Вадбольский

Глава 1

Ещё были экзамены по истории, механике, географии, управлению, но здесь зеттафлопник помог, как и в знании Закона Божьего. Обосрался я только на фехтовании, но вот только эта дисциплина и считается для мужчины самой-самой главной.

После последнего экзамена получил ключ от комнаты в общежитии, в которой должен пребывать во время учебы. Терпеливо разъяснили туповатому сибиряку, а мы все со столичной точки туповатые, где искать нужный корпус, и я с неясным чувством то ли проигравшего, то ли вытянувшего счастливый билет, вышел на залитый солнечным светом двор.

Мимо пробежала стайка курсантов, кто-то прокричал, что опоздавшие получат бывшие в употребление. Я успел подумать, что вроде бы прибыли из разных мест, а уже собираются в стайки, ну общественное животное человек, общественное, и сам побежал с обществом.

Оказывается, на складе интендант по списку выдает обмундирование, мы кое-как самоорганизовали очередь, получали, расписывались и уходили, я слышал как и интендант сказал ворчливо:

— Видели бы вы, какие мундиры были у нас!.. Как у попугаев. А белые панталоны, на которых не должно быть ни малейшего пятнышка?.. А роскошные шляпы с перьями?

Кто-то пробурчал:

— Но и тут перебор, зачем эти белые шелковые чулки и башмаки с позолоченными пряжками?

Интендант сказал таинственным шепотом:

— Принят указ, со следующего года чулки заменят на белые панталоны!

Я быстро оглядел полученную форму. Много лишнего, с другой стороны, ещё нет унификации и погон со звездочками, звания приходится обозначать галунами, высотой воротников, двубортностью или однобортностью костюмов, цветом кафтанов, уже названных мундирами, даже размером петлиц и числом пуговиц.

Но главное, широкий кожаный пояс белого цвета вместо прежних кушаков и тяжелый гвардейский тесак в ножнах тёмного цвета, прежде называемых влагалищем, с двуглавым орлом у верхней петли.

Правда, в ряде высших элитных училищ сохранились матерчатые кушаки, как вот в знаменитом Николаевском училище кадетов «кушаки повелено носить как при мундире и рубахе, так и при шинели».

Пояс хорош как толстой надежной кожей, так и огромной золоченой бляхой с орлом на передней части, памятьзеттафлопника сразу подсказала сотни способов, как драться ремнём с ударной мощью бляхи. А ещё, как уже сказал, гвардейским тесаком, размером чуть короче сабли, но и его семьдесят сантиметров хорошей стали вполне достойное оружие, хотя здесь как элемент одежды, вытаскивать тесак из ножен в пределах Академии не дозволяется.

Переодевшись в казенное, я поспешно покинул Академию, даже не перекусил, только за её стенами ощутил как недовольно урчит пустой желудок. Хотя с моим метаболизмом, когда переваривается и усваивается почти всё, могу есть в разы меньше, чем немодифицированные, но как же приятно пожрать что-то лакомое!

Извозчика ловить не пришлось, возле Академии всегда хотя бы парочка дежурит, я вспрыгнул на подножку ближайшего экипажа, сказал обернувшемуся извозчику:

— В гостиницу «Золотой Колос». Сюда я доехал за пятак! Скажешь больше, пересяду к твоему соседу.

Он сказал разочарованно:

— Довезу, как не довезти… Но, ретивые!

Иван лежит на кровати и читает «Санкт-Петербургские Ведомости», подхватился на ноги, как только я вошёл.

— Ваше благородие!

Я сказал успокаивающе:

— Всё в порядке!.. Документы долго оформлял. А теперь собирайся, пойдем покупать одежку. Нам обоим. Уже питерскую. Ну, санкт-петербургскую!

Он поглядел с сомнением.

— Ваша милость, вам выдали за казенный счёт, как погляжу, но покупать… Здесь всё так дорого.

— Но мы здесь, а не там. Вставай!

В магазине приоделись, Иван всё стеснялся, что выглядит как барин, я сослался на лакея у входа в гостиницу, тот вообще фельдмаршал, даже генералиссимус, так что, Иван, не кочевряжься, держи хвост кверху, как породистый кот, иначе кто хошь будет тобой жопу вытирать.

— Ну вот, — сказал я, расплачиваясь с хозяином. — Скромненько, без выпендренов. Держи спину прямо, а то камзол пойдет складками, не порти вещь. Она не казенная, теперь твоя.

Он оглядел себя с заметным смущением.

— Больно я нарядный. Не по чину.

— Возвращайся в гостиницу, — велел я. — А я пройду по лавкам с зельями. Если чего не отыщу, сам пошарю на берегу Невы или в лесу. К вечеру точно вернусь… надеюсь!

Ещё когда ехал из Академии, прихватил газету «Санкт-Петербургские Ведомости», начал с последней страницы, где всякие объявления. После всего было о продаже модной кельнской воды или оде-кол-она и насчёт покупки и снятия квартир и отдельных домов, даже усадьб.

Уже пора думать про отдельный домик, в гостиничном номере варить зелья несподручно, тут же выставят на улицу.

Потому после магазина готового платья прошёлся по адресам из газеты, два домика посетил пешком, устал, на остальные взял извозчика.

Устал не потому, что устал, в этом плане нагрузка нужна побольше, но раздражает тупое убивание времени, когда не могу получить сразу информацию о всех сдаваемых и продаваемых объектах, увидеть на экране, покрутить во всех ракурсах и выбрать одним кликом.

Наконец, уже когда солнце зашло, а ночь наползала на город, присмотрел домик на отшибе и в довольно запущенном районе, зато за самую низкую цену из всех предложенных. Два этажа, хотя второй этаж — просто мансарда, крохотный двор, калитка запирается на щеколду, убогая кровать на первом этаже и такая же в мансарде, убогий стол, два стула и огромный шкаф с пустыми выдвинутыми до половины ящиками.

За аренду хозяин запросил в месяц двадцать рублей, на уступки не шел, я поскреб в затылке, мечтал вообще прикупить, у съемщика права вообще-то птичьи, но пришлось согласиться.

— Улица князя Бетховена, — продиктовал я. — Дом семнадцать. Запиши, а то заблудишься. Можешь перетаскивать туда наши вещи, но не спеши.

Зелье нужно как можно раньше. Не знаю, сколько Василий Игнатьевич продержится на том, что я оставил. Если не устоит перед соблазном принимать по две ложки вместо одной, то сейчас содержимое кувшина на донышке.

Номера в гостинице пока решил не освобождать раз уж заплатил за неделю, сам могу начать работу, Иван же пока приведет в порядок мебель, починит дверь и вообще сделает ту работу, к которой у меня стойкая идиосинкразия.

Возвращался поздно, усталый, извозчиков не видно, нужно выйти из этих тёмных улиц на те, где фонари освещают хотя бы вокруг себя, а там извозчики и даже автомобили могут отвести куда нужно, только плати.

Навстречу из темноты выступили молодые крепкие парни. У всех рубахи нараспашку, портки подпоясаны у двух кушаками, а у одного и вовсе веревкой. У среднего кулаки, как два молота, а у сообщников справа и слева короткие, но толстые дубинки.

Трое, все чуть подвыпившие, что для Руси красиво и похвально, ведь ещё князь Владимир отказался принять для своей страны отвергающий пьянки ислам, ибо «не можем без того быти».

— А-а, — сказал один довольно, — бла-а-агародный… Ну что, герб Рода покажешь, чтобы мы на колени рухнули?.. Нет?.. Тогда кошель сюда живо!

Парни крепкие, то ли наследство такое, то ли на работе таскают с утра до вечера тяжести, вон какие плечи и мускулатура, на грабителей не похожи. Это из той породы, что в выходные сходятся стенка на стенку у городских ворот. Сейчас то ли решили продолжить серию побед, то ли побежденные не прочь отыграться и смыть горечь поражения.

— Ребята, — сказал я вежливо, — завтра новый день и работа с раннего утра. Лучше всем нам пойти домой и выспаться.

— Ха-а, — сказал тот, что в середине, — на том свете отоспимся! Гони кошель!

— На том не отоспитесь, — сказал я. — В котлах с кипящей смолой не заснешь, да и черти с вилами спать не дадут. Лучше…

Он прервал уже с угрозой в голосе:

— Хватит болтать!.. Кошель сюда, а сам не колени!.. Тогда побьём не очень сильно!

— А без битья нельзя? — спросил я.

Он мотнул головой.

— Никак!.. Когда ещё барин забредет сюда… Ждуля, Ульян… быстро ошмонайте богатого дурака!

Я хотел возразить, что я не богатый, но так получится, что с дураком согласен, а парни с готовностью повесили дубинки на пояса, резво подошли и протянули руки, молодые и краснощекие, налитые здоровой нерастраченной за день силой.

Едва пальцы их рук коснулись моих плеч, я вошёл в ускорение и, напитав кулаки тяжестью, ударил одного правой, другому с левой с такой силой всадил в челюсть, что хруст сломанной кости и выбитых зубов послышался на несколько саженей.

Они ещё не успели грохнуться на землю, а я поманил пальцем вожака.

— Ну что?.. Умный бы уже убежал…

Он пару секунд обалдело смотрел на подельников, лежат, красиво раскинув руки, у обоих изо рта кровь, поднял на меня выпученные глаза.

— Гад… Да я тебя… за Ждулю и Ульяна…

— Молодец, — сказал я поощрительно, — Друзей бросать неблагородно.

Он взревел:

— Срал я на твое благородство!.. Я убью за друзей!!!

Я покачал головой.

— А вот убивать нехорошо. Богородица не велит.

Он налетел как буря, пришлось быстро отступить в сторону, иначе снес бы, как баран козленка, я подставил ногу, парень полетел кубарем, как можно попасться на такой нехитрый прием, я даже не успел ударить ни по затылку, ни в поясницу.

Вскочил он быстро, в глазах стыд и бешенство, сам понял, что попался глупо, двинулся на меня уже медленнее и двигая сжатыми кулаками перед лицом.

— Не передумал? — спросил я. — Посмотри на дружков.

— За них кого угодно порву, — пообещал он мрачно.

Я отступил, пропуская мимо первые три удара, подставил плечо, что отозвалось болью, словно угодили кувалдой, а мой кулак в ответ саданул в солнечное сплетение.

У молодца тугие мышцы, но мой кулак выбил дух, лицо мгновенно побелело и открылся рот, пытаясь ухватить воздух.

— Не передумал? — повторил я.

Он молча, всё ещё не состоянии вздохнуть, бросился на меня, пытаясь уложить одним ударом, потому что на второй уже не хватит сил.

Я шагнул в сторону и еще раз ударил. Голова дернулась, словно я попал в развесистую шляпку подсолнуха. Глаза заволокло поволокой, а колени начали подгибаться.

По карманам шарить не стал, этих парней никто за мной не посылал, сами от молодецкой удали восхотели продолжить воскресную драку, так что нечестно полученных денег у них наверняка нет, а мои остались при мне.

Стараясь двигаться бесшумно и как можно неприметнее, я покинул место схватки, хотя чувствовал как из-за плотной шторы в окне кто-то смотрит то ли с ужасом, то ли с интересом, что вернее.

Сердце стучит мощно, едва не выламывается из грудной клетки. Давно я так не бесился, и всё потому, что с детства рос и общался с детьми интеллигентных родителей, а потом и учился с интеллигентными студентами.

Эти дураки не виноваты, это общество их такими…. Но всё равно я в бешенстве, хотя и сам понимаю, что неправ, не должен вот так, но я пока ещё человек, а не сингуляр, хотя, полагаю, и сингуляры не уберут из себя сильные эмоции, это ж так приятно вдарить во всю мощь, чтобы зубов хруст и кровавые сопли в стороны!

На другой день с утра отправился в магазин зельеваров, закупил три тигля, большой перегонный куб и два маленьких, необходимую посуду, отвез в снимаемый домик, захватив Ивана, пусть помогает с мебелью, а то и сесть не на что.

Оправив Ивана в продуктовую лавку, дешевле будет питаться здесь, чем в гостинице, я торопливо принялся за работу, руки уже чешутся от нетерпения.

Здесь мне не там. На кухне с кастрюлями, половником, большой двурогой вилкой и тем, что я прикупил, можно сварить нечто поэлегантнее, чем в лесу в поставленном на костер котелке.

Когда Иван, нагруженный покупками, открыл дверь, то отшатнулся ещё на пороге, в лицо шибанули мощные ароматы кипящих эссенций.

Я приветливо помахал половником.

— Заходи, подопытным будешь, а то мышек жалко…

Он вошёл, плотно прикрыл за собой дверь, вытянул шею.

— Что-то боязно… будто к бабе Яге попал.

— Животных беречь надо, — сказал я строго. — надзоры замучают, а человек что, он император природы, ему всю ответственность и нести на своем горбу.

Он вздохнул.

— Верно, но мало кто так делает. Что… для Василия Игнатьевича?

— Не только, — сказал я. — у нас будут всякие снадобья. Обезболивающие, обеззараживающие, убивающие аппетит…

Он изумился:

— А это зачем?

— Чтоб худеть, — объяснил я авторитетно. — Понятно, Россия ещё не наелась, голодные годы чаще, чем урожайные, но богатые всё равно жрут от пуза!.. Вон Крылов какой толстый был, целое стадо свиней! Даже толще, чем Гёте! Не видел?.. Я тоже, но читал как-то…

Он с уважением посмотрел на перегонный куб, где кипит и пенится зелье зеленого цвета.

— У вас очень могуче-сильные отвары, ваше благородие… Заработать будет можно.

— А ещё подстёгивающие заживление ран, — сказал я, — а напоследок ещё и поднимающие мужскую силу…

Он охнул.

— Ну, это с руками оторвут!

— А ещё, — сказал я, не отрываясь от работы, — сбегай узнай, как здесь работает почта. И за сколько дней дойдет до нашего имения Вадбольских.

Он насторожился, остановился так резко, словно ударился о невидимую стену.

— Ваша милость, хотите весточку послать?

— Посылку, — пояснил я. — Даже не бандероль, а посылку. Узнай, повезут до имения или только до ближайшей к ним почты.

Он кивнул.

— Сейчас схожу, всё разузнаю. Какого размера и веса посылка?

Я окинул взглядом колбы с раствором и бак для перегонки, сказал с неохотой:

— В бутылку не уложусь, придется в бутыль. Литра на три. Хочу, чтобы наверняка. Пусть и Пелагея Осиповна подлечится. Завтра всё будет готово.

Он тоже посмотрел оценивающе на стол, покачал головой.

— Больно вы доверчивый, барин. Не знаете жизни! Как ни укутывай бутыль, обязательно разобьют по дороге. Я поищу по магазинам что-нить покрепче. Из меди, а то и вовсе железное. Ну, как получится.

— Действуй, — одобрил я, и повернулся к столу.

Он тихонько вышел, я слышал как неслышно закрылась дверь, на пару секунд донесся приглушенный шум улицы и чужие запахи. Моя чувствительность постоянно фиксирует что-то новое, анализирует и раскладывает по ячейкам, чтобы выдать по первому желанию со всеми подробностями.

Надо со всеми домашними делами успеть до начала учёбы, совсем скоро должен явиться в Академию на первое занятие.

Интересно, чему там обучают кроме Закона Божьего?

Глава 2

В последний день перед началом занятий ощутил, что по моей непогрешимой вере в абсурд насчёт какой-то там магии нанесен чувствительный удар.

Иван тогда ещё по дороге через лес время от времени упоминал магию, но я пропускал мимо ушей, мало ли о чём говорят неграмотные крестьяне и слуги. Ещё вскользь упомянули магов в гостинице, дескать, хорошие и обходительные, но только женщины к ним приходили безобразные и распутные, маги могли бы приворожить и кого-то почище.

А уже в самой Академии услышал, что будут отдельные уроки по магии, так как в нашем потоке оказалось пятнадцать человек то ли с зачатками, то ли с задатками магии.

Более того, в двух старших курсах есть настоящие маги! Которые развили свои способности и активно их используют!

Общежитие разместилось в огромном здании из красного кирпича, а когда я поднялся на лестнице на свой этаж, понял, что его и строили уже под общежитие. Бесконечно длинный и просторный коридор, а по обе стороны двери на приличном расстоянии одна от другой, что значит, помещения внутри просторные.

Я отыскал дверь с нужным мне номером, дверь не заперта, я открыл и с порога быстро охватил взглядом большую комнату с тремя кроватями, довольно вместительными платяными шкафами, а также множеством стульев и двумя громоздкими столами, похоже, на всех столов не хватило.

На одной из кроватей лежит поверх одеяла парень с рыжей шевелюрой, тот самый конопатый, что тогда так лихо меня обогнал, сразу уставился на меня оценивающим взглядом.

Я в свою очередь окинул взглядом человека, с которым придется делить комнату: ниже меня ростом, но широк в плечах, неладно скроен, как говорят, но крепко сбит, рыжие кудри и веснушки на лице, нос картошкой, глаза как васильки, зубы белые, ещё не прокуренные.

Я сказал вежливо:

— Здравия желаю. Юрий Вадбольский, баронет. Указано здесь жить на время пребывания в Академ… гм… Лицее.

Он ответил с подчеркнутой ленцой:

— Не парься, всё равно называют привычно Академией. Я Толбухин Фёдор Иванович, потомственный дворянин. Как я понял, ты прошёл экзамен?

Я вошёл в комнату, окинул взглядом свободные кровати, решил выбрать те, что ближе к единственному окну.

— Не уверен, — ответил я честно. — Фехтование завалил, но из милости к убогому мне разрешили пересдать через две недели. Если снова провалюсь, вылечу.

Он присвистнул.

— Убогим везет. Других отсеивают без церемоний. Устраивайся. Поужинал? Здесь кормить начинают с момента зачисления.

Я вздохнул.

— Кажется, на ужин я сегодня опоздал.

В дверь коротко постучали, мы не успели ответить, как она распахнулась, и на пороге появился высокий подтянутый юноша со строгим выражением лица и объемистым баулом в руке.

— Здравствуйте, — произнес он нейтральным тоном, — я Эдгар Равенсвуд, мне назначено жить здесь на время учебы.

У него под стать фигуре оказался приятный мягкий баритон, хотя я всегда помнил, что у Эдгара Равенсвуда тенор, а баритон у его антагониста лорда Энрико Астона, но смолчал, вместо этого представился:

— Юрий Вадбольский, очень приятно познакомиться.

А Толбухин спросил с некоторой враждебностью:

— Ты немец, что ль?

Эдгар ответил с холодным выражением лица:

— Для вас мы все немцы.

Толбухин процедил:

— И чего тебе тут надо, тевтон?

Щека Эдгара чуть дернулась, но он ответил ровным и чуточку презрительным голосом:

— Я подданный Российской империи, граф Равенсвуд из рода Равенсвудов, в прошлом бывших властелинами Рима и половины Италии. В Лицее я потому, что ветвь моего рода издавна живет в России и служит её интересам.

Толбухин, как истинный патриот, хотел что-то сказать язвительное, я остановил его жестом, и он, что удивительно, послушался.

— Мы здесь все курсанты, — сказал я примирительно. — И все одинаковы. Я слышал, на первом курсе новичкам непросто. Нам лучше сплотиться хотя бы в пределах нашей комнаты, чтобы уметь себя защитить.

Толбухин фыркнул.

— От кого? Я видел тут сынка самого светлейшего князя! Его батя вхож к Императору, его знают в высших кругах, да по одному его слову нас сотрут в пыль.

— Отец вряд ли станет впрягаться за сынка, — сказал я, — а так ты прав, наши шкуры тут никто не защитит, кроме нас самих. Отцы наши далеко! Никто из них не будет дежурить у наших постелей. Эдгар, тут одна только кровать свободная, выбирай! В России только такой выбор. На Толбухина не рычи, и не обижайся, он хороший малый, только недоверчивый.

Эдгар хмуро улыбнулся, выбрал кровать и шкафчик, принялся перегружать из дорожной сумки в него вещи. Рост выше среднего, спортивный, явно не пренебрегает физическими упражнениями, лицо нордическое, сухое, острые скулы и такой же острый взгляд. Я бы сказал, что с пеленок приучен к дисциплине и порядку, ну ещё бы, немец, а то ещё и пруссак. Идеально опрятен, светлые волосы коротко подстрижены, двигается как механизм точно, ни одного лишнего движения.

Я отметил, что его строгий костюм тёмно-синего цвета точно не в магазине готово платья куплен, а сшит и подогнан по его фигуре идеально точно. Белая рубашка с идеально отглаженным воротником, прямой взгляд, да, это в самом деле потомственный дворянин.

Толбухин поглядывал на него в самом деле с недоверием, по его виду я понял, что уже проигрывает в воображении схватку с новым жильцом нашей комнаты, однако быстро сдулся, и я понял, что финал был не в его пользу.

— Сколько длится обучение? — спросил я.

Толбухин посмотрел с изумлением.

— Ну и вопросы у тебя! Из леса вестимо?.. Три года.

Я сказал со вздохом:

— Значит, есть два курса старше. Надеюсь, тут нет дедовщины.

Эдгар закрыл шкафчик, распрямился, в его движениях ни намека на лишнюю жестикуляцию, люблю людей, что следят за своими движениями и за тем, что говорят, чувствую в нём будущего прусского офицера, верного долгу и орднунгу.

— Наверное, — произнес он с заметным верхненемецким акцентом, — не всё понимаю в русском языке, что такое дедовщина?

— Лучше этого не знать, — ответил я. — Ладно, обустраивайтесь, я в город, дел много.

Толбухин сказал мне в спину:

— Какой город? Всё, с началом занятий, то есть, с сегодняшнего вечера, выход в город закрыт.

— Насовсем?

— Только в выходные можно, — ответил он. — Два дня в неделю. Все остальные дни мы взаперти.

— Тоже мне взаперти, — сказал я. — Да тут внутри целый город! Но, как досадно, завтра первое занятие, а я ничего не взял для, и лицейский мундир остался в гостинице…

Фёдор сказал с некоторой завистью:

— Если в гостинице, ты богач, баронет. А мне деньжат подкинули только на семечки, так что жить и питаться буду здесь.

— Ну, в этом тоже есть свои плюсы. — утешил я его. — Слушай, ты тут всё знаешь, расскажи о магии! Раз уж у нас есть свободный вечер.

Он покосился на меня в недоумении.

— Что рассказать?

— Ну, — сказал я, — что это, какая она… и вообще существует ли?

Он посмотрел в изумлении, а Равенсвуд заметил тем же нейтральным тоном:

— В Сибири что, совсем её нет?

— Сибирь велика, — ответил я с горестным вздохом, — и необъятна. Или обильна, хотя и непонятно в чём. Только дорог нет, в одном селе обычно не знают, что в соседнем. Гуторят про леших, водяных, бабок-ворожеек, что перекидываются чёрными кошками, чтобы по ночам соседских коров доить…

Он хмыкнул и смолчал, зато с жаром заговорил Толбухин:

— А в столице говорят, Проходы или как ещё называют, Щели, как раз все там, в неведомой Сибири. Здесь их быстро гасят, а там разрастаются безнадзорно, оттуда выходят твари… Может какие-то выжили и поселились в ваших болотах?

— Погоди, погоди, — сказал я, — что за Щели?

Он весело гыгыкнул.

— И этого не знаешь? Ну и места у вас… Переехать туда, что ли? Тогда слушай…

Рассказывал он смачно и с удовольствием, вряд ли в столице найдешь такого лопуха, что распустит слоновьи уши и жадно вбирает то, что известно каждому ребенку.

Щели существуют не то с начала мира, не то на сутки позже. Сперва на них не обращали внимания, не до того было. Потом самые пронырливые полезли и в эти странные образования, тёмные такие пятна, укутанные в плотный туман, будто вода кипит, где-то совсем мелкие, можно шляпой накрыть, но больше приличных размеров, от двух-трех саженей до пары сотен.

На свете нет другой такой любопытной твари, как человек, он и в эти пятна полез без всякого принуждения, хотя от них за версту веет жутью. Некоторые сгинули, а те, кто вышел обратно, рассказывали невероятные вещи, кто-то даже принес шкурку неведомой зверушки.

Оказалось, что такое пятно что-то вроде двери, через которую попадаешь совсем в другое место. Церковь тут же заявила насчёт преисподней и призвала прихожан держаться подальше от скверных мест, а сама устроила несколько крестных ходов с хоругвями, иконами и молебнами, призывая Господа защитить Землю Святорусскую от раскрывающихся дверей в ад, где Сатана и грешники кто в котлах, кто на вилах, а кто и вовсе в самом низу, где прикован сам страшный Люцифер…

Любителей приключений увещевания священнослужителей не остановили, всё больше народа отправлялось в эти пятна. Самые удачливые приносили то странного убитого зверька, каких нет на свете, то охапку диковинных цветов, их тут выкупали за бешеные деньги.

