Валентин Гиллуа

Глава IX МЕХИКО

Теперь мы пропустим около двух месяцев и, оставив Скалистые горы, просим читателя последовать за нами в центр Мексики.

Испанские завоеватели выбирали с удивительной точностью местоположение, где основывали города, которым было назначено упрочить их могущество и сделаться впоследствии центрами их огромной торговли и средоточием их бесчисленных богатств.

Еще и теперь, эти полуразрушенные города, из которых ушла жизнь, составляют предмет удивления для путешественника, привыкшего к тесноте старых европейских городов, и который задумчиво смотрит на эти обширные площади, окруженные аркадами, на широкие улицы, в которых беспрерывно течет родниковая вода, на эти тенистые сады, где щебечут тысячи птиц в ярком оперении, на эти смелые мосты, на эти здания, отличающиеся величественной простотой, внутри которых находятся неисчислимые богатства, однако повторяем, эти города более ничего, как тень их самих; они кажутся мертвы, и пробуждаются только при бешенном вое толпы, чтобы существовать несколько дней лихорадочной жизнью под влиянием политических страстей; потом, когда трупы уберут, вода омоет кровь, улицы впадают в прежнее уединение, жители прячутся в дома, старательно закрытые — и все опять становится угрюмо, печально, безмолвно.

Если исключить Лиму, город великолепный, Мехико, может быть, самый большой и самый прекрасный из всех городов, бывшей Испанской Америки.

С какой стороны ни рассматривать его, — Мехико представляет великолепные виды; но, если хочешь насладиться истинно волшебным зрелищем, надо на закате солнца войти на одну из соборных башен, тогда внизу предстанет самая странная и самая привлекательная панорама, какую только можно вообразить.

Мехико существовал задолго до открытия Америки.

Вот каким образом основание этого города рассказывается старинными авторами; без сомнения, читатель простит нам это отступление.

В самый год смерти Гуэцина, короля Тэцкуко, то есть места, где останавливаются — потому что в этом самом месте кончилась миграция чичимеков, мексиканцы ворвались в страну и в начале 1040 нашей эры достигли того места, где теперь находится Мехико; это место составляло тогда часть владений Окульхуа, владельца Ацкапуцалко.

По описаниям древних историков, эти индейцы пришли к границе провинции Ксалиско; кажется, они были одного рода с толкетами и из фамилии благородного Гуэцина, который со своим семейством и своими слугами спасся во время истребления толтеков и остался в Чапультепеке, который после был разрушен.

Рассказывают, что он прошел с ними страну Мичоакан и укрылся в провинции Ацтланд, где и умер; преемниками его были Оцалопан, его сын, и Ацплан его внук, наследником которого был Оцалопан Второй. Тот, помня страну своих предков, решился воротиться туда со всем своим народом, которого уже называли мецетин; он повелевал им так же, как и Ицкагуй, Куэкспал, Иопи и другие вожди, между которыми первое место занимают Ацтлал и Акатл; после многих приключений и битв, они добрались до берегов большого озера, усыпанного множеством островов; воспоминание о местоположении их страны по преданию сохранилось между ними, поэтому они тотчас ее узнали, хотя никто из них никогда ее не видал. Слишком слабые для того, чтобы сопротивляться окружающим их народам, они не могли поселиться в чистом поле; они основали на самом озере, на нескольких островах, которые соединили между собой, город, названный ими Мехико, по их имени, который должен был впоследствии сделаться столицей могущественной империи.

Хотя мексиканцы пришли к озеру в 1040-м только в 1042-м американская Венеция начала выходить из недр вод.

Мы распространились об этих подробностях, для того чтобы исправить ошибку, сделанную одним современным автором, который приписывает ацтекам основание этого города и называет его Теноктитлан, вместо Темикститлан.

Для того чтобы защитить себя от несчастий, которые уже их постигли, мексиканцы отдали себя под покровительство короля Ацкапуцалко, на землях которого они поселились. Этот государь дал им в правители двух своих сыновей; первым был Акамапиктли; он был вождем тенуккас; прибыв в Анахуак эти индейцы нашли наверху скалы смоковницу, на которой орел терзал змею. Акамапиктли выбрал эту эмблему для той нации, которой он предводительствовал. Во время войны за независимость, инсургенты снова приняли этот герб, в память древнего и знаменитого происхождения, которое он им напоминал.

Как и Венеция, его европейская сестра, Мехико был составлен сначала из хижин, служивших убежищем прибрежным рыбакам, бывшим беспрерывно настороже от нападений их соседей. Мексиканцы, сначала рассеявшиеся на бесчисленном множестве маленьких островов, почувствовали потребность соединиться, чтобы иметь возможность защищаться посредством терпения и мужества; они успели выстроить высокие дома на сваях, наполненных землей, и устроили род плавучих садов, самых любопытных в свете, в которых посеяли огородные растения, сарачинское пшено, индейский перец, и таким образом сумели, еще и охотясь за водяными птицами на озере, совершенно обойтись без своих соседей.

