Варфоломеевская ночь

Глава I Изгнанники

В 1567 году почти во всех южных городах Англии можно было встретить большие колонии французских протестантов. В течение тридцати лет гугеноты подвергались во Франции жестоким преследованиям; многие тысячи их были зверски умерщвлены, и в то же время католиками принимались самые суровые меры, чтобы воспрепятствовать их бегству. Около 50 000 гугенотов успели, однако, бежать за границу, преимущественно в Голландию, Англию и протестантские кантоны Швейцарии. Те из них, которые достигли берегов Англии, терпели страшную нужду и снискивали себе пропитание работою в портах, где высадились, или вблизи их.

Одним из первых эмигрантов в Кентербери был Гаспар Вальян, прибывший туда в числе многих других в 1541 году, с женой и свояченицей. Гугенотов в городе любили и жалели, удивляясь мужеству, с которым они переносили свои невзгоды.

Гаспар Вальян до бегства из Франции был крупным помещиком в Пуату, близ Сивре, и состоял в родстве со многими знатными семействами этой области. Он одним из первых принял реформатство. В течение нескольких лет ему не мешали исповедывать новое вероучение, — первые гонения обрушились на бедных и беззащитных. Но когда все попытки Франциска I уничтожить новую секту не удались, преследования обрушились на всех гугенотов без исключения. Тюрьмы быстро переполнились протестантами, в протестантских городах и селах были поставлены на постой солдаты, издевавшиеся над жителями.

Потеряв надежду на лучшие времена, Гаспар собрал сколько мог денег и направился с своею женой и свояченицей в Ла-Рошель, откуда на парусном судне перебрался в Лондон. Шум большого города был ему, однако, не по душе, и он переселился в Кентербери. Там он встретил несколько бедных соотечественников, также покинувших родину. Один из них, ткач по ремеслу, сильно нуждался, не имея средств обзавестись ткацким станком. Гаспар взял его к себе в компаньоны, вложив в дело все свои средства, и в то время, как его компаньон Лекок выделывал ткани, он взял на себя торговую часть предприятия.

Французская колония в Кентербери увеличивалась, и потому не трудно было найти искусных работников; дело пошло отлично и стало давать большую прибыль, несмотря на то, что несколько подобных же предприятий уже было устроено гугенотами в Лондоне и в других местах.

Свояченица Гаспара, Люси, стала давать уроки французского языка дочерям горожан и мелких дворян, живших близ города, а три года спустя вышла замуж за зажиточного молодого землевладельца, Джона Флетчера, владевшего в двух милях от города фермою в сто акров. Вскоре после рождения первого ребенка, мужа ее постигло несчастие: однажды вечером, когда он возвращался домой с рынка, его переехал какой-то пьяный возница, и жизнь его несколько месяцев находилась в опасности; хотя он затем и оправился, но навсегда лишился ног.

С того времени Люси стала заведывать делами фермы, и, благодаря ее энергии, дела пошли весьма удачно. Чистота и порядок в доме служили предметом общего удивления друзей ее мужа, а по делам фермы она пользовалась советами Гаспара Вальяна и применяла французский способ обработки земли, в то время значительно опередивший английский, причем нанимала в работники своих соотечественников. Мало-помалу она заменила посевы хлебов овощами, которые, благодаря хорошему удобрению и заботливому уходу, достигли такой величины и таких качеств, что приводили в восхищение всех соседей и охотно покупались горожанами. И вместо того, чтобы разориться, как предсказывали друзья Джона Флетчера, Люси стала получать с фермы значительный доход. Управляя домом и фермой, Люси не забывала и своего больного мужа, которого окружала самым заботливым уходом. В это время Люси уже отлично говорила по-английски, а муж ее научился немного говорить по-французски. В доме соблюдались обычаи гугенотов, и утром и вечером на ферму Флетчера собирались для молитвы соседи гугеноты с своими семьями и прислугой.

Ферма благоденствовала, но хозяин ее выздоравливал медленно. Обыкновенно он лежал на кушетке на кухне, откуда мог видеть, что делалось в поле, а в теплые летние дни его выносили на свежий воздух в тень большого вяза, который рос против дома.

Между тем подрастал сын его Филипп. Отец научил его читать, а когда настало время, его стали посылать в школу в Кентербери. Сам Джон Флетчер был высокого роста и отличался замечательною физическою силой; до своей женитьбы он считался чуть ли не первым борцом в округе. Филипп походил на отца как силою, так и мужеством, и мать его нередко покачивала укоризненно головой, когда он после схватки со школьными товарищами являлся домой с подбитым глазом и в изорванном платье; но в таких случаях отец всегда принимал его сторону.

— Не жури его, Люси, — сказал он однажды, — мальчику уже одиннадцать лет, пора ему уметь постоять за себя. Научи его любить Бога, быть честным, правдивым, но не мешай ему развивать свои силы. В наше время необходимо всем учиться владеть оружием. К счастью, наша королева протестантка, и мы можем спокойно молиться Богу по-своему. Но может статься, что у нас снова возникнут смуты, если королева выйдет замуж за католика. Кроме того, Филипп Испанский хочет подчинить себе Англию, и потому каждый из нас должен быть готовым в любую минуту взяться за оружие для защиты веры и отечества. Словом, я желаю, чтобы сын мой был не только хорошим христианином, но и храбрым воином.

В Кентербери есть несколько благородных горожан, и среди них мы, наверное, найдем Филиппу хороших наставников.

Люси не стала противоречить мужу, однако решила заручиться содействием Гаспара Вальяна, чтобы уговорить его не воспитывать в мальчике воинственные наклонности. И когда Гаспар, по обыкновению, зашел с женою вечером на ферму, она обратилась к нему с этой просьбой. Но Гаспар оказался вполне согласным с ее мужем.

— Если бы времена были другие, — ответил он ей, — я посоветовал бы воспитать в мальчике будущего фермера; но в наши дни мечом действуют не ради славы, но ради права спокойно молиться Богу. Сейчас в Пуасси созван собор, на котором наши лучшие проповедники в присутствии юного короля, принцев и всего двора обсуждают вопрос о вере вместе с кардиналом Лотарингии и прелатами римской церкви. Возможно, что по окончании собора издан будет указ, разрешающий гугенотам совершать свое богослужение; но это приведет в бешенство Гизов и всех папистов, подстрекаемых Римом и Филиппом Испанским, и тогда возникнет кровопролитная борьба…

— Но, Гаспар, не будет же война длиться целые годы?

— Она может длиться в течение нескольких поколений, — отвечал мрачно Вальян, — и кончится лишь тогда, когда из Франции совсем изгонят реформатскую веру, или вся страна будет протестантской.

Таким образом, благодаря отцу и родственникам-французам, Филипп Флетчер получил не совсем обычное для английских мальчиков воспитание. У гугенотов он научился быть мужественным, решительным и в то же время скромным. Ростом он был несколько выше среднего и худощав, но зато весь состоял из мускулов и нервов и в борьбе с своими товарищами по школе обнаруживал свое превосходство. Уменьем держаться, ловкостью и живостью он напоминал более своих французских предков, а во всем остальном был истинным англичанином: волосы его были светло-русые, а глаза синие, блестевшие смелостью и веселостью. Но смеялся он редко; вращаясь постоянно среди гугенотов, он научился подавлять свои чувства, и оставался степенным и молчаливым слушателем. Но когда он находился среди своих школьных товарищей-англичан, то участвовал с ними во всех спортах и играх, а в случае ссоры принимал всегда сторону слабых и обиженных.

Однако, большую часть времени он проводил в колонии гугенотов и у своего дяди. Тут у него было также много сверстников; они ходили в свою школу и обучались у пастора своей церкви. Среди этих юношей-французов происходил обыкновенно серьезный, озабоченный разговор.

Не проходило недели, чтобы какие-нибудь беглецы, проезжавшие через Кентербери, не приносили тревожных вестей с родины.

Уступки, сделанные гугенотам после религиозного собеседования в Пуасси, привели в ярость католиков, а зверский поступок герцога Франсуа Гиза послужил поводом к войне: проезжая с большим отрядом через город Васси в Шампаньи, он увидел гугенотов, отправлявших богослужение в овине, и напал на них. Около шестидесяти человек, в том числе множество женщин и детей, были бесчеловечно убиты и более ста ранены. Протестанты требовали, чтобы герцог Гиз был наказан; но на это справедливое требование не обратили внимания. Напротив, въезжая, несмотря на запрещение Екатерины Медичи, в Париж, он был принят народом с королевскими почестями. Кардинал Лотарингии, брат герцога, сам герцог и его сторонники, коннетабль Монморанси и маршал Сент-Андре, заняли в столице такое положение, что Екатерина Медичи вынуждена была уехать из Парижа в Мелун, в надежде с помощью протестантов ослабить власть Гизов в государстве. Оставил Париж и принц Конде с дворянами-гугенотами, и к нему стали стекаться гугеноты со всех концов Франции. Адмирал Колиньи, лучший из вождей гугенотов, колебался начать междоусобную войну во Франции, но увещевания его благородной жены, братьев и друзей одержали верх над его нерешимостью.

Конде вышел из Мо во главе пол уторы тысячи солдат с целью захватить в плен юного короля; но Гизы предупредили его. Тогда он направился в Орлеан, который сделал своей главной квартирой. Число восставших во Франции гугенотов было так велико, что враги их были поражены.

Англия также приняла некоторое участие в войне. После долгих колебаний алчная королева Елизавета решилась наконец послать во Францию в помощь гугенотам шеститысячное войско для занятия Гавра, Диеппа и Руана, но с тем условием, чтобы эти три города были уступлены Англии. Напрасно Конде, Колиньи и ее собственные министры просили ее не ставить Франции такого позорного условия, представляющего и для Англии слишком мало выгод, — она все-таки настаивала на своем. Немудрено, что вскоре ее стали ненавидеть за ее алчность и коварство не только католики, но и протестанты.

Войска противников встретились 19-го декабря 1562 г. Католики располагали шестнадцатью тысячами пехоты, двумя тысячами конницы и двадцатью двумя пушками; у гугенотов было четыре тысячи конницы и восемь тысяч пехоты и пять пушек. Конде быстро разбил швейцарских копейщиков Гизов, а Колиньи рассеял кавалерию коннетабля Монморанси, который при этом был ранен и попал в плен; но пехота католиков одолела пехоту гугенотов, состоявшую большею частью из молодых солдат, присланных германскими князьями; при первом же натиске неприятеля они обратились в бегство. Лошадь Конде была убита, и сам он взят в плен. Колиньи вынужден был отступить.

Потеря Конде была тяжелым ударом для гугенотов; но и противники потеряли маршала Сент-Андре, который был убит, и коннетабля Монморанси, попавшего, как сказано, в плен. К Колиньи подходили подкрепления; затем прибыло известие, что герцог Гиз убит каким-то фанатиком. Все это уравнивало шансы противников.

Обе стороны теперь желали мира. Начались переговоры, и мир был заключен на следующих условиях: владетельным князьям-протестантам были возвращены их владения и все права; дворянам разрешалось совершать богослужение у себя на дому, а прочим протестантам в предместьях и в двух местах в стенах каждого из тех городов, которые в момент подписания договора находились в их власти. Последствием этого соглашения было, что король издал «Амбуазский эдикт», обеспечивший Франции мир почти на пять лет.

Глава II Важное решение

Однажды в июне 1567 года Гаспар Вальян и его жена посетили ферму Флетчера.

— Я пришел, Джон, поговорить с тобой о Филиппе, — сказал Гаспар. — Через несколько месяцев ему исполнится шестнадцать лет, а ростом он уже выше меня. Его учителя Рене и Густав сообщили мне, что он не хуже их владеет мечом и рапирой, а оба они, как ты сам знаешь, искусные бойцы. Пора нам подумать о его будущности.

— Я уже много думал об этом, Гаспар, — ответил Джон. — Хотя мальчик вырос у меня на глазах, я все-таки не всегда понимаю его. Когда он смеется или шутит с кем-нибудь, мне кажется, что я узнаю в нем самого себя, а когда он говорит со мною или с матерью или отдает от ее имени приказания рабочим, он так серьезен и спокоен, что походит скорее на знатного дворянина. Мне кажется, Гаспар, что мы ошиблись дав ему такое воспитание, и для него было бы лучше, если бы мы сделали из него простого фермера…

— Нет, нет, — прервал его Гаспар, — мы сделали из него хорошего человека, и, мне кажется, он унаследовал лучшие качества англичанина и француза. Но главное, Джон, он хороший христианин и ненавидит всех гонителей нашей веры, будь они французы или испанцы. Мне кажется, ему следует дать побольше свободы. Не дурно было бы послать его к нашим родственникам во Францию; пусть людей посмотрит и себя покажет.

— Того самого желает и Люси, и я уже решил исполнить ее желание.

— Как ты знаешь, нам сродни известный вождь гугенотов граф де ла Ну, продолжал Гаспар. — Он приходится Филиппу по матери двоюродным братом, и с помощью его нам, может быть, удастся получить обратно наши земли, конфискованные после бегства. Итак, отпусти его, Джон. Я, с своей стороны, снабжу его достаточными средствами, чтобы он мог не только с честью явиться к своим родственникам, но в случае войны и собрать человек пятьдесят под знамена Конде и гугенотов.

— Я должен сначала переговорить об этом с Люси, — уклонился от ответа Джон.

Два дня спустя Джон Флетчер имел продолжительный разговор с сыном. Филипп был в восторге от предстоящего путешествия и радовался при мысли, что ему, может быть, придется сражаться за гугенотов под начальством тех славных полководцев, с именами и подвигами которых он был уже давно знаком.

— Мне жаль расстаться с тобою, Филипп, — сказал в заключение отец, — но я, к сожалению, не могу сопровождать тебя. Если во Франции снова вспыхнет война, то сражайся за правое дело и не опозорь имени своих славных предков.

В тот же вечер Джон Флетчер, узнал, что жена Гаспара поедет с Филиппом.

— Мария давно желала повидаться с родными, — сказал ему Гаспар. — Графиня де Лаваль, сестра твоей жены и Марии, уже несколько раз приглашала нас навестить ее. Филипп проводит туда свою тетку, погостит там и познакомится с своим кузеном Франсуа. Я сам хотел было ехать с ними, но не решаюсь оставить на произвол судьбы фабрику. Я закажу Филиппу необходимое платье и выпишу из Лондона хорошее оружие. Вчера я уже писал моим корреспондентам в Лондоне и Соутгэмптоне, чтобы они подыскали судно, отправляющееся в Ла-Рошель. В настоящее время протестантам не безопасно путешествовать по Франции без вооруженных провожатых: все дороги кишат солдатами и разбойниками, а в деревнях происходят постоянные волнения; поэтому я напишу своему клиенту в Ла-Рошели, чтобы он подыскал для Филиппа четырех надежных молодцов и купил лошадей.

Шесть недель спустя Филипп Флетчер высадился в Ла-Рошели с теткой и ее служанкой. Когда судно вошло в гавань, приказчик купца, с которым списался Гаспар Вальян, явился на борт и просил госпожу Вальян и ее племянника остановиться в доме его хозяина. Они пошли в сопровождении носильщиков, несших багаж.

Ла-Рошель был вполне протестантский город, жители его с виду мало чем отличались от горожан Кентербери, и путники наши не обратили на себя особенного внимания.

Купец встретил наших путников на пороге дома.

— Как я рад видеть вас снова, госпожа Вальян, — сказал он. — Ведь уже двадцать лет прошло с тех пор, как вы с сестрою и своим добрым мужем провели у меня несколько дней, пока вам наконец удалось бежать отсюда на английском судне. Да, плохие были времена, а после наступили и того хуже! Но сейчас дела наши пошли лучше, и вот уже за последние пять лет у нас не было ни резни, ни убийств. Вы мало изменились, сударыня, с тех пор, как я вас видел в последний раз.

Купец провел гостью на верхний этаж, в большую, прекрасно обставленную комнату, и предупредительно снял плащ с госпожи Вальян.

Когда Филипп, рассчитавшись с носильщиками, вошел в комнату, госпожа Вальян представила его хозяину.

— Вот мой племянник, — сказала она. — Муж мой уже писал вам о нем.

— Добро пожаловать, молодой человек, — приветствовал Филиппа купец.

— Удалось вам добыть лошадей и нанять нам четырех провожатых? — спросил его Филипп.

— Да, все готово; завтра вы можете отправиться в путь. Для вас, сударыня, я достал дамское седло, а служанка ваша может поместиться на одном коне с одним из провожатых. А для вас, молодой человек, я купил такого коня, которым вы, надеюсь, останетесь довольны.

— Надежны ли нанятые вами люди?

— О, да! Все они гасконцы и участвовали под начальством Колиньи в последней войне. Мне рекомендовал их мой друг, на виноградниках которого они работали последние два года. Полагая, что вскоре снова настанет смутное время, они намеревались поступить к какому-нибудь гугеноту, чтобы выступить с ним в поход.

Я нанял их с тем, что в конце месяца вы можете уволить их, если будете недовольны ими, и что они, в свою очередь, могут покинуть службу у вас, если она им не понравится. Оружие у них есть, а коней для них я купил, равно как и лишнюю лошадь для вашего багажа. Для вас же я не нанимал слуги, предоставив вам самим выбрать такого по своему вкусу.

— Пока я обойдусь и без слуги, — ответил Филипп.

— Иметь хорошего слугу очень важно, — заметил купец, — только не легко найти честного и преданного.

— Кроме того, — заметила госпожа Вальян, — необходимо, чтобы он был протестант самых строгих правил.

— Дорогая госпожа, — заметил купец, — желательно, конечно, чтобы он был гугенот и во всяком случае не католик; но вашему племяннику нужно прежде всего, чтобы слуга был хорошим поваром и конюхом.

После обеда Бертрам повел Филиппа в конюшню смотреть купленных коней. Когда конюх вывел его коня, Филипп пришел в восторг от прекрасного животного.

— Он не устанет даже под двойной ношей, — заметил Бертрам, — а если вы будете сидеть на нем одни, то враг должен иметь очень хорошего коня, чтобы нагнать вас.

— Я бы хотел, господин Бертрам, чтобы враг на хорошем коне бежал от меня.

— Вероятно, так и будет, — заметил, улыбаясь, хозяин.

На следующее утро четыре ратника явились к Бертраму. Филипп остался вполне доволен ими. Это были рослые молодцы двадцати шести — тридцати лет, одетые в платье темного цвета, в шлемах и латах, с длинными мечами сбоку. Несмотря на суровое выражение их лиц, Филипп заметил, что они были очень довольны, что поступают к нему на службу.

— Вот ваш хозяин, — сказал им Бертрам. — Я поручился, что вы будете служить ему верно и старательно. Надеюсь, что вы оправдаете мою рекомендацию.

— Будем стараться, — ответил Рожер, старший из воинов.

— Вы гасконцы? — спросил Филипп.

— Да, господин, но прошло уже десять лет с тех пор, как мы вынуждены были покинуть родину; там тогда началась жестокая резня гугенотов. Наших отцов убили, а мы все бежали в Ла-Рошель.

— Вы говорите, что ваших отцов убили. Разве вы родня между собою?

— Жак и я братья, — ответил Рожер, тронув за плечо младшего воина. — Евстафий и Генрих тоже родные братья, а нам двоюродные. Когда началась смута, мы вчетвером поступили на службу к графу де Люк и во все время войны были при нем. Когда же война окончилась, мы вернулись сюда. На родине у нас никого не осталось: все наши родственники и друзья или убиты или разбежались. Мы привыкли владеть мечом и с нетерпением ждем возобновления войны.

— Надеюсь, я буду вами доволен, — ответил Филипп, — и вы останетесь довольны мною. Через полчаса мы выступим в путь. Ждите нас с лошадьми у ворот. Вы, Рожер, как старший, возьмите на себя заботу о служанке и посадите ее к себе в седло.

Ратники поклонились и вышли.

— Они мне нравятся, — заметил Филипп. — Все рослые, бравые молодцы.

Ратникам также понравился их новый хозяин.

— Этот господин мне по сердцу, — заметил Рожер товарищам, когда они вышли. — Я готов дать себя повесить, что он хорошо владеет мечом.

Глава III В замке

Через три дня путники благополучно прибыли к замку графини де Лаваль. По дороге все поражало Филиппа своею новизною: архитектура церквей и деревень, костюмы, — все это сильно отличалось от того, что он привык видеть в Англии. В некоторых селениях, где католики составляли большинство, люди посматривали недружелюбно на маленький отряд; но в других почтительно кланялись, а когда отряд останавливался, спутников Филиппа окружали с вопросами.

С места последней остановки госпожа Вальян послала с одним ратником письмо своей сестре, чтобы предупредить ее о своем прибытии. Раньше она уже писала ей из Ла-Рошели. На пути они встретили посланца графини, выражавшей свою радость по поводу приезда сестры и сообщавшей, что Франсуа с нетерпением ожидает своего кузена.

Замок Лаваль был расположен на вершине небольшой горы и виден уже издали. Когда наши путники приблизились к нему на расстояние версты, из ворот замка выехал отряд всадников и быстро помчался к ним навстречу.

Начальник отряда, подскакав к ним и соскочив с лошади, направился к Филиппу. Филипп также слез с коня и помог то же сделать своей тетке.

— Дорогая тетя, — сказал подъехавший юноша, снимая шляпу, — я явился от имени моей матери приветствовать вас и передать, что она очень рада вашему приезду. Это, разумеется, мой кузен Филипп? Но я представлял тебя совсем не таким. Мама говорила мне, что ты на два года моложе меня, и я ожидал увидеть мальчика. Но, честное слово, тебе на вид столько же лет, как и мне. Неужели тебе только шестнадцать?

— Да, шестнадцать, Франсуа.

— Но не будем медлить, — снова обратился Франсуа к госпоже Вальян. — Мама приказала мне проводить вас к ней.

Отряд снова сел на коней и направился к замку. На крыльце замка их ожидала графиня, высокая красивая женщина.

Франсуа соскочил с лошади, отдал поводья слуге и помог тетке сойти с седла.

Сестры очутились в объятиях друг друга.

— Ты, Мария, совсем такая, какой я тебя воображала; видно что ты прожила за морем спокойно, не испытывая Тревог, волновавших нашу несчастную родину, — говорила графиня, после первых изъявлений радости. — А этот высокий юноша мой племянник Филипп? Да он выше Франсуа, хоть и моложе… Здравствуй, племянник! Не ожидала увидеть такого молодца. В тебе сказывается кровь де Муленов, а рост и силу ты, конечно, наследовал от отца-англичанина.

Филипп почтительно поздоровался с графиней.

— Войдем, — сказала она, обратившись к сестре, — тебе не мешает отдохнуть с дороги, а потом мне надо с тобой переговорить. Ты, Франсуа, позаботься о кузене. Вам накрыт обед в твоих комнатах. А потом покажи Филиппу замок и конюшни.

Франсуа и Филипп поклонились дамам и вышли.

— Надеюсь, ты не рассердишься, — сказал молодой граф Филиппу, — а только, ожидая тебя, я немножко беспокоился; мне почему-то казалось, что англичане грубоваты и неуклюжи, хотя и храбры.

— Ты боялся, что тебе стыдно будет показать меня твоим друзьям? — спросил смеясь Филипп. — Неудивительно: молодые англичане также ошибаются насчет французов.

— Умеешь ты ездить верхом, Филипп? — спросил Франсуа.

— Я твердо сижу на любой лошади, но более ничему не учился.

— Ну, это не важно, — заметил Франсуа, — но учили ли тебя фехтованию?

— Да, учили.

— Я так и думал. Ты умеешь танцевать? Наши гугеноты считают танцы грешной забавой; но меня учили танцам просто как гимнастике.

— Так же учили и меня. К тому же танцы в почете при английском дворе, и наша королева отлично танцует, а ведь никто не усомнится, что она ревностная протестантка.

— Вижу, что мы будем хорошими друзьями, — сказал Франсуа. — Можно быть твердым в вере и все-таки не бегать от невинных удовольствий. Кажется, и ты так же думаешь; твое лицо серьезно, но глаза смеются.

— Меня учили вести себя серьезно в присутствии старших, — ответил Филипп с улыбкой.

После обеда новые друзья отправились смотреть конюшни.

— Я выбрал для тебя хорошего коня, — говорил Филиппу Франсуа, — но у тебя уже есть превосходный конь. Все же Виктор — так зовут коня — твой. Вторая лошадь не лишняя: пули и стрелы щадят коней так же мало, как и всадников.

Конюшни, только что расширенные, подготовленные к предстоящей войне, содержались в большом порядке. Франсуа подвел Филиппа к прекрасному коню.

— Вот мой скакун Ролло, — говорил он. — Когда я сижу на нем, то чувствую, что у самого короля конь не лучше. Он очень умен и послушен, — только что не говорит.

— Прекрасное животное, — согласился Филипп.

Осмотрели других лошадей, и Филиппу особенно поправился подаренный ему Виктор.

— Он не так красив, как Ролло, — заметил Франсуа, — но быстр, смел и добр.

В других стойлах Филипп заметил много крепких, выносливых коней, хотя и не особенно красивых с виду. На вопрос о них Франсуа ответил:

— Мы завели их для солдат, тридцать человек только что поступили к нам на службу; в случае надобности мама намерена послать их вместе с двадцатью нашими ленниками тотчас в поход. В наших владениях наберется до трехсот человек, обязанных идти на войну; но из них почти треть католики, которых грешно посылать сражаться против единоверцев; к тому же, нужно оставить кого-нибудь для охраны замка. Положим, мы всегда были добры к нашим людям, и они нас любят, но на замок могут напасть и посторонние шайки; вот почему мы наняли еще солдат. Когда я уйду в поход, то младшие сыновья наших ленников будут созваны сюда и составят вместе со слугами гарнизон замка. В наших местах еще хорошо, здесь столько же гугенотов, сколько и католиков, и потому обе партии уважают друг друга. Но в других местах католиков гораздо больше, и многие, отправляющиеся в поход, рискуют по возвращении найти свои семьи убитыми, а дома сравненными с землей.

Выйдя из конюшен в сад, Филипп всюду видел следы военных приготовлений.

— С этой стороны дома, — говорил ему Франсуа, — семь лет тому назад из окон открывался прекрасный вид в парк; но, отправляясь на войну, отец приказал как можно поспешнее выстроить эту стену и боковые башни с других сторон уже были, как видишь, укрепления. Видишь, вон с той стороны вдоль стены кладовые, прикрытые землей, — они наполнены зерном, и в случае осады нам нечего бояться голода. В рвах много воды, а позади замка течет ручей, так что и водой мы обеспечены. За валами — парк; завтра мы осмотрим его.

В самом замке Франсуа показал Филиппу большую залу, сплошь увешанную оружием.

— Хотя наши ленники и обязаны являться вооруженными, — заметил он, — но на всякий случай тут оружия на сто человек… В этой зале учатся наши воины. Это ввел года за два до войны мой отец, считая неразумным вести в сражение людей, не умеющих владеть оружием. У нас есть для этого два офицера, опытных в воинских построениях. Здесь же и я упражняюсь с моим учителем фехтования и с нашими офицерами Монпесом и Бурдоном… А вот и Шарль, мой учитель… Господин Шарль! Вот мой кузен Филипп; он тоже будет вашим учеником, пока гостит здесь. Не правда ли, Филипп? Не попытать ли нам теперь же наши силы на рапирах?

Они надели толстые стеганые фуфайки и легкие шлемы с забралами, и борьба началась.

Филипп, учившийся как у английских, так и у французских учителей, удивил своим искусством и Франсуа, бравшего уроки у лучших учителей в Париже, и его учителя. Вскоре Шарль вмешался и остановил бой.

— Черт возьми! — сказал Франсуа, снимая шлем. — Я не ошибся, говоря, что по фигуре твоей можно быть уверенным, что ты учился фехтованию. Господин Шарль остановил нас, чтобы спасти меня от унижения. Как вы думаете, господин Шарль? Кузен моложе меня на два года, а между тем рука его сильнее; это я чувствовал каждый раз, когда он отражал удары.

— Разве он моложе вас? — спросил в изумлении учитель фехтования. — Я думал, что он старше. Если все юноши в Англии так владеют оружием, — обратился он любезно к Филиппу, — то не мудрено, что англичане такие стойкие воины.

Вошел слуга и пригласил молодых людей к графине.

— Вообрази, мама! — воскликнул Франсуа. — Кузен Филипп владеет мечом и рапирой чуть ли не лучше меня!

— Не лучше, тетя, — возразил Филипп. — Франсуа не хуже меня владеет шпагой.

— Филипп слишком скромен, мама, — засмеялся Франсуа. — У него рука точно железная.

— Для меня это печально, — сказала графиня. — Я гордилась искусством Франсуа. Впрочем, я рада, и желаю, чтобы Филипп доставил славу нашему роду. Ну, Филипп, я узнала, как вы живете в Англии. Теперь расскажи ты нам о себе: вероятно, ты жил не так, как Франсуа, — по словам твоей тети, английские школы многим отличаются от наших.

Филипп описал свою школьную жизнь с ее грубыми играми и забавами.

— Может ли быть, Филипп, — воскликнула в ужасе графиня, — что ты дрался с грубыми уличными мальчишками?

— Конечно. Благодаря этим грубым забавам я окреп. Притом в Англии нет такого, как во Франции: там низшие и средние классы более независимы, а высшие не так высокомерны.

Графиня пожала плечами.

В замке потекли спокойные дни. До завтрака Филипп учился верховой езде под руководством капитана Монпеса и делал быстрые успехи. Потом Франсуа и Филипп учились метать копья сквозь кольца и занимались другими воинскими упражнениями. После завтрака они охотились с соколами или с собаками. В соколиной охоте Филипп был совсем неопытен, и его очень удивило, что она считается необходимою в воспитании джентльмена. Франсуа же изумлялся искусству Филиппа стрельбе из лука, который, как оружие, был во Франции почти неизвестен. Пистолет стал уже тогда необходимым оружием рыцаря, и Филипп выучился хорошо стрелять из него.

— Немецкие всадники, которых много у Гизов, — сообщил Филиппу Франсуа, — все имеют огнестрельное оружие, значит и нам необходимо иметь его. Однако, я желал бы, чтобы все государи запретили такое оружие, потому что с ним даже презренный пеший солдат может одолеть самого храброго рыцаря.

После полудня в замке обыкновенно собирались дворяне-гугеноты потолковать о делах и обменяться вестями из Парижа, а вести приходили оттуда с каждым днем все печальнее. Привилегии, данные было гугенотам, постепенно отнимались у них. В Голландии протестанты открыто восстали против притеснителей, а в Валери и Шатильоне собрались самые влиятельные гугеноты, где на совещании с принцем Конде и адмиралом Колиньи был поднят вопрос, не взяться ли снова за оружие для защиты своих прав. Но Колиньи счел за лучшее повременить, чтобы вся Европа убедилась, что только безвыходное положение вынуждает гугенотов прибегнуть к оружию. Старики в замке соглашались с мнением адмирала, но молодежь волновалась. «Лучше тысячу раз умереть с мечом в руке, в открытом поле, — говорили они, — чем сложа руки смотреть, как терзают и мучают наших братьев».

Все чувствовали, что скоро должна начаться отчаянная борьба, и, слушая прения старших, Филипп горячо принимал к сердцу дело гугенотов.

Ночью и по утрам в замке происходили протестантские богослужения, на которые собирались не только все обитатели замка, но и окрестные фермеры со своими семьями. Графиня получила уже несколько предупреждений от католических властей провинции, но не обращала на них внимания, а они не располагали достаточными силами, чтобы принудить ее к повиновению.

Глава IV Новый слуга

Пробыв шесть недель в замке, Мария Вальян, предчувствуя близкую войну, решила уехать обратно в Англию.

— Ты, кажется, сделалась здесь еще больше англичанкой, — сказала графиня на прощанье Марии. — Мне кажется, что ты слишком увлекаешься этими островитянами. Скажи Люси, мне было грустно, что она не приехала с вами. Хорошо, что она позволила приехать сюда хоть сыну. Кто это придумал?

— Гаспар. Мы считаем Филиппа своим сыном, и, как я уже говорила тебе, Филипп будет нашим наследником. Хотя Гаспар и не желает, чтобы он остался во Франции, но ему хотелось, чтобы он занял в своем роду подобающее место и сделался храбрым защитником гугенотов, а в будущем стал во главе дворян Кента.

— Наши священники осудили бы эти мирские причины, — сказала графиня. — Но хотя я гугенотка, я все-нами остаюсь французской графиней и вполне разделяю мысли Гаспара. А Люси непременно должна в следующий раз приехать с тобой сюда. Надеюсь, смуты у нас скоро кончатся.

Филипп проводил свою тетку до Ла-Рошели с отрядом в двенадцать человек, посадил ее на судно и на обратном пути заехал к Бертраму.

— Нашли вы для себя подходящего слугу, господин Филипп? — спросил его Бертрам.

— Все молодые люди спешат принять участие в войне, а таких, которые согласились бы прислуживать, пока еще не нашлось.

— Я спросил об этом потому, — продолжал Бертрам, — что один из моих слуг очень просится к вам на службу. Он случайно видел вас и вбил себе в голову, что вы будете хорошим хозяином.

— А что он за человек?

— Говоря по-правде, просто бездельник, — засмеялся купец. — Но надо сознаться, что ему и не везло. Отец умер, когда он был еще ребенком, а мать вскоре снова вышла замуж. Без сомнения, с ним дома обращались дурно, и когда ему исполнилось двенадцать лет, он убежал. Его поймали и избили так сильно, что он через несколько часов снова убежал. В конце концов его оставили на произвол судьбы. Надо вам сказать, что нет дела, за которое бы он ни брался. Сначала он жил в лесах и считался одним из самых известных во всей местности браконьеров, причем с необычайною ловкостью ускользал от всех преследований. Потом он был некоторое время рыбаком, но скоро бросил это дело и поступил на верфь, а затем служил у меня на посылках, потом у какого-то священника, и так далее. Последние три-четыре месяца он находился у меня при конюшнях, где стоял и ваш конь. Вы, вероятно, видели его там. Его считают дурнем, а я, напротив, думаю, что он сметлив и остер, как иголка.

— Да, помню, там был молодец лет двадцати: он подвел мне коня и казался толковым малым. Я дал ему крону за труды. Он был в отрепьях и имел вид человека, не обедавшего целую неделю. Но честен ли он? Не попадался ли он в краже?

— Нет.

— Отчего же он хочет уйти от вас?

— Потому, что поссорился с одним из слуг, который, кажется, был неправ. Во всяком случае, вы не рискнете же взять такого шалопая?

— Не знаю. Нужно поговорить с ним. Где он?

— Внизу. Не позвать ли его сюда наверх?

— Я сойду вниз.

Купец покачал головой.

— Помните, господин Филипп, — сказал он, — я его не рекомендую.

Филипп спустился во двор и не мог удержаться от улыбки при виде Пьера, сидевшего на колоде. Лицо его, сначала глупое и грустное, вдруг оживилось, когда он увидел что-то на улице, но через минуту опять приняло прежнее глупое, унылое выражение.

— Пьер! — позвал резко Филипп.

Малый вскочил, как подброшенный вверх мячик, и, увидя Филиппа, снял шляпу и поклонился.

— Господин Бертрам сказал мне, — обратился к нему Филипп, — что ты желаешь служить мне, но хорошего о тебе сообщил немного. Не скажешь ли ты сам что-нибудь в свою пользу?

— Ничего не могу сказать, — мрачно ответил малый, — хотя я совсем не дурной человек. Что может хорошего сказать о себе тот, у кого нет на свете ни друга, ни родни, и с кем все обращаются несправедливо! А между тем я чувствую, что могу быть верным слугой. Вы, сударь, поговорили со мной ласково в конюшне и дали мне крону; потом я видел, как вы приветливы с вашими людьми, и я сказал себе: вот господин, которому я охотно служил бы, если бы он согласился взять меня. Испытайте меня, и если я не окажусь честным, повесьте меня на первом суку.

Искренность Пьера подействовала на Филиппа, но он колебался.

— Католик ты или гугенот? — спросил он.

— Я и сам не знаю, — ответил Пьер. — Меня никто не учил вере, и я знаю только одно, что милосердный Господь заботился обо мне, иначе я давно бы умер с голоду. Католический священник, у которого я служил, говаривал, что гугеноты хуже язычников, но я видел, что они страдают и идут в тюрьмы за веру, и не поверил священнику. Говорят, вы гугенот, и, поступивши к вам на службу, я, само собою, тоже буду гугенотом.

— Хорошо! — сказал Филипп. — Я возьму тебя на службу, испытаю тебя.

Лицо Пьера вспыхнуло от радости.

— Я буду вам верным слугою, сударь, — сказал он.

Филипп не медля купил новому слуге два костюма: один для верховой езды из грубой темной материи с высокими сапогами и длинным мечом в кожаных ножнах, другой темно-зеленый, из более дорогой ткани, для дома, с кинжалом вместо меча, затем пару шерстяных рубах и плащ; все это везли обыкновенно в те времена в чемодане, прикрепляемом к седлу. Приобретена была для Пьера также лошадь с седлом и уздой.

Филипп отдал костюмы Пьеру и приказал переодеться в конюшне, чтобы люди не видели его в лохмотьях.

