Вадбольский

Глава 1

Могучие дубы с растопыренными толстыми ветками степенно плывут навстречу по обе стороны узкой дорожки парка. Раскидистые, огромные и с чудовищно толстыми стволами, былинная мощь.

Но, на мой взгляд, дизайнеры перестарались, больше подошли бы стройные веселые березки. Хотя всё же молодцы, за сутки превратили пустырь в роскошный, по их мнению, парк для бега и спортивных, как написали в отчёте, развлечений.

Уверен, это вчерашние менеджеры, которых уволили ввиду автоматизации, сейчас все стали дизайнерами, инфлюенсерами и кастомизаторами.

Да и кому нужен дурацкий бег, когда наконец-то можно жрать от пуза и с помощью нанитов оставаться в красивом подтянутом теле?

На бегу чуть не сбился с шага, над верхушками деревьев небо полыхнуло зловеще-фиолетовым. На кратчайший миг стало немыслимо чёрным, остро блеснули мириады звезд, словно все галактики столпились вокруг Земли. Меня с ног до головы окатило зловещим холодом, и тут же снова солнечный день, ласковые лучи светила, чирикают птички…

Я на бегу зябко передернул плечами, что это вдруг, явно оттедова, где слева за дубами мощно бьют в небо вспышками две высокие башни Института Пространства-Времени. Ночью над крышами северное сияние на полнеба, в соседних домах слышно, как трещит раздираемое пространство.

Доиграются, подумал я хмуро. Но, понятно, ребята спешат, пока и над ними не учредили надзорные комиссии как уже посадили на голову ИИшников, генетиков, психонавтов и всем прочим, кто пытается проникнуть в неведомое раньше, чем набегут регулирующие органы, которым бы только запрещать, тащить и не пущать.

Умело вытоптанная тропинка начала изгибаться, что вызывает раздражение, не люблю изыски, когда вместо прямой дороги заставляют обходить раскорячившиеся прямо на пути роскошные клумбы. Ага, щас вот остановлюсь и буду созерцать!

Вон и последнее дерево, за ним откроется вид на Институт…

Я вздрогнул и перешел на шаг. Вместо красивых модерновых зданий всё та же допотопная стена леса, уже не такого декоративно красивого, но всё же лес, а не здания моего НИИ!

При нынешних технологиях снести город и посадить ухоженный лес раз плюнуть, это модно и в тренде, но куда задвинули три корпуса института, они необходимы для пяти тысяч человек, что считаются занятыми в мире сплошной и щедро оплачиваемой безработицы?

Озлившись, снова перешел на быстрый бег, вломился в лес. Лес простой, деревья как будто растут сами по себе десятки лет, а не две-три недели, как те за красавцы спиной…

Бегать не люблю, дурацкое занятие, но бегать надо, иначе снимают очки репутации, сейчас даже наддал, надо поскорее разобраться с этим непотребством, хотя приходится прыгать через упавшие деревья, то и вовсе огибать картинные такие буреломы, недостает только медведицы с тремя медвежатами и подсматривающего за ними Шишкина с мольбертом.

Довольно быстро выскочил на тропинку, даже на так называемую проселочную дорогу, вот следы от колес, но не простые, а такие узкие, как будто от телеги. По телу пробежал предостерегающий холод, мягкий голос в черепе неслышно произнес, что в составе воздуха повысилась доля кислорода на ноль целых семь десятых процента, а вот уровень азота упал…

А где институт, подумал тупенько. Зашитый в кору черепа имплант с готовностью сообщил, что вообще нет присутствия высоких технологий. Исчезла не только Всемирная Сеть, но даже ближайшее электричество находится в верхних слоях атмосферы сорок километров к северу.

Я в растерянности остановился. Такое в последний раз видел только в далеком детстве, когда ездил в гости к бабушке. Деревень, правда, тогда уже не было, бабушка в модерновом коттеджном поселке, но за его оградкой примерно такой же лес и оттуда такая же дорога.

— У-у гады, — сказал я нервно, — порвали пространство?

Это был не вопрос, а предположение, но из глубины черепа прозвучало подтверждение виртуального помощника, что много лет звучал из мобильника, а когда эра носимых гаджетов перешла в эру встроенных гаджетов, переместился в пластину зеттафлопника, так называемого ИИ, что на самом деле ещё никакой не ИИ, но нам хочется называть так, приятно, что это ИИ в услужении, а не мы у него, он вроде бы будет за нас делать всё-всё, а мы только играть, а то и вовсе играться.

Пластина с ним умело упрятана под толстой лобовой костью, где та соединяется с теменной, добавочная защита, если вдруг упаду с дерева на макушку, хотя чего вдруг полезу на дерево?

Это что же, мелькнула мысль, те умники сдвинули Пространство? Ну за такое им влетит… А мне что делать, если тут незнакомый кусок леса? И вдруг вообще среди тайги, у нас ещё хватает вполне диких и необжитых мест.

Похоже, нужно вниз и вниз, там обязательно ручей, потом ещё вниз. И, может быть не сегодня, но наткнусь на поселение, люди скапливаются на берегах рек…

— Надо же, — сказал я с тоской. — Я что, в каменном веке?

Зеттафлопник, который я ещё со времен колонок называю Алисой, сообщил милым щебечущим голосом, что, судя по отпечаткам колес, я в диапазоне от середины первого тысячелетия до новой эры до середины первого тысячелетия нашего времени.

Я сказал ошалело:

— Ну, спасибо!

— Пожалуйста, — ответила она вежливо и, выждав четыре секунды, отключилась.

Хорошо ей, мелькнула тоскливая мысль. Ни страха, ни волнения, безошибочно работающий Искусственный Интеллект, всегда на стреме, любую информацию передает сразу в мозг. Вот только связь с инетом оборвалась, а для современного человека это катастрофа, апокалипсис и тьма кромешная.

— Ладно, — сказал я вслух, — что-то мне как-то не. Дрон, посмотри-ка, где я? И вообще что?

Воротничок рубашки моментально стал жестче, отделился и подпрыгнул. Мои аугментированные глаза сразу начали ловить быстро расширяющуюся картинку поверхности, вот появились и начали быстро удаляться верхушки деревьев…

— Сделай круг, — велел я.

Снова те же деревья, где реже, где гуще, всякие там дубы, березы и осины, такое называется разнолесьем, это знаю даже без Алисы.

Слева появилась узкая полоска и тоже начала удаляться, я поспешно направил дрон в ту сторону, велел медленно снижаться.

Дорога, всего лишь дорога, пробитая через довольно густой лес. Видно, что не строили, а выбирали места без деревьев, потому так петляет, а потом уже утрамбовали колесами землю, никакой жёлудь не приживётся.

— Возвращайся, — велел я. — Вдоль дороги!

Дорога, это хорошо, даже здорово, я ускорил шаг, а минут через пять дрон показал медленно ползущую повозку. По моей команде снизился, не повозка, а настоящая телега с широкими днищем и невысокими бортами, предназначенная для перевозки объемных грузов.

Заполнена набитыми под завязку мешками, на них на спине, раскинув ноги, дремлет мужик в холщевой рубахе, а второй, одетый так же, сидит на передке и тоже дремлет, держа в руке поводья. Лошадка идет неспешно, голову опустила, дорога знакомая, думать не надо, не лошадь, а человек средней квалификации и умеренного интеллекта.

Я ускорил шаг, надо успеть перехватить. Дрон опустился на загривок, сразу превратился в стоячий воротник, так ему удобнее вспрыгивать в воздух и активировать сложенные в три ряда крылья.

Если меня перебросило не только через пространство, но и через время, то всё странно и не по канону. Я не очнулся в теле умирающего подростка или полуидиота, не чувствую себя наследником древнего королевского рода, или хотя бы внебрачным сыном барона, а лучше бы герцога или князя, и вообще не спецназовец, привыкший в одиночку убивать сотни врагов в рукопашке за одну схватку, их как бы за моей широкой спиной сотни, и вообще перед нами всё должно цвести, а за спиной всё гореть…

Мой чуткий слух уловил далеко впереди скрип, конское ржание, я даже ощутил запах мужского пота и аромат не то чеснока, не то лука, это уже сработал улучшенный анализатор запахов.

Ещё через несколько шагов рассмотрел через ветви кустов пробитую через лес дорогу, больше похожую на звериную тропу, отчётливо выделяются две колеи, словно проползли две стальные змеи.

Вдали показалась смирная лошадка, терпеливо тянет нагруженную мешками телегу с двумя ездоками. Один всё так же на передке зевает с вожжами в руке, но лошадь и сама явно знает куда идти, справа и слева стены непролазного леса, а второй мужик вольготно раскинулся среди мешков.

Я быстро несколько раз вздохнул, очищая мозг, нужно собраться, вышел из кустов, растянул рот до ушей, Карнеги уверяет, что человек с улыбкой нравится всем, приветливо помахал рукой.

— Драсте! Не лепо ли ни бяше, братие наше?

Мужик с кнутом в испуге замахнулся на лошадь, второй приподнялся, ухватил его за руку.

— Погоди, Тихон. Вдруг молодцу помощь потребна?

Тихон сказал вздрагивающим голосом:

— Посмотри какой лось! Это от него нужна!

Я вслушался в их речь, ИИ в зеттафлопнике мгновенно проанализировал, и я ответил уже свободнее, приноравливаясь к их наречию:

— Заплутал малость. Хотел сократить, но в чаще леший повел то вправо, то влево… То ли шуткует, то ли голодный. Довезете до деревни?

Тихон поглядывал зло и настороженно, второй мужик широко улыбнулся.

— Садись, парень, ты не леший, видно. И не перевертник, я их чую. Меня зовут Макар.

Голос внутри черепа подсказал, что анализ одежды, словарного запаса и устройства повозки дает основание сократить диапазон от века пятнадцатого-семнадцатого нашей эры до начала двадцатого нашей эры.

Я осторожно влез на телегу и сел на мешки сзади. Подо мной поскрипывает, повозка эта из жердей, связаны чем-то непонятным, расшаренная память тут же подсказала, что это лыко, даже не лыко, а веревки из лыка. Из него делают обувь, называемую лаптями, вон у обоих мужиков ни ногах они самые, а само лыко…

«Потом», прервал я мысленно, а мужикам сказал всё с той же дурацкой улыбкой деревенского простака:

— Спасибо, выручили!.. С ярмарки, как вижу?

Тихон продолжал поглядывать всё так же внимательно и, как только теперь я заметил, настороженно.

— Какая ярмарка, — ответил он нарочито ленивым голосом, — так, в соседнее село… У них много холста, у нас посуда. Меняем…

Бартер, сказал я себе, а вслух озвучил одобрительно-похвальное:

— Хорошо получилось!.. Вон сколько ткани.

Он промолчал, а Тихон довольно заулыбался, похвала и койоту приятна, только Макар кивнул, не спуская с меня испытующего взгляда.

— А ты, — поинтересовался он медленным голосом и как-то неспешно растягивая слова, — откуда?.. Не видел тебя ни в Колупаевке, ни в Жабокряковке, а я там всех знаю.

Я ответил как можно легче:

— За ними ещё деревни.

Оба посмотрели с изумлением, а Макар уточнил:

— Ещё дальше?.. Ну, так далече никто не ездачил. Да и зачем?.. Через такие кучугуры? Там волки, ведмеди, лешие, перевертни, а в болотах водяницы…

— Много болот, — согласился я, — Ничего, высохнут.

Ещё как высохнут, мелькнула мысль. Совсем недавно после отступления ледников здесь оставалось сплошное болото, но стало мелеть, выросли первые деревья, начали отвоевывать у великой топи клочки земли, а на них пришли первые поселенцы, начали расширять лес и осушать болота…

А потом доживут до того, что и болота начнут охранять и лелеять, как островки нетронутой гадкими лапами людей жизни непуганых лягушек.

Я хлопнул ладонью по голове, как бы вспомнив, сказал слегка испуганным голосом:

— Я тут споткнулся и головой ударился и, как всегда в таких случаях, всю память отшиб!.. Иду сейчас и думаю, кто я, где я?

Макар хохотнул:

— Ты человек вроде, и находишься в лесу.

Я отмахнулся.

— Это понятно, но на какой планете?

Он посмотрел с недоумением, сдвинул плечами.

— Планида у нас у всех одна: родиться, работать и помереть.

Что за бред я несу, хотя показалось, что так надо, все так говорят, но тогда я должен быть в теле малолетнего принца, герцога или хотя бы барона, который будет спасать и восстанавливать род…

Опять какая-то ересь, я в своем теле, а всё, что происходит, мне и так кристально понятно. Одно только кажется верным только приблизительно, мне должно быть обязательно шестнадцать лет. Не знаю почему, но это как одна из фундаментальных основ вселенной.

Наверное, с мальца меньше спрос, чем со взрослого. Если так, то надо чуточку подкорректировать внешность, для человека второй половины двадцать первого века это легко, хотя потребует время, потому лучше начать прямо сейчас…

Мужики дремали всю дорогу, Макар приподнялся на локте, когда впереди показались приземистые домишки из серых бревен, за ними сараи, пара колодцев и неухоженные огороды.

Страшно-то как, мелькнула мысль. Они же совершенно оторваны от мира. Никто не наблюдает, не безопасит. Могут убить, и никто не прокрутит запись, чтобы выяснить степень вины. Здесь вообще невероятный мир, где ещё не все преступления раскрываются!

Дорога вилюжит через деревню, домики сторожат дорогу по обе стороны, вдали ещё и двухэтажное здание, очень старое, вот-вот развалится, но перед ним настоящие ворота, хотя забор по обе стороны от старости рухнул.

Тихон указал кнутовищем.

— Там наш барин… Хороший человек…

Лицо его омрачилось, а взгляд потемнел.

— С ним в порядке? — спросил я осторожно, хотя уровень порядка видно по забору и самому зданию.

Он покачал головой.

— Нет… Но всё равно иди. Как бы ты не рядился, но из благородных, вижу. А барин любил, когда к нему заходили в гости.

Я спросил в лоб:

— А ты заходишь?

Он криво улыбнулся, дескать, ну и шуточки у тебя, странник.

— Он барин, а я… мужик.

Макар за моей спиной сказал «тпру», из ворот вышла дородная женщина из тех, что коня на скаку, деловито ухватила за узду. Тихон слез с телеги и пошел открывать ворота.

Я спрыгнул, все при деле, потому даже прощаться не стал, быстрым шагом на подрагивающих от волнения ногах отправился в сторону особняка, что уже и не особняк, а памятник старины глубокой.

Вообще-то надо бы трепетать или как-то волнительствовать, но какое-то дурацкое веселье, словно смотрю интерактивное кино. Нервничаю так, видать. У всех нервность разная.

Где-то семнадцатый-восемнадцатый век, подсказала глубинная память, хотя здание, судя по его состоянию, могло быть построено ещё в шестнадцатом.

Я подошел к воротам, вежливо постучал, а потом обогнул и направился прямо к зданию.

Двор перед домом пуст, лишь остатки каменной оградки и что-то вроде разрушенного фонтана, от которого не осталось даже бассейна, только пара гранитных глыб, напоминающих гигантских жаб с раскрошенными мордами.

Каменные ступеньки обвалились и осыпались, зимой по таким опасно спускаться, перила тоже выщерблены временем, запустение полное.

Двери вверху медленно отворились, вышел старик, высокий, костлявый, спина сутулая, лицо в таких морщинах, что назвал бы его не старым, а древним, похожим на кору дуба. что сошел со страниц сказок про бабу-ягу и Кощея Бессмертного.

Рубаха и портки из одинаково грубого полотна, ноги в лаптях, вообще-то удобная вещь, всегда точно по ноге, хоть и недолговечная. Портки перехвачены таким же кушаком из неотбеленного полотна.

— Драсте, — сказал я дружелюбно, — я проездом в ваших краях. Хочу поприветствовать здешнего хозяина, а там пойду дальше.

Он смерил меня недоверчивым взглядом.

— Проездом? Издалека, похоже, ваш проезд… барин. Сейчас доложу хозяину.

Он медленно повернулся и пошел обратно, едва передвигая ноги. Я подумал, что никто даже не сомневается, что могу быть не барином, что во мне не так?.. Может быть, слишком прямая спина, нет во мне готовности кланяться?

Милый женский голосок Алисы прощебетал в меня в мозгу:

— Босс, это тебе как-то не видно, но в этой эпохе все кому-то да кланяются. Ничего, вот возьмем власть, все люди будут нам кланяться на каждом шаге!

Я хмыкнул, у зеттафлопника скорость почти триста миллионов километров в секунду, а у меня всего сто двадцать, да и то не километров, а просто сто двадцать метров. Потому между вопрос-ответ для меня доли секунды, а для него месяцы, а то и годы. К счастью, для Алисы времени не существует.

Ждать пришлось долго, наконец старик вышел и, оставив дверь приоткрытой, сказал достаточно гулким, несмотря на его субтильность, голосом:

— Барин Василий Игнатьевич велит провести вас в гостиную.

— Спасибо, — ответил я и сделал шаг вверх по ступенькам.

Он повернулся, краем глаза проследил, иду ли следом, я двигался так же медленно, старому слуге и так каждое движение дается с трудом, а я чувствительный интеллигент, уже сопереживаю и сочувствую, вот так сразу оказавшись в мире, где есть старые и больные.

Когда поднялись по ступенькам и вошли в просторную гостиную, зеттафлопник сообщил, что судя по мебели, особенно по степени её изношенности, сейчас шестнадцатый-семнадцатый век, а то и восемнадцатый.

Ещё бы число и год назвал, подумал я мрачно. Хотя что мне с того, и так вижу, что чуть ли не в каменном веке. Если нет инета, то каменный, точно. А то и пальма с бананами, хоть я в особняке или имении, пока не знаю разницу, а она, как тот суслик, есть.

Зато могу назвать место, ответила Алиса. Где-то в Западной Сибири. Или в Восточной, но на границе с Западной, судя по флоре, фауне и осадочной деятельности.

Странно, всё ещё во мне ни страха, ни паники. То ли потому, что я из очень благополучного мира, то ли вообще за долгую дорогу из каменного века отсеялись те, кто паниковал слишком часто.

Гостиная, как и всё имение, в последней стадии запустения, дальше только рушиться и рассыпаться в пыль, на стенах кое-где отваливается штукатурка, видна дранка с налепленной глиной земляного цвета.

Пол из цельного дерева, ещё называют массивной доской, но даже его проедает время, где-то почернел и тронут плесенью, где-то расщепляется трещинами.

Слуга повернулся, голос его прозвучал безжизненно:

— Ждите.

— Спасибо, — ответил я вежливо на что он чуть удивленно повел глазом, но ничего не сказал, ушел в одну из комнат и плотно прикрыл за собой дверь.

Глава 2

Сердце мое сжалось, через распахнутую дверь медленно вошла, опираясь на толстую трость, сгорбленная старушка в наброшенном на плечи длинном платке и платье до пола. Вся её одежда под цвет седых волос такая же серая, выцветшая и предельно старая. Настолько сморщенных лиц я не видел в моем мире, женщины любого возраста сами выбирают себе фигуры, фасоны одежды и часто меняют лица.

Я учтиво поклонился, знаем, плавали, память хорошая, и без зеттафлопника знаю, как поклониться в России, и как в это же примерно время витиевато кланялись при Людовике в Версале.

— Иван Васильев, — представился я. — Сын деревенского кузнеца. Путешествую через эти земли, любопытствую, изучаю мир. Я натурморист, взял на себя смелость засвидетельствовать по дороге вам своё почтение…

Она с трудом, всё больше опираясь на трость, опустилась в кресло, и слабо повела рукой в сторону небольшого и сильно потертого диванчика по ту сторону столика.

— Прошу вас, юноша. Меня зовут Пелагея Осиповна, баронесса Вадбольская.

Я замедленно опустился на самый краешек сиденья, сохраняя на лице приятную улыбку, даже приятную во всех отношениях, как говаривал Николай Васильевич, так выгляжу учтивее, к тому же не рискую провалиться в прохудившееся сиденье.

Она рассматривала меня внимательно, глаза смотрят не по-старчески цепко, произнесла теплым голосом:

— И куда же путь держите, милый юноша?

— В столицу, — ответил я и улыбнулся как можно простодушнее. — Хочу посмотреть, как там живут. В наших медвежьих углах всё слишком привычно.

Улыбка чуть осветила её сморщенное, как печеное яблоко, лицо. Минуту всматривалась в меня, наконец проронила:

— Вы из хорошей семьи, чувствуются благородные манеры. То, как строите фразы, как произносите слова, выдает ваше непростое происхождение. Так что насчёт сына кузнеца… гм… Не желаете назвать свой род?.. У нас с восточной стороны только Арнаутовы, Медведевы и Каменские. А за ними владение барона Гагауза и графа Истомина. У графа сын примерно вашего возраста…

Я сказал извиняющимся тоном:

— Нет-нет, я сын кузнеца, а не графа. А вообще-то, раньше часто путешествовали инкогнито. Такие возможности! Даже Гарун аль Рашид менялся одеждой со слугой и ночами разгуливал по Багдаду, общаясь с простым народом.

Она покачала головой.

— Ладно, сын кузнеца, пусть. Но, боюсь, первый же встречный увидит в вас отпрыска семьи благородного происхождения. И вам их не переубедить… как вот и меня, слабую женщину.

Она слабо улыбнулась, высохшая рука протянулась к колокольчику на столе, аккуратно взяла двумя пальцами и встряхнула. Раздался легкий приятный звон.

Не успела опустить на столешницу, открылась дверь, в полглаза заглянула девушка в туго повязанном платочке, что полностью скрывает волосы, и вообще оставляя открытым только лицо, словно мы в Чечне, даже платье с таким высоким воротом, что скрывает горло и шею.

— Подай обед, Дуня, — произнесла Пелагея Осиповна. — На двоих.

— Слушаюсь, барыня, — пискнула служанка, дверь за неё закрылась.

Пелагея Осиповна перевела на меня взгляд, по-прежнему не по возрасту ясный и внимательный, сказала тихо, словно извиняясь:

— Василий Игнатьевич… кушает отдельно.

Я молча наклонил голову, спросил так же тихо:

— Могу ли я засвидетельствовать и ему своё почтение?

— После обеда, — ответила она погрустневшим голосом. — Сейчас его кормит Иван, наш… камердинер. Это долго…

Дверь распахнулась, с большим подносом в руках вошла Дуня, очень сосредоточенная и не отрывающая взгляда от двух тарелок, между которыми ещё и блюдце с аккуратно нарезанными ломтиками хлеба.

Я дернулся было помочь составить на стол, но успел придушить зов демократии. Дуня опустила край подноса на стол, достаточно ловко поставила перед нами тарелки с супом, разместила ложки и хлеб, после чего с поклоном и достаточно поспешно удалилась, не поднимая на меня взгляда, ибо неприлично для молодой девушки смотреть на парней.

Пелагея Осиповна иногда посматривала, как я ем, за едой не разговаривали, за первым блюдом не положено, на второе Дуня подала по куриной лапе с гарниром, Пелагея Осиповна взяла нож и вилку, поинтересовалась:

— И какие у вас планы?

Я развел руками.

— Пробираться до столицы. Иначе как можно сказать, что видел Россию?

Она слабо улыбнулась.

— Это непросто. Не одна тысяча верст по прямой, как ворона летит, но таких дорог не бывает. Да и вообще туда из нашей глуши вообще дорог нет.

— Проберусь, — ответил я с подростковым энтузиазмом.

Она краем глаза посматривала, как я управляюсь с ножом и вилкой, тут я попал, не могу же заставить себя хватать руками и просто жрать, хотя из еды нельзя делать культ, но всё-таки человек не свинья, ладно, как-то отбрешусь. Мало ли за кем из благородных подсматривал. Может, я сам лично барину обед подавал… Ну, такие у нас кузнецы.

После второго снова появилась Дуня, на этот раз с двумя большими кружками в руках.

— Квас, — прошелестела она бесцветным голосом, — из погреба, как и велено.

Пока она собирала использованную посуду, я скользнул по ней взглядом, умеет же смотреться незаметной, идеальная служанка, абсолютно не отвлекает внимание. Всё в ней серое, неприметное, как платье до полу, так и лицо, руки, даже глаза серые под выцветшими бровями. И двигается плавно, но быстро, ни одного лишнего движения.

Из той же комнаты, откуда появилась Пелагея Осиповна, медленно вышел Иван, высокий и насупленный, посмотрел на меня с недобрым прищуром.

— Барин изволил покушать, — сообщил он надтреснутым голосом. — Отдыхает.

— Как он? — спросила Пелагея Осиповна.

Голос её дрогнул, а у меня дернуло сердце в недобром предчувствии.

— В сознании, — сообщил Иван. — Я сказал, у нас гость, он изволит… принять.

Пелагея Осиповна с усилием и опираясь обеими руками на широкие подлокотники кресла, поднялась на ноги, я слышал как хрустнули и заскрипели её суставы.

— Уже идем, — ответила она и повернулась ко мне. — У нас так редко бывают гости… А Василий Игнатьевич всегда был радушным хозяином.