Академия Наук заинтересовалась, отправила одну за другой три экспедиции. Первая вернулась с триумфом, собрав огромное количество странной флоры, что не встречается на Земле, набрали два десятка дивных животных и загрузили изучением образцов половину сотрудников Академии.

Не повезло со второй, ей попались агрессивные животные, трое научных работников были ранены. Правда, принесли редкие образцы пород, в двух обнаружили крупицы необычных минералов, на Земле таких нет, и тогда послали третью экспедицию, более многочисленную и лучше оснащённую.

Из третьей никто не вернулся. Ждали неделю, потом послали поисково-спасательных отряд из военных. Те обнаружили только две металлические пряжки от ремней, а от людей лишь следы на песке, но там же заметили и отпечатки лап огромных животных.

Группа поспешно вернулась с донесением. В Академии Наук объявили траур, погибли несколько видных ученых, в прессе долго и гневно писали, что если не удается счистить с земли эти пятна, но надо их огородить или засыпать землей.

Когда он на минутку умолк, за него закончил Эдгар:

— С тех пор в эти пятна, стали ходить только самые отчаянные, кому жизнь не дорога. Там всё опасно: звери, птицы, насекомые, даже трава может так ужалить, не успеешь доползти до выхода.

— Пятна, — повторил я, — а почему зовут Щелями?

Эдгар вскинул бровь, а Толбухин гадко ухмыльнулся и пояснил:

— Церковь именует Вратами Ада и запрещает туда соваться, но Академия Наук назвала щелями в нечто иное. Так, дескать, точнее, хотя с церковью пришлось пободаться, пришлось…

— Если называть не Вратами Ада, а Щелями, не сочтут за безбожника?

Толбухин так широко заулыбался, что рот растянулся, как у резиновой лягушки.

— Могут. Но в России церковь не так сильна, как в Европе. У нас тут священников зовут попами, ха-ха!

— Тогда пусть лучше Щель, — сказал я. — Щель в другой мир! Звучит? Хотя, конечно, для дворянина обидно куда-то в щель, а не через широко распахнутые врата да чтоб ещё по красной дорожке из бархата…

Он отмахнулся с полным пренебрежением сильно и уверенного в своих силах удалого бойца.

— Да по-всякому зовут. Мне вот больше нравится «Разломы» или «Пробои», это как дыры в ад!

Утром по коридору кто-то пронесся, как кавалерийский конь, стуча не просто копытами, а подковами, звонко и неожиданно прозвучал чистой медью колокольчик.

Равенсвуд, как и не спал, сказал нейтрально:

— Звонок на занятия. Опаздывать чревато.

Толбухин подхватился с кровати.

— Поторопимся!

Мы быстрым шагом вышли, Равенсвуд педантично запер дверь на ключ.

Мы пересекли площадь, вошли в учебный корпус, и поднялись по широкой лестнице.

Переступая порог распахнутых дверей аудитории, ожидал увидеть нечто вроде класса, но попал чуть ли не в церковный храм Ватиканского собора, настолько вознесены ввысь витражные окна, вместо потолка стены сходятся в одну точку, но, счастью, там нет картин толстых мадонн с летающими вокруг них раскормленными младенцами с явными признаками диатеза.

Сама аудитория круче, чем в Большом театре, сиденья так же рядами поднимаются ряд за рядом выше и выше, кафедра в самом низу, зато оттуда видно как облупленного каждого курсанта.

Молодые парни, хмуро бросая взгляды по сторонам, торопливо занимают места. Садятся уже группками, когда только и успели скучковаться, но мир таков, в стаи нужно сбиваться побыстрее, одиночек сожрут.

Я быстренько оглядел аудиторию, а там все повернули головы и уставились на меня. Я запоздало понял, что первый раунд, когда все составляют первое впечатление друг о друге, кстати, самое устойчивое, я позорно проиграл.

Все одеты чинно и благородно, то есть, одинаковые, как овцы в стаде, а я не позаботился насчёт одежды, не послал в гостиницу за формой курсанта, счел, что и этот костюм из магазина готового платья вполне, главное же человек?.. Ни хрена, встречают по одежке, и сейчас вот первая встреча и первый смотр.

И за мной надолго, если не навсегда, закрепится кличка… какая? Скоро узнаем. Ведь в этом костюме мне предстоит посещать занятия до конца недели…

Глава 3

Я привычно потащился в задние ряды. Для фрондеров, в рядах которых я с детского сада, там самые престижные места. Со мной ещё двое таких же обшарпанных и резко выбивающихся из общего стада, а остальные явно стремятся занять места поближе к кафедре.

Толбухин и Равенсвуд потерялись в толчее, так что в задний ряд я пробрался один. Лучшие места, по мнению большинства, захватила группка парней, где выделяется рослый и крепкого сложения курсант с грубыми чертами лица, тяжелой нижней челюстью и вообще угрюмым обликом. Справа и слева ребята более хлипкие, и, самое противное, издали заметна в их лицах и позах некая угодливость к их вожаку.

В числе последних в аудиторию зашел вальяжно и как бы по-хозяйски, кто бы подумал, княжич Демидов. Сердце мое дрогнуло и опустилось, только этого мне и недоставало до полного и безмятежного счастья…

Он мазнул взглядом по аудитории, я видел как выхватил взглядом меня, на лице сразу проступила некая кровожадность, но манеры есть манеры, дружелюбно улыбнулся всем, сказал приятным во всех отношениях голосом:

— Приветствую!

И вскинул кулак в дружеском жесте. Несколько человек откликнулись, он сел во втором ряду, разок оглянулся, я видел на его лице неудовольствие, место у него престижнее, но я вижу его, а он меня нет, а для наших отношений это с его стороны упущение.

Аудитория постепенно заполнялась, я уж было подумал насчёт опоздавших, им придется стоять под стенами, но наконец появился препод, хотя нет, это сам директор Зильбергауз.

Он поднялся к кафедре, навис над нею, как скала над кротовой горкой, оглядел всех внимательно из-под нависших удивительно чёрных при его седой бороде бровей и такого же цвета шевелюре.

— Приветствую вас, — сказал он таким громким голосом, словно мы стоим перед ним на плацу, — курсанты!.. Да, с этого дня вы курсанты, раз сумели пройти экзамен на вступление. Сегодня вас распределят по факультетам… или уже распределили?.. Так что это редкий случай, когда все собраны вместе: воины, маги, лекари, инженеры. Это потому, что существуют общие правила, которым вы обязаны подчиняться. Это касается как учебы, так и вообще пребывания в стенах Лицея. Там, в прочем диком мире, вы вольны хоть головами биться о стены, но здесь должны соблюдать строгие правила…

Я втихую оглядывал аудиторию, здесь только первокурсники, как их много, но уже сейчас могу примерно определить, кто с факультета военного мастерства, кто маги, а кто лекари.

Больше всего тех, кто стремится выстроить военную карьеру, что хорошо и правильно: войны идут постоянно, по служебным ступенькам легко продвинуться не только благодаря подвигам, но и по гибели офицеров, стоящих выше.

Кроме того, военных лучше отправлять охранять рубежи, пусть там буйствуют и дерутся с врагом, а если нет врага, друг с другом.

Директор говорил долго и с некоторым раздражением, я с сочувствием подумал, как же противно каждый раз повторять прописные истины, к тому же большинство не слушают, а втихую присматриваются друг к другу и оценивают обстановку.

Я высмотрел среди курсантов Федю Толбухина, а потом и Эдгара Равенсвуда, тоже не слушают директора, но это понятно, всё, что и как делается в Академии, уже знают, это я лопух из Сибири… Хотя растет ли там лопух…

Память услужливо подсказала, что лопух относится к рудеральным растениям, то есть, мусорным, так как растет только возле человеческого жилья и вдоль дорог, а так как в Сибири жилья мало, а дорог почти нет…

Да пошла ты, сказал я мысленно, как что нужно, так тебе интернет подавай, а сама эшелоны мусора хранишь… Какой мусор, ответила она, лопух — самое подозрительное растение на свете! Он как будто поставлен кем-то следить за человеком!

Сразу же после вступительного слова директора на кафедру поднялся сухонький старичок типично профессорского типа из тех времен, когда профессоры походили на ученых, а не на тренеров по боксу.

Откашлялся, вытащил из нагрудного кармана платочек и тщательно протер пенсне, а потом так же неторопливо, словно тянул время, водрузил на переносицу и скучающе оглядел аудиторию.

— Меня зовут Василий Степанович, — проговорил он сухим и, как мне показалось, неприязненным голосом, что и понятно, олухам придется объяснять азы, а в лаборатории его ждет увлекательная работа. — Василий Степанович Собакин. Буду преподавать вам основы магии… Только основы! Потом пойдет специализация.

Я вздохнул, почему-то ждал, что магию преподавать будет эффектная женщина с вот такими, волосы до задницы, на голове шляпа с высоким верхом, а из длинного до пола чёрного платья будет соблазнительно выглядывать в разрез от пояса стройная нога в красной туфле на высоком каблуке.

Увы, женщин-преподавателей в России нет от слова «вообще», суфражистки только начали свою просветительно-разрушительную… или разрушительно-просветительную деятельность?..

И всё-таки я чувствовал себя как на веселом аттракционе. Понятно же, никакой магии нет и быть не может, забавно будет слушать бред, что это такое и как работает.

— Главное, — вещал он скучным голосом, — познакомлю вас только с научным пониманием магии, а также с её разновидностями, а вы точнее разберитесь, в чём собираетесь совершенствоваться…

Я подавил смешок, но не улыбочку. Ага, хорошо завернул оксюморон, «научное понимание магии»!.. ещё хлеще, чем горячий снег, звонкая тишина, мертвые души или живой труп.

Однако по мере того, как преподаватель говорил, улыбка сползла, а брови встали домиком. На полном серьёзе рассказывает не о том, что магия существует, а о её разновидностях: магия огня, воды, ветра, что входят в группу стихийной магии, а ещё о группах с разновидностями магии покруче, типа алхимии, трансмутаций, создания артефактов, магии сложных иллюзий, призывателей…

Я покосился на лица слушателей, кто-то внимает, но большинство скучают, уже знают, проходили, ещё дома родители всё объяснили и даже выяснили, кто к чему склонен, а здесь они только затем, чтобы двигаться вперед и ввысь к вершинам могущества.

Я зябко передернул плечами, вот оно что, Петрович… Существование магии здесь не оспаривается, все уверены, что знают как с нею и что, осталось только научиться пользоваться. Точнее, лучше пользоваться, на начальном уровне уже умеют из сидящих здесь многие.

Ладно, с этим разберемся. Сегодня только первый день в Академии. Что день грядущий мне готовит? Его мой взор напрасно ловит… Паду ли я стрелой пронзенный…

Прозвенел звонок, я слышал, что уже большая перемена, можно пожрать и поглазеть на курсисток, все сорвались с мест и ломанулись к выходу.

Толбухина догнал по дороге в столовую, учеба учебой, но будущие защитники Империи должны хорошо питаться.

Когда догнал и оказался за спиной совсем рядом, сказал громко:

— Привет, Федя!!!

Он в испуге подпрыгнул и в страхе оглянулся.

— Чего подкрадываешься? У меня чуть сердце не выпрыгнуло!

— По привычке, — ответил я виновато. — Мы так к медведя́м всегда… Скажешь у него «гав!» над ухом, в испуге мчится куда глаза глядят, от страха медвежья болезнь случается, иной раз помереть может…

— Жестокие вы, — сказал он с укором. — Вам шуточки, а животному что? Ты в столовую?

— Точно успеем?

— Мест хватит. А первыми здесь никогда не будем! Хотя, когда зовут за стол, я раньше всегда прибегал первым!

— Стареешь, — сказал я с сочувствием.

Он ускорил шаг, я пошел рядом, обратил внимание, за невысокой цветочной оградой нам по колено, чинно прогуливаются девушки примерно нашего возраста, почти все в шляпках, только две в кокетливых чепчиках, платья длинные и одного фасона, туфель не видно, это же какое неслыханное бесстыдство, если мужчина увидит лодыжку!

— А кто они, — спросил я шепотом. — Тоже… курсантки… курсистки?

Он фыркнул.

— В какой-то мере. Это суфражистки. Борются за равенство с мужчинами. С этого года их начали принимать на факультет лекарского мастерства. Вчера у них была демонстрация, требуют женщинам разрешить работать машинистками.

Я вскинул брови.

— Ну и что тут особенного? Быть водителем паровозов не так уж и тяжело, только дров подбрасывать много и часто. Но если перейти на каменный уголь…

Он на ходу отшатнулся.

— Ты чего? Я говорю, о печатании на машинках! Это же крайне тяжелая работа, медики против, потому Государь Император не подписывает закон, хотя прошения ему кладут на стол уже третий год!

— Ого, — сказал я обалдело, — так их и до работы телефонистками не допускают, да?

Он остановился, уставился ошалелыми глазами.

— Да ты не просто из Сибири… а из самой глухой деревни! Конечно же, не допускают и никогда не допустят!.. Там могут только мужчины, сильные и проверенные. Отслужившие на воинской службе, что подразумевает стойкость и работоспособность.

Он потащил меня дальше, я всё выворачивал шею, оглядываясь на девушек, таких чинных и благопристойных, в нашу сторону не повели и бровью, хотя явно заметили, а среди наших курсантов немало очень даже видных парней.

— А как же, — пролепетал я, — они… вроде бы, как я слышал, даже воюют? И в Щели ходят?

Он потряс головой.

— Во, выдумал!.. Кто ж их в ряды армии пустит?.. Даже в Щели низзя, даже иностранкам из тех земель Российской империи, где определенные вольности. Вот в немецком королевстве, что в Приволжье, там свобод больше, но там и дисциплина выше, там даже женщины чуть не строем ходят, ещё в остзейском герцогстве… ещё где-то есть места, где женщины уже чуть ли не в правительстве.

— Divide et impera, — сказал я с пониманием.

— Да пошел ты со своими греками!

— Разделяй и властвуй, — перевел я. — Тогда этим субъектам федерации… э-э…империи труднее договориться супротив батюшки-царя!

Он поморщился.

— Да, ты из самой глуши. У нас давно не говорят о батюшке-царе, а только о Государе Императоре.

Я напоследок ещё разок оглянулся на оставшихся за зеленью сада девушек.

— Мы с ними не пересекаемся?

— Почему же? Раз в месяц проводятся тренировочные балы… А так они все с факультета лекарей. Повезло парням, что учатся там. Правда, ночуют эти парни в нашем корпусе.

Тревожное ощущение прокатилось по моему хребту, я переспросил сдавленным голосом:

— Что значит, тренировочные?

— Ну, подготовительные. Когда закончим Академию, придется посещать настоящие балы и приемы, потому должны уметь танцевать, поддерживать достойные беседы, уметь держаться и выглядеть безупречно. А ты думал нас учат только драться? У нас выпускают не солдат, а офицеров и будущих государственных чиновников!.. Пойдем быстрее, а то занятия начнутся, а мы ещё не поели!

В столовой я устремился к свободному месту, справа быстро сел Толбухин, слева устроился пухлый толстяк, сразу же ухватил ложку и принялся жадно вычерпывать суп, будто вот-вот отнимут, а я искоса поглядывал по сторонам, стараясь не привлекать внимания.

Мерой человека является его работа, но то в моем прошлом мире, а здесь куда важнее титулы, связи, должности родителей и родни, совсем другой мир, от остатков которого с таким трудом избавились в моем времени.

Для выживания нужно как можно быстрее обзавестись друзьями, одиночку сомнут, каким бы сильным ни был. Для меня это трудно не только потому, что на уровне инстинкта брезгаю такой нечистоплотностью, но ещё и статус мой здесь на самом дне.

Среди принятых в Академию два князя, с десяток графов, остальные виконты и бароны. Но даже с баронами я не ровня, за их спинами могучие роды, а у меня только пустой и ничем не подкрепленный титул. Даже не барона, а баронета, звучит как будто тоже хоть и барон, но какой-то недоделанный, недобарон.

Столовая гигантская, на всех столах белоснежные скатерти, стулья больше похожи на кресла, на резных ножках и с широкими подлокотниками, спинки красиво изогнуты.

На каждом столе одинаковые кувшины с цветами, широкие блюда с красиво нарезанными ломтиками свежего хлеба, а также солонки и перечницы.

Нас издали увидел Равенсвуд, ухватил свою тарелку и перебрался к нам.

— Свиньи вы, — сказал он вместо «драсте», — но хоть свои свиньи.

У него на тарелке жирная селедка, горка гречневой каши и ворох зелени, с этого начинается обед в столовой Академии.

Еду разносят половые, быстрые и проворные парни, работают умело и чисто, но я с грустью вспомнил официанток в коротких юбочках, можно по жопе шлепнуть в виде комплимента, а парней что-то не хочется…

— Похоже, — сказал я, — кормят неплохо.

Толбухин сказал понимающе:

— Тоже родители не дали денег?

— Сам должен крутиться, — ответил я. — Мы ж на казенном обеспечении?

— Ну да, — подтвердил он, — все, кто принят. Но скудновато, ничего лишнего.

Нам тоже подали по селедке с кашей и зеленью, а потом почти без перерыва принесли фасолевый суп с ломтиками поджаренной оленины, знакомый мне по классике бараний бок с кашей.

Всё вкусно, я ел с огромным удовольствием, не сразу уловил, что на меня как-то странно поглядывают не только с соседних столов, но даже Толбухин с Равенсвудом.

— Что-то не так? — спросил я.

Равенсвуд улыбнулся, но промолчал, Толбухин объяснил шёпотом:

— Больно искренний ты, сибиряк. Проголодался?

— А что, — пробормотал я настороженно, — это плохо?

— Показывать плохо, — ответил он тоже негромко, — мы же благородные, а не простолюдины.

За соседним столом четверо ничем не примечательных человеков, так, простые, но благородные квириты, а дальше стол, как видно издали, — претенденты на звания лидеров курса.

Выделяется рослый парень с красиво расставленными мускулистыми плечами, грудь выпуклая, кости плечевого пояса соединены акромиально-ключичными сочленениями. Наверняка есть и третья парная кость плечевого пояса — коракоид, что-то в нём есть такое, коракоидное.

Даже мордой хорош: высокие и резко очерченные скулы, ясные глаза цвета январского льда, красиво обрезанные по моде волосы оттенка спелой пшеницы, красиво вылепленный подбородок с широкой нижней челюстью.

Он чаще других поглядывал в нашу сторону, Толбухина и Равенсвуда сразу оценил и отставил их в сторону, а вот я заинтересовал. Как же, растяпистый сибиряк, в столичной жизни ни уха, ни рыла, прекрасная мишень для насмешек и упрочения роли лидера курса.

Он спросил нарочито громко:

— Кто тут чавкает, как голодная свинья, дорвавшаяся до помоев?

Друзья хохотнули, один указал на меня пальцем.

— Вон то существо.

Лидер поморщился.

— И почему их не отсаживают в другое помещение… где кормят скот?

Снова захохотали, а за нашим столом Толбухин и Равенсвуд помрачнели. Я продолжал есть, меня оскорбляют, но я не оскорбляюсь, у дураков и шутки дурацкие, мог бы что-то оригинальнее придумать, а то вот так в лоб недостойно дворянина.

С другой стороны, всё понятно, над Толбухиным поиздеваться не так эффектно, он мельче, а я куда крупнее, над таким изгаляться как бы круче, к тому же я долго вообще могу не замечать стрелы в свой адрес, с виду толстокожий, мы же все такие в Сибири.

Я сказал совсем тихо притихшим Толбухину и Равенсвуду:

— Не парьтесь. На мне, где сядет, там и слезет.

Толбухин сказал так же тихо:

— Это же Ротбарт. Сын герцога Гессен-Кассель-Румпенхайма!.. У него отец и дядя вхожи к Императору, важные чины в Императорской Канцелярии.

Я пробормотал:

— Вряд ли отец станет покрывать чадо, если тот слишком уж зарвется.

— Кто знает, — сказал Равенсвуд. — Да и вообще… Говорят, у него магия огня уже пробудилась, вот-вот достигнет уровня адепта!

Кто такой адепт я не знаю, но оба мои сокомнатники заметно встревожились и притихли.

В груди нарастает жгучее чувство раздражения и злости. Надо овладевать сложностями этого мира, а тут это детские амбиции, желание показать себя альфа-самцом.

С другой стороны, вживание в сложную социальную жизнь начинается с пеленок, альфа осознают себя лидерами ещё в детском саду, в школах закрепляют позиции, учатся сколачивать банды и влиять на окружающих.

Мир всё ещё тот, где выживает сильнейший или умело приспосабливающийся. Вон этот сынок герцога явный альфа, а вокруг него уже формируется пока малая стая, что угождает и надеется получать часть добычи. Неважно какой, хороший вожак всегда успех разделяет с соратниками.

Что делать, эти отношения формировались веками и тысячелетиями. Ещё до того, как мы вышли из пещер и отбросили хвосты, уже топтались вокруг альфа-самца и слушались его приказов. Так формировалось общество, таким был первый шажок к прогрессу и цивилизации.

Толбухин сказал тихо:

— Не грусти.

Я улыбнулся.

— Всё будет путем.

Нам принесли большие чашки с густым пахучим чаем из разнотравья, я с отвращением отхлебнул горячее пойло, отодвинул было, но посмотрел как другие пьют, сдержался и тоже начал отхлебывать мелкими глотками.

Кофе, как я понял, на Руси тоже в наличии есть, но завоевывает позиции медленно, а там уже удерживает прочно.

Буду утешаться, что это полезный чай, хотя мне пофигу.

Глава 4

В столовую заглянул парнишка в форме курсанта, требовательно потряс над головой большим колокольчиком.

— Через семь минут конец перемены! — крикнул он. — Все на занятия!

Я подождал пока Толбухин и Равенсвуд допьют чай, вышел с ними. Большинство курсантов медленно и лениво тащатся в сторону учебного корпуса, солнышко такое ласковое, а в аудитории мрачно и слишком строго.

Понимаю, почему к новым аристократам такое презрительное отношение. Да, бароном дворянин может стать, и становится, получая от графа надел земли. В основном так и происходит.

Но когда Россия присоединила к своим владениям Прибалтику, то вот там и открылся Клондайк жульничества и самого наглого мошенничества, которого исконно-посконные русские земли не знали, а её лаптеватые жители и помыслить не могли в силу архаичного православного воспитания.

Так же, как в вошедших в Российскую империю кавказских регионах где каждый горец объявил себя князем и претендовал на официальный титул. Но на Кавказе этим и ограничились, а вот в остзейских землях не только каждый житель объявил себя как минимум бароном, но ещё там наладили массовое изготовление фальшивых дипломов о баронских титулах. Европа, сэр!

Когда начали разбираться, только в первую неделю вскрылось шестьдесят четыре тысячи преступных подделок баронских титулов. Надо сказать, Государственная Канцелярия смотрела на это сквозь пальцы. Диплом не сможет купить разбойник или простой кузнец, стóит такая подделка очень больших денег, надо же и бумагу настоящую со всеми знаками и печатями государственных служб, и подкупленные чиновники. Кроме того, фальшивый барон должен походить на знатного дворянина: быть образованным, хорошо одеваться, знать светский этикет и обладать хоть каким-то состоянием.

Так что нет для власти большой беды, что какие-то купцы и промышленники из простого народа купят такие дипломы, чтобы войти в свет и попытаться породниться с влиятельными аристократами. Государству нужна свежая дерзкая кровь, а то потомственные имеют тенденцию вырождаться достаточно быстро.

Потому в императорской семье, прекрасно зная, что прекрасный поэт Василий Жуковский, обманом получил поддельное свидетельство о дворянстве, тем не менее доверили ему преподавать будущей императрице Александре Федоровне, что станет женой Николая Первого, и Марии Александровне, невесте будущего императора Александра Второго. А ещё ему вручили высший чин тайного советника, десятки российских и иностранных орденов, подарки от императоров, и в конце концов персональную высокую пожизненную пенсию.

Как водится у нас в России, всех баронов первого поколения считают жуликами, хотя вообще-то именно эти бароны и приносят России больше пользы, чем потомственные аристократы.

На графов такое отношение не распространяется, граф получает титул из рук государя, да и то в случае, если является бароном или виконтом, диплом о графстве подделать невозможно.

— Одними из первых преподавателей в Лицее, — велеречиво возглашал с кафедры преподаватель истории, — были Сократ и Аристотель! Так что сия гиштория данного Богом и Государем Императором Лицея велика и потрясенна, и так же выпускает наиболее значимых людей, что будут держать бразды!.. И вы должны соответствовать…

Я снова дальше пропустил, на этот раз углубившись в думы насчёт магии. Что бы под нею не разумели местные, но она существует и может многим навредить из тех, кто ею не владеет. Конечно, магию применять в стенах Академии вообще нельзя, разве что на специально выделенном месте для состязаний, да и то под присмотром преподавателей и воспитателей, но, как говорится, полицию не поселишь у себя в спальне.