Некоторое время спустя один из слуг доложил Филиппу, бывшему с Бертрамом наверху, что новый слуга спрашивает, нет ли для него каких-нибудь приказаний.

— Позовите его сюда, — сказал Филипп.

Минуту спустя вошел Пьер, одетый в темно-зеленое платье. Он был острижен и так переменился, что Филипп едва узнал его.

— Ну, вы совсем преобразили его, — заметил Бертрам.

— Привели тебе лошадь, Пьер? — спросил Филипп.

— Да, сударь.

— Мы выезжаем в шесть часов утра. Приготовься к отъезду! — сказал Филипп.

Пьер поклонился и вышел.

— Мне кажется, я ошибся, отозвавшись о нем неблагоприятно, — сказал Бертрам.

— Ведь другого случая начать новую жизнь может ему и не представится, — заметил Филипп. — Боюсь только, как бы он не напроказил в замке. Кажется, он большой проказник, а проказ гугеноты не любят.

— Я думаю, его можно смирить приличным числом палочных ударов, — заметил Бертрам.

Филипп засмеялся.

— Не думаю, чтобы мне пришлось прибегнуть к этому средству. У нас в Англии не бьют слуг. Я просто отпущу его, если он окажется негодным… Скажите, что сделано в Ла-Рошели на случай войны?

— С нашей стороны сделаны все приготовления, и как только придет известие, что Конде и адмирал подняли знамя, мы запрем все ворота, выгоним всех, кто будет против нас, и встанем за веру. И я не думаю, чтобы дело затянулось. Я уже вчера послал верного слугу привезти обратно мою дочь и сестру, которые находятся за восемьдесят миль отсюда. В военное время девушкам опасно разъезжать по стране.

Ранним утром следующего дня маленький отряд выступил из Ла-Рошели. Пьер важно ехал позади Филиппа.

— Ты знаешь здешнюю местность? — спросил его Филипп.

— Каждую пять земли, — ответил тот. — Нет пруда, в который бы я не забрасывал сетей, ручья, которого бы я не знал, леса, в котором бы я не ночевал, изгороди, у которой я не ставил бы силков для кроликов. Я легко найду тут дорогу даже в самую темную ночь; это вам пригодится, если вы вздумаете послать меня в город, когда Гизы обступят его со своими солдатами.

Филипп пристально посмотрел на него.

— А ты думаешь, что Гизы скоро осадят Ла-Рошель?

— Всякий, у кого есть уши, знает это, — ответил спокойно Пьер. — Я не обращал внимания на эти вещи, мне было все равно, сидят ли в седле гугеноты или католики, но не закрывать же мне своих ушей. А народ при мне говорит не стесняясь: Пьер, дескать, равнодушен к этим делам: он-де дурачок. Вот я и знаю, что католики думают: они говорят, будто Гизы, королева Екатерина, Филипп Испанский и папа собираются покончить со всеми гугенотами. А от гугенотов я слышал, что они начнут первые и из Ла-Рошели скоро выгонят всех католиков, а тогда здесь, понятно, тотчас появится войско католиков.

— А ты думаешь, что католики в Ла-Рошели не примут своих мер?

— Как же! — ответил Пьер презрительно. — Они строили новые стены и укрепляли старые в расчете дать отпор гугенотам, которые осадят их. — А гугеноты в городе посмеивались про себя, притворяясь, будто им крайне неприятно строить новые валы, за которыми впоследствии они же сами и будут укрываться от католиков. Видя все это, я собирался было удрать в леса, так как не имел охоты получить пулю в лоб ни от католика, ни от гугенота. Теперь, разумеется, другое дело. Вы гугенот, а значит и я тоже. В меня будут стрелять католики, и так как никто не желает, чтобы его застрелили, то я скоро возненавижу католиков и готов буду устроить им всякую пакость, какую только вы пожелаете.

— И ты думаешь, Пьер, что в случае надобности можешь отнести поручение в город, даже если католики окружат его?

Пьер кивнул головой.

— Я никогда не видел осады, — сказал он, — и не знаю, как далеко стоят солдаты от стен города, но думаю, если кролик сможет проскочить мимо них, то и я сумею, а если нельзя будет пробраться по земле, то проберусь как-нибудь водою.

— Но это не входит в твои обязанности, Пьер, ты должен прислуживать мне, а в мое отсутствие заботиться о моих лошадях.

— Понимаю, сударь. Но бывают времена, когда придурковатый с виду парень может сослужить хорошую службу, в особенности, когда он не слишком дорожит своей шкурой. Если что вам понадобится, только скажите, все будет исполнено.

Через два дня утром отряд подъезжал к замку. Старый сержант, ехавший с двумя из своих людей несколько впереди, остановил коня и подъехал к Филиппу.

— В замке происходит что-то необычное, сударь, — сказал он. — Флаг поднят, а его не поднимали со времени смерти графа. Смотрите, там какие-то всадники снуют в воротах.

— Поедемте скорее, — ответил Филипп, и через десять минут они въезжали во двор замка.

Франсуа выбежал Филиппу навстречу.

— Как я рад, что ты приехал! — говорил он. — Я уже послал верхового тебе навстречу, чтобы поторопить тебя. Жребий наконец брошен. Вчера было собрание вождей гугенотов в доме адмирала Колиньи, и к моей матери прибыл вестник от моего кузена де ла Ну. Адмирал и Конде получили известия от одного друга при дворе, что на тайном заседании королевского совета решено заключить принца в темницу, Колиньи казнить, швейцарцев распределить между Парижем, Орлеаном и Пуатье, эдикт о веротерпимости отменить и употребить самые суровые меры, чтобы не допускать протестантских богослужений. Адмирал все еще стоял за необходимость помедлить, но брат его, д’Андело, доказывал, что если еще будем ждать, то всех вождей гугенотов посадят в тюрьмы, и сопротивление станет невозможным. Со времени последней войны и так уже более трех тысяч гугенотов умерло насильственною смертью, и невозможно допускать, чтобы это число бесконечно увеличивалось. К нему присоединилось большинство, и адмирал вынужден был уступить. Решено поднять восстание сразу во всей Франции двадцать девятого сентября. Нашей армии поручено рассеять швейцарцев, захватить в плен кардинала Лотарингского и затем просить короля о восстановлении нарушенных прав гугенотов, об удалении кардинала из королевского совета и о высылке всех иностранных войск из пределов государства. Как видишь, нам остаются только две недели на приготовления. Мы только что послали вестников ко всем нашим друзьям-гугенотам, чтобы они были готовы выступить со своими вассалами в поход в назначенный день.

— Зачем поднят на замке флаг, Франсуа? Это обращает внимание, — заметил Филипп.

— Сегодня день моего рождения, и все думают, что флаг поднят в честь этого дня, но на самом деле мы воспользовались этим предлогом и подняли флаг для того; чтобы созвать сегодня в замок всех наших друзей и вассалов.

В следующие затем дни в замке происходила необыкновенно оживленная деятельность. В замок то и дело приходили и уходили дворяне-гугеноты. Пятидесяти воинам, которым предстояло сопровождать Франсуа, был сделан смотр и выдано оружие, равно как и вассалам и их слугам, приходившим в замок. Хотя все эти люди оставались в неведении насчет предстоящих событий, они чувствовали, что приближается кризис, и суровые лица их были довольны.

Относительно похода было решено, что отряд Франсуа направится на соединение с адмиралом в Шатильон на Луэнге, где должны были собраться со своими отрядами все вожди гугенотов, а вместе с ними и де ла Ну.

Путь этот был бы весьма опасен, если бы католики узнали о готовящемся восстании, но тайна его была так хорошо сохранена, что французский двор, находившийся в то время в Мо, даже не подозревал, что ему грозит опасность. Правда, из Нидерландов дали знать о намерениях гугенотов, но это известие встретили недоверчиво, тем более, что шпион, посланный в Шатильон наблюдать за Колиньи, донес, что адмирал усердно занят наблюдением за сбором винограда.

Вечером 26 сентября отряд, состоявший из пятидесяти четырех солдат и телохранителей Франсуа и четырех воинов Филиппа, выстроился во дворе замка в полном вооружении, в кольчугах и шлемах, со знаменем Франсуа. Пастор совершил молебен, испросив у Бога благословение оружию гугенотов, а графиня сказала воинам горячую речь, увещевая их помнить, что они, протестанты, сражаются за право свободно молиться Богу.

Потом она нежно обняла сына и Филиппа, трубы скомандовали «на коней», и отряд выехал из ворот замка.

Молодые предводители вскоре сияли шлемы и отдали их своим слугам, ехавшим за ними.

— Кольчуга, может быть, и окажется полезной в битве, — сказал Филипп, — но теперь без нее было бы лучше.

— Согласен, — ответил Франсуа, — и если бы нам нужно было биться только с дворянами, вооруженными мечами, я стал бы сражаться без кольчуги; но против копейщиков приходится защищаться ею. Впрочем, я не чувствую ее тяжести теперь, когда освободился от шлема, который, вправду сказать, весьма тяжел.

Глава V В походе

Отряд из предосторожности ехал только по ночам, днем останавливался на отдых где-нибудь в лесу и расставлял часовых, которые обязаны были задерживать всякого, кто приближался.

— Расскажи мне, Франсуа, — сказал Филипп на привале, — о твоем кузене де ла Ну, под начальством которого нам придется сражаться.

— Ему только тридцать шесть лет, — начал с энтузиазмом Франсуа, — но нет человека благороднее его среди французских дворян. Как тебе известно, он принадлежит к Бретанскому роду, одному из самых знаменитых в крае, и сродни Шатобрианам и Матиньонам. Уже мальчиком он прославился своими способностями в воинских упражнениях, хотя, как говорят, учился лениво и книг не любил. Когда он, по своему происхождению, попал ко двору Генриха II, им овладела страсть к чтению сочинений о войнах, и вскоре под начальством маршала Бриссона он участвовал в войне в Пьемонте.

Он очень добр, и это сказалось, например, в следующем: мать его до такой степени увлекалась игрой в карты, проигрывая состояние сына, что король назначил над ней опеку; но сын, воротившись из Пьемонта, попросил у короля как милости, чтобы опека была снята с матери. Вскоре после этого она умерла, и де ла Ну оставил двор и поселился в своих обширных владениях в Бретани. Случилось, что брат Колиньи, д’Андело, приехал к своей невесте в Бретань и привел с собой знаменитого проповедника Кормеля.

Проповеди этого священника обратили де ла Ну, которому было тогда двадцать семь лет, и многих других, в протестантство, хотя Бретань самая католическая провинция Франции. Нужно тебе сказать, что кузен был другом Гизов, и в числе других дворян назначен был сопровождать Марию Стюарт в Шотландию. В сражении при Дрё он очень помог адмиралу Колиньи вывести войско в порядке; но в то же время он горько оплакивал убийство Франсуа и Гиза, а последние четыре года принужден был оставаться в своих бретонских владениях. Он не сторонник войны, но, раз она началась, будет одним из главных предводителей, и я очень счастлив, что буду в его отряде.

После трех дней пути отряд переправился через Луару и, вступив в горную область, сделал привал.

— Теперь нужно дать коням отдохнуть целые сутки, — сказал Франсуа Филиппу, — до Шатильона на Луэнге, вероятно, миль двадцать, не более, но горная дорога чрезвычайно утомительна, а мы и так сделали уже три больших переезда. Приехать на место на измученных конях неудобно, да и спешить некуда, мы и так поспеем раньше других отрядов, без которых адмирал и Конде не могут начать военных действий. Боюсь, что многим отрядам будет нелегко добраться до них, не вызвав тревоги; тогда двор узнает все и успеет из Мо уехать в Париж.

Молодые друзья не догадывались, что то, чего боялся Франсуа, уже совершилось. При дворе узнали, что в милях двадцати от Мо собираются гугеноты. Тотчас же было послано за отрядом швейцарцев, к счастью для двора находившегося недалеко, и по прибытии его двор немедленно направился в Париж. Конде, предвидевший это, захватил было брод через Марну, но бороться с незначительными силами против швейцарцев, вооруженных длинными копьями, было невозможно, и после небольшой схватки Конде вынужден был отступить.

Известия об этих событиях пришли в Шатильон как раз в то время, когда Франсуа и Филипп подъезжали к нему. Ворота замка были открыты, и на дворе возбужденно толпились дворяне-гугеноты.

— Вот де ла Ну! — воскликнул Франсуа, соскакивая с коня и направляясь к изящному дворянину, разговаривавшему с несколькими воинами.

— А, Франсуа, это ты? Прибыл благополучно? Господа, вот мой кузен Франсуа де Лаваль… Это твой отряд въезжает в ворота, Франсуа?.. Да, да, узнаю ваше знамя. Честное слово, этот отряд вооружен лучше других… А кто этот молодой джентльмен?

— Это мой кузен Филипп Флетчер, сын Люси, сестры моей матери. Я говорил тебе о нем. Он приехал сражаться за нашу веру.

— Весьма рад, что могу приветствовать вас, сэр, — сказал де ла Ну. — Мы с вами родственники, я кузен Франсуа со стороны отца, а вы — со стороны матери. Прекрасно, что вы приехали помогать нам. Если бы ваша королева стала во главе протестантов, дело наше было бы выиграно.

— Правда ли, кузен, что двор успел бежать в Париж? — спросил Франсуа.

— К сожалению, Конде не располагал ни силами, ни временем, чтобы помешать этому, — ответил де ла Ну. — Я сам, как ни спешил, только часа два тому назад прибыл сюда. Завтра утром мы все направляемся к принцу. Так как ваш отряд едет со мной, я распоряжусь, чтобы о нем позаботились… А, капитан Монпес! Это вы командуете отрядом? Я так и думал, что графиня поручит вам начальство над ним. Очень рад… Надо расположить ваших людей вместе с моими. Не слишком ли устали ваши кони?

— К утру они успеют отдохнуть, граф.

— Прекрасно. Необходимо захватить для них достаточно корма; им предстоит снова тяжелый путь.

Де ла Ну представил Франсуа и Филиппа многим друзьям своим, а затем повел их к адмиралу. Когда они вошли к адмиралу, то застали там многочисленное общество и только что прибывшего курьера, который, преклонив колени, подал Колиньи письмо. Адмирал поспешно прочитал его и отпустил курьера.

Внешность Колиньи невольно внушала уважение. Это был человек с серьезным, несколько грустным добрым лицом, высокого роста и с коротко остриженной бородой и усами. Одет он был во все черное, а на плечи был накинут камзол с высоким воротником и широкими висящими рукавами. На голове он носил низкую мягкую шляпу с узкими полями. Несмотря на то, что он был один из лучших полководцев своего времени, он более чем кто-либо старался избежать междоусобной войны и страдал от сознания ее необходимости. Он очень любезно принял Франсуа и его кузена.

— Весьма рад, — сказал он Франсуа, — видеть здесь представителя де Лавалей. Ваш отец был моим другом и пал, сражаясь рядом со мной… Рад видеть представителя и другого древнего рода де Муленов, — обратился он к Филиппу. — Приятно, что, переселясь в Англию, он не перестал любить Францию.

Адмирал поклонился им, как бы отпуская, и заговорил с графом де ла Ну, а молодые люди направились в соседнее помещение, где находились накрытые столы, уставленные блюдами.

Рано утром на другой день де ла Ну должен был выступить из замка с отрядом в двести человек, и Франсуа получил приказание быть готовым со своими людьми к пяти часам утра.

— Признаюсь, не люблю выступать до рассвета, — заметил Франсуа Филиппу. — Ничто так не портит расположение духа, как езда в темноте; при этом чувствуешь, что и спутники твои так же недовольны, как и ты.

— Да ведь в пять часов уже рассветает, — ответил Филипп;— К тому же завтра первый день нашей походной жизни.

Отряды гугенотов подходили между тем к замку один за другим до поздней ночи.

В большом зале замка, при свете факелов, оживленно беседовали дворяне; в девять часов к ним вышел адмирал с несколькими командирами отрядов, с которыми он совещался, а четверть часа спустя пастор совершил вечернюю молитву, после чего слуги разостлали вдоль стен солому, на которой все приезжие расположились спать.

В половине пятого утра уже раздались звуки рожка, запылали факелы, и вооруженные дворяне-гугеноты отряда де ла Ну, подкрепив себя холодными блюдами, поданными в зале, шумною толпою выходили на двор, один за другим садились на коней и строились за воротами. Адмирал был тут же и наблюдал за порядком. Священник прочел молитву, и отряд с де ла Ну во главе выступил в путь. Весь отряд состоял из тридцати дворян с их телохранителями и ста пятидесяти конных воинов.

Как только отряд выехал из замка, де ла Ну вмешался в толпу друзей и всю дорогу весело шутил с ними. Через полтора часа быстрой езды отряд прибыл к Монтаргису. Тут, вместо того, чтобы ехать прямо, как ожидало большинство, передовые воины круто свернули посреди города налево.

— Я готовлю вам сюрприз, господа, и за городом сообщу его вам, — сказал с улыбкой де ла Ну.

Когда они выехали из города, де ла Ну обратился к отряду.

— Господа! — сказал он.-Теперь я могу сообщить вам, какую великую честь оказал нам адмирал, возложив на нас одно из самых почетных дел. До сих пор оно хранилось в тайне, потому что в Шатильоне мог быть лазутчик Гизов… Нам поручено овладеть Орлеаном!

Это вызвало крики изумления всего отряда.

— Вам кажется слишком смелым такое дело для двухсот человек? — продолжал улыбаясь де ла Ну. — Но у нас в городе есть друзья. Д’Аидело находился с ними в общении последние десять дней. Мы, разумеется, должны ожидать сопротивления, но у меня нет и тени сомнения в успехе, раз мы нападем на город врасплох с таким числом испытанных храбрецов. Мне не нужно объяснять вам, как важен для нас Орлеан, открывающий дорогу на юг, и как ободряюще подействует взятие его на всех наших единоверцев. В пяти милях от города нас встретит де Грело и сообщит нам, что происходит в городе.

— Какое блестящее дело! — восхищался Франсуа.

В полдень отряд сделал привал. Пообедав и накормив лошадей, большинство воинов расположилось отдохнуть на траве, а остальные собрались в группы и завели оживленный разговор о предстоящем деле.

— Я был уверен, что мы скоро затеем что-нибудь головоломное, — заметил капитан Монпес Франсуа и Филиппу, когда те подошли к нему. — Граф де ла Ну не такой человек; чтобы дать траве расти у себя под ногами. Я довольно насмотрелся на него в последнем походе. Но мы затеяли слишком трудное: Орлеан большой город, и сколько бы ни было в нем наших друзей, взять его двумстам ратникам не легко.

— Тем больше славы и чести для нас, — заметил весело Франсуа.

В четыре часа отряд снова пустился в путь и как стемнело, вступил в маленькую деревушку, лежавшую милях в пяти к северу от Орлеана.

Тотчас расставили цепь часовых, с приказом не выпускать никого из деревни. Напуганным крестьянам объявили, чтобы никто не выходил из домов. Коней привязали среди улицы к кольям, а солдаты разместились в овинах. Де ла Ну со своими приближенными расположился около костра. В восемь часов двое передовых часовых привели всадника, — то был де Грело. Его встретили с восторгом.

— Ну, как дела в Орлеане? — спросил его де ла Ну.

— Все готово, — ответил де Грело. — Завтра утром в семь часов отряд из двадцати пяти надежных людей соберется осторожно, поодиночке, у северных ворот и в ту минуту, когда часовые начнут отворять ворота, нападут на них. Вся стража состоит только из пятнадцати воинов, и, застигнутые врасплох, они не окажут сопротивления. Вы, с вашим отрядом, должны находиться, конечно, поблизости. Как только ворота будут захвачены, вам будет дан сигнал белым флагом, и вы беспрепятственно вступите в город. К вам тотчас присоединятся многие наши сторонники. В городе находится также много католиков, расположенных к нам. Вообще, шансов на благополучный исход много. Укрыться вам нужно в замке одного из наших друзей вблизи городских ворот; из верхних окон дома вам легко будет увидеть сигнал, и через три-четыре минуты вы можете быть в городе.

— Прекрасно! — сказал граф. — Успех почти обеспечен. Теперь, господа, нам нужно отдохнуть, а в четыре часа мы должны быть уже на конях.

В назначенный час де Грело ввел отряд в ворота замка, владелец которого уже ждал его. Дворяне были приглашены в дом, а солдатам вынесли завтрак на двор.

В седьмом часу показались крестьяне, ехавшие к городским воротам, и отряд сел на коней в то время, как хозяин замка, стоя у окна, ожидал сигнала. Ровно в семь часов он крикнул:

— Ворота отворены!.. Крестьяне бегут!., а вот и белый флаг.

— Вперед! — крикнул де ла Ну, и отряд во весь опор помчался к городу и ворвался в ворота.

— Рассыпьтесь по улицам и созывайте наших друзей на помощь! — скомандовал де ла Ну.

Отряд тотчас разделился на четыре части и разъехался в разные стороны. Франсуа и Филипп со своими воинами составили отряд, предводимый самим де ла Ну. В городе уже знали, в чем дело, и в нем поднялась тревога, а когда де ла Ну со своими спутниками въехал на базарную площадь, навстречу показался отряд неприятельских всадников, по численности равный его отряду.

— За Бога и веру! — вскричал де ла Ну, бросаясь в атаку.

Неприятель, застигнутый врасплох и не имевший никакого представления о силах нападающих, смешался при бурном натиске гугенотов и обратился в бегство. Пехота, встретившая отряд де ла Ну, оказала более стойкое сопротивление, но при виде других отрядов гугенотов, въезжавших со всех сторон на площадь, побросала оружие и сдалась. Горожане-католики с тревогой смотрели из окон на эту битву, но не осмеливались показаться на улице при виде вооруженных гугенотов, которые появлялись со всех сторон и обращали в бегство прибывавшие войска католиков.

В течение часа сопротивление было сломлено. Гугеноты овладели Орлеаном, заняли все ворота и сторожевые пункты и разослали патрули по городу. Граф тотчас издал прокламацию, приглашая граждан к миру и гарантируя всем личную свободу и защиту имущества, и многие, до того скрывавшие свое сочувствие протестантской вере, открыто стали на сторону гугенотов. Управление городом было поручено совету из именитых горожан, как католиков, так и гугенотов, а гугеноты, способные носить оружие, обязаны были составить отряды для охраны города, выбрав из своей среды офицеров. Де ла Ну принял, между прочим, строгие меры для охраны католиков и их костелов. Устроив таким образом дела в городе, он отправил большую часть своего отряда к принцу Конде, оставив в городе только Франсуа и Филиппа с их солдатами и свой собственный отряд в сорок человек.

Глава VI Битва при Сен-Дени

При взятии Орлеана Франсуа де Лаваль и Филипп сражались рядом с де ла Ну, но затем, поместившись в доме одного гугенота, они почти не видели графа, занятого распоряжениями по городу.

Вечером на третий день он вызвал их к себе.

— Можете ли вы снова выступить в поход? — спросил он.

— В любую минуту! — ответил Франсуа. — Мы идем к Парижу, осмелюсь спросить?

— Нет, мы едем за подкреплениями, у нас слишком мало людей, а отчасти и с целью ободрить наших приверженцев. Кроме своих людей, я беру с собою еще сотню человек. Нам придется иногда разделяться на маленькие отряды, с тем, чтобы внезапно появляться там, где нас менее всего ожидают. На юге гугенотов много, и они могут сами постоять за себя, а потому мы сначала направимся в Бретань. Там я соберу еще человек пять — десять, и тогда мы кружным путем пройдем к Парижу, где в нас сильно нуждается принц, силы которого весьма невелики.

Потом граф де ла Ну похвалил Филиппа за его искусство владеть оружием и, узнав, что он моложе Франсуа на два года, сказал ему:

— Вы будете со временем отличным воином, молодой человек. Я видел, как вы в схватке отразили удар одного офицера и сбросили его с коня, ударив наотмашь мечом… Будьте готовы к шести часам выступить в путь с вашим отрядом. Соберитесь на базарной площади. Вас выпустят через западные ворота.

Друзья наши молча откланялись и пошли домой, где их ожидал уже Пьер.

Филипп был очень доволен своим новым слугою. Пьер вел себя осмотрительно и спокойно и при случае умел придать себе строгий вид. Оружие он держал всегда в порядке и за столом прислуживал так, как будто ничего другого во всю свою жизнь не делал. Узнав о предстоящем выступлении, он сказал Филиппу:

— Слава Богу! Не люблю я городов; в них только и знаешь, что чистишь оружие да прислуживаешь за столом…

— Не радуйся раньше времени, — заметил ему Филипп, — нам предстоит далекий путь, и мы, вероятно, не часто будем ночевать под кровлей.

— Тем лучше, сударь. Только бы нам не пришлось ночевать в поле в морозы.

В шесть часов утра отряд выступил в поход и направился к западу, чтобы не встретиться на пути с сильными отрядами католиков. Проезжая по западным провинциям Франции, отряд всюду воодушевлял и ободрял гугенотов.

В Бретани де ла Ну успел собрать в помощь к своему отряду пятьдесят человек, и, кроме того, по пути к нему присоединилось несколько дворян с вооруженными людьми. По пути были взяты три города, в которых преследовали гугенотов, причем зачинщики смут были ‘ повешены, а с городских властей взысканы контрибуции. В других городах и местностях де ла Ну издавал прокламации, воспрещающие всякие насилия против гугенотов под страхом тяжких наказаний.

Франсуа и Филипп принимали самое деятельное участие во всех делах этого похода. Их крепкие кони позволяли им каждый день быть в седле, тогда как половина их отряда вынуждена была время от времени отдыхать. Их часто посылали с небольшим отрядом то с поручениями к друзьям, то для освобождения гугенотов из городских тюрем, то для наказания или препровождения виновников гонений в лагерь де ла Ну. Часто они делали привалы под открытым небом, чем в городках и селениях, — граф считал, что так безопаснее и их труднее застать врасплох; а при возвращении из подобных экспедиций они всегда находили готовый обед, вкусно приготовленный Пьером.

Пьер оказался незаменимым слугой. Всегда веселый, он во время похода часто потешал отряд своими шутками, а в заботах о своем господине не знал устали, — устраивал ему постели из зеленых сучьев и изобретал вкусные блюда из самых скудных припасов.

— Честное слово, — сказал однажды полушутя граф Филиппу, — ваш слуга неоценимый малый; самому Конде прислуживают не лучше. Как хотите, а я возьму его у вас и сделаю главным провиантмейстером.

Третьего ноября, месяц спустя после взятия Орлеана, де ла Ну и его отряд, возросший до трехсот человек, присоединились к принцу Конде у Сен-Дени, близ Парижа.

Граф был сильно разочарован при виде незначительных сил принца: до его прихода у Конде было всего две тысячи конницы да столько же пехоты, притом в большинстве плохо вооруженных.

У коннетабля Монморанси, главнокомандующего французской армией, в стенах Парижа было значительно больше войска, и гугеноты удивлялись, что он тем не менее не решался вступить в бой. Оказалось, что он ждал графа Аремберга с тысячью семьюстами всадников, посланных ему на помощь из Нидерландов герцогом Альбой, что сделало бы силы противников еще более неравными.

9 ноября были получены известия, что Аремберг приближается, и д’Андело с пятьюстами всадников и восьмьюстами лучших стрелков выступил ему навстречу, чтобы помешать ему пройти к Парижу. Узнав об этом, коннетабль на следующее утро вышел из Парижа и напал на ослабленные силы гугенотов.

В европейских войнах редко сходились столь неравные силы: против тысячи пятисот всадников и тысячи двухсот пеших солдат Конде французский главнокомандующий вывел в поле шестнадцать тысяч профессиональных пехотинцев, в числе которых находилось шесть тысяч швейцарцев и три тысячи конницы при восемнадцати пушках, которых у Конде не было вовсе.

При виде войска, выходившего из ворот Парижа, гугеноты построились в боевой порядок, разбившись на три части.

Де ла Ну со своим отрядом составил центр, которым командовал лично принц Конде; правым крылом командовал Колиньи, а левым — ла Рошфуко, Жанлис и другие.

— Ну, врагов чуть ли не по десять на каждого из нас, — сказал Франсуа Филиппу. — Едва ли Конде и адмирал решатся вступить в бой; я думаю, что нам придется отступить. В таком случае неприятель не сможет воспользоваться пехотой, а кавалерия его не настолько превосходит числом нашу, чтобы мы не могли напасть на нее, когда она удалится от пехоты.

Предположения Франсуа, однако, не оправдались. Одушевленные речами своих предводителей, гугеноты вышли из ворот Сен-Дени и бросились в битву.

Колиньи первый начал сражение, мужественно напав на левое крыло неприятеля.

Пятьсот всадников Конде без колебаний ударили по пехоте католиков, находившихся против них. К счастью, в этой пехоте были парижане, а не швейцарцы, и они, не выдержав стремительного натиска гугенотов, побросали оружие и обратились в бегство к воротам Парижа.

За пехотой стоял с тысячью всадниками сам главнокомандующий; но прежде чем этот отряд мог двинуться с места, гугеноты уже напали на него, и началась отчаянная рукопашная схватка.

Старый коннетабль находился среди своей конницы. Шотландский дворянин из свиты Конде, Роберт Стюарт, проложил себе дорогу к нему и потребовал, чтобы он сдался. Коннетабль ответил на это ударом меча, едва не выбившим Стюарта из седла, а мгновение спустя пал, сраженный пистолетной пулей.

Был ли выстрел сделан Стюартом или кем другим — осталось неизвестным.

Оправившись от первого удара, католики, имевшие численный перевес на своей стороне, напали на гугенотов.

Под принцем Конде конь был убит пулей из мушкета и придавил его собою; он был спасен только благодаря отваге де ла Ну, который с Франсуа, Филиппом и еще несколькими дворянами бросились вперед и оттеснили от него неприятеля.

Отряд в центре, как и левое крыло гугенотов, сильно пострадавшие от ружейного и артиллерийского огня, вынуждены были отступить к Сен-Дени, и только правое крыло, предводимое адмиралом Колиньи, удержалось против неприятеля.

Бегство большей части парижской пехоты и расстройство, внесенное в кавалерию католиков стремительными нападениями гугенотов, не позволили, однако, маршалу Монморанси, сыну коннетабля, воспользоваться численным превосходством своих войск, и в то время, как гугеноты отступили к Сен-Дени, католики отошли в Париж, куда уже был увезен раненый коннетабль.

Обе стороны потеряли до четырехсот человек, и победа не досталась никому.

Потери были более чувствительны для гугенотов, у которых большая часть убитых были знатные дворяне. Не дешево обошлось сражение и католикам, потерявшим в своем главнокомандующем, умершим на другой день, замечательного государственного деятеля, умевшего противодействовать честолюбию Гизов.

Несогласия при дворе, вызванные смертью коннетабля, позволили принцу Конде, успевшему соединиться с д’Андело, спокойно отступить; но прежде еще он успел загнать в стены Парижа высланный католиками сильный отряд и сжечь несколько мельниц почти под самыми стенами города.

Вечером, после битвы, де ла Ну представил своего кузена и Филиппа принцу с лестными отзывами о храбрости, выказанной ими в сражении, и Конде сердечно благодарил их за участие, которое они приняли в спасении его из рук католиков. При этом граф несколько пожурил Франсуа за излишнюю горячность.

— Недостаточно быть храбрым, — говорил он, — нужно быть и осторожным. Ты несколько раз безрассудно бросался навстречу смерти. Как глава древнего рода, ты не имеешь права рисковать так своей жизнью. Твой кузен был благоразумнее, он сражался с хладнокровием испытанного воина.

Перед отступлением гугенотов от Сен-Дени граф де ла Ну опять позвал к себе молодых людей.

— Мы завтра утром отступаем, — сказал он им. — Здесь мы сделали больше, чем можно было ожидать от столь слабых сил: десять недель мы держали в осаде Париж и удержались против вдесятеро сильнейшей армии, предводимой коннетаблем Франции. Теперь мы направимся на восток, чтобы соединиться с герцогом Казимиром, который ведет к нам на помощь шесть тысяч конницы и три тысячи пехоты с четырьмя пушками. Известие, что мы отступили от Парижа, может привести в уныние наших друзей, и адмирал решил послать известного вам кавалера д’Арбле на юг Франции с объяснениями. Я назначаю вас сопровождать его. У него будет свита в восемь человек, да каждый из вас возьмет по четыре ратника; таким образом составится отряд, достаточный, чтобы вы чувствовали себя в безопасности. Это делается для вашей же пользы, Франсуа. Приближается зима; поход наш будет труден, и многим из нас, я уверен, суждено пасть жертвою холода и лишений. Я не желаю, чтобы вы, непривычные к таким походам, окончили жизнь таким образом. Если бы нам предстояли битвы, я оставил бы вас при себе. Но знайте, что это поручение связано с большими опасностями и требует много энергии и мужества.

Хотя друзья наши предпочли бы остаться в армии, но повиновались графу. Де ла Ну тотчас же отвел их в палатку кавалера.

— Мой кузен и его родственник охотно поедут с вами и поступят под ваше начальство, д’Арбле. Горячо рекомендую их вам. Хотя они и молоды, но могу поручиться, что они умеют постоять за себя; вы можете на них вполне рассчитывать.

— Очень рад таким спутникам, — улыбнулся д’Арбле. — Надеюсь, что мы не будем скучать.

На следующее утро отряд выступил, направившись к югу.

Избегая мест, занятых католиками, маленький отряд посетил несколько замков, принадлежащих гугенотам, которым д’Арбле, по поручению адмирала, сообщил о необходимости собрать такие силы, которые отвлекли бы часть королевских войск на юг и тем облегчили бы поход адмирала на восток.

После короткой остановки в Наварре и совещаний с несколькими главными правителями маленького королевства, отряд д’Арбле направился к востоку. Вскоре они вступили в местность, где, особенно в Тулузе, религиозные раздоры были чрезвычайно жестоки, и где было не мало людей, сочувствовавших гугенотам, но не решавшихся открыться из боязни преследований.

«Пришлите войско, которое было бы в состоянии осадить и взять Тулузу, и каждый из нас выставит людей, готовых отдать за наше общее дело последнюю каплю крови и последнее достояние. А пока такого войска не будет, мы вынуждены молчать, иначе всем нам грозит опасность».

Таковы были речи, которые приходилось выслушивать в каждом замке и на каждой ферме.

Но зато многие гугеноты отдавали деньги и ценные вещи для уплаты немецким наемникам, подходившим к адмиралу.

Наваррские дворяне не были так разорены, как в других местах, где шла война, и потому д’Арбле собрал тут значительные суммы.

Глава VII Освобождение

Д’Арбле и оба его спутника были приглашены посетить гугенотов в четырех-пяти милях от Тулузы. Д’Арбле давно уже донесли, что местным властям известно о сношениях его отряда с гугенотами.

И вот однажды на привале, сделанном по обыкновению в лесу, часовой прибежал с известием, что человек сорок или пятьдесят всадников приближается из города.

Отряд по команде тотчас сел на лошадей. Отступать было невозможно: лес был небольшой, кругом открытая местность, и д’Арбле решил ждать. Между тем городские всадники, приблизившись к лесу, остановились.

— Какой-нибудь шпион выследил нас, — заметил д’Арбле, — но выследить дичь и поймать ее — две вещи разные. Посмотрим, что сделают эти господа. Не сомневаюсь, что им хорошо известно, сколько нас; но если они разделятся, мы дадим им хороший урок.

Католики, очевидно, намеревались разделиться. Офицер с двумя десятками всадников направился в обход, чтобы отрезать гугенотам путь к отступлению. Еще столько же остались перед лесом.

— Шансы почти равные, — сказал, смеясь, д’Арбле. — Это не то, что было под Парижем, где приходилось десять на одного. Считая наших слуг, нас двадцать два человека. Пусть только отъедут подальше, тогда мы поговорим с этими.

По его приказанию гугеноты придвинулись к лесной опушке. Минуты через две, когда отряд тесным строем выехал из леса, из группы католиков, беспечно стоявших шагах в пятидесяти от опушки, раздались крики ужаса: они не ожидали нападения, намереваясь захватить гугенотов врасплох.

Не успели они развернуть лошадей и выстроиться, как гугеноты уже напали на них. Схватка длилась не долее минуты; половина католиков осталась на месте, остальные бросились в бегство. Из гугенотов пал только один человек.

Д’Арбле не допустил преследований бежавших.

— Сделана только половина дела, — сказал он, — нам еще нужно управиться с другим отрядом.

На полпути среди леса гугеноты встретили другой отряд, спешивший на выстрелы; в нем были уверены, что гугеноты уже разбиты. Увидев их наступающими, католики, ободряемые офицером, храбро выдержали натиск. Началась ожесточенная борьба, сражались между деревьями в одиночку, человек с человеком.

Гугеноты были испытанные, опытные воины, католики же умели убивать только безоружных да женщин.

Филипп, сражавшийся вместе с Франсуа рядом с начальником, поразил неприятельского офицера, после чего католики, лишенные предводителя, обратились в бегство, преследуемые гугенотами.

— Мы дали им хороший урок, — сказал д’Арбле нашим друзьям. — Вам, господин Флетчер, мы обязаны быстрым успехом. Не убей вы их офицера, мы не отделались бы от них так скоро.

— Мне жаль его, — ответил Филипп. — Это был, кажется, мужественный дворянин и немногим старше меня.