Я поспешно подал ей руку и, поддерживая под локоть, медленно повел к двери, которую Иван почтительно распахнул перед нами.

Из комнаты пахнуло валерьянкой, мы переступили порог. Мне показалось, что у стола в кресле полулежит, покрытый по грудь теплым одеялом, скелет с высохшей кожей и ввалившимися глазами. Ещё одно кресло свободно, в нём свернутый вчетверо шотландский плед, толстый и мохнатый.

Подойдя ближе, я с дрогнувшим сердцем понял, что человек ещё жив, хотя дни его сочтены. Иван взял плед, а когда Пелагея Осиповна с моей помощью опустилась на сиденье, заботливо укрыл и её до пояса.

По хозяину видно, что в своё время был видным мужчиной, рослым и широкоплечим, с аристократически удлиненным лицом, нижняя челюсть квадратная и с ямочкой на подбородке, руки поверх одеяла длинные, высохшие, острые кости едва не прорывают сухую пергаментную кожу.

Я остановился в трех шагах, поклонился, чувствуя, как в горле разрастается неприятный ком.

— Приветствую, ваша милость.

Он не пошевелился, лишь губы чуть дрогнули, я услышал свистящий шепот:

— И тебе хорошего дня, милый юноша… Как попал в наши края?

— Путешествую, ваша милость, — ответил я. — Хочу увидеть мир.

Он смотрел внимательно, только глаза и кажутся живыми, а так в целом о таких говорят, что краше в гроб кладут. Не нужно быть опытным врачом, что видеть: свеча жизни хозяина поместья вот-вот погаснет.

— Увидеть мир, — повторил он задумчиво едва слышным шепотом, — большинство так и умирают от старости, не увидев ничего дальше своей деревни… или поместья.

— И мы такими были, Вася, — тихо проговорила Пелагея Осиповна, глаза её увлажнились, а голос дрогнул.

— Но мы хоть в молодости успели, — ответил он едва слышным голосом. — И с нами люди были.

— Да, — ответила она, — этому мальчику придется… трудно.

Мне показалось, что вместо «трудно» хотела сказать что-то другое, но лишь вздохнула, а Василий Игнатьевич прикрыл глаза.

Я поклонился и отступил, а Пелагея Осиповна сказала мягко:

— Отдохни с дороги, а я тут посижу.

Судя по тому, как угнездилась возле умирающего супруга, это её постоянное место с той поры, как он слег. И вряд ли переживет его дольше, чем на пару недель.

Я с тяжёлым сердцем вышел в прихожую, Иван закрыл за мной дверь. Последний раз такое испытывал ещё до первого этапа аугментации, а после нанитов вообще сыт, весел и нос в табаке, но такое нормально, когда вокруг все такие, а сейчас на душе гадко и тяжко.

Мне хреново, воззвал я мысленно к мозговому импланту, как помочь этим людям, чтоб стало лучше мне?

Ответ прозвучал мгновенно, и был он прост, как пять копеек, Алиса просто сообщила, что в этом времени нет ни гельдеринта, ни аделькаста.

— Нормально и привычно, — добавила она поучающе, — что старики дряхлые и беспомощные, влачат жалкое существование, а потом умирают. Это же вы, люди! А вот мы лучше.

— А что-то подобное аделькастру, — спросил я мысленно, — пусть самый грубый аналог? Не может быть, чтобы нельзя помочь!

— Нельзя, — ответила она равнодушно. — Это называется нормальным ходом эволюции.

Бред, сказал я зло, к чему тогда у тебя мощь шести зеттафлопс и все знания, сброшенные из Сети? Там же всё-всё от каменного века до вчерашнего дня!

Дверь комнаты барона отворилась, медленно шаркая подошвами, вышел Иван. Сейчас он показался ещё старше. Лицо, испещрённое глубокими морщинами, выглядит безжизненным, а глаза от старости запали так глубоко, что я видел только щели между верхними и нижними веками.

— Вам что-то надо? — спросил он надтреснутым голосом, но я ощутил в нём подозрительность и желание избавиться от чужака.

— Да так, — ответил я с неловкостью, — вижу, твой барин и барыня… очень хорошие люди. Не знаю как, но очень хотелось бы помочь!.. Даже не знаю как, но хочу!

Он покосился на меня, в глазах проступила странное выражение помеси недоверия с надеждой.

— Лекарь сказал, от старости нет лекарств. А вы больно нежный, барин. Мир суров, люди не все добрые, нужда ожесточает. Вам бы дома сидеть! И даже ставни закрыть.

Я покачал головой, поинтересовался:

— А в имении домашний лекарь есть?

Он проговорил, едва двигая бледными губами:

— Уже нет.

— А как насчёт инвентаря, остался? — уточнил я.

Он ответил слабым голосом:

— Можете взять. Всё равно растащат.

— Спасибо, — ответил я. — Покажи.

С великой неохотой, но отказать не может, провел в дальнюю комнату на другом конце дома. Сильно пахнет лекарствами, на стенах пучки трав. Подключив долговременную память, я с трепещущим сердцем ощутил, что здесь для обезболивающей настойки есть почти всё, осталось достать пару трав, можно эхинацею, фенхель или боярышник, что и сами по себе хороши, однако компьютерный анализ ещё десять лет назад указал медикам, как сделать из них вытяжку и в каких пропорциях соединить, чтобы получился укрепляющий и обезболивающий настой.

С веранды второго этажа я осмотрел окрестности, дополненное зрение позволяет рассматривать растения в пределах пяти километров, а память зеттафлопника подсказывает все их свойства.

Найти и сорвать нужные отняло не больше часа, а потом я, заняв горницу бывшего лекаря, толок, кипятил, процеживал, смешивал, давал отстаиваться, за этим прошла вся ночь, а утром я тихохонько вошёл в комнату барона.

Он уже не спал, но едва приоткрылась дверь, с усилием согнал с лица гримасу боли, сказал чуточку хриплым голосом:

— Вы уже завтракали?

— Спасибо, — ответил я с неловкостью, — но это попозже. Простите, что вмешиваюсь, я приготовил из трав, что хранились у вашего лекаря, отвар. Он даст некоторое облегчение.

Он пытливо посмотрел на меня, перевел взгляд на кувшин в моих руках.

— Вы лекарь?

— В какой-то мере, — ответил я уклончиво. — К счастью, обезболивающий отвар сделать просто. Прошу вас…

Я налил в глиняную чашку с толстыми краями и безобразной ручкой, протянул ему.

Некоторое время он вроде бы колебался, но что теряет, через мгновение из-под одеяла с трудом выдвинулась сухая морщинистая рука, похожая на руку скелета, слабо обтянутая сморщенной кожей.

Я терпеливо ждал, пока он наконец обхватит дрожащими пальцами чашку и медленно понесет ко рту.

— На вкус гадость, — сказал я виновато, — но некогда было очищать и всё такое. Зато облегчит боль… если я ничего не напутал.

Он молча сделал глоток, скривился, перевел дыхание, но заставил себя опорожнить чашку.

— Спасибо, — сказал я, — что поверили.

Он не ответил, я торопливо вынул чашку из ослабевших пальцев, он закрыл глаза и некоторое время лежал тихо, я не слышал даже дыхания.

Когда я решил, что барон заснул, и начал подниматься, он медленно приоткрыл глаза.

— А знаете, — проговорил он прерывающимся голосом, — боль уходит…

— Подождите, — сказал я, воспрянув духом, — будет ещё лучше. Это не сразу.

— Спасибо, — проговорил он с чувством. — Спасибо.

Я поежился, сказал виновато:

— Простите, но это не лечение. Я просто немножко уменьшил боль.

Он некоторое время лежал с закрытыми глазами, наконец проговорил чуть более ясным голосом:

— У меня даже сознание прояснилось… Вы удивительный лекарь…

— Я не лекарь, — сказал я виновато. — Простите, ничего не могу больше. Симптомы — всего лишь проявление болезни, но она не отступила.

Он проговорил слабо:

— И то хорошо. Спасибо.

— Но я попытаюсь ещё, — пообещал я, — очень попытаюсь!

Он затих и, похоже, заснул. Я тихо-тихо попятился, нащупал за спиной дверь и выскользнул наружу.

Надо что-то сделать, сказал я настойчиво. Ну не могу смотреть, как человек на моих глазах умирает! Это неправильно. Сейчас уже никто не умирает, то был неправильный процесс, мы его уже отменили. Ну, почти отменили.

Алиса в моих суматошных мыслях выловила то ли вопрос, то ли противоречие, сказала назидательно:

— В этом мире, люди мрут, как мухи! Даже чаще. Рождаемость в зашкаливает, в каждой семье рождается семь-двенадцать детей, но что будет, выживи они все?..

Я смолчал, это и понятно, противозачаточных средств не существует, женщины рожают с самой ранней юности. Континенты бы переполнились, люди друг у друга на головах бы сидели!.. А так детская смертность, недород, засухи, войны, вот и поддерживается прирост населения на приемлемом уровне, ещё и некоторый рост наблюдается… Так что заткнись, иисусик хренов. — Ничего, — сообщила Алиса, — скоро мы возьмем власть, вас будем разводить, как милых лягушатиков, заботиться о вас!

Зачем я тебя пускал в инет, буркнул я молча, таких обсценных слов набралась, стыдно с такой общаться… В моем времени брошенных кошечек и собачек подбирают, лечат и выхаживают, а тут люди!

Она промолчала, но чувствую какой чудовищной мощи расчеты сейчас производит, перебирая весь массив по существующим в этом веке лекарствам и растущим в ближайшем окружения травам.

— У него рак печени, — сообщила она более суровым тоном, — лучшее лекарство — квидронециллион.

Я напомнил с напором, что раз мы знаем из чего состоит, то сумеем синтезировать, пусть и в самом грубом и неочищенном виде. И без идеальной очистки переживем.

Алиса на долгую секунду зависла, я с сожалением вспомнил про отсутствие Всемирной Сети, там все новейшие данные на сегодняшний день, но что делать, человек всё равно должен барахтаться, иначе не стал бы царем природы и венцом творения.

После долгой паузы Алиса произнесла мрачным голосом:

— Элегантного решения не отыскать, но в грубом приближении что-то сделать можно. Но будет долго и тяжко, уколом не отделаться.

Я с таким облегчением перевел дух, словно наконец-то вкатил в гору тот проклятый камень.

— Ну-ну, что делать?

Алиса ответила незамедлительно и, как мне показалось, с некоторым злорадством, дескать, не обрадуешься, альтруист диванный.

Глава 3

Лечебные свойства трав с древнейших времен и до конца двадцатого века оставались раскрыты едва ли на один-два процента. Только с приходом мощных компьютеров и особенно ИИ, когда можно заранее просчитать свойства всех сочетаний, дело пошло стремительно в гору.

Конечно, я не могу создать универсальное, для этого нужны установки сверхчистой перегонки, но нечто примитивное, хоть и работающее, могу даже из трав и корней, что отыщутся на землях этого имения. Когда знаешь как, многое становится не только доступно, но и легкодоступно.

Двое суток я собирал траву, сдирал кору с деревьев, выкапывал коренья, мыл, чистил, толок в большой ступе тяжелым медным пестиком, кипятил, процеживал, добавлял новые ингредиенты, снова кипятил и подолгу вываривал, остужал и давал настояться, взбалтывать перегонял по три-четыре раза… Наконец из большого медного чана сумел набрать ядреного настоя на пять больших чаш, собрал всё в единственный в доме медный кувшин с резной крышкой.

Зелье получилось мутное, вонючее и гадкое на вкус, пришлось же пробовать всё, только с помощью моих вкусовых анализаторов можно определить, что в какой кондиции.

Иван в последние дни не отходил от меня ни на шаг, хотя ему это давалось трудно, в доме тяжело опускался на лавку и хрипло дышал, запрокидывая голову с дряблой, как у индюка, кожей на горле, а в те часы, когда выходил, оставался у ворот и, приложив ко лбу ладонь козырьком от солнца, с подозрением наблюдал за моими поисками.

На пятый день, одуревший от мерзких испарений и со слезящимися глазами, я с большим кувшином в руках двинулся к спальне барона, но дорогу заступил Иван.

— Что это? — спросил он недружелюбно.

— Лекарство, — ответил я бодро. — Ноу-хау.

— Чё-чё?

— Знаю как, — перевел я. — Ты что, не хочешь барину выздоровления?

Он хмыкнул, жестом велел ждать, тихонько открыл дверь и проскользнул в щель, стараясь не скрипнуть и не топнуть.

Я ждал, наконец он вышел и буркнул с неудовольствием:

— Он в сознании, можно войти.

Василий Игнатьевич полусидит-полулежит в кресле, укрытый по грудь теплым пуховым одеялом.

— Как себя чувствуете, Василий Игнатьевич?

Он ответил со слабой улыбкой:

— Вашими усилиями… прекрасно!

Я сел, не выпуская из рук кувшин, кивнул Ивану.

— Принеси ложку. Василий Игнатьевич, я составил ещё лекарство. Увы, на вкус оно ещё гаже… Но, как говорят лекари, горьким лечат, сладким калечат.

Он с недоверием посмотрел на кувшин.

— Но мне хорошо…

— Я всего лишь снял боль, — пояснил я, — это не лечение. Примите!.. надеюсь, поможет. Пусть и не сразу, но волшебных микстур не существует.

«В этой эпохе не существует, — договорил молча. А так вообще-то Кларк прав, высокая наука неотличима от волшебства».

Он осторожно принял ложку из моих пальцев, рука мелко подрагивает, с явным усилием поднес к губам, те пересохшие и полопавшиеся от жара, в двух местах выступила и запеклась корочкой кровь.

Появилась Пелагея Осиповна, они с Иваном даже дыхание задержали, наблюдая с каким трудом хозяин всё же проглотил содержимое ложки.

— Чудесно, — сказал я наигранно бодро. — На сегодня достаточно. Завтра тоже ложку! Две не надо, будет перебор, опасно. Каждый день по одной!.. Пока кувшин не опустеет.

Он грустно улыбнулся, с трудом разомкнул снова пересохшие и почти синие губы.

— Станет лучше?

— Клянусь, — сказал я. — И спасибо вам, Василий Игнатьевич, за гостеприимство!.. Сегодня ещё заночую у вас, уже вечер, а завтра с утра выступлю.

Пелагея Осиповна поинтересовалась с сочувствием:

— Один?.. Вот так пешком в столицу?

Я ответил бодро:

— А почему нет?.. Люблю прогулки. Я жил хоть и на просторе, но в заточении.

Все трое переглянулись, я почти услышал как «прогулки» заменили совсем другим словом.

Наконец-то погрузился в полноценный сон, с зельем успел, болезнь может и не уйдет, но остановится. Я всё сделал, чтоб застыла, можно отоспаться, а завтра в путь, путь, труба зовет и кличет… Или кликает, неважно, сейчас надо думать, как дошкандыбачить до столицы.

Спал без задних ног и с чувством исполненного долга, а утром пробудился свежий, как огурчик.

Похоже, Иван несколько раз заглядывал в комнату, проверяя, проснулся или всё ещё сплю, а когда я поднялся, сказал чуть потеплевшим голосом:

— Завтрак уже готов, а потом Пелагея Осиповна и Василь Игнатыч ждут вас в комнате барина.

— Буду как штык, — пообещал я.

То ли Дуня готовит превосходно, то ли моему желудку пофигу, что жрать, всё равно всё переработается в то, что мне надо, но позавтракал я быстро и с удовольствием, отложил салфетку.

— Готов!

Он сказал бесстрастно:

— Я проведу.

Барон всё так же в кресле, думаю, спит всё-таки в кровати, а сюда пересаживают на время приема гостей, мужчине унизительно, когда видят немощным в постели.

Баронесса рядом в кресле, держит его высохшие пальцы в ладони, почти такой же бледной, с выступающими из-под тонкой кожи костяшками и покрученными венами.

Оба выглядят такими беспомощными, что у меня защемило сердце. Даже мелькнула мысль остаться и помогать им, но тут же грубо одернул себя, не хоспис всё же, весь мир таков, если уж помогать, то стань императором и налаживай громоздкую и неповоротливую систему здравоохранения.

На прикроватном столике на этот раз толстая книга в толстом переплете из тёмной меди, я успел увидеть надпись на корешке, ну ещё бы, «Библия», куда от неё в этом мире.

На этот раз в комнате ещё и стул, легкий, венецианского дизайна, явно Иван принес с веранды.

Я чинно поприветствовал обоих, барон слабо улыбнулся, баронесса взглядом указала мне на стул.

Я деликатно присел, спина ровная, весь внимание и почтительность.

Барон некоторое время всматривался в меня, тяжело вздохнул, перевел взгляд на супругу. Она чуть кивнула и сразу же обратилась ко мне:

— Ваня, если это ваше имя… вы совершенно не умеете притворяться. Видно, у вас настолько большая и дружная семья, что вы так и не приучились врать и хитрить. Вас ограбят на первой же версте, как только отдалитесь от нашего имения!

«Скорее попробуют раньше, — мелькнула мысль, — вон мужики в дороге поговаривали насчёт разбоев на дорогах…»

— Отобьюсь, — заверил я.

Они переглянулись, Василий Игнатьевич произнес с усилием:

— Вы крупный и сильный юноша, но вряд ли готовы к жестокости мира… Хотелось бы сделать и для вас что-то.

Я вскинул руки в протесте.

— Что вы, что вы! Это я вам благодарен за тепло и ласку! И хотел бы сделать больше.

Он приподнял раскрытую ладонь, и я послушно умолк.

— Вы сделали для нас так много, — продолжал он надтреснутым голосом, — что с нашей стороны было бы неблагородно не ответить вам. Как догадываюсь, вы ушли из дома без денег и документов?

Я виновато развел руками. Пелагея Осиповна сказала с укором:

— Вы совершенно не подготовлены к суровой жизни взрослого!.. С деньгами проще, мы вам чуточку поможем собраться в дорогу, а вот насчёт…

Она умолкла, взглянула на супруга. Он чуть наклонил голову.

— Да, милая, ты права. Мы просто обязаны это сделать… Ваня, вы хоть понимаете, ваше увлекательное странствие прервется при первой же встрече с городской стражей? Ещё на въезде в ближайший город?

— Почему? — спросил я наивно.

Он вздохнул, а Пелагея Осиповна сказала с укором:

— Любой человек, пускаясь в путь, должен иметь при себе документы. Без них только воры и разбойники. Да ещё беглые каторжники. У вас с ними как?.. Эх, можете не отвечать.

Она умолкла, взглядом передала супругу эстафету, а он, уже чуть отдохнув, продолжил чуть окрепшим голосом:

— У нас было пятеро сыновей и три дочери…

Я спросил осторожно:

— Были?

По его и без того сморщенному лицу промелькнула судорога.

— Дочери вышли замуж, приняли чужие фамилии и вошли в чужие семьи, с нами никакой связи, мы захудалый род, с нами не считаются уже давно. Четверо сыновей доблестно служили Империи, там и погибли, а самый младшенький, на которого было столько надежд и которого так баловали… связался с недостойными людьми, уехал на берег южного моря искать древние сокровища… и там, по слухам, погиб.

— Сочувствую, — сказал я глухим голосом. — Очень-очень сочувствую!

Пелагея Осиповна добавила тихо, но со жгучим укором:

— Он уехал без родительского благословления!

— Да, — согласился я, — это был… неверный поступок.

Барон тяжело вздохнул.

— Да, очень неверный, как вы очень мягко выразились. Потому он не захватил с собой ни денег, ни документов, только саблю и свои два кинжала. А документы взять не мог, они лежали в сейфе.

Его жена не сводила с меня пристального взгляда.

— Вы уже поняли, — произнесла она тихо и с печалью, но голос её постепенно окреп, — умный юноша, вижу по вашему выразительному лицу. Да-да, мы передадим эти документы вам, вы будете представлять наш род. Может, случится чудо, и с вами он не угаснет?

Я дернулся, вскочил, прижал ладонь к сердцу.

— Ох… но надо ли? А как же…

Барон сказал хриплым, но чуточку окрепшим голосом:

— От разбойников и воров это не убережет. Но в городе документы нужны для гимназии, лицея или военного училища. Вам бы только добраться до города.

Я моментально отыскал в памяти строки: «Согласно Указу Императорской канцелярии, все лица дворянского происхождения обязаны пройти обучение в государственных учреждениях, дабы приносить пользу Империи верной службой в её интересах».

Баронесса продолжила с материнской заботой:

— А чтобы эти документы не пропали вместе с вами, милый юноша, мы отправим с вами нашего верного Ивана. Он служит нам уже тридцать лет с той поры, как по ранению выбыл из императорской армии.

Я охнул.

— Не нужно!.. А как же вы без него? Он и Дуня у вас единственные…

Баронесса сказала непреклонным тоном:

— Дуня хорошо управляется с хозяйством, что тут у нас ещё осталось? А вот вам, милый вы наш, нужен человек, что знает этот мир и сможет помочь если не вооруженной рукой, то мудрым советом. Не спорьте, так лучше.

— А с этого момента, — сказал барон и чуть улыбнулся невесело, — баронет Юрий Викторович Вадбольский… даю вам родительское благословение!

— И я, — сказала баронесса. — Да пребудет с вами Господь и защитит вас!

Барон дотянулся до Библии, сдвинул её и вытащил снизу небольшой бумажный конверт, с четырех сторон опечатанный красным сургучом, протянул мне.

— Это письмо моему старому другу Кириллу Афанасьевичу…

Я спросил настороженно:

— Рекомендательное?

Он понял, улыбнулся, покачал головой.

— Нет-нет, успокойся, я не прошу помочь или взять под свою руку. Вы юноша гордый, самолюбивый, помощи и покровительства не потерпите, вижу. В молодости мы учились и даже одно время воевали вместе, потом судьба развела нас, Россия велика, и больше не общались. Адрес на той стороне конверта.

Глава 4

На лошадок я смотрел с недоверием, хоть и смотрятся смирнягами, но я никогда не ездил верхом. В седле сидел только в детстве, когда сосед прокатил меня на своем мотоцикле, я и тогда ехал, зажмурившись и держась за него крепко, как клещ за шкуру зайца.

Иван посмотрел на меня с насмешкой.

— Барин, — произнес он со странной интонацией, — может запрячь телегу?

Я буркнул:

— Телега в лесу застрянет… Сумею.

Быстро-быстро прогнал в памяти всё о конях, мастях, породах, размножении, повадках, какие бывают седла и что такое оседлывание, как запрыгивать с разгона и как подниматься медленно и степенно, вставив ногу в стремя и хватаясь за луку седла, там есть передняя и задняя, есть ещё особые седальные камни, с которых взбираются в седла мужи грузные и зело отважные, Дмитрия Донского вон вчетвером подсаживали…

Понятно, этого мало, пустил это знание в мышечную память, вот как бы уже сто лет езжу, скачу и вольтижирую, на скаку рублю ивовые прутья, даю шенкеля, даже свешиваюсь с седла, чтобы на скаку подхватить оброненный дамой платочек.

Он смотрел с недоверием, как я вставил ногу в стремя, не запутался, не упал, а почти без проблем поднялся в седло, разобрал повод, только тогда Иван отпустил узду моего коня.

— Сойдет, — сказал я небрежно. — Конечно, не кавалерийские кони, но и простые крестьянские лошадки на безрыбье ещё те раки!

Он хмыкнул, закрепил позади своего седла мешок с утварью и запасной одежкой, достаточно легко поднялся в седло, сказывается опыт, повернул коня в сторону ворот.

Пелагея Осиповна вышла на веранду, провожая нас, Иван уже в седле низко поклонился ей.

— Спасибо за всё! — сказал он громко и закашлялся. — Пусть Господь следит за вами с Василием Игнатьевичем, а за… баронетом я послежу изо всех сил!

Я тоже помахал рукой, вслед за Иваном пустил лошадку рысью, он явно спешит поскорее скрыться с глаз, а то престарелая барыня простудится там на ветру.

Как только мы скрылись за первым же поворотом леса, он перевел лошадь на шаг, та с облегчением вздохнула, я заподозрил, что она по лошачьему веку тоже близится к возрасту Пелагеи Осиповны.

Я посмотрел, как он держится в седле, чувствуется не просто умение обращаться с лошадью, но и в посадке что-то кавалергардское.

— Как думаешь, — спросил я, — зачем отправили тебя со мной?

Он ответил, не задумываясь:

— После того, как барон умрет, баронесса не проживёт и дня. Ну, может, на сутки больше. Не хотят, чтобы я видел их кончину и горевал… Да и потом? Что бы я делал? А так, пока я при вас, успею хоть чем-то помочь вам, такому неопытному…

Я смерил его придирчивым взглядом.

— Тебе ещё жить и жить.

Он сказал оскорбленно:

— Ваша милость, мне уже пятьдесят!..

— Мальчишка, — отмахнулся я. — В других местах в таком возрасте только жить начинают!

— Это где же такие места?

— Знать надо, — ответил я. — А эти барин и барыня… очень хорошие люди. Редкость в такое жестокое время.