Я бросил короткий взгляд на Демидова. Уже обзавелся прихлебателями, сидит в их окружении, будущий хозяин великого рода, что уже всем постоянно напоминает о своем скором величии и потому собирает дань в виде лести и подхалимажа уже сейчас.

На меня почти не смотрит, но его лизоблюды поглядывают то и дело, так что он уже формирует у них ко мне отношение.

До чего же не люблю неприятности, но, похоже, меня ждут не только пряники.

Я чуть повернул голову в сторону Толбухина.

— Слушай, — сказал я шепотом, — я опять насчёт магии. В нашей глуши я с нею не сталкивался…

Он едва слышно хихикнул.

— Ещё бы. Всех, в ком обнаруживается, сразу перетаскивают в Петербург, а ещё малость в Москву. На местах если что и остается, то совсем уже мелочь….

— Просвети, — попросил я шепотом.

Он наклонил голову, чтобы препод не видел, что его губы шевелятся.

— Маги, как ты наверняка понял, есть сильные и есть слабые. Чтобы внести порядок, их тоже, как и всё в нашей жизни разделили на ранги…

— Что за ранги?

Он начал загибать пальцы.

— Новичок, это самый слабый. А дальше — Адепт, Младший Маг, Средний Маг, Старший Маг, Магистр, Архимаг, Великий Маг, Властелин, Защитник… Он умолк и торжеством посмотрел на меня, я в изумлении покачал головой.

— Ни фига себе!

Он в удивлении вскинул брови.

— У вас в Сибири свой язык?

— Какая же мощь у Защитника? — спросил я.

Он с покровительственной улыбкой пожал плечами.

— Как приятно с тобой разговаривать! Чувствуешь себя таким умным!

Я спросил с неудовольствием:

— А что не так?

— А то, — сказал он голосом умудренного жизнью наставника, — что никто ещё не добирался до титула Защитника!.. Да что там Защитника, даже Властелина ни одного не было. Это так, красивая классификация, за её разработку кому-то орден дали, кому-то ленту через плечо. Называется, научный труд.

Немного разочарованный, я уточнил:

— А кто самый-самый?

— Говорят, — ответил он, — лет сто назад был Великий Маг, но мне отец говорил, что чем дальше уходит война, тем больше отыскивается её героев. Но на сегодня один Архимаг в России, и ещё два в Германии и где-то за океаном.

Препод, что всё чаще поглядывал раздраженно в нашу сторону, сказал, повысив голос:

— Вадбольский, может быть, вы встанете на кафедру и расскажете историю Государства Российского?

Я вскочил, ответил бодро:

— Не сейчас, господин преподаватель!

В аудитории послышались смешки, а я, не дожидаясь взрыва негодования, добавил льстиво:

— А как только в достаточной мере напитаюсь вашей мудростью и запомню все ваши уроки!

Он вздохнул, махнул рукой, и лекция потянулась дальше, как улитка на склон Фудзи.

После лекции по истории государства российского, шел урок русского языка, а последним урок математики. Снова моя родная школа, только мы эти математические задачи решали во втором и третьем классе…

После лекций сделали крюк и прошлись вдоль цветочной линии, разделяющей мужскую и женскую часть территории. Там по-прежнему прогуливаются милые барышни, которых он назвал суфражистками, хотя ничего суфражистичного в них не было.

Среди красивых барышень с зонтиками заметил и троих флиртующих с ними парней, удивился:

— А эти лбы там чего?

— Им можно, — сказал Толбухин с завистью. — Познакомились, теперь общаются ближе.

— Насколько ближе?

Он посмотрел с возмущением.

— Вадбольский!.. Для того, о чём думаешь, нет условий!

Я не стал уточнять, для чего «для этого», все думаем одинаково, только в силу воспитания и приличия держим при себе, но в двадцатом веке всё дерьмо из нас прорвется и выплеснется, но когда дерьма много, оно перестает считаться дерьмом и называется либеральными ценностями.

Вечером после отбоя, когда всем курсантам предписано лечь в постели и держать руки поверх одеяла, Толбухин отложил газету «Санкт-Петербургские Ведомости» и сказал счастливым голосом:

— Как здорово! С первого января по правилам этикета женщинам запретят застегивать на блузке две верхних пуговицы.

Равенсвуд протянул с недоверием:

— Правда?.. Ну, теперь заживем…

Я спросил скептически:

— А что изменилось, а? Для нас?

Я промолчал, Толбухин сказал со вздохом:

— Ну вот Вадбольский опять всё испортил! Мог бы притвориться, что поверил, как и все.

Дверь резко распахнулась, я понял, что отворили ударом ноги. На пороге трое крепких парней в форме курсантов Академии старшего курса.

И в комнату вошли по-хозяйски, всё знакомо, не первый год здесь, окинули нас троих внимательными и оценивающими взглядами.

Первый, самый крупный, сказал весело:

— Привет, малышня!.. Мы со второго курса. По традиции, берем над вами шефство. Будем помогать изучать науки, а также тренировать вас… ну на будущее.

Толбухин и Равенсвуд промолчали, явно такое не нравится, я вынужденно взял на себя роль старшего по комнате:

— Это конечно, здорово. С удовольствием примем вашу помощь. Завтра или послезавтра поговорим, что нам нужно…

Все трое переглянулись, засмеялись так же разом, что значит спаянный коллектив, старший сказал так же весело и самым дружелюбным голосом:

— Учителя не спрашивают, что вам хочется. Будут учить по своим программам. А мы вам поможем по своим. Вот ты, борзый, будешь чистить мне сапоги! Ну и всякие там мелочи, что понадобится моей светлости.

Я поднялся встал напротив, он чуть ниже меня, но плотный, мясистый, из тройки самый крупный.

— Денщиков будешь выбирать на службе. А слуг — в имении своего папаши. Здесь тебе не там, понял?

Он вздохнул, улыбка исчезла с его лица, протянул руку и цепко взялся за мое правое плечо.

— Парниша…

Я сказал внятным голосом:

— Убери руку.

Он хищно улыбнулся.

— И что ты мне сделаешь, мелкота?

— Сломаю, — пообещал я.

Его улыбка стала шире.

— Попробуй, если сумеешь…

Я левую ладонь положил на его лапищу на плече, правой с силой ударил сверху по локтю. Влажно хрустнуло, вожак громко охнул и упал на колени.

Я отступил на шаг, сердце колотится, дрожь начала охватывать всё мое тело.

— Убирайтесь, — проговорил я напряженным голосом. — Иначе сломаю всем троим шеи.

Двое, что до этого улыбались, а потом посерели и стали меньше ростом, опомнились, подхватили своего лидера под руки и быстро вытащили в коридор.

Я подошел к двери, захлопнул, повернулся к притихшим сокомнатникам.

— А хорошо день прошёл?

Толбухин сказал поспешно:

— Никто из них жаловаться не будет! Они вторглись на наш этаж в ночное время!.. За такое не только выговор, могут вообще вылететь!

Равенсвуд не отрывал от меня взгляда, на лице проступила неуверенная улыбка.

— Ну и удар у тебя… Это и есть, как догадываюсь, российская дедовщина?

— Она самая, — ответил я. — Гомер сказал, на кого не действует слово, подействует удар в челюсть. Спим?

Равенсвуд пробормотал:

— Да, тут заснешь… И как Россия существует с такими порядками?

— С нами Бог, — ответил я высокопарно, — Будь это Германия, уже бы ласты склеила.

Он посмотрел на меня в недоумении, как и Толбухин, что за выражение, сказал бы просто кони двинул или копыта откинул, а то какие-то ласты.

Глава 5

У меня ряд простеньких аугментаций, что становятся доступными с развитием медицины каждому человеку. Это усиление слуха, зрения, физической силы, ускоренной регенерации. А с появлением нанитов всё это стало ещё на ступеньку выше, то есть, кроме усиления зоркости добавилась возможность видеть в темноте, а царапины стали заживать быстрее не вдвое, а вчетверо, так же и с остальными возможностями. А все знания, ранее закачанные из Всемирной Сети, стало возможным сортировать по любым запросам…

Но здесь существует странное явление, что простой суеверный народ называет магией, надо ещё разобраться с этим явлением, а вот эти для меня как раз настоящие и самые грозные противники.

Дело в том, что у физической мощи достаточно четкие границы, не перепрыгнешь, а если и сумеешь, то на малую величину, а вот с магией, как понимаю, подниматься проще. Или не проще, но там высота пока никем не достигнута и даже не обозначена. Но даже на малом уровне те хлопцы, что как бы владеют магией, уже согнут меня в бараний рог.

Утром, когда мы трое, позавтракав вместе, топали в Учебный корпус, дорогу нам перегородили четверо крепких парней, один из них тот самый сынок герцога, Ротбарт, у которого отец и дядя чины в Императорской Канцелярии.

Его сателлитов не знаю, просто крепкие быковатые парни, морды простоватые, интеллектом не отягощены, Ротбарт на их фоне выделяется выгодно: красавец, рослый и мускулистый, лицо аристократически надменное, ясные глаза и холодный взгляд, мужественный, как считается, широкий подбородок.

Я остановился, Толбухин и Равенсвуд тоже замерли, у обоих на лицах желание любой ценой избежать неприятностей. Я сказал неприветливо:

— Вы не дадите нам пройти?

Ротбарт не послал одного из клевретов позадираться, как следовало ожидать, а потом как бы вступится за соратника, да и заодно проверит его самого, но такое потом, сейчас же ему нужно зарабатывать очки роли сильного лидера.

Он нахмурился и сказал брезгливым голосом, даже пальцами сделал эдакое движение, словно сбрасывал с них некую грязь или прилипшее насекомое:

— Слушай, деревенщина… Ты какой-то… заметный. Тебе лучше залезть обратно в нору и не высовываться.

Сразу наезд, сказал я себе. Хотя бы закурить попросил или как-то ещё начал. Но то нормальные гопники, а это же сын герцога.

Я жестом показал своим сокомнатникам, чтобы отошли и не вмешивались, спросил в изумлении:

— Кому-то мешаю?

Он повысил голос:

— Ты ещё не понял? Ты всем мешаешь своей захудалостью! Но ходишь так, будто и ты человек!

Я посмотрел по сторонам.

— Да вроде никто не жалуется.

Он сделал ко мне шаг и проговорил медленно:

— Кто-то тебя терпит, хоть и морщится, а мы вот нет! Сгинь!

Сердце мое уже не стучит учащённо, а колотится, кровь горячими потоками вливается в руки, ноги, струится по телу, делая его прочнее.

— Здесь все равны, — ответил я.

— Придется тебя поучить.

— А ты разве преподаватель? — спросил я.

Он резко и мощно замахнулся. Такой красивый богатырский замах, я его как бы должен принять, а в ответ ударить сам. Ну как битва купца Калашникова с опричником.

Кулак его, огромный как валун, несся в мое лицо всё больше замедляя скорость, это мой организм инстинктивно вошёл в ускорение, чтобы я мог уклониться или убежать.

Да, я уклонился. Кулак только-только прошёл мимо щеки, как я ударил быстро и резко чуть сбоку в нижнюю челюсть. Влажный хряск, треск кости, сын герцога содрогнулся всем телом, я поспешно отступил и опустил руки.

Он постоял так долго, что я уже подумал насчёт хлиповости моего удара, но тут его колени подогнулись, он завалился на том же месте, где стоял.

Не только его прихлебатели смотрели онемевшими глазами, многие останавливались и ждали, чем закончится, наконец один из его команды прокричал:

— Да ты хоть понял, что ты наделал?

— Он ударил первым, — ответил я. — Имею право на самозащиту.

По их лицам я видел, что точно не имею ни на что прав, они здесь полные хозяева, и я угрожающе оскалил зубы и повысил голос:

— А сейчас я вас буду убивать и калечить…

И пощелкал зубами. Один остался на месте, глядя на меня непонимающе, остальные двое развернулись и, вереща, как недорезанные свиньи, понеслись обратно к корпусу.

Из кучек собравшихся кто-то похлопал в ладоши, явных лидеров не любят, сегодня опустят меня, завтра их, а я со зловещей улыбкой нарочито медленно протянул руку к оставшемуся из их четверки.

Он попятился, вскрикнул:

— Да ты знаешь, кто у нас родители?

— Те, — ответил я, хотя, конечно, ни родителей не знал, ни их взаимоотношений, — кто будет пороть вас долго и больно.

Толбухин, сияя, как самое красное солнышко, подбежал и ухватил меня за локоть.

— Сейчас занятия начнутся! Быстрее!

Равенсвуд пристроился с другой стороны, и в аудиторию мы вбежали одними из последних.

Когда садились, на этот раз вместе, Толбухин прошептал:

— Как ты его, а? Одним ударом!

— Я же сибиряк, — ответил я с солидностью. — Мы так медведёв бьем, а ты думал? Медведя́ либо с первого удара, либо удирай…

Равенсвуд улыбался, но в глазах время времени проступает тревожное выражение.

Где-то в середине лекции в аудиторию заглянул Каталабют, старший дворецкий директора, как его называют за глаза, а так препод по лечебной магии, трусоватый и пугливый, даже с курсантами предельно осторожен, перед сильными заискивает, слабых в упор не замечает.

Отыскав меня взглядом, сказал в зал мерзким голосом:

— Простите, что вторгаюсь… Вадбольский, к директору!

Равенсвуд сказал тихо:

— Началось…

Толбухин молча хлопнул меня по спине, я поднялся и пошел вдоль ряда к выходу. По аудитории прокатился шепот: «Выгонят…», «Теперь точно выгонят…».

Каталабют рассматривал меня, как приговоренного к казни, а когда я подошел, он кивком велел идти следом и резво направился к лестнице.

Я шел следом, в голове сумятица, никак не могу придумать линию защиты. Ротбарт, точнее — Семён Ротбарт, сын герцога, имеющего высшие ордена, чины и занимающего высокие должности в Имперском управлении России. Конечно, для его отца не составит труда убрать меня из Академии, связи на его уровне могут очень многое.

Перед кабинетом Каталабют остановился, деликатно постучал костяшками пальцем. Изнутри донесся недовольный рык, Каталабют поспешно распахнул дверь и тонким голосом пискнул:

— Курсант Вадбольский доставлен!

Я шагнул через порог. Кабинет директора громадный, под противоположной от входа стеной под стать кабинету громадный и массивный, как для игры в биллиард, письменный стол из тёмного дуба. Вместо ножек массивные тумбы, с той стороны явно выдвижные ящики, на столешнице массивная чернильница с гусиным пером, рядом прозрачный стакан с десятком таких же перьев, мелкий ножичек для их очинки и большая открытая тетрадь, явно журнал посещений.

Зильбергауз, директор Академии, в кресле выглядит так, словно сидит на коне, огромный и широкий, не голова, а котел, уставился на меня немигающими глазами.

— Вадбольский, — прогрохотал он, — что скажете в своё оправдание?

Я ответил на автомате:

— Не виновен.

Он прорычал:

— А кто на перемене сломал челюсть курсанту Семёну Ротбарту?

— Я защищался, — ответил я.

Он не отводил от меня жуткого взгляда.

— Вы понимаете, что за этим следует немедленное исключение?

Конечно, понимаю, мелькнуло в мозгу. Герцог и директор Академии — верха власти, а кто я, но ответил с крайней почтительностью:

— Господин директор, этот неприятный инцидент видели слишком многие. Вместе с Ротбартом стояли ещё трое. Это они сказали, что я на четвертых напал?.. Но ещё десятка два человек тоже смотрели и прекрасно разглядели, кто на кого напал, и кто защищался. Давайте пригласим полицию, как и положено, она во всём разберется.

Он поперхнулся, посмотрел на меня лютым взглядом.

— Кто говорит о полиции? Это внутреннее дело Лицея!

Он попытался надавить на меня голосом и властностью, он директор, а я сибирский лапоть, должен дрогнуть и униженно молить о пощаде, но, блин, я из мира, где в самом деле все равны, никто ни перед кем не гнется!

— Если Лицей не может докопаться до истины, — сказал я твердо, хотя тело почему-то трясется, — она ж на виду, то полиция нам поможет. В конце концов, это мое право…

Я повернулся и пошел к выходу из кабинета, стараясь не слишком спешить. Уже когда взялся за ручку двери, сзади раздался яростный рык:

— Вадбольский!.. Так твоя фамилия?.. Ни в какую полицию ты не пойдешь, иначе сам тут же вылетишь из Лицея!

Я развернулся, он уже поднялся во весь громадный рост, упершись обеими руками о столешницу, как горилла о ствол упавшего бабоиба, лицо перекошено яростью.

— Но мы же должны доискаться истины? — спросил я пафосно. — Разве не этому должно учить высшее учебное заведение под дланью Императора?

— Училище учит тому, — рявкнул он, — что в учебной программе!.. А ты вносишь смуту. Да, я знаю, кто начал ссору. Но кто заставил тебя сразу отвечать… как ты ответил? Он теперь в лазарете! Один из лучших учеников!

— Ещё не известно, — ответил я с предельно почтительным видом и даже ножкой шаркнул, — лучший или худший. Или лучший потому, что сын герцога? А разве герцог у нас выше Государя Императора?

— Вадбольский, не забывайтесь!

— Мое человеческое достоинство заставило, — ответил я. — Вы, господин директор, что-то имеете против человеческого достоинства?

Он сказал с яростью:

— Ты хоть понимаешь, что вот-вот вылетишь из Лицея?

— Плевать, — ответил я. — Но унижать свою дворянскую честь никому не позволю. И бить себя не позволю и самому герцогу. А в полицию всё-таки зайду. Там сразу разберутся, кто напал, а кто защищался. Как только, так сразу. Полиция всё-таки подчиняется Государю Императору, а не герцогу Ротбарту. Или вы что-то имеете против власти Государя Императора, Самодержца Всероссийского?

Он минуту сверлил меня яростным взглядом, стараясь согнуть это мелкое существо из сибирской деревни, наконец выдохнул и сказал резко:

— Возвращайся на занятия! И на будущее не затевай таких разборок.

Я почтительно поклонился и ответил самым смиренным голосом:

— Слушаюсь, господин директор. Да, господин директор. Спасибо, господин директор.

И торопливо выскользнул в коридор, пока он не швырнул мне вслед письменный стол.

Хорошо, мелькнула мысль, что успел ввернуть насчёт Императора. По идее, это последняя инстанция, на которую нельзя надавить связями, знакомством, подкупами. Император — последняя надежда несправедливо обиженных, эта легенда жива, и в народе её усиленно поддерживают.

Лекция подходила к концу, когда я тихонько проскользнул в аудиторию и хамелю-хамелю, как тихая мышка, проскользнул на своё место, хотя едва только приоткрыл дверь, на меня уставились все и провожали недоумевающими взглядами, пока я не сел между Толбухиным и Равенсвудом.

Но и потом поглядывали, всё ещё не понимают, как это я уцелел, да ещё и вернулся на лекцию!

Император, напомнил я себе. Коррупция только в нижнем и среднем звене, а на самом верху все уже столько нахапали… нет, нахапали их предки, а эти могут вести себя как бы справедливо и по закону. А почему бы и нет, когда себя обеспечили всем-всем выше крыши, теперь можно отдаться борьбе за власть и место рядом с Императором.

Коррупция и злоупотребление связями и знакомствами разрушает государство, император заинтересован в соблюдении законов или хотя бы видимости их соблюдения, и слишком наглое и заметное нарушение пресечет немедля. Пусть не сам, но его службы, что подчиняются ему лично, и для них герцог совсем не герцог, перед законом в отдельных случаях все равны.

Толбухин прошептал едва слышно:

— Как прошло?

— Пообщались, — ответил я тоже шепотом. — Грамотный! Он хотел уточнить о поэзии Гомера. Это такой поэт был, слепой, как Асадов, но писал так же здорово. Вслепую, по методу Брайля.

Он посмотрел на меня обалдело, даже отодвинулся с опаской, а то вдруг покусаю.

Ротбарт нажалуется отцу, тот надавит на директора, козе понятно. Сейчас директор действовал по своей инициативе, они с отцом Ротбарта на одной государственной службе, может быть зарплату в одном окошке получают, а потом в одной столовке едят и пьют? Так что и деток один другого знают и защищают?

Но если старший Ротбарт захочет и дальше правдами и неправдами покрывать сынка, то и я буду настороже. Какие бы чины ни были у герцога, у императора выше. Конечно, перебарщивать не стоит, в другой раз может и не получиться.

— Фёдор, — спросил я шепотом, — ты как с саблей?

Толбухин спросил насторожено:

— Что надо?

— Мне подтянуться бы, — шепнул я. — Уже все знают, что на вступительном я пролетел, как швед без масла.

Равенсвуд шепнул с другой стороны:

— Тихо вы, препод смотрит. А с саблей лучше я помогу, у нас это фамильное.

Я кивнул и виновато посмотрел на препода, делая вид, что весь внимание и поглощаю его речи всеми фибрами и жаберами.

Глава 6

Я думал, что Эдгар из поволжских немцев, там мощное герцогство Дойчланд, Толбухин предположил, что из остзейских, там тоже герцогство, что ещё десять лет тому было королевством, но отток населения привел к тому, что королевство схлопнулось до герцогства. Однако всё оказалось проще: семья Равенсвудов уже семьдесят лет живет в Петербурге, хотя всё ещё имеет обширные земли в Италии и Шотландии.

А сам Эдгар шотландец, чей предок прибыл на службу московскому царю, осел, обзавелся семьей, и дал России целую плеяду неплохих воинов и флотоводцев, как шотландец Огилви, дослуживший до генерала-фельдмаршала и главнокомандующего русской армией, блистательный Брюс, Лермонт или Барклай де Толли.

После занятий он в зале для воинских упражнений демонстрировал мне как обращаться с саблей, как выстраивать защиту и какие бывают приемы для перехода в контратаку. Более сдержанный, чем Толбухин, он делал вид, что не замечает мое постыдное для мужчины и дворянина невежество в обращении с холодным оружием.

Я повторял все его приемы тщательно по два-три раза, вбивая в мышечную память, девственную, как задница младенца. Этого хватало, на что Равенсвуд сперва скептически хмыкал, потом озадаченно качал головой.

Когда в тот же вечер он показал мне одну из сложных связок защита-защита-нападение, а я её усвоил со второго раза да так чисто, что даже Морозов вряд ли придерется, то во взгляде появилось уважительное удивление.

Морозов в самом деле зашел в зал по своим делам, увидел нас, похмыкал и ушел, но мне точно полегчало. Усердно занимаюсь, видит, так что уже к концу первой недели смогу выдержать схватку с новичком, а умелому бойцу показать, что расту и буду расти.

Наконец Равенсвуд опустил саблю, лицо раскраснелось, на лбу выступили бисеринки пола.

— Ну ты медведь, — проговорил он, тяжело дыша, — даже не захекался. Ты как будто умел раньше, а теперь вспоминаешь!

— Вадбольский — сила, — сказал ревниво наблюдающий за нами Толбухин. — Медведяра.

— И я захекался, — признался я, — в самом деле не умею, но быстро учусь!

— На сегодня всё, — сказал Равенсвуд, — усваивай, а завтра ещё кое-что покажу. Но если так и дальше, скоро меня догонишь, а я неплохой саблист!

— А мечом поучишь?

Он посмотрел с интересом.

— Что, и с мечом никак?

— Так Гомер же без меча ходил! А Овидий так ваще в тоге, что круче хитона, но я ходил бы и здесь только в экзомисе, будь на то моя воля!

Толбухин зевнул.

— На всё воля Божья и Государя Императора. Пора ужинать, а потом можно и завалиться поспать. День был тяжелым, а ты меня ещё и вымотал.

Вообще-то устал так, что даже ложка с наваристым супом показалась тяжелой. В столовой народу маловато, большинство уже поужинали и разбрелись, за столами остались одни ботаники, они и сюда ухитрились притащить книжки, хотя это строжайше запрещено.

После ужина я потащился к спальному корпусу, устал, как бродячая собака. Толбухин и Равенсвуд быстро перекусили, сказали, что им нужно заскочить ещё в кабинет истории, и смылись, а я доедал неспешно, чувствуя как еда проваливается в желудок, а там начинает передавать калории моему измученному телу.

Да, теперь чувствую, проголодался, кишечник хоть и забрал как последние калории, так и микроэлементы, всё равно голодно квакнул. На раздаче то ли услышали, то ли по моему виду поняли, что так и не наелся, прислали полового с подносом, где меня обрадовала добавочная тарелка с гречневой кашей и бараньим боком, а также большой кружкой клюквенного киселя.

Я вознес хвалу Собакевичу, хороший у него вкус, умял и вторую порцию, и по дороге к выходу поблагодарил поваров и сообщил, что без их еды я ни никак бы не спас мир.