Мехико был почти разрушен вследствие ожесточенных битв между мексиканцами и испанцами, и через четыре года после завоевания отстроен вновь Эрнаном Кортесом; но новый город вовсе не походил на старый: множество каналов было засыпано и заменено мощеными улицами; великолепные палаццо, величественные монастыри были воздвигнуты, как бы чудом, и город сделался совершенно испанским.

Мехико часто описывали писатели опытнее нас, и мы сами во многих наших сочинениях так часто имели случай говорить о нем, что не будем теперь его описывать, и начнем опять наш рассказ.

Два месяца прошло с того времени, как несчастный граф де Пребуа-Крансе, жертва неправедного суда, геройски пал в Гваймасе под мексиканскими пулями 3. Было 12 октября 1854 года, густой туман целый день носился над городом, иногда шел мелкий дождь, который после заката солнца сделался сильнее, к восьми часам вечера, однако, дождь перестал.

Улицы и площади были пусты, хотя было еще не поздно; гуляющие, прогнанные дождем, поспешили укрыться в дома; глубокая тишина царствовала в городе, огни погасали один за другим, и на скользкой мостовой в длинных промежутках слышались только шаги ночных сторожей, исполнявших свою меланхолическую прогулку с самым равнодушным видом; город как будто спал.

Половина десятого пробило на соборных часах в ту минуту, как на гигантском шоссе, соединяющем город с твердой землей, послышался топот лошадей, и силуэты двух всадников, закутанных в толстые плащи, обрисовались в мрачных лучах луны.

Эти всадники, по-видимому, проделали продолжительный путь: лошади их, покрытые грязью, подвигались с большим трудом.

Они доехали наконец до низкого дома, сквозь грязные стекла которого виднелся огонь, показывавший, что обитатели этого дома еще не спали.

Всадники остановились перед этим домом — это была гостиница — и, не сходя с лошади, один из них раза три ударил ногой в дверь, призывая хозяина громким и отрывистым голосом.

Хозяин не торопился отвечать и, вероятно, еще долго заставил приезжих зябнуть перед дверью своей гостиницы, если бы тот, который стучался, утомившись, без сомнения, от этого продолжительного ожидания, не придумал верного средства получить наконец ответ.

— Если эта собака не хочет отвечать, — сказал он, вынимая пистолет и заряжая его, — я пошлю ему пулю в окно.

Едва эта угроза была произнесена, дверь отворилась, как бы по волшебству, и трактирщик появился на пороге.

Человек этот походил на трактирщиков всех стран: у него была хитрая кошачья физиономия, но в эту минуту его улыбка плохо скрывала глубокий ужас на смертельно бледном лице.

— Имейте терпение, кабальеро! — сказал он, почтительно поклонившись. — Видно, что вы иностранец и не знаете обычаев нашей страны.

— Все равно, кто бы я ни был, — резко отвечал незнакомец. — Вы трактирщик или нет?

— Имею эту честь, кабальеро, — отвечал трактирщик с новым поклоном, еще ниже первого.

— А если так, негодяй, — с гневом закричал незнакомец, — по какому праву позволяете вы себе заставлять меня дожидаться у ваших дверей, когда обязанность ваша угождать посетителям!

Трактирщику очень хотелось рассердиться, но решительный вид человека, который говорил с ним, а в особенности пистолет в руке, принуждали его воздержаться, он отвечал с глубоким смирением:

— Поверьте, сеньор, что если бы я знал, какой знаменитый кабальеро оказал мне честь остановиться у моей бедной гостиницы, я поспешил бы отворить.

— Перестаньте болтать дерзости и отворяйте дверь!

Трактирщик поклонился, ничего не отвечая на этот раз, и свистнул слугу, который пришел помочь ему держать лошадей путешественников; те пошли в гостиницу, между тем как их усталых лошадей отводил слуга в конюшню.

Зала, в которую вошли путешественники, была низка и черна, меблирована грязными столами и скамейками, из которых многие были сломаны, глиняный пол был негладок и грязен.

Словом, в той гостинице не было ничего ни привлекательного, ни комфортабельного, по-видимому, ее посещал самый жалкий класс мексиканского населения.

Одного взгляда было достаточно для путешественников, чтобы узнать в какое место привел их случай. Но они не выказали того, что вид этого разбойничьего притона внушил им. Они поместились, как могли лучше, за одним столом, и тот, кто говорил до сих пор, обратился к трактирщику, между тем как безмолвный его товарищ прислонился спиной к стене и приподнял к лицу складки своего плаща.

— Мы буквально умираем с голода, хозяин, — сказал путешественник, — не можете ли вы дать нам закусить чего-нибудь?

— Гм! — отвечал трактирщик с замешательством. — Уже поздно, кабальеро, я не знаю, найдется ли во всем доме лепешка из сарачинского пшена.

— Ба-ба! — возразил путешественник. — Я знаю, что это значит: приступим прямо к делу. Дайте мне ужинать, я не посмотрю на цену.

— Если бы вы мне заплатили по пиастру за каждую лепешку, я не знаю мог ли бы я подать вам две, — отвечал трактирщик все с большим и большим принуждением.