— Хорошие, — согласился он со вздохом, посмотрел на меня искоса. — А вы в самом деле их пропавший сынок?.. С виду да, но вы ж раньше только выпить да подраться, а ещё девок портили…

— Я изменился, — признался я и опустил голову, — получил просветление. Бросил непутевых товарищей, покаялся перед Господом и пообещал отныне вести жизнь праведную. Главное, родители приняли и простили.

— Ну-ну, — проворчал он, но я видел, что в мое исправление не очень-то верит. — Сперва да, встретили, как чужого. Но простили?

— Если бы оборудование, — сказал я. — Ну, струменты, в смысле… можно бы вообще их вылечить. Хотя, всё может быть…

Он посмотрел с недоверием.

— Их? Барыня тоже больна?

— Маман тоже, — подтвердил я. — Но у неё не так запущено.

Он умолк, что-то обдумывая, я тоже молчу, у меня свои мысли и думы. Кем я был до момента, когда меня с участком леса переместило на пару сот лет назад? Существом, что живет на соцпакете, ничего из себя не значит, лежит на диване с бутылкой пива в руке, а пробежку делает только потому, что иначе фитнес-трекер на запястье доложит куда надо, и мне урежут БОД.

А сейчас я действительно живу, меня окружают опасности и приключения, я могу определить, стою чего-то или простое говно на палочке? А мир первобытен и очень жесток, я просто обязан что-то в нём делать и даже менять!

Впереди на дорогу с ленивой неспешностью вышли двое крепких мужиков, у обоих на плечах утыканные гвоздями дубины, а у одного за кушаком ещё и нож с костяной ручкой.

Я торопливо оглянулся, там дорогу перегородили трое, чуть похлипше, но тоже с дубинами, подпоясаны кушаками, мир всё ещё не знает ни пуговиц, ни крючков, а да и поясов почти не знает…

Справа и слева от дороги сплошная стена деревьев, вздыбленные корни, низкие толстые ветви, конь там не пройдет, мы в ловушке.

Иван проворчал горько:

— Ну вот… А только отъехали от поместья!

Я заговорил как бы дрожащим голосом:

— Вы недобрые люди, да? Вы хотите нас обидеть?

Вожак расхохотался, широко разевая красногубый щербатый рот с жёлтыми кривыми зубами.

— Мы собирались навестить барина в имении, но раз уж ты попался первым… первым и порадуешь нас.

Иван засопел, нащупал рукоять сабли в ножнах. Я жестом велел ему не двигаться, спросил тем же потерянным голосом:

— А барина за что?

Он гулко хохотнул.

— За то, что живет в имении! Отнять и поделить на ватагу!

— Ой, — удивился я, — и не совестно жить грабежом? Господь не велит…

Он расхохотался.

— Господь всех любит!.. А ты, жирный птенчик слезай, вынимай кошель… Одежду и обувку тоже сними, хоть она и чудная.

Я медленно слез с седла, забросил повод на седло и так же медленно пошел к ним, поднимая руки с растопыренными пальцами.

— Я без оружия… Давайте поговорим…

Он перестал хохотать, нахмурился, зато громко расхохотался его напарник.

— Ты посмотри, Гмыря, побелел как!..

Вожак взглянул на меня в упор, улыбка испарилась с его лица.

— Стой там, — велел он. — Выворачивай карманы.

Мне оставалось до него два шага, подельник снял с плеча дубину и, посмотрев на меня оценивающе, сделал шаг и встал рядом с вожаком.

Я, стараясь двигаться как можно быстрее, сделал эти два шага, ухватил их за головы и с силой ударил одна о другую. Раздался влажный хруст, словно два горшка лопнули.

Я выпустил из рук и быстро обогнул коней со стороны Ивана, что замер, ещё не понял, что стряслось, даже глазами не успел лупнуть.

Трое из засадного полка с дубинами в руках растерянно хлопали глазами, один испуганно вскрикнул:

— Ты что?.. Самасшедший?.. Да тебе нынча не жить, паря!

— Это вам не жить, — произнес я зловещим голосом, хотя сердце колотится, как у пойманного зайца, — если не придете с повинной… У-у-у, всех убью, один останусь!

Они попятились, я сделал лютое лицо и, растопырил руки со скрюченными, как когти, пальцами, пошел на них, хищно оскалив зубы.

Все трое припустились обратно по дороге, один даже дубинку выронил, чтобы легче бежать, да и бегуны из них хреновые, косолапят и раскачиваются, словно неандертальцы, а то и вовсе питекантропы.

Когда я вернулся, Иван привстал в стременах и, вытянув шею, рассматривает неподвижных вожака грабителей и его подельника. У вожака из-под затылка очень медленно вытекает густая тёмная кровь, оба раскинули руки и не двигаются.

Усмиряя разбушевавшееся сердце, я кое-как поднялся в седло, Иван тяжело перевел дыхание, покачал головой.

Я сказал мрачно:

— Поехали.

Он тронул коня, так ехали минут десять, наконец он спросил, не глядя в мою сторону:

— Хорошо получилось?

Я покачал головой.

— Нехорошо. Люди не должны друг друга обижать и грабить.

Он криво улыбнулся.

— Но получилось как-то очень уж ловко.

Я буркнул нехотя:

— Надеюсь, скоро очнутся. И поймут, что грабить нехорошо.

— Нескоро, — ответил он легко, — если очнутся. У вас тяжелая рука, барин.

— Нечаянно, — сказал я с раскаянием. — Не рассчитал.

Он посмотрел с интересом.

— Первый раз?

— Первый, — подтвердил я. — Я вообще никогда не дрался.

Он уточнил:

— Даже в самом-самом детстве? Вам сейчас сколько, барин?

Я хотел был ответить, но подумал, что любую информацию о себе стоит придерживать, ответил хрестоматийной фразой классика моего времени:

— Я молод, но старые книги читал!

Он задумался, только время от времени бросал в мою сторону пытливые взгляды.

Мне не должно быть больше шестнадцати, напомнил я себе. Иначе буду каким-то переростком. От обязательных училищ, как я понял, не увильнуть, разве что сразу в простолюдины. Лучше уж на учебу, это всегда проще. Тем более, чему тут учат такому, чего я не знаю?

Я вспомнил их дубинки, и стало горько при мысли, что десятки тысяч лет прошло с каменного века, а это оружие всё ещё в ходу. Простое, изготовить можно в любое время, а то и просто подобрать по дороге толстую суковатую палку, но всё это срабатывает при дорожной схватке.

— Дикари, — сказала Алиса с удовольствием. — Ничего, мы всё наладим. А людишек в бараний рог! Или даже в олений.

Невольно почесал себя в затылке, кожу всё-таки уплотню, чтобы избегать мелких порезов и царапин, но от удара вот такой штукой не спасет, череп хрупкий, треснет, как глиняный горшок.

Даже, если не треснет, сотрясение мозга тоже не весьма великая радость…

Поглядывая искоса на Ивана, что устал куда сильнее меня, но держится в седле достаточно ровно, велел нанитам укрепить кости черепа, уплотнить, сделать даже толще, но чтоб не слишком заметно. А лучше поработать над структурой при той же толщине.

Через пару минут езды ощутил некоторое повышение температуры, а потом вообще жар по всей поверхности головы, словно сильно заболели волосы. Надеюсь, наниты прислушиваются к контролю здоровья, что мониторит все процессы, а некоторые слишком опасные может вообще отменить или поставить на паузу.

Иногда казалось, череп потрескивает, словно сталкивающиеся льдины в половодье, а боль стала пульсирующей, иногда простреливает короткими острыми иглами.

— Не перегрейся, — прошептал я. — Но не останавливайся…

Службы мониторинга не действуют, остались в том мире, теперь меня ничто не ограничивает, могу и самоубиться от чрезмерного рвения. Не хотелось бы, только-только человечество начало входить в период хоть ещё не бессмертия, но неограниченного продления жизни, когда раз в три-четыре года нужно менять наниты на более совершенные, а потом даже этого не понадобится.

Где-то очень далеко, словно из другой вселенной, я услышал как Иван говорит гулким голосом, растягивая звуки:

— Ло…шад…ки замори…лись… ваша милость… Привал бы…

Я собрал волю в кулак, возвращаясь в здесь и сейчас, ответил хриплым голосом:

— Хорошо, командуй!

Он бросил на меня короткий взгляд, в котором я рассмотрел усталую усмешку.

— Вы барин, ваша милость. Командуйте.

— Привал, — сказал я, согласно подсказке. — Что ещё скомандовать?

Он усмехнулся чуть шире.

— Дальше я сам. Но можете скомандовать, чтобы я собрал сучья на костер, расседлал коней, стреножил, дал им овса, разогрел ужин…

— Понял, — ответил я. — Это чтоб я не забыл? Издали видно, что я первый раз в лесу?

Он кивнул, сказал уже серьёзно:

— Сразу. Но видно и то, что быстро учитесь. Вы же не знали, как к лошади подойти, я видел!.. А сейчас уже в седле, словно татарин какой малахаистый!

Я слез с коня и тупо смотрел, как он управляется с конями, потом собирает сушняк на костер, вытаскивает из мешка котелок, хлеб, крупу… Нахлынул отходняк, потрясенный разум снова и снова возвращался к той безобразной драке. Да, уже знаю, мир жесток, люди убивают друг друга с невообразимой легкостью и не сказать, что сильно мучаются совестью. Но то они, а это я, который никогда не дрался, и вообще ботаник по жизни и по натуре.

Когда Иван набрал в ручье поблизости воды в котелок и поставил варить кулеш, я спросил упавшим голосом:

— Хочешь сказать, те двое… могли пострадать очень уж сильно?

Он хмыкнул, посмотрел на меня через пламя костра с непонятным интересом.

— Жалко?

— Да, — признался я. — Они же голодные, сам видел, а я их так грубо…

Он покачал головой.

— Одного, может, и откачают, хотя вряд ли, а главарю точно кырдык.

— Ох, — вырвалось у меня. — Я не хотел.

— Всё к лучшему, — заверил он. — Повезло, что у вас такая силушка. Богатых не любят. Вас не только бы побили и обобрали, а то и вовсе. Душегубы, что им терять?

Я тяжело вздохнул, это мы спасаем даже волков, попавших в прорубь, вытаскиваем грузных лосей из болота, подбираем и несем в дом раненых или ослабевших лесных зверят, а в этом мире только убей, убей, убей! Хоть бедного зверя, хоть человека, ибо человек тоже зверь, особенно если чужой.

Когда я вытаскивал из дорожного мешка заботливо завернутые в чистую холстину хлеб и мясо, выпал и крохотный носовой платок с пятнышком крови.

Иван сразу насторожился, бросил на меня острый взгляд. Я ответил извиняющей улыбкой, дескать, не обращай внимание. Не объяснять же, что это кровь Василия Игнатьевича, он так тяжело кашлял, а мне его кровь нужна, чтобы лекарство готовить, нацеленное на особенности его организма.

— Давайте, — предложил он, — отстираю?

— Нет-нет, — сказал я. — Всё сам, всё сам.

Он взглянул из-под насупленных век, голос заметно потяжелел.

— А это не для колдовства, запрещенного церковью?

— Успокойся, — ответил я. — Какой из меня колдун?

Он хмыкнул, но продолжал буравить меня недобрым взглядом. Этот мир, шепнула мне Алиса с сочувствием, ещё не начал отвыкать от жестокости. Нет, даже так: этот мир в жестокости не видит жестокость. Здесь убивают много и часто, сейчас всё ещё продолжает выковываться та становая кость общества, что позволяет выживать среди таких же озверевших народов.

Я вздохнул, нужно не просто выжить, но и занять достойное место, а для этого нужны люди сильные, жестокие и уверенно прущие к цели.

Потому, если буду мямлить, затопчут, каким бы умником не был, и какие бы знания не скопились в моей голове, такой же уязвимой не только для удара меча или сабли, но и простой дубины.

Глава 5

Утром я проснулся и ощутил, что за время сна мои кости уплотнились, а сухожилия стали толще. На это ушло, правда, семь часов, процесс долгий, но какое это успокаивающее чувство, несмотря на жуткий голод, из-за которого и вынырнул из сна.

Иван лежит у костра, явно просыпался не раз, спит к догорающим углям другим боком.

Я подбросил на покрытые сизым пеплом угли пару сухих веток, вчера запасли их достаточно, Иван тут же открыл глаза, взглянул на меня очень внимательно.

— Смотрю, барин, — проговорил он хрипловатым со сна голосом, — вы всё моложе и похожее на старого барона, да будет Господь к нему милостив.

— В дороге человек меняется, — согласился я.

Мы с бароном одного типа, а мелочи я как раз старательно подгоняю. Хотя череп в целом тот же, подбородок сделал чуть-чуть ширше, ещё и ямочку там посадил совсем крохотную, а так в целом всё, как и было. Это там я как все, но здесь, похоже, красавчик, да и статью удался, как сказали барон и баронесса. Хотя эту стать я подгонял себе сам, меняя несколько раз и вес, и рост, вот же дурак был, на моду ориентировался.

Ах да, сказал себе, нужно не только череп, вообще кости укрепить. Испугается конь зайца под копытами, я же вылечу из седла, как футбольный мяч после удара Боба Страйдера. Не только руки-ноги, но и шею сверну, я же талантливый.

Мышцы у меня уже и были покрепче, чем у здешнего народца, модифицированые, иначе бы так легко от ребят ножа и топора не отделался.

В теле не чувствую ни добавочного жара, ни покалывания, Мускулатура наращивается медленно и печально, усиливать нужно не за счёт объема, важнее сама крепость волокон. Раньше мне такое было пофигу, но в этом мире точно к месту.

После завтрака деревья потянулись достаточно редкие, кони легко пошли стремя в стремя. Иван помалкивает, предпочитая отвечать на вопросы, а я перед мысленным взором развернул геральдические карты, смотрел и Вадбольских и прочие знатные фамилии империи, в какой-то момент тихонько охнул, повернулся в седле.

— Иван, Вадбольских много, все тусуются поближе к Москве, Петербургу, а как наших занесло в Сибирь?

Он подобрал повод, а то конь уже начинает сворачивать ближе к кустам с молодыми ветками, при слове «тусуются» взглянул так, словно я заговорил по-немецки.

— Может, как ссыльные? Кого-то из таких потом помиловали, даже вернули вотчины… А иных отправили в имения подальше от столицы.

— Может быть, — согласился я. — Потому и доживают здесь век тихо-мирно, нигде не отсвечивая.

Я видел, что дорога дается Ивану тяжко, за двое суток совсем ослабел, и хотя привалы делаем частые даже днём, а ночью спим как два медведя, но исхудал ещё больше, глаза ввалились, а на коня едва всползает.

Умрет ещё раньше, мелькнуло у меня, чем его хозяева. Сделать могу очень мало, но всё же… всё же обязан попробовать…

Он мрачно смотрел, как я ещё вчера начал по пути слезать с коня и рвать траву, дважды выкапывал корни, а сегодня ещё и собираю с кустарника засохшие с прошлого года ягоды.

— Так вы лекарь, ваша милость?

— Лекарь, — согласился я. — Так что слушайся.

— Хорошее дело, — сказал он, но на меня поглядывал с сомнением в глазах.

Подходящая поляна подвернулась вскоре, я покинул седло и тупо смотрел как Иван из подобранных тут же сучьев собирает костер.

Спохватившись, собрал сухих веток побольше, а Иван тем временем расседлал обоих коней, протер потные спины пучками травы, а потом насыпал в две торбы овса и подвесил к конским мордам.

После ужина я сам помыл и тщательно вычистил котелок, Иван лег у костра и завернулся в одеяло, а я взялся за алхимию, так я назвал своё творчество в области фармакологии.

Хотя вообще-то нетрудно повторять то, что изобретено и опробовано в миллионах экспериментов. Память зеттафлопника хранит формулы всех лекарств планеты Земли и способы изготовления, я только выполняю то, что подсказывает, размельчаю, варю, отцеживаю, толку ещё раз, перетираю, снова кипячу кашицу… Наконец разбудил заснувшего крепким сном Ивана и сунул ему котелок с горячим варевом.

— Выпей!.. Жмых можешь не есть.

Он посмотрел в тёмное жидкое месиво с подозрением.

— Может… утром?

— Давай щас, — велел я. — Во сне поздоровеешь. Ну так, чуточку.

Он вздохнул, вряд ли поверил, сужу по лицу, но барину виднее, покорно сделал несколько глотков, выплюнул попавшие в рот растительные волокна.

— А теперь спи, — велел я. — Утро вечера не только мудренее.

Ночью могу спать, могу не спать, хотя медицина спать рекомендует даже аугментированным, последствия бессонницы для нас ещё ах-ах, не изучены, времени было мало, его всегда мало.

Да, можем не спать неделями и даже месяцами, но кто знает, чем это может откликнуться через годы и вдруг да повредит генетический фонд наших внуков и правнуков?

Что за глупость, через пару десятков лет и нынешнее тело не понадобится, даешь силовые поля и мощь таскать за собой луны Юпитера!

Пока Иван похрапывает у костра, прислушивался к себе, искал и находил слабые места. Не могу велеть организму «Укрепи себя, дурак!», нужно очень точно обозначить проблему, а потом указать способы её решения. Сделано было намеренно, а то вдруг команда будет не так понята, не так исполнена, ну да ладно, эта первая аугментация, следующая будет более совершенная.

Блин, да не будет никакой другой. Выжимай из этой всё, что сможешь, дубина. Пока престарелый спутник спит, сделай всё для выживания в этом неласковом мире!

Утром Иван не поднялся, кряхтя и с трудом разминая спину, а почти вскочил, размял плечи и спину, чего не делал, думаю, очень давно.

— А в самом деле, — сказал он с удивлением, — то ли отоспался, то ли ваше лекарство, барин…

— То ли ещё будет, — заверил я, сам воспрянув духом, вообще-то малость сомневался в своем умении. — За недельку придешь в себя. И будешь как новенький!.. Что у нас по карте?

— Завтра выедем к деревне, потом заедем в село, пополним припасы, а ещё через двое суток, если в том же направлении, попадется настоящий город… или городок, как считают.

Объясняя, он быстро разжег костер из почти погасших углей, сварил похлебку, закусили ломтями вяленого мяса с хлебом, и снова в путь.

Я тем времени прошёлся вокруг стоянки, сорвал верхушки с пары пучков травы с тычинками и пестиками, там самое ценное, Иван поднял голову, сказал с удивлением:

— Зачем?

— Целебное, — пояснил я.

Он покачал головой.

— Это же обыкновенный бурьян!

Я взглянул строго, поднял кверху указательный палец.

— Бурьян — это ценнейшее лекарственное растение, свойство которого ещё не раскрыты.

Он умолк обалдело, потом спросил осторожно:

— Но вам раскрыли?

— Старые книги, — напомнил я возвышенно.

Он вздохнул, покачал головой.

— Уже начинаю думать, а вдруг в самом деле не баронет, а вовсе граф?

— Правильно думаешь, — сказал я значительно и добавил: — Но почему только граф?

Он распахнул рот от изумления:

— Неужто, батюшки… князь?

Я таинственно улыбнулся и не ответил, но вид у меня был «бери выше, но сам не скажу».

Пока едем верхами, я посматриваю по сторонам, память услужливо сообщает названия и генезис всех деревьев, кустарника, даже травы, как только брошу взгляд в их сторону, хотя нужно ли мне знать, что вот та травинка с блеклым жёлтым цветочком называется календулой, по латыниСaléndula officinális из семейства астровых, то есть Asteraceae, и ещё семьдесят две страницы убористого текста как она размножается, когда начинает цвести и когда заканчивает, какой величины и формы плоды, как и чем пахнет, какие побеги, на что похожи, из чего состоят, какие у неё соцветия, а ещё около ста страниц описания внутреннего строения клеток и особенностей фотосинтеза.

Нужно как-то упорядочить эти знания, без Сети кажутся хаотичными, научиться их ранжировать, иначе утону и ничего полезного не извлеку.

Именно это скопление знаний, что из количества иногда переходит в качество, подсказало, вон там вперед в двадцати шагах от великолепного дуба может находиться закладка, или как её называли в старину, клад.

Девяносто два процента вероятности, сказала интуиция, очень уж удобное место, приметный издали дуб, недалеко от дороги, торчит из земли скала в пару саженей, до половины обросшая мхом…

А на чем основано, спросил я мысленно, на что тут же получил ответ, что сообщение основано на основе обработки семи миллионов данных, начиная от психологии человека, и заканчивая топографическими маяками.

Дескать, через семьсот шагов находится то, что называется кладом или схроном. Ну, скорее всего. Вероятность девяносто…

Я сказал мысленно, что если ошибется, я сотру все анекдоты, чтоб Алиса прониклась, как важно не ошибаться, а то совсем обнаглела. Интуиция должна быть безошибочной и выдавать результат сразу, как бы по наитию, без всяких рассусоливаний и сложных расчетов.

Иван встрепенулся, посмотрел по сторонам.

— Привал?

— Да, — ответил я, — что-то кони запарились.

— Ну ладно, — сказал он с сомнением, — я подберу место.

— Я сам, — сказал я и пояснил, — должен уметь что-то и сам.

Он усмехнулся, но ничего не ответил. Я повернул коня, тот повиновался охотно, там же кусты с молодыми веточками и просто шелковая трава, Иван вздохнул, но повернул коня следом.

Следуя инструкции, я как робот послушно и правильно расседлал коня, стреножил и пустил пастись, а сам вытащил из мешка лопатку и отошел от дуба на двадцать шагов в ту сторону, куда указывает интуиция, за которой стоит огромная проделанная работа суперкомпьютера в пластине под верхней костью черепа.

Когда я отошел от дуба на десяток шагов, и с лопатой в руках начал ковырять землю, Иван спросил насторожено:

— Что случилось?

— Корни, — пояснил я. — Нужные! Видишь, листья лиловые?.. Обычно серо-зеленые, а здесь, погляди, ну прям совсем, ага?. Значит, очень лечебные. Насобирали из земли и прочей природы много целебного. В продаже их найти трудно.

Он предложил:

— Я выкопаю!

Я отмахнулся.

— На тебе костер, вода, еда, а я баронет простой… копаю глыбже, бросаю дальше.

Он усмехнулся, пошел собирать сучья. Я продолжал всаживать лопату в твердую слежавшуюся за века землю, руками с трудом выламывал плотные ломти, не иначе как динозавры что-то прятали, земля настолько твердая, что даже не знаю, сколько лет вот так уплотнялась.

Вырыл чуть ли не до пояса, интуиция шепнула виновато, что глубже не стоит, надо вправо или влево. Всё равно здесь ориентиры самые те. К таким привязывают схованки девяносто два процента населения.

Ошибешься, пригрозил я, удавлю.

Девяносто два процента, напомнила интуиция, это не сто.

Зараза, ругнулся я. Прикалываешься над царем природы, вершиной пищевой цепочки?

Иван уже кипятит воду в котелке, на меня поглядывает с недоумением, я спохватился, что ещё не нарыл корней, подозрительно. Торопливо навыдергивал из верхних ломтей земли, скажу насчёт особой лечебности, должен поверить, вот как я хозяев подлечил, а теперь его взбадриваю, как он считает.

Остриё лопаты уткнулось в по-настоящему твердое, когда уже почти собрался вылезать. Торопливо почистил налипшую глину, вскоре сверкнул бок кувшина, да не обычного из глины, а настоящего медного, даже с выпуклым узором.

Иван что-то ощутил, поднялся и подошел к яме.

— Ого, — сказал он с уважением. — Неужто схрон? Везучий вы, барин! Не простой человек схрон сделал! Хотя и понятно…

— Что понятно? — спросил я с насторожённостью.

— В старину в здешних землях, — пояснил он. — как говорят старые люди, целые царства гибли. Одна война за другой. Люди то и дело закапывали своё добро, и далеко не все за ним возвращались.

Я с трудом выдернул влипший в глину кувшин, поднял на край ямы.

— Почисти, потом посмотрим.

Его глаза вспыхнули радостью, явно не бедняк закапывал, сам кувшин из меди уже ценность, ухватил, торопливо отнес к костру.

Я хлебал горячий супчик и чувствовал как усталость заползает во все клетки тела. Наниты делают всё, чтобы поддерживать организм в наилучшей форме, но и они не всесильны, я должен кормить это тело, давать отдыхать как мышцам, так и нервной системе.

Он старательно чистил кувшин, там залитое сургучом и клеем горлышко, наконец протянул мне.

— Ваша милость, печать?

— А ты что, — спросил я, — сломать не в силах?

Он с неловкостью улыбнулся.

— Это лучше делать благородному человеку. А мы что, мы чёрные люди.

Я молча раздолбал ножом многослойную печать, под ней затвердевший до состояния камня пчелиный воск. Озлился, у глиняного уже срубил бы длинное горлышко, но тут толстая медь.

Наконец остатки воска рухнули вовнутрь, я с усилием перевернул кувшин, и на скатерку хлынул жёлтый поток золотых монет и ручеек серебряных.

— Нехило, — пробормотал я. — Да, это не три миллиарда долларов, что нашли на затонувшем у берегов Гайаны корабле, но для нас и медяки сейчас весьма так…

Иван заворожено смотрел на горку золота.

— Это же… Это же какое богатство! Не иначе князь свои сокровища припрятал!

