок, с помощью чашки отсыпала в кастрюлю столько, сколько сказала мама, и промыла рис водой. Рядом тетя Индия кусочками бананового листа счищала соль с сушеной рыбы. Мама показала ей, как стеблем примотать кусок рыбы к рогатой ветке и поджаривать его, приложив к горячему чайнику. Когда тетя Индия наловчилась жарить рыбу, мама начала разводить еще один костер – для риса.

Другие семьи делали то же самое. Вскоре лагерь ожил, задвигался и зашумел. Люди одалживали друг у друга кастрюли и сковороды, тарелки и чашки, корзины и ножи. Обменивались продуктами: банка сгущенного молока за чашку риса, зубчик чеснока за ложку сахара, соль за перец, сушеная рыба за соленые яйца. Вокруг царило оживление, какое бывает на рынке, а огни костров только усиливали ощущение, будто все собрались на какой-то праздник.

Даже «красные кхмеры», что расхаживали вокруг лагеря, не спуская с нас глаз, уже не казались такими жуткими. Они разделились на небольшие группы, и издалека их можно было принять за такие же семьи, занятые приготовлением ужина. Я не слышала, о чем они говорят, но они явно шутили между собой. То и дело раздавался громкий, похожий на хлопанье крыльев, смех. Во мне боролись страх и любопытство.

Подошел папа с кокосом в руках.

– Смотрите, что я нашел! Для аппетита! – воскликнул он, широко улыбаясь.

Сев рядом со мной, папа вскрыл ножом внешнюю оболочку ореха и стал счищать коричневую волокнистую кожуру, пока не добрался до скорлупы. Затем, одним точным ударом расколов орех посередине, вылил сок в миску, отпил глоток и отдал мне остальное.

В эту секунду в том месте, где сидела мама, из травы выскочила лягушка размером с мой кулак и запрыгнула на вытянувшийся вдоль земли ствол пальмы. Мы с папой изумленно переглянулись и захохотали. Мама смутилась и с недовольным видом повернулась к нам спиной, сделав вид, будто не понимает, отчего нам так весело. Мы с папой покатывались со смеху.

– Окажись эта лягушка подо мной, ей бы уже пришел конец! – Папа заухал, как гиббон. – Подумать только, у нас на ужин могло быть чучело лягушки! Вот так деликатес!

– До чего ты глупый! – рассердилась мама, но тут же, не удержавшись, захихикала сама.

Папа не стал возражать. На него нашло безудержное веселье, словно, оказавшись на природе, он превратился в дикаря. Веселье это было заразительно. Вскоре все – Бабушка-королева, тетя Индия, Тата – смеялись вместе с нами. Даже Радана – вот уж кто точно ничего не понял – радостно зафыркала и принялась скакать на месте, как будто она одна уловила иронию в папиных словах. Глядя на сестру, папа захохотал громче прежнего.

Наконец, не в силах больше смеяться, папа взял себя в руки. Хлюпая носом и вытирая слезы, он выпрямился и поднял с земли укатившийся кокос.

– Хочешь, милая? – спросил он у мамы, изо всех сил стараясь говорить серьезно. – Очень вкусно, правда, я вовсе не хвастаюсь! – Он было заухал снова, но под маминым строгим взглядом быстро перестал и повернулся ко мне: – Будешь?

Я кивнула. Кокосовый сок пробудил аппетит.

Пока мы шли через остров, солдаты разрешили нам сделать всего одну короткую остановку, чтобы поесть. Они раздали всем по порции риса с жареной рыбой – от Организации, сказали они. Я тут же представила, будто Организация – это такая толстая кухарка, вроде нашей Ом Бао, которая сидит где-то на кухне и заворачивает рис и рыбу в листья лотоса, и вокруг нее – целые горы зеленых свертков. Где же теперь это ненасытное божество? Пожирает нашу еду?

Папа отделил белую мякоть от скорлупы и разломал ее на кусочки, которые нанизал на прутья и раздал каждому из нас. Мы держали прутья с кусочками кокоса над огнем, выбивавшимся из-под кастрюли с рисом. Какой аромат! Я вдыхала его до боли в груди. Когда мой кусочек был готов, я сняла его с прута и с жадным удовольствием стала грызть лакомство.