— Что делать. Он сам виноват в своей судьбе, — возразил д’Арбле. — Нам предстоит теперь кружным путем проехать в Мерлинкур, по ту сторону города, к некоторым из наших друзей, а затем нужно будет выбираться из этих мест. После такой схватки оставаться здесь нам небезопасно. На будущее время нам не худо будет брать с собой на всякий случай отряд посильнее, а то, чего доброго, нас могут как крыс поймать в ловушку.

Сделав крюк миль в двадцать, отряд в тот же вечер подъезжал к Мерлинкуру и, по обыкновению, сделал привал в лесу.

Ночью д’Арбле и Франсуа уехали в сопровождении пяти ратников, которые через час вернулись. Д’Арбле и Франсуа остались ночевать в замке, и за ними должны были на другой день приехать те же пять воинов. По распоряжению д’Арбле, Филипп на день отошел миль на восемь дальше от Тулузы, с тем, чтобы к ночи вернуться опять к Мерлинкуру, и остановился в густой заросли на возвышенности.

В полдень один из часовых донес Филиппу, что на равнине показался отряд всадников, человек в двести. Легко было предположить, что он выехал с целью захватить гугенотов.

— Я желал бы, чтобы д’Арбле и граф де Лаваль были с нами, — сказал Филипп. — Конечно, они сумеют устроиться, но предатели везде найдутся.

Весь день он провел в беспокойстве, и как только стемнело, отряд передвинулся на прежнее место к Мерлинкуру. Пять человек тотчас же отправились в замок.

Через несколько времени послышался выстрел.

— На коней! — скомандовал Филипп в беспокойстве. — Должно быть, товарищи наши попали в засаду. Вперед к опушке, и будьте наготове.

Прошло четверть часа в тяжком ожидании, но ничто кругом не нарушало вечерней тишины.

— Не сходить ли мне в селение узнать, что там случилось? — спросил Пьер. — Я сниму шлем и кольчугу, потому что в железных горшках спасаться бегством неудобно.

Филипп согласился. Пьер поспешно сиял вооружение и скрылся. Полчаса спустя он вернулся запыхавшись.

— Дурные вести, сударь, — сказал он. — Д’Арбле, господин Франсуа и владелец замка с женой схвачены и отведены в Тулузу сегодня ранним утром. Один из слуг замка оказался шпионом, подосланным советом Тулузы, чтобы наблюдать за действиями владельца, и как только в замок прибыл господин д’Арбле, он незаметно вышел и послал вестника в Тулузу. Замок скоро был окружен и всех схватили, раньше чем они успели подумать о сопротивлении. Замеченный нами отряд всадников весь день искал нас и с наступлением ночи вернулся в Мерлинкур, уверенный, что мы придем туда за нашим начальником. На пятерых воинов, посланных вами туда, напали неожиданно, и они все убиты после жестокой борьбы, а затем отряд католиков зарядил ружья и устроил засаду, уверенный, что за теми пятью последуют и остальные.

— Тебя не заметили, Пьер?

— Нет, в деревне было столько чужих, что один лишний не мог вызвать подозрений.

— В таком случае мы спокойно можем остаться здесь еще с полчаса, — сказал Филипп.

Филипп объявил о случившемся всему отряду и приказал им сойти с коней и отдохнуть.

— Трудное положение, — сказал он Пьеру, отойдя, с ним в сторону. — Судьба моего кузена и д’Арбле известна: их сожгут или повесят как еретиков. Нужно подумать, как выручить их вместе с владельцем замка.

Пьер заметил, что их всего, двенадцать человек, из которых четверо ранены, и что с такими силами ничего нельзя предпринять.

— Вот что, — сказал после долгого раздумья Филипп, — многие из советников и членов парламента живут, вероятно, вне городских стен, на своих виллах, и если мы дюжину их захватим и пригрозим повесить или расстрелять, то нам, может быть, и удастся выручить друзей.

Отряд немедленно сел на коней и направился к Тулузе.

Богатый и густо населенный город был окружен прекрасными виллами и замками высокопоставленных лиц и богатых горожан.

Филипп и Пьер с двумя воинами вошли в первый же дом в предместье, оказавшийся домом огородника. Хозяин уже спал. Его разбудили, и он в страхе вышел, думая, что у него в доме разбойники.

— Тебе не будет сделано никакого зла, если ты исполнишь наши приказания, — сказал ему Филипп. — В противном же случае мы с тобой церемониться не будем. Я уверен, что тебе известны дома знатных лиц города, живущих на своих виллах.

— Конечно, господин. Тут живут президент парламента, три или четыре главных советника, королевский судья и другие.

— Прекрасно. Ты проведешь нас к ним. Никто не узнает, что ты указал нам дорогу. Если же ты вздумаешь бежать или поднимешь шум, то немедленно будешь убит, а если угодишь нам, получишь пару крон.

— Я готов исполнить ваши приказания, — сказал огородник, которому не оставалось никакого выбора. — Да мне не за что и любить этих господ, они очень немилостивы к нам.

Запасшись веревками у того же огородника, маленький отряд отправился к дому президента. Пьеру было поручено наблюдать с пистолетом в руке за огородником и покончить с ним, если он вздумает бежать.

— Когда мы будем входить в дом, — приказал Филипп другим воинам, — вы оставайтесь снаружи с Пьером и смотрите за первыми четырьмя пленниками, которых мы приведем. Наденьте на них петли и затяните их настолько, чтобы они чувствовали себя в вашей власти, а другие концы веревок прикрепите к седлам и предупредите, что в случае надобности вы пустите лошадей вскачь. Эта угроза заставит их быть спокойными.

Через четверть часа отряд подошел к воротам большой красивой виллы. Филипп приказал воинам смотреть за лошадьми. Двоих он поставил у бокового входа, двоих у главного, с приказанием не выпускать никого, потом открыл кинжалом ставень одного из окон и в сопровождении остальных шести солдат проник в дом. Спавшие в зале на полу слуги вскочили с криком при виде вооруженных людей.

— Молчать! — сурово приказал Филипп. — Рожер и Юлий, возьмите их за ворот. Вот так. Теперь приставьте пистолеты к их головам. Ну, молодцы, ведите нас в комнату вашего господина. Евстафий, зажги факел и посвети нам. Генрих, иди и ты с нами; а другие пусть стерегут остальных слуг. Заставьте их сесть. Если кто-нибудь из них тронется с места, пристрелите его.

В это время послышался сверху гневный повелительный голос.

— Что там за шум?.. Погодите, я разделаюсь с вами утром.

Филипп громко рассмеялся. Вслед за тем какой-то человек в широком халате быстро спустился в залу.

— Что это значит, негодяи? — крикнул он, но тотчас остановился в изумлении.

— Если вы сделаете еще шаг, — сказал ему Филипп, направляя на него пистолет, — то умрете.

— Вы с ума сошли — проговорил президент. — Знаете ли, с кем вы говорите?!

— Знаю, милостивый государь: вы президент парламента Тулузы, а я офицер-гугенот, и вы мой пленник. Я мог бы поджечь все ваши виллы и перерезать вас всех, но мы, гугеноты, не убиваем во имя Божие и такие дела предоставляем вам. Возьми этого человека, Евстафий, и стереги его. Если он окажет малейшее сопротивление, всади ему кинжал в грудь.

— Дайте мне хоть одеться, — попросил перепуганный хозяин дома.

— Ни одной минуты, — возразил Филипп. — Ночь теплая, вам и так будет хорошо. Вы же, — продолжал он, обращаясь к слугам, — можете остаться здесь до утра, но если кто-нибудь из вас посмеет выйти из дома, то будет без пощады убит. Уверьте вашу госпожу, что, по всей вероятности, супруг ее завтра раньше полудня вернется жив и здоров. Принесите плащ вашему господину, он, кажется, боится ночного воздуха.

К утру в руках Филиппа находилось уже десять пленников.

Отряд отъехал подальше от города и остановился под купой деревьев.

Пленников усадили на землю. Филипп заметил, что многие из них были уже пожилые люди, и приказал снять с них петли.

— Очень сожалею, господа, — сказал он им, — что принужден обращаться с вами так невежливо. Хорошо, однако, что вы хоть немного испытали обращение, которое сами применяете к гугенотам. Благодарите судьбу, что вы в руках человека, который не имеет друзей среди убитых вами в тюрьмах Тулузы, иначе вы были бы без пощады повешены. Вы взяты мною заложниками. Мои друзья вчера захвачены вами и отведены в Тулузу. Вы, милостивый государь, — продолжал он, обращаясь к одному из пленников, — по-видимому, старший из всех. С рассветом вас освободят, и вы передадите вашим товарищам в городе весть о том, что вот эти девять человек находятся в плену у меня. Вы объявите, что, если какой-либо отряд приблизится сюда с какой-либо стороны, эти девять человек будут тотчас повешены на этих сучьях. Скажите, что я держу их как заложников за тех четырех пленников, и что я требую, чтобы те четыре пленника были высланы сюда с их конями и оружием в сопровождении двух невооруженных людей. Вы все подпишете распоряжение об освобождении названных пленников и дадите письменно торжественное обещание, что господину де Мерувилю с супругой, если они вернутся в свой замок, не будет сделано никакого притеснения. Позволю себе прибавить, что если это обещание будет когда-либо нарушено, я сочту своей обязанностью вернуться сюда и повесить подписавших его на их собственных дверных косяках, а затем дотла выжгу их замки и виллы.

Утром советника посадили на коня и в сопровождении двух воинов доставили к ближайшим воротам города. Филипп объявил, что если к десяти часам его друзья не будут возвращены, то председатель и его советники будут повешены.

Время тянулось медленно. Пленники с беспокойством прохаживались взад и вперед и с нетерпением посматривали все время на дорогу, которая вела к городу; другие молча сидели в мрачном унынии. Воины, напротив, находились в веселом настроении и как бы гордились тем, что участвуют в таком необычном приключении.

Ровно в девять часов вдали показалась небольшая группа всадников. Филипп с нетерпением выехал к ней навстречу и вскоре уже был рядом с Франсуа и д’Арбле.

— Что за чудо! — воскликнул д’Арбле после первых приветствий. — Мы ничего не понимаем!

— Сейчас вам все будет ясно, — сказал им Филипп.

Солдаты встретили с восторгом освобожденных начальников, а те с изумлением смотрели на странные фигуры девяти полуодетых людей под охраной солдат. Узнав их, де Мерувиль вскрикнул от изумления.

— Господин де Мерувиль, — сказал Филипп, — я полагаю, что вы знаете в лицо этих господ: но вы, господин д’Арбле и Франсуа, не имеете этого счастья, и потому позвольте представить вам этих высокоуважаемых господ: президент парламента Тулузы, королевский судья, господа советники парламента, с которыми, к сожалению, я принужден был обойтись не совсем любезно. Господин де Мерувиль, вот торжественное обещание, подписанное этими десятью господами, в котором они заявляют, что вам и вашей супруге будет предоставлено жить в замке без малейших покушений на вашу свободу. Я думаю, что вы без опасения можете вернуться к себе. Теперь, господа, — продолжал Филипп, обращаясь к своим пленникам, — вы можете вернуться домой. Надеюсь, урок, который мы можем повторить, ослабит ваше усердие в преследовании гугенотов.

Президент и его товарищи молча удалились. Солдаты засмеялись было им вслед, но Филипп знаком остановил их.

— Не следует глумиться над ними, — заметил он, — они уже и так достаточно унижены.

Узнав все подробности, д’Арбле смеясь заметил Филиппу:

— Ну, сэр Флетчер, плохо вам придется, если вы попадетесь в руки этих почтенных людей. Я не боюсь смерти на поле битвы, но признаюсь, что ужас охватывает меня при мысли, что меня могли бы пытать в подвале.

Франсуа и д’Арбле заметили отсутствие пяти солдат в отряде и очень сожалели, узнав об их печальной судьбе.

— Де Мерувиль, — обратился д’Арбле к владельцу замка, — вы должны теперь же решить, поедете ли вы с нами, или положитесь на обещание этих господ. И вам нужно торопиться, иначе, можете быть уверены, за нами помчатся с полдюжины эскадронов, как только президент и его друзья доберутся до города и, если нас захватят вторично, наше положение будет незавидное.

Де Мерувиль обратился к Филиппу:

— Как вы думаете, сэр Флетчер, исполнят ли эти господа свое обещание? Если нет, мы должны бежать; но мы в таком возрасте, когда трудно начинать новую жизнь; имущество наше будет, без сомнения, конфисковано, а без средств нам худо придется на чужбине.

— Я думаю, что помня о моих угрозах, они не рискнут нарушить обещание. Но если вы хотите принять мой совет, вам следует продать ваше имение, как только найдется подходящий покупатель, и переселиться в Ла-Рошель или даже в Англию. Несомненно, что вас будут глубоко ненавидеть здесь.

Пять минут спустя отряд отправился в путь, а де Мерувиль с женою вернулись домой.

Д’Арбле решил направиться в Ла-Рошель.

— Только там мы будем чувствовать себя в безопасности, — говорил он. — Президентов парламента, королевских судей и вообще высокопоставленных лиц нельзя безнаказанно стаскивать ночью с постели. К счастью, все они не скоро доберутся до города — им еще нужно переодеться, чтобы не показаться в таком жалком виде там, где они привыкли властвовать, а мы тем временем успеем уйти далеко. Мы много сделали и собрали большие суммы, и нам лучше не рисковать результатами наших трудов и нашими жизнями.

Отряд ехал быстро, останавливаясь только для того, чтобы дать отдохнуть коням, и приехал в Ла-Рошель, не встретив на пути ни одного неприятельского отряда.

Тем временем на театре военных действий происходили очень важные события.

Армия Конде и адмирала вступила в Лотарингию и, избежав столкновения с преграждавшими ей путь королевскими войсками, благополучно соединилась с немецким отрядом герцога Казимира. Правда, немцы отказывались идти дальше, пока им не будет выдана плата, и адмирал, войсковая казна которого была пуста, попросил помощи у своих офицеров и солдат и те отдали все, что имели.

Соединенная армия направилась на запад, чтобы снова дать католикам сражение под стенами Парижа.

Но у армии не было ни артиллерии, ни припасов, и адмиралу приходилось конфисковывать продовольствие в попутных католических городах и селениях, причем солдат невозможно было удержать от грабежа.

В Орлеане силы адмирала возросли — влились новые отряды гугенотов.

Между тем французский королевский двор, вступавший всегда в переговоры, как только гугеноты усиливались, и прекращавший их, когда сила была на его стороне, теперь искал замирения.

И когда армия Конде подошла к Шартру и осадила его, католики прислали такие выгодные предложения, что несколько дворян-гугенотов были отправлены в Лонжюмо для переговоров с королевскими посланцами.

Однако переговоры затянулись.

Адмирал и Конде сознавали, что договоры мало приносят пользы, что их тотчас же нарушают. Но само войско гугенотов желало мира. Бремя войны ложилось главным образом на дворян, а они были разорены; их спутники не получали жалованья, и земли их не обрабатывались за недостатком рук.

Уже и теперь под Шартром многие без разрешения удалились из армии, и силы гугенотов быстро уменьшились.

Принц и адмирал вынуждены были согласиться на мир, и договор, предоставлявший гугенотам те же права, как и в предыдущих подобных соглашениях, был подписан.

Глава VIII Третья гугенотская война

Гугеноты скоро почувствовали, как непрочен был договор, заключенный ими с Екатериной Медичи и непостоянным королем.

Едва нанятые немецкие войска ушли из Франции, как договор был отменен.

В католических церквах начали проповедывать, что Лонжюмоский договор — нечестивое дело, что с гугенотами мира быть не может, и во многих местах повторилась резня беззащитных протестантов — за шесть месяцев их было убито до десяти тысяч человек.

Губернаторы отказывались исполнять договор, а король объявил, что он не распространяется на владения его матери и принцев.

К гугенотам опять ставили на постой буйных солдат, и положение становилось хуже, чем было до войны.

— Принц Конде и адмирал были не в своем уме, — говорила возмущенная графиня де Лаваль вернувшимся домой Франсуа и Филиппу, — что позволили себя одурачить. Лучше было совсем не поднимать оружия.

Филипп, собравшийся было ехать домой, решил остаться во Франции, так как было очевидно, что война возгорится снова после жатвы и сбора винограда.

Крепость Ла-Рошель отказалась открыть ворота королевским войскам, и во всей местности, прилегающей к этой крепости, гугеноты были многочисленны и сильны.

Поэтому в Лавале лето прошло спокойно; но вести о преследованиях гугенотов, приходившие с разных концов Франции, наполняли ужасом и негодованием сердца обитателей замка.

Неистовства, происходившие в Париже, были так велики, что Конде, бывший там, счел за лучшее удалиться в Нуайе, небольшой городок в Бургундии. В этот же край, в замок своего брата д’Андело, лежавший в нескольких милях от Нуайе, переселился из Шатильона и адмирал Колиньи, потерявший незадолго перед тем свою мужественную супругу, умершую от болезни, которой она заразилась, ухаживая за ранеными в Орлеане.

Сам владелец замка, д’Андело, удалился в Англию, написав Екатерине Медичи протест против нарушения договора и преследований гугенотов.

Канцлер л’Опиталь и Монморанси пытались было помешать жестокостям католиков, но в королевском совете заседали сильные противники и среди них властолюбивый кардинал Лотарингский.

Л’Опиталь в отчаянии удалился из совета.

В начале августа 1568 года король приказал всем гугенотам присягнуть в том, что они никогда не возьмутся за оружие иначе, как по приказанию короля.

Гугеноты единодушно отказались присягнуть.

Между тем, после выхода канцлера из королевского совета, партия кардинала Лотарингского не встречала уже никакого противодействия. Было решено захватить всех гугенотских вождей, проживающих в своих поместьях. Арестовать Конде и адмирала было поручено Гаспару де Таванн, в распоряжение которого с этою целью было отдано по четырнадцать рот пехоты и кавалерии, которые тайно направились в Нуайе.

Конде предупредили. К нему присоединился и адмирал Колиньи с семейством. Несколько соседних дворян с их людьми составили конвой в полтораста человек. Но бегство было невозможно; их сторожили на всех дорогах солдаты Таванна. Враги предполагали, что Конде и адмирал будут искать спасения в Германии, и сторожили эти пути особенно бдительно. Этим решили воспользоваться вожди гугенотов, направившись в противоположную сторону.

Перед отъездом Колиньи послал королю красноречивое письмо, в котором писал, что в бедствиях Франции повинен кардинал Лотарингский.

23 августа Колиньи и Конде выехали со своим конвоем из Нуайе и против ожидания нашли брод через Луару без охраны. Они приняли это за особую милость Провидения, тем более, что вслед за их переправой пошел сильный дождь, от которого река поднялась и помешала переправиться тем же бродом преследовавшей их кавалерии Таванна. Колиньи и Конде удалось избежать всех опасностей и проехать благополучно всю Францию до Ла-Рошели.

Вечером шестнадцатого сентября часовой на башне замка Лаваль заметил приближающийся большой отряд всадников. Ла-Рошели угрожали королевские войска, которые, конечно, могли быть посланы и против замков гугенотов, и сторожевой колокол забил тревогу, извещая соседей об опасности. Сама графиня с Франсуа и Филиппом появились в башне над воротами. Отряд остановился, и два всадника выступили.

— Да ведь это Конде и адмирал! — вскричал Филипп, всматриваясь в всадников.

Франсуа также узнал их.

Велели опустить подъемный мост и открыть ворота, и сама графиня поспешно спустилась в сопровождении Франсуа и Филиппа во двор навстречу неожиданным посетителям, уже въехавшим по подъемному мосту.

— Графиня, — сказал Конде, почтительно снимая шляпу, — мы беглецы и просим у вас приюта на ночь. Со мной жена и дети, а адмирал тоже со своей семьей. Мы проехали по всей Франции из Нуайе по проселкам и малоизвестным дорогам, преследуемые, как дикие звери, и нуждаемся в отдыхе.

— Милости просим, — ответила графиня. — Я принимаю как высокую честь посещение таких гостей, как вы и адмирал Колиньи. Прошу пожаловать. Сын мой встретит принцессу с отрядом.

Через несколько минут отряд принца и адмирала вступил в замок. Теперь в их отряде было уже около четырехсот человек, так как по дороге к нему присоединилось несколько дворян-гугенотов со своими людьми.

Прибывших приняли со всею роскошью, свойственной тому времени. Для солдат изжарили туши быков и баранов и выставили бочки с вином.

— Здесь наша первая покойная остановка со времени выезда из Нуайе, — говорил Конде, наслаждаясь в саду прохладой вечера. — И вам мы, вероятно, не причиним никакого беспокойства: если бы против вас и направился гнев короля и католиков, то вы уже столько раз провинились перед ними, что эта лишняя вина не может идти в расчет.

— Я была бы глубоко обижена, если бы вы проехали мимо Лаваля, — сказала графиня. — Что касается опасностей, то я уже двадцать лет живу среди них, и в последний год чувствую себя даже более спокойной, зная, что Ла-Рошель за нас. Я отправила туда в последние месяцы много драгоценностей, на случай, если меня вынудят выехать отсюда. Но я буду защищать свой замок до последней возможности, тем более, что в случае опасности могу предложить убежище всем окрестным гугенотам.

— Опасаюсь, графиня, — заметил адмирал, — что наше прибытие в Ла-Рошель взволнует всю страну. Но бежать ради собственной безопасности в Германию было бы с нашей стороны эгоизмом. Мы не хотели оставить наших братьев, которые возлагают на нас все свои надежды.

На следующее утро принц и адмирал со своим конвоем уехали в Ла-Рошель, куда и прибыли 18 сентября.

Графиня с сотней своих воинов и слуг в течение первого дня пути сопровождала своих гостей и вернулась в замок только на следующий день.

Вести о гугенотских вооружениях обеспокоили двор, и король поторопился издать указ, обещавший королевское покровительство всем гугенотам, которые не примкнут к восстанию.

Но лишь только католики собрались с силами, последовала отмена всех эдиктов о веротерпимости и воспрещение всяких обрядов, кроме католических, под страхом смерти и конфискации имущества.

Католическое население городов очень обрадовалось этому эдикту; в Тулузе и в других местах образовались союзы для искоренения ереси протестантизма, именовавшие себя «крестовыми походами».

Но и для вождей гугенотов это очередное предательство короля было на руку, так как убедило самых мирных приверженцев новой веры, что им нет другого выхода, как взяться за оружие, а гугенотским представителям при иностранных дворах дало основание утверждать, что французский король намерен искоренить реформатство, в своих владениях, и что гугеноты вынуждены восстать ради самосохранения.

Прибытие адмирала в Ла-Рошель сразу одушевило всех гугенотов, которые энергично стали готовиться к военным действиям. Замок Лаваль был центром всей местности, в котором и должны были собраться все окрестные гугеноты. Было весьма вероятно, что католики попытаются напасть на него, и потому адмирал отклонил предложение графини послать своего сына с пятьюдесятью воинами для усиления гарнизона Ла-Рошели.

— К тому же я не сомневаюсь, — сказал он, — что королева Наваррская присоединится к нам, и мы скоро перейдем к наступательным действиям.

На третий день после отъезда Конде и адмирала, ранним утром в замок прибежал человек из Ниора с известием, что накануне городская чернь избила человек сорок гугенотов, а около двухсот человек заключили в тюрьмы.

Появилось опасение, что чернь, побуждаемая католическими священниками, пойдет громить гугенотов в окрестных деревнях.

— Следует попытаться помочь нашим братьям, — сказала графиня. — Франсуа, собери с Филиппом возможно больший отряд и поезжай к Ниору. Попытайся вывести оттуда всех гугенотов, а если встретишь буйствующих католиков, задай им хороший урок. Жаль, что мы не можем защищать наших братьев в городе, но с нашими силами немыслимо предпринять что-нибудь против укрепленного города.

Через четверть часа Франсуа и Филипп выехали из ворот замка в сопровождении шестидесяти всадников. Все знали цель поездки и ехали быстро, насколько позволяли силы лошадей.

— Не разделиться ли нам, Франсуа, на два отряда? — предложил дорогою Филипп. — Ты объедешь город слева и заедешь во все деревни по пути, а я справа, и за городом мы встретимся. При объезде деревень нам следует захватить всех знатных людей и патеров, призывающих чернь к резне, а имея заложников в руках, мы можем проделать то же, что в Тулузе.

— Великолепная мысль, Филипп! — воскликнул Франсуа. — Весьма вероятно, что черни сопутствуют в деревнях знатные лица города, и если нам удастся захватить их, то мы можем многого добиться. Только хватит ли на это наших сил; ведь нужно будет кому-нибудь «сторожить пленников?

— Не беспокойся, сил у нас достаточно, — возразил Филипп. — Дюжина хороших солдат разгонят какую угодно толпу. Условимся еще вот о чем, — продолжал он. — Если один из нас, объехав город, не встретит другого, то должен спешить навстречу, а может быть, и на выручку.

Приближаясь к Ниору, наши друзья встретили нескольких беглецов, сообщивших им, что чернь еще не вышла из города и что католики в самих деревнях хвалятся покончить с гугенотами. Находясь милях в двух от города, они увидели слева от него зарево пожара.

— Там уже принялись за дело! — воскликнул Франсуа. — Это моя сторона…

И он скомандовал своему отряду следовать за собой, приказав не щадить злодеев, за исключением патеров и предводителей. Филипп направился в другую сторону, отдав те же приказания своим воинам.

В первой деревне, в которую въехал отряд Филиппа, жители-католики толпились перед запертыми домами гугенотов. При появлении всадников все бросились бежать.

— Гоните их! — крикнул Филипп.-Бейте плашмя мечами.

Гугеноты тотчас отворили двери и окна и радостно приветствовали избавителей. Они сообщили Филиппу, что утром в церкви патер призывал католиков присоединиться к горожанам для избиения гугенотов. Патер и мэр тотчас же были арестованы и с петлями на шеях посажены на лошадей. Филипп предложил гугенотам выехать, если желают, в Лаваль, а поселянам-католикам приказал предоставить в распоряжение гугенотов лошадей и повозки для перевозки их имущества в замок.

— Горе вам, — сказал он католикам, — если вы не исполните моего приказания: дома ваши будут сожжены, и всякий, кто попадется нам в руки, повешен. Евстафий, останься здесь с двумя всадниками и смотри, чтобы все было исполнено. А если до нашего возвращения у вас случится что-нибудь, ваш патер и мэр будут повешены на колокольне.

В следующих двух деревнях произошло то же, что и в первой. Четвертая же была полна народа, слышались выстрелы, крики и вопли, а на дороге валялось несколько трупов.

— В копья, друзья! — скомандовал Филипп, и отряд, вскачь ворвавшись в деревню, начал колоть и рубить направо и налево.

Плохо вооруженные католики побросали оружие и бросились бежать. Гугеноты вышли из домов и, в свою очередь, преследовали бегущих.

Посреди деревни Филипп увидел несколько всадников и вооруженных людей, стоявших вокруг креста и стремительно напал на них со своим отрядом. Двое или трое из них схватились было за мечи, но видя, что все католики разбежались, сдались вместе со своими товарищами.

Судя по платью, тут было трое знатных дворян, четверо или пятеро влиятельных горожан, четыре патера и несколько церковников с хоругвями и кадильницами.

— Связать им руки! — приказал Филипп.

— Я протестую против такого оскорбления, я дворянин, — сказал один из пленников.

— Если бы вы были принц королевской крови, и я вас нашел бы за этой резней, то все равно связал и повесил вас на первом дереве! — ответил Филипп.

— Неужели вы посмеете коснуться слуги Господнего! — воскликнул один из священников.

— Вы не слуга Божий и, должно быть, украли эту одежду.

Сделав такие же распоряжения, как и в предыдущих деревнях, Филипп поехал дальше.

В пятую деревню отряд вступил как раз вовремя, чтобы предотвратить бедствие: городская чернь, с несколькими всадниками и католическими священниками во главе, только что вступила в нее.

Чернь тотчас же разогнали, а предводителей захватили в плен.

Отряд уже почти наполовину объехал город и скоро встретился с отрядом Франсуа.

— На моей стороне, — рассказывал Франсуа, — было всего три деревни. В той, где мы видели пожар, католики уже успели наделать бед; но мы хорошо заплатили им, убив более сотни негодяев; во второй сами гугеноты хорошо защищались, и мы им только помогли дать хороший урок городской черни, а в третьей все было спокойно. Мы тоже забрали в плен восьмерых горожан, столько же дворян и десять патеров.

Узнав, что Филипп заставил католиков перевозить в Лаваль имущество гугенотов, Франсуа пожалел, что не сделал того же, и решил опять проехать по тем же деревням, условившись встретиться с Филиппом на большой дороге по ту сторону города.

Возвращаясь, Филипп видел, что в деревнях никто не осмелился ослушаться его приказаний.

Через два часа он вновь соединился с Франсуа.

Сделав список пленников, друзья направились с ними к воротам Ниора и подняли на копье белый флаг.

Глава IX Важное поручение

Просматривая, в ожидании ответа на сигнал, имена пленников, Франсуа увидел среди них членов знатнейших католических родов в Пуату; пять важных лиц было и среди пленных горожан, а всех священников было тридцать человек.

Между тем на городской стене над воротами, которые были заперты, взвился также белый флаг и показалось несколько горожан. Наш маленький отряд подвинулся к воротам шагов на двадцать. Один из стоявших на стене обратился к ним.

— Я — Жан де Люк, королевский комиссар в городе, — сказал он, — а вот епископ, вот мэр, а это должностные лица. С кем я говорю?

— Я граф Франсуа де Лаваль, — ответил Франсуа, — представитель тех дворян, которые явились сюда защитить гугенотов и наказать убийц, из которых до трехсот человек уже наказаны смертью, а вот кто находится у нас в плену, — и он прочел список. — Объявляю вам, что если в течение часа всем протестантам, заключенным в ваши тюрьмы и находящимся в городе, не будет позволено без всякого затруднения выйти из этих ворот вместе со своим имуществом, то мы повесим всех этих пленников, разорим все окрестности и осадим город. Даю вам десять минут на размышление.

Совещание на стене длилось недолго. Де Люк опасался навлечь на себя вражду могущественных родов, если не посодействует спасению их родственников, а горожане тоже желали спасти своих сограждан, и были напуганы угрозой разорить окрестности и осадить город; до них дошли смутные слухи о прибытии принца и адмирала с большими силами, которые могли свернуть к Ниору, узнав о смутах в городе.

Епископ также желал выручить своих патеров, сознавая, что начальство его не похвалит, если их убьют. Словом, все склонились к принятию условий Франсуа.

— Даете ли вы честное слово французского дворянина, — обратился к нему де Люк, — что при исполнении нами ваших желаний, пленники ваши будут отпущены, и над ними не будет совершено никакого насилия?

— Моя честь порукой этому, — ответил Франсуа.

— Мы принимаем ваши условия. Отойдите дальше от стен, и мы отворим ворота.

Отряд отступил. Скоро из ворот появились толпы мужчин, женщин и детей с тяжелыми узлами. Изредка выезжали нагруженные телеги. От этих людей Франсуа узнал, что его требования были исполнены в городе с точностью. Горожане боялись, что вслед за маленьким отрядом подойдут большие силы гугенотов, которые могут ворваться в город, и потому старались выпроводить поскорее всех их единоверцев.

Не прошло и часа, как более пятисот гугенотов были уже за воротами города. Им посоветовали отправиться в Ла-Рошель или, по желанию, воспользоваться гостеприимством в Лавале.

Большинство решило направиться в Ла-Рошель. Однако отпустить эту массу людей туда без охраны было не совсем безопасно — в Ниоре могли узнать, как незначителен отряд, подходивший к городу, и пуститься преследовать гугенотов, направлявшихся в Ла-Рошель.

Поэтому было решено, что Филипп проводит их с отрядом в сорок человек.

Опасения молодых друзей оправдались. Часа два спустя по выступлении Филипп увидел у себя в тылу на дороге большой столб пыли. В это время он подходил с ниорскими выселенцами к броду, через который можно было переправляться только по четыре человека в ряд; переправа заняла много времени, и преследователи захватили бы не успевших переправиться, если бы их не сопровождал Филипп.

Между тем отряд всадников приближался. Видя, что они едут небрежно, порознь, очевидно, уверенные в своей силе, Филипп поспешно построил свой отряд в две шеренги и сразу налетел на них. Усталые от чрезмерно быстрой езды кони католиков не выдержали напора и падали вместе с всадниками, а задние ряды, охваченные паникой, поворотили коней и бросились бежать. Преследовать их Филипп не дозволил.

— Они вчетверо сильнее нас, — сказал он, — и если мы рассеемся, а они опомнятся и ударят, дело наше может принять худой оборот.

Ниорские выселенцы были отправлены вперед, а отряд Филиппа остановился у брода охранять путь с тем, чтобы утром догнать беглецов.

Ночь прошла спокойно, а на следующий день поздним вечером нашим путникам уже показался Ла-Рошель. Опасность теперь миновала, и Филипп хотел было отправиться в обратный путь, но было поздно, и он решил ночевать в городе.

В городе замечалось большое оживление. По улицам двигались вновь прибывающие дворяне-гугеноты со своими слугами и крестьяне. Множество людей работало на городских стенах; гавань была наполнена небольшими парусными судами; в город гнали множество скота и везли на телегах съестные припасы из окрестностей.

Достать помещение для отряда Филиппа, очевидно, было делом нелегким; все дома в городе были переполнены прибывшими отовсюду гугенотами. Поэтому решено было ночевать на морском берегу, где уже расположилось множество народу. Когда все было устроено, Филипп в сопровождении Пьера отправился в замок, где жили Конде и Колиньи со своими семьями.

Как оказалось, весть о происшествиях в Ниоре уже дошла до Ла-Рошели, и в приемной Филиппа засыпали вопросами. Но не успел он ответить, как из внутренних покоев показались Конде и адмирал.

— А, сэр Флетчер, — сказал адмирал. — Вот когда мы услышим правду о деле под Ниором. Граф здесь?

— Он вернулся в Лаваль, адмирал, — ответил Филипп, — с теми, которые пожелали отправиться туда, а мне поручил отвести сюда большинство ниорских выселенцев.

— Но мне донесли, что отряд, прибывший с вами, состоит всего из сорока человек. Говорят, на пути была стычка… Много вы потеряли людей?

— Ни одного, адмирал, — ответил Филипп. — Несколько человек легко ранено.

— Да сколько же вас всех вышло из Лаваля?

— Шестьдесят человек.

— Так кто же разогнал ниорскую чернь, бушевавшую в деревнях, и добился освобождения гугенотов в Ниоре?

— Мы.

— Удивительно! Расскажите, как все это случилось?

Филипп в общих чертах рассказал обо всем, что им с Франсуа удалось сделать.

Адмиралу и Конде особенно понравилась мысль забирать в плен знатных горожан и патеров, с целью освобождать гугенотов.

— Более восьмисот человек, господа, спасены от мук и смерти мужеством и предусмотрительностью двух молодых людей. Это пример для всех. Каждый из нас мог бы гордиться тем, что сделали они. Недаром наш друг де ла Ну не раз отзывался с восторгом о молодом графе и его кузене.

— Да я и сам, — сказал принц, — был обязан им жизнью при Сен-Дени. Господин д’Арбле с величайшей похвалой отзывался о них обоих и особенно о сэре Флетчере, который, как он объявил, спас его жизнь и жизнь графа де Лаваля, добившись освобождения их из темницы таким же способом, как и в Ниоре. Ну, а теперь, господа, ужин подан, пойдемте. Сэр Флетчер, садитесь между адмиралом и мною; вы должны рассказать нам все подробности, и потом я еще хотел бы спросить вас о деле под Тулузой.

Обстоятельно расспросив Филиппа во время ужина, адмирал заметил ему:

— Успех в военном деле много зависит от мелочей. Вы не теряетесь в самые трудные минуты — это прекрасное качество, и, если бы у меня было дело, требующее ума и мужества, я поручил бы его вам, несмотря на вашу молодость… Скажите, где вы остановились?

— Я не нашел помещения в переполненном городе и расположился с своим отрядом на морском берегу, где и намереваюсь провести ночь.

— Так вот что: после ужина сходите и скажите вашим солдатам, чтобы они не ждали вас до утра, а сами возвратитесь сюда.

Поздно вечером Филиппа позвали к адмиралу, у которого он застал принца Конде и еще одного из руководителей восстания.

— Мы хотим, — сказал адмирал Филиппу, — дать вам поручение, если только вы возьметесь его исполнить. Дело это очень опасное, требующее осторожности, находчивости и мужества. Принц думает, что вы, несмотря на вашу молодость, можете выполнить это поручение. Дело в том, что вам предстоит отвезти известие королеве Наваррской в Нерак. Ее склоняют ехать в Париж, а втайне собираются захватить вместе с сыном. Необходимо предупредить ее, чтобы она не верила обещаниям и ехала бы скорее на север, а также сообщить ей, что мы намерены осадить Ангулэм, Коньяк и Сент и рассчитываем встретить ее на Шаранте. Она просила уведомить ее о наших действиях и передвижениях, но мы не решаемся послать ей письмо — оно может попасть в руки католиков; вместо письма я дам вам кольцо, подаренное мне самой королевой, и оно будет доказательством, что вам можно верить. Предупреждаю, на пути вас ждут большие опасности: все дороги, переправы и речные броды охраняются католиками, и вы пропали, если заподозрят, что вы посланы нами.