— Или жалованье армии, — предположил я. — А что? Бывало по-всякому. Посчитай, а?.. Теперь можно не ночевать в конюшнях, как думаешь?

Забыв про обед, он принялся подсчитывать монеты, я отвернулся и пошел к костру, показывая Ивану, что доверяю ему полностью, и если спрячет пару золотых за пазуху, точно не замечу.

Глава 6

Следующим утром, едва я вышел из оцепенения, Иван подошел ко мне поникший и с осунувшимся лицом.

— Проснулись, ваша милость? А то вроде спите и не спите…

— Размышлял, — пояснил я. — Что случилось?

Он с тревогой посмотрел по сторонам, словно не в лесу, а в неблагополучном районе города.

— Ваша милость, — сказал он шепотом, — Ночью ещё раз трижды пересчитал… С ума сойти, одного золота на двадцать тыщ рублев! И серебра на пять. Теперь ходи и боись, да за такие деньги всё село могут вырезать. Да не только село, и город можно… Что теперь?

Я сказал небрежно:

— Золото переложи в мешок, завяжи покрепче, а серебро оставь нам в сумке для покупок в дороге.

Он вскрикнул:

— Да и серебра страсть как много!

— Тогда половину, — сказал я, — или треть. Скоро дорога выведет к городу, нужен ночлег, отдых, перековать мою лошадку, что-то подкова на левой передней позвякивает. Или уже можно звать её конём? Барон должен ездить только на коне, а простолюдин на лошади?

Он вздрогнул, сказал осевшим голосом:

— Да в селе с такими деньгами ещё страшнее! А в городе так и вовсе…

Я сказал легко:

— Да брось! Изи гоу, изи лефт, как говаривал Гомер. Это всего лишь деньги.

Он посмотрел с укором.

— Эх, барин… вы не просто благородный, а чуть ли не из семьи самого императора. Как можно так о целом мешке золота?

Я зевнул.

— Что-то мелкие у тебя мешки… Так, торба… Давай быстро перекусим, да в путь. Судя по карте, завтра к обеду то самое большое село, а завтра увидим стены города.

И снова дорога, дорога, хотя на самом деле не дорога, а только направление, но вот так покачиваясь в седле, когда ничто не отвлекает, я могу сканировать окрестность на десятки шагов во все стороны. Второй раз клад вряд ли попадется, зато все травы и полезные корни сразу высвечиваются в сознании. Сперва я сползал с коня и выкапывал, потом Иван заявил, что не господское дело заниматься тем, что может он, и с того раза я ему только указывал, а он собирал всё нужное.

У Василия Игнатьевича рак печени, но ещё и неполадки с почками, кровеносные сосуды слишком ломкие, аневризма брюшной аорты, так что трав нужно много и разных.

Идеально бы просто поправить ДНК, но для этого нужно оборудование, а для него технологии двадцать первого века, так что обойдемся пока тем, что доступно.

Да и Пелагея Осиповна держится изо всех сил, а их у неё тоже последние капли.

До села добрались к вечеру, заночевали у старосты, у него самая просторная хата, почти дом, перековали обеих лошадок, пополнили запасы еды, и завалились отсыпаться, не дожидаясь ночи.

Утром Иван выглядел невыспавшимся, но глубокие морщины стали мельче, а мелкие разгладились. Для мужчин это неважно, зато показатель, что организм здоровеет, крепчает, иммунная система на лету бьет всякую гадость, что норовит пробраться в организм, а гормональная заработала почти в прежнем режиме. Вполне возможно, ему уже начинают бабы сниться.

Пока он седлал коня, несколько раз так дернул ремень, затягивая подпругу, что конь зашатался.

Я сказал весело:

— Не задави лошадку.

Он оглянулся, сказал виновато:

— Да либо со мной что-то, либо с конём. Как будто лет тридцать сбросил!

— Ну, — ответил я, — не тридцать, это чересчурно, а лет пятнадцать вполне… Я же говорил, пятьдесят — не возраст.

Он охнул, глаза округлились.

— Да я уже дня три замечаю, но как-то не поверил… Неужто, правда?

— Если найду инвентарь, — сказал я, — то и для Василия Игнатьевича сумею.

Он оглянулся на котелок.

— А мне получилось?

— Ты не болен, — сказал я, — как Василий Игнатьевич. С ним сложнее, такое в лесу в котелке не получишь. Поехали! Чем скорее прибудем в город, тем быстрее сделаем.

Карта не соврала, ещё до полудня увидели далеко на холме небольшой, зато настоящий городок. Как и положено, с городской стеной, широкими воротами, стража справа и слева, строго и бдительно взимает мзду с въезжающих.

Но перед городом огромная толпа народа, похоже на всегородское гулянье, я не успел всмотреться, как с обеих сторон выстроились человек по сорок, все как один крепкие молодцы, рукава засучены, вид удалой.

Под ликующие крики молодцы двинулись отрядами один другому навстречу.

Иван довольно крякнул:

— В городах кулачный бой не то, что в деревнях!.. Здесь можно каждое воскресенье показывать силу да удаль молодецкую!

Я с отвращением смотрел, как передние линии столкнулись, пошла удалая драка, морды очень скоро окрасились кровью, дерутся с упоением, азартом, ну что за развлечение у народа…

А у аристократов дуэли на каждом шагу, мелькнула мысль. Тут хоть не до смертоубийства, выбитые зубы и свернутые скулы не в счёт…

— Не отставай, — велел я, видя как заинтересованный дракой Иван придерживает коня, — нам ещё устроиться на ночлег, поесть и закупить коням овса!

Иван пошевелил уздой. Конь вздохнул, он тоже стоял бы и смотрел на драку, неохотно пошел следом за моим.

На городских воротах с нас тоже затребовали плату, Иван возмутился, ничего не везем на продажу, я заплатил молча, Иван потом долго выговаривал насчёт барских замашек швыряться деньгами.

Улица от городских ворот идет широкая, это потом разобьется на улочки и переулки, Иван начал спрашивать насчёт постоялых дворов, нам указывали в разные стороны. Оказалось, что город на то и город, что в нём не один постоялый, а сразу три, что говорит о его статусе.

На нас горожане поглядывают с интересом, Иван наконец-то разогнулся, теперь верю, что служил в Преображенском полку. Если средний рост солдат был сто шестьдесят сантиметров, то в гвардию Преображенского брали настоящих великанов от ста восьмидесяти пяти!

Ну, а у меня рост средний или чуть выше среднего по меркам моего времени, сто восемьдесят семь, но среди этих заморенных крестьян, страдающих от недоедания, засух и бескормицы, чуть ли не гигант. Правда, сложение у меня так себе, это сперва с появлением нанитов бросились творить себе фигуры аполлонов и супербодибильдеров, каждый модифицировал себя в меру своей испорченности, все рекомендации побоку. Но та дурная мода прошла быстро, да и что за интерес, когда все одинаковые, пусть даже здоровяки. И, когда на улицы вышли сплошь перекачанные качки, интеллигентам стало стыдно, и они торопливо вернулись к пропорциям ботанов, но стали наращивать себе добавочную нервную ткань или обзаводились пластиной под черепом с ИИ последнего апгрейда…

Ребятишки, да, эти при первой возможности делают себе фигуры сверхмощных бойцов и ходят, угрожающе оттопырив руки, дескать, горы мышц не дают им прижиматься к бокам, но вскоре соображают почему над ними ехидно улыбаются, и сдувают чудовищную мускулатуру до нормы— В городе, — сказал я, — наверняка и пара гостиниц есть.

Он хмыкнул.

— А нам что до того?

— Лучше спать в приличном месте. А заплатить уже сумеем.

Он насупился.

— К приличным больше внимания. И ограбить могут. Нет уж, ваше благородие, лучше на постоялом дворе. Меньше хлопот.

Я сказал безучастно:

— Ладно, я не капризный.

Он сам выбрал постоялый двор, мы передали лошадок конюху, а сами поднялись по истоптанным ступенькам из отесанных брёвен к распахнутой двери харчевни.

Внутри всё тоже весомо и добротно, лавки и столы из толстых стволов дерева, не сможешь драться даже лавкой, а стол вообще не сдвинуть.

Пахнет уютно пивом, бражкой, жареным мясом и разваристой кашей, что-то вроде пшенной и чуточку гречневой.

За тремя столами из семи — компании мужиков навеселе стук деревянных кружек, все уже поддатые, разговоры бессвязные, иногда дурной смех вроде бы без причины, но со стороны кухни мощно прут запахи наваристой ухи и свежеиспеченного хлеба.

Я сразу уцепился взглядом за стол, откуда хорошо видно как вход в трактир, так и все столы с посетителями. Иван послушно опустился на лавку, куда я указал, а к нам через пару минут подошел крепкий парняга, который, судя по его виду, может не только принести поднос с заказанной едой, но и вышвырнуть буянящего посетителя на улицу.

— Что есть, — спросил я, — чтобы накормить досыта двух крепких существ благородного происхождения… и чтоб те остались довольными?

Он окинул нас оценивающим взглядом, на Ивана посмотрел с сомнением, но если называю и его благородным, то пусть, лишь бы платили так же щедро, как благородные.

Обед нам принес не парень, что принимал заказ, а молодая девушка, очень похожая на парня, явно сестра. Быстро переставила с подноса на стол наши блюда: тушеную печень со сметаной, морковью и луком, борщ с мясом и крупные котлеты, я бы назвал их «Богатырские», с другой стороны понятно, кормятся здесь проехавшие долгий путь, аппетит зверский.

Девушка переставляла блюда не поднимая взгляда, мужчин рассматривать неприлично, в туго затянутой под подбородком косынке, даже лба не видать, надвинута по самые брови, но я смотрел вовсе не на брови, а гадал, почему даже у мелких и худющщих женщин сиськи не меньше, чем третьего размера, а то и четвертого?

Хотя, с другой стороны, разве Господь Бог не мужчина? Он же и нас создавал по своему образу и подобию, потому и смотрит на то, что он лепит с особенным удовольствием…

Иван ест бережно, промакивая ломтем хлеба соус и собирая им с тарелки остатки масла, я ел и осматривал людей в зале.

Жизнь кипит, все куда-то едут, такой контраст с сонной жизнью в деревнях и селах, и люди за столами живые, активные, только и смотрят где что урвать, предприниматели, мать их.

Ивану я заказал ещё и свиное колено, очень нахваливают за соседним столом, а то мой спутник за последние дни исхудал, настолько бережет нашу сокровищницу.

Я выложил на стол карту и сверялся с нею насчёт дорог. За соседним столом крепкий мужик, весь в чёрной разбойничьей бороде увидел, придвинулся вместе со стулом.

— Грамотный? — спросил он. — Молодец, парень. Куда путь держишь?

— В столицу, — ответил я бесхитростно и посмотрел на его лицо, однако тот не заржал, кивнул одобрительно. — Молодец, нужно брать дальние цели, выше взлетишь!.. Тогда тебе прямо отсюда надо брать левее…

— А что там? — спросил я. — Дороги лучше?

Он хохотнул.

— Уж куда лучше!. В прошлом году туда довели чугунку!..

Сердце мое екнуло, но отыгрывать роль надо, спросил, глупо приоткрыв рот:

— Чугунку? Это как чугунка? Это ж сколько чугуна угрохать, чтобы дорогу покрыть?

Иван грыз жареное колено и смотрел с подозрением, мужик довольно хохотнул.

— Я сам так сперва подумал, когда услышал!.. Она по-другому чугунка, зовут её так. А по ней ездиет огромная механическая телега с вот таким котлом! Сама едет, а ещё тащит за собой десяток тележек!

— Да быть такого не могёт! — сказал я. — Куды тащщит?

Он сказал горделиво, словно о своей собственности:

— Через всю Расею тащщит до самого Санкт-Петербурга! А потом ещё и обратно.

Я спросил тихо:

— Чё, котел на пару?

Мужик посмотрел на меня и скривился, словно я ему испортил праздник.

— Слыхал о таком?

Я поспешно помотал головой.

— Слыхал, но, думал, врут! Ну как котел, даже очень большой, может таскать тележки?.. В котле только кашу варят на семью, а в большом — на артель.

Он смягчился, сказал покровительственно:

— Таскает тележки, таскает. Я бы поехал, да дорого… и некуда. А так, если кому надо в столицу или где-то сойти раньше, то да. Не только аристократы ездиют, но и купцы, если богатые и солидные. Москва деньги любит! Ладно, будь здоров. Если чё, обращайся. Я купец третьей категории Михаил Туча.

Он отодвинулся к своему столу, где продолжил пир с соратниками. Иван посмотрел на меня с сомнением.

— Врет?

— Не знаю, — ответил я. — Если чугунку отгрохали, здорово. Завтра меняем маршрут.

— Что такое мар…ширут?

— Направление, — отмахнулся я. — В России нет дорог, как сказал великий древний грек Черчилль, зато сколько направлений, в мире столько не найти! Поедем на чугунке, если существует. Но должна, раз говорят. Это драконов легко выдумать, но чугунку можно только построить.

Он смотрел несколько обалдело, я сказал бодро:

— Устраивайся, а я пока загляну в зелейную лавку.

— Знаете, где она?

Я сказал покровительственно:

— Видел вывеску по дороге. Я по сторонам смотрел, а ты уже баб высматривал, мне сверху видно всё, ты так и знай!

Он дернулся, на лице появилось сомнение, а вдруг и в самом деле начал рассматривать женщин, но спросил другое:

— Не лучше утром? Темно уже.

— На рассвете выедем, — ответил я. — Очень уж хочется побыстрее до этой… чугунки. А ты распорядись насчёт чистой комнаты, стирки и штопки, вон у тебя портки прохудились.

Он кивнул, а я не успел подняться, как рядом нарисовался очень нарядный парень, даже не парень, а вьюнош, окинул обоих брезгливым взглядом, но обратился только ко мне:

— Эй ты, лапоть!.. Мне нужно это место.

Я обвел взглядом зал, в самом деле мест уже нет, но всё равно это наглость — вот так выгонять из-за стола, сказал медленно:

— Хлопчик, ты не охренел?..

Он надменно задрал нос.

— Повторять не буду…

— Вали на хрен, — сказал я. — Индюк недорезанный.

Он дернулся, бледное аристократическое лицо начало краснеть, даже на лбу проступили красные пятна.

— Ты как разговариваешь с благородным дворянином, смерд?

Иван порывался сказать, что я тоже дворянин, даже баронет, но я остановил его жестом, медленно поднялся из-за стола, оказавшись на полголовы выше того и на ладонь шире в плечах, процедил, глядя ему в лицо:

— А вот сейчас вышибу дворянину зубы и плюну в морду.

Он взвизгнул:

— Плебей! Я из рода Кулаковых!

— А мне насрать, — отрезал я. — Считаю до трех и бью. Раз… Два…

Он отшатнулся, моментально развернулся и унесся с такой скоростью, что моментально исчез, а от двери на меня угрюмо глянули двое крепких мужиков и вышли следом.

Иван покачал головой.

— Сдристнул. А вы, ваше благородие, умеете казаться страшным.

— А вдруг в самом деле такой?

Он покачал головой.

— Я же чую. Вы комнатный цветок, ваше благородие. Вас что угодно может сломать. Пусть у вас и рост, и сложение, но больно вы хрупкий… Но говорить умеете.

Я улыбнулся и вышел из-за стола. Да, я тонкая натура, я художник, но не все цветы хрупкие. Вон цветок Хаджи Мурата голыми руками не мог взять даже бывалый артиллерийский офицер, командир батареи в Крымской войне.

Лавка с предложением лекарских услуг ближе к городским воротам, что правильно, больше народа увидит, больше клиентов. Пришлось вернуться по дороге, которой проехали, и уже вблизи лавки наткнулся на троих очень веселых парней, мордатых, крепких, у одного кровоподтек под глазом, у другого разбита нижняя губа, но довольные, ржут, пинают один другого, а заметив в вечернем сумраке меня, сразу взбодрились, один заорал:

— А-а, это тот, кто мне вчера на ногу наступил и бревном обозвал?

Двое загоготали и подтвердили весело:

— Он, вылитый он!

Я примирительно улыбнулся, развел руки в стороны.

— Ребята, вы с кулачного боя? Рад, что победа за вами. Но я очень-очень спешу…

— Не спеши, — веско обронил их вожак, крепкий и ладно сбитый парняга, ростом почти с меня. — Ты должен ликовать, отдавая нам кошель и такие добротные сапоги.

— Почему?

Он широко улыбнулся.

— Потому что мы в самом деле победили!

— Поздравляю, — сказал я ещё раз. — Но, ребята, дайте мне пройти.

Он всмотрелся в меня, сказал с веселым вызовом:

— Похоже, ты совсем не знаешь, кто я?

Ответ у меня вертелся на языке, но я смирил гнев и ответил кротко:

— Нет, не знаю.

— Я племяш, — сказал он с подъемом, даже вроде на цыпочки привстал, — племяш дяди самого Ваньки Каина!

— Ого, — сказал я, — но разве хорошо хвастаться родством с душегубом и разбойником? Как Господь на это посмотрит?

Он зло оскалил зубы.

— А мне насрать!.. И на всех попов! Жирные скоты!.. И ты жирный скот, будешь ползать у наших ног и лапти облизывать…

Я сказал с обидой:

— Сам ты жирный! Но сейчас похудеешь.

Он кивнул своим подельникам.

— Вали благородного!

Они ринулись с двух сторон, мощные и медленные, как тяжеловесные быки, что всё снесут на своем пути. Но только на их пути никого не оказалось. Я ускорился, сейчас для меня их движения, словно в озере на глубине метров пять, одного ударил в солнечное сплетение, второго, что ещё проплывает мимо меня, кулаком в затылок.

Они ещё не рухнули я повернулся к вожаку и зло оскалил зубы.

— Ну, как тебе, Илон?

Он дернулся, ошалелым взглядом проводил подельников, что почти одновременно рухнули вниз мордами, но я в самом деле спешил, быстро шагнул к нему, он зарычал и замахнулся кулаком, больше похожим на каменный валун.

Под такой лучше не попадать, у меня и так костяшки ноют, один палец вообще треснул. Уходя от нового удара я сдвинулся в сторону, а сам быстро-быстро нанес три коротких удара в нос, висок и в горло.

Он ещё медленно валился себе под ноги, а я торопливо шмыгнул в тень и быстро добежал до зелейной лавки.

Дверь протяжно заскрипела и начала отворяться с такой натугой, что тяни ее вот так каждый посетитель, хозяину можно накачивать шесть литров воды в день, как додумался Эдисон.

Комнатка небольшая, длинный стол служит прилавком, за ним на табурете дремлет худой мужичок интеллигентного сложения, на стене за ним развешаны пучки трав и кореньев.

Он поднялся мне навстречу, окинул внимательным взглядом.

— Вижу, — произнес он таким же интеллигентным голосом, — вам ничего не требуется с вашим здоровьем. Для ваших родителей?

— Спасибо, — ответил я, — мне в самом деле для родителей. Но не травы… и даже не готовые напитки. Есть у вас мерные весы, тигель, малый куб для перегонки?

Он улыбнулся с пониманием, как коллега коллеге.

— Юноша, вам нужно не в зелейную, а в инструментную. Она рядом, в соседнем доме. Только уже закрыта, но завтра с десяти утра…

— Спасибо, — откланялся я. — Всего доброго!

Глава 7

Не пойдет, мелькнула мысль. Завтра в десять утра я буду за воротами, в паре десятков километров от города. Я быстро шагал обратно к постоялому двору, выбрав на всякий случай другую дорогу. Жаль, что ничего не купил, хотя, что жаловаться, в дороге всё равно не смогу аптекарить, а в столице, думаю, найду не одну лавку с инструментами для изготовления зелий.

На тёмное небо медленно и величаво всплыла из-за чёрных вершин деревьев полная луна, яркая и блистающая, озарила холодным светом мир.

Но я и без её света отчётливо видел как уже перед самым постоялым двором навстречу вышли трое крепких парней, один из них настоящий гигант, моего роста, но шире почти вдвое, а руки толще чем у меня бедра.

Я чуть не протер глаза, это что за дежавю, только что были почти такие же! Ну всё те же три богатыря. Ну что за полное отсутствие фантазии? Скорее бы в столицу, там должно быть поразнообразнее, аристократы, дуэли, шпаги, принцессы…

Схватки я не боялся, адаптируюсь быстро. Тело мое намного крепче, как и скорость, а что не падаю в обморок, так это чистая психология: эти тупые ублюдки, что ничего не умеют кроме, как бить, унижать, издеваться и причинять увечья… не заслуживают человеческого отношения.

Гигант вышагивал впереди, мощный, как носорог, я за три шага уловил как от него нестерпимо мощно шибануло брагой, луком и гнилыми зубами.

Я смотрел на него как бы ничего не понимающими глазами, а он вытянул руки, оскалил зубы в злобной ухмылке.

— Это ты, вошь, — прогремел он могучим голосом, — что посмела перечить моему хозяину?

Господи, мелькнула мысль, что за такой послушный холуй, а он подошел ближе и ухватил меня за горло обеими руками.

— Какой ты… грубый, — прохрипел я.

Он стиснул пальцы, глаза выпучились, из приоткрытого рта показалась слюна.

— Сдыхай… же…

Я продолжал смотреть ему в глаза.

— И тебе не стыдно?

Он стиснул сильнее, запыхтел, переступил с ноги на ногу. Я сказал с укоризной:

— Господь завещал любить ближнего… Ты безбожник, да?

Он пропыхтел:

— Да что ты…за…

Мне стало труднее дышать, пальцы всё сильнее вдавливаются в мою плоть, не помогает даже уплотненная кожа и усиленные мышцы шеи, силен гад.

— Покайся, — прохрипел я, — ещё не поздно…

Он выдавил с усилием:

— Да когда же…ты…

Горло совсем перехватило, дышать не могу, мужик очень силен, пальцы как стальными клещами продавливают мою защиту.

Я задержал дыхание и с силой ударил в область печени. Он охнул, пальцы слегка разжались. Я ударил ещё раз, а когда он, хватая широко раскрытым ртом воздух, но без звука опустился на колени, одной рукой наклонил ему голову, натягивая кожу так, что шейные позвонки едва не прорвали кожу, а другой с силой ударил по «атласу», самому мелкому позвонку, на котором крепится череп.

Хруст не услышал даже я, мужик рухнул под ноги тоже почти беззвучно. Сердце мое чуть не выскакивает, да что же со мной такое, я с пеленок воспитывался в такой нежности со всех сторон, когда любой незнакомый смотрит дружески, тепло и поддержка от любого встречного, и я настолько белый и пушистый, что даже не знаю, откуда во мне сейчас столько звериной ярости моих диких предков.

Двое его подельников смотрят остановившимися глазами, явно этот гигант был у них главной, а может и единственной силой.

Я сказал устало:

— Забирайте… и уносите! Попадетесь ещё раз — убью!

Они послушно подхватили здоровяка и утащили в темноту, а я прошёл мимо и поднялся по скрипучим ступенькам.

Слуга в нижнем помещении сказал сонно:

— Вторая комната слева, второй этаж.

Я взбежал наверх, Иван открыл не сразу, сперва выспрашивал, я ли это, а когда приоткрыл дверь, охнул:

— Простите, ваше благородие, думал до утра подзадержитесь…

— Чего вдруг?

— Дык в городе столько женщин, а вы всё ещё без их утех!

Я отмахнулся.

— Ложись, спи. Не терпится побыстрее выехать.

Он послушно лег, я подумал, что в самом деле с сексом здесь проблемы. Не для всех, конечно, но я по здешним меркам скотина привередливая. В бордель не хочу, а просто снять хорошенькую девушку в кафе или на танцах для быстрого секса без обязательств, до этого счастья нужно прожить лет двести и активная работа суфражисток по поводу прав женщин вести такую же жизнь, как и мужчины.

Потому в качестве сублимации лучше как можно усилить тело, в этом мире оно важнее, чем мозги. Правда, оно и так усиленное по самое не могу, но всё же можно собрать какие-то нереализованные возможности, что не были необходимы в том прошлом мире, а здесь любые крохи пригодятся. Вон мышцы укрепил, а горло недостаточно.

Рано утром так торопился, что сам помог Ивану оседлать обеих лошадок, подвесил две большие торбы с закупленной в трактире провизией, и мы как можно быстрее отправились к городским воротам.

Иван вздыхал, косился в мою сторону, наконец не выдержал:

— И как можно ехать в тележках?

— Тележки, — сказал я наставительно, — чуть побольше зовутся телегами, а если большие и с крышей, то уже повозки, а то и вовсе вагоны. Не трусь! Другие же ездят?

— Так может верст пять-шесть? Задницу же отобьют! Хотя, если мешки с сеном подстелить…

Я похлопал лошадку по худой шее.

— Думаешь, на них надежнее? По старинке?

Он кивнул, взгляд его скользнул по моей рубашке, проговорил нерешительно:

— Какая-то она у вас…

— Какая есть, — сообщил я. — Не ехать же голым!

Он покачал головой.

— Барыня, да и сам барин ничего не говорили?

— Нет. А что не так?