Путешественник смотрел на него пристально минуты две, потом, тяжело положил руку на плечо его и, принудив его наклониться к себе, сказал:

— Я хочу провести два часа в вашей гостинице, я знаю, что через несколько минут вы ждете многочисленное общество и что у вас все готово для его приема.

Трактирщик хотел возразить, но путешественник остановил его.

— Молчите! — продолжал он. — Я хочу присутствовать при разговоре тех кто приедет, разумеется, так, чтобы меня не видели и не слышали, но так, чтобы я не только их видел, но и слышал все, что они будут говорить. Поместите меня, где хотите, — это ваше дело. Впрочем, так как всякий труд заслуживает вознаграждения — вот вам десять унций; я дам вам столько же, когда ваши гости уедут. Спешу вас уверить, что мое требование ни в чем вас не компрометирует и что никто никогда не узнает нашего условия. Вы меня поняли, не правда ли? Теперь я прибавлю, что если вы мне откажете в том, что я вам предлагаю…

— Если я откажу?

— Я прострелю вам голову, — прямо отвечал путешественник. — Друг мой, которого вы видите, взвалит вас на плечи, бросит в воду, и все будет кончено. Что вы думаете о моем предложении?

— Я думаю, — отвечал бедный трактирщик с гримасой, имевшей притязание походить на улыбку, и дрожа всем телом, — что мне не остается выбора и что я должен согласиться.

— Хорошо! Вы становитесь рассудительны. Возьмите же эти унции в виде утешения.

Трактирщик положил деньги в карман и со вздохом поднял глаза к небу.

— Не бойтесь ничего! — продолжал путешественник. — Все произойдет лучше, чем вы предполагаете. В котором часу ожидаете вы ваших гостей?

— В половине одиннадцатого.

— Хорошо! Теперь половина десятого: у нас есть время. Где вы намерены нас спрятать?

— За прилавком. Никто не подумает искать вас там, тем более что я сам буду служить вам прикрытием.

— Стало быть, вы будете присутствовать на этом собрании?

— О! — отвечал трактирщик с улыбкой. — Меня нечего им опасаться, тем более что, если я разболтаю, то мой трактир погибнет.

— Справедливо. Итак, это решено; когда настанет время, вы поместите меня за прилавком; но не может ли поместиться там и мой товарищ?

— О! Очень удобно.

— Я думаю, что с вами это случается не в первый раз?

Трактирщик улыбнулся и ничего не отвечал.

Путешественник подумал с минуту.

— Все-таки дайте нам закусить, — сказал он наконец, — вот вам еще два пиастра за то, что вы подадите нам.

Трактирщик взял оба пиастра и, забыв, что уверял будто у него ничего нет, в одно мгновение уставил стол кушаньями, которые, не будучи деликатесами, были, однако, довольно вкусны, особенно для людей, аппетит которых сильно возбужден.

Оба путешественника рьяно принялись за ужин, и около двадцати минут слышалась только работа их челюстей.

Когда голод был наконец утолен, тот из путешественников, который, по-видимому, присвоил себе право говорить за себя и за товарища, отодвинул свой прибор и, обратившись к трактирщику, скромно стоявшему позади со шляпой в руке, сказал:

— Теперь поговорим о другом. Сколько у вас слуг?

— Двое: тот, что отвел ваших лошадей в конюшню, и еще другой.

— Очень хорошо; вам, верно, не нужны они сегодня, чтобы принять ваших гостей?

— Конечно, нет, тем более что для большей верности я один буду им служить.

— Тем лучше, стало быть, вы можете послать одного, разумеется, с тем, что за это будет заплачено?

— Могу! Куда же надо его послать?

— Просто отнести вот это письмо, — он вынул запечатанную бумагу, спрятанную на его груди, — на улицу Монтерилло, сеньору дону Антонио Ралье, и принести мне ответ сюда же, скорее.

— Это легко. Пожалуйте мне письмо.

— Вот оно, и вот четыре пиастра за труды.

Трактирщик почтительно поклонился и немедленно вышел из залы.

— Я думаю, Курумилла, — сказал тогда путешественник своему товарищу, — что наши дела идут неплохо.

Тот отвечал безмолвным знаком согласия. Через минуту трактирщик воротился.

— Ну что? — спросил путешественник.

— Ваш посланец отправился, только, верно, он воротится нескоро.

— Это почему?

— Потому что ночью запрещено ездить верхом по городу без особого позволения, так что он принужден идти и воротиться пешком.

— Это все равно, только бы он воротился до восхода солнца.

— О! Задолго до того.

— Стало быть, все хорошо; но, я думаю, что приближается минута, когда ваши гости приедут.

— Действительно, так. Не угодно ли вам следовать за мной?

— Пойдемте.

Путешественники встали, трактирщик в несколько мгновений убрал остатки ужина, потом отвел своих гостей за прилавок.

Этот прилавок, довольно высокий и очень глубокий, представлял им, если не удобное, то зато совершенно надежное убежище, куда они спрятались с пистолетом в каждой руке, чтобы быть готовыми на всякий случай.

Едва поместились они под прилавком, как несколько ударов, сделанных особенным образом, раздалось в дверь гостиницы.