— Я всеми силами постараюсь оправдать высокую честь и доверие, оказываемое вами мне, — сказал Филипп. — Я завтра же отправлю отряд в Лаваль, и буду готов выехать.

— Это не нужно, — сказал принц. — Вчера в Лаваль послан вестник с приказанием молодому графу выступить послезавтра со всеми силами, которыми он может располагать, на соединение со мною перед Ниором. Мы намерены захватить этот город, лежащий на пути в Париж. Вот большая карта, по ней вы можете изучить путь, который вам предстоит пройти; возьмите ее в соседнюю комнату и изучите внимательно; обратите особенное внимание на реки и переправы. Как вы пойдете — один или в сопровождении нескольких людей, переодетым или нет — все это ваше дело, лишь бы цель была достигнута и как можно скорее. Мы ждем нескольких городских советников, и если они найдут возможным отправить вас на лодке вдоль берега до устьев Жиронды, то четверть пути будет проделано и многие препятствия обойдены.

Филипп вышел с картой в соседнюю комнату, а через час его позвали опять к адмиралу. К удивлению своему, он застал у него купца Бертрама.

— Наш добрый друг сообщил мне, — сказал адмирал, — что он уже знаком с вами, сэр Флетчер. Он приютит вас на ночь у себя, а завтра утром предоставит небольшое парусное судно. Он берется доставить вам также какие угодно костюмы для вас и для людей, которых вы возьмете с собою, и на всякий случай назовет вам гугенотов-купцов в попутных городах, у которых вы можете найти приют и помощь. Возьмите это кольцо и тщательно скрывайте его, — если у вас найдут его, то поймут, что вы не тот, кем кажетесь. Надеюсь видеть вас дней через десять в Коньяке.

Филипп низко поклонился принцу и адмиралу и вышел вместе с Бертрамом. Встретив Пьера, он спросил его:

— Позаботился ли ты о наших конях?

— Все сделано, сударь.

— Мы ночуем у господина Бертрама.

— Очень рад это слышать, — ответил Пьер, — замок битком набит народом.

— В моем доме тоже множество народа, — сказал Бертрам Филиппу, — но вас я помещу у себя — нам нужно о многом поговорить насчет вашего путешествия. Оно опаснее, чем я желал бы. Что вы взялись — это ваше дело, а я постараюсь сделать все возможное, чтобы облегчить его.

Обсудив дело с Бертрамом, Филипп решил взять с собою Пьера и еще двух из своих ратников; последние были из Гаскони и знали хорошо местность, по которой Филиппу предстояло идти. Все четверо, по совету Пьера, должны были одеться крестьянами, желающими поступить на службу к какому-нибудь вождю католиков, и потому должны были иметь стальные шлемы и мечи.

— Они, — говорил Пьер, — выдадут себя за бывших воинов, а мы с вами — за их родственников, желающих стать воинами. Как только мы доберемся до Гаскони, их говор будет как нельзя более кстати, чтобы отвлечь от нас всякое подозрение.

Филипп приказал Пьеру тотчас же привести к себе своих ратников. Объяснив им коротко, в чем дело, он спросил, кто из них желает отправиться с ним.

— Мы все готовы следовать за вами, — ответили они.

— В таком случае, бросьте жребий, — сказал Филипп. — А так как вас две пары братьев, которым лучше не разлучаться, то решите жребием, которой паре отправляться со мной.

Жребий выпал Жаку и Рожеру.

— Если с нами случится беда, — сказал Филипп остающемуся Евстафию, — то отведи моих коней в Лаваль к моему кузену; я уверен, что он примет тебя и Генри к себе на службу.

Когда Филипп объяснил, как они должны переодеться, то оказалось, что у них уже были такие костюмы, и что они перед поступлением к нему на службу оставили свое платье в Ла-Рошели на хранение.

Поэтому Бертраму пришлось позаботиться только о самом Филиппе.

— Лучше будет, — сказал Филипп, — если мы оставим здесь кольчуги; довольно с нас шлемов и мечей. Нам придется идти далеко и долго, и чем меньше у нас будет поклажи, тем лучше.

Глава X В пути

Рано утром Бертрам отправился в гавань в сопровождении четырех человек, одетых в крестьянское платье; двое из них, имевшие вид бывших солдат, были в стальных шлемах, а другие двое, в низеньких крестьянских шляпах, несли шлемы на веревках через плечо; все четверо были с мечами. Такие группы, искавшие себе службы у одной из враждующих сторон, встречались в то время во Франции во множестве.

Команда маленького судна, на которое привел путников купец, состояла из трех матросов и одного мальчика.

— Понимаешь, Жан, — сказал Бертрам старшему моряку, — свези их к устью Жиронды, а если к вам станет подходить быстроходное сторожевое судно, высади там, где они захотят. Если же тебя будут преследовать, брось судно и возвращайся пешком.

В два часа пополудни путники высадились благополучно на песчаный холмистый берег и поспешили выйти на большую дорогу. К ночи они были уже далеко, и ночевали в уединенном месте среди песчаных холмов. Заходить куда-нибудь за съестными припасами им пока надобности не было. Бертрам снабдил их провизией дня на два.

На другой день к вечеру они уже подходили к Блэй. Надеясь узнать что-нибудь о передвижениях католических войск, они решили войти в город.

В небольшом трактирчике, где они приютились в уголке, только и разговору было, что о передвижениях войск и о готовящихся событиях. Преобладало мнение, что гугенотов окружат в Ла-Рошели, как волков в западне, и покончат с ними. Филипп чувствовал страстное желание возразить и невольно посматривал на своих спутников, боясь с их стороны какого-нибудь неблагоразумного шага; но Жак и его браг спокойно ели, а Пьер смотрел на говоривших с выражением такого восхищения и сочувствия, что Филипп едва удержался, чтобы не расхохотаться.

— Надо сознаться, — сказал один из присутствующих, — что эти волки сильно кусаются: мы это испытали при Сэн-Дени. У меня остался хороший след от их зубов — правая рука моя осталась в схватке, происшедшей около упавшего с лошади принца Конде. Гугенот отрезал мне ее, как прутик.

— Ну, на этот раз им придется плохо, — сказал другой. — Вот увидите, принц и Колиньи улизнут в Англию, а королева Наваррская с сыном попадутся в наши руки; тогда каждому гугеноту предложат либо католическую обедню, либо виселицу, по выбору. Вот, мы завтра выступаем, и я уверен, что нас поставят где-нибудь, чтобы перехватывать гугенотов, направляющихся на юг, в Ла-Рошель.

Когда посетители ушли, хозяин трактира подошел к нашим путникам.

— Куда идете, молодцы? — спросил он.

— Да вот, надоело работать в виноградниках, так идем в Ажан, хотим взяться за наше ремесло у де Бриссака; мы служили у него в Италии.

— Не легко пробраться туда, — сказал хозяин, — ведь все мосты и броды охраняются солдатами. Вам бы следовало отправиться на судне в Бордо, с попутным ветром, который вот уже три дня дует с запада; это избавило бы вас от многих миль тяжелой ходьбы.

— Да, конечно, — сказал Жак, — но, как это устроить.

— Ну, это не трудно, — возразил хозяин. — Теперь каждый день идут туда суда с ферм и виноградников. Конечно, нужно заплатить, да ведь у вас, чай, водятся деньжонки. Да вот хоть мой двоюродный брат; он завтра едет в Бордо, и если я замолвлю ему словечко, так он за крону перевезет вас всех.

— Что скажете? Ведь это отличное дело! — сказал Жак. — Помимо того, что нам не нужно будет шагать миль сорок, мы избавимся от знакомства с солдатами, которые любят осматривать чужие карманы.

Все согласились с ним, а хозяин добавил, что его кузен даже не возьмет с них никакой платы, если они согласятся помочь ему перетаскать бочки в кладовые купца; это избавит его от найма рабочих в Бордо, которые там очень дороги. Как только завтра отопрут городские ворота, кузен будет уже здесь, — он не любит терять времени.

На другой день к семи часам кузен хозяина с своими телегами был уже у ворот харчевни.

На одном из возов, нагруженных бочками с вином, сидела жена фермера, окруженная корзинами с яйцами, курами, утками и кадочками с маслом.

Хозяин переговорил в стороне со своим кузеном, и затем тот подошел к нашим путникам.

— Я согласен отвезти вас в Бордо, — сказал он, — с тем, чтобы вы помогли нагрузить и выгрузить мое судно. Но, только вы не обижайтесь, пожалуйста, кто поручится мне, что вы не уйдете в Бордо, не выгрузив товар.

Жак вынул из кармана деньги.

— Вот крона, — сказал он, — в залог; если мы не исполним нашей работы, вы наймете рабочих на эти деньги.

— Хорошо, — ответил фермер.

Вскоре Филипп со своими спутниками плыли на судне. Они расположились на носу судна и были отделены грудой бочек от фермера с женой и двух гребцов. Спустя часа четыре показались стены и шпицы Бурга, где Дордон соединяется с Гаронной, образуя реку Жиронду, а в три часа путники были уже у пристани в Бордо.

— Извинитесь и уйдите, сударь, — сказал Филиппу Пьер, — мы и без вас перенесем бочки; для вас эта работа не подходящее дело.

— Честный труд — всегда и для всех подходящее дело, — ответил Филипп.

Лавка, куда нужно было перенести бочки, оказалась недалеко, по другую сторону широкой набережной, к которой причаливали суда. Не прошло и двух часов, как вся работа была окончена. Фермер возвратил Жаку крону, и Филипп с своими спутниками прошли по многолюдным улицам к южным воротам города, через которые непрерывным потоком въезжали запряженные лошадьми и ослами телеги, на которых крестьяне привозили в город разные продукты.

— Эй, куда вы идете? — вдруг обратился к Жаку и его брату какой-то офицер у ворот.

Жак и брат его, бывшие в шлемах, остановились, между тем как Филипп и Пьер, у которых шлемы были в узлах, не останавливаясь пошли дальше, как было условлено между ними.

— Ну, все обошлось хорошо, — сказал Жак, догнав Филиппа, — нам только заметили, что лучше бы мы направились к Сенту или Коньяку и поступили там на службу, вместо того, чтобы идти так далеко.

Путники наши, отдохнувшие достаточно во время переезда, шли почти до полуночи.

Когда они вошли в небольшую деревушку на берегу Сирона, там все уже спали, и они решили перейти реку и расположиться на отдых где-нибудь в лесу. Но подойдя к мосту, они увидели на дороге костер, вокруг которого сидело и лежало несколько человек.

— Солдаты! — воскликнул Филипп. — Нечего и думать пробраться ночью мимо них. Придется ждать до утра.

Они вышли за деревню в виноградник и улеглись среди лоз.

— Далеко ли отсюда можно перейти реку, Жак? — спросил Филипп.

— Не знаю, сударь. На Гаронне деревни расположены в десяти — двенадцати милях одна от другой; если мы пойдем по берегу, то наверно найдем где-нибудь переправу.

— Так мы потеряем целый день, а время нам дорого. Утром пойдемте прямо на стражу. Рассказ наш годился до сих пор, почему бы ему не сгодиться и теперь?

И лишь только солнце встало, наши путники вошли в деревенскую харчевню и спросили себе вина и хлеба.

— Раненько вы идете, — сказал им хозяин.

— Нам далеко идти, хотелось бы до завтрака пройти несколько миль.

— Что говорить, время горячее, люди толпами идут по всем дорогам. Содержателям харчевен на это жаловаться не приходится, а все бы лучше, если бы был мир. Война разоряет всех; ничего нельзя послать на рынок, потому что иные отряды солдат хуже разбойников. Да вот у нас в деревне стоят теперь три десятка их, и мы не дождемся, когда они уйдут; их начальник ведет себя так, как будто бы только что взял нашу деревню штурмом. И с чего это французы вцепились в горло друг другу! Вы тоже, чай, собираетесь поступить на службу к какому-нибудь рыцарю?

— Судя по вашему рассказу, нам, кажется, не избежать хлопот на мосту с солдатами, — сказал Филипп трактирщику.

— Кто их знает! — ответил тот. — Только они постоянно притесняют мирных прохожих: на днях они захватили несколько человек и отослали к начальству за то, что у них не было вида, а одного убили два дня тому назад за то, что он не стерпел от них оскорбления. Мы хотели было на них жаловаться, да им наверное ничего не будет, а они нас за это начнут притеснять еще хуже.

— А что, не знаете ли брода, по которому мы могли бы перейти, не сделав большого крюка? — спросил Жак у хозяина.

Трактирщик подумал.

— Есть два-три места, где можно переправиться в брод при низкой воде, а теперь уже несколько недель не было дождя, и вода стоит низко. Идите вверх по реке; мили так через четыре увидите ивы на этом берегу, а на том, несколько повыше, груду камней; как раз от ив к камням наискось и пролегает брод. Там вы перейдете.

Часа два спустя путники перешли реку и свернули на дорогу, которая вела в Нерак.

Теперь на их пути не было ни больших городов, ни рек, и единственная опасность, которую они могли встретить, это — конные отряды, сторожившие дорогу.

И действительно, один из таких отрядов не замедлил показаться. Местность была плоская, и скрыться не было никакой возможности.

— Нужно идти спокойно вперед, — сказал Филипп. — Будем надеяться, что они не остановят нас.

Между тем отряд подъехал к ним; он состоял из двадцати воинов, под начальством двух дворян.

— Откуда и куда идете? — обратился к путникам один из начальников.

Жак повторил свой обычный рассказ.

— Вы гасконцы, судя по вашему выговору?

— Да, сударь, — ответил Жак. — Потому-то мы и идем на юг, лучше служить в полку земляков, чем с чужими.

— Стоит ли терять время, Рауль, — вмешался нетерпеливо другой дворянин — Ведь это, сразу видно, не дворяне-гугеноты, которых мы должны задерживать. Едем.

Отряд отъехал.

— Ты напрасно так нетерпелив, Луи, — сказал расспрашивавший Жака дворянин. — Положим, двое говорят правду, что они бывшие солдаты, но один из молодых людей очень подозрителен; быть может, это дворянин-гугенот, пробирающийся в Нерак.

— Хотя бы и так, Рауль, но ведь он не увеличит до опасных размеров армию королевы. Я очень доволен, что мы его не расспрашивали; он, как и все гугеноты, смело сказал бы, что он гугенот, и нам пришлось бы убить его. Я хороший католик, надеюсь, но я презираю это убийство беззащитных людей только за то, что они молятся по-своему.

— Опасные мысли, Луи.

— Отчего? Мы были с тобой в Пуасси на религиозном споре и сами слышали, что кардинал Лотарингский и епископы не умели опровергнуть доводов гугенотского священника Безы. Значит, ничего такого ужасного нет в учении гугенотов, чтобы их убивать. Будь они враги Франции, другое дело. А то ведь немало лучших и умнейших французов на стороне их. Из-за чего же Франция залита кровью с одного конца до другого? Все это идет на пользу Филиппу, королю испанскому, да папе.

— Опасные мысли, Луи! — сказал с нетерпением другой, — с ними ты рискуешь не только своими владениями, но и головой.

Глава XI Королева Наваррская

— Удачно мы отделались, — говорил Филипп Жаку. — Спроси они, не гугеноты ли мы — дело было бы нехорошее.

— Я тоже ожидал этого вопроса, — ответил Жак, — и думал, что бы я мог сказать по совести. Я даже под страхом смерти не отказался бы от своей веры, но думаю, что нам следует придумать что-нибудь, чтобы напрасно не рисковать нашей жизнью.

— Да что же тут можно придумать?

— А вот видите ли, сударь, спроси они, гугеноты ли мы, я бы спокойно ответил «нет», зная, что вы англичанин, и хоть веры такой же, как наша, но все-таки не гугенот. Ну, а Пьер еще не решил, кто он такой. Значит, мы не гугеноты. Но если бы он спросил, католики ли мы, мне пришлось бы ответить тоже «нет».

— Ну, это вопрос щекотливый, — сказал Филипп. — Будем молить Бога, чтобы нам не пришлось отвечать, кто мы такие.

В этот день путники наши прошли миль десять и в восемь часов вечера, совершенно измученные, остановились на ночлег в лесу, в десяти милях от Нерака; подкрепившись хлебом и вином, купленным в небольшой деревеньке на пути, они улеглись спать.

На другой день с рассветом они снова уже шагали по дороге и прошли к воротам Нерака раньше, чем их открыли.

Как только опустили подъемный мост, они вошли в город вместе с толпой крестьян, дожидавшихся перед воротами.

Нерак имел воинственный вид, на всех стенах стояли часовые. Можно было заметить, что большинство горожан были гугеноты.

Узнать, где жила королева, было не трудно. У дверей ее дома стояло несколько дворян-гугенотов, вооруженных с ног до головы. Филипп подошел к ним, оставив своих спутников неподалеку.

— Я имею важное поручение к королеве, — сказал он одному из дворян. — Вот перстень, как доказательство этого; прошу вас послать его ее величеству.

Дворянин осмотрел перстень.

— Да, на нем герб королевы, — сказал он. — Ее величество уже встала, я сейчас пошлю его к ней.

Через минуту из дома вышел другой дворянин.

— Ее величество желает видеть гонца, передавшего ей перстень, — сказал он.

Филипп последовал за ним в дом. Его ввели в комнату, где сидела дама, в которой он, по описаниям, узнал королеву Наваррскую. Рядом с ней стоял юноша пятнадцати лет.

— Вы от адмирала? — спросила она. — Есть у вас письмо для меня?

— Письмо зашито в моем сапоге, ваше величество, его мне прочли несколько раз на случай, если бы оно испортилось от воды или от чего-либо другого. Сначала адмирал хотел дать мне только словесное поручение, но потом написал письмо на случай, если бы со мной случилось что-нибудь; тогда один из сопровождавших меня людей принес бы его вашему величеству.

— Я слышала, что адмирал благополучно достиг Ла-Рошели с небольшим отрядом? — спросила королева.

— У него и у принца было более пятисот человек, когда они вступили в Ла-Рошель, и теперь ежеминутно приходят к ним новые отряды. В тот день, как я вышел из города, они намеревались взять Ниор и затем двинуться на юг. Я должен передать вашему величеству письмо.

— Хорошие вести, они очень облегчают мое положение, — сказала королева. — А кто же вы, сударь, которого адмирал почтил таким важным поручением?

Филипп рассказал о своем происхождении и родстве с французскими вельможами. Потом он попросил позволения вытащить письмо из сапога и вручил его королеве. В письме было написано: «Все хорошо. Надеюсь видеть Вас. Вы найдете меня в Коньяке или около него».

Подписи не было.

— Вы оказали нашему делу большую услугу, сэр Флетчер, — сказала королева. — Как это удалось вам пробраться до Нерака, когда все мосты и броды охраняются католиками?

Филипп рассказал все, что с ним случилось во время путешествия.

— Вы прекрасно оправдали доверие адмирала, — сказала королева. — Что же вам приказано дальше?

— Сопровождать ваше величество на север, если вы позволите мне ехать в вашем отряде.

— Охотно; моему сыну доставит большое удовольствие услышать от вас рассказ о ваших приключениях.

— Вы поедете рядом со мной, сэр Флетчер, — сказал молодой принц.

Принц был для своих лет высокого роста, энергичен и силен. Мать воспитывала его, как сына простого крестьянина. Сама королева чувствовала отвращение к испорченности придворных французских нравов и старалась привить своему сыну простые наклонности и вкусы и сделать его смелым и сильным; в детстве он бегал босиком, а когда подрос, проводил много времени в горах на охоте.

— Нужно вам сказать, сэр Флетчер, — обратилась королева к Филиппу, — что сегодня вечером я выступаю из Нерака с моими приверженцами-дворянами, — я вас представлю им. Их пока немного, но мы имеем от многих обещание, что они присоединятся к нам на пути. У католиков здесь, как мне известно, до четырех тысяч войска, но они разбросаны по окрестностям, и нам не трудно будет одолеть небольшие отряды, которые могут преградить нам путь, а как только мы перейдем Гаронну, то на время будем в безопасности.

Выйдя от королевы, Филипп вместе со своими спутниками поспешил переодеться и вооружиться. Когда он, спустя час, явился снова в дом, занимаемый королевой, ему сообщили, что королева занята со своими советниками, но что принц Генрих спрашивал о нем. Его провели в комнату, где принц завтракал.

— Вот и прекрасно, — сказал принц. — Я уже полчаса жду вас, чтобы позавтракать вместе. Садитесь сюда. Держу пари, что вы в Нераке были так заняты, что еще не успели и подумать о еде.

И принц настоял, чтобы Филипп сел с ним завтракать.

После завтрака Филипп рассказал принцу о своем путешествии из Ла-Рошели, об освобождении гугенотов из Ниора и о битвах, в которых участвовал.

— Вы были в битве при Сен-Дени! Какой вы счастливый! — говорил принц. — Надеюсь, что и я буду участвовать в войне и буду великим полководцем, подобным адмиралу, но я хотел бы, чтоб это была война против испанцев, а не против французов.

Вошла королева; Филипп поспешил встать.

— Пожалуйста, без церемоний, сядьте, — сказала королева. — Я рада, что нахожу вас здесь. Вы можете оказать нам новую услугу. Сенешаль д’Арманьяк ожидает меня близ Тоннена с отрядом конницы и полком пехоты, чтобы соединиться со мною завтра утром. Если об этом узнают католики, то губернатор Ажана пошлет против него войско или же преградит мне путь к нему. Так вот, вы должны ехать в Ажан, остановиться в какой-нибудь гостинице и поторопиться узнать, какие были или будут передвижения войск, и предупредить меня, если мне будет грозить опасность: мы будем переправляться через реку около полуночи. Теперь через Ажан проезжает множество всадников для присоединения к католическому войску, и на вас с вашими спутниками не обратят особенного внимания. Если все будет спокойно, вы присоединитесь ко мне по пути или же проедете прямо к сенешалю. Я уже приказала оседлать четырех коней.

Филипп с радостью взялся исполнить это поручение.

— Перстень я оставлю у себя и сама возвращу его адмиралу, — сказала Филиппу королева, — а вы носите вот этот на память о той, для кого вы рисковали жизнью.

И она передала ему дорогой перстень с брильянтами.

— А от меня прошу принять вот этот кинжал, — сказал принц, снимая небольшой кинжал великолепной стали толедской работы.

Выразив благодарность королеве и принцу, Филипп вышел. На дворе он нашел уже Пьера и обоих своих ратников на сильных конях, а один из слуг королевы подвел и ему прекрасного коня.

— Ее величество просит вас, сударь, — сказал он Филиппу, — принять этих коней, как знак ее благоволения к вам.

Через пять минут Филипп со своими людьми уже выезжал из Нерака.

На этот далекий путь наши путники употребили почти три часа, так как Филипп не хотел, чтобы на конях были следы быстрой езды, тем более, что спешить было некуда.

Подъезжая к городу, Филипп сказал Пьеру:

— Следуй за мной издали, чтобы только не потерять меня из виду, а Жак с братом пусть отстанут от тебя настолько же. Если со мною что-нибудь случится, вы не должны вмешиваться в дело; а разузнав, как я вам объяснил, от солдат или в толпе о передвижениях войск, поезжайте вместе или порознь, как найдете лучшим, предупредить королеву. Если передвижений войск не будет, то вернитесь в Коньяк и сообщите моему кузену обо мне.

Те же приказания он повторил и ратникам.

— Неужели нам нельзя вступиться за вас, если вы попадете в беду? — говорили они. — Мы бы охотнее разделили с вами вашу участь.

— Силой мы ничего не возьмем, — ответил Филипп, — а поручение будет не выполнено. Заботьтесь больше всего о безопасности королевы.

Потом он подозвал к себе Пьера и передал ему перстень и кинжал.

— Если я попаду в руки католиков, — сказал он, — то могу лишиться этих подарков. Храни их у себя, пока будет надежда на мое спасение, а потом отдай моему кузену и попроси от моего имени возвратить кольцо королеве, а кинжал принцу.

— Не нравятся мне эти предосторожности, — ворчал про себя Пьер. — Главное, ни к чему; были случаи куда опаснее, а обходились без них.

Филипп проехал на главную площадь города, отыскал гостиницу, отдал на дворе конюху своего коня, сказав, что до полудня он ему не понадобится, и вошел в общую комнату, откуда раздавались шумные разговоры. Пьер и оба ратника, заметив, где остановился их господин, проехали мимо. Филипп заказал себе обед и начал внимательно вслушиваться, что говорили за соседним столом четыре дворянина, последний из которых только что вошел.

— Ну, узнали вы что-нибудь новое? — спросил один из них вошедшего.

— Плохие вести! — ответил тот. — Конде и адмирал не зевают, они взяли не только Ниор, но и Партенэ.

— Черт возьми! Действительно, плохие вести. И как это дали им ускользнуть в Бургундию?

— Да и здесь повторяют ту же ошибку, — заметил другой.-Жанна Наваррская не менее опасна, почему бы не захватить и не отвезти ее с ее щенком в Париж?

— Да ведь с ней ведутся переговоры. Лучше будет, если она поедет в Париж добровольно. В таком случае она как будто бы отказывается от поддержки гугенотов, и это будет для них ужасным ударом, а насилие над ней, напротив, побудит взяться за оружие и тех, кто расположен оставаться спокойным. Да и как посмотрят на это за границей. А ведь ей все равно не уйти из Нерака, — реки слишком хорошо охраняются.

— Ну, я ничему не удивлюсь после того, как ускользнули Конде и адмирал. Эти проклятые гугеноты везде имеют друзей, которые предупреждают их об опасности и помогают им пробираться такими дорогами, которые не охраняются.

— Кроме того, — продолжал новоприбывший, — получены сведения о восстании гугенотов во всей Гвиенне. Сегодня ночью разнесся даже слух, что сенешал д’Арманьяк, глава округа, собрал там значительные силы. Эти гугеноты растут, как грибы, по всей Франции.

— Я слышал, — сказал один из дворян, — что через несколько часов королева волей-неволей будет на пути в Париж, а сенешаля после турнут как следует. Опасно только одно, как бы королева не вздумала улизнуть обратно к себе в Наварру, а там ее не захватишь среди гор и обожающих ее горцев. Следовало бы ее сразу захватить, а не дожидаться приказа. Хорошо, что она не мужчина, иначе она была бы таким же опасным врагом, как и адмирал. Но хотя она и гугенотка, ее нельзя не уважать. Муж ее был жалок в сравнении с ней…

Филипп вышел на площадь вполне довольный. Вести были прекрасные. Никаких передвижений войск не предполагалось; приказа о захвате королевы еще не было, его только ожидали через несколько часов, а королева тем временем покинет Нерак. Ни у кого, очевидно, и мысли не было, что королева может попытаться соединиться с сенешалем. Это показалось Филиппу странным. «Быть может, губернатор догадывается об этом? — подумал он, — и втайне послал уже войско, чтобы помешать этому?»

Филипп решил еще потолкаться в толпе, чтобы узнать побольше.

Три часа сряду бродил он, останавливаясь около винных лавок, прислушиваясь к разговорам солдат и дворян. Нового, однако, он ничего не узнал. Пьер следовал за ним издали, ратников же не было видно, — они, как он им и приказал, очевидно, добывали вести от солдат в винных лавках.

Убедившись, что приказов о каких-либо передвижениях войск еще не было, Филипп уселся перед одной из винных лавок и спросил себе бутылку хорошего вина. Почти тотчас же пятеро дворян заняли соседний столик. Взглянув на них, Филипп едва овладел собой: один из дворян, называвшийся Раулем, был тот самый, который разговаривал с Жаком около Базаса, и теперь он пристально смотрел на него. Уйти тотчас же — значило навлечь на себя прямое подозрение, и Филипп продолжал спокойно сидеть, обдумывая, как поступить, если Рауль обратиться к нему, а Рауль между тем говорил о нем с сидевшим с ним рядом кузеном.

— Знаешь ты этого молодого дворянина, Лун? — спрашивал он. — Мне почему-то очень знакомо это лицо. Среди соседних дворян ведь нет такого?

— Не могу сказать, Рауль. Только и мне лицо это знакомо; к тому же оно из таких, которые не скоро забываются.

Рауль присоединился к общему разговору, но вдруг схватил кузена за руку.

— Знаю, где видел это лицо, — это один из тех, которых мы остановили два дня тому назад близ Базаса.

— Не может быть, Рауль! Те были… — и он вдруг остановился.

— Сам видишь, Луи. Это и есть тот высокий, стройный, красивый юноша с серыми глазами… Я еще тогда обратил внимание на этот цвет лица и светло-русые волосы, и приписывал это английской крови, которой немало в Гвиенне…

— Сходство, действительно, есть, но вряд ли это тот самый. Зачем было бы дворянину одеваться крестьянином?

— Вот это-то я и хотел бы знать. Быть может, это гугенот из свиты королевы, исполнявший тогда какое-нибудь поручение, да и теперь делающий то же. Он платит деньги… Я пойду за ним. Тут есть что-то таинственное. Не пойдешь ли и ты со мной? Господин д’Эстанж, у меня к вам дело, — не пойдете ли вы со мной?

И Рауль, в сопровождении двух товарищей, последовал за Филиппом.

Глава XII Бегство

Филипп видел, что трое католиков встали, когда он уходил.

Приняв беспечный вид, Филипп неторопливо сделал несколько шагов, и сразу свернул в боковую улицу. За ним все время слышался топот, а затем кто-то крикнул:

— Стойте, молодой человек! Мне нужно поговорить с вами.

Филипп обернулся с выражением изумления.

— Это вы крикнули мне, милостивый государь? — спросил он. — Предупреждаю вас, что со мною нельзя безнаказанно говорить таким тоном.

Рауль засмеялся.

— И это говорит человек в крестьянском платье?

— Я не привык к загадкам, милостивый государь, — сказал надменно Филипп. — Я вижу, что вам угодно ссориться со мною, хотя я, кажется, не оскорблял вас. Вы, должно быть, из тех, которые щеголяют своею храбростью, когда думают, что могут делать это безнаказанно. В данном случае вы ошиблись. Я здесь чужой и потому прошу одного из господ быть моим секундантом.

— Это недоразумение, Рауль, — сказал Луи, кладя свою руку на плечо кузену. Но тот гневно сбросил ее.

— Он вызвал меня на дуэль, так пусть она состоится, — сказал он.

Луи попытался было успокоить своего кузена, но вспыливший Рауль не хотел слушать.

— Лучше нам не терять времени на пустые разговоры, — сказал холодно Филипп. — Отыщем подходящее место и покончим с этим делом.

— Я думаю, что молодой человек прав, — заметил серьезно д’Эстанж, — дело зашло слишком далеко. Я могу только сказать, что ваш противник, имени которого я не знаю, вел себя прекрасно, и так как ваш кузен, разумеется, будет вашим секундантом, то я почту за честь предоставить себя в распоряжение этого незнакомого дворянина.

— Нужно выйти из города, — сказал Рауль, возвращаясь на главную улицу.

— Благодарю вас, милостивый государь, вы согласились оказать услугу человеку, даже имя которого вам было неизвестно, — сказал Филипп д’Эстанжу. — Однако, вам следует знать его. Меня зовут Филипп Флетчер; со стороны отца я англичанин, со стороны матери — француз; я двоюродный брат графа Франсуа де Лаваль и по матери внук графа де Мулена.

— Две известные фамилии Пуату, — вежливо заметил д’Эстанж. — Я очень сожалею, что вышла такая неприятная история. Рауль де Фонтэн был неправ, позволив себе окликнуть вас так грубо; но для вас было бы благоразумнее не обратить на это внимания. Или… — д’Эстанж улыбнулся, — господин Рауль был прав, заподозрив, что вы здесь по важному делу и предпочтете дать убить себя, чем выдать что-либо?

— Я не могу подтвердить ваших предположений, — сказал Филипп, — но скажу, что всегда предпочел бы самую неравную дуэль и смерть долгому заключению и допросам, могущим окончиться смертью на костре.

Д’Эстанж не сказал на это ни слова. Несмотря на свои родственные отношения с Гизами, он, подобно многим другим дворянам-католикам, осуждал преследование гугенотов.

Выйдя из городских ворот, они спустились к берегу реки и прошли подальше в сторону от дороги. Там противники молча сняли с себя верхнее платье и куртки.

— Господа, — сказал д’Эстанж, — я убежден, что дуэль не необходима. Если господин де Фонтэн выразит сожаление, что он не с должным уважением говорил с моим доверителем, то последний, я уверен, с радостью примет его извинение.

— Я такого же мнения, — сказал Луи де Фонтэн, — и я уже сообщил это моему кузену.

— А я уже сказал, что не желаю извиняться, — возразил Рауль. — Я хочу биться не за себя, а за короля, и убежден, что этот молодой человек, кто бы он ни был, дворянин ли или крестьянин, каким я его видел недавно, злоумышляет против его величества.

— В таком случае нечего терять время, — сказал серьезно д’Эстанж. — С своей стороны мы сделали все, чтобы предотвратить эту в высшей степени неравную борьбу.

Раздраженный замечанием о неравной борьбе, в справедливости которого он также был уверен, и втайне презирая своего противника, Рауль с ожесточением напал на него, уверенный в быстром исходе борьбы. Однако, выражение его лица быстро изменилось, когда Филипп с ловкостью и силой отразил удар, которым Рауль намеревался сразу покончить борьбу.

В продолжение нескольких минут ни один из противников не получал перевеса.

Рауль выходил из себя и нанес наконец своему противнику такой удар, который, казалось, должен был сразу с ним покончить, но Филипп искусно отразил его и с быстротою молнии вонзил свой меч по самую рукоятку в грудь врага.

Рауль пал мертвым.

— Кто бы подумал, — воскликнул д’Эстанж, — что знаменитый дуэлист Рауль де Фонтэн получит смертельный удар от руки юноши!

Между тем к месту дуэли подъезжал с отрядом граф Дарбуа, губернатор Ажана. Он ужаснулся, увидев мертвым Рауля де Фонтэна.

— Какое несчастие! И в такую минуту! Кто оказал такую плохую услугу его величеству; не вы ли, господин д’Эстанж?

Узнав подробности происшествия и расспросив Филиппа о его происхождении и религии, губернатор, несмотря на настояния д’Эстанжа, приказал арестовать его.

Двое солдат с обнаженными мечами повели Филиппа в город.

На пути он заметил Пьера, спокойно смотревшего на проходивших солдат и пленника. Его отвели в замок и заключили в камеру в башне, окна которой были снабжены железными решетками и выходили на реку.

Не веселой представлялась будущность Филиппу.

Бегство королевы Наваррской лишь подтвердит подозрения против него, и судьба его будет решена. Он был уверен, что Пьер сделает все возможное, чтобы спасти его, но едва ли ему это удастся, несмотря на всю его изобретательность. «А все-таки я попробую дать ему знать, где я заключен, — думал про себя Филипп. — Он узнает мою шляпу с тремя длинными перьями, если я выставлю ее из окна».

Он взял шляпу и просунул ее сквозь решетку.

Целых два часа стоял он таким образом со шляпой в руке, пристально наблюдая за каждой лодкой, проезжавшей по реке.

Наконец он увидел лодку с двумя гребцами и человеком, сидящим на корме, в которых узнал Пьера и двух своих солдат. Он увидел, как Пьер, смотревший на замок, вдруг хлопнул в ладоши и что-то сказал гребцам. Уверенный теперь, что сигнал его замечен, Филипп втащил шляпу в камеру, продолжая смотреть на удалявшуюся лодку.

— Больше мне нечего делать, — сказал он, — теперь все в руках Пьера.

Некоторое время он прислушивался к шагам часового, ходившего взад и вперед перед его дверью, а затем заснул и проснулся только, когда услышал как отпирают дверь его камеры.

Вошел человек в сопровождении двух солдат и поставил на стол жареного цыпленка, бутылку вина и хлеб.

— Господин д’Эстанж кланяется вам и посылает это, — сказал он. Затем Филипп снова остался один.

Часа два спустя после наступления ночи, он услышал шум во дворе замка, как бы от движения конницы. Ему пришло на ум, что получено приказание от двора захватить королеву, и что отряд всадников выступает с этой целью.

«Успеют ли предупредить королеву, — думал Филипп. — Можно с ума сойти, сидя в заключении, когда знаешь, что успех всего дела висит на волоске».

Между тем часовой проявлял признаки утомления и нетерпения, то прислоняясь к стене, то топая ногами. Он стоял тут уже часа четыре.

«Если выступает большой отряд, то о нем могли позабыть», — подумал Филипп.

Прошло еще с полчаса. Но вот на каменной лестнице послышались шаги, и часовой сердито крикнул:

— Черт возьми! Я уже думал, что все ушли с отрядом, и обо мне забыли. Не позволяй никому сюда приближаться, отказывай даже офицерам. До свидания!

Часовой ушел. Человек, сменивший его, заходил быстро взад и вперед перед дверью. Минуты через две или три он остановился, и затем Филипп к изумлению своему услышал громкий шепот в замочную скважину:

— Сударь, вы спите? Это я!

— Как, Пьер! — воскликнул Филипп. — Как попал ты сюда?

— После, сударь, теперь надо торопиться. У меня нет ключей, так что придется пилить дверь. Но она дубовая и крепка, как железо.

Пьер принялся за работу.