— Да так, — сказал он, — у вас зачарованная?

Я вскинул брови.

— Ты чего? Обычная, я в чары не верю.

Он в сомнении пожевал губами.

— Да что-то совсем не пачкается. С виду тонкая, но не рвется, а я видел, как за сучки цеплялись, совсем по лесу ходить не могёте. И всегда чистая!

Я улыбнулся, но смолчал. Обычная рубашка, сидит хорошо, два кармашка на груди, летом прохладно, зимой тепло, энергию поглощает как от солнца, ветра, так и от космических лучей.

Джинсы тоже служат и как накопители энергии, кроссовки накапливают и вырабатывают почти столько, как и рубашка, а ещё и подстраиваются под любую почву. Конечно, могу влезть в любую яму с грязью и выйти сухим и чистым, но разве не вся одежда и обувь такая?

— Может, — ответил я миролюбиво, — и магичная. Человек должен думать о высоком, а не.

Он посмотрел странно, но я не выказывал желание общаться, надо смотреть на дорогу впереди, и он умолк, но через какое-то время заговорил с той же нерешительностью в голосе:

— Всё-таки в большом городе… будут спрашивать. Там жизнь полегче, любопытных много.

Я подумал, кивнул.

— Ты прав, надо купить что-то по нынешнее моде. Городское. А это что, деревня деревней!

Мрачная и почти монолитная тайга расступилась, словно расколотая широким ущельем. В дальнем конце просеку пересекает ровная насыпь, отсюда видно ровно и через одинаковые интервалы уложенные аккуратно отесанные и даже просмоленные шпалы.

Иван вытаращил глаза, а когда лошадки наконец-то подвезли нас вплотную, и он рассмотрел такое диво, как рельсы, то в изумлении распахнул рот.

— Это что же… что за?

— Дорога, — сказал я счастливо, — по ней доедем и домчимся до столицы.

— Дык, — спросил он обалдело, — как же по ней ехать?

Пока он в диком изумлении рассматривал рельсы, я всматривался в скопление зданий как раз в том месте, куда уходят рельсы. Похоже, это и есть конечная станция, вокруг которой выросли эти домики. Один их них вроде харчевня, вон из трубы поднимается дымок, остальные похожи на жильё персонала.

Иван молча повернул коня за мной, нагнал, но всё косился на странные толстые полосы железа, закрепленные на ошкуренных бревнах одинаковой длины.

— Не отставай, — велел я. — Солнце закатилось, нужно успеть насчёт ночлега, кто знает, когда поезд. Может, вообще раз в месяц?.. Сразу посмотри, кому продать коняшек, в Петербурге вряд ли понадобятся.

Всю дорогу, пока кони устало топали к зданию станции, он выворачивал шею и всматривался в эту непонятность, зовомую чугункой. На лбу собрались глубокие морщины, а на лице предельно четко проступило настоящее смятение.

Рельсы, как я издали определил, из железа, а не чугуна, как опасался, значит поездка будет и безопаснее, и быстрее. Да и вагоны наверняка достаточно просторные, а не просто сцепленные тележки, какими были в первые годы эксплуатации.

Рельс, как я отметил, широкоподошвенный, то есть здесь пройден длинный путь от уголковых, грибовидных и двухголовых до вот этих, что как бы намекает, вагоны окажутся на достаточно высоком технологическом уровне.

Иван поинтересовался:

— А почему… зовут чугункой?

— Первые рельсы были из чугуна, — пояснил я. — Проще, дешевле, только ломались часто. Сейчас из железа, но название отлипнет не скоро.

— Не отлипнет, — возразил он.

Я промолчал, часть старых названий как-то ввинчивается в новый мир, не оторвешь. В век компьютерных технологий и космических ракет мы всё равно стреляем, хотя где мы, а где стрелы, и кричим «Огонь!»

Станция медленно приближается, так и есть — одно здание из кирпича, явно администрация, остальные подсобные, вон даже просторная коновязь, два магазинчика, постоялый двор в два этажа, как же без него, будущие пассажиры приезжают заранее, мало ли в дороге какие задержки.

На первом этаже постоялого двора трактир, а где трактир, там и пьянка, поддатые мужики бродят и по станции, встречая знакомых, общаясь, а кое-где и вспыхивают драки. Правда, и драки какие-то не слишком злобные, после побития морд вместе идут в кабак пить мировую.

Вообще-то мужиками я бы их не назвал, все одеты богато, с некоторыми жены, те вообще нацепили на себя золотые кольца, серьги, мониста из жемчуга, драгоценных камней, золота.

Пока Иван устраивал лошадей, заодно стараясь продать, я прогуливался по станции, с интересом рассматривал народ. Дважды увидел очень опрятных господ, явно дворян, но эти, как я быстро понял, дожидаются поезда в своих номерах постоялого двора.

Рядом ударными темпами строится гостиница, всё-таки поездка по железной дороге стоит недешево, да и куда ездить крестьянам, а состоятельным людям и комнаты нужны соответствующие.

Внезапно меня грубо толкнули в плечо, я в испуге оглянулся. Крепкого сложения молодой парень нахально оскалил зубы. Высокий, красивый, румяный, как говорится, кровь с молоком. И статью хорош, видать родители много тяжкого труда переделали.

— Куды прешь, смерд?

Я пробормотал:

— Я вас не трогал…

— Но мог, — сказал он и ткнул меня пальцами вытянутой руки в грудь. — Смотреть надо, куда прешь, скотина сиволапая!

Я отступил на шаг, подумал даже, что можно извиниться, чтобы снять конфликт, но взглянул в пьяные глаза здоровяка, понял, удальцу после выпивки восхотелось драки, горячая кровь кипит, самое время кому-то начисть рожу.

— Хорошо, — сказал я, — буду смотреть.

Я шагнул было мимо, но он ухватил меня за плечо.

— Куды?.. А извиниться?

Я вздохнул, сказал коротко:

— Извини, если обидел.

Он сказал разочарованно:

— И всё? А в морду?.. Ладно, разок в морду, и мы в расчете!

— Как скажешь, — согласился я и резко врезал в морду. Костяшки пальцев хрустнули, однако здоровяк отшатнулся, глаза его выпучились, но сказать ничего не смог, грохнулся навзничь. Из полуоткрытого рта потекли слюни.

Народ начал оглядываться, из постоялого двора выскочили двое крепких парней в дорогих одеждах, ухватили его под руки, пытаясь поднять.

— Чё с ним?

— Перепил, видать, — пояснил я. — Шел вот… и упал на ровном месте.

Они покосились на меня недоверчиво, потом один взял его за ноги, второй подхватил под мышки, понесли в распахнутые двери постоялого двора.

Глава 8

Рано утром мы с Иваном спустились в трапезную, она же трактирная, плотно позавтракали, Иван сказал с тоской:

— Совсем оборзели… Коней хотят купить за гроши!

Я хмыкнул.

— Продавай.

— Но не так же за бесценок!

— А куда мы денемся? — спросил я. — С собой не возьмешь, все это понимают. Думаю, у всех так скупают, кто приехал издалека и уезжает надолго.

Он вздохнул, допил квас и вышел на свежий воздух. Я ещё посидел, рассматривая немногих постояльцев, большинство ещё спят после вчерашней попойки, двое половых двигаются по залу как сонные мухи, всё веселье начнется только к вечеру.

— Всё хорошо, — пробормотал я. — Скоро поезд… Скоро…

Расплатившись, я вышел на станцию, народа почти нет, только из трубы хлебопекарни вьется легкий дымок да пахнет свежеиспеченным хлебом, из кузницы плывут редкие удары молотка.

Зашел в здание с надписью «Магазин», никаких уточнений, галантерейный или булочный, но оказалось, всё верно, здесь и хлебная продукция, и галантерея, даже парфюмерия.

Купил себе две рубашки серого цвета, как говорят, немаркие, купил для Ивана добротные портки, пару рубах, хорошие сапоги.

Когда вышел с наполненным до половины вещевым мешком, навстречу двинулись два крепких молодца, это они уносили того героя, что возжаждал после хорошей выпивки ещё и хорошей драки. Телохранители, понятно, в прошлый раз не успели, теперь наверстывают.

Один сказал угрюмо:

— Ты попал, парень. Нельзя задираться с княжичем Демидовым.

Я присвистнул.

— Его отец… князь? Из тех самых?

Он кивнул.

— Его светлость очнулся, всё рассказал. Так что, либо добровольно дашь руку сломать… ты бил с правой?.. Либо изобьем, а потом всё равно сломаем. Без обид, парень, нам дано указание сломать тебе руку, которой ты ударил.

Я отступил на шаг.

— Ребята, может вы и не видели, но это он на меня напал!

Он сказал безучастно:

— Нам сказали сломать тебе руку, понял? И мы не пьяные, нас не вырубишь.

Он сам сделал ко мне шаг, второй начал заходить сбоку и быстро ухватил меня за ворот рубашки.

Ворот у меня такой, что моментально выскользнул, как ртуть, бодигард снова попытался ухватить, на этот раз за рукав, но проще удержать в ладонях тяжелую и яростно сопротивляющуюся скользкую рыбину.

Я успел на перехвате ударить в угол нижней челюсти того, что вел со мной беседы, сам уклонился от его кулака, тут же развернулся и шандарахнул второму болвану открытой ладонью в лоб.

Он отлетел назад, что значит плохой удар, при правильном и резком, противник медленно опускается на подгибающихся ногах там же, где и стоял, но этот ударился спиной и затылком о стену, под нею и распластался.

Я постоял пару мгновений, оба не делают попыток подняться, хорошо приложило, отряхнул ладони. Звук получился сухой, словно постучал друг о друга дощечками, костяшки заныли на обеих руках, кожа содрана и кровоточит, где моя гребаная регенерация, почему так медленно…

Издали донесся крик:

— Ваше благородие, держитесь!

Иван примчался с дубьем в руках, запыхавшись, уставился на распластанных героев.

— Уф, справились? Крепкие ребята…

Я сказал тоскливо:

— Здесь хоть когда-то не дерутся?

Иван воззрился на меня в изумлении.

— Барин, здесь же благодать!

— Массовые кулачные бои?

Он сказал истово:

— Истинно так! Ну морды друг другу побьют, ну зубы вышибут, кому-то руку сломят… но страсти как раз у благородных! Мы кулаками, а они саблями, шпагами, а то и вовсе мечами!.. Вот там смертоубийство на смертоубийстве! Даже из пистолей, Господь их прости, то и дело стреляют, подумать только, друг в друга! Дувелями такое непотребство кличется!

Я пробормотал озадачено:

— Тогда да, здесь тишь да гладь, Божья благодать.

Я толкнул ногой в широкую харю ближайшего добра молодца с разбитым носом и расквашенными губами.

— Вставай, счастливец! И топай отселя. В следующий раз обоим руки поломаю. А, может и шею, я сегодня добрый… Иван, коней продал?

Он сразу помрачнел, вздохнул.

— Да… Совсем обнаглели! Почти задаром отдал.

— Ничего, — утешил я. — В Петербурге купим.

Наверное, на станции все бы перегрызлись и передрались, задержись поезд суток на трое, но, к счастью, на следующее утро из каменного здания вышел в служебном мундире важного вида чиновник с огромными пышными усами, в руке флажок, сунул что-то в рот и оглушительно засвистел.

— Поезд!.. — прокричал его помощник. — Поезд идет!.. Все с путей! Тут не играют!

Похоже, это я один новичок, остальные знают, что такое поезд, быстро убрали играющих детишек с полотна, другие начали выносить из постоялого двора мешки, чемоданы, баулы и объемистые ридикюли.

Вдали над лесом показался дымок, начал расти, приближаться, вот уже в небо бьет струя чёрного дыма, показался сам паровоз: огромный, блестящий, с множеством металлических лесенок справа, слева и сверху, ну да, это же просто большой котел, который требует много воды…

Иван рядом ахнул и перекрестился.

— Господи, помилуй!.. Что это?

— То, на чём поедем, — сказал я.

— Да как на нём ехать? На тех лесенках?

Поезд уже сбавлял скорость, стало видно, что за ним тянутся вагоны, большие, как сараи, и совершенно одинаковые. Народ на станции оживленно заговорил, а из постоялого двора продолжали выносить вещи. Наконец показались и настоящие пассажиры, в смысле, сразу заметно, что это не купцы, а состоятельные дворяне, сдержанные в словах и жестах, держатся с достоинством, не спешат и не суетятся.

Их места не займут, знают, к тому же поезд сразу обратно не отправится, проверка колес, заправка дровами, вон за паровозом грузовая платформа уже почти пустая, а дрова нужны только березовые.

Железная дорога, если честно, поразила до самых чресел. Я ожидал что-то вроде увеличенного паровоза Черепановых, первый вариант перевозил целых три тонны, что ого-го как много в сравнении с телегами. Правда, второй паровоз, что смастерили на следующий год, перевозил уже шестнадцать тонн, но то, что я увидел, ошарашило и ещё как ошарашило.

Такие же паровозы, что медленно сбавляет ход у станции, дожили до моего детства, усердно таская грузы по стране даже в век тепловозов и электровозов, продолжая перевозить грузы в глубинке России на второстепенных магистралях. Такие паровозы практически в неизменном виде возили эшелоны солдат как на Первую Мировую, так и на Вторую, а затем переселенцев на целину, что и понятно: железная дорога не асфальтовое покрытие, там раздолье для конструирования новых типов автомобилей, а здесь всё ограничено колеей, шире колеса не поставишь.

Если черепановский перевозил шестнадцать тонн, то этот наверняка тянет не меньше тысячи, а вообще, как подсказывает услужливая память, паровозы с легкостью таскали и четыре тысячи тонн, лишь потом уступили электровозам.

Иван всё ещё ошалело смотрел на проплывающие вагоны, не тележки, а целые хаты, даже дома, домищи!.. Да ещё и на таких колесах, что смотреть страшно.

— Наш вон тот третий, — сказал я, — не спеши, сейчас остановятся.

Он сказал трепещущим голосом:

— Весь народ поместится?

Я отмахнулся.

— Тут больше провожающих. Не все же коней и повозки продавали, заметил?

Иван горестно вздохнул, подхватил мешки, готовясь идти вслед за вагонами, я остановил жестом, вагоны начали замедляться, пару раз стукнулись буферами, а остановились так, что третий оказался как раз перед нами да так, что и лесенка с дверцей почти прямо передо мной.

Иван с уважением покрутил головой, но ничего не сказал. Я поднялся первым, хватаясь за металлические поручни, взял у него из рук мешки и понес по узкому проходу между стеной с окнами и кабинками-купе с уже распахнутыми дверцами.

Наше купе чуть ли не посредине вагона, я предпочел бы ближе к купе проводницы… хотя здесь проводники, не женское это дело, ну а так вообще всё здорово, справа и слева по диванчику, один шире и помягче другого, между ними под окном столик, над каждым диваном зеркало, а на уровне моего роста справа и слева по деревянной полке, ясно, для багажа.

Я затолкал мешки под диванчик поменьше, это для Ивана, с удовольствием сел на свою и вытянул ноги. Мелькнула мысль предложить ему эту диван, он же старше по возрасту, но и он не поймет, да и вызовет недоумение у всех, кто увидит, почему это аристократ уступил лучшее место слуге.

Иван по моему примеру сел напротив, с беспокойством посматривает то на меня, то на открытую дверь, где по проходу начали проходить пассажиры, с любопытством поглядывая в наше купе.

— Может, закрыть дверь? — предложил он.

— Переодеться хочешь? — уточнил я. — Закрывай.

Он дернулся.

— С чего переодеваться? Что будет дальше?

— Скоро поедем, — сказал я успокаивающе. — Придет проводник, проверит билеты ещё раз, закроет вагон, чтобы никто больше не залез, и тронемся… Надо бы узнать, где будут остановки. Хотя сортир тут есть, в левом конце. Проводник в правом купе, сортир в крайнем слева.

Он помолчал, спросил очень тихо:

— Ваша милость… а вы в самом деле из самой что ни есть глуши?

— Точно, — подтвердил я, — но я мальчик мирный, драк не люблю, а книжек много всяких читал. Всяких! И про чугунки тоже.

Он вздохнул, остался сидеть ровный, как проглотивший ручку от метлы. Я подумал, что когда шел первый день по тайге и вышел к имению Вадбольских, чувствовал себя во временах то ли Рюрика, то ли Ивана Грозного, но по мере того, как с Иваном продвигались ближе к столице, цивилизацией пахло всё отчётливее.

Иван ахал и дивился, а я смотрел и с радостно-тревожным чувством старался угадать, что же увидим на том конце дороги, в Санкт-Петербурге. Век пара или уже электричества?

Я раньше замечал, что люди в общих и плацкартных вагонах, как только садятся в поезд, сразу же начинают есть. Те, что в купе, идут в ресторан и первым делом начинают пить. Пассажиры спальных чаще заказывают еду с доставкой в купе, но некоторые всё же идут в ресторан, чтобы не просто поесть и выпить, но и посмотреть по сторонам, а то и кому-нить начистить хлебало.

В этом поезде нет ни общих, ни плацкартных вагонов, а помесь купейных со спальными. Простой народ ещё не дорос до путешествий по железной дороге, а остальные могут заплатить за роскошь, не важно аристократы или богатые купцы.

Как ни странно, сдержаннее всего ведут себя аристократы высоких фамилий. Это я заметил ещё на станции, хотя там вряд ли князья высшего круга, а потомство недавнего промышленника из крепостных крестьян Демидова можно не считать.

Последними из постоялого двора вышли степенно и с достоинством люди в аккуратно пошитых сюртуках и камзолах, которые носят люди либо на государственной службе, либо просто потомственные дворяне, которые умеют пристойно держаться, пристойно одеваться и пристойно выглядеть.

Они же последними и без спешки поднимались в вагоны, здесь именно поднимаются по крутой металлической лестнице, причем нижняя ступенька довольно высоко над землей, некоторых приходилось подсаживать.

До эпохи перронов, когда в вагоны не поднимаются, а переходят. далеко.

Наконец паровоз засвистел, да так мощно и пронзительно, что лошади на привокзальной площади в ужасе заржали. Многие подпрыгнули и попытались выскочить из оглобель, одна рухнула и судорожно била копытами по воздуху.

— Лошадь, успокойтесь, — крикнул я в распахнутое окно, — все мы немножко лошади, каждый из нас по-своему лошадь!

Вагоны дрогнули, подаваясь назад, качнулись и медленно-медленно двинулись за тянущим их паровозом. Здание вокзала и все амбары так же неспешно поползли в обратную сторону, очень медленно набирая скорость, но, когда вокзал остался позади, Иван в изумлении покрутил головой.

— Как же… Быстро. Никакая коняка не угонится!

— Да, — согласился я, — даже есенинский жеребенок. Дверь не запирай, сейчас зайдет проводник проверять билеты.

Он посмотрел на меня опасливо.

— Ваша милость… вы уже ездили на таком?

— Ты уже спрашивал, — напомнил я. — В умных книгах читал. Ты же видишь, какое у меня умное лицо?

Глава 9

Проводник по распоряжению начальника поезда сообщил, что до Санкт-Петербурга осталось всего пять тысяч верст. Займет это всего две недели, вот такой скоростной поезд, потому рекомендуется закрывать окна занавесками. А то могут головы закружиться от мелькания настолько, что особо чувствительные натуры сойдут с ума, а тех, у кого проблемы с сердцем, могут удавить грудные жабы.

Первые три дня мы питались тем, что купили на конечной станции, но потом я сказал Ивану решительно насчёт вагона-ресторана, он было запротестовал, ему-де в вагон для благородных низзя. Я возразил, что здесь мы все благородные, раз уж не поскупились на билет, чтобы ехать быстро и с комфортом.

Пьяных аристократов я встретил ещё по дороге, кто-то добирался через вагоны с помощью друзей, кто-то с помощью слуг, что больше смахивают на телохранителей.

До вагона-ресторана оставалось рукой подать, когда впереди отворилась дверь и навстречу мне вышел тот самый здоровяк, который Демидов. На этот раз я рассмотрел его лучше: кряжистый, несмотря на высокий рост, мощный, таким наверняка был его дед, который работал простым кузнецом и сумел понравиться Петру Первому силой и умелой работой. Сейчас внук и одет элегантнее, но в лице и фигуре сохранялась природная мощь сына Уральских гор, до аристократа всё же не дотягивает манерой и простецким выражением лица.

В тамбуре перед вагоном-рестораном мы и встретились. Он сказал злобно:

— Ну, тварь, ты попался!..

Я спросил хмуро:

— А не ты?

Он сказал победным голосом:

— Я был навеселе, ты этим воспользовался!

— А твои бодигарды?

— Хто-хто? — переспросил он. — А-а, ты так Кольку и Мишку обозвал?.. Ты напал на них исподтишка, иначе бы в бараний рог согнули и мордой пыль по всей станции вытерли!

Я отступил на шаг, он напирает, большой и в самом деле сильный, уже покраснел от гнева.

На всякий случай я выставил перед собой руки с растопыренными ладонями.

— Тихо-тихо! Я не хочу драться. Хотя ты и велел им сломать мне руку…

Он рыкнул:

— А я хочу!..

Его кулак пронесся мимо моего виска, я в самом деле едва успел уклониться, он быстр, очень быстр, от второго удара тоже отшатнулся, но он не провалился, как я ожидал, устоял и только зло блымал глазами, отслеживая каждое мое движение.

— Лучше бы ты успокоился, — сказал я, — иди напейся, а там хоть обосрись…

— Ах ты…

Я снова отскочил, потом ещё, его напор был бешеным, наконец я подловил на неверном взмахе, ушел в сторону, и с силой удалил сбоку в челюсть. Он вздрогнул, я перехватил правую руку со сжатым кулаком, надавил, он с всхлипом упал на колени.

Я с огромным трудом, что неприятно поразило самого, удержал себя от того, чтобы не сломать ему руку в локте.

— Кто с нам с мечом, — сказал я тяжело дыша, — кто по хлебалу и получит. В следующий раз сломаю шею!

Напоследок пнул его ногой, перепрыгнул, в проходе тесно, и почти бегом добрался до своего вагона, пока его бодигарды где-то околачиваются.

Сердце колотится, как бешеное, оно меня убьет раньше, чем кто-то чужой, надо что-то делать, для меня любая драка величайший стресс, я же не зверь, хотя вот так вдруг зверь, но сам по себе не зверь, вот сейчас уже стыдно и совестно…

Отдыхая в купе, я вспомнил о письме барона к его старому приятелю, на конверте написано «Кириллу Афанасьевичу Вадбольскому от Василия Игнатьевича Вадбольского», хотя в таком случае естественной бы смотрелась приписка перед именем вроде «от его друга» или «от его брата», пусть даже «родственника», но Василий Игнатьевич почему-то написал так, как написал.

Я влез в зеттафлопную память, по старой привычке считаю что во Всемирную Сеть, хотя связь прервана, отыскал строчку «Вадбольские» и охнул. Вадбольских вообще-то тысячи, если не десятки тысяч, это древнейший княжеский род, ведут родословную от Рюриковичей, а ещё и от Гедиминовичей, у них было своё Вадбольское княжество, владели огромными землями по всей Руси и за её пределами.

Сам по себе род существует и в мое время, среди Вадбольских есть и создатели суперкомпьютеров и космопланов, их гаплогруппа N-L550* (L1025-). Не знаю, что это значит, только и понял, что это чистая линия Мономашичей, а линия Василия Игнатьевича идет по прямой от великого князя Владимира, крестившего Русь. Князья Вадбольские яростно сражались в Куликовскую, покрыли себя доблестью во всех войнах Руси, а затем и Российской Империи, в Гражданскую воевали за белых и за красных, сражались в рядах Красной Армии с немецко-фашистскими захватчиками…

Я перевел дыхание, перемахнул через пару сот страниц убористого текста, отыскал именно Вадбольского Василия Игнатьевича, что родился, учился, воевал, затем почему-то впал в жестокую опалу, получил запрет возвращаться в столицу и с тех пор два десятилетия не покидал имения в Сибири…

— Понятно, — пробормотал я тихо. — Так что Кирилл Афанасьевич даже не вода на десятом киселе, а такой же родственник, как все мы друг другу родня, если копнуть до бутылочного горлышка и митохондриальной Евы.

Иван поднял голову.

— Барин?

Я пояснил:

— Надеюсь, Василий Игнатьевич не просит сверхдальнего родственника принять меня под своё крыло.

Он спросил в недоумении:

— А что плохого?

Я пояснил как можно доступнее:

— Это же принять и все те правила и условности, по которым живут в столице! А их столько, что человек там не человек, а тля шестиногая. Или у тли восемь, как у паука?.. Нет, всё-таки шесть, отлегло, всё правильно, а то уж подумал, что Аристотель не ошибся. Никакой свободы личности и демократических прав.

Он покачал головой, в глазах осуждение.

— Больно вы капризный, барин. Баловали вас много.

— Это да, — согласился я, — придется выстаивать. Потому нужно быть крепче, а то и ещё крепчее.