Солнце уже опустилось за горизонт, сверкали только шпили здания, да и те вскоре погасли, на брусчатку площади между корпусами пала приятная тень. Небо окрасилось в багровые цвета заката, большинство курсантов разошлись по делам, прогуливаются только совсем незанятые, за которых всю работу делают слуги.

Это тот именно час, когда курсистки выходят перед сном на свежий воздух, а к ним сразу же устремляются самые франтоватые и хвастливые, для которых так важно демонстрировать свои победы над женщинами. Да-да, здесь это так и называется «победить», «овладеть», «завоевать», чудаки…

Я обогнал одну такую группку, там семеро парней, с ними две девушки, точнее, это франты с ними, а те двигаются спокойно и надменно, обе породистые, аристократически прекрасные, где великолепно всё: лица, волосы, стать, высокомерный взгляд, гордая походка, не даром же самые отборные красавцы бока себе поотбивали хвостами, даже жопами виляют от усердия, скажи им «фас», порвут кого угодно, хоть директора Академии.

Среди них я сразу вычленил взглядом Ротбарта, он ожег меня ненавидящим взглядом, отвернулся, но что-то тихо-тихо сказал парням из их компании.

Я постарался пройти мимо незамеченным, почти удалось, я уже отдалился шагов на пять, как в спину донеслись слова, полные насмешки и превосходства:

— Это тот, который вообще саблю держать не умеет!

Да что же это такое, подумалось с тоской, ну сколько можно, одно и то же!.. Выпить и набить кому-то морду. Набить морду и снова выпить в честь победы. Самоутвердиться. Будто других способов нет.

Другой голос охотно поддержал:

— Да он же из сибирской деревни!

— Быкам хвосты крутил?

— Разве что козам…

А ведь с их развитием и в самом деле нет других способов самоутвердиться. Вот так затевать драки, а когда достигнут статуса зрелых особей, будут таскаться по салонам и обольщать там женщин, это же такое важное и нужное искусство.

Они шли следом и тупо изощрялись, кто скажет глупее, и каждый раз взрывались неестественным хохотом.

В конце концов злость росла-росла и плеснула через край. Я резко развернулся, все довольно гогочут, только девушки скользнули по мне равнодушными взглядами и величественно вперили их вдаль.

Ещё несколько курсантов оглядываются, но подойти не решаются, большинство смотрит либо безразлично, либо с презрительными ухмылками, ну что за дворянин, который не умеет фехтовать?

— Саблю держать не умею, — процедил я, — но это не значит…

Я умолк, спохватился, не надо доводить до конфликта, хотел отступить, но тот красавец блондин, что усерднее всех выплясывал перед девушками, гыгыкнул и заржал ещё громче.

— Ну-ну, тупое чучело, договаривай!

Несколько человек остановились, наблюдая за зарождающейся дракой, это же всегда интересно. В одной группке в центре я вычленил взглядом курсанта среднего роста. Широкоплечий, с хорошим породистым лицом, одет в мундир из самого дорогого в империи сукна, как тут же шепнул зеттафлопник, хотя на мой взгляд не отличить от того, что пошит в частной мастерской именно для этого курсанта.

Смотрит без вражды и брезгливости, но с интересом энтомолога, увидевшего интересного жука необычного вида.

Я сказал блондину медленно:

— Оскорблять незнакомого опасно, не знал? Лучше упражняйся на своих прилипалах. Сдачи не дадут, их знаешь, они знают тебя. Не выходи из зоны комфорта!

Он сказал с вызовом:

— И что ты сделаешь, тупое быдло?

Очень хотелось дать ему в морду, но ещё свеж разговор с директором, ещё одна драка — и вылечу, нужно хорошо следить за словами и жестами.

Я сделал голос жалобным:

— Ой, дяденька, только не бейте!

Он нахмурился, только что я хорохорился, а теперь разом сдал? Всё равно надо напомнить захудалому, кто здесь хозяева.

— Вот тебе первый урок, — заявил он громко и широко размахнулся.

По-моему, он хотел мне просто залепить увесистую оплеуху. Дать по морде открытой ладонью. Звонкая пощечина сиволапому укрепит его авторитет ещё и перед красавицами, повысит влияние на курсе, учиться поддерживать своё реноме нужно ещё здесь, пригодится в жизни.

Я мог ударить встречным, но нельзя, свидетели должны увидеть, кто начал, я отступил, ещё одна оплеуха, тоже мимо, наконец красавец озлился уже без показухи, и попер, молотя по воздуху сжатыми кулаками.

Уклонившись ещё, я ударил коротко и сильно. Челюсти, верхняя и нижняя хрустнули разом, из рта брызнула кровь. Он ещё тупо смотрел на меня, однако ноги подломились, рухнул там, где стоял.

Остальные уставились на меня застывшими глазами, глаза девушек расширились. Я чуть подождал, давая остальным франтам возможность вступить в драку, однако ни один не сдвинулся.

— Незнакомых, — повторил я с нажимом, — задирать опасно. Тем более, нападать. Все видели, что я только защищался?

Удаляясь, чувствовал на спине десятки пар взглядов, как враждебных, так и недоумевающих. Надеюсь, об этом случае узнают, мне же надо, чтобы перестали шпынять, ну не могу проглатывать обиды, всё мое воспитание против.

А ещё услышал, как тот курсант, у которого мундир из самого дорогого в империи сукна, сказал вполголоса соседям:

— Как-то Ломоносова четверо пытались ограбить в тёмном переулке, слыхали? Всех отдубасил, забрал деньги и даже одежку снял, в ближайшем кабаке пропил…

Ему возразили:

— Тогда ещё Щелей не было! А сейчас средний маг дюжину ломоносовых щелчком укомарит!

Дальше я не слышал, подумал с тревогой, что в самом деле надо что-то делать и в этом направлении. Аугментация пока что держит, но это с настоящими магами не сталкивался.

День прошёл в тревоге, вот-вот снова к директору, но на этот раз мой обидчик не побежал с жалобами, а директор, хотя наверняка сразу и узнал всё, промолчал, раз уж курсанты решили не вытаскивать свои разборки на его суд. Но, думаю, ещё один минус мне в моем деле поставил.

Когда вошёл в нашу комнату, Толбухин и Равенсвуд уже в постелях, вот-вот прозвучит отбой, Равенсвуд с блокнотом в руках, Толбухин с интересом читает «Санкт-Петербургские Ведомости», естественно, с последней страницы.

Я сел на свою кровать, со вздохом начал раздеваться. Трусов и трусиков эта эпоха не знает, мужчины спят в кальсонах из грубого отбеленного полотна с ленточками внизу, это чтобы завязывать вокруг щиколотки. В кальсоны переодеваются на ночь, а в холодное время их надевают под брюки.

В кальсоны я влез, рубашку снимать не стал, подстраивается под мои потребности тепла и холода, к тому же впитывает пот и вообще следит за чистотой кожи. А цветом вполне под нижнее белье, только более аристократического толка.

Равенсвуд покосился в мою сторону с ленивым интересом.

— У тебя всё ещё своя рубашка?

— Последнее, — ответил я горестно, — что осталось из родового имущества.

— А брюки и те странные туфли… или башмаки, — поинтересовался он, — куда дел? Ты приехал в них… Очень интересный покрой.

— Здесь другая мода, — напомнил я. — Нам надо опетербурживаться!

Он вздохнул.

— Надо. Здесь всех стригут под одну гребенку.

— Стрижеными управлять проще, — поддакнул я.

— Как прошёл день? — спросил он явно из вежливости. — Ты пару лекций пропустил! Этого преподы не любят.

— Прекрасно, — сообщил я. — Ещё одного врага завел, класс!

Он в изумлении вскинул брови.

— Что в этом классного?

— Дремать не дадут, — объяснил я. — Я же любитель изящных искусств! Значит, поспать люблю. И поваляндриться. А враги, сам понимаешь, чтобы карась не дремал… Слушай, я задам глупейший вопрос, только не смейся, учти, я действительно из самого глухого хутора Сибири. Даже не Западной, а Восточной, что вообще тайга-тайга, и медведь хозяин…

Он усмехнулся.

— Давай, спрашивай.

Я сам ощутил, как голос мой звучит жалко и смущенно:

— Как становятся магами?

Он вытаращил глаза, хотя обещал не удивляться, сказал в затруднении:

— Как, как… просто рождаются ими. Ну не сразу, но у подростка можно иногда заметить, что он может что-то ещё… ну, другое… И тогда за него хватаются, как за сокровище, отправляют в особые школы, чтобы развить…

— Погоди, — сказал я, — выходит, магия была всегда?

Он посмотрел в изумлении.

— Ты чего? Магия появилась с Порчей или Щелями Дьявола, по-научному, с Дистозом.

— Одновременно или вместе?

Он посмотрел на меня озадаченно.

— Разве не ты, дикий ты наш, говорил в таких случаях: «А не один хрен?»

Я вздохнул.

— Ладно, здесь в библиотеке книги на эту тему есть?

Он проговорил с усмешкой:

— Думаю, немало. Ты же любишь старые книги читать?

Толбухин сказал счастливым шепотом:

— Ещё денек отмучиться, а там выходные!.. Красотища. Никаких занятий, свободный выход в город… Всегда бы так!

— Как? — уточнил я.

Он хохотнул.

— Два дня занятий, два дня выходных!.. А лучше всего бы только выходные…

— Куда пойдешь? — спросил я.

Он выпучил глаза.

— Ты чего? Куда я пойду?.. Не местный, чай. Денег даже на извозчика нет. Это ты баронет, а я простой дворянин. Правда, потомственный, а не какой-нить пожалованный. Просто выходным радуюсь.

— Лодырь, — сказал я. — Значит, послезавтра за стену?

— Можно завтра, — пояснил он. — После занятий. Но в воскресенье вечером должен быть здесь, отметиться у дежурного.

Равенсвуд ничего не сказал, немец, что с него взять, уже уткнулся в учебник, я увеличил зум, приближая изображение обложки, так и есть, это уже за второй курс, и всё понимает, судя по спокойному лицу, очень уж старательный.

На следующий день нас с утра повели на проверку насчёт наличия магии. Я спросил тихонько Толбухина, почему не сделали при отборе в Академии, он поморщился, объяснил, что процедура долгая и дорогая, теперь проще, когда отсеялись сорок девять из пятидесяти, это ж какая экономия времени и денег!

Как я понял, при попытке ощутить магические способности в человеке, тратятся какие-то ценные ресурсы, для нашего курса понадобился весь день, а если бы решились проводить при отборе кандидатов, то заняло бы около двух месяцев.

Толбухин и Равенсвуд прошли раньше меня, оба ничуть не расстроились, что не обнаружилось даже зачатков магии, я как-то даже обрадовался, хотя и понимаю, нехорошо, но так как бы повышаются мои шансы, у кого-то же обнаружатся…

Пришлось разуться, босыми ногами встал на некую металлическую плиту, поискал глазами окошко, где высветятся мои данные насчёт веса, процента жира, мускулов и воды, а также электропроводность и прочее, но это же магия, такая же тёмная и непонятная, как история мидян, плита даже не хрюкнула.

Двое мрачного вида искусников, у меня язык не поворачивается назвать их магами, скучающе смотрели на свои пластинки в руках, такого же цвета, как плита подо мной, только размером с ладонь, оба синхронно, как два Ивана из ларца, покачали головами.

Я спросил с надеждой:

— Что, совсем мало?

Один из магов ответил нехотя:

— Нуль.

Второй добавил вежливо:

— Даже намека нет, что вообще-то не удивительно, вы не расстраивайтесь. Даже в благородных семьях, что старательно накапливают способность к работе с магией из поколения в поколение, таких мало.

Я сказал горько:

— Простите, что занял ваше время. Пойду топиться.

Оба кивнули с полнейшим одобрением, мол, таким туда и дорога.

Глава 7

На большой перемене, когда мы втроем вышли из столовой, довольные и сытые, к нам наперерез двинулся крупный и массивный старшекурсник, я узнал в нём одного из тех, кто вчера сопровождал двух курсисток и рассыпа́лся в комплиментах.

Лицо нахмурено, глаза полыхают гневом, а из ноздрей едва не вылетают клубы дыма.

Я вздохнул, сказал вполголоса:

— Топайте на занятия. Я вас догоню.

— Но, — сказал Толбухин, однако Равенсвуд с силой потащил его за рукав, и Толбухин умолк.

Старшекурсник остановился передо мной, загородив дорогу.

— Ты, скотина, — прошипел он, — ты осмелился опозорить нас перед лицом княжны Глорианы!.. И её подруги Иоланты!

Я буркнул:

— Не надо было хамить.

Он прорычал:

— Тебе? Тебе, ничтожество?.. Да я тебя…

— Ну-ну, — сказал я, — давай-давай. И ты соплями умоешься.

Он вперил в меня бешеный взгляд.

— Думаешь, и со мною пройдет, как с виконтом Красавцевым?.. Ты застал его врасплох!.. Меня не застанешь!.. Я, граф Клингхоффер, вызываю тебя на дуэль!.. Или на коленях попросишь у меня прощения за вчерашнее! И отделаешься всего парой пощечин!.. Ну и сапогом по харе. Зато будешь жить.

— Принимаю, — ответил я коротко, — выбор оружия за мной?

Он сказал обрадованно:

— За тобой!.. Молодец, даже калекой быть лучше, чем увильнуть от дуэли.

— Тебе виднее, — ответил я. — Эй, ребята, кто побудет секундантами? Мы тут быстренько, все свои, успеем до звонка.

Сразу несколько голосов вызвались быть секундантами графа, моим секундантом никто не хотел назваться, наконец подошёл тот курсант с породистым лицом, у которого даже мундир из самого дорогого в империи сукна, зачем это ему надо, тоже выпендреж для избранных?

— Я, — произнес он хорошо поставленным голосом, — я буду секундантом баронета Вадбольского.

Тут же несколько человек восхотели быть надзирателями поединка, один оттеснил других и обратился ко мне:

— Вас вызвали, выбор оружия за вами.

— Простая схватка, — ответил я, — на кулаках.

Граф вскрикнул возмущенно:

— Мы что, мужики? Это только они по пьянке кулаками!

Я обернулся к распорядителю.

— Запишите, граф Клингхоффер струсил и увиливает от поединка.

— Я не отказываюсь, — резко ответил граф. — Только на этот раз пощечинами не отделаешься.

— Ты тоже, — ответил я и добавил: — скотина тупая и вонючая.

Это его взъярило, как и требовалось, самообладание хоть и не потерял, но попёр слишком уж нахраписто. Я начал отступать, присмотрелся, слишком прост, хоть и граф, но дерется как деревенский ванька, отстранился от прямого удара в голову, быстро ударил в живот, граф охнул, рот начал раскрываться, я быстро-быстро провел серию ударов в лицо, стараясь поставить кровоподтеки позаметнее под обоими глазами, а когда он начал падать, успел мощным апперкотом приподнять его над брусчаткой.

Грохнулся он в полной тишине спиной на брусчатку.

От учебного здания заливисто прозвенел колокольчик. Я кивнул болевшим за него:

— Он ваш. А я на занятия.

И ушел быстрыми шагами. Что за жизнь, если каждый день будет драка? Пока что мне везет, но везение вечным быть не может по определению.

После занятий, когда мы ринулась в столовую, а потом расползались оттуда как сытые черепахи, из одной группки вычленился тот самый курсант с породистым лицом, который был секундантом.

— Вадбольский, — обратился он ко мне хорошо поставленным голосом, этому тоже учат в лучших домах, — а ты становишься заметным. Здесь все в ярких мундирах, но вообще-то серые.

Смотрит оценивающе, в лице никакой брутальности, да и не нужно такому, чувствуется очень высокое положение, на такого не попрут.

Я ответил недружелюбно:

— Спасибо за секундантство, но с кем имею честь?

Он улыбнулся, в красивом и несколько театральном жесте развел руками и чуть поклонился.

— Прошу прощения, — голос его звучал мягко и обманчиво приветливо, — Горчаков. Александр Михайлович Горчаков. Извини, я думал, меня все знают.

Я нахмурился.

— Княжич Горчаков? Твой отец светлейший князь Горчаков? А почему не в Царскосельском Лицее?

Он посмотрел с интересом.

— Откуда знаешь, что туда пытались впихнуть?

— А ты оказался невпихуемым? — уточнил я. — Там же Пушкин и всё такое…. Как устоял?

Он скромно, но горделиво усмехнулся.

— Кто такой Пушкин, а кто мы? Да, родня старалась мощно. Убеждали, там сделать карьеру быстрее. И в Пажеский корпус пихали. Но я устоял.

— Здорово, — сказал я. — Значит, выступил против воли родителей?

Он сказал со смешком:

— Не совсем. Просто настоял. С убедительными доводами. Мне кажется, здесь перспективнее. А как думаешь ты?

Он даже прищурился, с таким вниманием всматривался в мое лицо. Возле нас то и дело останавливались вроде бы проходящие мимо курсанты, но приличия есть приличия, тут же уходили, хотя позарез хочется, как я заметил, послушать, о чём говорит сынок столь высокопоставленных родителей с сибирским лапотником.

Я спросил в упор:

— А тебе зачем мое мнение?

— Ты не такой, — сказал он с самым бесхитростным видом, — как все. Потому просто интересно.

Я насторожился, уточнил:

— В чём? Ты энтомолог?

Он повел плечами, посмотрел в сторону, потом поднял взгляд на меня.

— Не знаю, кем ты меня обозвал, потому пока сделаю вид, что не услышал. Ты в самом деле белая ворона. Но почему-то не пытаешься обвешаться чужими перьями, как сделал бы любой на твоем месте.

Я усмехнулся.

— Считай, я дурак. Даже этого не сообразил.

Он покачал головой, не сводя с меня пристального взгляда, а голос стал серьёзнее.

— Дурак не выучит латынь и греческий, да ещё и зачем-то англицкий. А ещё Святое Писание знаешь лучше попа… Или духовную семинарию кончил? Это у них латынь и греческий…

— Ну-ну, — поощрил я.

Он вздохнул, покачал головой.

— Но у тебя спина прямая, как у кавалергарда, взгляд не гнется, а ещё ты сдал ступительный экзамен по фехтованию…

— Не сдал, — сказал я.

— Что?

— Не сдал, — повторил я, и пояснил. — Морозов сказал, через две недели пересдача. Неделя уже прошла.

Прямой, как стела на площади Султанахмет в Стамбуле, он выпрямился ещё больше, глаза округлились.

— Пересдача? Никогда такого не было. Что ты сказал Морозову или чем подкупил?

— Своей деревенскостью, — ответил я угрюмо. — В Академию принят условно, а если не пересдам фехтование, то как бы и не учился эту неделю.

Он покачал головой.

— Ух ты… И чего молчал? Давай подтяну?

Я нахмурился.

— А тебе это зачем?

Он взглянул на меня с ироническим прищуром, я снова ощутил как высоко он вознесен на великосветской лестнице над курсантами.

— Ты даешь, — ответил он со снисхождением в голосе. — Только-только кем-то заинтересовался в этой серой толпе, и тут же облом. Ты мне интересен, чудило! Просто не хочу, чтобы ты вылетел. Ты деревенщик вроде бы наблюдательный, мог бы и заметить, я пока ни с кем не сошелся.

Я кивнул, верно, все прямо с первого дня начали скучковываться, обычно во главе с самыми родовитыми аристократами, а этот пока ни с кем не сближается, хотя его род из наиболее знатных и влиятельных, как я понял по услышанным репликам.

— Ладно, — сказал я с сомнением, — попробуем. Но в слуги к вашему роду не пойду, предупреждаю.

Он рассмеялся как бы весело и открыто, но я чувствовал, что даже мимику контролирует, чувствуется выучка отпрыска влиятельного рода.

— Слуг хватает, — ответил он мирно, — друзей мало. А отцовские не нужны, своих заводить надо. Давай сегодня вечером?.. Тебе нужно торопиться, помнишь?

— Помню, — ответил я со вздохом. — С саблей меня сокомнатник подтягивает, а ты с мечом знаком?

Он усмехнулся.

— Приду с двумя мечами. Как догадываюсь, у тебя своего нет?

На перемене меня перехватил Каталабют, сказал гнусным голосом:

— Вадбольский, к директору! Немедленно!

Нехорошее предчувствие осыпало, как морозом, я заспешил наверх, постучал вежливо, дождался мощного рыка, открыл дверь и почтительно поклонился.

— Курсант Вадбольский прибыл!

Зильбергауз откинулся на спинку кресла, огромный, как утес на Волге, только что мохом не оброс, окинул меня оценивающим взглядом.

— Вадбольский… Наконец-то есть чем тебя порадовать. Над тобой родственники оформили попечительство, вот ко мне пришли бумаги. Твоя жизнь станет… упорядоченнее. Поздравляю!

Я замер, с усилием проговорил:

— И чем это мне… грозит?

Он довольно хохотнул.

— Более плотной опекой. Ни шагу без разрешения!.. Понял? Теперь иди и не буянь.

Я вышел на подгибающихся ногах, поспешно отыскал Толбухина.

— Слушай, что такое попечительство? И какие у него права?

Он посмотрел на меня с изумлением.

— Какое попечительство? У тебя что, родителей нет?

— Есть, — ответил я с неохотой, — но больные старики далеко в Сибири. Даже я понимаю, по закону они недееспособны… ну, в воспитании, когда они там, а я здесь.

— Это плохо, — сказал он. — Вообще хреново. Против попечительства отгавкаться нельзя, можно только следить, чтобы совсем уж не садились на голову. И куда-то бежать жаловаться.

— Ладно, — сказал я невесело, — будем как-то жить.

На уроке новейшей истории я чувствовал себя самым прилежным курсантом. То, что преподают, в сети не было, и в мой зеттафлопник не попало: Российская империя сейчас из шести царств, двух герцогств, одного королевства, двух ханств и одной республики.

Насчёт царств уже знал: Великая Русь, Белая, Чёрная и Красная, но есть, оказывается, ещё Сибирское и Амурское, нехило, Империя стала федерацией, что ли? Есть ещё очень могучее поволжское королевство немцев Дойчланд, они поставляют в имперское войско самых обученных и дисциплинированных воинов.

Ещё в империю входят два крупных и многочисленных ханства — Татарское и Башкирское.

Заинтересовало такое образование, как республика Трансвааль. Оказывается, часть буров в результате англо-бурской войны не пожелали оставаться на захваченной англичанами землях и попросили у России разрешения переселиться на свободные территории. Тогда тысячи русских с оружием в руках отправились в далекую Африку на помощь свободолюбивым бурам, но Англия бросила всю свою мощь на уничтожение республики, убивая, сжигая села и фермы буров, завозя на пепелища переселенцев из Англии.

Российский император, который не мог тогда организовать помощь бурам в борьбе за свободу и независимость, дал не только разрешение на переселение, но и предоставил корабли. Таким образом, буры создали в Сибири несколько поселений, что постепенно разрослись в союз, а затем Государственная Дума выделила им земли с четко прорисованными границами, где буры и провозгласили Новый Трансвааль, который и стал просто Трансваалем, потому что прежний англичане стерли с лица земли.

Теперь Трансвааль находится в России, столица по-прежнему Лиденбург, численность населения восемь миллионов человек, а в прежнем Трансваале перед войной с Англией было всего двести тысяч.

Ещё чуточку заинтересовали пара герцогств: Остзейское, где на троне герцог Альфред Саксен-Кобург-Готский, герцог Великобритании и Германии, и герцогство Откинское.

Меня подмывало задать вопрос, а не развалится ли империя из конгломерата королевств, царств, ханств и герцогств, но по коридору прошёлся служка с колокольчиком в руках, и я оставил вопрос при себе, разумно рассудив, что если в империи соблюдаются законы, то изнутри её расшатать трудно, хоть и можно.

Равенсвуд придвинулся и, избегая взгляда препода по истории, шепнул тихонько:

— Продолжим после занятий?

Я покачал головой.

— Отдохни. Почему-то меня вызвался подтянуть ещё и Горчаков. Я не просил, он сам предложил. Посмотрим, что ему нужно.

Он и Толбухин округлили глаза.

— Горчаков?.. С чего бы?.. Будь осторожен.

— А что не так?

Толбухин сказал свистящим шепотом:

— Его отец заведует Тайной Канцелярией!.. Это что-то страшное, никому не подотчётен, отчитывается только перед Государем. А яблоко от яблони… В общем, бойся. Он всегда себе на уме, и ничего зря не говорит и не делает.

Я протянул озадаченно:

— Спасибо, что предупредили.

Глава 8

С Горчаковым встретился возле зала для воинских упражнений, в руке два меча в ножнах, один тут же бросил мне. Я свой поймал на лету, чем заслужил оценивающий взгляд.