Через час он сказал Филиппу:

— Будьте готовы взять выпиленный кусок, сударь, иначе он упадет и наделает столько шуму, что поднимет тревогу во всем замке.

Вскоре дверь была отперта. Филипп схватил Пьера за руку.

— Мой славный Пьер, — сказал он, — ты сделал невозможное! Что же нам теперь делать?

— Снимите с меня веревку, которой я опутан. Хорошо, что я худощав; она не сделала меня подозрительно толстым. Она прочная, и через каждые два фута на ней узлы. Рожер ожидает нас внизу с лодкой.

— А Жак?

— Жак уехал. Он узнал, что даны приказы собраться войскам, и решил идти за ними пешком, чтобы выяснить, куда они направляются. В случае надобности, он вернется, сядет на коня и предупредит королеву. Всех наших четырех коней он вывел за город и оставил у одного фермера.

— Ох, какая тяжесть свалилась с моего сердца — сказал Филипп.

Тем временем веревка была размотана. Филипп и Пьер, поднявшись по лестнице на стену, привязали один конец к зубцу стены.

— Я спущусь первый, сударь, я легче, и потом подержу веревку снизу.

Две-три минуты спустя Филипп почувствовал, что веревка натянута, и тотчас спустился по ней прямо в лодку, которую Пьер придерживал багром на месте.

Через несколько минут лодка быстро скользила по реке к противоположному берегу, откуда вскоре послышался голос Жака:

— Ну, что? Все хорошо? Господин Филипп с вами?

— Все прекрасно, Жак! — воскликнул Филипп. Присутствие здесь Жака показывало, что войска направились туда, где не могли грозить королеве никакой опасностью.

Лодку оттолкнули от берега, чтобы скрыть место высадки, и отправились к ферме, где стояли лошади.

По дороге Филиппу рассказали, каким образом удалось его спасти. Пьер видел, как Филиппа вели в замок, и как затем четыре солдата пронесли тело убитого на дуэли офицера, видел губернатора, проехавшего в город, и понял, что произошло. Терять времени было нельзя. Обсудив дело с Жаком и Рожером, решено было прежде всего вывести коней в безопасное место. Пьер отправился в гостиницу, где был конь Филиппа, и взял его, заявив, что он слуга господина, оставившего коня. Поместив коней у фермера, Пьер осмотрел замок. Всего важнее было узнать, где заключен Филипп; он надеялся, что Филипп даст какой-нибудь сигнал, и, осматривая с лодки замок, увидел в окне его шляпу. Затем, запасшись веревкой, он проник в замок и, воспользовавшись суматохой, поднявшейся при выходе из замка отрядов конницы, смело пробрался к камере, в которой сидел Филипп.

Часовой даже не посмотрел на него и ничего не спросил. Остальное Филиппу было известно.

— Великолепно, Пьер, — сказал Филипп, выслушав рассказ. — А я уже совсем отчаялся. Но отдадут ли мне коней наших? Фермер может принять нас за шайку разбойников.

— Они стоят в открытом сарае, — сказал Жак. — Я сказал фермеру, что вы не можете выехать раньше, чем запрут ворота, и выйдете потаенным ходом, почему и выслали коней из города.

Кони, действительно, были выведены без препятствий, и, вооружившись, друзья наши отправились в путь.

Дорога в Вильнев д’Анженуа шла холмистой местностью, неудобной для быстрой езды среди темноты, и наши путники скоро свернули с большой дороги и остановились в лесу.

— Не развести ли костер? — спросил Пьер.

— Не нужно, — ответил Филипп. — Теперь уже около полуночи, и, как только будет светлее, нам следует поспешить дальше; ведь меня скоро хватятся в замке, и рано утром может быть погоня.

Утром, после двухчасовой быстрой езды, они уже подъезжали к Вильневу.

Улицы города были полны войск. У дверей гостиницы, к которой подъехал Филипп, стояли трое дворян, и как только он спешился, один из них обратился к нему:

— Кто вы, милостивый государь?

Филипп назвал себя, прибавив, что он приехал по приказу ее величества королевы Наваррской.

— Королева прибыла сюда уже часа три тому назад и спрашивала, приехали ли вы.

— Я встретил бы ее у переправы близ Тоннена, но был арестован ажанским губернатором и спасся только благодаря вот этим молодцам.

— Мы через час выступаем, сэр Флетчер, и, как только королева встанет, ей будет доложено о вашем прибытии. А пока позвольте познакомиться с вами — Гастон де Ребер. Мы собирались завтракать, когда вы приехали, просим разделить с нами хлеб-соль. Это мои товарищи, господа Дювивье, Гаркур и Паролл.

Затем он позвал сержанта и сказал ему:

— Позаботьтесь накормить хорошенько слугу и спутников сэра Флетчера.

— Благодарю вас, — сказал Филипп, — они в этом очень нуждаются. Я сам поужинал вчера хорошо только благодаря любезности господина д’Эстанжа.

— Вы знаете господина д’Эстанжа? — спросил любезно Гастон де Ребер. — Это очень известный человек, и хотя он родственник Гизов, но, как говорят, совсем не сочувствует их крестовому походу против нас.

Филипп рассказал, как он с ним познакомился. Пришлось говорить и о дуэли. Слушатели были крайне изумлены, узнав, что молодой человек бился с Раулем де Фонтэном, одним из самых знаменитых бойцов того времени, и победил его.

— Но каким же образом удалось вам вырваться из замка? — спрашивали слушатели, узнав об аресте Филиппа губернатором. Филипп рассказал.

— Черт возьми! Вы счастливый человек, что у вас такой слуга. Я желал бы, чтобы у меня был такой же ловкий… — говорил Гастон де Ребер. — Но вот трубят. Я тотчас проведу вас к королеве, она, вероятно, садится на коня.

Глава XIII В Лавале

Королева стояла с принцем на крыльце.

— Вот наш друг, мама! — воскликнул принц, направляясь к Филиппу. — .Здравствуйте, сэр Флетчер. А мы опасались, не случилось ли с вами чего-нибудь.

— У сэра Флетчера было много приключений, принц, — заметил Гастон де Ребер.

— Вы должны рассказать мне все по дороге, — сказал принц.

— Рада видеть вас, Сэр Флетчер, — сказала королева, когда Филипп подошел к ней. — Не найдя вас здесь, я опасалась за вас.

Рядом с королевой стоял сенешал, который чрезвычайно удивился, узнав, что Филипп победил на дуэли знаменитого дуэлиста Рауля де Фонтэна, жестокого преследователя гугенотов, и очень заинтересовался юношей.

— Я рад буду еще поговорить с вами, сэр, — сказал он. — А теперь, государыня, — обратился он к королеве, — пора на коней! Господин де Ребер, ведите пехоту, мы догоним вас, а потом я вышлю передовой конный отряд, который будет наблюдать, свободен ли путь.

Королева с принцем и сенешалем выступили во главе двухсот пятидесяти всадников. За ними следовали владетельные князья и дворяне, а Филипп, не знавший почти никого, ехал позади.

Несколько времени спустя к нему подъехал один дворянин из свиты принца.

— Сэр Флетчер, — сказал он, — принц просит вас проехать к нему вперед.

Филипп съехал с дороги и догнал принца, который, придержав коня, поехал с ним рядом.

— Ну, сэр Флетчер, теперь вы должны рассказать мне так же подробно все ваши приключения, как вы рассказали мне о вашем путешествии в Нерак.

И принц с большим вниманием выслушал рассказ Филиппа.

В течение дня к небольшому войску сенешаля и королевы в заранее назначенных местах то и дело присоединялись отряды дворян-гугенотов с их людьми.

Пройдя двадцать миль, войско, увеличившееся в течение дня до тысячи двухсот человек, сделало привал у подошвы невысоких гор. Королева с сыном приютилась кое-как в небольшой деревеньке; вблизи нее расположились и ее приближенные.

Заняв Бержерак, сенешал поставил стражу на всех путях, ведущих на север, и через день, усиленный новыми отрядами гугенотов, неожиданно появился перед большим и важным городом Периге.

Сопротивление местного гарнизона было быстро сломлено, большая часть католических солдат бежала в замок, куда скрылся и губернатор области, за два дня перед тем писавший двору, что, благодаря принятым им мерам, ни один гугенот в его провинции не может взяться за оружие.

Главные силы сенешаля прошли между тем через город и переправились на другой день утром через реку.

Теперь путь был свободен перед войском сенешаля, которое возросло уже до двух тысяч человек, и четыре дня спустя оно уже подходило к Коньяку. Навстречу ему выехали заранее предупрежденные принц и адмирал.

— Мы очень беспокоились о вашем величестве, — сказал адмирал королеве, — По последним сведениям вы находились еще в Нераке, а между тем мы перехватили депешу, из которой узнали, что от двора послан приказ немедленно арестовать вас.

— Да, губернатор Ажана вышел с большими силами из города с этою целью, но мы его опередили, — ответила королева.

Адмирал был очень доволен, узнав, что Филипп благополучно добрался до Нерака.

— Он оказал нам большие услуги, — сказала королева. — Генрих так привязался к нему, что все время едет рядом.

Коньяк до сих пор сопротивлялся принцу и адмиралу, но, с прибытием королевы и свежих войск, защитники были вынуждены отворить ворота.

В лагере Филипп нашел Франсуа, который чрезвычайно ему обрадовался.

— Кто бы подумал, — говорил он, — что мы расстались в Ниоре на такое продолжительное время. Я так был удивлен, узнав от адмирала о твоем поручении, и хочу знать все, что с тобой было с тех пор… А мы, как видишь, добрались сюда, хотя в иных местах католики сражались весьма храбро. Теперь мы с часу на час ждем де ла Ну из Бретани, с собранными там и в Нормандии войсками. Слышно, что в Лангедоке также собираются большие силы, чтобы идти на соединение с нами. Но пойдем ко мне.

И Филипп с Франсуа вошли в палатку.

— По вступлении в Коньяк королева пробыла лишь несколько часов при армии. После совещания с принцем, адмиралом и другими вождями, она с сильным конвоем поехала в Ла-Рошель, а принц Генрих, как ближайший родственник королевской фамилии, объявлен был главнокомандующим всей армии, что придавало делу гугенотов, особенно перед иноземными государями, вид иной, чем пытался представить французский двор.

— Я просил мою мать назначить вас, сэр Флетчер, в мою свиту, — сказал принц Филиппу, встретив его после отъезда королевы, — но она и адмирал отказали, чтобы не вызвать пререканий и зависти к вам, иностранцу, когда в лагере столько дворян французов. Когда я буду вполне самостоятелен, я приближу вас к себе.

— Я очень счастлив одним желанием вашего высочества, — ответил Филипп, — но думаю, что доводы ее величества и адмирала вполне основательны.

Гугеноты вскоре овладели Ангулемом, Сентом, Понсом и Блэ, и, таким образом, в их руках были все города вокруг Ла-Рошели. К тому времени силы их возросли до трех тысяч конницы и двадцати тысяч пехоты. Между тем к Пуатье приближалась армия принца Анжу, соединившаяся с силами, собранными Гизами.

Время года было позднее, наступала зима, и обе армии избегали сражения.

Католические полководцы хорошо помнили храбрость, выказанную гугенотами при Сен-Дени, и не хотели оставлять занятых ими выгодных позиций, а гугеноты также не желали покидать своих позиций, и после нескольких стычек передовых отрядов враждующие стороны вернулись на зимние квартиры.

Де ла Ну, присоединившийся к армии адмирала после сурового похода, посоветовал Франсуа и Филиппу уйти с своими людьми на зиму в Лаваль.

— Во-первых, — говорил он, — в замке будет дешевле содержать людей чем здесь, а во-вторых, из армии Анжу могут быть предприняты набеги, а так как Лаваль — ближайший к Пуатье замок, то они и могут сделать набег прежде всего на него; там вы будете очень кстати.

Графиня с радостью встретила наших героев, хотя ее очень огорчило, что лето прошло без сражения и в положении гугенотов ничего не изменилось.

Опасность нападения на Лаваль была так очевидна, что приходилось подумать о том, чтобы неприятель не застал врасплох жителей замка и окрестностей.

Всего вероятнее неприятель мог появиться из-за гряды холмов, простиравшихся в трех милях от замка на восток, и Филипп придумал следующий план. В деревне, лежащей милях в семи за холмами, решено было устроить постоянный наблюдательный пункт за дорогой — там поставили часового, который обязан был при появлении католических войск зажечь в старой башне огонь. На вершине одного из холмов другой часовой должен был дать такой же сигнал и выстрел из ружья, а на каждой ферме должны были сторожить день и ночь, не покажется ли на горе сигнальный огонь, а в случае тревоги все должны были спешить в замок, захватив с собою сколько возможно имущества и скота. Съестные же припасы и корм для скота предложено было перевезти в замок заблаговременно.

Целый месяц прошел спокойно. Но вот однажды в конце января, часов в восемь вечера, с сторожевой башни Лаваля раздались звуки набата. Филипп и Франсуа бросились наверх. Вдали пылал сигнальный огонь.

— На коней, молодцы! — закричал Франсуа, перегнувшись со стены.

Солдат тотчас разослали по фермам, чтобы помочь жителям собраться в замок. Со сторожевой башни замка между тем можно было видеть в разных местах огни, доказывавшие, что стража нигде не дремала и что весть о нашествии врагов уже распространилась всюду.

Франсуа и Филипп сели на коней и помчались к хижине на вершине холма, где горел сигнальный огонь. Подъезжая к ней, они встретили солдат, спускавшихся с холма.

— Надеюсь, вы не ошиблись? — спросил Франсуа.

— Нет, граф, огонь горел на башне, теперь он уже потух.

Когда Франсуа и Филипп вернулись к замку, в ворота его толпами входил народ. Женщины сгибались под тяжестью узлов, которые несли на спинах, около них бежали плачущие дети, а мужчины вели и гнали скот. Слуги наводили порядок, указывая места для скота в саду, а во дворе складывая имущество жителей.

Тем временем вдоль стен комнат разостлали сено и приготовили место для женщин и детей. Среди прибывших было несколько дворян, дома которых не могли бы выдержать осады; их жены с детьми поместились в покоях графини.

Как только поднялась тревога, двух молодых ловких солдат тотчас послали на холм, через который шла дорога, чтобы высмотреть, как велик неприятельский отряд. Они скоро вернулись вместе с солдатами, сторожившими дорогу, и донесли, что на замок идет более трех сотен конницы и тысяча четыреста пехотинцев. Филипп бросился к Рожеру, стоявшему невдалеке с оседланной лошадью.

— Скачи во весь опор в Ла-Рошель — сказал он ему, — сообщи адмиралу число наших врагов и проси помощи.

Рожер вскочил в седло и скрылся за воротами.

При входе народа в замок стоявший в воротах человек отмечал прибывавших по заранее составленному списку. Теперь Филипп мог убедиться, что вне стен никого не осталось — все вошли в замок. Поэтому немедленно был поднят подъемный мост и ворота заперты. У каждого окна и каждой бойницы в замке и на стенах стояли наготове люди. Командование на стенах и у ворот взял на себя Франсуа, а в замке Филипп.

Прошло полчаса томительного ожидания. Но вот послышался глухой и отдаленный шум, бряцание оружия. Он усиливался и приближался, но вдруг затих. Какая-то фигура осторожно приблизилась ко рву, за которым в замке царила мертвая тишина, и тотчас удалилась.

— Его послали узнать, не спущен ли подъемный мост, — шепнул Франсуа Филиппу. — Посмотрим, что они теперь предпримут.

Минут десять было совсем тихо, потом можно было заметить множество людей, осторожно приближавшихся к замку.

— Несут, очевидно, доски, чтобы положить через ров, — сказал Филипп.

— Мы дадим им подойти шагов на двадцать, — ответил Франсуа, — а потом удивим их.

Наступающие были уверены, что в замке все спят, что нет даже человека на стенах. И вдруг грянули выстрелы. Ядра посыпались на католиков. В толпе наступающих подняли крики изумления, ярости и боли, а минуту спустя все бежали, оставив на земле много темных фигур.

— Они, очевидно, думали застать нас врасплох, — сказал один из дворян. — Теперь они поневоле подождут до утра, чтобы осмотреться, да кроме того им нужен отдых — они пришли издалека.

— Верно, — сказал Франсуа. — Поэтому, господа, вам здесь нечего оставаться, пожалуйте в залу ужинать, а потом отдохните в приготовленных для вас комнатах, а я с своими людьми буду стоять на страже.

Поужинав, Филипп опять пошел на стены.

— Ну, что, Франсуа? Пока все спокойно?

— Вероятно, они утомлены и спят как убитые, — ответил Франсуа. — Очевидно, в течение ночи нам нечего опасаться.

Глава XIV Штурм замка

Едва взошло солнце, как послышались звуки труб, и перед воротами замка появились два рыцаря в сопровождении оруженосца, на копье которого развевался белый флаг. К ним на стену вышла сама графиня.

— Именем его величества, — закричал один из рыцарей, — приглашаю вас, графиня Амелия де Лаваль, сдаться. В своем милосердии его величество дает жизнь и свободу всем, находящимся в замке, за исключением вас и сына вашего: вас отвезут в Париж и будут судить за выступление против короля.

— В таком случае, — ответила графиня громко, — вам не следовало бы пытаться овладеть замком в полночь, подобно шайке разбойников, и, я думаю, мы не много услышали бы о милосердии короля, если бы вам удалось напасть на нас врасплох.

Рыцари уехали. Они были убеждены, что графиня решилась защищать замок, и предложили ей сдаться только для формы.

— Едва ли нам следовало предпринимать этот поход, де Бриссак, — говорил один из них другому в пути. — Нас уверили, что замок слабо укреплен и плохо охраняем, и что нам нетрудно будет дать хороший урок гугенотам всей этой местности, а между тем мы уже потерпели неудачу.

— Пустяки, — ответил другой. — Гарнизон, как нам известно, состоит всего из пятидесяти человек солдат да десятков двух слуг и конюхов положим, даже вдвое больше, так ведь с нашими силами мы в полчаса возьмем замок, пусть только сделают лестницы да нанесут досок с ферм.

Когда они вернулись в лагерь, к ним подъехал один дворянин.

— Ну, что хорошего, де Вильетт?

— Плохие вести, — ответил де Вильетт. — Де Бовуар просил меня передать вам, что фермы пусты, а скот и лошади куда-то исчезли вместе с жителями.

— Черт возьми. Собаки гугеноты, должно быть, спали с открытыми глазами и заранее приняли меры. Впрочем, — прибавил он хвастливо, — раз они все в замке, значит, избавили нас от труда загонять их туда.

Тем временем осажденные с раннего утра усиливали средства защиты.

Нижние окна замка, укрепленные железными решетками, представляли довольно основательную твердыню и при них поставили только несколько солдат; потайная же дверь была завалена камнями и тяжелой мебелью, а в окнах следующего и верхних этажей поставили множество солдат.

Филипп занял место на первом этаже, на который должен был прежде всего устремиться неприятель, В комнатах везде кипятили воду и всюду стояли наготове мальчики с ведрами, чтобы подавать кипяток. Такие же котлы кипели и на дворе для защиты стен.

Если бы у осаждающих были пушки, защита не могла бы длиться долго — стены не устояли бы против ядер; но пушки в те времена были редки и слишком неудобны для перевозки, чтобы сопровождать легкие отряды, и потому защитники спокойно ждали нападения.

Атака началась часов в десять. Несколько отрядов одновременно с разных сторон устремились на замок. Перед каждой колонной несли лестницы и длинные доски.

Подпустив их на близкое расстояние, осажденные осыпали солдат стрелами и пулями. Подстегиваемые офицерами, осаждающие тщетно старались перебросить доски через рвы и подняться по лестницам на стены или в замок. Их всюду сталкивали, поражали, обливали кипятком. Фермеры, видя вдали свои пылающие жилища, с ожесточением помогали солдатам.

Два часа продолжался жестокий штурм. Наконец де Бриссак, видя безуспешность усилий, несмотря на страшные потери, приказал дать сигнал к отступлению.

Вожди осаждающих собрались тотчас на совет.

— Нам невозможно вернуться в Пуатье, после того как мы потеряли двести человек, — говорил де Бриссак. — Мы взялись перебить здесь всех гугенотов и пригнать в лагерь массу скота для армии, а вместо этого сожгли только несколько деревушек. С другой стороны, у нас нет времени строить стенобитные машины; осажденные, оказавшие нам такую неожиданную встречу, наверное успели послать за помощью в Ла-Рошель, и завтра, самое позднее к полудню, перед нами появится адмирал. Атаки на стены не удаются. Поэтому нам следует попробовать сжечь большие ворота и потайные двери. Нужно послать людей набрать побольше дров и хвороста и затем тотчас начать атаку. Мы должны к ночи покончить с осадой замка, иначе будет поздно.

С этим все согласились.

Между тем с башни в замке зорко наблюдали за действиями неприятеля и тотчас угадали его намерения.

— Что нам делать? — говорил Франсуа Филиппу. — Положим, мы их перестреляем множество, но все равно они ворвутся в замок, как только сгорят ворота, а нам, кроме ворот нужно защищать и стены.

— Да, это наше больное место, — заметил Филипп. — В узких потайных дверях сорок человек удержат целую армию, даже большие ворота защитить можно, но одновременно защищать стены и ворота будет нелегко. — Он остановился и задумался. — Стой, Франсуа, я нашел средство, — сказал он с живостью. — Надо убить несколько быков и коров и туши их нагромоздить в дверях и в воротах. Пусть они сожгут двери и ворота, но с тяжелыми тушами они ничего не поделают. Тогда ста человек будет вполне достаточно для охраны ворот и потайных дверей, а сто останется для защиты стен и дома.

— Великолепная мысль, Филипп. За дело! Не будем терять времени.

Позвали людей, и работа закипела. Филипп приказал сиять с животных шкуры и прикрыть ими каждый ряд мясных туш внутренней стороной наружу, а к верхнему ряду прибить шкуры гвоздями, чтобы их не стащили.

— По этой скользкой поверхности никто не сможет взобраться к нам, — сказал он Франсуа, — в особенности, если мы еще польем ее кровью.

— Превосходно! — восхищался Франсуа, когда мясные баррикады были устроены. — Теперь тут двадцать человек могут удержать целое войско.

Едва осажденные окончили работу, как три неприятельские колонны приблизились к замку с фашинами и множеством мешков.

— Что это у них в мешках? — спросил Филипп у одного из дворян.

— Я думаю, земля, — ответил тот.

— Земля! — повторил Филипп с беспокойством. — Для чего им она?

— Вероятно, чтобы покрыть ею доски, которые иначе могут сгореть и упасть в воду раньше, чем огонь сделает свое дело в воротах.

— Да, это так, — согласился Филипп, — я не подумал об этом.

Подпустив неприятеля шагов на сто, осажденные начали стрелять из ружей и луков. Но от рядов католиков беглым шагом отделились четыре сотни, быстро подбежали ко рву и открыли такой сильный огонь по защитникам, что те должны были искать спасения за прикрытиями.

Филипп поднялся на небольшую башенку и стал оттуда следить за нападающими, которые перекинули смоченные доски через ров, положили на них толстый слой земли и полили ее водой. Несмотря на выстрелы осажденных, они нагромоздили фашины у дверей и ворот, бросили в них пылающие факелы и поспешно отступили, потеряв все же много людей.

Защитники пытались было потушить фашины, но носить воду со двора было неудобно и огонь успел разгореться.

Филипп и Франсуа решили остаться при главных воротах со своим отрядом, более других привычным к рукопашной схватке, а стены и дом предоставили защищать фермерам и слугам под командованием Монпеса и одного дворянина, Обойдя затем все укрепления, они убедились, к своему удовольствию, что все в порядке, и что люди уверены в успехе защиты.

Но вот большие ворота сгорели и рухнули с шумом, и в рядах католиков раздался крик торжества, на который гугеноты ответили вызывающим криком.

Осаждающие построились и бросились тремя колоннами к воротам и дверям, а четыре отдельных отряда устремились на стены, несмотря на осыпавшие их выстрелы.

Католики шли на приступ с громкими криками, считая замок уже взятым.

Самый сильный отряд направился к глазным, еще дымящимся воротам. Ворвавшись в них, он наткнулся на баррикаду. Она показалась им неопасной и они бросились вперед. Добежав до нее, передние ряды остановились, но, теснимые задними, стали делать тщетные попытки взобраться наверх. Тем временем защитники сверху с ожесточением стреляли, кололи их копьями и рубили мечами.

Целых полчаса продолжалась борьба, и скоро перед грудами бычьих туш громоздились груды тел нападающих.

Потерпев полное поражение, католики наконец отступили.

Не больше успеха имели они и у потайных дверей.

Что касается атаки на стены и окна, то она была предпринята, главным образом, для отвлечения защитников от ворот и не отличалась настойчивостью, почему и не имела серьезных результатов. При этом втором приступе нападающие потеряли до четырехсот человек, из которых более полутораста легло у главных ворот.

Как только неприятель отступил, Франсуа и Филипп распорядились сбросить доски с землей в ров, наполовину наполненный водой; и это было кстати, потому что ко рву уже неслась вражеская конница, которая своими длинными копьями могла бы оттеснить защитников от баррикады и перескочить через нее. Но видя, что мосты через ров уничтожены, всадники ускакали обратно.

— Я думаю, что после того, как мы отбили два таких штурма, католики уже не предпримут нового нападения, — сказал Франсуа Филиппу.

Действительно, часом позже все католическое войско двинулось обратно по тому же пути, по которому пришло.

В замке тотчас был отслужен молебен, после чего многие из фермеров хотели вернуться на свои фермы; но Франсуа оставил их до утра в замке.

— Пожар на ваших фермах уже показал вам, что вас там ожидает, — сказал он. — Днем вы лучше осмотритесь, и если найдете сараи или какие-либо помещения для ваших семей, то придете за ними, а пока оставьте их в замке. Здесь тоже многое надо сделать.

— Прежде всего надо выловить доски из рва и сделать новый подъемный мост, — заметил Филипп. — Да нужно еще послать Евстафия и Жака вслед за католиками, чтобы посмотреть, куда они пойдут; ведь они могут вернуться и напасть на нас врасплох, если мы не будем настороже.

Раненных пулями и стрелами, обваренных кипятком и искалеченных оказалось сто тридцать человек. Раненых дворян внесли в замок, а солдат — в лазарет, устроенный в сарае. При свете факелов графиня с хирургом и служанками ухаживала за ними, перевязывала им раны и ободряла их.

Было уже около полуночи, когда вдали послышался топот большого числа всадников приближавшихся к замку. Все хватились за оружие. Франсуа взбежал на стену.

— Кто едет? — закричал он. — Отвечайте или мы будем стрелять.

Всадники остановились и один из них крикнул:

— Это ты, Франсуа?

— Да, де ла Ну, — ответил с радостью Франсуа.

— Где же неприятель? — спросил хорошо знакомый голос адмирала.

— Он отступил вечером, оставив около семисот человек ранеными и убитыми.

Из отряда послышались восклицания одобрения.

— Факелы к мосту! — приказал Франсуа. — Адмирал приехал к нам на помощь.

Минуту спустя голова колонны переправилась через временный мост. Франсуа сбежал вниз и встретил гостей у ворот.

— Как, — сказал адмирал, — они сожгли ваш подъемный мост и ворота? Как же им не удалось взять замок? А, вижу — вы устроили баррикаду… Что это — свежие бычьи туши?

Франсуа объяснил, из чего устроена была баррикада.

— Отличная мысль, — воскликнул адмирал. — Ваши кузены, де ла Ну, молодцы. Самые опытные воины не придумали бы ничего лучшего! И вы говорите, Лаваль, что неприятель потерял семьсот человек?

— Да.

— Сколько же было сил у вас?

Филипп объяснил. В это время графиня показалась на крыльце, чтобы встретить гостей.

— Примите мою горячую благодарность за скорую помощь, — сказала она. — Мы не ожидали вас раньше утра.

— Да, мы очень спешили, — ответил адмирал. — Ваш гонец прибыл к нам с рассветом; лошадь его пала в пути и последние пять миль он шел пешком. Я, не медля ни минуты, выехал с четырьмястами всадников и помчался сюда. Мы сделали остановку только на три часа днем, чтобы дать вздохнуть нашим коням, да всего один час вечером. Мы боялись, что застанем замок в огне.

Графиня пригласила гостей в дом и предложила им ужин. Часть быков, оказавших столь важную услугу осажденным, разрезали и зажарили над большими кострами, пылавшими во дворе.

— Не знаете ли вы, где теперь католики? — спросил адмирал.

— Они остановились в деревне, в семи милях отсюда, — ответил Франсуа. — Мы послали двух верховых за ними, чтобы убедиться, что они не вернутся.

— А что, де ла Ну, — воскликнул адмирал, — не ударить ли нам по ним ночью? Вероятно, после сегодняшней схватки они спят крепко и не ожидают нас.

— Превосходно, адмирал. Только вынесут ли новый переход наши измученные кони?

— У нас есть двести коней, адмирал, — вмешался Франсуа, — пятьдесят моего отряда и полтораста пригнанных фермерами. Можно оседлать их для вас. Хотя мы и сильно побили католиков, наши фермеры все-таки не забыли, что их фермы сожжены, а потому с радостью последуют за вами вместе с моими солдатами.

— Хорошо, — сказал адмирал. — Пусть сто пятьдесят дворян, прибывших со мной, поедут с вашим отрядом, а остальные пойдут с фермерами. В силах ли вы сделать это, господа, после нашей утомительной скачки?

Все изъявили согласие.

В три часа все было готово к выступлению. Де ла Ну взял на себя командование двумя сотнями всадников, а адмирал стал во главе трехсот человек пехоты; для защиты замка остался небольшой отряд.

Католиков застали врасплох. Триста из них поплатились жизнью; двести вместе с начальником своим, де Бриссаком, были взяты в плен, а остальные шестьсот человек спаслись бегством, оставив в руках победителей все свое оружие и лошадей.

— Ну, де Бриссак, — говорил граф де ла Ну на обратном пути в Лаваль, — времена очень переменились с тех пор, как мы с вами сражались под начальством вашего отца в Италии. Думали ли вы тогда, что нам придется биться друг против друга.

— Нет, я и представить себе этого тогда не мог, — грустно ответил де Бриссак. — Нас встретили жестоко в замке, а мы-то думали застать его врасплох и воротиться в Пуатье по крайней мере с тысячью голов скота. Теперь мы пленники, лошадей наших отобрали, и из отряда в тысячу восемьсот человек спаслись едва шестьсот. Герцог Анжуйский будет в отчаянии, когда узнает обо всем этом.

Глава XV Сражение при Жарнаке

Расположив войска на зимние квартиры, католики и гугеноты стали прилагать много усилий, чтобы привлечь на свою сторону иностранных государей.

Папа и Филипп Испанский обещали помочь Гизам, а герцог Цвейбрюкенский готовился вести войско из протестантских государств Германии на помощь гугенотам.

Кардинал Шатильон, находившийся в то время в Англии, красноречиво поддерживал письма королевы Наваррской к Елизавете, прося военных припасов и войска, а главное, денег для расплаты с немецкими наемниками. Елизавета вела себя, по обыкновению, двулично: просьбы гугенотов она принимала благосклонно, а французскому двору давала торжественные заверения, что далека от мысли помогать гугенотам, на которых смотрит как на бунтовщиков. Королю Наваррскому она дала в долг семь тысяч фунтов стерлингов, но взяла у него в залог драгоценностей на эту сумму. Адмиралу Винтеру она приказала отвезти в Ла-Рошель шесть пушек и триста бочек с порохом, а когда французский двор запротестовал против ее помощи врагам короля, она объяснила, что адмиралу Винтеру приказано только конвоировать несколько судов с товарами. Французский двор, занятый борьбой с гугенотами, конечно, не желал открытого раздора с Елизаветой и потому делал вид, что верит объяснению.

Раннею весной обе армии стали готовиться к военным действиям.

План принца Конде и адмирала заключался в том, чтобы соединиться сначала с южными вождями гугенотов, виконтами, оставшимися в Гиенне для защиты гугенотских областей, и затем идти навстречу герцогу Цвейбрюкенскому. Поэтому они направились сначала к Коньяку, куда шел и герцог Анжуйский.

Обе армии одновременно пришли к противоположным берегам Шаранты. Католики захватили город Шато-Неф, на полпути между Жарнаком и Коньяком, и начали исправлять мост, разрушенный гугенотами. Главная армия католиков пошла на Коньяк и готовилась атаковать город.

Силы гугенотов были еще разделены, и потому адмирал, не желая подвергать армию опасности, просил Конде отступить. Но принц, командовавший авангардом, стоявшим возле Шато-Нефа, отказался последовать этому совету и с своею обычною отвагой гордо заявил, что Бурбоны никогда не бегут от врагов. В этой армии в числе большого конного отряда, предводимого графом де ла Ну, находился и Франсуа де Лаваль с своими людьми.

В ночь на 12 марта герцог Анжуйский неожиданно перешел реку, и передовые отряды гугенотов ничего не заметили.

Узнав о переходе, адмирал разослал приказ разбросанным отрядам сосредоточиться. Но дисциплина не была сильна в армии гугенотов, и многие начальники заняли не указанные в приказе позиции, а более, по их мнению, удобные.

К полудню 12-го числа ближайшие к реке отряды успели, однако, сойтись и адмирал решил отступить к позиции, занимаемой принцем Конде; но не успели гугеноты начать отступления, как вся армия католиков обрушилась на них.

Адмирал вынужден был принять сражение и остановился в Бассаке, небольшой деревне с аббатством, располагая только отрядом конницы под начальством де ла Ну и небольшим отрядом пехоты.

Коннице де ла Ну пришлось вынести первый натиск врагов. Тесной массой напал де ла Ну на наступавшую кавалерию католиков, значительно превосходившую его в числе, и глубоко врезался в ее ряды; этим воспользовались католики и отрезали ему путь к отступлению. Однако коннице де ла Ну удалось пробиться сквозь плотные вражеские ряды и ускакать. Деревня Бассак и аббатство были потеряны.

В это время явился на выручку д’Андело. Он выгнал католиков из деревни и укрепился там. Но на него наступала целая армия, и успех его мог быть только временным. После отчаянной борьбы деревня снова перешла в руки католиков. Отступавшим по шоссе гугенотам грозило полное поражение фланговыми атаками католиков, когда на поле битвы появился с тремястами всадников принц Конде, извещенный генералом об опасности.

С рукой, раздробленной пушечным ядром, и ногой, искалеченной копытами коня, Конде тем не менее сам повел свой отряд на врага. Закипела отчаянная битва. Гугеноты совершали чудеса храбрости. Но католики получали все новые подкрепления, и отряд Конде таял.

Многие гугеноты попали в плен, лошадь Конде была убита под ним и упала, придавив его собою. Конде поднял забрало и сдался двум рыцарям, узнавшим его. Они почтительно подняли его, но подъехавший капитан королевской гвардии Монтескье убил его наповал из пистолета выстрелом в спину. Несколько других гугенотов, сдавшихся в плен, были также коварно убиты.

Блестящая атака Конде не осталась, однако, без результата — только благодаря ей адмирал мог удалиться с поля битвы без особенных потерь. Пехота гугенотов совсем не участвовала в сражении, за исключением небольшого отряда; но конница потеряла около четырехсот человек убитыми и пленными; в числе последних находились лучшие представители дворян-гугенотов — де ла Ну, Субиз, ла Лу и множество других.

Среди католиков не только Франции, но и всей Европы смерть Конде и победа герцога Анжуйского, сильно им преувеличенная, вызвали великую радость, и дело гугенотов считалось проигрышным.

Армия гугенотов отступила в Коньяк, где в то время находилась мужественная королева Наваррская. Сын ее, молодой принц Генрих, был объявлен после смерти Конде главнокомандующим армией. Молодой Конде, ровесник принца, состоял при новом главнокомандующем.

Опьяненный своей победой, герцог Анжуйский опозорил себя гнусным поступком: он приказал отвезти обнаженное тело Конде на осле в Жарнак и выставил труп на четыре дня перед своим домом. Затем он разослал тщеславные депеши ко всем католическим государям Европы о победе над гугенотами и двинулся на Коньяк.

Однако стоявшие там семь тысяч рекрутов Колиньи встретили королевскую армию с такой решимостью, что не только все атаки на стены были отбиты с тяжелыми для католиков потерями, далеко превышавшими понесенные ими в битве при Жарнаке, но этот урон еще сильно увеличился удачными вылазками гарнизона.

Простояв с месяц перед городом, герцог отступил.

Так же безуспешны были его осады Сен-Жан д’Анжели, но Мюсидан был взят. Штурм его стоил жизни одному из лучших католических офицеров, де Бриссаку, за что герцог отомстил гнусным истреблением всего гарнизона, сдавшего на условии пощады жизни и имущества сражавшихся.

Радость гугенотов по поводу успехов была омрачена смертью доблестного д’Андело, брата адмирала; смерть его приписывали яду, который будто бы дан был ему человеком, подосланным Екатериною Медичи.

Франсуа де Лаваль и Филипп Флетчер были оба серьезно ранены в битве при Жарнаке, где потеряли двадцать человек из своего отряда. Они были, однако, в состоянии добраться верхом до Коньяка. Адмирал посетил их. Он видел их небольшой отряд, прикрывавший общее отступление во время атаки Конде, и, как только они оправились немного, посвятил их в рыцари, а затем отослал в Ла-Рошель для отдыха и излечения.