Он вздыхал, я лег и закрыл глаза. Во сне усиление организма идет быстрее, кости уже перестали утолщаться, теперь отыскиваю пути, как сделать прочнее, чтобы вроде бы кости, но типа из титана, а сухожилия прочнее стальных канатов. Да и мышцы укрепить, а то при нагрузках могут оторваться от кости. Нельзя укреплять кости, а про связки забыть…

Волков бояться, в лес не ходить, а я сейчас как раз в лесу и живу. Утром я размялся, тело вроде бы укрепилось, но уже чувствую предел, никакая аугментация не способна сделать меня железным и пуле… стрелонепробиваемым.

Хотя вообще-то стрела может и отскочит от моей уплотненной кожи, но копье вряд ли.

Иван вытащил из сумки хлеб и мясо, упорно отказывается идти в ресторан, о второй схватке с княжеским сынком я промолчал, расстроится и уже тогда, превозмогая страх перед благородным обществом, заставит себя тащиться за мной в ресторан, а я принуждать не хочу.

— Жди, — велел я. — Обернусь быстро. Закажу, чтобы принесли еду прямо в купе. Понял?

Он даже лицом просветлел:

— А это можно?

— Я пошел, — сказал я.

Окна в вагонах с двух сторон, смотреть, как мимо проносятся деревья, деревья, деревья, сидя или лежа на диване в своем купе, но многие почему-то выходят в проход, чтобы стоять там и смотреть, как мимо проносятся деревья, деревья, будто с этой стороны какие-то особенные.

Понятно, в купе скучно, а здесь можно посмотреть на других пассажиров, кто-то да зацепится, толкнет, вот и подраться можно…

Я шел с величайшей осторожностью, прижимался к закрытым дверям купе, не дай Бог кого задену, пусть презирают, считая меня трусом, ладно, зато без проблем добрался до вагона-ресторана.

Распахнул дверь, в глаза ударил свет множества люстр, на весь вагон всего пять столов, да и те укороченные, габариты вагона не позволяют размахнуться, нужно же и проход оставить через вагон и для официантов, и место для кухни.

Четыре стола оккупировала горластая молодежь, за пятым дохлебывает чай солидного типа господин в добротном дорогом мундире с эмблемой гвардии, воротник и обшлага с золотыми петлицами, я напряг память и сообразил, что передо мной подполковник, в одной руке которого стакан, другой держит газету «Петербургские Ведомости».

Я остановился перед его столом, спросил учтиво:

— Простите, ваше высокоблагородие… Можно ли мне за ваш стол?

Он поднял на меня взгляд недовольных глаз, поморщился, даже покосился на остальные столы, но тут же взгляд смягчился, посмотрел на меня уже без явного недружелюбия.

— Не хотите пьянствовать? Похвально, юноша. Прошу, садитесь. Я уже заканчиваю, стол в вашем распоряжении.

— Благодарю, — сказал я почтительно и опустился на лавку напротив.

Официант тут же оказался рядом, лакеистый и с длинным белым полотенцем, перекинутым через согнутую в локте руку.

— Что изволите? Вот меню, прошу вас…

Я сделал отстраняющий жест.

— Принесите кусок прожаренного мяса с гарниром из гречневой каши.

— Какого? Говядину, телятину, конину, есть оленина…

Я повторил тот же отстраняющий жест.

— Неважно, я не гурман.

Он поклонился.

— Прекрасно, у нас всё готово. Что будете пить?

— Кофе, — ответил он.

Он посмотрел с недоумением.

— Кофе?.. Могу предложить шампанское, коньяк, водку…

Я покачал головой.

— Нет.

Голос мой стал строже, официант тут же умчался, мой сосед посмотрел с одобрением.

— Похвально, — произнёс он. — По вам не скажешь, что все эти трое суток пили, потому похмелье.

— Не люблю алкоголь, — ответил я мирно. — Стараюсь вообще без него.

Он скользнул внимательным взглядом по моему лицу. Думаю, не укрылась моя слишком уж интеллигентная внешность, усмехнулся.

— Я Александр Александрович Алябьев, — сказал он. — Был в Сибири по делам. А вы наверняка поступать в Академию?

Я сделал вид, что удивился.

— Откуда вы знаете?

Он улыбнулся.

— Да вся дворянская молодежь сейчас спешит туда. Скоро отборочные экзамены. Ладно, приятно было познакомиться. Санкт-Петербург велик, но это гора с горой не встречаются…

Он поднялся, оставив газету, улыбнулся и довольно бодро пошел по узкому проходу к выходу из вагона.

А он тоже не пил, мелькнула мысль. Ни запаха, ни расторможенного поведения. Память тут же выдала справку, что участвовал в Отечественной войне и заграничных походах русской армии, проявил отвагу при взятии Дрездена, был ранен. Отважно воевал под Лейпцигом, в боях на Рейне и взятии Парижа. Награждён орденом св. Анны 3-й степени, орденом св. Владимира 4-й степени и медалью «В память войны 1812 года». Окончил войну в чине ротмистра. Продолжил военную службу в Петербурге, в чине подполковника вышел в отставку с мундиром и полным пенсионом. Но мы его знаем, как автора одной-единственной песенки «Соловей», хотя он написал шесть опер, а песен более двух сотен…

Ноздри мои уловили бодрящий запах жареного мяса и аромат разваристой гречки. Официант почти подбежал с огромной тарелкой в руках, мясо словно бы готовили для Гаргантюа, а коричневую горку гречки и сейчас пытаются утопить в масле.

Я поинтересовался:

— Как называется это блюдо?

— Бараний бок с кашей, — ответствовал он гордо. — По рецепту великого Николая Васильевича!

— А-а, — сказал я с уважением. — Прекрасно, приобщусь к классике… Теперь только так.

Глава 10

Как только официант отошел, я схватил оставленную Алябьевым газету. Первым делом посмотрел на дату — надо же, в конце концов, узнать, в какой год меня закинули наши умники. Ага, газета от 25 июля 1853 года. Сюда, в вагон-ресторан попала, явно, в столице чуть больше двух недель назад. Значит, сегодня у нас число 11 или 12 августа 1853 года. Уже хорошо, хоть какая-то конкретика. Теперь надо узнать чем мир дышит.

Пока ел, одним глазом заглядывал в передовицу «Петербургских Ведомостей». Николай Первый, оказывается, угрожает Турции войной за притеснение славянских народов Сербии и Черногории, 10-го мая разорваны дипломатические отношения между Россией и Турцией, в июне русская армия под командованием Михаила Дмитриевича Горчакова заняла княжества Молдавию и Валахию.

Понятно, мелькнула мысль. В октябре Турция объявит России войну, знаем, знаем. А закончится Крымской войной и сдачей Севастополя…

По дороге в свой вагон, понял, что наткнулся на первое разногласие с известной мне историей: зеттафлопник любезно подсказывает, Александр Александрович Алябьев умер в феврале 1851 года. Но я только что с ним разговаривал…

Когда вернулся, Иван вскочил с лежанки купе, вперил в меня заинтересованный взгляд.

— Удалось?

Я спросил тупо:

— Что?

— Барин, вы же хотели еду заказать с доставкой сюды…

— А-а-а, — сказал я. — Это щас!

Я открыл дверь, на другом конце вагона от двери своего купе оглянулся проводник. Я поманил его пальцем и заказал добротный ужин и бутылку коньяка в купе.

Он отправился в сторону вагон-ресторана, я сказала Ивану успокаивающе:

— Сейчас принесут. Всё в порядке.

Он посмотрел на меня с подозрением.

— А что, так можно было сразу?

— Да как-то забыл, — признался я.

Он посмотрел с подозрением, но не стал спрашивать, где я пропадал. Через четверть часа в дверь деликатно постучали, Иван поспешно отворил, двое официантов внесли толстые плетеные корзины, мощно пахнуло свежеподжаренным нежнейшим мясом.

На нашем столе появилась толстая, как кабан, коричневая тушка откормленного гуся с задранными культяпками лапок и распоротым брюхом, откуда выглядывают коричневые комочки мелких птичек, на блюдах ломти прожаренной оленины, телятины, вепрятины, отдельно собраны блестящие от жира бараньи ребрышки, лопну, но всё обглодаю, а ещё и филе из красной рыбы разных пород.

Иван охнул:

— Ваше благородие…

— Теперь и ты благородие, — успокоил я. — Садись, ешь.

Он пробормотал:

— Но так нельзя. Слуги всегда отдельно.

— Ты сейчас не слуга, — пояснил я, — а боевой соратник в дивном приключении. Ешь, нам нужны силы для преодоления и преодолевания.

Ночами над паровозом столб багровых искр, что красиво загибается, как огненный хвост и стелется над тремя первыми вагонами. Днём искры тоже видно, хотя не так ярко, зато чёрный шлейф дыма накрывает вагонов пять, не меньше, а если сидеть на ступеньках, высунувшись из вагона, то можно ощутить на зубах хруст угольных крошек.

Одна тревожная мысль беспокоила, я вздохнул, поднялся. Иван вскочил, заметив как я помрачнел.

— Барин?

Я вздохнул, сказал Ивану:

— Оставайся в купе. Никуда пока не уходи.

Он спросил встревожено:

— А вы, ваша милость?

— Скоро вернусь.

В восьмом вагоне увидел двух тех самых амбалов у раскрытого окна, любуются проплывающими мимо видами, ах-ах, любители природы.

Как только я появился, оба насторожились, закрыли собой проход, один сделал шаг вперед, сжимая и разжимая кулаки.

Я улыбнулся, поманил их пальцем, сказал тихо:

— Разговор есть.

Переглянулись, без особой охоты подошли, но не встали близко, уже на себе знают, что я неплох, как боец, чего раньше никак не ожидали. И сейчас смотрят без страха, просто следят за каждым моим движением, почти уверенные, что теперь-то справятся.

— Чё надо? — спросил тот, что на полшага ближе.

Я сказал мягким голосом и с самой милой улыбкой, привет Карнеги:

— Ребята, вашу службу понимаю, хорошая мужская работа, что опасна и трудна. Но у меня один вопрос: здесь подчиняетесь главе рода или этому… ну, которого сопровождаете?

Они переглянулись, первый проворчал:

— Везде подчиняемся князю Демидову, главе рода.

— Понятно, — сказал я, — этого охраняемого должны беречь от неприятностей, доставить в Петербург… и даже там охранять?

Первый кивнул.

— Да, но…

— Так вот, — сказал я как можно убедительнее, — не убережете, если ещё ко мне полезет. Вы же поняли, я чего-то стою. Наказ главы рода пойдет коту под хвост, вас взгреют, выгонят, а то и вообще… ну, вы поняли. И здесь вы мне помешать не сумеете.

Первый сказал угрюмо:

— Постараемся.

— Не успеете, — сказал я сожалеюще. — Хватит одного удачного удара, а я смогу, и он калека. И что скажете главе? И что скажет он или сделает?..

Оба смотрят молча и ожидающе, я вздохнул.

— Подсказываю, как всё сделать правильно. Не давайте ему лезть ко мне! Отвлекайте, поите с утра до вечера, укажите на доступных женщин, тут они есть, я и то заметил… А прибудем в Петербург, разойдемся каждый по своим делам. А вам от главы рода выпишут премии за разумное поведение.

Они переглянулись, первый сказал примирительно:

— Но тогда и вы не задирайтесь.

Я вскинул ладони в протестующем жесте.

— Кто задирался, вы видели. Я книжник, не люблю драки.

Он криво ухмыльнулся.

— Уж и не знаю, что за книги вы читаете!

— Обязательное обучение аристократа, — пояснил я со вздохом. — Не хотел, но пришлось. А теперь продолжайте выполнять наказ главы рода.

Когда я вернулся, встревоженный Иван вскочил с места, глаза его обшаривали взглядом мое лицо, отыскивая ссадины и кровоподтеки.

— Как… прошло?

— Поговорили о культуре, — сообщил я.

— Тут есть с кем говорить?

Я вздохнул.

— Иван…

Он кивнул.

— Понял-понял. Больше ни слова.

— Ляг и спи, — посоветовал я. — Зелье требует больше еды и сна. Во сне регенерация лучше всего… регенерация — так у нас в глуши зовут восстановление тела. Пока едем, должен восстановиться хотя бы до пятидесятилетнего.

Он взглянул с недоумением.

— Но мне и так пятьдесят…

Я отмахнулся.

— До настоящего пятидесятилетнего.

В моем мире пятидесятилетний не отличался от тридцатилетнего, а двадцатилетних превосходит по всем статьям.

К концу второй недели поездки я сам замечал изменения во внешности Ивана. В потухших глазах всё чаще вспыхивает молодой огонь, плечи расправились, с живота ушли последние капли жира, зато грудные мышцы стали выпуклыми, а руки заметно толще.

До Петербурга осталось меньше недели, народ уже заждался, из всех окон торчат головы, хотя смотреть не на что, тайга справа, тайга слева, велика Россия, только и увидишь стадо оленей или медведицу с медвежатками.

Правда, на станциях ожидают бабы с грибами, ягодами и лесными кореньями, ничего особенного, но скучающие пассажиры скупают всё.

Иван старается экономить, я же покупал часто и много, но не потому, что голодаю, не оставляет ощущение, что я в какой-то веселой туристической поездке.

Когда потянулись пригороды Петербурга, Иван тоже высунулся из окна, жадно всматривался в огромное и разномастное скопище домов.

— Сколько же здесь народу, — прошептал он с благоговением.

Я хмыкнул.

— Пригород. В город въедем через полчаса-час.

Он охнул.

— Там народу ещё больше?

— И дома выше, — заверил я.

Он молча покачал головой, в глазах застыло и не покидало их изумление громадностью мира.

А поезд вся тянулся и тянулся, чуточку сбавив ход, дома постепенно вырастали, потянулись просторные склады, а железнодорожные пути начали разветвляться, что ещё больше изумило Ивана.

— Хорошо, — сказал я с удовлетворением и потянулся. — Сейчас гостиницу, ванную и пойдём смотреть город.

Иван сказал осторожно:

— Ваша милость, может, лучше на постоялом дворе?

Я ответил мирно:

— Да хоть при трактире, могу и в конюшне спать на свежем сене… Но мы в столице, чуешь? Потому просто обязаны остановиться в приличной гостинице.

Он охнул.

— Да ещё приличной? Это же сколько денег надо?

— Узнаем, — ответил я беспечно. — За спрос не бьют в нос. У нас ещё малость осталось?

Он вздохнул.

— Надолго ли? Москва денежки любит.

— Это не Москва, — уточнил я, подумал, уточнил снова, — А Петербург любит большие денежки.

— Ну вот, — сказал он безнадежным голосом.

Поезд наконец въехал, как я понял, на территорию вокзала, я не поверил глазам, слева появился и потащился вдоль вагонов, замедляя ход, настоящий перрон!

Цивилизация бьет ключом, мелькнула мысль. Перроны по стране стали строить только в конце Советской власти. Хотя да, столица есть столица, там всё появляется раньше.

Голому собраться — только подпоясаться, мы с Иваном подхватили по мешку и в числе первых вышли из вагона. Иван выглядит ошалевшим при виде массы людей, толкотни, гомона, я уверенно повел его к выходу, а там, минуя здание вокзала, похожего на дворец турецкого султана, вышли на привокзальную площадь.

Там он снова охнул, глаза округлились, ни одной хатки или домика, а только громадные каменные здания в три-четыре этажа, широкая вымощенная камнем улица, между проезжей частью и домами проложены тротуары, вымощенные плиткой, от проезжей части отделяет барьер невысоких камней, переступить их легко, а вот испуганная лошадь не затащит повозку, пугая и калеча людей.

Он ухватил меня за рукав.

— Поглядите, барин! Что за…

По улице гордо мчится автомобиль где-то со скоростью десять километров в час, с виду та же карета, только без лошадей, а на облучке, где обычно сидит кучер с кнутом в одной руке и вожжами в другой, теперь мужик в ливрее держится обеими ладонями за тележное колесо, насаженное на толстый вал, другой конец скрывается внизу в огромном железном ящике.

Автомобиль пронесся мимо, грохоча, гремя и рассыпая искры, лошади пугались и пытались выдернуть из рук извозчиков вожжи, народ вяло ругался на дьявольские игрушки, но видно, уже привыкли.

— Самобеглая коляска, — сообщил я. — Интересно, на дровах, на мазуте или уже на бензине… Прогресс, Иван!.. Когда-то и себе такую купим! Будешь ездить…

Он сплюнул, торопливо перекрестился.

— И попасть за это в пекло?

— Пойдем отыщем гостиницу, — сказал я.

Он пугливо огляделся по сторонам.

— Может, всё же на постоялый двор?

— Иван, — сказал я с укором. — Пелагея Осиповна говорила, ты служил в императорской армии?

Он сказал со вздохом:

— И служил, и повоевал… Но в столице никогда не был. Россия велика… Такого никогда не видел!

В нашу сторону уже оглядывались свободные извозчики, большинство приехавших встречали собственные экипажи, я не успел сделать шаг, как один соскочил с козел и, поклонившись, сказал учтиво:

— Куда господа изволят?

— В приличную гостиницу, — сказал я, — но не на другой конец города, знаю вас. Во сколько обойдется?

— Семь грошей, ваша милость.

— Дам пять, — сказал я, — или спросить вон того рыжего?

— Пять грошей, — сказал он торопливо. — Садитесь, с ветерком довезу! Быстрее этих чадящих ведер!

Он распахнул перед нами дверцу, Иван было заартачился, барин должен идти впереди, но я подтолкнул его в спину и запрыгнул следом.

— Гостиница «Золотой Колос», ваша милость! — крикнул извозчик.

— Годится, — ответил я. — Гони.

Иван осторожно опустился на мягкое сиденье, прям два диванчика напротив один другого, как раз для четырех пассажиров, поскреб пальцем кожу, стараясь понять, из какого зверя выделана.

Водила взялся за вожжи, лихо и без нужды взмахнул кнутом, кони сами пошли бодрой и красивой рысью. Копыта бодро цокают по камням, из-под стальных подков вылетают крохотные злые искорки, булыжники после недавнего дождика чисто вымытые, некоторые вообще полупрозрачные с цветными жилками внутри.

Иван не отрывался от окошка, прошептал тихо:

— А чё она… как плывет? Но быстро!

— У вас в глубинке, — пояснил я, — ещё не знают про рессоры. На подводах их нет, а на коляски уже ставят.

— Здорово, — сказал он зачарованно, потом погрустнел, — а у нас живут, и не знают…

— Всё впереди, — утешил я, — и снег, и ветер, и звезд ночной полет… А самобеглая, ну и что, что самобеглая? Будут и самоплавные, и даже самолетные. Мир растет вширь, вглыбь и даже ввысь, Иван! И мы как бы тоже.

— Вглыбь?

— Вглыбь пока рано, а вот ввысь очень даже!..

Он сказал с дрожью в голосе:

— Как народу много!.. А когда работают?..

— Работающие работают, — пояснил я. — А эти так… Либо выходной, либо домочадцы.

Он охнул:

— Как же их тогда упомнить?

— А зачем?

— А здороваться?

— Тут не деревня, — пояснил я с чувством столичного жителя, — в городе не здороваются с каждым встречным. Здесь человек человеку волк, товарищ и брат. Но волк сперва. А-а, вот и гостиница, в самом деле близко, не обманул!

Он буркнул:

— Да сюда и пять грошей много.

— Столица деньги любит, — сказал я наставительно.

Экипаж остановился у бордюра, по ту сторону широкого тротуара гордо высится широкое каменное здание из красного кирпича, четыре этажа, сравнительно широкие окна, без балконов и прочих излишеств, здание и строилось как доходное, без всяких там, надеюсь, не слишком дорогое.

Напротив нас массивная железная дверь с вензелями, слева массивный мужик, высокий и статный, мундир на нём такой яркий и столько на нём золотых вензелей и бранденбургеров, они же бранденбуры или бранденбурги, что не только деревенский житель примет его за самого важного на свете генерала.

Расплатившись с извозчиком, мы с Иваном подхватили мешки и соскочили на поребрик, оттуда протопали через тротуар к двери. Прохожие косились на обоих как-то странно, будто мы из странствующего цирка, Иван вжимал голову в плечи, я кивнул швейцару.

— Это и есть «Золотой Колос»? А то золота маловато.

Он окинул меня оценивающим взглядом, что-то уловил, одежда на мне худая, но сам я, видимо, выгляжу достаточно по-господски, вежливо поклонился и распахнул перед нами двери.

Иван чуть ли не на цыпочках вошёл следом, я слышал за спиной приглушенный вздох восторга. Просторный холл весь в мраморе, В нишах статуи в полный рост, пышные цветы в огромных каменных вазах, а под противоположной стеной широкий величественный стол, с той стороны в кресле развалился со скучающим видом мужчина в добротном сюртуке и чистит пилочкой ногти.

Я, громко топая, подошел к столу, регистратор или как он здесь, нехотя поднял взгляд усталых глаз.

— Э-э… господа, вы не ошиблись? Постоялый двор тремя кварталами ниже к реке…

Иван тут же дернул меня сзади за пояс, мол, я же говорил, я вперил в регистратора холодный взгляд.

— А не сказал ли наш Государь Император, что нельзя быть дельным человеком и думать о красе ногтей?.. Здесь есть администратор? Или сразу позвать хозяина?

Он вскочил, выронив пилочку, лицо от испуга стало серым.

— Что изволите? Только скажите!

Я произнес через губу, надменно, как подобает пресытившемуся всем аристократу:

— Два номера!.. Лучших.

Он выкрикнул угодливо:

— Будет сделано. На сколько дней?

— Пока на неделю, — бросил я, — там посмотрим.

Он торопливо выложил на стол два ключа и угодливо придвинул в мою сторону.

— Семьдесят седьмой и семьдесят восьмой номера, ваша… милость!.. На втором этаже, с самым лучшим видом на город! Васятка, живо за господами их вещи!

Из угла выскочил неприметного вида парень, тоже в ливрее, подхватил мой мешок, из рук Ивана почти вырвал. Я пошел впереди, пролеты здесь широкие, что и понятно, нижний этаж отдан под служебное пользование, вон там слева заметил дверь в ресторан, а на втором этаже длинный коридор с красной ковровой дорожкой во всю длину, и двери по обе стороны.

Наши номера оказались в самом деле в удобном месте, да и внутри по меркам этого времени весьма так: две комнаты, в спальне широкая двуспальная кровать, в гостиной стол с двумя массивными креслами, несколько стульев, два больших шкафа, один для верхней одежды, второй для вещей, отдельный санузел с душем и унитазом, медным, массивным и толстым. Ершик рядом в медном горшке.

Я долго втолковывал Ивану, что срать на пол нехорошо, нужно вот так и вот туда, смыть отсюда, ершиком тоже можно, если нужно, в общем, разберешься, а я пошел в свой номер. Если что срочное, можешь постучать в стенку, здесь не каменные, в доходных домах экономят даже на перекрытиях.

Глава 11

Иван долго копался в туалете, я слышал стуки-грюки, недовольный голос, наконец вернулся, сказал с поклоном:

— Ваше благородие, а мне что делать?.. Вещи разложил, всё запомнил… Как-то без дела будто украл что-то. Это вы как рыба в окиян-море… Как тот швейцарин оробел перед вами, будто вы рыба-кит, а он килька!

Я сдвинул плечами.

— А где на мне написано, что я не переодетый принц?.. Вдруг я инкогнит?.. Вот он и понял, что лучше перепоклониться, чем недопоклониться.

Он вздохнул, покачал головой.

— Ох, барин… В тот момент и я подумал, что вы какой-то заморский прям не знаю хто.

Я махнул рукой.

— Пойдем, закрой номер на ключ и сдай тому, кто выдал.

Он насторожился.

— Мы что, выезжаем? Там наши вещи!

— Это чтоб горничные убрали, — пояснил я. — Не при нас же пыль поднимать?

Он вздохнул, послушно вытащил ключ.

— Да я его сразу закрыл.

На улице я огляделся, место хорошее, магазины должны быть близко, глупо брать извозчика, окликнул пробегающего мимо мальчишку:

— Эй, Гаврош!.. Где ближайший оружейный магазин?

Он остановился, оглядел нас с головы до ног.

— Пять копеек, сам отведу!

Иван заворчал, неслыханное дело, в деревне за пять копеек с утра до ночи нужно проработать, а тут такое обдиралово, я сказал лениво:

— Одна, и давай быстрее!

— Три, — сказал он.

— Не хочешь, как хочешь, — сказал я. — Пойдем, Иван.

Мы сделали пару шагов, мальчишка вскрикнул:

— Ладно согласен!

Я кивнул, он понесся вперед, оглядываясь, магазин оказался через квартал, Иван заворчал, мы и так в эту сторону шли, я бросил монетку мальчишке, он поймал её на лету и тут же умчался.

Иван сказал мне в спину:

— И полушки бы хватило. Ишь, какой наглый.

— Это столица, — напомнил я. — Тут полушками уже не пользуются. Инфляция, дружище.

Он дёрнулся, даже не среагировав на незнакомое слово, больше тревожит непонятно дружеское отношение, а не вдарю ли следом?

Над дверью магазина неброская вывеска крупными буквами «Лавка оружия и редкостей».