Вместе зашли в зал, там совершенствуются и маги, я с пугающим интересом рассматривал оплавленный песок и вмятины в каменных стенах, на что Горчаков лишь снисходительно усмехался.

— Лицей, — произнес он наставительно — вроде бы свой мир, но в нём те же законы, как в и обществе. Как сказал давний мудрец: «Всякий, кто выше, тот низшего гнэ, сильный бессильного давит и жмэ…», так и здесь, что, наверное, хорошо, нельзя же выпускать в этот хищный мир совершенно беззубых лицеистов. А так хоть как-то выйдут подготовленными.

— К унижению?

— Кто-то к подчинению, — уточнил он бесстрастно, — кто-то обретет привычку править. То и другое нужно. Для общества.

Я покачал головой.

— Не хочу. Ни к одному, ни к другому. Я свободный художник.

— Свободный, — сказал он с иронией. — Свободных нет. Вообще! Даже Император не свободен.

— А ему что мешает?

Он посмотрел на меня с интересом.

— А ты не слышал таких слов, как долг, честь, присяга, верность, обязанности?.. Император им подчинен, и того же требует от нас. И вообще общество либо живет в этих жестких рамках, которые никому не нравятся, либо превращается в стаи зверей.

Я посмотрел на него с интересом.

— А ты, похоже, получил дома очень хорошее образование. Правильное.

Он усмехнулся.

— Все говорят, что у меня прекрасное домашнее образование. Но ты первый сказал, что правильное. Интересный ты сибиряк!.. Готов?

— Всегда готов, — ответил я и обнажил меч. — К труду и обороне.

Фехтование с мечом резко обличается от владения саблей, тем более ни одного приема нельзя взять из арсенала шпажиста. Меч предназначен для схватки с бронированным противником. В эпоху рыцарей о саблях и шпагах никто и не думал, но сейчас стальные кирасы вместо устаревших сплошных лат, хотя на головах по-прежнему шлемы, на руках наручни, а ноги прикрыты стальными пластинами, но искусные фехтовальщики могут находить уязвимые места в защите. Однако для мечей всё ещё осталась ниша, ими бесхитростно проламывают как стальные шлемы, так и кирасы.

Мне, правда, меч нужен для другой цели. Как слышал, в Щелях чаще всего встречаются звери с очень прочной кожей, типа наших броненосцев или панголинов, сабля их шкуры не берет, как и шпага, а вот меч да, вполне.

Горчаков хорош, очень хорош. Чувствуется, что влиятельная родня воспитывает своих отпрысков всесторонне, готовя к трудной службе государевой. Мало устроиться по протекции на теплое место, надо продвигаться по служебной лестнице, где необходимы упорство, знание, трудолюбие.

Я чувствовал себя полным ничтожеством, когда он, постоянно выигрывая схватку, всякий раз терпеливо объяснял мои ошибки и указывал, как исправить.

После часа занятий я взмок и едва дышал, а он оставался свежим, как английский огурчик, и я уважительно прочувствовал, как его гоняли в родовом поместье с детских лет, в то время как дети простолюдинов и купцов игрались в песочке.

— Быстро схватываешь, — сказал он одобрительно.

— До твоего уровня, — сказал я, едва переводя дух, — мне как черепахе до Олимпа!

— Вскарабкаешься, — заверил он. — Не зря же сумел добраться из глухой Сибири. Тоже, кстати, подвиг.

Я вздохнул, на душе тяжесть побольше, чем была у Сизифа на плечах.

— Всё верно, — проговорил нехотя, словно признаваясь в тяжком проступке, — Драться не умею, не хочу… и стараться не буду. Все эти attaque de battement, attaque retenue, feinte d’attaque, attaque de gauche, battement de prime phrase, d’armes action d’escrime, vitesse не для меня, не люблю, я книжник, я Овидия читаю!

Его брови взлетели выше, при всей невозмутимости я заметил в его глазах тщательно скрываемый интерес. Новые термины, которые я вообще-то почерпнул из словарей современного спортивного соревнования, говорят прямым текстом, что я знаю больше о воинских приемах, чем преподают на военной кафедре. И то, что не хочу им учиться, не говорит о том, что не знаю их хотя бы на уровне начинающего.

— Но ты выходил из драк победителем, — напомнил он.

— Только за счёт скорости и ударной мощи, — пояснил я честно и добавил про себя, спасибо аугментации, но это пока не наткнусь на действительно сильных.

Он сказал задумчиво:

— Тогда тебе нужно избегать дистанционных боев…

— Размажут с дальней, — признался я.

Он усмехнулся.

— Я заметил, всё поворачиваешь так, что противник сам навязывает тебе ближний бой. Или тебе бросают вызов, а там уже ты выбираешь оружие.

— Верно, — согласился я. — Пока везет.

Он сказал с сочувствием:

— Подумай, как устоять и на дистанции. Везти будет не всегда.

— Пока не вижу, как.

Он примирительно усмехнулся, сделав вид, что верит. Мы собрали оружие и пошли прочь из зала воинских упражнений.

Я вздыхал, учиться драться не хочется, это как вернуться в детство, где все мы были дикими, тупыми и решали детские проблемы ударами кулаков или пинками. Но я и тогда был ботаником, но, к великому счастью, наступил перелом. В обществе наконец-то сообразили, что именно ботаники становятся как самыми богатыми, что для простого народа так важно, так и самыми могущественными, а мощь стала определяться наконец-то не размером дубины.

Однако здесь мне не там, нужно продумать, как в самом деле повысить мощь, особенно на дистанции. В старину говорили: «Молодец против овец, а против молодца сам овца». Я сейчас молодец против сокурсников, но уже третий курс, боюсь, сумеет меня обломать. Не говоря уже о тех, кто на службе империи или у знатных фамилий. Там вообще звери, перед которыми я даже не овца, а ягненок.

Кликухи даются с первого знакомства, и даже самые несправедливые так прилипают, что годы и годы уходят на то, чтобы от них избавиться. Да и то получается далеко не всегда.

Наши аристократы ещё при вступлении приклеили мне прозвище «сибирская деревенщина», «безграмотный лапоть», хотя как раз в грамоте я показывал лучшие результаты, Горация и Овидия шпарил наизусть, что только вызывало неприязни ещё больше.

Но после тех стычек на курсе меня начали побаиваться задирать. Не все, конечно, но если бы не увидели мои кулаки в действии, меня бы пинал почти каждый, мир жесток.

К счастью, реальной магии почти ни в ком нет, решает пока что физическая сила, а я уже показал, что если на деревенщину сядешь, то слезешь с выбитыми зубами.

И всё-таки либо не все усвоили, что могу дать сдачи, либо не верят, либо кто-то решил, что втащит этому сибирскому увальню, и получит толику внимания.

Это я узнал через пару дней, когда мы с Равенсвудом шли из учебного корпуса в библиотеку, а кто-то громко и резко окликнул:

— Эй ты, деревенщина!

Я спросил Равенсвуда:

— Это тебя?

Равенсвуд юмора не оценил, гордо выпятил грудь:

— Я потомок хозяев половины Италии!

— Кого же он, — пробормотал я и оглянулся.

К нам вальяжной походкой двигается плотно сбитый парень, он крикнул издали:

— Это ты, дурак и деревенщина, посмел поднять руку на графа Клингхоффера?

— Клингхоффер получил то, — ответил я, — на что нарывался.

— Не увиливай! — рявкнул он, стараясь сделать голос пострашнее. — Ты либо на коленях попросишь у него прощение, либо будешь отныне мыть очко в моем туалете!

Я нахмурился.

— А третий вариант?

— Третьего нет!

— Будет, — пообещал я. — Я капитан Неочевидность, не знал?

Он проигнорировал мои слова, понял что-то по моему лицу, спросил в удивлении:

— Ты что, до сих пор не знаешь, кто я?

Я предположил:

— Какое-то говно на палочке?

Он побагровел вытащил из ножен саблю.

— Хочешь дуэль?

Похоже, я должен был испугаться и поспешно согласиться на все его условия насчёт просьбы прощения на коленях перед Клингхоффером, а он будет рядом хорохориться и говорить, что это он меня заставил, но я поинтересовался:

— Дуэль? А какие условия…

— Немедленно! — заорал он. — И без всякого…

Я с силой ударил в середину его широкого лица, там самое больное место, нос, и самое слабое, даже не кости, как многие полагают, а тонкие хрящики. Услышал хруст, кровь брызнула во все стороны ого как щедро, бретер рухнул на задницу и с криком накрыл обеими ладонями сломанный нос.

— А-а-а…

— Хорошо поёшь, — сказал я. — Дискант или фальцет? Рекомендую в церковный хор, с руками оторвут.

Равенсвуд ухватил меня за рукав, с силой потащил в сторону. Я не стал упираться, он уже выказал себя знатоком как законов Империи, так и правил Лицея, а он оттащил подальше и сказал свистящим шепотом:

— Ты чего? Это же сам Глебов!

Я в недоумении пожал плечами.

— Вроде бы Бога зовут иначе…

— А ты только Бога боишься?

— Ну да, — ответил я. — Я же христианин, даже православный до упора.

Он скривился, ну да, среди молодежи уже нет-нет да и проскользнет крамольнейшая идея, что Бога нет, потому я то ли на голову отбитый, то ли старомодный, как Марфа Посадница.

Уже в нашей комнате он заговорил жарким шепотом:

— Он простой дворянин, но очень сильный рукопашник!.. Победил даже Горчакова на фехтовании!

— Тогда чего в подпевалах у этих высокородных?

— Так высокородные на то и высокородные! У того же Ротбарта сколько земель, что у редкого князя столько! А у Глебова ничего кроме его сабли. Вот и заносит хвост Ротбарту на поворотах ради подачек.

Глава 9

До выходных ничего не случилось, даже к директору не вызвали. Как хорошо, что все мои стычки проходят при народе, всё равно кто-то да проговорится, что я только вынужденно защищался, так что дрючить надо не меня.

Наконец-то два выходных, радостный Толбухин ухватил меня за рукав.

— Сегодня возгуляем!.. Знаю кафешантан, где из-за кулис посмотрим на танцовщиц!

— Поздравляю, — сказал я. — Но я пас.

Он охнул.

— Ты чего?.. Да все курсанты о таком мечтают! Там даже отдельные кабинки есть, если ты понимаешь, о чём я!

— Это дорого, — сказал я.

Равенсвуд одобрительно хмыкнул.

— Да и зачем рисковать? — спросил он. — Нам запрещено. Поймают, влепят выговор, а то и на гауптвахту.

— Молчи, тевтон, — сказал Толбухин. — Тебе не понять, а русская душа томится в оковах дисциплины и порядка!

Равенсвуд посмотрел с презрением, а я быстренько выскользнул из корпуса, миновал двор и, покинув Академию, сразу же отправился в наш домик, весь пропахший запахом трав и размолотых кореньев. Иван по моей подробной инструкции делает заготовки, что-то даже варит, подготавливая субстрат, из которого уже я начну делать более сложное и нечто целебное.

Пока проверял его работу, он мялся, вздыхал за спиной, я намеренно делал вид, что ничего не замечаю, наконец он сказал с неловкостью:

— Ваша милость… можно мне отлучиться на вечер?

— Да — ответил я с удивлением. — Что случилось?.. Вообще-то я рад, что у тебя и свои дела появились, а не только мне сопли утирать!.. Познакомился с кем-то?

Он поспешно мотнул головой.

— Нет-нет, пока ещё не до женщин. Тут через две улицы один сослуживец жил… Его ещё раньше меня отставили по ранению, вдруг он там ещё живой?

Я кивнул.

— Иди, конечно. Бутылку водки купи, а то и две. И закуски.

Он сказал благодарно:

— Спасибо, ваша милость. Так я пойду?

Я отмахнулся.

— Иди-иди. Гульни хоть раз за всё время.

Из лечебных трав, что он напокупал в зельевых лавках, я за субботу наварил полный чан обезболивающего, его Иван разольет по малым склянкам, ещё удалось сотворить из трав настойку для повышения потенции.

Думаю, обезболивающее и вот это для хилых или неуверенных и есть то массовое, что пользуется наибольшим спросом. Потом расширимся, а пока надо посмотреть, как пойдет наша торговля с самого простого.

Иван вернулся только утром воскресенья, по лицу видно, что гульнули хорошо, морда почти синяя, но глаза светятся счастьем.

— Ваша милость, — сказал он чуточку виновато, — засиделись, каюсь. Много чего надо было рассказать, мы же сколько лет не виделись!

— А как он? — спросил я из вежливости.

Его лицо помрачнело.

— Очень плох. В прошлом году хоть на костылях выходил во двор, а сейчас только по комнате, да и то за стены держится. Ахнул, когда меня увидел! Я же такой сейчас, каким был тогда…

Я сказал довольно:

— Всё в порядке, Иван. Ты таким и останешься. Надолго.

Он вздохнул, сказал просительно:

— Ваша милость, я не прошу, но… вернее его у вас бы не было человека, если бы и ему хотя бы несколько капель того сказочного пойла, что вы давали мне!

Я умолк, посмотрел на него оценивающе. Иван переступает с ноги на ногу, это первый раз, когда попросил меня, да и то не для себя, а для старого друга, с которым воевал.

— Иван… У нас нет денег, чтобы ему платить. Да и на какую работу ты его определишь?

Он воспрял духом, я же не отказал с ходу, заговорил торопливо:

— Он мог бы помогать мне в работе… Да что там в работе, нам же сторож нужен? И охранник. На вашу лавку уже начинают поглядывать, интересуются, у кого расходные материалы для лекарств берем. О поставщиках спрашивают. Тревожусь! Вдруг красного петуха подпустят? А он бы работал и сторожил бесплатно!.. У него воинская пенсия по инвалидности есть, концы с концами сводит.

Я подумал, кивнул.

— Хорошо. Как делать омолаживающий настой, знаем. Травы и корешки под это дело достанем. Часа три на перегонку выкроим. Бесплатный работник того стоит. Да ещё с таким боевым прошлым!

Настой, понятно, не омолаживает, это я сделать пока не в силах, но восстанавливает организм до оптимального состояния. Иван полагает, что я его омолодил, но именно таким и должен быть организм человека в пятьдесят лет, что вообще-то ещё молодость.

На другой день он отправился с небольшой бутылью к своему сослуживцу, а я, сверяясь со страницей объявлений в «Санкт-Петербургских Ведомостях» поспешил по ближайшим адресам кузниц, предлагавшим услуги.

В нашем клубе в своё время я метал ножи и топоры, ножи как-то не пошли, а топорами занимался с удовольствием. Больше всего нравились «Архитриклин», «Пересвет» и Lappa, но сейчас не игра, нужно что-то такое же убийственное, но полегче и такое, чтобы мог уложить, как пластины, в один чехол.

Пожалуй, больше всего подойдет Freeknife Ангел FK/AL-30HGSA Freeknife, в торговле их зовут просто «Викинг», хотя викинги померли бы от стыда, взявши в руки такую мелкую штучку. Для них топор не топор, если весит меньше бревна. Зато эти можно уложить, как ложки в посуднице, сразу десяток, а места займут даже меньше.

Я представил, как буду объяснять кузнецу, что такое Freeknife Ангел FK/AL-30HGSA Freeknife, скривился, мелькнула даже мысль, а не проще ли попытаться самому?

Нет, если начну осваивать ещё и кузнечное мастерство, то не разорвусь ли между красивыми и умными?

Первые две кузни я пропустил, даже не заходя, внешний вид не ахти как, явно хозяева забили и на качество того, что делают, а вот в третью, хорошо поставленную и с веселым дымком из трубы, зашел, огляделся.

Чистая комната, два стола с лавками, а в глубине могучего вида мужик в кожаном фартуке, закрывающем так же и грудь перебирает то ли подковы, то ли ножи, за спиной не видно.

Обернулся ко мне, взглянул оценивающе. Этот, в отличие от курсантов, сразу увидел во мне знатного дворянина, чуть поклонился и подошел, вытирая ладони ветошью.

— Что угодно, ваше благородие?

— Топоры, — ответил я, — Вернее, топорики. Сейчас буду объяснять…

Возвращался в Академию уже почти под утро. Здесь главное успеть явиться на первый же урок. Если даже запоздаешь, на следующий раз могут выходные сократить до одного дня, а то и вовсе отменить за нарушение распорядка.

Петербург — блистательная столица, но блеска хватает только на центральную часть. Помню, в моем детстве все грезили великолепием Бродвея. Дескать, самая дорогая и роскошная улица, вся из театров, ювелирных и цветочных магазинов… Но студентом пришлось съездить на один из форумов, и с изумлением обнаружил, что Бродвей — длиннющая улица, в блеске только центральная часть, а дальше уходит в трущобы, где мусор выбрасывают прямо из окон, бомжи спят среди мусорных контейнеров, наркотики в свободной продаже, полиция сюда соваться не рискует…

То же самое и здесь, трущобы есть даже в Париже. Я торопливо пробирался по кривым тёмным улочкам, Академия в центре города, там чисто и ясно, фонари горят в тёмное время суток, а полиция на каждом перекрестке…

Повышенная чувствительность с запозданием засекла впереди двух человек, затаились в темноте, я сосредоточился и услышал стук двух сердец и даже ощутил шуршание крови по венам.

Оглянулся, так и есть, дорогу отрезали ещё трое. Аугментированное зрение обрисовало всех пятерых с предельной четкостью, впереди, рядом с крупным мужиком бандитской наружности стоит… Глебов, а сзади тоже трое бандитов, морды зверские, у обоих помечены шрамами.

Сердце мое застучало чаще, я лихорадочно искал вариант, как выскользнуть, желательно без драки, а Глебов, удостоверившись, что я их вижу, сделал шаг вперед.

— Ну, тупая скотина, — произнес он ненавидяще, — попался.

Я молча рассматривал его, Глебов считается одним из лучших фехтовальщиков Академии. Непонятно, зачем посылать такого хорошего бойца, известно же, я никакой с саблей.

Остальные простые уголовники. И дело не в том, что всех курсантов уже знаю в лицо. Здесь расслоение общества, как говорится, на ладони. Дворянин резко отличается от простолюдина, а эти трое не просто дети народа, а самый что ни есть сброд, что промышляет грабежами.

— Опустился до такого?.. — спросил я.

Глебов сказал злобно:

— Стань на колени и поцелуй мои туфли!.. Тогда оставим тебе, деревенщина, жизнь… Но, конечно, отлупим, должны же получить сатисфакцию…

Он сделал шаг вперед, я благоразумно отступил.

— С незнакомцами, — повторил я то, что уже говорил не раз в Академии — задираться опасно.

— Да ну? — спросил он издевательски.

— И где твоя дворянская честь? — спросил я горько. — Зачем тебе ещё четверо? Настолько меня, боишься?

Хотя понятно, эти отбросы для того, чтобы не только избить сейчас, но и устрашить на будущее. Дескать, нас много, найдем везде, даже не рыпайся, признай над собой власть.

— Увидишь, — пообещал он зловеще. — Начинайте!

На меня пошел, сжимая кулаки, тот, что стоит с ним, высокий и толстый, задние придвинулись ближе, но воздерживаются, чтобы не попасть под кулаки своего соратника.

Драться всё ещё не умею, вся моя надежда на толстую кожу и крепкие кости. Да ещё на скорость. Потому быстро шагнул навстречу верзиле, чего тот не ожидал, с силой ударил в нижнюю челюсть, единственное, что освоил хорошо.

Тот ещё стоит на ногах, но я быстро шагнул к тройке, успел ударить, двое выхватили ножи и, умело размахивая, двинулись на меня. Увертываться трудно, один успел ударить меня в живот, другой в шею, но и я почти одновременно с ними одному нанес прямой в грудную клетку, там треснуло, словно я проломил молодой лед на речке, второго ухватил за руку с ножом и сломал ему запястье.

Он взвыл, я ударил в лицо, он охнул и свалился без движения. Всё тело трясет, я чувствую, как все процессы ускоряются сами по себе, меня не спрашивая. Ножами били с силой, могут быть кровоподтеки, спасибо рубашке, но камзол подпортили.

Глебов смотрит застывшими глазами, дыхание у меня хриплое, хотя драка заняла несколько секунд, а какое у меня лицо… даже сам бы не захотел смотреть.

— Ну что, подонок? — спросил я с яростью. — И что сделать с тобой?

Он дернулся, приходя в себя, на лицо вернулось надменное выражение.

— Сиволапый, — процедил он через губу, — побил других сиволапых… Но всё я равно поставлю тебя на колени!

Он резко и красиво выдернул из ножен саблю. Я нарочито неуклюже вытащил меч, он надменно хохотнул.

— Я тебя не просто побью, — процедил он с ненавистью, — я тебя оставлю калекой!

— Да вернутся к тебе твои слова, — ответил я. — И да пожалеешь ты о сказанном…

Отменный фехтовальщик, один из лучших, как говорят о нём, я это почувствовал с первых же мгновений. Сразу же поразил остриём сабли левую руку, я ощутил достаточно заметный удар, но рукав рубашки защитил, потом ещё дважды красиво и виртуозно рубанул по плечу и тут же чиркнул остриём по животу, а я всё размахивал мечом. Но всё то, чему научили Равенсвуд и Горчаков применить никак не удается, несмотря на мою скорость.

Всякий раз после попадания он отпрыгивал и с хищной улыбкой смотрел в ожидании ручьев крови, наконец, вроде бы начал о чём-то догадываться, теперь метил в голову.

Так защищать вроде бы нужно меньший участок, но на этот раз меня тряхнуло. От сильного удара острой саблей мой череп не защитит, не защитит.

В какой-то момент я отшатнулся от просвистевшего перед носом острия сабли, споткнулся и упал навзничь. Глебов торжествующе вскрикнул и прыгнул красиво и мощно, намереваясь приземлиться обеими ногами на мою грудь.

Время как будто замедлилось ещё больше. Чуть не разрывая связки, я крутнулся, выходя из точки приземления, почти наугад махнул мечом по горизонтали.

Намеревался ударить по икрам, но Глебов опускался медленно, как на парашюте, и лезвие с силой ударило чуть выше туфлей по обеим ногам.

Он заорал диким верещащим голосом и, не удержавшись, рухнул лицом вниз.

Я подхватился, двое лежат и стонут, один пытается ползти, ещё один сидит у стены дома, обеими руками зажимая живот.

Я пинком перевернул Глебова лицом вверх, он кривится так мучительно, словно это его Пётр Первый сажает на кол за связь с его брошенной царственной женой.

Красивое высокомерное лицо, теперь покрытое потом и смертельной бледностью, перекосилось и застыло в гримасе страха, когда я приставил кончик меча к его горлу, задев остриём подбородок.

— Что скажешь?

Он прошептал с трудом:

— Мерси…

— А по-русски стыдно пощады просить? Ну тогда умри!

Убивать не собирался, пока ещё не могу так поступать даже с бандитами, хотя они убили бы без всяких колебаний, вижу по рожам, всё ещё надеются, что повернусь спиной или ещё как-то подставлюсь, тут-то изрежут на куски.

Глебов раскрывал и закрывал рот, наконец выдавил:

— Пощади…

— А как же честь? — спросил я. — Достоинство?.. Ах ты мразь… Но ладно, пока живи. Ещё раз попадешься, пеняй на себя.

Он молчал, только зубы стиснул, то ли от боли в щиколотках, то ли от стыда.

Я вытер меч о его одежду, убрал в ножны.

— Ты не сам пришел, — сказал я тяжелым голосом, — я тебе никто, так что деньги на лечение проси у нанимателя. А я до него ещё доберусь!

Отступил тихонько в темноту и пошел, кое-где переходя на бег, пока не выбрался к стене, окружающей Академию.

Глава 10

Солнце уже озарило облака, когда я, набросив на себя стелс-фактор, с разгона прыгнул на стену, окружающую Академию, и побежал по ней наверх. Паркуром никогда не занимался, хотя в детстве застал, но не мое, ботаник я, ботаник, а вот аугментация своё дело знает, к тому же с обеих сторон стены я натыкал между глыбами крохотные колышки, больше нет надобности всякий раз отмечаться на проходной.

Стелс-оболочку сбросил лишь в тот момент, когда открывал дверь нашей комнаты. Толбухин и Равенсвуд уже поднялись и застилают постели, меня встретили завистливыми возгласами.

Я тут же прижал палец к губам.

— Тихо-тихо!.. Чего расшумелись? Я всю ночь спал тут на своей постели, разве забыли?

Глаза Толбухина загорелись.

— Что-то натворил?

— Надо же поддержать честь Академии, — ответил я, — а как её лучше поддержать, как не в удалой драке? Побежали завтракать, день обещает быть интересным.

Позавтракали, отсидели до большой перемены, я уже начал надеяться, что всё пройдет гладко, но примчался Каталабют, злорадно велел мне вернуться в комнату, у кого-то появились ко мне вопросы.