Молодой принц Наваррский, находившийся в Коньяке, сильно привязался к Филиппу и часто навещал его. Он снова просил Колиньи назначить Филиппа в число приближенных к нему рыцарей, но адмирал отказал, повторив ему те же доводы.

— Есть много молодых французов, принц, — сказал он в заключение. — Почему вы не приблизите к себе графа де Лаваля? Вы еще вчера говорили, что любите его.

— Да, он похож на своего кузена, и если нельзя назначить Филиппа, то я хотел бы иметь при себе его.

Франсуа с радостью согласился на это назначение и тотчас сообщил Филиппу, какой великой чести он удостоился, в то же время очень сожалея, что им придется расстаться.

— Не думай об этом, Франсуа, — сказал Филипп, — Генрих Наваррский, вероятно, будет королем Франции, и каждый французский дворянин должен считать своим долгом служить ему.

Поэтому друзья отправились в Ла-Рошель только на самое короткое время, чтобы отдохнуть и подышать морским воздухом; затем Франсуа хотел передать начальство над своими людьми Филиппу, а сам должен был сопровождать принца Наваррского.

В Ла-Рошели молодые рыцари поселились у Бертрама и были сердечно приняты им и его дочерью. Там они часто совершали прогулки за город и посетили все живописные места в окрестностях.

Филипп аккуратно писал своим родным в Англию и получал от отца и матери, а также от дяди и тетки письма. Отец был чрезвычайно доволен успехами сына, хотя и тревожился о нем.

Вернувшись в лагерь, Филипп сильно заскучал в одиночестве и бездействии: об отряде заботился Монпес, граф де ла Ну находился в плену, а Франсуа — с принцем.

Но вот как-то к нему явился паж с приглашением от Колиньи.

— Мы завтра выступаем, сэр Флетчер, — сказал ему адмирал, — идем на соединение с виконтами, а потом направимся на соединение с герцогом Цвейбрюкенским, идущим, как слышно, к нам. Мне нужно послать к нему письмо, и я не знаю никого, на чью храбрость, такт и осмотрительность я бы мог положиться в такой же мере, как на ваши. Поручение это, как вы понимаете, очень опасное. Возьметесь ли вы за него?

Филипп поблагодарил за честь и доверие.

— Нужно спешить, — продолжал адмирал. — Возьмите, сколько хотите людей и хороших коней и поезжайте с Богом как можно скорее. Депеши будут готовы к десяти часам вечера.

Обдумав поручение и посоветовавшись с Пьером, Филипп решил взять с собою только его и двух своих ратников, Евстафия и Рожера. Маленький отряд мог проехать незаметнее и легче достать для себя все необходимое. Решено было также снарядиться как можно легче, и не обременять себя ни чемоданами, ни кольчугами, а запастись только на первое время съестными припасами.

К десяти часам Филипп был готов выступить в путь. Передавая ему депеши, адмирал познакомил его с позициями католических войск герцогов Омальского и Немурского, чтобы он не натолкнулся на них.

— Есть и другие опасности, — прибавил адмирал. — Из Парижа нам сообщают, что герцогу Альбе и Мансфельду, губернатору Люксембурга, предписано преградить путь герцогу Цвейбрюкенскому. Но у Альбы, кажется, полны руки хлопот в Нидерландах… Письмо вы зашейте в сапог. И помните, что очень многое зависит от того, передадите ли вы письмо герцогу Цвейбрюкенскому.

Путь Филиппа пролегал через Лаваль, и на другой день он уже передал от Франсуа письмо своей тетке, которая радостно встретила его.

За Лавалем он вступил во враждебную гугенотам местность, и надо было ехать с большими предосторожностями, сберегая силы лошадей на непредвиденный случай.

На ночь Филипп остановился в деревне. Все три спутника его отлично усвоили историю, которую должны были повторять в гостиницах: господина их зовут де Вибур, владения его близ того места, где они останавливались накануне, едет он в следующий город, чтобы навестить друзей. Если зайдет речь о вере и политике, они должны были говорить, что господин их держится в стороне от всего этого, хотя не одобряет насилия над гугенотами и уверен, что они могут быть хорошими гражданами, если их оставить в покое.

Так день за днем ехали наши путники, избегая больших городов.

На четвертый день, когда они, по обыкновению, сделали остановку, чтобы пообедать и дать коням отдохнуть, перед гостиницей послышался конский топот, и, подойдя к окну, Филипп увидел, что подъехали двое дворян в одежде королевских цветов в сопровождении восьми ленников. В ту же минуту Пьер вошел в комнату.

— Я сказал Евстафию и Рожеру, чтобы они скорее окончили обед и осторожно вывели оседланных коней на окраину деревни, недалеко отсюда. В случае чего, нам стоит только выпрыгнуть из окна, и мы тотчас будем на конях.

— Хорошо сделал, Пьер, — сказал Филипп, снова усаживаясь за стол, между тем как Пьер стал за его стулом, как бы прислуживая ему.

Дверь отворилась и два дворянина вошли. Не сняв, как принято, шляп, они уселись за стол и шумно заговорили. Вдруг один шепнул что-то другому, а потом повернулся на стуле и дерзко посмотрел на Филиппа, который продолжал спокойно обедать.

— Кто вы, молодой человек? — спросил он поднимаясь.

— Я не имею обыкновения отвечать на вопросы незнакомых людей, — ответил Филипп спокойно.

— Черт возьми, имеете ли вы обыкновение или нет, это мне безразлично, но вы должны отвечать. Теперь не такое время, когда можно ходить, не опасаясь расспросов. На вашем платье нет королевских цветов, и я хочу знать, кто вы?

— Так как я еду не в королевскую армию, а просто путешествую по своим делам, то не вижу основания надевать другое платье.

— Вы не отвечаете на мой вопрос. Кто вы?

— И не намерен отвечать: мое имя касается только меня.

— Ах, вы, щенок, — вскричал, вспылив, дворянин. — Я вам уши надеру.

Филипп поднялся, удивив своего противника, принявшего его за юношу, своим высоким ростом и телосложением.

— Я не хочу с вами разговаривать, — сказал он, — ешьте ваш обед и дайте мне есть свой, потому что если дело дойдет до ушей, то вам надерут их раньше.

Дворянин схватился за меч, но Филипп быстро подскочил к нему и с такой силой ударил его в лицо, что тот как сноп свалился на пол. Товарищ его вскочил и выхватил пистолет из-за пояса, но Пьер изо всей силы бросил в него тарелку так метко, что она ему разрезала губы и выбила несколько передних зубов. В ту же минуту раздался выстрел, и пуля ударилась в стену. Когда ошеломленные неожиданностью и болью дворяне пришли в себя, Филипп и Пьер, успевшие тем временем выскочить в открытое окно, были уже в конце деревни.

Глава XVI Богослужение в лесу

— Ты здорово швырнул тарелку, Пьер, — сказал Филипп, когда они бежали по улице, — и, вероятно, спас мне жизнь.

— Я привык бросать метко, сударь; обед мой часто зависел от того, попаду ли я камнем в птицу…

— У нас еще довольно времени, — сказал Филипп. — Пока они еще ошеломлены, а потом им ведь надо вывести лошадей из конюшни.

— И тогда у них явится новая забота, — прибавил Пьер, смеясь. — Я велел Евстафию подрезать у их коней все уздечки. Хороши они будут, когда сядут на коней. Ты подрезал уздечки? — спросил он у Евстафия, когда они подбежали к своим коням.

— Как же! Да и ремни от стремян тоже.

— Великолепно! — воскликнул Филипп. — Они долго провозятся с этим, а мы тем временем будем далеко.

Проехав с милю, путники оглянулись и на окраине деревни заметили несколько выезжавших верховых.

— Долгонько же они возились.

— А кони их, кажется, и поесть не успели, — прибавил Филипп. — Нам не стоит беспокоиться из-за этих господ, но все-таки лучше будет, если они потеряют наш след.

Доехав до лесу, они поехали по тропинке, чтобы скрыть свои следы. Там они наткнулись на ручеек, проехали по нему более мили, перерезав при этом дорогу, и затем выехали из леса.

— Если они и найдут наши следы, — заметил Филипп, — го во всяком случае потеряют много времени, а быть может, и совсем бросят преследовать нас.

— Тем более, — прибавил Евстафий, — что знают, какие у нас хорошие кони. Один из них очень любовался ими.

— Как бы то ни было, но я думаю, что они будут нас преследовать, — сказал Пьер. — Это не такие люди, чтобы вынести и забыть такое оскорбление. Они предпримут все меры, чтобы отыскать нас, и будут наводить справки в деревнях и гостиницах.

— И ничего не узнают, — ответил Филипп, — потому что мы будем избегать деревень. Ночью мы будем спать в лесу, благо погода теплая.

Проехав еще миль пять, путники остановились в лесу. Они всегда имели при себе немного пищи и вина, а также корм для лошадей на всякий случай.

Предоставив Пьеру расседлать и накормить коней, Филипп прошел к другому концу леса и осмотрелся. Он знал, что они недалеко от Ла-Шатра, и не удивился, увидев внизу в долине город, в одной мили от леса. Вблизи из-за группы деревьев поднимались башни укрепленного замка. Местность была богатая и хорошо обработанная, все дышало здесь миром и благоденствием.

«Ужасно, — подумал Филипп, — что в такой прекрасной стране люди не могут ужиться и режут друг друга Бог знает из-за чего!»

Наступили уже сумерки, когда Филипп вернулся к своим спутникам; те уже успели накормить коней и снова оседлать их. Из осторожности они не развели огня и, поужинав, завернулись в плащи и улеглись спать.

Но только Филипп успел заснуть, как Пьер осторожно разбудил его.

— В лесу люди, — прошептал он.

Филипп стал прислушиваться, и до слуха его донеслось из леса пение.

— Это гимн гугенотов! — сказал он. — Несомненно, они пришли сюда из города совершать богослужение.

Пойдем, посмотрим; только тише, иначе мы их испугаем.

Пройдя шагов триста, они очутились перед лужайкой, на которой собралось человек семьдесят. На стволе лежавшего на земле дерева стоял пастор и говорил:

— Братья мои, мы в последний раз встречаемся здесь. Нас уже заподозрили, что мы собираемся здесь для молитвы, и наша жизнь находится в опасности. За мною уже следят в течение нескольких дней. И хотя я всегда готов жертвовать жизнью за дело Господне, но теперь не желаю подвергать вашу жизнь опасности. Если бы будущее было для нас безнадежно, я предложил бы вам остаться здесь до конца; но небо проясняется, и может случиться, что в скором времени по всей Франции будет объявлена свобода веры и богослужения. Поэтому лучше будет, если мы на некоторое время воздержимся от собраний. Даже теперь, быть может, мы в опасности!..

— Пьер, — прошептал Филипп, — сходи вот в ту сторону к опушке леса и если увидишь что-нибудь тревожное, то скорее приведи сюда наших товарищей и коней.

— Не лучше ли сначала сходить за ними и пусть они со мною идут на лесную опушку; иначе я рискую их долго искать.

— Хорошо, Пьер. Если ты услышишь шум, спеши сюда, а я пойду тебе навстречу. Католики могут явиться не со стороны города, предполагая, что там гугеноты поставили человека стеречь; поэтому, если заметишь, что кто-нибудь идет сюда, крикни громко — это предостережет этих людей, и они успеют разбежаться.

Целый час беседовал проповедник со своими слушателями, убеждая их быть твердыми в вере и с терпением ожидать лучших дней.

Филипп стоял от них шагах в двадцати и при лунном свете ясно видел лица собравшихся тут людей, кроме проповедника, который стоял спиною.

Судя по платью большинство гугенотов принадлежало к бедному классу, хотя трое или четверо были, очевидно, состоятельные горожане.

На бревне, на котором стоял проповедник, сидела молодая девушка, лицо которой поразило Филиппа своей замечательной красотой. Она с благоговением слушала проповедь. Рядом с нею стояла молодая женщина, а шагах в двух мужчина в стальном шлеме и с мечом на поясе.

Окончив проповедь, священник запел гимн, который тотчас подхватили все присутствующие.

В это время Филипп услышал треск сучьев, но не с той стороны, куда послал Пьера. Громкое пение не позволяло ничего слышать. Вдруг раздался крик, и пение прекратилось.

— Я друг ваш! — закричал Пьер. — На вас идут люди из города.

— Разойдитесь, братья, — сказал проповедник спокойно, — но прежде я благословлю вас… Теперь пойдемте через лес и пройдем к городу с другой стороны. Госпожа Клара, я провожу вас в замок.

В эту минуту Филипп услышал невдалеке конский топот.

— Сюда, Пьер — закричал он и побежал к нему навстречу. — Эй, молодцы, на коней, готовьте оружие, — крикнул он своим спутникам, вскочив в седло.

В это время с другой стороны лужайки раздался крик: «Смерть собакам гугенотам! Бей их!» — и толпа вооруженных людей, предводимая двумя всадниками, выбежала на поляну и бросилась на безоружных гугенотов, еще не успевших скрыться.

Гугеноты молча, без криков, без воплей, становились на колени, готовясь умереть без сопротивления, и лишь некоторые скрывались между деревьями. Священник громко запел гимн «Врата небес отверзты», и к нему тотчас присоединились другие голоса.

С дикими криками и яростным ревом набросились на них католики.

Филипп дал шпоры коню и выскочил на поляну навстречу нападающим. Он тотчас убедился, что против такого числа врагов ни он, ни его трое спутников ничего не могут сделать, но он был в отчаянии при виде убийства беззащитных людей. Хотя такие сцены были в те времена обычны во Франции, Филипп впервые присутствовал на подобном избиении гугенотов.

Один из всадников, в котором Филипп узнал дворянина, в которого Пьер бросил тарелкой, подскакал к молящейся девушке. Стоявший за нею вооруженный человек встал между нею и всадником, но был тотчас же убит, и всадник поднял уже меч над головой девушки, как вдруг сам упал с лошади с простреленной головой. Другой всадник, очевидно, узнавший Филиппа, с криком бросился на него.

— Наконец-то я нашел тебя! — яростно вскричал он.

— Не торжествуйте раньше времени, — возразил Филипп, нанося удар и чувствуя, что меч его только скользнул по кольчуге противника. Улучив момент, он нанес врагу такой сильный удар в шею, что тот упал с лошади с отрубленной наполовину головой.

Тем временем Пьер и его спутники отогнали толпу черни, успевшей уже убить многих гугенотов.

— Дайте мне руку, сударыня, поставьте вашу ногу на мою и садитесь ко мне на коня, — сказал Филипп девушке, стоявшей около него. Пьеру он приказал посадить за собой женщину, сопровождавшую девушку, и затем они все четверо пробились сквозь толпу нападающих.

— Нам нужно ехать тем же путем, которым мы сюда приехали, — сказал Пьер Филиппу. — С той стороны идет еще толпа католиков, чтобы отрезать путь.

Через минуту они уже выехали из леса и увидели толпу черни, бежавшую через поля.

— Теперь нам нужно ехать назад, в Ла-Шатр, — сказал Филипп. — Мы проедем теперь и мост и город без препятствий, потому что те, которые могли бы помешать нам, останутся позади нас.

Так и случилось. Выехав из города, Филипп поехал тише.

— Сударыня! — сказал он девушке. — Я не имею чести знать вас, но позвольте вам представиться: я Филипп Флетчер, английский дворянин, сражаюсь за дело гугенотов под начальством адмирала Колиньи.

И он объяснил ей, какие обстоятельства привели его со спутниками сюда.

Рыдавшая почти все время девушка немного успокоилась.

— Мое имя, милостивый государь, — ответила она Филиппу, — Клара де Валькур. Отец мой находится при адмирале Колиньи. Он будет вам глубоко благодарен за спасение дочери.

— Я имею честь знать графа де Валькур: он находится при принце Наваррском, который удостаивает меня своим благоволением. Скажите, чего вы желаете? Отвезти ли мне вас обратно в замок?

— Я буду там беззащитна, милостивый государь, — ответила девушка. — Там теперь находится только небольшой отряд, который не может оказать долгого сопротивления. Посмотрите, теперь уж и поздно.

Филипп оглянулся и увидел огромное зарево, подымавшееся из-за рощи, окружавшей замок. У него вырвалось восклицание негодования.

— Я ожидала этого, — заметила спокойно Клара — Наши владения находятся в Провансе, но отец мой думал, что здесь мне будет безопаснее, нежели там. Мы все время находились в хороших отношениях с горожанами, и они не преследовали наших единоверцев в последнюю войну. Но теперь здесь появились подстрекатели, а недавно несколько странствующих католических монахов проповедовали на базарной площади поход против гугенотов, упрекая народ в равнодушии к своей вере. Месяц тому назад один из преследуемых гугенотских священников пришел ночью в замок и там скрывался. Так как других священников здесь не было, то о нем было тайно сообщено всем гугенотам в городе, и в лесу начались собрания по два раза в неделю. Чем это кончилась, вы знаете.

У девушки не было в окрестностях ни родных, ни знакомых, где она могла бы найти приют.

— Я понимаю, милостивый государь, — сказала она, — что стесняю вас, но мы можем укрыться у какого-нибудь крестьянина, переоденемся крестьянками и попытаемся пробраться в Ла-Рошель. К тому же я хорошо езжу верхом и могла бы пробраться туда на коне.

— Об этом нечего и думать, — возразил Филипп. — Мы остановимся там, под деревьями и обсудим это.

Сойдя с коня, Филипп разостлал на землю свой плащ и предложил Кларе отдохнуть на нем со своей служанкой.

— Мы будем недалеко от вас и двое из нас будут стоять на часах; значит, вы можете спать спокойно, — сказал он.

Вопрос о том, что делать с девушкой и ее служанкой, которые не могли бы перенести быстрого путешествия и вместе с тем мешали исполнению его поручения, сильно беспокоил Филиппа, который посоветовался об этом с Пьером.

— Я вижу только два выхода, — говорил он. — Первый — это отправить их в Ла-Рошель под охраной твоей и Евстафия. Второй же вот какой: ты должен сейчас же ехать, чтобы рано утром быть в Сент-Амбуазе. Там ты оставишь своего коня в гостинице, попросишь приготовить комнаты для своего господина, едущего в армию с отрядом, а затем в разговоре с конюхами и людьми разузнаешь, нет ли где поблизости замка гугенота или гугенотки. Тебе на это понадобится часа три. Будет ли успех или нет, но разузнав об этом, ты затем скажешь, что едешь встретить господина и приведешь его в гостиницу. Дай хозяину крону в залог за помещение и за обед, который ты закажешь, и потом выезжай к нам навстречу. Мы выедем отсюда с рассветом. Удастся тебе узнать что-нибудь, мы свезем женщин в безопасное место, если мет — ты и Евстафий отправитесь с ними в Ла-Рошель. Не забудь достать пару холодных каплунов, бутылку хорошего вина и белого хлеба.

— Какого коня взять мне?..

— Возьми Робина, он выносливее Виктора.

Робин уже съел свою умеренную порцию овса и, когда Пьер подтягивал ему подпруги, посматривал кротко кругом, как бы удивляясь, что его снова хотят заставить работать.

— У тебя зато будет хороший корм в Сент-Амбуазе! — сказал Пьер, потрепав его по шее.

На другой день Филипп рассказал Кларе о поручении, данном Пьеру.

— Прекрасный план, — сказала она. — Мне следует скрыться где-нибудь, прежде чем вы отправитесь дальше.

Четыре часа спустя наши путники были уже в трех милях от Сент-Амбуаза в лесу близ дороги, чтобы не пропустить Пьера, который вскоре, действительно, показался вдали на дороге.

— Ну, Пьер, узнал что-нибудь? — спросил Филипп, выезжая к нему навстречу.

— Я нашел место, где госпожа де Валькур будет в безопасности. Это небольшой, но крепкий замок де Ландр, в пяти милях отсюда в лесу, вдали от городов и больших селений. Сам граф де Ландр теперь в армии адмирала на западе, но супруга его здесь и при ней сорок человек для защиты замка.

— Отлично, Пьер! Графиня де Ландр, конечно, согласится принять госпожу де Валькур, отец которой теперь в той же армии, где и муж графини.

Не теряя времени, они направились к замку де Ландр, и, с трудом отыскивая путь, часа через четыре прибыли туда. Когда они выехали из лесу на поляну, посреди которой стоял замок, из замка послышался звук трубы и мост подняли. Оставив спутников, Филипп один подъехал ко рву. На зубчатой стене над воротами появилась дама, а бруствер заняли солдаты с копьями и ружьями.

Филипп снял шляпу.

— Милостивая государыня, — сказал он, — я из войска принца Наваррского, послан адмиралом Колиньи с важными поручениями. Мне нужно спешить. Между тем я имел счастье на своем пути спасти дочь графа де Валькур от смерти при избиении гугенотов около Шатра. Умоляю вас принять под свою защиту эту девушку.

— Я очень счастлива принять дочь графа де Валькур, которого хорошо знаю по слухам. Милости просим.

Графиня де Ландр встретила гостей в воротах замка. Она нежно обняла Клару де Валькур и настояла, чтобы Филипп со своими спутниками отдохнули в замке хоть полчаса. Не малую радость доставила ей весть, что гугенотская армия должна будет пройти близ замка для соединения с герцогом Цвейбрюкенским.

— Милосердный Бог послал вас мне на помощь, — сказала Клара на прощание Филиппу, — и пусть Он защитит вас на вашем опасном пути. Мой отец поблагодарит вас при встрече за мое спасение, а что я чувствую, — того не выразить словами.

Ночевать путники остановились в небольшой деревне. Когда Филипп ужинал, вошел Пьер.

— Я думаю, сударь, — сказал он, — что для нас было бы лучше проехать дальше несколько миль.

— Зачем?

— На нас и хозяин гостиницы и все встречные смотрели слишком внимательно, поэтому я сказал Евстафию и Рожеру, чтобы они не снимали седел с коней; затем я осторожно проскользнул к открытому кухонному окну послушать, что там говорят. Вот что сказал вошедший в кухню хозяин: «Жена, это и есть те люди, которых здесь искали три часа тому назад. Нужно дать знать в Шартр, а то, чего доброго, солдаты на самом деле сожгут наш дом, да и меня самого повесят, как угрожали. Жаль молодого человека, хотя он и убил двух дворян, вероятно, за дело; да ведь если не мы, так другие выдадут их, — ведь многим объявлено, что первому, кто известит об этих гугенотах, будет дана золотая крона». «Посылай, если хочешь, — ответила жена, — а только я не хотела бы, чтобы у нас в доме проливали кровь, да и гугеноты нам ничего не сделали!» Вот я и решил сообщить вам обо всем, чтобы нам подобру-поздорову убраться из этой ловушки.

Глава XVII Битва при Монконтуре

Филипп продолжал ужинать. Спешить было некуда, потому что до Невера было двенадцать миль, и оттуда не могли вернуться раньше, чем через четыре часа. Хозяйка гостиницы сама принесла следующее блюдо. Поставив его на стол, она серьезно посмотрела на Филиппа и сказала:

— Вы хотите ночевать здесь, сударь, но наше помещение очень бедно и неудобно. Послушайтесь моего совета и поезжайте дальше… Сегодня сюда приходили из города люди, разыскивавшие каких-то путешественников, очень похожих на вас, и они обещали награду тому, кто известит, где вы находитесь.

— Спасибо вам за совет, я последую ему, — ответил Филипп.

— Не говорите моему мужу о том, что я вам сказала, — продолжала хозяйка. — Он честный человек, но труслив, а в наши дни лучше не вмешиваться в такие дела, которые нас не касаются.

Часа два спустя Филипп приказал седлать коней и послал за хозяином.

— Я раздумал, хозяин, — сказал он, — и поеду дальше. Подайте мне счет. Вы можете приписать и за ночлег, потому что постель, вероятно, уже приготовлена для меня.

Филипп заметил, что хозяин обрадовался, хотя и не показывал вида. Через несколько минут лошади были готовы, по счету уплачено, и наши путники выехали на дорогу.

Проехав мили две, они свернули в сторону и расположились на ночлег в лесу.

Через два часа Евстафий, стоявший на часах, услышал на дороге конский топот, а минуту спустя увидел, как несколько всадников галопом промчались по дороге от деревни.

Через несколько дней наши путники без особых приключений вступили в лагерь герцога Цвейбрюкенского, расположенный близ Везуля.

Филипп, отыскав офицера, говорившего по-французски, сообщил ему, что привез депеши от адмирала Колиньи, и его тотчас отвели к герцогу.

— Наконец-то я получу достоверные сведения, — сказал герцог. — А то, по разнообразным слухам, доходившим до меня, нельзя было даже понять, бежал ли адмирал или стоит во главе большой армии. Скажите, за сколько дней проехали вы ко мне через всю Францию?

— Сегодня десятый день, как я выехал из Ла-Рошели.

— И вы проехали весь путь на одних и тех же конях?

— Так точно, государь.

— Хорошие же у вас кони.

Герцог стал читать депеши.

— Адмирал очень высокого мнения о вас, молодой человек, — сказал он Филиппу. — Он говорит, что сам посвятил вас в рыцари за ваши подвиги в битве при Жарнаке. Расскажите же мне, как вы сюда доехали и какие новости вы узнали в пути о королевских войсках.

Филипп дал полный отчет о своем путешествии, о состоянии дорог, о числе рогатого скота в местностях, через которые он проехал, о силах, собранных в городах, и о мерах, принятых для преграждения пути через реки Бургундии.

— Адмирал рекомендует мне этот же путь, свободный от войск французских герцогов; его же указывают и проводники, присоединившиеся недавно ко мне с принцем Оранским. Надеюсь, сударь, что вы поедете с моими друзьями; я познакомлю вас с ними сегодня за ужином.

Войско герцога доходило до пятнадцати тысяч человек, в числе которых было семь тысяч конницы из южно-немецких государств, шесть тысяч пехоты из верхней Германии и около тысячи французских и фламандских дворян, присоединившихся к нему с принцем Оранским. Армии французских герцогов были значительно сильнее армии герцога Цвейбрюкенского, но каждая из них в отдельности не была настолько сильна, чтобы атаковать его, а взаимная зависть предводителей мешала им действовать сообща. Поэтому германская армия беспрепятственно прошла через Бургундию и быстро спустилась к Луаре.

Все мосты через нее были заняты, но один из французских офицеров, знакомый с местностью, указал брод, через который перешла часть армии, осадившая и взявшая город Ла-Шарите и овладевшая таким образом мостом для переправы всего войска через Луару.

По ту сторону Луары перед герцогом находился сильный неприятель, и потому он повернул на юго-запад, послав нескольких вестников к Колиньи с назначением нового места соединения. Через несколько дней армия была уже всего на расстоянии одного дня пути от Лиможа.

Вечером того же дня адмирал, армия которого уже была в Лиможе, приехал со свитой в лагерь. Но он застал герцога на смертном одре от лихорадки и уже в беспамятстве. Утром герцог умер, оставив командование армией графу Мансфельду, и в тот же день армии соединились.

Армия герцога Анжуйского, зорко следившего за Колиньи, была сильнее соединенных армий гугенотов, состоявших из двадцати пяти тысяч человек, в то время как к герцогу еще недавно пришли на помощь пять тысяч папских войск и двенадцать конных сотен флорентийцев. Однако, часть его войска, стоявшая под командованием генерала Строцци у Ла-Рош-Абейль, потерпела поражение от гугенотов: четыреста человек были убиты, и многие, в числе их и сам генерал Строцци, попали в плен.

Тогда двор, нуждавшийся в проволочке времени, вступил снова в переговоры с адмиралом, и гугеноты, вообще склонные к миру, допустили отсрочку военных действий на целый месяц.

После взятия Ла-Шарите немецкие войска прошли всего в нескольких милях от замка де Ландр, и Филипп воспользовался этим случаем, чтобы съездить туда. Клара встретила его с большой радостью.

— Мы очень мало знали о том, что происходило за стенами замка, сэр Флетчер, — сказала графиня де Ландр после первых приветствий, — хотя слухов доходило к нам очень много. То говорили, что армия герцога разбита на голову королевскими войсками, то оказывалось, что она еще идет вперед, но ей грозит опасность быть разбитой, — так что мы под конец уже ничему не верили. Но мы были очень поражены, узнав, что сильный немецкий отряд перешел Луару вброд и осадил Ла-Шарит в то время, как войско находилось еще на другом берегу. Нам говорили, что в Ла-Шарите оставлен сильный гарнизон.

— Это верно, графиня, — ответил Филипп. — Захват этого города даст нам возможность во всякое время перейти Луару. К тому же в городе находится очень много гугенотов, и потому его легко защищать от королевских войск.

— Это хорошая весть для гугенотов нашей местности, — сказала графиня. — До сих пор для нас существовал только выбор между смертью в наших домах и бегством в леса, где мы также не были бы в безопасности. Теперь Ла-Шарите сделается здесь тем же, чем служит Ла-Рошель на западе.

Графиня и Клара передали Филиппу письма к графам де Ландр и де Валькур, которых Филипп должен был встретить в армии Колиньи.

— Я послала уже гонца в нашу армию в тот же день, когда вы уехали от нас, но не знаю, доехал ли он благополучно; ответа я не получала.

Когда адмирал Колиньи приехал в лагерь герцога Цвейбрюкенского, граф де Валькур находился в его свите. Филипп встретил его перед палаткой герцога.

— А, сэр Флетчер! Очень рад вас видеть! — воскликнул граф. — Благополучно возвратились? Принц Наваррский часто вспоминал вас.

— Позвольте передать вам, граф, письмо, которое я имел честь получить из рук вашей дочери, — сказал Филипп.

Граф быстро отступил на шаг.

— Как! От моей дочери? Возможно ли это, сударь? Давно ли вы видели ее? — воскликнул граф в изумлении.

— Около трех недель тому назад.

— Слава Богу! — произнес с облегчением граф, сняв шляпу и поднимая глаза к небу. — Бог был милостив ко мне, но эта милость превосходит все мои ожидания. Уже два месяца я оплакиваю мою дочь как мертвую. Один из моих слуг принес мне известие, что она была в лесу на молитве гугенотов, которые все были убиты чернью Ла-Шатра, а мой замок сожжен и разрушен.

— Ваша дочь спаслась, граф, и находится в замке графини де Ландр.

Не успел граф прочитать письма, как бросился обнимать Филиппа.

— Так это вы спасли мою дочь, мое единственное дитя! — воскликнул он. — Я уже думал, что мне остается в жизни исполнить только свой долг перед Богом и Его делом и потом умереть. А теперь!.. Клара жива!.. Позвольте дочитать письмо. Я хочу побыть один и поблагодарить Бога за Его великое милосердие.

Через полчаса граф вышел из палатки и позвал Филиппа.

— Теперь расскажите мне, пожалуйста, все, — сказал граф, — Клара пишет, что я от вас узнаю все подробности.

Филипп рассказал все, начиная от ссоры с двумя дворянами в гостинице и до той минуты, когда Клара вошла в замок графини де Ландр.

— Рука Господня привела вас в лес, — сказал граф. — Молодой принц говорил, что у вас наверное будут приключения, которые вы должны будете рассказать ему; не ожидал я, что одно из них будет так близко касаться меня… Да, Кларе лучше всего остаться там, пока я не найду возможность привезти ее в Ла-Рошель, единственное место, где она будет в совершенной безопасности.

Франсуа де Лаваля не было в армии Колиньи: он остался с принцем близ Ла-Рошели. Тем с большей радостью встретил Филипп графа де ла Ну, которого возвратили из плена в обмен на важного королевского офицера.

— А вы все отличаетесь, сэр Филипп, как я слышал от адмирала и от де Валькура. Вас с моим кузеном и в рыцари уже посвятили. Честное слово, я не берусь сказать, до чего вы дойдете, если будете так продолжать. Я горжусь вами, как моим, хотя и дальним, родственником.

Королевский двор не имел серьезных намерений делать какие-либо уступки гугенотам. Через месяц переговоры прекратились, и гугеноты начали военные действия. Они взяли две или три сильных крепости, а на юг был отправлен отряд под начальством графа Монгомери, который, соединившись с армией виконтов, выгнал королевские войска из Беарна, владений королевы Наваррской.

Между вождями гугенотов состоялся военный совет. Адмирал предлагал идти на север и осадить Сомюр, который открыл бы им путь через нижнюю Луару наверх Франции, как обладание Ла-Шарите открыло дорогу на запад. Но большинство вождей предпочитало осадить Пуатье, один из богатейших и важнейших городов Франции. К несчастью, их мнение одержало верх, и Пуатье, начальником которого был граф де Люд, был осажден.

Но раньше прибытия туда гугенотского войска, в город поспешил герцог Генрих Гиз со своим братом герцогом Майнцским и многими дворянами, и организовал там отчаянную защиту. Все штурмы гугенотов были отбиты с огромными потерями. Затем осажденные сделали плотину поперек реки, поднявшиеся воды которой затопили лагерь гугенотов; в довершение несчастия потери их сильно увеличились от эпидемии, вспыхнувшей в лагере осажденных.

Прошло семь недель; герцог Анжуйский осадил Ла-Шарите, и адмирал, бросив осаду Пуатье, стоившую ему двух тысяч человек, поспешил, туда на помощь.

Неудача при Пуатье как бы служила противовесом такой же неудаче семи тысяч католиков при Ла-Шарите: и здесь город четыре недели с успехом отбивал все штурмы, так что осаждавшие были принуждены отступить…

Между тем избиение гугенотов продолжалось и в Париже и в других городах. В Орлеане в один день было казнено двести восемьдесят человек. Парижский парламент опозорил себя, заочно приговорив адмирала за измену к казни через повешение, назначив пятнадцать тысяч крон тому, кто убьет его.

Враждующие стороны готовились к решительному сражению. Герцог Анжуйский получил новые подкрепления, и численность его войска доходила уже до девяти тысяч конницы и восемнадцати тысяч пехоты. Армия Колиньи, напротив, была ослаблена потерями под Пуатье и уходом многих дворян, у которых истощились средства содержать свои отряды; у него оставалось теперь только одиннадцать тысяч пехоты и шесть тысяч конницы. Поэтому адмирал избегал сражений, пока с ним не соединится Монгомери со своими шестью тысячами войска, расположенными у Беарна. Но южные войска Монгомери были недовольны долгим бездействием, а немцы грозили вернуться домой, если им не уплатят жалованья и не поведут против неприятеля.

Де ла Ну, командовавший авангардом, взял город Монконтур, и к нему направлялся адмирал, не предполагавший близости неприятеля.

Во время движения по болотам, на — арьергард гугенотов напал сильный неприятельский отряд. Де Муй, командовавший гугенотами, мужественно задерживал врагов, пока остальные гугеноты не перешли болота и не скрылись в город. Адмирал хотел было отступить дальше, но немцы опять возмутились. Воспользовавшись замешательством в рядах гугенотов, армия католиков обошла Монконтур и настигла их недалеко от города. Адмирал, на левом крыле гугенотской армии, и граф Людвиг Нассауский первыми встретили врагов: конница их напала на кавалерию католиков, которой командовал немецкий рейнграф.

Немец находился во главе своего отряда, как и Колиньи во главе конницы гугенотов, и вожди встретились.

Бой их был короток: Колиньи был сильно ранен, а рейнграф убит.

Вслед затем в сражение вступила пехота. Битва между пехотой гугенотов и швейцарцами длился долго. Католики начали наконец отступать, несмотря на свое численное превосходство, как вдруг на поле битвы со свежими силами появился маршал Коссэ; тогда гугеноты, в свою очередь, отступили. Несмотря на храбрость своего предводителя, Людвига Нассауского, немецкая конница гугенотов смешалась и обратилась в бегство, расстроив ряды своей немецкой пехоты, в которую с ожесточением ворвалась пёхота швейцарцев. Началось жестокое истребление побежденных, большая часть которых бросала Оружие и умоляла о пощаде; другие защищались до последних сил; но ни самозащита, ни мольба не смягчали свирепых победителей, и из четырех тысяч немецкой пехоты спаслось только двести человек.

Три тысячи пехоты, состоявшей из гугенотов, подверглись в то же время нападению кавалерии герцога Анжуйского, и тысяча человек были убиты, а остальных пощадили по приказанию герцога. В общем, гугеноты потеряли две тысячи пехоты и триста всадников, не считая немецких воинов, в то время как потери католиков были всего пятьсот человек с небольшим.

Во время этой битвы де ла Ну снова попал в плен. Перед битвой он настоятельно просил Филиппа присоединиться к его кузену в конвой принцев Наваррского и Конде. Когда началось поражение гугенотов, наши друзья, пробившись сквозь отряд католической конницы, появившейся в тылу, увезли принцев в Партенэ, куда был доставлен и тяжело раненый Колиньи.

Адмирал приказал офицерам собрать рассеянные войска, а затем очистить Партенэ и отступить к Ниору.

При вести о тяжком поражении гугенотов поспешила из Ла-Рошели и королева Наваррская. Присутствие ее ободрило гугенотов.

Оставив гарнизон в Ниоре, Колиньи двинулся с частью своей армии к Сенту. Южные же войска, беспокоившиеся о своих домах и друзьях, ушли без его разрешения, ссылаясь на то, что поражение при Монконтуре может явиться сигналом для новых преследований и убийств гугенотов на юге.