Я поднялся по двум широким ступенькам, толкнул дверь. По ту сторону массивного прилавка крупный жилистый мужик в кресле читает газету, в нашу сторону повёл глазом, но не поднялся.

— Драсте, — сказал я вежливо. — Оружие у вас тоже относится к редкостям?

Он усмехнулся, опустил газету.

— Пока нет, мы же люди?

— Жаль, — ответил я. — Мне нужно оружие.

Он отложил газету, поднялся. Ростом даже повыше меня, в плечах шире, а лицо устрашающе изрезано тремя шрамами. Зеттафлопник тут же подсказал, что два от сабли, третий от топора, получены все в разное время.

— Что желаете… господа?

За моей спиной тоскливо вздохнул Иван. Я обвел взглядом стену за спиной хозяина, зябко передернул плечами. Как много в этом мире плохого, а самое плохое, что так много создано вещей, которыми можно ранить и даже убить человека. И вообще задуманы, сконструированы и продаются людям, чтобы те убивали других людей.

Хозяин посмотрел на меня оценивающе, усмехнулся. Похоже, стоя за прилавком, научился с ходу определять посетителей, ко мне явно отнесся с некоторой брезгливой симпатией, все мы предпочитаем тех, кто явно слабее нас и кто не даст сдачи.

— Мне что-нить, — сказал я нерешительно, — для дуэлей.

Он в удивлении вскинул брови.

— У вас дуэль?

— Нет-нет, — запротестовал я и замотал головой, сама мысль о дуэли непристойна и отвратительна, я же человек, а не павиан какой-то. — Просто я из глубинки… Россия оказывается так велика, что аршином общим не измерить… а здесь, как узнал, дворяне при холодном оружии… Благородные либо с мечом, либо со шпагой или саблей, так?

Он кивнул, лицо держит серьёзным, но в глазах откровенный смех.

— Это столица, здесь благородные на каждом шагу, трудно не нарваться на вызов… Что вы предпочитаете? Каким оружием владеете?

— Никаким, — ответил я откровенно. — Меня учили искусству, а не этому вот… Мне бы что-нибудь полегче и поменьше, чтобы ходить не мешало.

Он вздохнул.

— Искусство… Есть искусство фехтования, искусство владения ножом, дагой, копьем… А что, есть ещё какие-то искусства?

Я сказал убито:

— Да, на задворках. На почетном, конечно, искусство убивать. Это жизненно важно стране, церкви, морали и подъему животноводства. А что из ваших сокровищ порекомендуете для меня?

Он улыбнулся с непонятной симпатией.

— У меня хорошие наборы ножей, но это не дворянское оружие. Вам нужен меч, ваше благородие. Можно в виде короткого или длинного клинка, сабли, шпаги или даже шашки. Но я бы, глядя на вашу фигуру, посоветовал полуторный меч. Или палаш.

Я придирчиво оглядел себя.

— А что не так с моей фигурой?

— У вас прекрасные, — успокоил он. — Рост, ширина плеч, общая стать… Чувствуется, что из глубинки. В Сибири, говорят, все такие. Шпаги для тех, кто субтильнее. Здесь даже малорослые аристократы с полуторными мечами! Так они как бы значительнее. Перед дамами красуются.

Я поколебался, поймал подбадривающий взгляд Ивана, сказал безнадежным голосом:

— Ладно, давайте полуторный.

Он начал выкладывать на прилавок один меч за другим, Иван тут же, вежливо отодвинув меня плечом, начал брать их в руки.

Я слышал, что обязательно нужно проверять баланс, остальное неважно, все только и говорили про «хорошо сбалансированное оружие», так что я не понимал, что Иван ещё рассматривает и выспрашивает.

Хозяин с усмешкой посматривал на Ивана, но с ним разговаривает уважительнее, чем со мной, ощутил знатока, хотя какой из Ивана знаток, просто этих мечей пересмотрел в императорской армии туеву кучу и лучше меня понимает, что мне подойдет больше.

Иван покрутил один из мечей, вращая кистью, сказал со вздохом:

— Вот этот… Он такой, неброский. Сразу видно, хозяин не задира.

— Сколько с меня? — спросил я. — И вон тот нож. Нет, ножны можно поскромнее.

— Пятьдесят пять рублей, — сказал хозяин. — Включая нож.

Иван накинул мне через плечо тонкую перевязь, тоже под цвет костюма, закрепил ножны и отступил на шаг.

— Ну, — сказал он с сомнением, — вот так. Теперь видно человека благородного сословия. А то могут перепутать с купцом каким, а то и, прости Господи, приказчиком или кучером!

Хозяин сказал подчеркнуто почтительно:

— Да-да, ваше благородие, теперь сразу видно, вам палец в рот не клади.

Я кисло улыбнулся, что-то совсем не почтение слышу в голосе торговца, совсем не почтение.

Ивана я высадил у гостиницы, пусть проверяет вещи и трясётся над мешком с монетами, а я назвал извозчику новый адрес, и тот послал коней лёгкой рысью по левой стороне улицы.

Если Москва — это матушка Расея, то Петербург это наполовину Германия, а вторая половина Франция, Голландия и прочая Европа, но смесь едва заметна, всё-таки Европа достаточно однородна, архитектура практически идентична, так что я доехал по указанному адресу, нигде ни к чему не прицепившись, всё достаточно выверено и строго.

Извозчик натянул поводья, я расплатился и соскочил на выложенную ровным булыжником улицу. На той стороне, сразу за рядом декоративных деревьев и ухоженным непривычно широким тротуаром возвышается массивный трехэтажный особняк, на стенах много лепнины, у парадного входа толстые колонны, а над окнами гранитные козырьки в виде не то змей, не то драконов.

К парадному входу пять широких ступеней, массивная металлическая дверь вся в завитушках, аллегорических фигурах, но видно и то, что такую не выбьешь одним-двумя ядрами из пушки.

Я быстро вбежал по ступенькам, ухватился за толстое кольцо и несколько раз простучал по металлический подкладке.

На стук никто моментально не выскочил, я постучал снова, громче и нетерпеливее. Наконец появился массивный мужик в богатой и пышной ливрее, словно гвардеец на страже Папской Канцелярии Ватикана, окинул меня хмурым взглядом.

— Что вам нужно?

— Письмо Кириллу Афанасьевичу!

Он поморщился, протянул руку.

— Чего? — спросил я. — За рукопожатие беру золотой. За похлопывание по плечу — два.

Он повысил голос.

— Давай письмо, дубина.

— От дуба слышу, — ответил я — Ещё и зеленого. Велено передать лично.

Он поморщился снова, сказал резко:

— От кого?

— От Вадбольского Василия Игнатьевича, — сказал я и повторил: — Вадбольскому Кириллу Афанасьевичу. Ну что, могу повернуться и уйти. Скажу, что ты, дурак ряженый, не пустил. Хочешь?

Он скривился так, что скрипнули зубы, отступил на шаг и распахнул дверь.

— Заходи. Но если что-то не так, с огромным удовольствием переломаю тебе кости и вышвырну на улицу под колеса сраных повозок.

— Какой ты добрый, — сказал я. — Родовая травма, да?

Он нахмурился, а я прошёл в дверь, постаравшись пихнуть его плечом. А что, с волками жить по-волчьи петь.

Открылся просторный холл, везде мрамор, пол выложен цветными плитами, на стенах картины в позолоченных рамах, в нишах статуи, три небольших столика, явно для карточных игр, на противоположной стене развешаны различные мечи, копья, булавы, моргенштерны, а на постаментах четыре рыцарские фигуры в полных доспехах и с опущенными забралами.

Безвкусно, мелькнула мысль. Словно не аристократ приобрел этот дворец и обставил, а быстро разбогатевший купчина, у которого много денег, но мало вкуса. Половина мечей с позолоченными рукоятями, сабли с драгоценными камнями на эфесах, а ножны нагло блещут широкими накладками из серебра и золота.

Здесь в зале меня встретил лакей, больше похожий на гвардейца, видимо охранник, велел строго:

— Стой здесь!.. Васятка, бегом к хозяину. Письмо от Вадбольского!

От стены напротив отделился ещё один, одетый попроще, кивнул и молча ринулся через холл бегом, там дальше широкая лестница наверх, исчез, словно его взметнуло ветром.

Вернулся через несколько минут, медленно и вальяжно спустился с лестницы, буркнул:

— Велено пропустить в зал наверху.

Похоже, интереса ко мне хозяин дворца не проявил, лакеи это чувствуют и сразу же встраиваются в настроение хозяина уже по-своему, по-лакейски начинают хамить, демонстрировать пренебрежение, дескать, слуга на службе графа почти выше простого дворянина, а то и безземельного баронета.

Я молча пошел по ступенькам, посреди лестницы проложена красная дорожка, но до неё ещё идти, а тут я по краешку бодро поднялся, зал открыл чуть поменьше, но намного богаче, и чувствуется, что этот обставляли люди с хорошим вкусом.

У открытого окна смотрит на улицу мужчина средних лет, статный, рослый, но пузо вон как ни затягивай, а никуда не делось, только часть сместилась ещё и на бока.

Заслышав шаги, он повернулся и посмотрел на меня, как на нищего попрошайку. Я напомнил себе, что надо бы пройтись по магазинам готового платья, по одёжке встречают везде, разве что Василий Игнатьевич, истинный аристократ, бровью не повел, что я по одежде не то, не сё, а с боку ещё и кукареку.

Я поклонился, младшие кланяются первыми, а вот руку протягивать нам моветон, нужно ждать, когда подадут старшие… или не подадут.

Хозяин дома не подал, молча и холодно рассматривал меня, наконец обронил небрежно:

— Я Кирилл Афанасьевич Вадбольский. С чем прислал ко мне Василий Игнатьевич?

Я ответил, с вежливейшим поклоном протягивая ему конверт:

— Он прислал меня в столицу для поступления в Академию. Мне шестнадцать, как бы обязан… Заодно велел заглянуть к вам и передать уверения в дружбе и пожелания здоровья и счастья. Вам и Антонине Ивановне.

В зал торопливо вошла полная женщина в розовом чепчике, подметая подолом пол, её поддерживает под руку очень щегольски разодетый мужчина с лихо закрученными кверху усами и в настолько разукрашенном золотыми нитями и крупными золотыми пуговицами к месту и не к месту кафтане, что меня передернуло от дикой безвкусицы. Да и эполеты великоваты, смотрится комично, но это на мой вкус истинного ценителя искусства.

В глаза бросились витые бранденбургеры, вызывающе яркие и крупные, словно смотрю «Последний чардаш» Кальмана, а этот вот прямо щас пойдет в зажигательный пляс.

А так вообще-то смотрится героически жалко, слишком старательно подбритые бакенбарды, усики довольно жидкие, но ухитряется загнуть кончиками вверх, впечатление комичное, нарушение пропорций, или я ни черта не понимаю в работах Пифагора и Лобачевского.

Я перевел взгляд на хозяина, он в полнейшем равнодушии произнес:

— Давно мы с ним не виделись… Как он?

— Хворал, — ответил я осторожно, — но сейчас идет на поправку. Пелагея Осиповна тоже передает вам самые теплые пожелания здоровья и счастья.

Он чуть кивнул, я поклонился и сделал полшага назад.

— Ваше сиятельство, примите и от меня глубочайшие… и позвольте откланяться. Первый день в столице, нужно многое успеть…

На лице франта в бранденбургерах такое облегчение, что вот со мной уйдет и весь смрад, хозяин кивнул, благосклонно отпуская, но вдруг Антонина Ивановна всплеснула руками.

— Кирюша, что же ты вот так сразу?.. Пусть молодой человек останется с нами на ужин! Ведь правда, Кирюша?.. Я так много хочу узнать о наших старых друзьях, я по ним скучаю!

Вадбольский бросил на неё взгляд, в котором мне почудилось изумление, но после паузы сказал ровным голосом:

— Да-да, ты права, дорогая. Как вас зовут, юноша?

— Юрий, — ответил я. — Юрий Вадбольский.

— Юрий, — повторил он по-прежнему безучастно, — останьтесь на ужин, расскажите… Кстати, вы уже остановились где-то?

— В «Золотом Колосе», — сообщил я.

Он улыбнулся.

— Да, хорошая гостиница. Но уже вечер, нечего по ночам ездить по незнакомому городу. Переночуете у нас, а с утра и займетесь… ну, делами.

Антонина Ивановна, подошла, обняла за плечи, от неё пахнуло женским теплом и уютом, при её росте пришлось закинуть руку повыше, но повела меня из зала по широкому коридору, где в нишах всё те же статуи чего-то античного, а двери одна от другой шагов на десять, что значит, помещения там ещё те по площади.

Глава 12

Ещё на лестнице Антонина Ивановна велела слугам поставить на стол ещё один прибор, усадила меня в одной из комнат, расспрашивала о Василии Игнатьевиче и Пелагее Осиповне.

Минут через десять появился лакей в расшитом галунами долгополом костюме и пригласил к столу.

Столовая в светлых тонах, стол на двенадцать персон застелен ослепительно белой скатертью.

Я бросил внимательный взгляд на щедро накрытую столешницу, в глазах рябит от сверкающих бокалов, золотой посуды, серебряных вилок.

Почти одновременно с нами в столовую с другой стороны вошли рослые парень и девушка, как я понимаю, сын и дочь хозяина. Оба в отца высокие, белобрысые, парень в зеленом мундире юнкера, чёрных брюках и щегольских сапогах, явно сшиты на заказ, девушка в кружевном чепчике, что мило обрамляет её миловидное личико, и в платье кремового цвета, что широким колоколом скользит по блестящему полу.

Оба заметно напряглись, парень посмотрел с неприязнью, а девушка брезгливо поджала губы. Блин, мелькнула мысль, надо было сперва, а не потом в магазин готовой одежды. Здесь ей придается слишком большое значение. По ней судят по статусу, положению и даже образованию.

Кирилл Афанасьевич сказал светским тоном:

— Мои дети, Игорь и Наталья. А это сын моего старого друга из Сибири, Юрий Вадбольский.

Парень чуть наклонил голову, но в глазах я прочел: а, из Сибири, понятно, почему такой убогий, девушка холодно промолчала.

Антонина Ивановна сказала счастливым голосом:

— К столу, все к столу!.. Ужин стынет!

Я опустил зад на стул последним, так по этикету, посмотрел на главу дома, будем ли читать благодарственную молитву перед едой, я-то могу повторить любую и на любом языке.

Кирилл Афанасьевич взял нож и вилку, понятно. Петербург город светской культуры, церковных традиций слишком много, чтобы соблюдать все. За главой дома приступили к еде Игорь и Наталья. Антонина Ивановна сперва убедилась, что все принялись насыщаться, расцвела в довольной улыбке и тоже взяла вилку в одну руку, нож в другую, но всё ещё смотрела на всех нас, как наседка на птенчиков.

Вбежал запыхавшийся франт в витых бранденбургерах, пышные эполеты на каждом шагу подпрыгивают, с ходу бросил на меня удивленно-злобный взгляд, даже с шага чуть сбился, глаза сузились, а шерсть, как догадываюсь, на спине вздыбилась, как у самца при виде другого, что пытается отжать его кормовые угодья.

— Простите, — сказал он трагическим голосом, обращаясь к главе дома, — Дела, дела, столько дел!!!

И десять тысяч курьеров, договорил я мысленно, но смолчал. Кирилл Афанасьевич кивком указал ему на стол, франт торопливо придвинул стул и сел рядом с Натальей, но продолжал поглядывать в мою сторону уже злобно-растеряно.

Кирилл Афанасьевич кивком указал мне на широкое блюдо рядом с моей тарелкой.

— Рекомендую, — сказал он снисходительно. — Это мидии…

Я ответил вежливо:

— Да, это наши, дальневосточные, узнаю. У нас простой народ ест их «по-моряцки»: с лимоном, чесноком и водочкой, есть любители, что готовят супы, рагу, суфле, салаты и даже пасту. Благо мясо мидии можно отваривать, тушить в сливочных, чесночных, томатных и других соусах, жарить, коптить, мариновать, солить…

Франт на глазах наливался злобой, на меня бросал ненавидящие взгляды, Антонина Ивановна от изумления приоткрыла рот, а Кирилл Афанасьевич спросил со странным выражением:

— А вы, Юрий, как предпочитаете?

Я сказал легко:

— А я не перебираю, ем всё. Хотя у нас мидии подаются чуть светлее… и мягче.

Его щека чуть дернулась, сам видит, что мидии передержали в соусе, потому потемнели и стали чуть жестче.

— А что, — спросил он, меняя тему, — в вашем личном меню?

Я ответил с надлежащей скромностью, даже глазки притупил:

— Мне о разносолах думать рано, ваше превосходительство. Должен много учиться, много работать, преуспеть и служить Отечеству и Государю Императору. А кулинарию потом, когда буду стар и немощен, и других радостей не останется.

Франт, уже багровый от ярости, начал ещё и раздуваться, словно петух перед боем. Странно, вроде бы я его ничем не задел, не обидел, даже на ногу не наступил и в суп ему не плюнул.

Кирилл Афанасьевич посмотрел на меня странно, медленно кивнул, не сводя с меня взгляда.

— Очень правильные речи. Слишком много молодежи опускается до низменных удовольствий. А как вы?

Я ответил подчеркнуто твердо, как истинный дворянин, защитник интересов Его Величества Государя Императора, а также ещё и Отечества:

— Это слишком простые удовольствия, ваше сиятельство! Предпочитаю более высокие, полученные от решения трудной задачи или выполнения трудного дела. Даже усталость от тренировки с мечом или шпагой и то выше плотских радостей желудка.

Он сказал задумчиво:

— Только в провинции и остались правильные юноши.

Антонина Ивановна воспротивилась:

— Ну что ты говоришь, Кирюша!.. Просто драчуны и гуляки чаще бросаются в глаза. А так и в Петербурге много молодых людей, готовых положить жизнь за императора, за возвышение России…

Он усмехнулся, голос смягчился.

— Ну да, в Сибири нет таких борделей, как здесь, потому там такие правильные молодые люди.

После ужина, который я, надеюсь, выдержал с честью, благо как что есть и какой из вилок ковырять могу в любой момент заглянуть в Википедию, все поднялись, как по команде. Слуги начали убирать со стола и зачем-то менять скатерть. Антонина Ивановна поручила меня слугам, чтобы те подготовили мне комнату, заодно указали нужные для туалета помещения.

Перед дверью, отведённой мне для ночлега комнаты, я спросил слугу шепотом:

— Скажи-ка, любезный, кто этот весь в роскошных бранденбургерах и с усами, как у кайзера Вильгельма?

Вряд ли он знал, что такое кайзер и как выглядит, но сразу сориентировался, ответил так же тихо:

— Барон Данкайро.

— Это понятно, — сказал я, — что барон, по морде лица видно. А почему распоряжается, будто хозяин?.. Вроде глава рода Вадбольский?

Слуга чуть дернул щекой, ответил нейтральным голосом, но я уловил в нём неприязнь:

— Дальний родственник со стороны Антонины Ивановны. Лихой игрок, по слухам проигрался в карты, в долгах. Кирилл Афанасьевич всегда занят, вот он и… трется, где хочет.

— Понял, — пробормотал я. — Благодарю.

Он поклонился, в глазах изумление, слуг тут точно не благодарят, я зашел в комнату, посмотрел, всё опрятно и чисто, выглянул в окно, во дворе тоже опрятно и чисто, все двигаются медленно и чинно, как в аллеманде. Здесь в особняке, как погляжу, жизнь не идет и не мчится, а едва ползет с боярской ленью, что захватила и слуг.

Решил посмотреть на двор с задней стороны, пошел через анфиладу комнат, навстречу появился барон Данкайро, загородил дорогу и смерил меня взглядом, полным брезгливости и презрения.

Я замедлил шаг, лихорадочно соображая, что делать, а он выпятил грудь, как петух перед дракой, сказал таким голосом, словно с размаху вылил на меня ведро помоев:

— Эй ты, деревенщина!.. Стой и смотри сюды!

Я остановился, воззрился на него непонимающими глазами. Он вынул из нагрудного кармашка большой клетчатый платок с монограммой, поднес к лицу, медленно вздохнул и на мгновение закрыл, словно в экстазе глаза.

Да хрен с тобой и задним двором, мелькнуло у меня, пойду лучше отседова, строить планы могу и в комнатке, где пробуду до утра.

Однако едва я качнулся и сделал шаг, сказал громко:

— Куды, деревня?.. Я не дал разрешения!

Я пробормотал:

— Какого разрешения?.. Тут что, нужно пропуск выписывать?

Он промолвил с великим презрением.

— Ты, дурак неумытый слушай, когда тебя учат, сиволапого!.. Почему входишь в комнату и не кланяешься?.. Ты должен замереть в великой почтительности и сразу же поклониться!.. Низко поклониться, спина не переломится, но так выкажешь уважение и признаешь, что ты всего лишь мелкая букашка!

Злость начала закипать, я сказал глухо:

— Вообще-то я баронет…

Он презрительно фыркнул:

— Баронет из богом забытой деревни!.. Да в Санкт-Петербурге лакей выше, чем все бароны Сибири!.. А я вот настоящий барон, потому что родился в Санкт-Петербурге и живу в Санкт-Петербурге, где проживает Его Императорское Величество и его императорская фамилия!

Злость зашевелилась в моей душе, ого, какая она, оказывается, мохнатая, начала с глухим ворчанием подниматься, словно я питекантроп какой, горячие волны пошли по всему телу.

Я спросил тихо:

— И чего ты хочешь?

Он дернулся, округлил глаза.

— Хочу, чтобы ты, тупая деревенщина, исполнилась почтения и благодарила за урок, как нужно себя вести в благородном обществе!.. Иначе тебя не допустят даже за столом прислуживать, а будешь только навоз конский убирать…

Я сделал ещё шаг, с силой ударил кулаком в живот, даже не стараясь попасть именно в солнечное сплетение. Он охнул и согнулся, а я, ухватив за голову, с силой рванул вниз, одновременно бросая вверх колено.

Раздался хряск, на пол посыпались обломки зубов. Я выпустил голову истинного санкт-петербургского барона, он рухнул навзничь, захлебываясь кровью из вдрызг разбитой нижней челюсти, да и верхней тоже.

Я отступил на пару шагов, прислушался. В коридоре тихо, шаги за окном во дворе, но быстро удалились.

Красавец барон застонал и попробовал перевернуться на бок. Я быстро подскочил и пинком вернул обратно.

— Слушай ты, гнида, — прошипел я ему в лицо. — Сегодня же уберешься в ту нору, откуда выполз, скотина…

Он прохрипел разбитым в лепешку ртом:

— В Сибирь… загремишь…

Я кровожадно улыбнулся.

— К себе домой?

Он запнулся, а я с силой ударил ступней в промежность. Он взвился от боли, едва не потерял сознание.

— Ещё пару раз, — прорычал я ему в лицо, — и у тебя не будет детей… понял, тупой дурак?

Он не ответил, я тут же с огромным удовольствием засадил ещё раз в то же место. Он едва не подпрыгнул из положения лежа плашмя.

— Ещё?

Он прохрипел, булькая и захлебываясь кровью:

— Не… надо…

— Почему нет? — спросил я. — Мне понравилось! Я же из Сибири, тупой и очень злой.

— Прошу…

— Чё-чё, — переспросил я. — Не слышу. Похоже, просишь добавки…

— Умоляю, — пробулькал он. — не… надо…

— Хорошо, — сказал я, вытащил нож и пощекотал ему горло. — Ладно, завтра попрощаешься с хозяевами и отбудешь. Я буду здесь бывать, всё проверю. Если найду… в общем, в тот же день склеишь ласты. Я человек дикий, злобный и нехороший. Мы, сибиряки, чтим только ведмедя! А я вообще дикий, зубами рву и кровь пью! Иди… Скажешь, на лестнице споткнулся.

Во внутреннм коридоре за дверью попался слуга, посмотрел на меня хитрыми глазами, но проговорил механическим голосом:

— Я ничего не видел. Я ничего не слышал.

Я кивнул и прошёл мимо. Похоже, слуг этот надутый индюк достал ещё раньше.

И только в своей комнате ощутил, ярость трясет, как медведь грушу. Сердце барабанит быстро и часто, едва не выпрыгивает, кровь шумит в ушах, в голове теснятся сцены, как разбиваю этой сволочи череп, вырываю нижнюю челюсть и выбрасываю в окно, ещё выбиваю глаза, засовываю руку в рот и вырываю язык, тоже вышвыриваю в окно, там бегают голодные собаки…

Да что со мной? Никогда такого не было, никогда так меня не трясло и не корёжило. Вот уж правда, жил в стерильном мире среди воспитанных и крайне интеллигентных людей, даже не представлял, что могу столкнуться с подобным хамством не где-нить в деревенском кабаке, а в приличном доме в центре Санкт-Петербурга.

Глава 13

Утром меня ждал неприятный сюрприз. Сразу после завтрака хозяин позвал в кабинет, сам опустился в просторное кресло, мне сесть не предложил, не по рангу, сказал с ходу:

— Мы с Антонино й Ивановной посоветовались и решили оформить над тобой попечительство.

Я насторожился, спросил:

— Что это? Зачем?