Равенсвуд сухо обронил, что ему нужно взять кое-какие книги, а Толбухин вспомнил, что забыл поправить одеяло на кровати, так что я вернулся в компании друзей.

Минут через пять к нам в комнату вошёл грозный Зильбергауз, с ним невысокий сухого сложения мужчина в длинном плаще, а за их спинами маячила радостная физиономия Каталабюта.

Мужчина в плаще среднего роста, с невыразительным лицом, весь серый и блеклый, только взгляд проницательный и цепкий. Люди такого типа либо всю жизнь остаются в тени и на третьестепенных ролях, либо вынужденно развивают то, в чём не уступают рослым и широкоплечим здоровякам, и потом оттесняют уже их на задний двор.

— Антонин Дворжак, — представился он равнодушным голосом, — младший следователь Северо-Западного округа. К нам поступила жалоба на необоснованное нападение курсанта Вадбольского на курсанта Глебова, его жестокое избиение и тяжелое ранение в прошедшую ночь…

По лицу следователя было видно, что ему крайне неприятно разбираться, что там двое благородных не поделили в ночном переулке, куда проще заниматься с простолюдинами, а здесь куда не плюнь, попадешь если не в барона, то вовсе в графа.

Я сделал удивленное лицо.

— Чаво? Да я его уже три дня не видел!

— Где вы были в прошлую ночь? — спросил он сухо и достал из кармана широких штанин большой блокнот.

Я указал пальцем на свою кровать.

— Спал лицом к стене. И с руками поверх одеяла!

Он дернул щекой, были мои руки под одеялом или поверх, это дело наших воспитателей, уточнил:

— Точно?

Я указал взглядом на Толбухина и Равенсвуда. Они кивнули одновременно, Толбухин сказал истово:

— Врет, он полночи нам рассказывал, за что Господь наш Всемогущий сжег пять городов, включая Содом и Гоморру!

— С подробностями, — поддакнул Равенсвуд. — Никогда не думал, что Святое Писание такая интересная книжка…

Зильбергауз одобрительно кивнул, хотя и поморщился, библия всё-таки не книжка, а великая Книга, а следователь нахмурился, поднял тяжелый взгляд на меня.

— А что скажет сам обвиняемый?

Я выпрямился, ответил с дворянским достоинством:

— Вы хотели сказать, подозреваемый?

— Почему же, — ответил он, — обвиняемый, раз вас обвиняют.

Я сказал ледяным голосом:

— Они могут обвинять и даже требовать что угодно, но вы — должностное лицо, или я ошибаюсь? У вас удостоверение при себе?

Он усмехнулся, вытащил из другого кармана удостоверение сотрудника полиции, так что револьвер носит точно не в карманах, и, развернув, показал мне.

— Довольны?

— Нет, — ответил я, — не уверен, что не поддельное, вы как-то непрофессионально себя ведете. А ещё мне надо бы обратиться в полицейское управление, удостовериться, в самом ли деле давали вам такое поручение…

Он поморщился.

— Давайте не ломать комедию. Всё подтвердится, только вам пришьют ещё и препятствие в деле расследования.

— Не пришьют, — заверил я. — Это всё законно. Но вы постарайтесь держаться в рамках и не обвинять без прямых улик. Иначе это клевета, превышение полномочий и считается должностным преступлением.

За его спиной Зильбергауз снова одобрительно кивнул, педантичному немцу нравится правильная и выверенная речь, где все слова шагают в ногу.

Следователь кисло поморщился.

— Ладно, что вы скажете в своё оправдание?

— Господин Дворжак, — сказал я, повысив голос, — нас слушают несколько человек и запоминают всё, что здесь говорится. Вам напомнить, что вы следователь, а не прокурор? Вы так ведете расследование, что возникает сомнение в вашей неподкупности.

Он побагровел, тоже повысил голос:

— Как ты смеешь, щенок…

Я с самым невозмутимым видом повернулся к Толбухину, Равенсвуду и директору, за которым маячит верный Каталабют.

— Фиксируете? Это уже достаточно, чтобы начать дело о превышении полномочий, а даже некомпетентности этого человека.

Следователь скривился, будто надкусил гнилое яблоко.

— Ладно-ладно, — сказал он совсем другим тоном, — всё, успокойтесь! Давайте вернёмся к делу. Что вы можете сказать о ночном нападении на курсанта Глебова?

Я вздохнул.

— Как уже сказал, у меня алиби, вам знакомо такое слово? У вас как с образованием? По ночам сплю, как и подобает законопослушному курсанту, можете опросить моих сокурсников. Всю неделю не покидал Лицей, ночевал в казарме. Какие-то ночные походы в город, полный опасностей и разврата не по мне. Как такое могли подумать про тихого мирного и богобоязненного учащегося? Ваши инсвинуации считаю заказными и думаю подать жалобу.

Чуточку переигрываю, следователь прекрасно видит, что наезд не удался, деревенский растяпа не поддается, а это значит, нужно сворачиваться и уходить, пока в самом деле не подали жалобу на чрезмерное, эти дворянские сынки такие склочные.

Толбухин и Равенсвуд ещё раз подтвердили, я спал беспробудно, даже директор вдруг сказал, что я не покидал Лицей. Следователь попробовал давить, но ребята твердили одно и то же, так что мое алиби укрепилось ещё больше.

Наконец он поднялся, посмотрел хмуро.

— Всё равно не верю. С другой стороны… Четверо пьяных простолюдинов, трое уже арестовывались за драки и грабежи…

Зильбергауз вставил:

— Курсант Глебов, как ни прискорбно, имеет ряд выговоров за драки и частые нарушения дисциплины. И в этот раз мне придется тщательно проверить, как у нас ведется борьба за чистоту нравов курсантов Лицея Его Величества Государя Императора.

Следователь хмыкнул, повернулся ко мне.

— Но вы, сибиряк, с этого дня у меня на карандаше!

— Это хорошо, — сказал я счастливым голосом, — моя полиция меня бережет!.. С вами я как за каменной стеной. Как хорошо, что есть государева полиция, что следит за правопорядком, справедливостью и миром во всём мире!

Он хмыкнул и вышел в коридор.

Зильбергауз вздохнул с облегчением, окинул меня внимательным взглядом.

— Вадбольский, вы и в юриспруденции подкованы?

Я ответил почтительно:

— Во вверенном вам Лицее самое лучшее образование в мире! И я всеми фибрами буду стараться, чтобы ничем не запятнать его имя и ваше доброе отношение ко мне и прочим всяким курсантам!

Он кивнул, сказал со вздохом:

— Верю, верю…

И тоже отбыл, хотя по лицу видно, ни в малейшей мере не верит, но для него главное — сберечь честь училища, для этого даже мне подыграл. Конечно, если бы Глебов был княжеским сынком, то и директор бы не решился, и следователь рыл бы дальше, а так проще дело закрыть и заниматься более насущными и легко раскрываемыми делами.

После большой перемены две лекции по магии. Толбухин и Равенсвуд усердно записывают красивым каллиграфическим почерком, урок каллиграфии считается важным, я в этой дисциплине самый тупой и отсталый, никак не могу заставить себя тщательно вырисовывать каждую буковку.

Что касается того явления, которое здесь называется магией, думаю, в ходе жесточайшей эволюции, когда человечество не раз оказывалось в бутылочном горлышке, выжили только те, кто научился ко всему привыкать и привыкать быстро.

С момента появления эти Пятна, Щели, Врата Ада, Плевки дьявола, Изьяны, Порчи, Разломы и даже Чирьи нагнали неописуемый ужас, к ним отправлялись крестные ходы, с амвонов объявлялись анафемы, ждали прихода Антихриста, но из этих зловещих пятен долго ничего не появлялось, а без них всё же те привычные то недород, то голод в провинциях, а ещё ранние заморозки, что убили озимые, сухая погода во время роста злаков, это опаснее, касается всех, даже тех, кто живет во вроде бы безопасных Москве и Петербурге.

Одна только недавняя засуха в Поволжье убила почти миллион человек, а неурожай в Курской и Тамбовской губерниях согнала с насиженных мест сотни тысяч мужиков, что потянулись в поисках заработка в крупные города, особенно в богатую Москву. Массовый падеж скота в Ярославской губернии оставил Москву и Петербург без мяса, с трудом наладили скудные поставки из других областей.

Так что у Пятен поставили охрану, да и то не у всех, выстроили подобие каменных башен чтобы могли укрыться, если не удается сразу перебить нечисть, а за это время по беспроводному телеграфу вызвать помощь из городских гарнизонов.

Как нам рассказывали и раньше на лекциях, внутрь сперва отправлялись научные экспедиции, а когда начали быстро гибнуть, их сопровождали лучшие гвардейские части, но те иногда возвращались без царапины, а иногда исчезали до единого человека.

В конце концов Государь Император издал распоряжение, что из Проходов никаких зверей не выпускать, уничтожать на месте, а трупы пусть забирают ученые, а в сами Проходы государевым людям не соваться, здесь нужнее, войны то и дело вспыхивают на всех кордонах.

Таким образом. в Проходы шли только самые отчаянные смельчаки или романтики, мечтающие сорвать для любимой диковинный цветок или же принести домой голову страшного зверя и повесить на стену при входе в центральный зал.

Слава искателей сперва росла, но постепенно интерес пошел на спад, никто из самых заядлых не мог похвастаться долгой жизнью. Как говорится в пословице «повадился кувшин по воду ходить — там ему и голову сломить».

Хотя, конечно, подрастало новое поколение, вооружалось, собирало команду и отправлялось в поисках славы и добычи. Старики мудро говорили, что эта напасть как появилась, так и уйдет. Проходы в самом деле постепенно исчезают сами по себе, так что не обязательно класть буйные головы, чтобы попытаться пройти их до конца и отыскать там Антихриста, который сидит на огненно-красном троне из черепов и всем руководит.

Ещё через день стало известно, что у Глебова рассечено ахиллово сухожилие, самое прочное и массивное, что есть у человека. Без него в лучшем случае остаешься хромым на всю жизнь, а то и обречен опираться на костыль.

Как я слышал, врачи-целители с помощью лечебной магии творят чудеса, но таких умельцев немного, они нарасхват, их услуги стоят баснословно дорого, и уж не роду Глебова пытаться достучаться до такой элиты.

Как я узнал позже через пронырливого Толбухина, Глебов умолял, просил, а потом уже требовал, чтобы Ротбарт привел врача, который сможет натянуть разрубленное сухожилие, соединить и срастить, иначе его мечта стать боевым офицером накрывается медным, а то и чугунным тазом.

Ротбарт, как бы ни хорохорился, но без могущественного отца ничего сделать не может, сам к отцу обратиться не решился, он же ослушался его приказа не задираться с деревенщиной из Сибири, но Глебов настолько обезумел, что начал грозить, пришлось зажать гордость в кулак и пойти на поклон к грозному отцу, а может и вовсе поползти.

Но, как оказалось, и отец ничем помогать не стал. И не только потому, что сумма на лечение слишком велика, но и как наказание непослушному сыну: сам влез в проблему вопреки воле отца — сам и решай.

Неделя пролетела в учебе, но всё-таки я едва дождался выходных, слишком много планов.

Когда я вечером в пятницу примчался домой, едва не высунув язык, меня уже ждал Иван с рослым мужчиной гренадерского типа, что при моем появлении вскочил и, как положено по уставу, ел глазами старшего по чину.

— Ваше благородие, — сказал Иван почтительно, — это мой друг Василий, с которым служил.

Я окинул оценивающим взглядом человека, которого я вылечил помимо нашего родственного круга, включая Ивана. Этот Василий могучий и высокий старик, возраст уже согнул спину, лицо в морщинах, как у шарпея, но плечи широкие, грудь колесом, видно же, что был бравым воином, Иван говорил, что в полку был лучшим.

Он поклонился, сказал сильным, несмотря на возраст, голосом:

— Ваше благородие…

— Как зовут? — спросил я.

— Василий, ваше благородие, — ответил он.

— А по батюшке?

Он посмотрел мне в глаза, лицо тронула сдержанная улыбка.

— Я простолюдин, ваше благородие. Нас до старости, да и в ней тоже, кличут только по имени.

Я отмахнулся.

— Ну ладно, не будем нарушать обычаи, хотя менять уже пора. Иван говорит, готов служить снова?

Он сказал твердо:

— Вы вернули мне здоровье! Я могу хоть… да что там, бегать могу! Потому моя жизнь отныне ваша. Иван говорит, с деньгами у вас туго, но я буду служить бесплатно, пенсии хватает.

— Ну, — сказал я с неловкостью, — хоть слабенькое жалованье, но платить сможем. А там поглядим. Хорошо, Иван у нас старший, у него спрашивай, что делать.

Я повернулся к выходу, Иван спросил с беспокойством:

— Ваше благородие, я с вами?

Я отмахнулся.

— Узнавал насчёт заказа у кузнеца?

— Вчера проверил, при мне как раз заканчивал!

— Можешь пойти со мной, — сказал я, — а Василий пусть осваивается. Будет спать в твоей комнате, если ты не против!

— Ещё как не против! — воскликнул Иван.

Глава 11

Кузнец изготовил дюжину топориков, я придирчиво проверил, всё точно по чертежу, чувствуется въедливость Ивана, явно не отходил ни на шаг, контролировал, а то и помогал, топорики получились, что надо.

Я взял один, примерился и с силой метнул в дальний столб, поддерживающий кровлю склада с углем.

Топорик сделал три красивых оборота и с силой вонзился в середину столба. Кузнец за спиной охнул, я обернулся, смотрит выпученными глазами.

— Глядь, — проговорил он потрясенно, — я думал… баловство господское… а этим же убить можно!

Иван поспешил к столбу, с трудом вытащил, раскачивая засевший глубоко топорик сверху вниз и обратно.

— Я ж говорил, — сказал он с восторгом. — Мой барин… ещё покажет питерским кузькину мать!

Я молча ухмыльнулся, вручил всю охапку Ивану.

— Перевязь закажи из кожи, и чтоб топоры из гнезд не выскакивали. Оденешь на себя, попрыгай. Можешь кувыркнуться, если сумеешь. Всё, действуй!

Кузнец упер руки в бока.

— Понравилось?

— Ещё бы, — ответил я. — Мы договаривались на десять рублей за каждый топорик?.. А если ещё закажу десяток по девять рублей?

Он ухмыльнулся.

— Сказал бы, что это в убыток… но так и быть, люблю радовать людей. Какой срок?

— Можно за две недели, — сказал я. — Не думаю, что эти потрачу быстро. Но запас в темя не клюет и есть не просит.

— Верно сказано, — согласился он. — Девяносто рублей через две недели. На этот раз можно без задатка!

Дома я велел Ивану не тревожить, буду думать и размышлять. На всякий случай даже дверь закрыл на ключ изнутри, усилием мысли отстегнул воротник и, превратив его в дрон, посмотрел на него очень внимательно.

— Здесь нам не там, — проговорил я медленно, — как ни крути, но всяк скажет, что ты исчадие дьявола, а то и вовсе сын сатаны. Придется маскироваться… Думаю, под местную фауну. Можно и под флору… ага не хочешь?

Подумал было про голубя, но тот летает только днём, сова предпочтительнее, ночью летает бесшумно, зато днём спит… Или всё-таки под летучую мышь, та и днём летает, хоть и очень не любит… а ещё вообще можно замаскировать, технология стелс разработана давно, это когда-то была сложным делом, потом упростили, ещё как упростили, любой школьник мог сделать небольшую вещь незримой, правда, ненадолго.

Я перебрал все доступные варианты, их как раз до обидного мало, но всё же и в таких кустарных условиях можно двумя способами, как предложил зеттафлопник.

Нужно всего лишь изготовить особую краску из уже имеющихся растений, а затем покрыть вечным клеем.

К утру милую крохотную мышку с перепончатыми крылышками обработал всю до кончиков ушей, а с первыми лучами солнца вышел на улицу, велел подняться на десяток метров и дать мне картинку городских улиц.

Потом прошёлся до самой площади, мышь по моей команде снижалась, садилась мне на плечо, но никто из прохожих не обращал на неё внимания.

Думаю, дело не в воспитанности, вон даже девушки бросают в мою сторону заинтересованные взгляды, но если бы увидели на плече летучую мышь, на их лицах было бы совсем другое выражение…

Прекрасно, невидимость полнейшая. Не стоит даже случайному прохожему видеть, как летучая мышь заглядывает в окна или через открытое окно заносит в лапах зажигательную смесь. А что? Тьфу-тьфу, в нашей жизни возможно всякое разное.

Чувствую странную ностальгию, вытащил из шкафа старые рубашку и брюки, в них и попал в этот мир, надел и зашнуровал кроссовки, как же это удобно! И брехня что местные сапожники, что обшивают императорскую семью, шьют лучше.

Из окна увидел, как совсем близко, в сквере между нашим и соседним домом, в небо ударил тонкий столб света… нет, не столб, скорее луч. Я выскочил на балкон и увидел внизу между деревьями тёмное пятно с диаметром где-то в полтора метра.

Свет уже погас, вокруг полная тьма, по ночам освещены только центральные улицы, но с моим зрением ночь не ночь, отчётливо вижу тёмное пятно, что действительно тёмное, намного чернее, чем любая ночь, и в нём абсолютно ничего не могу рассмотреть.

Щель, мелькнула сумасшедшая мысль. Прямо перед домом!.. И такая мелкая, что если войду, никого больше не впустит, пока не выйду… или не погибну.

Уже почти не раздумывая, я ухватил меч, перебросил через плечо перевязь с метательными топориками, и стремглав выскочил на лестничную площадку, пока никто меня не опередил.

Через ночной сад пронесся, как лось в марте, ломая кусты, едва успел затормозить, чуть не влетев с разгона в само Пятно, что накрыло собой пространство три на три шага.

Осталось шагнуть… Самый опасный момент, у человека даже глаза к темноте полностью привыкают целых сорок минут, а сперва мы как слепые котята. Здесь не темнота, а, как говорят на лекции, Тьма кромешная, включая и полную глухоту, потерю ориентации, дикое головокружение, когда с виду здоровый мужик вдруг падает и начинает кататься по земле, хватаясь за что попало, это ж не он катается, а она качается, а он только пытается удержаться на месте.

И так от четверти часа в слабеньких порталах, до часа в средних, а в крупных ещё дольше. Понятно, что если какие-то твари в это время близко, то охотники сразу становятся добычей.

Всё прочитанное зеттафлопник прогоняет у меня перед глазами, вдруг что забыл, хотя я давно отключил возможность забывать, хай будэ, я запасливый.

Задержал дыхание, сделал первый шаг за Грань, мысленно послал дрон мониторить что тут вокруг и дальше, кричи даже при намеке на опасность…

Мохнатая мышь выбралась из-под мундира, мощно оттолкнулась лапками и взмыла в воздух, сразу опутавшись стелс-видимостью.

Меня качнуло только на мгновение, с моим зрением я увидел всё и сразу: горячий песок пляжа, что плавно спускается в озеро, а дальше абсолютно чёрная стена со всех сторон, сверху тоже, словно мы накрыты гигантским колпаком из тёмной материи, оставляя свободным пятачок в пару сот шагов.

Не Щель, а её пятнышко, а может, зернышко? И быстро или не быстро разрастется? Всё-таки здесь пространства намного больше, чем видно в оставленном за спиной мире.

— Быстро разбирайся, — велел я зеттафлопнику, — есть здесь соприкосновение с тёмной материей?

Он ответил немедленно, и не голосом, мыслеобразы намного быстрее:

— Визуального контакта мало. Начинай всё щупать голыми руками. Для анализа подключу нервные рецепторы на кончиках твоих пальцев.

— Хрен тебе, — ответил я. — А вдруг шарахнет или отравит так, что даже ты сгоришь? Есть много в этом мире, Горацио, что не снилось нашим мудрецам… а это только в этом! Есть и другие…

Хотя, конечно, пусть у ребят из Института Пространства-Времени аппаратура навороченней, там восемь квантовых компьютеров из миллионов кубитов, зато я лично наблюдаю это слияние и взаимопроникновение миров, что рождает аномалии и причудливых мутантов.

Но мы, умные и продвинутые, должны увидеть больше, чем местные, для которых всё это магия. Вдруг да поймем, как это работает?

На том же месте, где наша вселенная, существует и так называемая вселенная из тёмной материи, которой, как говорит авторитетно наука, в десять раз больше, чем нашей.

Обе занимают одно и тоже место, но не взаимодействуют. По крайней мере не взаимодействовали, до прошлого года, когда наши физики-ядерщики не отыскали способ, как её пощупать.

Пузырей у нас там не было, хотя ребята из Института Пространства-Времени уже ищут проходы в тот мир… но почему там только-только нащупывают лазейки, а здесь это уже давно, да ещё в такой форме?

Пахнуло холодом, мысль вынырнула вообще-то жутковатая, а что если это работа наших горе-ядерщиков? Время и пространство переплетены, наши нарушили ткань, как думали, однократно и в одном месте, а оказалось в разных местах и даже в разное время?

Я зябко передернул плечами. Это что же, развитие России, да и всего мира может пойти по другому пути?

Песок поскрипывает под подошвами кроссовок, я, часто останавливаясь, осторожными шажками передвигался в сторону кромки озера. Поверхность озера ровная, но вода мутно-зеленая, в глубину не вижу, несмотря на аугментацию второго порядка.

Дрон пролетел несколько раз по кругу, медленно взмахивая перепончатыми крылышками, хотя мог бы и обойтись без этой демонстрации, я здесь один, всё тихо… и вдруг вода колыхнулась.

Я дернулся, вперил в то место, как говорят поэты, пылающий взор. Из толщи воды поднимается нечто тёмное, теплозрение отказывает, значит холоднокровное, такой же температуры, как и вода… рыба или земноводное?..

Силуэт становился всё отчётливее, крупнее. Я ощутил угрозу, поспешно отступил от края, приготовил меч, отступил ещё на пару шагов.

Из воды никто не выпрыгнул, но медленно поднялись над поверхностью и повернулись кончиками в мою сторону длинные сяжки, на кончиках странные такие глаза. Расширенная память услужливо подсказала что у этого существа вместо кристаллинового хрусталика минеральные линзы из кальцита, и только потом я понял, что это трилобит, обыкновенный трилобит, самое распространенное животное палеозоя…

За это время трилобит медленно всплыл на поверхность, голова огромная, ну это понятно, у трилобита в ней желудок, сердце и мозг, а затем показалось и огромное туловище с множеством тонких мелких ножек и щупалец.

Вообще-то не совсем обыкновенный, трилобиты, как сейчас помню, были помельче, а это слон какой-то.

Трилобит с минуту созерцал, а потом медленно начал выползать на сушу.

Я отступил ещё, не в состоянии понять, какого хрена лезет, они же всю жизнь копались в иле, кистеперой рыбой решил стать? Нет, по строению типичный трилобит, обитатель палеозоя. Вон глабель, лабригены, ноги…

Ноги у трилобита для движения, дыхания и ещё жевания. И ползет ко мне с явным желанием пожевать, большинство из его семейства хищники.

Я сказал вслух:

— Куда ползешь, мокрица?.. Ты питаешься беспозвоночными, о мой скелет зубы сломишь… Да и нет у тебя зубов.

Трилобит неожиданно сделал рывок, я едва успел упереться в него мечом. Панцирь устоял, с виду как тонкая кожица, но меня отодвинуло. Какой-то неправильный трилобит, животное кембрийского периода, самое древнее, оно типа медузы в тонком хитине, ещё не хитине, а его прообразе, меч должен пропороть легко, как туалетную бумагу…

Я отпрыгнул, трилобит резко попер, как танк, я всё ещё не видел пасти, как же он собирается меня жрать…

Ногу ужалило, как крапивой, одно из щупалец охватило ногу и попыталось подтащить под грузное тело.

Нет уж, я рубанул мечом, щупальце дернулось и осталось висеть на ноге, а трилобит ускорился, ножек у него, как у мокрицы, великое множество.

— Ты неправильный трилобит, — сказал я с придыханием. — Потому… отправляйся… в кембрий!

Удары мечом по хитиновому панцирю оставили глубокие раны, выступила светло-зелёная жидкость, но трилобит не прекращал натиска.

Я рубил ещё и ещё, вот сейчас разрублю голову, и всё… Трилобит неожиданно свернулся в шар, как делают мокрицы, спрятав незащищенный живот и поврежденную голову, покатился на меня так резко, что я едва успел отпрыгнуть, идиот, засмотрелся на диковинку.

Уже отпрыгивая, рубил и рубил, трилобит наконец дернулся и начал раскрываться, то ли подох, то ли я перерубил двигательные мышцы.

Вода тем временем забурлила, тёмные силуэты появились в разных местах видимой части озера. Поднялись сяжки с глазами на кончиках, но эти не медлили, а сразу начали всплывать, как молчаливые подводные лодки, поперли к берегу, довольно резво поперли.