Тем временем католики осадили Ниор. Храбрый де Муй, назначенный начальником города, защищался стойко. Однако один католик, соблазненный обещанной наградой в пятнадцать тысяч крон за убийство Колиньи, притворно перешел в лагерь протестантов, заявил, что он обижен католиками, но, не имея возможности убить адмирала, застрелил де Муя.

Убийца был награжден королем орденом, а городом Парижем деньгами.

Лишившись предводителя, гарнизон Ниора сдался, а вскоре начали сдаваться и другие крепости, находившиеся в руках гугенотов.

Две недели спустя после сражения при Монконтуре Колиньи располагал только шестью тысячами человек, из которых половина были конные. Тем не менее он решил действовать.

План его был чрезвычайно смел: прежде всего он хотел достать денег для уплаты немецкой коннице, завладев каким-нибудь богатым католическим городом; потом соединиться с армией Монгомери, идти навстречу южным войскам и направиться с ними на север за немцами, которых нанимал для него Вильгельм Оранский, а затем двинуться на Париж и окончить войну под его стенами.

Королева Наваррская должна была остаться в Ла-Рошели, а молодые принцы сопровождать армию.

Франсуа со своими солдатами уехал после сражения домой, чтобы по совету адмирала отвезти свою мать в Ла-Рошель, так как замок Лаваль, в отместку за отпор, данный католикам, должен был ждать теперь осады. Графиня предложила своим фермерам сопровождать ее в город, и на другой же день все жители замка и его окрестностей были на пути в Ла-Рошель со своим имуществом и скотом.

Филипп был прикомандирован к молодому офицеру де Пиль, с которым он подружился и который был назначен начальником Сен-Жан-д’Анжели, небольшой крепости перед Ла-Рошелью, единственной, не взятой обратно католиками. Она могла, хоть и с трудом, защищаться, и адмирал надеялся, что герцог Анжуйский, вместо того, чтобы преследовать гугенотов со всей своей армией, займется осадой.

И он не ошибся. Большинство католических вождей считали, что следует прежде всего взять Ла-Рошель, твердыню гугенотов на западе, а чтобы сделать это, нужно было сначала захватить Сен-Жан-д’Анжели.

И как еще недавно осада Пуатье оказалась роковой для гугенотов, так и осада Сен-Жан-д’Анжели почти уничтожила все преимущества, добытые католиками победой при Монконтуре.

Едва успел де Пиль примять начальство над крепостью, как армия герцога Анжуйского появилась перед ее стенами и тотчас открыла огонь.

Гарнизон крепости был ничтожен, но ему помогали жители, ревностные гугеноты. Все штурмы отбивались, а повреждения в стенах, сделанные пушками днем, исправлялись в течение ночи. Даже женщины и дети таскали камни и заделывали стены.

После двухнедельной осады сам король прибыл в католическую армию и предложил крепости сдаться. Де Пиль ответил, что хотя он признает авторитет короля, но все-таки не может исполнить этого, потому что получил приказание защищать этот город от принца Наваррского, королевского губернатора Гиенны, и может сдаться только с его позволения.

Осада началась снова. Стены были до того повреждены, что после очередного страшного штурма де Пиль засомневался в том, что сможет отбить следующий штурм и решил даже сделать в стене брешь с другой стороны города, чтобы дать гарнизону и жителям возможность покинуть город. К тому же и припасы подходили к концу.

— Как вы думаете, Флетчер? — сказал он мрачно Филиппу. — Хорошо бы нам продержаться еще дней десять; в это время адмирал успел бы уйти так далеко, что его нельзя было бы нагнать. Но я чувствую, что завтра с нами покончат.

— Можно выиграть время, заключив перемирие, — ответил Филипп. — Они, вероятно, не знают, до какой крайности мы доведены, и, может быть, дадут нам несколько дней отсрочки.

— Во всяком случае следует попытаться предложить им перемирие, — согласился де Пиль.

В час спустя Филипп ехал с белым флагом к королевскому лагерю. Там его привели к герцогу Анжуйскому.

— Я явился с предложением от коменданта, — сказал Филипп. — Он не может сдать город без согласия принца Наваррского. Если вы согласитесь на двухнедельное перемирие, он пошлет гонца к принцу, и если не будет ни ответа, ни помощи, то, по окончании перемирия, сдастся при условии, что гарнизону позволено будет удалиться с конями и оружием, а всем жителям будет дарована религиозная свобода.

Герцог посоветовался со своими военачальниками. Потери его при штурмах были настолько значительны, а от болезней погибло столько людей, что к удивлению и радости Филиппа условия перемирия были приняты, но только с заменою двухнедельного срока на десятидневный.

Перемирие состоялось, и с обеих сторон были даны по шесть заложников.

На девятый день сквозь неприятельские ряды прорвался Сен-Сурен с сорока всадниками и въехал в город, освободив таким образом де Пиля от необходимости Сдаться.

Заложники были выменены, и осада началась снова.

Штурм за штурмом были отбиты с большими потерями для осаждающих; много храбрых королевских офицеров, и в числе их губернатор Бретани, были убиты. Город храбро защищался до второго декабря, когда де Пиль, потерявший надежду на помощь и удовлетворенный тем, что задержал всю королевскую армию на целых семь недель, заставив ее потерять шесть тысяч человек на штурмах и от болезней, сдался на тех же условиях, которые были приняты раньше, но с обязательством для всех защитников города больше не служить во время этой войны.

Маленький отряд защитников вышел из крепости с распущенными знаменами.

Герцог Омальский и другие королевские офицеры пытались защитить отряд, чтобы он, согласно условиям сдачи, беспрепятственно прошел через ряды католиков. Но солдаты, увидев, что такой маленький отряд причинил им столько бедствий, напали на него. Около ста человек, то есть столько, сколько погибло в продолжение всей осады, было растерзано, а с остальными де Пиль смог пробиться при помощи некоторых из католических вождей.

Из Ангулема де Пиль послал письмо, требуя строгого наказания виновных, а когда на его требование не обратили внимания, послал гонца к королю с заявлением, что, вследствие нарушения королевскими войсками условий сдачи Сен-Жан-д’Анжели, он и его солдаты считают себя свободными от обязательства не поднимать оружия в течение этой войны. Затем он со всем своим отрядом присоединился к адмиралу.

Между тем королевская армия постепенно распадалась. Так как наступала зима и начинать осаду Ла-Рошели уже было поздно, Филипп Испанский и папа отозвали свои войска. Немецкие и швейцарские войска были отпущены, а дворянам с их солдатами позволено разъехаться по домам до весны.

Таким образом геройской защитой Сен-Жан-д’Анжели были уничтожены все плоды победы при Монконтуре.

Между тем силы адмирала на юге увеличивались. Он соединился с графом Монгомери и прошел с ним в Монтобан, гугенотскую твердыню на юге, где получил много подкреплений.

В армии его теперь было до двадцати одной тысячи человек, в том числе шесть тысяч конницы.

В конце января эта — армия направилась к городу Тулузе, который считался центром преследования гугенотов в южной Франции. Город этот был слишком сильно укреплен, и потому его нельзя было скоро взять штурмом, но всю местность вокруг него опустошили и разрушили все замки местных членов парламента.

Затем Колиньи повел свои войска на запад, рассылая на пути отряды во владения католиков для реквизиций, а также отправил сильный отряд в Испанию в отместку за то, что король ее помогал католикам.

Начальником этого отряда был де Пиль, догнавший адмирала в Монтобане. Затем Колиньи повернул на север и, преодолев все препятствия, представляемые горами и реками, появился в Бургундии в конце мая.

В то время как Колиньи совершал свой замечательный поход по Франции, де ла Ну, выменянный на Строцци, отправился в Ла-Рошель, осажденный католиками.

Там он принудил их отступить, затем разбил их близ Лукона и взял обратно Фонтенэ, Ниор, Иль-д’Олерон, Бруаж и Сент. К несчастью, храбрый вождь гугенотов при Фонтенэ сломал левую руку и должен был лишиться ее.

Глава XVIII На родине

Эти неудачи и страшное обеднение страны от войны, сильно уменьшившее королевские доходы, вынуждали Карла IX желать мира, вопреки Екатерине Медичи и Гизам — последних он не любил и боялся.

Он не мог не чувствовать, что его обманывают; сколько раз его уверяли, что война окончена и гугеноты уничтожены, а между тем гугенотские армии появлялись снова, города, отнятые у них с такими усилиями, опять переходили в их руки, и самому Парижу грозила опасность. Советовали ему заключить мир и немецкие государи.

И мир был заключен на условиях, соответствующих надеждам гугенотов, и они помирились бы вновь со своим положением, если бы могли положиться на искренность двора. Объявлена была всеобщая амнистия, и волею короля воспрещено оскорблять гугенотов и преследовать их за веру. Высшему дворянству предоставлено было выделять места в своих владениях, в которых должны совершаться гугенотские богослужения. Двадцать четыре города, по два в каждой из главных провинций, и также все города, которыми владели гугеноты при подписании мира, получили привилегию публичного протестантского богослужения. Четыре города — Ла-Рошель, Монтобан, Коньяк и Ла-Шарите — оставлены в руках гугенотов в качестве их крепостей.

В то время король, без сомнения, искренно желал мира. Он отдал парламенту приказ уничтожить постановление, лишавшее кардинала Шатильона, брата адмирала, его епархии, и когда парламент медлил, приказал принести к себе книгу протоколов и собственноручно вырвал те страницы, на которых оно было записано.

Филипп решил воспользоваться мирным временем и побывать дома в Англии.

— Напрасно ты едешь, — говорил ему Франсуа. — Можешь быть уверен, что мир этот так же непрочен, как и прежние.

— Если война опять начнется, я тотчас же приеду. И в любом случае я не останусь долго в Англии. Что мне там делать? Хотя дядя Гаспар и купил для меня большие поместья, но я слишком молод, чтобы играть там роль дворянина-помещика — мои же товарищи по школе засмеют меня.

Филипп благополучно проехал на север Франции и переправился со своими конями через пролив в Дувр. Его сопровождал Пьер, который был так сильно огорчен, узнав о предполагаемом отъезде своего господина, что Филипп решил не расставаться с ним. Двух ратников, служивших у Филиппа, зачислили в отряд Франсуа, с обещанием в случае возвращения Филиппа во Францию принять их опять к нему на службу вместе с товарищами, бывшими теперь в Лавале.

Из Дувра Филипп проехал в Кентербери. На улицах города он встретил немало знакомых лиц, и среди них несколько прежних товарищей по школе, и удивлялся, что они мало переменились, в то время как он так возмужал, что никто не узнавал его.

Он остановился перед большим домом Гаспара Вальяна и, бросив поводья Пьеру, вбежал прямо через магазин в контору. Гаспар, удивленный, что кто-то входит к нему без разрешения, пристально посмотрел на вошедшего и, воскликнув: «Филипп!» — бросился его обнимать.

— Просто не верится, что это ты! — сказал он, отступая на шаг, чтобы лучше разглядеть. — Как ты вырос! Точь-в-точь такой же молодец, каким был твой отец, когда я познакомился с ним. К тому же ты теперь рыцарь! Я никогда так не радовался, как в тот день, когда получил известие об этом… Ну, теперь тебе нужно ехать к родителям. Беги наверх, поцелуй тетю Марию, да и с Богом. А мы через час тоже будем у вас.

И Филипп помчался на ферму.

Нельзя описать радости родителей Филиппа. Его мать была благодарна Богу за спасение сына от опасностей, и отец был горд, что сын его оказался достойным потомком воинственной Контской ветви и выказал во многих битвах мужество и благоразумие, какие его предки выказывали при Кресси, Пуатье и Ажанкуре.

— Хорошая кровь говорит сама за себя, сын мой, — сказал он Филиппу. — Жаль только, что ты получил рыцарство не в Англии, хотя я согласен, что во всей Европе нет предводителя способнее адмирала Колиньи. Вот будет война с Испанией, и у нас найдутся люди. Могу тебе сказать, что тут в Кентербери много было разговоров о тебе. Проезжавшие через город беглецы из Франции говорили, что слышали твое имя в числе имен дворян, бывших в свите адмирала и храброго де ла Ну. Здесь поселились две семьи, бежавшие из Ниора; они рассказывали нам, как ты и твой кузен спасли их из рук католиков. Ручаюсь, что они часто повторяют этот рассказ с тех пор, как прибыли сюда, и он производит много шуму в Кентербери.

Пьеру тоже все обрадовались. Он сидел на почетном месте в кухне и удивлял французскую прислугу рассказами о приключениях своего господина, к которым прибавлял немало вымышленных историй.

Гаспар Вальян пришел только через три часа, не желая мешать свиданию Филиппа с родителями.

— Что, Джон, — говорил он, — не правда ли, мой план отлично удался. Кем бы он был, если бы оставался дома?

— Он был бы, брат, тем же, кто он есть теперь — джентльменом, — сказала с достоинством Люси.

— Ну, все же это не то… — покачал головой Гаспар.

В Англии зорко следили за ходом борьбы гугенотов; все подвиги Филиппа были известны, и даже английский посланник в Париже слышал о нем от самого де ла Ну и говорил в одной из депеш об исполнении им двух опасных поручений и возведении его в рыцари адмиралом Колиньи.

Через несколько дней по приезде Филипп как человек, приобретшей репутацию, которая делала честь всей провинции, получил приглашение от многих местных дворян и в этом новом кругу скоро занял почетное положение.

Филипп гостил уже почти шесть месяцев у своих родных, когда пришло письмо Франсуа с настоятельной просьбой вернуться во Францию.

«Весна начинается, — писал Франсуа, — а все спокойно, и король, кажется, решил сохранить мир. Коннетабль Монморанси, много содействовавший примирению, все еще в большой милости, а Гизы злятся, проживая в своих владениях. Дворяне-гугеноты хорошо приняты при дворе и множество их едут в Париж, чтобы уверить короля в своей преданности. Я также был там с матерью; король принял нас очень благосклонно и поздравил меня с тем, что я посвящен в рыцари самих Колиньи. Мы присутствовали при венчании короля с дочерью немецкого императора. Зрелище было великолепное. Ходят слухи, что король хочет положить конец всем беспорядкам в будущем и связать узами дружбы обе партии. С этой целью он предложил сочетать браком свою сестру Маргариту с Генрихом Наваррским. Мы все надеемся, что брак этот состоится и будет иметь большое значение для всех нас, исповедующих реформатскую веру. Говорят, что королева Наваррская не сочувствует этому браку и опасается, что Генрих забудет в Париже те скромные обычаи, в которых он воспитан, и под влиянием Маргариты и двора перейдет в католичество. Трудно сказать, насколько справедливы эти опасения, но Генрих может сделаться королем Франции, и вопрос о вере должен тревожить его. Генрих уверен, что если Карл и его два брата умрут без потомства, Франция не пожелает иметь короля-гугенота. Гизы, духовенство, папа и Испания не допустят этого. Так что лучше ему остаться королем Наваррским, чем сделаться королем Франции.

Я думаю, Филипп, что когда он будет королем Наваррским, Гизы найдут в нем соперника более опасного, чем теперешних вождей гугенотов. Сначала я думал, что он прост и откровенен, и такого же мнения о нем все приближенные, но из частых разговоров с ним я убедился, что ошибаюсь. Под веселою, беспечною внешностью кроется много ума, а также расчета и честолюбия; он втайне изучает людей и умеет приспособляться к ним. Я уверен, что он будет со временем великим вождем. Королева Наваррская принимала в Ла-Рошели многих графинь и в том числе мою мать. Она пригласила маму посетить ее в Бэарне, а принц настоятельно требовал, чтобы я приехал с нею. Если ты приедешь, то, конечно, поедешь с нами и будешь с радостью принят Генрихом. Мы отлично поохотимся и хорошо проведем время».

Это письмо ускорило отъезд Филиппа. Предстоящая охота в горах Наварры очень притягивала его. К тому же, он любил молодого принца и давно уже был убежден в его уме и проницательности.

Он прочитал это письмо дяде Гаспару. Гаспар задумался.

— Это для меня ново, — сказал он наконец. — Я как и все другие, думал, что Генрих Наваррский простодушный, беспечный юноша, который любит охоту и, подобно своей матери, не терпит придворных церемоний, но если то что пишет Франсуа правда, — а ты, кажется, также того же мнения, — то в судьбе Франции наступит большая перемена. До сих пор несчастные гугеноты постоянно попадались в ловушку; но если Генрих Наваррский будет мудрым политиком, он сумеет бить врагов их же собственным оружием и добьется для гугенотов того, чего они никогда не достигнут мечом. Но помни, что гугеноты наверняка не поблагодарят его за это. Моя жена и твоя мать ужаснулись бы, если бы я сказал им, что Генрих, сделавшись католиком, может лучше залечить открытые раны Франции и обеспечить свободу вероисповедания гугенотам, чем если он будет протестантским королем.

— Неужели вы думаете, дядя, — воскликнул Филипп с негодованием, — что он способен переменить веру?

— Я не знаю, Филипп, посмотрим…

Три дня спустя Филипп и Пьер находились уже в Лондоне, чтобы оттуда переехать в Ла-Рошель. Дядя щедро снабдил его деньгами, и отец также настоял, чтобы он взял и у него крупную сумму.

Корабль быстро перевез их в Ла-Рошель, а на другой день Филипп был уже в Лавале. Он уже знал, что после битвы при Монконтуре замок был сожжен королевскими войсками, но тем не менее его поразила страшная картина руин: только центральная часть замка не была окончательно разрушена, и потому графиня поселилась там.

— Да, многое переменилось здесь, Филипп, — говорила графиня. — У меня большие средства, скопленные долголетнею жизнью в деревне, и я могла бы восстановить все это, но стоит ли? Если разгорится война, то она сосредоточится около Ла-Рошели, и замок будет снова разрушен.

Франсуа был в восторге от приезда Филиппа.

— Как раз вовремя! — говорил он. — Мы в конце этой недели едем в Бэарн, и хотя ты мог бы приехать и один следом за нами, а все же лучше ехать вместе.

Три дня спустя графиня с сыном и Филиппом выехали из замка в сопровождении шести вооруженных ратников, так как дороги были не безопасны от разбоя, которому предалось множество солдат. Графиня ехала верхом, а ее служанка — позади одного из всадников.

Переезды делались небольшие; останавливались они в гостиницах или в замках знакомых дворян. По пути они нередко встречали подозрительные группы людей, но они с мрачным видом сторонились вооруженных солдат, и путники благополучно достигли Бэарна.

Замок короля Наваррского оказался не столь величественным, каким был Лаваль до его разрушения. Он лежал вблизи города, где наши путники и оставили своих ратников. Принц Генрих выбежал к ним в простой одежде горожанина.

— Добро пожаловать! — говорил он, помогая графине сойти с лошади и вводя ее в дом.

Минуту спустя он снова вышел к Франсуа и Филиппу.

— Вот теперь, когда я проводил графиню к маме, я ваш, — сказал он, улыбаясь. — Очень рад видеть вас обоих.

— Мой кузен настаивал, чтобы я ехал сюда с ним, принц, — сказал Филипп, — и уверял меня, что вы не будете недовольны. Остановлюсь я, конечно, в городе.

— Нет, этого вы не сделаете, — возразил принц. — Правда, мы здесь бедны, но не настолько, чтобы отказать себе в удовольствии принимать гостей. Вам уже приготовлена комната.

Филипп удивился.

— А вы думали, — сказал смеясь принц, — что по нашему королевству можно ездить инкогнито! Мы слабы, и потому должны быть настороже. Половина путешественников приезжает сюда обыкновенно с каким-нибудь злым умыслом, подосланная королем Филиппом Испанским или Гизами, и если только они не едут очень быстро, то нас извещают о них за двадцать четыре часа до их прибытия. Если же нам нужно, чтобы они прибыли позднее, их всегда задержит что-нибудь в пути: или лошадь раскуется, или затеряется часть багажа, или пропадет какая-нибудь важная бумага… и такие вещи случаются нередко. Затем, приехав, они узнают, что я уехал на охоту на две недели в горы, а мама в Нерак. Мы узнали вчера утром, что вы переехали границу, и что с графиней едут сын и высокий молодой англичанин. Кто этот англичанин — угадать было нетрудно.

— Но мы ничего не потеряли в дороге, ваше высочество! — сказал Франсуа, улыбаясь.

— Это случается не всегда и не со всеми, — ответил смеясь принц.

Принц провел своих гостей в дом, где их радушно приветствовала королева.

На другой день наши друзья уехали с принцем в горы на охоту на кабанов, волков и диких коз. Вместе с ними поехали двое ловчих и трое слуг.

В тот же день собаки подняли в лесу огромного оленя, который бросился бежать. С громким лаем понеслись вслед за ним собаки, и охотники едва успевали следовать за ними на своих конях. После часовой бешеной скачки им удалось наконец нагнать оленя, который, спасаясь от собак, бросился в небольшой пруд, откуда охотники с трудом выгнали его с помощью жердей. Выскочив из воды, олень снова пустился бежать, но, убедившись, что ему не уйти от своих преследователей, он вдруг обернулся и, грозно наклонив рога, стал ожидать своих врагов.

Рассвирепевшие собаки яростно набросились на него, но в следующее мгновение две из них взлетели на воздух с распоротыми животами. Остальные собаки обступили животное с громким лаем, но не решались подойти близко. Охотники также остановились. Принц соскочил с коня и, подойдя к животному из-за дуба, ловким ударом охотничьего ножа подрезал ему подколенные сухожилья, — олень тотчас упал на землю.

Охотники пробыли в горах три недели; ночевали они в пастушьих хижинах, а иногда под открытым небом.

— Что вы скажете о браке, который устраивают мне? — спросил однажды неожиданно принц, когда они сидели вокруг большого костра в лесу.

— Это будет великой выгодой для нашей веры, если только ваше величество изъявит свое согласие, — ответил осторожно Франсуа.

— Политичный ответ, господин Лаваль… А вы что скажете, сэр Филипп?

— Это вопрос слишком сложный, чтобы я мог составить свое мнение. Много можно сказать и за и против этого брака. Например… вы рыболов, ваше высочество?

— Неважный… Но какое это имеет отношение к моему вопросу?

— Я хотел сказать, что когда рыбак поймает очень большую рыбу, то рискует, что она его самого втащит в воду.

Принц засмеялся.

— Верно, сэр Филипп. Таково же и мое мнение об этом браке. Маргарита де Валуа слишком большая рыба в сравнении с бэарнским принцем, и не только она одна будет тащить его, но другие большие рыбы потащат и ее вместе с ним. Моя добрая мама опасается, как бы я не погубил себя среди развлечений французского двора; но есть нечто другое, что меня тревожит больше всяких развлечений: это король, находящийся под влиянием Екатерины Медичи, герцог Анжуйский, выставивший на позор тело моего дяди Конде; а там еще Лорран, Гизы, папа и буйная парижская чернь. Мне кажется, я буду не рыбаком, а маленькой рыбкой, попавшей в крепкие сети…

И принц задумчиво уставился на огонь.

— Теперь король на нашей стороне, — прибавил он, — но надолго ли…

— Зато на вашей стороне будет принцесса, и в качестве зятя короля вы будете в безопасности, — заметил Франсуа.

— Ну, король не очень-то любит даже своих собственных братьев, — сказал Генрих, — хотя я не думаю, чтобы он осмелился поднять на меня руку, сам устроив мне брак со своей сестрой: он боится мнения Европы. Я знаю, что гугеноты ждут от этого брака больше, чем от самой большой победы, а я сомневаюсь! Я очень рад, что решение зависит не от меня. Я просто пойду по течению, пока не буду достаточно силен, чтобы плыть против него… Во всяком случае, если я поеду в Париж венчаться с Маргаритой Валуа, то желаю, чтобы вы оба ехали со мною.

Глава XIX В сетях

Вернувшись с охоты, друзья наши пробыли еще недели две в Бэарне; затем графиня и Франсуа отправились домой, а Филипп, согласно обещанию, поехал к графу де Валькур в его замок в Дофинэ.

Там он прожил целый месяц. Граф принял его очень ласково и ввел в дома всех своих друзей, как спасителя своей дочери.

Клара очень выросла с тех пор, как он ее видел в последний раз. Теперь ей было почти шестнадцать лет, и она казалась уже взрослой девушкой. Оттуда Филипп вернулся в Лаваль.

— У меня есть важные новости для тебя, — сказал Франсуа. — Король пригласил адмирала к себе. Многие из друзей отговаривают его, но он считает необходимым в интересах нашей веры принять это приглашение и на будущей неделе поедет в Блуа, где находится сейчас двор. Он отлично осознает, что подвергает себя большой опасности, и потому отклонил предложения всех дворян сопровождать его; с ним поедут только трое или четверо близких его друзей. Два дня тому назад я виделся с ним и просил его взять меня в свою свиту, но он решительно мне отказал. «Друзья, которые будут сопровождать меня, — сказал он, — уже сделали все в жизни, что могли. Но у тех, кто молод, есть еще будущее. И если что-нибудь случится, то удар не поразит тех, кто может сделаться вождем грядущего поколения».

Гугеноты на западе Франции с беспокойством ожидали известий о том, будет ли принят адмирал Колиньи. Наконец пришла радостная весть, что король принял его очень любезно, обнял и сказал, что считает день его возвращения ко двору одним из самых счастливых в своей жизни, потому что он предвещает конец смут и вражды. Даже Екатерина Медичи приняла адмирала любезно. Король подарил ему из своего собственного капитала сто тысяч фунтов, чтобы вознаградить за все потери, понесенные им во время войны, и приказал выдать ему годовой доход его брата кардинала, незадолго перед тем скончавшегося.

Озлобленные этим Гизы уехали в свои поместья. Выехал из Парижа и испанский посол, раздраженный тем, что по совету Колиньи король помог нидерландским протестантам в борьбе с герцогом Альбой.

Во Франции наступило спокойствие. Преследования прекратились, и гугеноты в первый раз после многих лет вздохнули спокойно.

Между тем переговоры о браке принца Наваррского с Маргаритой Валуа продолжались. Принцу было теперь восемнадцать с половиной лет, а Маргарите двадцать. Брак их был уже пятнадцать лет назад предложен Генрихом II, но во время гугенотских войн мысль эта была оставлена. Теперь к королеве Наваррской, находившейся в Ла-Рошели, был послан с предложением от короля маршал Бирон. Королева поблагодарила за честь, но просила времени на размышление и совет с протестантскими священниками.

Вести об этих переговорах, как и о переговорах о браке Елизаветы Английской с герцогом Алансонским взволновали весь католический мир.

Папа послал к Карлу легата с протестом. Португальский король, отказавшийся перед тем от брака с Маргаритой, стал теперь просить ее руки. Филипп Испанский, со своей стороны, употреблял все меры, чтобы помешать браку Генриха с Маргаритой, а гугенотские священники, напротив, объявили, что по закону нет препятствий для брака гугенота с католичкой. Все это наконец склонило королеву Наваррскую повести серьезно переговоры, и с этою целью она поехала в Блуа.

Главным препятствием этому браку были мелкие разногласия религиозно-обрядового характера, но наконец все препятствия были устранены. Двор отказался от требования, чтобы Маргарита завела католическую церковь в Бэарне, а королева Наваррская, со своей стороны, согласилась, чтобы венчание происходило в Париже.

Беспокойства, испытанные ею за все это время, тяжело отразились на ее здоровье: через несколько дней по приезде в Париж она заболела лихорадкой и умерла. Подозревали, что кто-то из людей Екатерины Медичи дал ей яд.

Адмирал не присутствовал при переговорах в Блуа. После трехнедельного пребывания при дворе он удалился в свои поместья в Шатильоне и принялся вновь отстраивать разрушенный замок. Графиня же де Лаваль сопровождала королеву в Блуа и Париж и находилась при ней до ее кончины. При выезде из Блуа она вызвала к себе Франсуа и Филиппа, послав им вместе с письмом охранную грамоту, подписанную королем. В пути они узнали о смерти королевы Наваррской, и весть эта была для них обоих тяжелым ударом: они очень любили королеву.

Между тем король стал не доверять своим советникам и просил письмом Колиньи приехать к нему в Париж, чтобы посоветоваться. Одновременно адмирал получил множество писем от своих друзей, которые умоляли его не ехать в Париж, где ему грозит опасность быть отравленным так же, как были отравлены его братья и королева Наваррская. Но адмирал не колебался и тотчас принял приглашение.

Дело, по которому король особенно желал посоветоваться с Колиньи, заключалось в том, чтобы начать борьбу против опасного преобладания Испании и помочь протестантам в Голландии. С этой целью он тайно позволил Людвигу Нассаускому набрать во Франции пятьсот всадников и тысячу человек пехоты. С этим войском Людвиг двинулся в Нидерланды и взял 24 мая Монс. Вожди гугенотов после этой победы убеждали короля объявить войну Испании, но Елизавета Английская со своим обычным двоедушием, в самую решительную минуту отказалась дать обещанную помощь, хотя в начале и подбивала короля к войне. Карл убедился, что Елизавета одурачила его как в вопросе о войне с Испанией, так и в переговорах о браке ее с одним из его братьев. Между тем Монс был осажден и взят герцогом Альбой, а направлявшееся на помощь к этой крепости гугенотское войско в три тысячи человек было застигнуто врасплох и совершенно разбито: тысяча двести человек погибли в битве, тысяча девятьсот бежавших с поля сражения были истреблены крестьянами и только около ста человек достигли Монса.

Таким образом, обстоятельства складывались весьма неблагоприятно для Карла IX, и так как затруднения эти возникли по совету гугенотских вождей, то партия Гизов и герцога Анжуйского воспользовалась этим, чтобы подорвать к ним доверие короля. Екатерине Медичи стало известно, что Колиньи предостерегал короля против влияния ее и герцога Анжуйского, и она еще больше возненавидела адмирала.

Вся в слезах пришла она однажды к королю и, сказав ему, что он только ее советам и помощи был обязан своими успехами в войнах против гугенотов, пожаловалась, что они-то теперь и пользуются всеми преимуществами, и он по их совету ведет напрасные войны и подвергает опасности свой престол, вызывая гнев Испании и полагаясь на пустые обещания двоедушной королевы английской.

Эти слезы и мольбы убедили нерешительного короля, и он снова подчинился пагубному влиянию Екатерины Медичи.

Франсуа и Филипп, проводив графиню после смерти королевы Наваррской в Лаваль, вернулись в Париж, где вскоре должна была состояться свадьба короля Наваррского, на которой должны были присутствовать многие гугеноты. Они сняли квартиру близ дома адмирала. Де ла Ну в то время не было в Париже; он находился в Монсе с Людвигом Нассауским и попал в плен к герцогу Альбе.

Адмирал представил Франсуа и Филиппа королю. Карл принял их любезно и, узнав, что они жили в Бэарне с принцем Наваррским, представил их своей сестре Маргарите.

— Эти господа, Марго, друзья короля Наваррского и могут тебе рассказать о нем больше, чем серьезные политики, — сказал он ей.

Принцесса, одна из самых прекрасных женщин своего века, много расспрашивала их о своем будущем супруге, которого почти не видела с самого детства. Когда они являлись с адмиралом ко двору, она всегда выказывала им свою благосклонность.

День свадьбы приближался, и в то же время король все более стал чуждаться Колиньи. Перемена в короле была так заметна, что католики уже не скрывали своей радости, а находившиеся в Париже гугеноты встревожились.

— Что ты делаешь, Пьер? — сказал однажды Филипп, увидев, что его слуга занимается чисткой двух тяжелых пистолетов, которые они возили с собою в кобурах.

— Готовлю их для дела, сударь. Я всегда находил, что гугеноты поступают неумно, когда кладут свои головы в волчью пасть…

— Кажется, пока не о чем беспокоиться, Пьер. Не захочет же король расстроить свадьбу своей сестры…

— Дай Бог, сударь, чтобы все было хорошо, но только с тех пор, как я недавно увидел лицо короля, я ему больше не верю… На всякий случай позвольте мне приготовиться к худшему и прежде всего вычистить пистолеты.

Хотя Филипп смеялся над опасениями Пьера, но они произвели и на него впечатление; он привык полагаться на наблюдательность своего слуги. Когда он вечером посетил графа де Валькур, прибывшего с адмиралом в Париж, то заметил, что все гости также находятся в тревожном состоянии.

Только с Кларой происходило что-то новое. Она казалась веселее и говорила больше, чем обыкновенно, но Филипп заметил, что делает она это принужденно. Очевидно, случилось что-то неладное. Когда он проходил мимо, она предложила ему сесть на диван рядом с ней.

— Хотите, я сообщу вам новость, сэр Флетчер?

— Пожалуйста, графиня, — сказал Филипп.

— Мне хотелось, чтобы вы от меня первой узнали это. Мой отец сказал мне сегодня, что я должна выйти замуж за господина де Паскаля.

Филипп не мог скрыть своего волнения. Он никогда не признавался даже самому себе в любви к Кларе де Валькур и сознавал, что отец ее никогда не допустит, чтобы его единственная дочь, богатая наследница и представительница древнейшего рода в Дофинэ, вышла замуж за простого английского дворянина.

Видя, что он молчит, девушка снова заговорила:

— Это было не мое желание, сэр Филипп. Во Франции девушки не сами выбирают себе мужей. Мой отец высказал свое желание по этому поводу три месяца тому назад в Дофинэ, но только сегодня объявил мне свое окончательное решение. Отец мудр и добр, и я ничего не имею против монсеньора Паскаля, которого знаю с самого детства. Одно могу сказать только, что я не люблю его. Я сказала это моему отцу, но он ответил, что молодая девушка и не должна любить до замужества.

— И вы дали свое согласие? — спросил Филипп.

— Дала, — ответила она просто. — Дочь обязана повиноваться отцу, в особенности, если он такой хороший и добрый… Вот он зовет меня.

И, поднявшись, она пошла к отцу, который находился в соседней комнате.

Через несколько минут Филипп незаметно удалился, а час спустя к нему зашел Франсуа.

— Я не видел, Филипп, как ты ушел от графа. Слышал ли ты новость? Граф сообщил ее всем вскоре после твоего ухода.

— Его дочь сама сообщила мне ее» — ответил Филипп.

— Жаль, Филипп, я думал… Но теперь уж не стоит об этом говорить.

Филипп заговорил о предстоящей свадьбе короля Наваррского и выразил надежду, что все обойдется благополучно.

— Конечно, — сказал Франсуа. — Что может помешать этому? Венчание будет такое, каких не видывали в Париже. Мне говорили, что с Генрихом приедут семьсот гугенотов-дворян, да здесь в Париже присоединится к нему еще сотня с адмиралом. Зрелище будет великолепное.

— Я бы хотел, чтобы все было уже кончено.

— Что с тобою, Филипп? Ты просто расстроен… Или ты слышал что-нибудь?

— Нет, но Пьер каркает, и хотя я не вижу основания к опасениям, а все-таки беспокоюсь.

— Ну, чего же бояться? — сказал смеясь Франсуа, — не парижской же черни… Я уверен, что она не посмеет возбудить гнев короля и помешать венчанию; а если бы и посмела, так мне кажется, что восемьсот наших, с Колиньи во главе, пробьют себе дорогу через какую угодно толпу.

Въезд короля Наваррского в Париж был, действительно, величественный. Колиньи со своей свитой присоединился к нему еще за городом и ехал по одну сторону молодого короля, а принц Конде — по другую.

Тут же находились и герцоги Анжуйский и Алансонский со своими пышными свитами, выехавшие приветствовать Генриха от имени короля и ввести его в город.

Гугеноты были все еще в трауре по королеве Наваррской, но на них были золотые цепи и другие украшения, придававшие им необыкновенно изящный вид.

Помолвка происходила в Лувре 17 августа, а затем дан был роскошный ужин и бал. После бала Маргариту, как принцессу, по обычаю проводили ее два брата с большой свитой во дворец епископа, примыкавший к собору; там она должна была ночевать перед венчанием.

Церемония следующего дня была великолепна.

На возвышении перед собором Богоматери Генрих Наваррский со свитой дворян-гугенотов ожидал невесту, которую сопровождал король и все члены его двора. Церемония была совершена при стечении громадной толпы народа, кардиналом Бурбоном по обряду, на который предварительно согласились обе стороны. Генрих ввел невесту в собор и удалился с протестантами в епископский дворец, так как в соборе совершалась обедня.

По окончании богослужения в том же дворце состоялся официальный обед.

Вечером в Лувре был дан обед парижской знати и потом бал. Три дня продолжались празднества, и все это время король был любезен с адмиралом и гугенотами.

Тем временем план избиения гугенотов в ночь святого Варфоломея был уже решен. К участию в этом привлекли Гизов, герцогов Анжуйского и Омальского, а также герцогиню Немурскую.

Несмотря на небольшое число заговорщиков и осторожность их, слухи об опасности дошли до гугенотов и некоторые из них поспешили оставить Париж. Большинство гугенотов, однако, решило дождаться близкого выезда из Парижа Колиньи.

Франсуа должен был по желанию Генриха Наваррского переехать в Лувр.

Между тем Пьер становился с каждым днем сумрачнее.

— Что ты хмуришься, Пьер, чем ты недоволен? — спросил его Филипп в пятницу утром. — Ведь на будущей неделе мы покинем Париж и поедем на юг.

— Надо надеяться, сударь. Я бы очень хотел сейчас же уехать отсюда.