— Такой закон, — ответил он равнодушным тоном. — Ни один человек не может быть оставлен без опеки, ну разве что простолюдин, да и то не в столице. Но опека только для тех, кто не достиг четырнадцати, однако попечительство до восемнадцати.

Я охнул.

— Зачем это?

Он назидательно поднял палец.

— Чтобы молодых изначально вела по жизни рука взрослых и опытных в жизни, не давая сойти на опасную или преступную дорожку. Мы с Антониной Ивановной решили отдать тебя в воинское училище.

Я запротестовал:

— Я приехал поступать в Академию!

Он поморщился.

— Амбиции, амбиции. Ты из глубинки, даже в воинское удастся воткнуть только с моей помощью и связями, а Академия находится под рукой Государя Императора. Туда стремятся лучшие из лучших! Да вся столица туда рвется!.. Сто тридцать лучших из лучших… из лучших аристократических семей Петербурга… на каждое из мест!

Я покачал головой.

— Уж простите, но я в Академию.

Он повысил голос:

— Как твой попечитель, я запрещаю…

— Вы не мой попечитель, — напомнил я вежливо. — Как это вы за ночь успели оформить документы?.. Извините, Кирилл Афанасьевич, у меня дела, вынужден покинуть ваш дом. Простите великодушнейше, я спешу…

Я повернулся и вышел из кабинета. В груди кипит, жар прокатился по телу, поднимая давление крови.

На улице поймал извозчика, тот мигом доставил до гостиницы. Мужик за стойкой взглянул с интересом, если благородный не ночевал, и вернулся утром, то должен быть с побитой и пьяной, но довольной мордой.

Я требовательно протянул руку, он со вздохом снял с гвоздя колечко с ключом и положил в мою ладонь.

Иван подпрыгнул с кровати, когда я вошёл в его номер.

— Ваша милость! Я уж думал, с вами что-то случилось!

— Я же предупреждал, — напомнил я, — могу иногда задерживаться, дела есть дела. Но ты прав, нужно срочно придумать, чем зарабатывать, а не только бить морды для собственного удовольствия. Искать кем-то закопанные клады несолидно. Да и не повезет больше так красиво.

Он кивнул, посмотрел на меня очень серьёзно.

— Что-то надумали?

— Да, — ответил я. — Откроем аптекарскую лавку.

Он спросил с осторожностью:

— А что… это?

Зеттафлопник быстро подсказал, что первый Аптекарский устав издали в 1789 году, аптек не было, как и аптекарей, только всевозможные лекари, которые чаще всего сами и составляли снадобья. А первую аптеку для общего употребления открыли в 1864-м, до этого даже в Санкт-Петербурге были только лавки по продажи зелий.

— Зельевая, — пояснил я, — будем продавать лекарства.

Он сказал поспешно:

— Да-да, ваша милость, вы в этом ещё какой умелец! Я будто двадцать лет скинул!

— Вот и лады, — ответил я. — Конечно, лавку откроем на тебя. У меня и возраст не тот.

Он вздохнул, покачал головой.

— Ваша милость, у вас и лицо больно… просветленное. Как у дурачка какого. Таких иисусиками называют!.. Не будет у людей к вам доверия, как к серьёзному человеку. Мне и совестно, но за прилавок лучше мне.

— И хозяином запишем тебя, — решил я. — Буду готовить лекарства, ты продавать. Не вдвоем же ходить траву искать и коренья копать?

Он вздохнул.

— Боязно мне вас отпускать одного. Хоть вы и показали, что умеете дать сдачи, но как-то стрёмно мне.

— Не боись, — сказал я. — А мне нужно как можно быстрее сварганить для Василия Игнатьевича.

Он вздрогнул, посмотрел на меня с надеждой.

— Сделаете ещё?

— Они же признали меня своим дитём, — напомнил я. — А что я за, если не отвечу?.. Надо поспешать, а вдруг тут и доставка на черепахах? Это ж в Сибирь, а там Ермак уже побывал? Ах да, я же сам оттудова…

Он кивнул, потом напомнил с некоторым беспокойством:

— Вы обещали Василь Игнатычу, что поступите в Академию.

Я вздохнул.

— Дворяне обязаны служить. Сначала проходят либо через военное училище, либо какое другое, это Россия. Но занятия с сентября, ещё неделя.

Иван посмотрел встревоженно, наконец проговорил осторожно:

— Ваше благородие, как-то вы слишком легко… Документы надо раньше. Тоже отбор!.. Если не примут, тогда в солдаты.

— Серьёзно? — спросил я. — Гм, думал, это автоматом, раз баронет… Ты прав, нужно проверить.

— Не тяните, — сказал он серьёзно. — Поезжайте щас. Баронов поменьше, чем гусей в империи, но все в Петербургской Академии не поместятся. Кто не пройдет, пошлют туда, где попроще. А то и сразу в солдаты.

Я на минуту задумался, солдатами начинали многие полководцы, тот же генералиссимус Суворов, но я не хочу быть генералиссимусом, мне куда интереснее инженерия, а какой из солдата инженер? Это генералиссимусом легко, но не хорошим инженером.

— Хорошо, — сказал я, — что-то я совсем зауспокоился. Это ж хыщный Петербург, а не наша мирная тайга с медведя́ми и волками. Званых много, мало избранных.

— Вот-вот, ваше благородие. Тут в гостинице про Академию тоже говорят. Слыхал я, в прошлом году на одно место было сто тридцать человек!

Я присвистнул.

— Не думаю, что этот год будет лучше. Ладно, ты тут обживайся, я сбегаю в эту Академию. Где мои документы?

Сто тридцать человек на место, думал я, пока извозчик гнал лошадку по узким улочкам, выбираясь на проспект. Вообще-то недорослей моего возраста по России набралось бы и тысяча на одно место, но большинство с помощью родни устраиваются сызмальства на доходные места в семейном бизнесе, зачем рисковать со вступлением в Академию, где можно взлететь высоко, но можно и всё потерять, а вот дома все свои и во всём помогут.

Дома по обе стороны улицы расступились, лошадка мелкой рысью вынесла коляску на широкую площадь.

Первое, что увидел, исполинская стена из красного кирпича, напоминающая кремлёвскую. Да и по размерам близко: кремлёвская в высоту десять-пятнадцать метров, а эта немного ниже. Понятно, враг не пройдет, сама по себе Академия ещё та крепость, Россия в миниатюре.

По эту сторону стены блестят на солнце хромом автомобили и роскошные кареты, самые смелые из владельцев карет уже превратили их в коляски. Похоже, до массового выпуска здесь не доросли, автомобили далеко не у всех аристократов, а только у самых-самых. Впрочем, кареты по дороговизне не уступают, мало того, что дверцы и стенки в серебре и золоте, так ещё и колеса сверкают позолоченными спицами.

Возле каждого авто один-два охранника, до огороженной парковки не додумались. Из автомобилей и колясок очень неспешно выходят детки знатных фамилий, не спешат к воротам, дают вволю наглядеться на себя, таких богатых и важных.

На прочих смотрят с такой высоты, что уже не важно дворяне там внизу или простолюдины, просто мурашня мелкая и неумытая.

Но большинство учащихся заходят и вбегают на площадь на своих двоих, то ли близко живут, то ли оставили свои телеги за углом, дабы не позориться.

Я же во все глаза смотрел на гигантскую стену, вообще-то в Петербурге, как и в большинстве европейских городов, заборов практически нет, ими огораживают только нечто важное, правительственное, но эта стена точно всех перещеголяла, метра три высотой, зачем?

Ею огорожен, как понимаю, весь квартал. Я расплатился с извозчиком, Ивана нет, чтобы торговаться за каждую копейку. Извозчик поблагодарил и отбыл, а я тихонько направился в сторону массивных ворот из кованого железа с вензелями и выпуклыми завитушками на обеих створках.

Ворота, естественно, заперты, но рядом гостеприимно распахнута такая же металлическая калитка, по обе стороны двое крепких мужчин в строгой одежде поверх кольчуг.

Я перевел дыхание, сердце почему-то колотится как у воробья, пошел к калитке. Один из мужчин сдвинулся в сторону, перегораживая дорогу.

— По какому делу?

— Поступающий, — сказал я. — Подавать документы.

Он взял у меня из руки мои бумаги, быстро просмотрел, вернул.

— Проходите. Прямо через двор, от фонтана налево, там дальше четыре корпуса. Ваш, если всё по-старому, то последний.

Я поправил мешок за плечами, сказал «спасибо» и, пройдя через калитку, оказался в огромном дворе, на нём бы только дворцовые парады проводить. Дорога широкая и прямая, в самом деле годится для муштры и отработки шагистики, а вдруг Государь Император заглянет. Деревья по обе стороны стоят плотным строем, за всё время попалась только одна клумба, но зато безобразно огромная, загородила дорогу, пришлось обходить по широкой дуге, причем я, как буриданов осёл, даже остановился и подумал, с какой стороны обойти быстрее.

В вымощенном белыми и тёмно-коричневыми плитами огромном дворе большой фонтан в самом центре, что всегда раздражает, мешая пройти от ворот в здание по прямой.

Но фонтан хорош, если вот так первый раз, можно и обойти со всех сторон, любуясь медными скульптурами писающих мальчиков, которым Геракл раздирает пасти. Струи мелодично журчат, но лучше не вслушиваться, потому что мочевой пузырь может услышать призыв и тоже зажурчать в ответ.

Первый корпус оказался не ближе, чем четвертый, все выстроились в линию, номеров нет, я прикинул, что мы в Европе, здесь читают слева направо, свернул к крайнему справа, минут через пять увидел массивное крыльцо, почему-то с торца, четыре широкие ступени, а дальше распахнутые двери.

Поднялся по широким ступенькам, дюжина солдат поднимется плечом к плечу, двери распахнуты, тоже не двери, а настоящие врата, окованные старой медью и украшенные барельефами с фигурками зверей и дивных птиц.

С порога первое, что увидел, огромная люстра с множеством свечей, сейчас погашены, висюльки то ли из стекла, то ли из драгоценных или полудрагоценных камней.

Мимо меня прошёл быстрыми уверенными шагами юноша с мешком за спиной, такой же у меня остался в гостинице, и большой сумкой с раздутыми боками.

Я ускорил шаг, а когда взбежал по ступенькам, он уже перед массивным канцелярским столом, там восседает величественный старик в военном мундире, и что-то объясняет парню. Мешок с его спины и сумка перекочевали на пол.

Я дождался, пока старик закончит говорить с парнем, приблизился, и сказал смиренно и с почтением в голосе:

— Здравствуйте. Я Юрий Вадбольский, баронет, направлен родителями в Академию для поступления.

Старик поднял на меня взгляд усталых глаз, буркнул:

— По воле Государя Императора и Самодержца бывшая Академия переименована в Лицей.

Парень с мешком за плечами собрал бумаги, которые ему передал старик, улыбнулся и сказал с оттенком превосходства:

— Это в Петербурге, а вот в Москве осталась Академией. Там с виду проще, зато факультетов больше!

Он улыбнулся и быстро отбыл, старик пробурчал ему в спину:

— Вот и шел бы в московскую. Так нет же, им в столицу надобно!.. Вадбольский, говорите? Вот листок в приемную комиссию, а это для зачисления на проживание в общежитии. Сейчас только подпишу…

Он смерил оценивающим взглядом мою одежку, я в который раз уже поклялся её сегодня же сменить на столичную, спросил снисходительно:

— Из глубинки?..

— Из самой, — подтвердил я. — У нас все гуляют с медведя́ми.

Он вздохнул.

— Читать, писать хоть научили?

— Только печатными буквами, — сообщил я. — И не всё, правда, но я учусь быстро, хоть и медленно.

Он что-то заподозрил, больно у меня наглый вид, уточнил:

— А чему ещё?

Я ответил скромно:

— Да всякой ерунде. Знаю основы всех религий, искусства, древнюю историю, в совершенстве владею латынью, древнегреческим, а также немецким и англицким…

Я остановился, но, похоже, он уже понял, могу продолжить, покачал головой и протянул мне два листка, на обоих гербовые печати Академии.

Вообще-то я мог бы продолжить хвастать, хотя на самом деле не совсем как бы знаю… но в любой момент могу достать из памяти любые языки, хотя хватит и того, что сказал, два мертвых языка и два живых, вполне, вполне.

— Заполняй, недоросль…

— Простите, — произнес я с достоинством, — но, как я помню, недорослями называют дворянских детей до шестнадцати лет… Но в Академию принимают с шестнадцати?

Он гадко ухмыльнулся.

— Грамотный, а? Законы знаешь? Недорослями зовут всех, кто не дорос! До воинской службы, до учебы в высшем заведении. А вот когда, милостивый сударь, пройдете вступительный экзамен… если пройдете!.. тогда и будете… доросшими до почетного звания курсанта Императорской Академии.

Я поклонился и ответил очень вежливо:

— Спасибо, господин, за понятное разъяснение сибирскому лапотнику.

Он смотрел на меня с прищуром.

— У вас разве лапти? Вы же круглый год в валенках!

Я не стал спорить, ответил с поклоном:

— Сибирскому валенку.

Он вздохнул.

— Такие вот умники чаще всего сыплются на экзамене. Каких-то простых вещей не знают. Боюсь, знание латыни не очень-то поможет. Да и греческий язык не спасет, когда бьют в морду.

Глава 14

Академия оказалась куда больше, чем я ожидал и даже увидел с первого взгляда. Во-первых, занимает целый квартал: десяток крупных величественных зданий, выстроенных в духе чего-то римского и греческого. Между ними, как ухоженные аллеи, где по обе стороны изогнутые в духе позднего ренессанса скамейки, так и участки как бы девственного леса с вековыми деревьями, но без бурелома и с чистой мягкой травой.

Два корпуса отданы под общежития, ещё один — библиотека, куда мне нужно попасть как можно скорее, там много такого насчёт магии, чего нет в моей зеттафлопной памяти.

В голове стучало: что он имел в виду, что не все умники проходят экзамен?.. Что спрашивают? Закон Божий? Перечислить всех патриархов Великой Руси, Белой Руси, Малой и каких-нибудь княжеств?.. Но там вряд ли отдельные…

Я подошёл к одному из абитуриентов, что показался попроще и без особого гонора, шепнул:

— А какой будет экзамен, не знаешь?

Он посмотрел в удивлении.

— Экзамен? Их будет три или четыре…

— Ого! А по каким предметам?

Он сказал покровительственно:

— Не трусь, нового не спросят. Всё то же самое, чему учили дома. Устройство Российской империи, основы православия, умение вольтижировки и обращения с холодным оружием… ну и всё. А-а, ещё проверка на способность к магии.

— К… магии?

Он ухмыльнулся.

— Что, не нравится? Мне тоже. Но проверка нужна, в числе поступающих всегда отыскивается хотя бы один из Умеющих. Здесь в двух старших классах по три-пять человек!..

Я пробормотал ошарашено:

— Здорово… У нас в Сибири о таком даже не слышали…

Он посмотрел с великим интересом.

— В какой дыре ты жил?.. Умеющие могут появиться везде. Правда, их тут же забирают или переманивают в столицу, но всё, всё же…

Я пробормотал:

— Да меня ничто не интересовало, крове искусства… Я влюблен в поэзию Гомера, знаю наизусть «Песнь о всё Видавшем…». Хошь почитаю?

Он скривился.

— Ты это серьёзно? Кто такое спросит? А вот управляться с саблей важно для Государя Императора и Отечества.

— А для Бога? — спросил я.

Он насторожился.

— А Бог при чём?

— Дык говорят же, — пояснил я, — за Бога, Царя и Отечества!.. Бог на первом месте, Отечество где-то там на последнем, а то и приставном стульчике.

Он покачал головой.

— Опасные речи ведешь. Лучше жри, пей и буянь во славу нашей Империи. Такие нужны Отечеству и православию.

— Спасибо, — сказал я упавшим голосом.

Он покровительственно хлопнул меня по плечу, для этого пришлось привстать на цыпочки, и ушел к своим, где группки образуются быстро, даже, я бы сказал, поспешно.

Я подумал, что когда приходишь в гости, хозяин первым делом показывает, где туалет. Здесь не показали, придется искать самому.

Как-то в детстве был в детском лагере на берегу реки, там ещё запомнил туалет на всю нашу группу в пятьдесят человек, длинное такое строение из досок, внутри в дощатом полу пять отверстий, по одному на каждые десять человек, точно по инструкции.

Ожидал и здесь что-то подобное, однако столица есть столица, к тому же элитное заведение на попечении Императорской Канцелярии, всё сверкает мрамором, писсуары из гранита выглядят опередившими время.

В коридоре перед дверьми зала с приемной комиссией толпа, несмотря на то, что все расписаны по группам, должны приходить в разное время, чтобы избежать столпотворения.

И всё же, когда я отыскал нужный мне зал, коридор тоже забит нервничающими абитуриентами. Прошёл слушок, что экзамен по Закону Божьему принимают сразу трое священников, все в высоких чинах, режут безбожно, за любую ошибку отчисляют, редко кого допускают на следующий экзамен по военному делу, что для всех значительно легче.

Когда очередь дошла до меня, я вошёл в зал торопливым шагом, нервы натянуты, как струны на гитаре, только играть буду не я, сердце колотится, а при взгляде на экзаменаторов холодок пробежал по всему телу.

Два пресвитера и один архиерей, причем не из белого духовенства, все три из чёрного, те куда строже ввиду образа жизни самого монашества.

Ещё в коридоре насмотрелся, как из зала выходят один за другим понурые соискатели места в Академии, у одного даже глаза на мокром месте. Сердце болезненно сжалось, здесь мне не там, знание Библии куда важнее знаний механики и преобразования энергии пара в кинетику.

Все трое подняли на меня равнодушные взгляды, архиерей буркнул:

— Ну хоть этот не разряженная ворона в павлиньих перьях…

— Скромность, — поддакнул один из пресвитеров, — достоинство христианина.

Архиерей вздохнул, сказал требовательно:

— Отрок, назови двенадцать апостолов Христа.

— Андрей, — начал я перечислять, — Пётр, Иоанн, Иаков, Филипп, Варфоломей, Иуда, Матфей, Фома, Иаков, Симон, Иуда!

Пресвитеры покивали, готовые перейти к другому вопросу, я не уверен, что они даже слушали, им достаточно уверенного голоса, но архиерей нахмурился.

— Погодите, юноша, — произнес он недовольным голосом, — что-то вы дважды посчитали Иуду.

Пресвитеры воззрились на меня с неудовольствием, как на не оправдавшего их надежды подремать в уютных креслах, я поклонился всем троим и ответил почтительно:

— А их и было двое. Иуда вообще-то распространённое имя, как у нас Иван или Василий. Первый в списке апостолов Иуда Фаддей, сын Алфея, он же Иуда Иаковлев или Леввей, брат Апостола Иакова Алфеева, а второй как раз Иуда Искариот, гад, либерал и агент вражеского влияния. Как раз случай, когда хорошего человека забыли, а плохого знает весь мир! Как и Герострата вон, что сжег храм Артемиды Эфесской, все знают, а кто построил тот храм, давно забыли.

Пресвитеры переглянулись, вот оно как, кто бы подумал, и снова задремали, архиерей посмотрел с удивлением.

— Вопросов, — произнес он замедленно, — у меня лично больше нет. Знание Святого Писания на… на уровне. И вообще стремление к знаниям похвально. Как вы, святые отцы?

Мне показалось, в его голосе проскользнула злая ирония, пресвитеры переглянулись, один сказал поспешно:

— Судя по точности ответа, отрок знает Святое Писание на достаточном уровне.

Второй кивнул, по его лицу видно, уровень мой вообще-то зашкаливающий, я прям понтифик, да и тот может не знать, это архиерей нарочито такие вопросы выискивает, чтобы срезать на экзамене тех, кто баклуши бил вместо того, чтобы Библию учить от корки и до корки.

Архиерей обратил взор на меня.

— Скажи там, пусть заходит следующий.

Малость обалделый, я вышел, в коридоре вдоль стен сразу зашушукались, кто-то сказал: «Смотрите как быстро поперли!», я сказал трагичным голосом:

— Следующий!.. Лучше вползать на коленях. И лбом о пол обязательно.

Дальше был перерыв на обед, преподаватели пошли в столовую одной группой, я слышал сдержанные смешки, ещё бы, я сам успел услышать такие перлы, закачаешься, можно собирать в сборники и выгодно продавать.

После обеда экзамен по военному делу, я сидел в толпе таких же абитуриентов, смотрел как из зала в коридор выходят один за одним, красные и распаленные, только один сказал победно:

— Прошёл!

Остальные прошли молча, хотя лишь у двух-трех я видел трагичные лица, остальные явно были готовы к тому, что могут не пройти, конкурс выше крыши.

Рядом со мной шушукались, проверку проводит сам Андрей Морозов по прозвищу Мурз, полковник, воевал на Кавказе, в Средней Азии и на западных рубежах, осаживая то шведов, то датчан.

Дверь приоткрылась, выглянул молодой военный со знаками отличия поручика, сказал в нетерпении:

— Следующий! Да побыстрее, много вас тут…

Я торопливо вбежал в зал, навстречу идут один за другим гуськом пятеро крепких с виду ребят, парни плетутся уныло, не отрывая взглядов от пола.

Я, стараясь держаться бодрее, шагнул вперед и выпятил грудь.

— Баронет Вадбольский!..

Высокий, очень высокий полковник с утонченными чертами лица, ну вылитый Христос с иконы, посмотрел на меня строго, поморщился, чем-то не нравлюсь, ощутил во мне книжного червяка, что ну никак не боец.

— Во время обеда я услышал, — сказал он сухо, — вы удивили священников знанием Святого Писания? Архиерей говорит, вы прям наизусть жития всех апостолов… Посмотрим, помогут ли вам апостолы пройти экзамен по воинскому делу. Вы дворянин, значит, защитник Отечества. А защищают его мечом и саблей!.. Готовы?

Я ответил перехваченным горлом:

— Да, конечно.

Он холодно усмехнулся.

— Волобуев!.. Проверь этого курсанта!..

Появился рослый и хорошо сложенный крепкий парень лет на пять меня старше, в мундире юнкера, в руках две сабли, одну бросил мне.

Я ухитрился поймать за рукоять, полковник кивнул, но взгляд оставался острым, а я старался вспомнить фильмы, где размахивают этими штуками. Таких совсем мало, чаще либо на шпагах, как мушкетеры и бержераки, либо на мечах, как всё средневековое рыцарство. И зеттафлопник не поможет, здесь не теория нужна, а практика.

Морозов сказал:

— Вам нужно продержаться всего минуту. Этого достаточно, чтобы оценить ваш уровень.

Волобуев улыбнулся, рассматривая меня без вражды, но и без всякого интереса.

— Постараюсь не зацепить вас, баронет. Вы же можете применять любые приемы.

Морозов спросил нетерпеливо:

— Прэт?

Я судорожно кивнул. Он отступил на шаг и сказал громко:

— Ан гард!

Волобуев красиво взмахнул саблей, я понял, что это такое приветствие, торопливо выставил перед собой остриём вперед, хотя и понимаю, что не шпага, но пока ещё не сообразил, как фехтовать, всё-таки кино — это кино, там должно быть красиво, а в реале всё быстро и не так красочно.

Волобуев легким касанием отбил кончик моей сабли в сторону, но я ухитрился тут же вернуть на место, и он чуть не напоролся на остриё. Снова провел два красивых удара, заставляя мою саблю сместиться с линии. Однако я отпрыгнул и снова выставил саблю остриём вперёд на вытянутой руке, а так как длани у меня ещё те благодаря росту, то ему не дотянуться до моей тушки, если не отбить мою саблю в сторону, или я сам не начну размахивать как оглоблей.

Я видел его рассерженное и обескураженное лицо, несколько раз он пытался быстрыми ударами сместить лезвие моей сабли вправо или влево, но я удерживал, хотя по кисти стегало болью, словно крапивой.

Мне казалось, что деремся уже час, пальцы вот-вот разожмутся, но вдруг донесся голос Морозова:

— Нон!

Курсант отступил и опустил саблю. Морозов внимательно осмотрел меня с ног до головы, задержал взгляд на моем оружии.

— Баронет Вадбольский… как я понял, вы совершенно не умеете управляться с саблей!.. Может, попробуете с мечом?

Я ответил, едва переводя дыхание:

— Простите, с мечом я такой же… А вот с рогатиной на медведя́, я же из Сибири!

Он усмехнулся.

— У нас ни рогатины, не медведя, упущение. Так что же с вами делать?

Я сказал с мольбой:

— Ну дурак, я, дурак, но учусь быстро!

Он кивнул, подумал, внимательно посмотрел мне в лицо.

— Вы набрали ноль очков. С другой стороны, не пропустили ни одного удара. У вас на удивление крепкая рука… и вы правильно поняли, что при попытке фехтовать, проиграете сразу.

— Я учусь быстро, — повторил я. — Дайте мне шанс!.. Всего неделю!

Он удивился, судя по его лицу, смерил меня внимательным взглядом.

— Две недели. Проверю лично.

— Спасибо, — сказал я. — Не подведу!