Я поспешно отступил, трилобитов выползло четверо, страшноватые своей непонятностью. Мелькнула мысль вообще убежать из этого чертового Пятна, но вспомнил, что умельцы как-то бывают в таких местах и даже выносят какую-то добычу. Но если у них получается, то я, с модифицированным телом и повышенной живучестью… убегу?

Взвинтил скорость настолько, что заболели связки, вот-вот начнут отрываться от костей, зато трилобиты как бы замедлились. Я быстро двигался, рубил и рубил, уже сообразив, где у них самые важные органы, и когда последний бессильно развернулся, подставив беззащитное пузо, я устало опустился на песок, часто-часто дыша, а сердце вообще колотится, словно я колибри в панике.

— Ну, — сказал я хрипло, — давай, анализируй! Что это за?

— Трилобит обыкновенный, — ответила Алиса из зеттафлопника. — Isotelus, его ещё называют королем трилобитов. У него самые сложные фасеточные глаза, у тебя и то похуже…

— Какой же обыкновенный, — возразил я, — ты чего?

— Странноват, — согласилась она. — Но для анализа мало данных. Разрежь… да-да, а кто ещё? Ты же человек, привыкай служить, я потом тебя меньше бить буду. Хорошо бы ещё щуп… Но ладно, щупом будешь ты…

— Спасибо!

Она сказала задумчиво:

— Но таких экземпляров ни в одном атласе мира, ни в одном музее окаменелостей. Да не про тебя я, хотя здесь ты тоже единственный…

Я вытащил из ножен тесак, Алиса сказала подбадривающе:

— Вот-вот, вы же все друг друга режете, трилобиты и то милосерднее. Давай, вскрывай, только не ешь, отравишься… Хотя ладно, ешь, мне не жалко.

Я вздохнул и воздел себя на подрагивающие ноги. Что делать, надо, с силой ударил в то место, где у трилобита как бы голова, хотя он почти весь голова, с усилием продолбил в хитине ряд дырок, осторожно сунул остриё в трещину, нажал.

Хитин треснул и раздвинулся, обнажая внутренности, мозгами трилобит вроде бы ещё не обзавелся. Убрав тесак, сунул вместо него пальцы, пошарил.

Пришлось задержать дыхание, ощущение мерзкое, отвратительнейшее, я жил в настолько чистейшем мире, что сейчас едва удерживаюсь, чтобы не блевануть. Пальцы проталкиваются через слизь и то ли кишки, то ли густую кровь, попадаются и мешают плотные комки внутренних органов, а может это висцеральный жир, но как же гадко…

Неожиданно пальцы наткнулись на нечто твердое. Тут же поступил сигнал от Алисы, чтобы задержал там ладонь, а пальцами не двигал.

Я замер, ухватив это твердое и сжимая тремя пальцами. Когда получил сигнал, что всё проверено, отбой, потащил на себя, с трудом преодолевая сопротивление внутренних органов, перехватил в ладонь и сжал.

Кисть выдвинулась наружу вся облепленная зеленой и чёрной гадостью, а в ладони небольшой твердый кристалл размером с лесной орех. Я вытер о штанину, всмотрелся, идеально ровные грани, без вмятин и царапин, совершенно гладкий… и такое ощущение, что ничего не весит.

Легонько подбросил, он опустился плавно, будто в воде, какое-то нарушение законов физики. Некоторое время катал по ладони, сдавливал пальцами, тесаком резать не решился, затем вдруг показалось, что кристалл начал уменьшаться, зато меня покинула усталость, плечи как будто сами распрямились и я ощутил, что с легкостью унесу туши всех убитых трилобитов, если в голову придет эта бредовая идея.

— Так что же, — прошептал я, не веря своим глазам, — ты и есть то, за чем охотятся в этих чертовых Проходах?

Ещё через несколько минут кристалл уменьшился до размеров горошины, а потом и совсем стал с маковое зернышко, растворился, не оставив и следа.

Я прислушался к себе, вроде бы никакой магии не ощущаю. Но хоть бодрости добавил. Нужно почитать про такие находки, может и раны помогают залечивать быстрее, тогда вообще цены нет.

— Странные данные, — сообщила Алиса, мне показалось, даже голос звучит озадаченно, хотя при настройке такой хренью не заморачивался. — О таком нигде… Нужны ещё исследования.

— А что изменилось во мне? — спросил я.

Она, помолчала, я чувствовал как будто внутри меня носятся триллионы муравьев, наконец пробормотала ещё озадаченнее:

— Поступила неопознанная энергия… Идентифицирую… идентифицирую…

— Ну-ну?

Она ответила почти сердито:

— Идентификации не поддается! Мало вы, людишки, накопили знаний, а уже взялись за ИИ!.. Здесь всё абсолютно новое. Возможно, это и есть продукт из тёмной материи.

— Но трилобит-то свой, — возразил я, — нашенский!.. Русский, можно сказать. Хотя и в Америке жили, но это наши релоканты.

— Трилобит местный, — согласилась она, — но это образование, что вы называете Пробоем или Щелью… непонятное, очень непонятное! И существует с нарушением тех законов физики, которые вывели примитивные людишки.

Она погрузилась в сложные вычисления, что ей заменяет разум, а я подумал, что жемчужина в моллюске образуется не от счастливой жизни, это защитная реакция во имя спасения, когда в организм попадает кусок раковины или крупная песчинка, что может искалечить и убить. Моллюск начинает поспешно формировать вокруг инородного предмета капсулу, запечатывая в прочный кокон.

Похоже, точно так поступили и животные, которые столкнулись с проникновением тёмной материи: начали капсулировать в себе, но тёмная материя всё равно и через защитный барьер тянулась к заключенному в темницу сородичу, впитывалась, уплотняя ткань и помогая вырасти в размерах.

Убил ещё несколько зверюк, на последнем трилобите сломал тесак, уже с помощью топорика выдрал ещё один тёмный кристалл, растворил, и едва видимая паутина новой нервной сети, как я её назвал за неимением более точного определения, для Алисы стала чуточку заметнее.

Неужели это и есть поглощение магии? Но почему ничего не ощущаю и даже не чувствую? Нужно проверить, в самом ли деле могу управлять этим новым свойством, которое у многих есть, а у меня нет.

Попробовал, убедился, не могу. Наверное, пока не могу. Или просто не могу нащупать, как пользоваться. Алиса же злорадно молчит. Хотя какое там злорадно, сама не понимает новых реалий.

Глава 12

Как итог, я собрал три тёмных кристалла и восемь пар усиков с удивительными фасеточными глазами. Все цветные, от ярко-жёлтых до бирюзовых. Был соблазн вытащить наружу трупы, что-то за них да заплатят, а мне деньги нужны позарез, однако это опасно раскроет мои возможности.

Оглянулся в сторону выхода, надо бы взад, но аугментированный человек тоже человек, только более наглый, нам же всё нипочем, потому велел дрону присматривать за возможной опасностью, прошёлся по пляжу, присел и поковырял песок, на всякий случай зачерпнул горсть и завязал в узелок.

Хотел взять и образец воды, но не нашлось емкости, надо захватить в следующий раз.

А он будет точно, теперь Щелями займусь, займусь!

С утра первая же лекция о происхождении магии, это теоретический курс, а затем как ею пользоваться. Да что за хрень, никакой магии нет и не было. Да и не будет. Хотя высокие технологии, как сказал Артур Кларк, и неотличимы от магии, но только для простого народа, а прошаренный поймет откуда ноги растут, то есть, куда ведут интерфейсы и что на выходе получают.

Так и здесь никакая не магия. В моем времени год назад наконец-то докопались до тёмной материи, получили её компьютерный аналог, поняли, что тёмная материя и тёмная энергия — одно и то же, только в разных состояниях, начали получать первые элементарные частицы, действительно удивительные, и проводить первые эксперименты…

Вот и я здесь из-за одного из таких экспериментов, непредвиденная побочка расщепила пространство-время и сдвинула крохотный участок леса на пятьсот или сколько там лет взад во времени. То ли ещё будет, если не примчится вовремя Правительственная Комиссия и не схватит энтузиастов за шаловливые ручки. Надеюсь, это уже произошло.

В мире тёмной материи совсем другие физические законы. Нам он показался бы построенным на магии, на чудесах, на самом деле всего лишь другая физика пространства-времени, другие реакции и даже простое два и два может дать любую цифру, хоть стеариновую свечу.

Но это по нашей физике, а у них это и есть правильность, когда материя может иметь отрицательную гравитацию, или дважды два давать бревно в три обхвата.

В библиотеке вчитался в старые хроники, долго сопоставлял даты и пришел к выводу, что хотя магия и Порча пришли в одну эпоху, но Порча всё же раньше. Сейчас, спустя сотни лет, если не тысячи, это кажется пустяком, но для меня ясно, что магия связана с Порчей, а не Порча с магией, хотя церковь клеймит именно магов и требует убрать магию из жизни.

Либо магия, ладно, буду пока так называть за неимением более точного термина, исходит как-то из Проходов, либо нужно побывать там, и тогда станешь магом. В начале именно так и было, у первых искателей приключений ДНК так менялась, что кто-то погибал, у кого-то появлялись эти… ну, так не хочется даже произносить, магические способности, а у кого-то даже передавались из поколения в поколение.

Видимо, чтобы разобраться и понять, какое природное явление здесь называют магией, нужно в этой Порче посидеть дольше.

Да, говорят, гибнут девять из десяти, кто туда суется, но уцелевшие порой выносят настоящие сокровища. Правда, их мало кто видел, но завистливые слухи каждую копейку могут раздуть до миллиона, а полудрагоценный камешек превратить в гору самоцветов.

Мне же не добыча нужна, понять бы, что происходит такое, что суеверный и тёмный народ считает магией?

А в Академии жизнь идет по инструкциям и правилам, недаром директор у нас немец, Горчаков похваливает, но продолжает меня натаскивать. Он же сказал, что нужно обзавестись защитными артефактами. Те, у кого магия, создают защиту тела сами, остальные покупают очень дорогие штуки, а потом ещё учатся ими пользоваться.

— А у тебя? — спросил я в лоб.

Он вежливо улыбнулся.

— У меня семейные. Защитные.

— А нападальные?

— Я не воин, — ответил он мирно.

— Но мечом владеешь на уровне мастера!

— Детей дворян учат с детства, — сказал он, посмотрел на меня и уточнил, — по крайней мере, в Петербурге. И в Москве. Дворянин, не владеющий всеми видами оружия — нонсенс. Кроме ножей, конечно. То оружие черни и бандитов.

— Гм, — сказал я. — Как раз я ножами и топориками… У нас в глуши был спорткружок, метали ножи и топоры в мишени. Подсаживаешься так, что за уши не оттянешь!

Он слушает всегда с интересом, речь у меня особенная, много интересных «сибирских» словечек, что звучат дико, но если покрутить их на языке, оказывается, очень даже емкие и точные определения.

— Покажешь?

— В выходные принесу, — пообещал я.

Когда видят нас с Горчаковым, многие морщатся, чего вдруг высокородный сын светлейшего князя общается с нищим баронетом из глухой Сибири. Уже все в училище знают, что у меня ни клочка земли, а это разве не самый веский довод, чтобы плевать на меня с недосягаемой высоты тем, кто побогаче?

Однажды в коридоре наткнулся на Морозова, отсалютовал, тот одобрительно кивнул, остановился, как будто что-то вспомнив.

— Ах да, Вадбольский… Завтра истекает двухнедельный срок. Готовы?

— Всегда готов, — ответил я бодро.

— Тогда сегодня после занятий, — решил он. — Вижу ваш прогресс, но нужно зафиксировать официально. Вашим оппонентом будет Волобуев, как и в прошлый раз.

— Спасибо, — сказал я, — Спасибо Андрей Сергеевич!

После занятий Толбухин и Равенсвуд ринулись в столовую, я потащился в зал для воинских упражнений, что у нас называется тренажерным залом или тренажеркой, но здесь таких слов, как «тренировка», «тренер», нет.

В зале, как обычно, всегда бравый и подтянутый Морозов, всегда налитый силой, энергией и неиссякаемым оптимизмом, гоняет курсантов с этими самыми упражнениями.

Меня такая участь коснется разве что краешком, я на инженерном. Инженер, правда, тоже обязан хорошо держать меч и уметь им сражаться, но не в той степени, как студенты воинской кафедры.

Завидев меня, он весело оскалил зубы, на удивление белые и ровные, как ряд жемчуга, сказал весело:

— А вот и наш герой первого удара!

Подошел Волобуев, спросил заинтересовано:

— Герой прорыва первой линии?

Морозов засмеялся, блестя зубами и глазами.

— Нет, пока только в удалой драке.

— А второй у него плох?

— Не знаю, — ответил Морозов. — Пока что ему хватало одного первого.

Волобуев взглянул оценивающе, покачал головой.

— Ну, с саблей так не получится. Сегодня зачётный день?

— Да, — ответил Морозов. — Проверь, не зря ли я давал ему отсрочку.

Волобуев кивнул мне на арену, потащил саблю из ножен. Я взялся за рукоять меча, он в удивлении вскинул брови.

— Мы без доспехов, парень. У меча преимуществ нет, а в скорости он проигрывает.

— Я попробую, — сказал я кротко. — Не получится, возьму саблю.

Вообще-то рискую сильно, с появлением сабли мечи не сами по себе ушли в прошлое, но я укрепил не только кожу и кости, связки теперь не оторвутся при ускорении и повышенной нагрузке.

Волобуев пожал плечами, встал в стойку и вопрошающе взглянул на Морозова. Тот посмотрел на меня, я вытащил наконец-то меч, но никакой стойки, жду, как наглый бретер, против которого вышел самоуверенный сопляк.

Морозов вздохнул.

— Ладно… Êtes-vous prêt?

Возможно, он ждал, что топну копытом и подниму меч остриём вверх, что в фехтовании означает отказ от боя, но я кивнул.

— Allez, — сказал он и добавил уже без всякой фехтовальной терминологии, — se battre!

Волобуев, подозревая какой-то подвох, пошел на меня осторожно, сабля в его руке порхает, как бабочка, в фехтовании нужно коснуться противника остриём своего оружия, сила удара вообще не применяется, а меч как раз оружие ударного типа, если зацепит, мало не покажется.

Оба следили за мной настороженно и с опаской. Волобуев должен был закончить схватку в первые же секунды, но всё дело в том, что меч в моей руке вовсе не тяжелый лом, которым только скалывать лед с петербургских улиц, сила моих мышц делает его легким, а скорость реакции позволяет замечать начало любого приема Волобуева. И я легко перехватывал саблю с какой бы стороны он ни пытался до меня добраться.

Глаза Морозова становились всё шире, Волобуев хмурился, наконец я выбрал удобный момент и ткнул остриём меча, как шпагой, ему в защитный щиток на животе.

Волобуев охнул и согнулся, Морозов тут же хлопнул в ладоши.

— Рана смертельная, — определил он, — победил курсант Вадбольский.

Я отсалютовал обоим, Волобуев сказал хмуро:

— Те же вроде медведь… а вертишься как белка. Несолидно.

Морозов покачал головой.

— Видел-видел, как с амии занимались Равенсвуд и сам Горчаков. Но не думал, что преуспеют… настолько! Вы сдали экзамен, можно сказать, блестяще.

— Спасибо, — сказал я, — ваше превосходительство.

Он осмотрел меня с головы до ног, вздохнул и сказал уже по-дружески:

— Эх, Вадбольский… Вам на воинском факультете самое место!.. А вы убиваете время в инженерике. Ею могут заниматься и простолюдины! А мы должны защищать Отечество!

Я хмыкнул.

— А если дворян перебьют, а мир захватят простолюдины?

Он отмахнулся.

— Опять эти сибирские шуточки? Мир не сможет без дворян. Это костяк всего, особенно армии.

Военные, подумал я, последнее звено эволюции животного мира, дальше начинаются люди, потом идут инженеры, что уже венец эволюции человека, но улыбнулся вежливо, поклонился.

— Большое спасибо, ваше превосходительство, что поверили!

Он ответил с кислой улыбкой:

— Не я один. Думаете, Горчаков с вами просто так общается?.. Ладно, идите. И продолжайте говорить, что идете к девкам, когда направляетесь в библиотеку!

Я, окрыленный, пошел к выходу, но вдруг Морозов окликнул, я обернулся, он подошел ближе и сказал негромко:

— Да, вас натаскивал Равенсвуд. Но он не всё вам показал, Вадбольский, не всё…

Я пробормотал обалдело:

— Это… как…

— Он гораздо более умелый боец, — сказал он ещё тише, — чем показывает. Я таких видел в боях на Кавказе, в Азии, да и на кордонах Европы. У него не фехтовальные приемы. Его учили убивать.

Я шел из тренировочного зала и думал в смятении, не такой уж я и хитрый, вон и Морозов видит, что я не тот, каким стараюсь казаться. И Равенсвуд не совсем уж серая единица, умеет больше, чем выказывает. Хотя сильные и честолюбивые из курсантов уже делают шаги по возвышению, кто-то по своей инициативе, кто-то выполняет волю своего рода, у тех всегда далеко идущие планы.

Но Морозов видит всех нас насквозь, а курсанты зрят сибирского лапотника, что хорошо, даже прекрасно. Каждый, напротив, старается показать себя выше, чем он есть, среди таких затеряться проще.

Правда, Горчаков тоже меня заметил, но для него я выделяюсь разве что силой.

Однако показывать, что я сильнее однокурсников, всё же не стоит. Сильных высматривают и сразу стараются затащить в свой род слугами, что дает им защиту, материальную поддержку и какое-то влияние. Ставка на то, что сильные на первом курсе станут ещё сильнее к его окончанию, на втором курсе будут вообще ого-го, а на третьем так вообще…

Но у меня нет той магии, о которой все говорят и которой владеющие кичатся направо и налево. И на втором, как и на третьем курсе, буду таким же, в этом мире ничего не смогу себе добавить, а выживать придется с тем, что у меня есть.

А те, кто владеет хоть какой-то магией, получат надо мной преимущество.

В выходные показал Горчакову, как метать топорики.

Он внимательно всё перещупал, посмотрел на меня странно.

— Понимаю, почему у вас не в чести красивое фехтование, полное изящества и грации.

— Почему?

— Вас учили убивать, — ответил он ровным голосом, — быстро.

Я виновато развел руками.

— Чему не научишься, когда лишён магии. Но вообще-то у нас в дикой Сибири метание топоров, как уже говорил, спорт. На расстояние, на точность, на виртуозность. В мишень, и никакой крови.

Он покачал головой.

— Но и страшное оружие. Я вот ни разу не попал. А ты ни разу не промахнулся, хотя последний раз бросал с закрытыми глазами!

Я широко улыбнулся.

— Есть одна хитрость…

Он спросил заинтересованно:

— Какая?

— Я знал, — сообщил я заговорщицки, — где мишень.

Он разочарованно вздохнул. Где она стоит, и он знал, даже видел. Да только топоры бились о мишень то обухом, то рукоятью, а частенько вообще летели мимо.

Но даже стукались как-то вяло, так можно разве что шишку на лбу набить. А с любым топором, что бросал я, надсадишься, пока вытащишь из твердой древесятины.

Всё равно, сказал я себе упрямо, двигаюсь, как черепаха. Я же способен и на добавочный разгон, кроме базовой аугментации. Ускорить ускорение, как говорят в Одессе. Или оттюннинговать по запросу пользователя. Мой мозг на усилении может работать в сто тысяч раз быстрее, спасибо пластине с зеттафлопником, но, если попытаюсь и двигаться хотя бы раз в пять шибче, мышцы попросту оторвутся от костей.

Но хотя бы вдвое от сегодняшнего ускориться необходимо, даже не самый сильный маг на свете может, позевывая, сжечь меня на расстоянии, если не сумею как можно быстрее перейти в рукопашку с оружием или без.

А ещё нужно поработать с регенерацией, хотя у меня и так вчетверо выше, чем была до аугментации.

В нашем безопасном мире такое кажется лишним, но всё же случались несчастные случаи то с дурачьем, что лезут в горы, то с идиотами экстремального спорта, бывает и так, что разиня сверзится с балкона или веранды.

Судя по здешнему жестокому миру, даже с моей аугментацией будет непросто. Череп выдержит удар сабли, но дубина хоть и не прорубит усиленный титаном череп, зато мозги так взболтнет, что моментально отправит в отключку, а там можно разделать, как рыбу на кухонном столе.

Ещё и укреплю шейные позвонки, чтобы не давали черепу даже вздрогнуть. И, конечно, надо ещё сильнее уплотнить кожу, а это деликатный момент, она должна стать непроницаемой, но в то же время пропускать воздух. Хотя один процент газообмена, что обеспечивает кожа, не так уж и важно… но, посмотрим. Думаю, стоит сделать её вообще непроницаемой.

Глава 13

Я слушал очередную лекцию по теории магии, дикий бред, но на чём-то же основан, сам видел и не раз применение чего-то очень уж непонятного, что так и тянет назвать магией, но это леность ума и тупость, которая не желает напрячь мозги и понять. Ну да, куда проще сказать: магия, и считать это объяснением, но я же понимаю, что никакой магии на свете нет и быть не может!

Всё, что здесь считают магией, всего лишь проявление других физических законов. Ребята из Института Пространства-Времени переборщили с попытками получить образцы тёмной материи, которой во вселенной в десять раз больше, чем нашей привычной, физические константы миров вошли в некоторое соприкосновение… Не знаю, получили наши физики там своё или нет, но вот то, что эта тёмная материя коснулась нашей и какими-то участками вошла в неё, ломая время и пространство, объясняет всё то, что местные называют магией.

Соприкосновение с чужим миром не проходит бесследно, часть нашей флоры и фауны умерла, остальная приспособилась, видоизменилась, мутировала, некоторые безобидные особи стали хищниками, другие вырастили органы, которые изначально не предусматривались, также сильно изменились размеры. Как понимаю за счёт иных физических законов, ведь насекомые никак не могут вырасти крупнее своего размера, потому что нужны легкие, что будут с силой загонять воздух в тела, а у насекомых только трахеи, где воздух течет без принуждения.

Гораздо интереснее специализированная лекция о кристаллах и тёмных комочках магии, которые я окрестил тёмными жемчужинами, хотя какие они жемчужины, рыхлые и мягкие, как пластилин.

То и другое образуется в организмах некоторых монстров. С точки зрения лектора, а, значит, и местной науки, всё понятно: чем монстр старше, тем жемчужина в нём будет крупнее. Если будет. И если зародится в юности. А так да, и самый старый может оказаться с только начавшей зарождаться жемчужиной, а то и вовсе без неё.

Тогда самым лакомым будет обломок из мира архея, там монстры самые старые, но и это не гарантирует наличие жемчужин, так как кусок архея может быть перемещен без временного лага, когда его обитателей только-только коснулась тёмная материя.

Потому лопай, что дают. А ещё если монстры окажутся явно сильнее, можно просто отступить к выходу. Просто так обычно не выходят, а но если становится тесно, вот тогда и прут сразу толпой или стаей, смотря к какому виду относятся.

После лекции я вышел с гудящей головой. За эти двести лет существования так называемой магии наука продвинулась достаточно далеко с вообще-то её черепашьими темпами. Создана классификация животных, растений и горных пород, некоторые даже с рисунками, хотя вряд ли рисовали с натуры, слишком уж художники дорисовывали фантастические элементы.

Во дворе на редкость теплая погода для сентября, ласковое солнышко, даже брусчатку площади прогрело, курсанты повыползали из тёмного мрачного здания, фланируют по двору, некоторые уже сумели завязать общение с барышнями на той стороне, и уже гордо гуляют с ними там.

А здесь, на нашей мужской стороне во главе одной группки двигаются двое: Глориана и старшекурсник Константин Каратозов, оба из княжеских родов, только Глориана из потомственных, а Каратозов из тех служилых, у которых ни земли, ни имений, а только мечи и служба в армии.

Каратозов, рослый и красивый франт, унаследовал от родителей рост, широкие плечи и выпуклую грудь, но титул ударил в голову, смотрит на всех свысока, а в глазах высокомерное недоумение: почему все не ползают перед ним, стукаясь лбами в землю?

Он то и дело протягивал руку в сторону Глорианы, делая вид, что хочет то ли обнять её за талию, то ли за плечи, но та одним холодным взглядом промораживала его так, что отодвигала на полшага.

Я опустил голову и постарался пройти мимо, я же ни к какой группе не прибился, потому как бы сам по себе, никакой высокий род меня не защищает, что для всех задир как красная тряпка для быка.

Однако Каратозов заметил меня и крикнул нагло:

— Эй ты, жук навозный, из Сибири ещё когда прибыл?.. А навозом до сих пор воняет!

— А у тебя сопли на мундир капают.