Большой Дядя принес еще два кокоса, близнецы тоже притащили по одному. Мы накинулись на добычу и быстро разделались с ней, пока ждали ужина.

– Внимание! – выкрикнул командир. Он встал посреди лагеря, остальные солдаты собрались позади него. Свет от костров и тень сменялись на его лице, как маски. – Завтра вас доставят в новый пункт назначения…

Люди подходили ближе, чтобы послушать.

– Новый пункт? – прервал командира какой-то мужчина. – А дом? – Он поднялся со своего места, дрожа от негодования. – Когда мы вернемся в Пномпень?

– Вы не вернетесь назад, – рявкнул «красный кхмер». – Вы начнете новую жизнь…

– Что значит «новую жизнь»? – спросил еще кто-то.

– А как же наши дома? Что мы будем делать здесь, в этой глуши? Мы хотим вернуться в город! Хотим домой! – рассвирепев, кричали остальные.

– В городе никого нет! – взревел командир. – Возвращаться некуда! Ваш дом теперь там, где скажем мы!

– Но нам сказали, мы сможем вернуться, – возразил зачинщик. – Вы говорили, три дня. Три дня! Прошло больше трех дней! Мы хотим домой!

– Забудьте про дом! Вы начнете все заново, здесь – в деревне!

– Здесь ничего нет! С какой стати мы должны перебираться сюда?

– Это приказ Организации.

– Организация, Организация! – донеслось из толпы. – Что или кто это вообще – Организация?

– Да, скажите, кто они! Мы хотим знать их в лицо!

– Перестаньте нас обманывать!

– Точно, хватит с нас вашего краснокхмерского вранья!

В ночном небе грянул выстрел.

Голоса смолкли. Все замерли на месте. Командир опустил пистолет.

– Будете делать что велят, ясно?

Он ждал. Ответа не последовало. Толпа вызывающе молчала.

– ЯСНО? – прорычал командир, размахивая винтовкой перед стоявшими в ряд людьми.

Пробормотав в ответ что-то невнятное, все покорно кивнули.

– ХОРОШО! – Он опустил оружие и уже собирался уходить, как вдруг обернулся и крикнул тем, кто осмелился ему перечить: – Мы – солдаты Революции, еще раз скажете «красные кхмеры» – вас расстреляют.

И он зашагал прочь.

Лагерь погрузился в молчание, но люди еще долго не могли уснуть.

Армейский грузовик, похожий на груду металлолома, полз к лагерю. В воздухе завоняло горючим и жженой резиной. Командир возник снова.

– Сейчас вас разделят на две группы, – объявил он в рупор. – Тех, у кого есть родственники в окрестных городах и деревнях, отправят к ним. Если это далеко отсюда, поедете на повозке, если близко – пойдете пешком. Тех, у кого родственников поблизости нет, заберет грузовик. Будете двигаться дальше, пока не поступят новые указания от Организации.

Наспех позавтракав, мы собрали вещи и приготовились отправиться в путь. Пришли новые солдаты Революции и начали делить людей. У нашей семьи в этих краях никого не было, и мы оказались в группе, за которой приехал грузовик. Вблизи эта громадина производила еще более жуткое впечатление. Заляпанный грязью пол, помятые железные сиденья, прожженный брезентовый навес, изрешеченные пулями борта. Передних дверей нет – наверное, оторвало взрывом. Машина как будто побывала в аду и, видимо, собиралась туда вернуться, прихватив с собой и нас.

– Не волнуйся. – Папа взял меня на руки и прижал к себе. – Я рядом.

Мы залезли в кузов. Я с грустью оглянулась на повозки, которые мы видели по дороге к грузовику. Вот бы нас везла повозка, а не это израненное чудовище… В грузовик начали подниматься другие семьи. Сперва одна, потом две, потом три, а за ними – разом целая толпа. Наконец, когда в кузов втиснулся последний человек, грузовик загудел, словно древний боевой слон, и тронулся в путь.