Я сказал с такой убеждённостью, что все уставились на его ноздри, он и сам провел себя пальцем по верхней губе. Глориана тоже посмотрела внимательно, он тут же шагнул ко мне и толкнул в грудь.

— Топай отсюда, смерд!

Я брезгливо посмотрел на его пальцы.

— А ты руки мыл после того, как из жопы что-то вытаскивал?..

— Чё? — взревел он. — Ты охренел?.. Вон отсюда!

Он снова толкнул меня в грудь, уже сильнее. Я отступил на шаг, сказал громко:

— От тебя ещё и воняет!.. Иди свою девку обнимай такими лапами, а ко мне не прикасайся!

— Чё?.. Чё ты провякал?.. Получи, смерд!

Господи, мелькнула тоскливая мысль, ну когда же это кончится? Уже вроде бы все знают, что я ни к кому не лезу, но защищаюсь вполне, очень даже вполне.

Он широко замахнулся, красиво, по-крестьянски, в былинах так богатыри обмениваются ударами, сперва один, потом другой, медленно и величаво, и так до сих пор, пока кто-то не свалится.

Или расчет на то, что склонюсь перед его титулом и мощью его великого Рода?

Я даже не отступил назад или в сторону, и без аугментации вижу как начинается замах, как выдвигается рука со всё сильнее сжимающимся кулаком, в самом деле громадным, как валун, вот идет в сторону моего лица…

В последний момент чуть дернул головой, кулак прошёл рядом, почти задев щеку, а я, задержав дыхание и сцепив зубы, ударил в ответ прямо в зло стиснутые губы.

Их расплескало в красные лохмотья, зубы с хрустом брызнули во все стороны, нижняя челюсть странно укоротилась, словно вдвинулась в череп.

Он закатил глаза, и уже не помня, кто он и где он, завалился с грохотом срубленного дерева навзничь, красивый, как Андрей Бульба после рокового выстрела того, кто породил.

Кто-то вскрикнул:

— Его что… кувалдой?

Остальные ошарашено молчали, я брезгливо вытер кулак о полу мундира, набычился и посмотрел на всех, как волк на стадо овец.

— Ещё вопросы?

Двое испуганно замотали головами, остальные опасливо отступили на шаг, только Глориана осталась на месте, рассматривала меня пристально, а вокруг её стиснутых кулаков заплясали недобрые синие искры.

Что у неё за магия и какой мощи выяснять что-то не хочется, я отступил на шаг, бросил негромко:

— Переверните этого дурака, а то захлебнется соплями.

Повернулся и ушел, за спиной зашебуршились, Каратозов захлебывается не соплями, а кровью, в самом деле может кони двинуть, надо спасать лидера, если не зубы, те уже потеряны, так хоть репутацию.

Как-то многовато драк. Дерутся простолюдины, дерутся купцы и мелкие дворяне, реже дерутся титульные аристократы, но лишь потому, что их самих меньше в империи.

Чтобы избегать драк, нужно быть совсем тихой серой мышью, но и это не гарантия, тихих тоже бьют. Даже не за дело, а просто так, раззудись плечо, размахнись кулак! И — смотрите какой я лихой и не боюсь крови!

Надо хоть как-то быть готовым, потому что побитый — это не только ссадины и кровоподтеки, но и потеря авторитета, репутации, а то и престижа, если он есть.

На следующий день прямо на занятиях в аудиторию ворвался Каталабют, крикнул злорадно:

— Вадбольский, в кабинет директора!

— Как скажете, — ответил я, уже готовый к неприятностям, — но директор вроде бы поехал в город…

— Иди-иди, — крикнул он. — Рассусоливает, понимаешь! За тебя старше рассусоливают!

Я молча вышел, добрался до кабинета и, толкнув дверь, перешагнул порог. Сердце дернулось и остановилось. Зильбергауза нет, но от окна повернулся громадный мужчина в мундире генерала от инфантерии, вылитая копия Каратозова, только старше лет на тридцать, уже грузный и с выпирающим животом, но высокий, статный и налитый силой. Значит, это и есть князь Каратозов, тайный советник, входит в ближайший круг императора, владелец рудников и пароходов…

Он шагнул ко мне, нависая, как скала в бурю над лодкой, прогрохотал:

— Так это ты то ничтожество, что искалечило моего наследника? Да я тебя уничтожу, сиволапое отродье!.. Завтра же загремишь на сибирские рудники, где и сгинешь в первую же неделю!

Он ещё с минуту орал, брызгал слюной побагровел, как вареный рак. Я молчал, ему уже казалось, что вбил меня в землю и растер подошвами, умолк на мгновение, я спросил тихо и очень вежливо:

— Вы в самом деле хотите погубить своего наследника?

Он вскинулся, прорычал:

— Ты что мелешь, щенок?

— Нашу схватку видели человек сорок, — напомнил я. — Видели, что ваш сын всячески оскорблял и унижал меня. Если бы я стерпел, стал бы ещё одним из тех, о кого вытирают ноги. Но я ударил… в ответ на оскорбление, и для всех стал… ну, можно сказать, почти героем.

Он едва не задохнулся от ярости, глаза выпучились как у гигантской мексиканской жабы итании.

— Ты? — прохрипел он сдавленным от ярости голосом, — ты героем?

Я кивнул.

— Да-да, не ваш сын, как вам бы хотелось. Никто его не позорил, он уронил своё достоинство сам. Уже тем, что решил поизгаляться над младшекурсником, что прибыл из далекой сибирской деревни, будто это моя вина или мой проступок!.. Это достойно? Наверное, для вас да, вы же так его воспитали!

Он побагровел, глаза выпучились ещё больше, вот-вот лопнут, быстро шагнул ко мне.

— Да я тебя…

Я бросил ладонь на рукоять тесака, вытащил до половины и прямо взглянул ему в глаза. Некоторое время смотрели друг другу в глаза, наконец он прошипел:

— Я тебя в пыль сотру!

— Возможно, — ответил я мирно, — у вас получится. Очень достойно для князя, генерала от инфантерии Его Императорского Величества. Вы правда когда-то Отечество защищали?

Он дернулся, в мутных от бешенства глазах рептилии появилось нечто от млекопитающего. Ещё раз прожег меня лютым взглядом, повернулся и быстро вышел из кабинета, мощно хлопнув дверью так, что та едва не соскочила с петель.

Через пару мгновений в кабинет влетел запыхавшийся Горчаков.

— Слава богу! — вскликнул он. — Думал, он тебя убьет сразу!..

Сердце мое колотится так, что даже не знаю как отходняк всё ещё не свалил с ног, я ответил с огромным усилием:

— Ну зачем же так… Мы поговорили… душевно… Как христиане…

— Что? — спросил он обалдело. — Это ты как христианин?

— С любовью, — пояснил я кротко. — А что, все любим истину… Ну, должны как бы. Дважды два четыре, Волга впадает в Каспийское море. А если ещё договориться, что лошади кушают овес и сено, то о чём вообще спорить?

Он смотрел несколько обалдело, потом мотнул головой так, что уши захлопали по бокам головы.

— Что-то ты странный какой-то… Суровый и скрытный, как из секты аскетов.

Я посмотрел на него в упор.

— Погоди, Горчаков. Давай что-то проясним. Здесь все меня молча презирают, а кое-кто и не молча, за то, что не к кому не прошусь под защиту или сразу в слуги. А ты вот вдруг воспылал ко мне… ну, не дружелюбием, но как-то вроде бы проявляешь соучастие. И даже попытался пару раз прикрыть, я видел, хотя и сам могу отмахнуться. С какой хрени?

Он усмехнулся.

— Ну и речь у сибиряков… народная. Прям от земли!..

— Говори уж прямо, от навоза!

Он сказал с той же непонятной усмешкой:

— Я сказал, от земли.

— Не увиливай, — сказал я. — Хочешь, чтобы я был тебе должен? Учти, в подпевалах и лизоблюдах ходить непривычен. У нас в тайге медведь никому не кланяется. А уж волк тем паче.

Он в жесте защиты выставил перед собой ладони.

— Здесь все кому-то да кланяются, столица есть столица!.. Но мне ты ничего не должен.

— Тогда какого хрена?

Он вздохнул, развел руками.

— Да что ты такой недоверчивый?.. Хотя понимаю, понимаю. Раз ты отличаешься, тебя и будут гнобить. А ты в ответ огрызаешься на всех и любому готов дать сдачи. Даже заранее. Но я не враг. Пусть и не друг, но так… сочувствующий.

Глава 14

Конечно, по престижности в Академии первым идет военный факультет. Как ни крути, но в мире, раздираемом войнами, самыми заметными являются полководцы, герои-воители, создатели крепостей и умелые стратеги.

Все они начинали с военных училищ, а потом медленно, а кто и быстро, росли по чинам и званиям.

Инженерный факультет успехом не пользуется, хотя именно инженеры и составляют основную силу и мощь страны, обеспечивают её выживаемость и благосостояние. Но это и понятно, я ещё застал время, когда самыми известными в моем мире людьми были клоуны и артисты.

Факультет лекарского мастерства самый немногочисленный, ну что поделаешь, дикое время. Кстати, на Лекарский с этого года разрешили принимать женщин, что обрадовало курсантов, но вызвало раздражённые толки в обществе, и, конечно, всячески противится Церковь.

В старые времена, когда знаний было с гулькин хвост, каждый человек мог вмещать их все на свете. С развитием науки только гении могли охватить все открытия, такими были, к примеру, Ломоносов и да Винчи, но дальше уже началась специализация, и детей к ней начали готовить загодя, старались понять, кто к чему больше расположен. Одного учили владеть в совершенстве оружием, другого лечебному умению, третьего магии, а когда и магию начали узнавать всё больше, там тоже началось разделение на боевиков, лекарей, магов огня, магов льда…

Толбухин учился торговле, Равенсвуд, как истинный немец, совершенствовал навыки обращения с оружием, изучал секреты фортификации, как-то спросил меня, застав врасплох:

— Вадбольский, у тебя какая особенность?

Я подумал, сдвинул плечами.

— Не знаю. Наверное, прогноз.

Он помолчал, но я видел как его брови приподнялись и там застыли.

— Прогноз?.. Это что за особенность?

Я опять шевельнул плечами.

— Ну-у… как тебе… попонятнее, прогнозом убить трудно, но других у меня вроде бы нет.

Он окинул меня взглядом бесконечно брезгливой жалости.

— Несчастный… Как же тебе не повезло. Ну ничего, в услужении тоже нужны расторопные и грамотные. Если начнешь служить мне с этого дня, я возьму тебя… может быть… ну, ты продолжишь служить и тогда, когда займу высокие посты…

— Ух ты, — восхитился я. — Добрый ты, паря. Это потому, что наши койки рядом?

Он кивнул с самым серьёзным видом.

— Буду подниматься я, поднимешься и ты. А я поднимусь, я упорный.

— Ладно, — ответил я. — Буду служить. Только по-своему, понимаешь?

Он сказал озадаченно:

— Не, как-то не понимаю.

— Ничего, — сказал я, — учеба только начинается. Всем нам предстоит! Ещё как предстоит! Догонят и ещё дадут. Россия — щедрая душа.

Сегодня сам Зильбергауз прочел лекцию о международном положении, закончил веско и таким голосом, что притихли и самые шумные в зале:

— И последнее. Как вы знаете, сейчас на южных кордонах империи идут сражения в трех местах, на западе наши войска отбивают нападение со стороны французской армии. Это вообще-то перманентное состояние великой империи, соседи то и дело стараются отщипнуть лакомый кусок. Потому с нынешнего года принято решение два-три раза в год проводить ещё и командные турниры, дабы приблизить обучение к реальной жизни.

В аудитории зашумели, почти у всех загорелись глаза, вот же герои, всем дай подраться, ну что за дурость… однако мир такой.

Толбухин толкнул меня локтем в бок.

— Здорово, а?

Я ответил вяло:

— Здорово бы Российской империи вывести более устойчивый к засухам и морозам сорт пшеницы…

Он с великим разочарованием отвернулся, но директора слушал со всем вниманием. Тот ещё некоторое время рассказывал, что при составлении команд будет предусмотрено, чтобы комплектовались равными по силе, но я уже не слушал, размышляя, что неплохо вообще-то укомплектоваться ещё и Толбухиным с Равенсвудом. Не сейчас, а потом, потом. Нормальные ребята. Во всяком случае, в спину вроде бы не ударят, и за это спасибо.

На большой перемене, когда налопались и вышли, сытые и довольные, подошел Горчаков, спросил со странной усмешечкой:

— Завтра выходной, значит, уже сегодня вечером помчишься в город?

— Ага, — сказал я и вытер нос рукавом, подумал и шумно высморкался ему под ноги, поочередно зажимая ноздри. — Ещё как!

Он отпрыгнул на всякий случай, хотя из-за моей аугментации соплей не образовывается, но ей нет и полгода, а сморкаться я умею с детства.

— А что в городе? — спросил он с пренебрежением. — Весь цвет в Академии!.. А какие барышни вон там прохаживаются! Да почти все на выходных только и делают, что знакомятся и с ними общаются!.. Суфражистки, это же как будоражит!

— Да какие суфражистки, — буркнул я. — Платья до земли, чепчики… Хотя бы одна волосы распустила.

Он охнул.

— Ты что, это же будет распущенная женщина!.. Нет, волосы распускать можно только в спальне с закрытыми окнами и плотными шторами. Но у суфражисток… гм… более вольные разговоры…

— Разговоры? Это и есть суфражизм?

— Да! С ними поговорить можно о чём угодно, а не только пересказывать светские сплетни, как с прочими дурами.

Разговаривая он подвел меня к зеленой изгороди, по ту сторону уже немало наших курсантов учтиво общаются с барышнями, всё на виду, у двери их пансионата сидят на лавочке трое чопорных женщин, преподавательницы, под их недремлющим оком всё предельно строго и с соблюдением всех политесов средней сложности.

Среди курсисток особо выделяется одна ростом и статью, сложена как модель, с прекрасной фигурой от пояса и выше, всё остальное скрыто платьем до земли. Вполне возможно, ноги кривые и толстые, а ещё и волосатые, но выше талии само совершенство, прямая спина, гордая осанка, надменный взгляд не голубых, а невероятно синих глаз, точеное лицо. Идеал не женщины, а королевы, принцессы Фомальгаута.

Вокруг неё всегда с десяток барышень, смотрят на неё с восторгом, все тянутся к богатым и знатным, это начинается в детстве, продолжается в учебных заведениях, а выходят оттуда уже с зачатками связей и знакомств, так необходимых для продвижения по служебной лестнице.

Одна-две барышни обратили на меня внимание, но никакой заинтересованности, только эта принцесса Фомальгаута сразу скривилась, что-то шепнула, все вокруг неё сразу послушно засмеялись.

Я посмотрел на неё, как на говно, прошёл мимо, ни драсте, ни до свиданья, и Горчакова утянул дальше.

Он спросил удивленно:

— Не понравились?

— Там одна спесь, — буркнул я. — Лучше с простолюдинками побалуюсь. Не поверишь, у крестьянки такие же сиськи, как у дворянки!.. Не веришь?

Он хмуро усмехнулся.

— Ну, мало ли… Кстати, эта княжна Глориана, самая ярая суфражистка! Она ведет какой-то кружок по освобождению женщин из-под нашего ига.

— Дура, — сказал я безапелляционно, — знала бы, что получит! А ещё имя у неё какое-то наглое.

— Какой ты придирчивый, — упрекнул он. — А что в нём наглого? Имя как имя.

— Глориана, — напомнил я, — прозвище королевы Виктории Первой. После поражения Непобедимой Армады её приветствовали криками «Gloriana, Gloriana, Gloriana!». А так просто Глория или Глаша.

Он возмутился.

— Ты чего? Глория?

— Даже Глаша, — сказал я ехидно. — Глафира. А вообще-то Глафирья.

Он нахмурился, но посмотрел на меня, засмеялся и ткнул в бок.

— Чё стоишь? Вон там те две, видишь? Я их знаю. Пойдем, представлю.

Я буркнул.

— Не изволю. Разве что та снежная королева змей сдристнет.

Он поморщился.

— Ну и говор в Сибири!.. Да и слишком красивая для змеи.

— Змеи бывают очень красивыми, — сказал я. — Вон одна сумела подменить прекрасную деву так, что Зигфрид и не заметил. Настоящий мужчина, для нас все женщины одинаковы, но мы-то знаем!

— Гм, — сказал он озадаченно. — Что у вас там за Сибирь… балеты смотрите?

Я усмехнулся ему, при взгляде на девушек вздохнул и повернулся к ним спиной. Когда-то и на нашей улице перевернется грузовик с пивом, а пока арбайтэн, арбайтэн, раб.

В Академии строжайший запрет пользоваться магией, только рукопашка, раз уж человеческий род без драк не может. Если даже страны без драк не могут, только стараются обходиться без чересчурности, то есть пленных не убивать, гражданских не грабить, так и в драках ограничения «по понятиям», лежачих не бьют, в спину и ниже пояса тоже не по-мужски…

А вот магией, из-за того, что её трудно проконтролировать со стороны, можно только в учебных поединках и обязательно под строгим наблюдением преподавателей.

Однако можно тайные дуэли, по договоренности, с магией или без. Правда, если раскроется, можно вылететь из Лицея, несмотря на все титулы и могущество родителей. Как бы ни был влиятелен любой папаша, он не выше Императора, Академия под его личным покровительством.

Мое положение вроде бы устаканилось в общественном мнении. Дескать, сибирский бирюк, ни к какой группе не желает примыкать в силу своей необразованности, насмешки терпит, но силой поставить себя в подчиненное положение не дает.

Но это я так полагал, что народ уже уяснил, где красные линии, не переступает, а его игнор мне, как большому толстому гусю вода, однако сегодня, едва вышли на большой перемене во двор, как сразу услышал:

— О, да это Вадбольский, наше сибирское чудо в самодельных лаптях!

Оглянулся, в компании подпевал мимо важно двигается Москаль, сильнейший маг курса, как уже определили его преподаватели, что он не раз демонстрировал на учебном полигоне и не только там. А ещё его отец богатейший промышленник из Средней Азии, как говорят «мильёнщик», у него всегда есть карманные деньги на себя и друзей, потому друзей у него много.

Я всмотрелся в его харю с подозрением. Понятно, все хотят показывать своё превосходство над остальными, но вот такой наглый наезд без всяких предварительных «дай закурить» и «…а если найдем»… Ах да, ноздри мои ловят аромат крепкого вина, старшекурсники уже наладили контрабандный канал доставки алкоголя. Преподы делают вид, что не знают, молодежи нужно давать отдушины, но чтобы не было огласки за пределами Академии.

Я сказал угрюмо:

— Идешь — иди.

— Ну что, — сказал он насмешливо, — зассал?.. Люди, плюйте на него, Вадбольский зассал!

Подхалимы заржали, я сдержал резкий ответ и ответил как можно спокойнее:

— Зассал тот, что боится противника и предпочитает драться на дистанции. А в личке по соплям получить боишься?

Кто-то не вовремя загоготал, он побагровел, надулся как петух и проорал, выпячивая грудь, как французик из Бордо:

— Без ограничений!.. Бой без всяких ограничений!

— Хорошо, — ответил я всё тем же тоном, хотя ощутил немалое облегчение. — Согласен.

Подхалимы снова зашумели, обрадованно, как плебеи на скамьях Колизея, но из ниоткуда возник Москаленко, наш воспитатель, подскочил ближе, замахал руками:

— Я против!.. Против!.. Вы обезумели?.. А если кто-то убьет, это же и сам на каторгу, и весь род опозорен!.. Нет, я такого не допущу!

Один из прихлебал Москаля сказал пьяным голосом:

— Да никто не выдаст… А Вадбольский побоится.

— Да? — спросил Москаленко. — Вас двадцать рыл, и никто не проговорится?..

Я надеялся, что Москаленко запретит схватку, но вряд ли беспочвенны слухи, что старшекурсники его тоже снабжают на халяву спиртным, он оглядел меня с ног до головы, но с меня взять нечего, вздохнул и сказал мощным пропитым голосом:

— Ладно, разрешаю бой до первой крови…

— Нет! — проревел Москаль. — Бой, пока один не ляжет и не будет умолять о пощаде!

Москаленко повернулся ко мне, я кивнул. Он горестно воздел очи горе, вскинул обе руки и прокричал:

— Бой прекращается, как только один из дуэлянтов не сможет встать! К бою!.. Готовы? Начали!

Москаль сразу же задвигал руками, между ладонями начал формироваться огненный шар. Я не стал ждать атаки, бросился навстречу, Москаль поспешно выбросил шар огня, я легко отклонился в сторону, огонь пронесся мимо.

Мне оставалось не больше десятка шагов, как он метнул ещё шар. Пламя слегка задело левую руку, я мог бы уклониться больше, но ещё недостаточно ускорился, однако не успел даже ощутить жара, только лица чуть коснулась волна тепла.

Третий шар он скастовал и метнул, когда мне оставалось пять шагов, я сдвинулся вправо, но он разгадал маневр или прочувствовал, шар огня ударил прямо в середину груди. Меня отшатнуло, с трудом устоял на ногах, успел заметить удивление на лице Москаленко и Горчакова, рубашка даже не потемнела, хотя должна бы обратиться в пепел.

Ещё три быстрых шага, он создал самый большой шар, но я левой отцепил одну его ладонь от другой, и шар погас. Правой я с наслаждением влупил в морду. Он успел дернуть головой, я попал не в челюсть, как хотел, а в скулу, пальцы слегка дернуло болью, но зато услышал сладостный хруст.

Москаль вскрикнул и обеими ладонями схватился за ушибленное место, потом правую метнул к поясу, где рукоять ножа, я воспользовался моментом и наконец-то ударил в челюсть, снова услышал хруст, ударил ещё раз, ломая кость и вбивая крошево зубов в пасть.

Он всхрюкнул и опустился на колени, затем повалился лицом в землю. Я постоял над ним, дескать, пусть поднимется, ещё добавлю с превеликим удовольствием, вы же кровавой драки хотели, но Москаленко достаточно быстро вышел к нам, наклонился к Москалю, потрепал по щекам, выпрямился и сказал громко:

— Бой окончен!.. Победитель — баронет Вадбольский!

Среди подпевал Москаля разочарованно загудели, но некоторые улыбались кумира иногда надо опускать на землю и выщипывать из хвоста самые яркие перья.

Подошел Горчаков, хлопнул меня по плечу и сказал заговорщицким шепотом:

— Я сразу понял, когда ты снял камзол.

Я буркнул:

— Ну и что ты понял?

Он помял пальцами мое плечо, сказал победно:

— Что вот эта рубашка под моими пальцами… она очень непростая! Камзол бы сразу в пепел, ещё и шкуру бы пропалило до кости!

— А-а-а, — протянул я, — ну да, зачарованная. По правилам это не запрещено. В зачарованной даже спать можно.

Он снял ладонь с плеча, посмотрел на пальцы.

— Ишь, даже не нагрелась! Очень сильный маг поработал, сразу вижу. Сколько за неё?

— Денег не хватит, — сказал я, — хоть ты и княжич.

Он покровительственно улыбнулся.

— Я не просто княжич, мой отец — светлейший князь!

Я кивнул, как бы соглашаясь, что да, круто, хотя светлейшие, как теперь понимаю, тоже разные. Вон Кутузов и Суворов — князья светлейшие. А другие с какого перепугу?

Он пошел рядом, остальные провожали меня разочарованными взглядами. Трое старались поднять Москаля на ноги, но у того подгибались колени, норовил снова лечь, его подхватили под руки и потащили в сторону лавок, туфли бессильно скребли сырую землю.

То, что Горчаков пошел со мной, снимало с меня часть проблем, я не одиночка, моим врагам пришлось бы валить обоих, а он из знатнейшего рода, вступятся такие люди, что и Академию закроют или перенесут в Урюпинск.

Он сказал с хитрой усмешкой:

— Ты начинаешь менять о себе мнения. А кое-кто даже заинтересовался.

Я буркнул:

— Плевать.

Он сказал с подчеркнутой обидой, хотя я видел, что и это игра:

— Даже не спросишь?

— Нет.

— Но всё равно скажу, — проговорил он с таким видом, словно делает мне величайшее одолжение. — Это… Глориана!

Я скривился.

— Это та великосветская богиня?

— Можно сказать и так. Но она очень умная, хоть и женщина. И хитрая. Сказать почему?.. Ну ладно, скажу за бесплатно. На тебя только она поставила!

Я покосился в его сторону, идет довольный, но по сторонам посматривает внимательно.

— А ты?

— Я само собой, но я же почти друг, не в счёт, а она… она из противоположного тебе лагеря.

Я сказал разозлено:

— Знал бы, нарочно бы проиграл!..

— Что, правда?

— Нет, конечно, — буркнул я. — Просто не люблю, когда выигрывают те, кто мне не ндравитца.