— Нельзя, Пьер. У меня нет поместий, где требовалось бы мое присутствие и вообще нет никаких оснований для отъезда. Я приехал сюда с моим кузеном и уеду вместе с ним.

— Ну нельзя, так нельзя.

— Да чего же ты трусишь, Пьер?

— Если находишься, сударь, в одном городе с Екатериной Медичи, ее сыном герцогом Анжуйским и Гизами, то всегда есть чего бояться.

— Но в городе войска, Пьер, и король жестоко наказал бы всякого, кто оскорбил бы его гостей.

— Король очень переменчив, сегодня он с адмиралом, а завтра с Гизами. Во всяком случае я принял свои меры предосторожности. Я осмотрел дом и нашел, что из верхнего окна можно выйти на крышу, а потом добраться до квартиры графа де Валькур, в десятом доме отсюда, — там во всяком случае соберутся некоторые из ваших друзей, — или выйти незаметно на улицу через какой-нибудь дом. Я купил для себя лохмотья, а для вас — монашеское платье и клобук и спрятал все это за трубу на нашей крыше. На всякий случай я также купил, сударь, — глаза Пьера блеснули при этих словах, — женское крестьянское платье, думая, что, быть может, найдется дама, которую вы пожелаете спасти.

— Ты пугаешь меня, Пьер, своими крышами и костюмами, — сказал Филипп, взглянув с удивлением на своего слугу. — Это кошмар какой-то, ты бредишь!

— Может быть, сударь. Если и кошмар, так ведь я ничего худого не сделал, напротив, истратил только несколько крон; но если это не кошмар, то вы уже будете наготове, и эти несколько крон спасут нам жизнь.

Филипп прошелся несколько раз молча по комнате.

— Ты поступил разумно, Пьер. Хотя я и не верю твоему кошмару, но знаю, что ты не трус и не из таких людей, которые фантазируют. Ну, допустим, что все это сбудется, и что ты, я и… и одна дама, переодетые, очутимся в буйной толпе. Что мы будем делать? Куда пойдем? Мне кажется, что ты выбрал для меня неудачный наряд. Как могу я, монах, идти с тобою, нищим, и с женщиной?

— Покупая вам рясу, я еще не думал о женщине, сударь. Но ваше замечание верно, я должен достать вам другой костюм. Вам надо одеться мясником или кузнецом.

— Лучше кузнецом, Пьер, это безопаснее. Я запачкаю себе лицо сажей, да и руки у меня будут грязны от лазанья по крышам. Ну, а что мы дальше будем делать, когда очутимся в толпе?

— Это будет зависеть от того, сударь, последует ли войско за Гизами и примет ли участие в мятеже. Если так, то весь Париж, с одного конца до другого, будет в волнении, и все улицы заперты. Я думал об этом много раз и часто слонялся по Парижу в то время, как вы были на празднествах. Если мятеж случится ночью, то, по-моему, лучше всего идти к реке, взять лодку и спуститься по течению или же пробраться к городской стене и спуститься с нее по веревке. Если же несчастие случится днем, то нам нельзя будет выбраться таким способом; тогда мы скроемся в пустой лачужке, которую я нашел близ городских ворот, и обождем там до ночи.

— Ты, наконец, заставишь меня поверить всему, Пьер, — сказал сурово Филипп, нетерпеливо прохаживаясь по комнате. — Если бы у тебя было хоть какое-нибудь основание для подобных опасений, то я тотчас пошел бы к адмиралу. Но как могу я прийти к нему и сказать: «Мой слуга, честный малый, вбил себе в голову, что нам грозит опасность нападения со стороны черни». Как ты думаешь, что ответил бы мне адмирал?..

Дверь отворилась, и Франсуа де Лаваль быстро вошел, бледный и взволнованный.

— Что с тобою, Франсуа? — воскликнул Филипп.

— Ты не слышал новость? В адмирала стреляли…

Филипп замер в испуге.

— Стреляли два раза из окна одного дома, — продолжал Франсуа, — первая пуля оторвала адмиралу палец на правой руке, а другая попала в левую руку. Он шел с несколькими дворянами от короля; из них двое отвели адмирала домой, а другие ворвались в дом, из которого стреляли, но нашли там только женщину да слугу, — убийца скрылся через заднюю часть дома, где его ожидала лошадь. Говорят, что дом этот принадлежит старой герцогине Гиз. Полчаса тому назад об этом узнали во дворце, и ты можешь вообразить себе, как все ужаснулись. Король заперся в своей комнате, принцы Наваррский и Конде в глубоком горе; они любят адмирала, как отца, а остальные наши единоверцы вне себя от негодования. Говорят, что человек, ускакавший от дома, из которого стреляли в адмирала, был тот самый негодяй Муревиль, который изменнически убил де Муя и был за это награжден королем. Говорят также, что, пока убийца находился в доме, лошадь его держал лакей в ливрее Гизов. Принцы Наваррский и Конде отправились к Колиньи, которому королевский хирург перевязывает раны.

Глава XX Набат

Филипп быстро схватил оружие и вышел вместе с Франсуа.

— Я должен вернуться в Лувр, — сказал Франсуа, — мое место при короле Наваррском. Он пошел к королю просить позволения тотчас выехать из Парижа. Конде и ла Рошфуко сделают то же, вернувшись от адмирала, потому что здесь, очевидно, всем грозит опасность.

Филипп поспешил к дому адмирала. Многие гугеноты-дворяне, вооружившись, спешили туда же. Во дворе и в приемной адмирала быстро собралось около трехсот дворян. Одни молча и серьезно ходили, другие, собравшись в группы, горячо обсуждали происшедшее. Все считали, что то было покушение не на одного адмирала, а на всех гугенотов, и приписывали это злодеяние Гизам. Было очевидно, что все должны покинуть Париж и приготовиться к новой войне; но это можно было сделать лишь после того, как адмирал будет в состоянии уехать.

— Он ужасно страдает, — рассказывал один из дворян. — Хирург не принес инструментов и отрезал палец в три приема кинжалом. Мерлин, его духовник, был при нем с несколькими ближайшими друзьями. Все мы плакали; но он обернулся к нам и сказал: «Друзья мои, о чем вы плачете? Я счастлив, что страдаю за веру». Потом он сказал, что искренно прощает виновного и его подстрекателей.

Через час пришел Франсуа.

— Принц видел короля, Филипп. Король страшно разгневан и поклялся, что подвергнет самому жестокому наказанию подстрекателей и виновников этого преступления. Нам не стоит тут оставаться, Филипп, мы все равно не увидим адмирала.

При выходе на улицу их догнал граф де Валькур.

— Я только что от адмирала, — сказал он, — ему лучше. Хирург надеется, что на следующей неделе он будет уже в состоянии путешествовать на носилках.

— Хорошие вести, — сказал Франсуа. — Чем скорее мы выберемся из Парижа, тем лучше.

— Без сомнения, — согласился граф. — Лишь бы адмирал поправился… Король возмущен, он велел запереть все улицы Парижа, кроме двух, и требовать паспорта у каждого входящего и выходящего из Парижа.

Тем временем они подошли к дому графа.

— Войдите, господа, — сказал он, — моя дочь очень встревожена нападением на адмирала, к которому она питает глубокое уважение.

— Как он себя чувствует? — спросила поспешно Клара, когда они вошли в комнату.

— Ему лучше, Клара.

— Слава Богу! — сказала она с облегчением. — А что король?

— Он возмущен, как и мы, и намерен строго наказать убийцу и его подстрекателей. Он был у адмирала.

Я хотела бы уехать в Дофинэ, папа: этот город с его насилием мне ненавистен.

— Мы скоро уедем, дорогая. Доктор надеется, что через неделю адмирал сможет путешествовать на носилках, и мы все последуем за ним.

— О, как долго, папа! За неделю многое может случиться.

— Бояться нечего, Клара. Никто не посмеет сделать чего-нибудь из опасения гнева короля. Как вы думаете, монсеньор де Лаваль?

— Я согласен с вами, граф.

— А вы, сэр Филипп?

— Я думаю, что не мешало бы принять некоторые предосторожности.

Вошли еще трое гугенотов и сразу заговорили о положении дел. Клара подошла к Филиппу, стоявшему в стороне.

— Вы действительно верите в опасность, сэр Филипп?

— Верю, графиня. Население ненавидит нас, и в Париже нередко бывали избиения гугенотов. Без сомнения, Гизы виновны в нападении на адмирала; парижская чернь обожает их, и им стоит сказать только слово, чтобы поднять на нас весь город.

— Значит, опасность действительно существует. Не посоветуете ли вы мне что-нибудь?

— Выходите на улицу как можно реже, а спать ложитесь в платье, чтобы быть готовой встать в любую минуту.

— Я исполню это. И только?

— Я ничего не знаю, — сказал Филипп, — пока советую сделать хоть это.

Вернувшись домой, Филипп, к своему великому удивлению, не нашел Пьера, который явился только на другое утро.

— Где ты был всю ночь? — спросил сурово Филипп. — Кажется, теперь не время для удовольствий.

— Я уходил из города, сударь, — сказал Пьер.

— Зачем?

— Я вывел двух лошадей в деревню в двух милях отсюда и поставил их в гостинице, обещав конюху крону, если он побережет коней.

— Все это хорошо, Пьер. Но здесь никто не верит в опасность и мне стыдно, что я один тревожусь.

— Умный человек тревожится, когда глупые спят, — ответил Пьер. — Я был бы совсем спокоен, если бы нам нужно было думать только о себе. Но знаю, что в случае тревоги вы будете думать не только о своей безопасности.

— Графиня де Валькур — невеста монсеньора де Паскаля, — сказал внушительно Филипп.

Пьер незаметно пожал плечами.

— Вы, конечно, правы, сударь, — охотно согласился он. — И так как у нее есть защитники, ее отец и господин де Паскаль, то нам следует, значит, думать только о своем спасении, и это очень облегчает нам дело.

— Ты просто смешон, Пьер, — сказал нетерпеливо Филипп, — и я был глуп, что слушал тебя. Иди, готовь завтрак, иначе ты выведешь меня из терпения.

В этот день состоялось несколько совещаний между гугенотскими вождями. Никто не подозревал, что покушение на адмирала составляло только часть заговора против всех гугенотов; все думали, что оно было следствием злобы Гизов и Екатерины Медичи к человеку, который так долго боролся с ними и теперь имел доверие короля.

Филипп провел большую часть дня в Лувре с Генрихом Наваррским, Франсуа де Лавалем и некоторыми приближенными молодого короля. Все они, лучше его знавшие Францию и Париж, а также положение дел не выказывали и тени беспокойства.

Слушая их разговоры об увеселениях двора, Филипп перестал тревожиться и злился на себя за то, что слушал зловещие пророчества Пьера. Он вернулся домой только в одиннадцатом часу ночи, самом веселом расположении духа.

— Ну, пророк, — сказал он Пьеру, — какие новые заговоры открыл ты? Расскажи, чтобы я мог посмеяться.

— Смеяться после будете, сударь, — сказал Пьер, — а сейчас пойдемте со мной к входной двери.

— Изволь, если это доставит тебе удовольствие.

Они сошли к дверям на улицу.

— Видите вы это, сударь?

— Вижу: белый крестик, нарисованный каким-нибудь шалуном.

— Не угодно ли вам пройти немного дальше, сударь. На этой двери есть крест, на той нет, на следующей тоже нет, здесь опять крест, а там опять нет. Я прошел по нескольким улицам и везде видел то же самое: на каждом доме, где живет гугенот, есть на двери белый крест, а где католик — креста нет.

Филипп был поражен этим открытием и сумрачным видом, с которым говорил Пьер.

— Ты уверен в том, что говоришь? — спросил он.

— Совершенно уверен, сударь.

Филипп прошелся по улице и убедился, что Пьер говорил правду. Возвращаясь домой, он стер крест на дверях графа де Валькура, а на своих дверях оставил, но шедший за ним Пьер незаметно стер его рукавом.

Филипп сел и задумался.

— Мне не нравятся эти знаки, Пьер, — сказал он. — Что ты об этом думаешь?

— Я думаю, сударь, что они хотят взять в плен всех дворян-гугенотов.

— Не могу поверить, Пьер, чтобы они могли решиться на такую гнусную измену, которая опозорит короля.

— Может быть, это не его дело, сударь, а Гизов; быть может, они хотят избить нас, как это было в Руане и не раз случалось в Париже и в других местах.

— Трудно поверить этому. Во всяком случае будем настороже. Теперь слишком поздно, чтобы предпринять что-нибудь.

Отворив окно, Филипп сел рядом.

— Ложись спать, Пьер; через два часа я разбужу тебя и ты займешь мое место.

Прежде чем лечь, Пьер тихо вышел на улицу, тщательно стер с двери знак мокрой тряпкой и затем, положив возле себя меч и пистолеты, улегся на койке.

В час ночи Филипп разбудил его.

— На улице происходит что-то необычное, Пьер: я вижу свет множества факелов и слышу шум, похожий на людской говор. Пойдем посмотрим, что это значит.

Сунув пистолеты за пояс и захватив меч, он завернулся в плащ и вышел на улицу в сопровождении Пьера. Скоро они встретили двух прохожих, и один из них при свете фонаря окликнул Филиппа:

— Это вы, сэр Флетчер?

— Да, де Паскаль. Я вышел посмотреть, что значат эти огни.

— Я тоже вышел из-за этого. Душно, я не мог заснуть, открыл окно и увидел огни. Мне показалось, что они по соседству с домом адмирала, и я решил посмотреть, что это означает.

Они вскоре встретили группы людей с зажженными факелами и увидели, что такие группы бродят по всем улицам.

— Что затевается? — спросил де Паскаль у одной группы.

— В Лувре будет ночной маскарад и шуточное сражение, — ответили ему.

— Странно! — сказал Филипп, когда они пошли дальше. — Я был у короля Наваррского до десяти часов и ничего не слыхал об этом.

К ним присоединились еще несколько дворян-гугенотов, привлеченных необычайным светом и шумом на улицах. Все они направились к Лувру.

Перед дворцом собралось множество народа с факелами и стояли отряды солдат.

Вдруг толпа заколыхалась с криком и шумом, и несколько человек гугенотов, отделившись от нее, бросились бежать, как бы спасаясь от преследования. Они бежали навстречу группе гугенотов, шедшей с Филиппом к площади.

— Что такое, де Винь? — спросил Паскаль первого подбежавшего к ним.

— Ничего не понимаю, — ответил де Винь. — Полчаса тому назад я проснулся от шума и света и вышел с де ла Ривьером, Мореца, Кастелоном и де Вигором посмотреть в чем дело. Когда мы подошли к солдатам, они начали нагло глумиться над нами. Мы, конечно, отвечали и грозили пожаловаться их офицерам, как вдруг эти дерзкие негодяи бросились на нас. Мореца, как видите, ранен алебардой, и так как мы пятеро не могли биться с целой толпой солдат и собравшейся там чернью, то убежали от них. Я буду жаловаться и доведу дело до короля.

— Нам сказали, — проговорил де Паскаль, — что эти люди с факелами должны участвовать в шуточной атаке на какой-нибудь замок или что-нибудь в этом роде, для увеселения короля. Без сомнения, с этой же целью собраны и солдаты. Нам следует, я думаю, пойти домой и подождать до утра.

— А вы не допускаете возможности всеобщего нападения на нас? — спросил Филипп.

— Что? Нападение? Подготовленное у Лувра, на глазах у короля? Вам это приснилось, Флетчер?

— У меня есть основание подозревать это, — заметил спокойно Филипп и рассказал о крестах на дверях.

Ему никто не верил. Все возвратились в свои квартиры.

— Что мы будем теперь делать, Пьер? — спросил Филипп.

— По-моему, следует обождать и посмотреть, что будет дальше, сударь. Если готовится что-нибудь дурное, вся парижская чернь будет в движении. Пойдемте к ратуше; там всегда был центр зла. Если там все спокойно, то, может быть, вся эта комедия и вправду устроена для увеселения двора. Непонятно только, почему улицы около дома адмирала освещены.

Навстречу им прошла молча еще более многочисленная толпа с факелами.

— Заметили ли вы, сударь, что на руке у каждого из этих людей белая повязка, как и у всех, кого мы встречали до сих пор. Если есть опасность, то нам легче будет узнать о ней, имея такой же знак.

— Хорошая мысль, Пьер.

Филипп вынул свой платок, разорвал его пополам и сделал повязки себе и Пьеру. Затем они нагнали несколько групп с факелами, которые шли в одном направлении с ними. У всех были белые повязки на руках.

Филипп встревожился еще больше.

Площадь перед ратушей была слабо освещена несколькими факелами и большим фонарем, висевшим перед гостиницей. Света, однако, было достаточно, чтобы видеть огромную толпу народа на площади и красноватые отблески огней на шлемах, копьях и секирах.

— Что вы теперь скажете, сударь? Тут собралось до десяти тысяч человек; кажется, все городское войско, со всеми офицерами.

Когда они остановились, к ним почтительно подошел офицер.

— Все в порядке, ваше сиятельство, — доложил он Филиппу. — Все люди на своих местах. Полагаю, приказ не будет отменен?

— Нет, — ответил коротко Филипп, видя, что его принимают за кого-то другого.

— И набат будет сигналом начинать?

— О сигнале вы узнаете потом, — сказал Филипп. — Я пришел только узнать, все ли готово.

— Все исполнено, как приказано вашим сиятельством. Ворота заперты и будут открыты только королевскому гонцу, когда он покажет королевскую печать. Все лодки и суда уведены от набережной далеко. Ни один еретик не спасется.

Филипп с трудом подавил в себе сильное желание приколоть этого человека на месте, но, овладев собой, сказал только:

— Хорошо. Ваше усердие не будет забыто.

Он повернулся и пошел поспешно обратно; но не успели они пройти несколько шагов, как за ними раздался пистолетный выстрел.

— Слишком поздно! — воскликнул с горечью Филипп. — Скорее, Пьер!

И они бросились бежать. Из соседних улиц то и дело выбегали вооруженные группы людей, чтобы задержать их, но Филипп повелительно кричал им:

— Дорогу! Я спешу по важному поручению герцога Анжуйского и Гизов!

При этих словах все расступались и давали ему дорогу.

— Прежде всего поспешим к адмиралу! — сказал Филипп Пьеру.

Но когда они подбежали к дому адмирала, то увидели множество людей, выбегавших из дома адмирала с факелами и обнаженными мечами. Филипп узнал среди них Генриха Гиза и Генриха Валуа с их свитами и солдатами.

— Мы опоздали, Пьер. Адмирал уже убит.

Действительно, Колиньи уже был мертв. В эту роковую ночь в доме его находился только его духовник Мерлин, королевский хирург, трое дворян и несколько слуг, а во дворе стояли на страже пять швейцарских гвардейцев короля Наваррского. Возраставший на улице шум разбудил адмирала, а затем он услышал стук в ворота и требование отворить двери именем короля. Адмирал послал одного из дворян, ле Бонна, отворить их, но едва тот сделал это, как во двор ворвался Коссэйнс, офицер стражи принца Анжуйского, с пятьюдесятью солдатами и заколол ле Бонна на месте. Верные швейцарцы защищали внутреннюю дверь, а когда их оттеснили от нее — наскоро устроили на лестнице баррикаду и защищались за ней.

Один из гугенотов-дворян вбежал в комнату известить адмирала о грозящей ему опасности, но адмирал спокойно ответил:

— Я уже давно приготовился к смерти. Спасайтесь сами, если можете. Меня вы все равно не спасете.

По его приказанию все находившиеся при нем, исключая немецкого переводчика, убежали на крышу и спрятались. Баррикада была разрушена и один из свиты герцога Гиза ворвался в комнату, где адмирал спокойно сидел в кресле.

Убийца нанес ему два удара мечом.

Гиз ждал во дворе. Когда ему доложили, что адмирал убит, он приказал выкинуть его тело в окно и с ненавистью толкнул его ногой, а один из его свиты отрубил адмиралу голову.

Затем Гиз позвал солдат и сказал им:

— Начало сделано; теперь к другим — это приказ короля!

Когда Филипп подходил к дому адмирала, на колокольне церкви Сен-Жермен л’Оксерруа зазвонили в набат, и вслед за тем со всех сторон поднялись оглушительные крики: «Смерть гугенотам!»

На улице, где он жил, Филипп увидел множество солдат, с криком разбивавших двери в домах; кругом валялись трупы убитых гугенотов.

Филипп прошел спокойно мимо них и его не тронули. Пройдя мимо своей двери, он направился к дому графа де Валькур. Там он увидел де Паскаля, храбро защищавшегося против толпы врагов. С мечом в руках бросился он к нему на помощь, но раздался выстрел и де Паскаль упал, сраженный насмерть. Филипп поспешно удалился.

— Домой, Пьер, — сказал он своему слуге, все время следовавшему за ним, — здесь нам делать нечего.

Около их дома не было никого. Они незаметно вошли в дом, поднялись наверх и затем по крышам добрались до дома де Валькура.

Войдя через окно в дом, они сбежали вниз по лестнице. Из одной двери падал свет. Филипп вбежал туда. Клара де Валькур стояла там, опираясь рукой о стол, бледная, но спокойная.

— Где ваш отец? — спросил Филипп.

— Он внизу со слугами защищает лестницу.

— Я пойду к нему, — сказал Филипп. — Пьер позаботится о вас, он знает, что делать. Мы с вашим отцом последуем за вами. Скорее, ради спасения вас и вашего отца.

— Я не могу оставить его.

— Вы ему не поможете, а промедление может стоить всем нам жизни. Послушайтесь моего совета, иначе я должен буду унести вас.

— Хорошо, я пойду, — согласилась она. — Вы однажды уже спасли меня и я доверяюсь вам.

— Доверьтесь Пьеру, как вы доверились бы мне, — сказал Филипп.

Снизу раздавались крики и ругательства вместе со звоном мечей, и Филипп бросился туда. На нижней площадке граф и четверо слуг защищались от нападения толпы вооруженных солдат и черни.

— А, это вы, сэр Флетчер, — сказал граф, когда Филипп подбежал к нему и одним ударом поразил солдата, ожесточенно нападавшего на графа.

— Я, граф. Наш дом не потревожили, и я отослал туда по крышам вашу дочь с моим слугой. Мы последуем за ними, как только прогоним этих негодяев.

— Скоро должны прибыть королевские войска, — сказал граф.

— Вы ошибаетесь, граф, ведь это и есть королевские солдаты, которые нападают на нас, — сказал Филипп. — Весь Париж вооружился против нас, и адмирал убит.

Граф дико вскрикнул и бросился с ожесточением на нападавших. Его товарищи последовали его примеру и минут через пять толпу оттеснили на несколько ступенек вниз.

Тогда из толпы раздались крики: «Стреляйте в них!» и через несколько мгновений грянули три-четыре выстрела, поразившие графа и его двух слуг. Толпа торжествующе заревела и стала подниматься наверх. Некоторое время Филипп отчаянно бился, но раздался снова выстрел, и он почувствовал острую боль в щеке. Убедившись, что ему не справиться с разъяренной толпой, он повернулся и в несколько прыжков очутился наверху. Там он остановился на мгновение, выстрелил в предводителя нападавших и побежал на чердак, всюду запирая за собою двери. Оттуда он быстро добрался по крышам до своего дома, где у себя в комнате застал Клару и Пьера. Увидев, что Филипп возвращается один, она вскрикнула от недоброго предчувствия.

— Мой отец? — прошептала она.

— Он перешел в лучший мир, подобно многим другим, которых постигла та же участь. Он умер без страданий, от выстрела в упор.

Клара опустилась на стул и закрыла лицо руками.

— Да будет воля Твоя! — сказала она после минутного молчания тихим, но твердым голосом, открыв лицо. — Мы все в руках Творца, умрем за Него! Скоро ли явятся наши палачи?

— Надеюсь, что не скоро! — ответил Филипп. — Они пойдут следом за нами по крышам, но вряд ли узнают, в какой дом мы вошли.

— Я останусь здесь, — сказала она.

— Тогда вы пожертвуете не только своей, но и нашей жизнью, потому что мы не оставим вас.

— Что надо делать? — после долгой паузы спросила Клара.

Пьер подал Филиппу узел с платьем.

— Вот костюм, — сказал Филипп. — Умоляю вас сейчас же надеть его. Мы тоже переоденемся.

Глава XXI Спасение

— Ужасно, ужасно! — повторял Филипп, поспешно переодеваясь кузнецом.

На улице действительно происходило что-то ужасное.

С громкими звуками набата сливались шум битвы, удары молотов и топоров в двери домов, ружейные и пистолетные выстрелы, крики мужчин, вопли женщин и детей. Пьер выглянул в окно. К солдатам теперь присоединилась толпа черни, появившаяся как бы по волшебству, в надежде участвовать в грабеже.

— Как ты думаешь, Пьер, сможем ли мы выйти? — спросил Филипп, когда Пьер отошел от окна.

— Я посмотрю, сударь. Тут стояла стража, но солдаты, наверно, ушли грабить. Вы в таком наряде настоящий кузнец, но только вам нужно выпачкать себе лицо и руки.

Когда Филипп вошел к Кларе, она вскочила.

— Идемте, идемте! — поторопила она. — Лучше умереть, чем слышать эти ужасные крики.

Пьер, скоро вернулся и доложил, что выйти можно.

— Одну минуту, сэр Флетчер, — сказала Клара, — помолимся сначала.

И она опустилась на колени.

— Я готова, — сказала она, окончив молитву.

— Вам так идти нельзя, сударыня, — заметил почтительно Пьер. — Ваше лицо выдаст вас тотчас даже на темной улице. Растреплите волосы и закройтесь капюшоном как можно плотнее.

— Мне бы хотелось, Пьер, взять с собою меч, — сказал Филипп.

— Возьмите, сударь. Если кто-нибудь заметит его, то посмейтесь и скажите, что полчаса тому назад он принадлежал гугеноту. Я понесу свой под мышкой. Болтайте побольше, говорите грубо, а то догадаются, что вы не кузнец.

Они спустились к двери, выходившей в переулок. Филипп нес на плече тяжелый молот, а у Пьера за поясом снаружи торчал большой мясницкий нож; он был без шапки, и намоченные водой волосы падали ему на выпачканное, черное лицо.

Начинало уже светать, когда они вышли на улицу.

— Идите рядом со мной, — сказал Филипп Кларе, — и старайтесь не показывать вида, что вы боитесь.

— Я буду молиться, — просто ответила она.

Шумевшая на улице толпа вдруг расступилась перед герцогом Гизом, ехавшим со свитою.

— Смерть гугенотам! — кричал он. — Таков приказ короля!

— Этот приказ ты и твои друзья вложили ему в уста, негодяй! — пробормотал Филипп.

Толпа, состоявшая из солдат и подонков, сочувственно ревела. Некоторые плясали над телами гугенотов, валявшимися на улице, и гнусно издевались над ними. Здесь все было уже почти окончено. Лишь некоторые из гугенотов оказывали сопротивление, но большинство, застигнутое врасплох, сознавая, что всякое сопротивление безнадежно, бросали оружие, умоляя о пощаде, или спокойно умирали.

Пощады не давали никому: убивали всех без разбора, даже женщин и детей.

Солдаты ходили по улицам со списками домов, в которых жили гугеноты, и проверяли, не остался ли кто-нибудь из них в живых. Многие из толпы нарядились в костюмы, добытые грабежом, — оборванные нищие щеголяли в бархатных шапках или шляпах с перьями. Многие уже напились. Женщины, сопровождавшие толпы черни, были жестоки и беспощадны не менее мужчин.

— Ну-ка, друг, разбей-ка нам вот эту дверь, — остановил Филиппа офицер со списком в руках; с ним было несколько солдат.

Отказ или даже промедление были бы гибельны для беглецов и отсрочили бы смерть гугенотов на какие-нибудь две минуты. Дюжина ударов тяжелым молотом сделала свое дело. Вдруг из окна грянул выстрел, и офицер, стоявший рядом с Филиппом, упал мертвый. Солдаты дали залп в окно и бросились в рухнувшую дверь. Филипп подошел к Кларе и Пьеру, ждавшим его в нескольких шагах, и они пошли дальше.

Когда они входили в одну из улиц, какой-то человек схватил его за руку.

— Куда ты? Для твоего молота и здесь много работы, — сказал он.

— У меня работа в другом месте, — ответил сурово Филипп.

— Ну, у меня выгоднее. Вот этой рукой я прикончил пятерых и мне достались пять туго набитых кошельков, — говорил он с грубым хохотом. — Ого, что это за девица с тобой? — и он грубо схватил Клару.

Долго сдерживаемое бешенство Филиппа давно искало себе выхода. Он схватил этого человека за горло и оттолкнул его с такой силой к стене, что тот замертво упал на землю.

— Что тут такое? — подбегая к месту происшествия, закричала толпа в шесть человек.

— Переодетый гугенот! — сказал Филипп. — Карманы его полны золота!

Толпа бросилась с дракой и руганью на упавшего человека, а беглецы наши тем временем удалились.

Не прошли они и двухсот шагов, как Клара пошатнулась и упала в обморок. Ее посадили на первое попавшееся крыльцо, и Филипп поддерживал ее. Пьер стоял возле них.

Мимо проходила небольшая толпа.

— Что такое с нею? — спросил один из них, останавливаясь.

— А черт бы побрал этих баб! — грубо сказал Пьер. — Вот увязалась за нами, драгоценностей захотелось, да в толкотне и упала в обморок! Тащи ее теперь домой!

Толпа прошла.

— Я понесу ее, Пьер, она ведь легкая, — сказал Филипп.

— Лучше подождать несколько минут, сударь. Пока мы тут, довольно нашего рассказа, а если понесем ее, встречные заинтересуются нами больше.

Прошло еще несколько минут, а Клара все была без чувств, Филипп взял ее на плечи.

— Нужно рискнуть, Пьер, — сказал он. — Если мы встретимся с двумя или тремя любопытными, так сумеем справиться с ними, а в случае встречи с толпой, мы свернем в какой-нибудь переулок или посадим ее снова. Медлить нам нельзя.

Скоро Клара пришла в себя, а через час беглецы достигли уже лачужки, которую Пьер выбрал для убежища. Из-под кучи мусора, в углу, он вытащил большой узел с платьем, бутылку вина и холодное жаркое.

— Вот тут костюмы для всех нас, — сказал он. — За городом в теперешних наших одеждах путешествовать нельзя. Мы здесь в безопасности до ночи, но сначала надо нам поесть и выпить по стакану вина.

Филипп приготовил между тем из одежды нечто вроде постели.

— Вам нужно сначала подкрепить свои силы и затем отдохнуть, — сказал он Кларе, — а Пьер отправится в город на разведку.

От пищи Клара отказалась.

— Я не могу ничего есть, — сказала она.

Но Пьер уже откупорил бутылку вина, и Филипп настоял, чтобы она выпила глоток.

— Вам понадобятся все ваши силы, — сказал он, — нам предстоит далекий путь.

Она выпила несколько глотков.

— Не уходите, — сказала она Филиппу, — мне надо поговорить с вами.

Филипп кивнул головой Пьеру, и тот тотчас вышел. Клара молчала несколько минут.

— Я много думала, сэр Филипп, — сказала она наконец, — и пришла к заключению, что мне, как невесте де Паскаля, не следует оставаться с вами. Проводите меня в Лувр, там я буду просить защиты у короля и королевы Наваррской. Вы поймете меня и не сочтете неблагодарной.

— Я вполне понимаю вас, — ответил Филипп. — Но дело в том, что ужасное избиение происходило, вероятно, и в Лувре, и, быть может, король Наваррский вместе с гугенотами из своей свиты не избегли общей участи. Пьер разузнает все, и, если мои опасения окажутся напрасными, мы исполним ваше желание. Что касается де Паскаля, то он погиб, как и ваш отец.

— Что вы слышали о де Паскале? — спросила Клара, устремив на Филиппа пытливый взгляд.

— Я видел, как он упал, сраженный выстрелом, — и Филипп рассказал ей об обстоятельствах смерти де Паскаля, а в заключение прибавил: — Его благородная попытка защитить вашего отца и вас погубила его. Я стер рукавом белый крест с вашей двери, который был сигналом для солдат, и, если бы де Паскаль своим присутствием не возбудил подозрений, быть может, и граф вместе с нами мог бы спастись по крышам.

Клара выслушала его, закрыв лицо руками, и наконец горько заплакала.

Филипп оставил ее одну, зная, что слезы облегчат ее горе.

Через час Клара позвала его.

— Мне теперь легче, — сказала она, — но я не могу без ужаса вспомнить, что погиб мой дорогой отец. Что касается де Паскаля, то я жалею его как храброго воина, но и только; вы уже знаете, что сердце мое ему не принадлежало.

В это время вернулся Пьер.

— Ну, какие новости? — спросил его Филипп.

— Плохие, сударь. Избиение произошло с согласия короля, и даже в Лувре все дворяне-гугеноты убиты, и некоторые, как говорят, на глазах молодой королевы Наваррской, которая со слезами тщетно молила пощадить их. Король Наваррский и его кузен Конде арестованы; говорят, что и их убьют, если они не перейдут в католичество. Убийства происходили во всех частях города, гугенотов повсюду вытаскивали из домов и убивали с их женами и детьми. Даже сам король, увлекшись происходившими на улицах кровавыми сценами, в каком-то опьянении схватил аркебуз и начал из окна Лувра стрелять в бегущих мимо гугенотов. Говорят, что тела адмирала и других гугенотских вождей притащили в Лувр, и что король, королева-мать, придворные дамы и дворяне ходили смотреть на них и издевались над ними. Париж с ума сошел, сударь, и говорят, что по всей Франции разосланы приказы убивать гугенотов.

Филипп сделал Пьеру знак выйти.

— Вы видите, — сказал он Кларе, — что в Лувре вы не найдете защиты, если не откажетесь от своей веры.

— После смерти де Паскаля мне нечего делать в Лувре, — ответила она. — Теперь король может принять меня, как сироту, под свою опеку и отдать все мои поместья кому-нибудь из своих любимцев.

— Вам следует ехать переодетой с нами.

Клара задумалась.

— Но это так странно, так не подобает девушке, — застенчиво прошептала она.

— В таком случае, графиня, — сказал Филипп, схватив ее руку, — вы должны дать мне право защищать вас. Сейчас не время говорить о любви, но вы ведь знаете, что я люблю вас. Вы были богатой наследницей и по положению выше меня, и я никогда не сказал бы вам того, что говорю теперь; но общая опасность уравнивает наше положение. Я люблю вас всем сердцем, и мне кажется, что сам Господь свел меня с вами.

— Это так, Филипп, — сказала она. — Сам Бог послал вас дважды спасти мне жизнь. Я не буду говорить вам о своих чувствах, но у меня нет никого на свете, кроме вас. И я уверена, что если бы отец мой видел теперь мое положение, он одобрил бы меня. Отныне я ваша невеста и последую за вами всюду.

Филипп нагнулся и тихо поцеловал ее.

— Я позову Пьера сюда, — сказал он. — Если его заметят у дверей, мы привлечем к себе внимание.

Он отворил дверь и позвал Пьера.

— Пьер, — сказал он, — графиня де Валькур — моя невеста.

— Давно бы так, сударь, — сказал Пьер. Он подошел к Кларе, протянувшей ему руку, и почтительно прикоснулся к ней губами.

— Сударыня! — сказал он, — с этого дня моя жизнь принадлежит и вам. Может быть, нам грозит еще много опасностей, но я надеюсь, что мы счастливо избежим их.

Когда настала ночь, беглецы переоделись в свои обычные платья и осторожно направились к лестнице, примыкавшей к крепостной стене. Прикрепив к брустверу веревку, они один за другим перебрались через стену и после трехчасовой ходьбы прибыли в деревню, где Пьер оставил лошадей. Филипп устроил из своего плаща сиденье для Клары за своим седлом, и скоро беглецы уже мчались по большой дороге на юг. Избегая больших городов, они останавливались только в деревнях, где религиозная вражда была гораздо слабее, и скоро убедились, что вести о парижских событиях еще не дошли до деревень.

Пьера много расспрашивали о свадебных торжествах в Париже, и все радовались союзу, который обещал Франции прочный мир. Клару всюду принимали за сестру Филиппа, и хозяйки старались угодить этой бедной грустной девушке. Из опасения встречи с солдатами, сторожившими мосты, наши путники избегали их и переправлялись через реки или на пароме или вброд.

Через неделю они прибыли наконец в замок Лаваль, проехав больше двухсот миль.

В воротах замка Филиппа весело приветствовали четыре воина.

— Графиня дома? — спросил он, слезая с лошади.

— Да, сударь, она вчера вернулась из Ла-Рошели. Говорят, в Пуатье и в Ниоре католики опять напали на гугенотов. Хотя графиня и не верит этому, а мы все-таки поставили у ворот стражу и подняли мост.

— Боюсь, что рассказывают правду, — ответил им Филипп.

Графиня встретила его в зале.

— Тетя, — сказал он, подводя к ней Клару, — позвольте поручить вашему вниманию и любви графиню Клару де Валькур, мою невесту. Я приехал с очень недобрыми вестями, но умоляю вас прежде всего отвести ей комнату, — она в большом горе и очень утомлена.

— Боже мой!.. Франсуа умер? — тихо воскликнула графиня, побледнев от ужаса.

— Надеюсь, что нет, тетя.

— Я останусь здесь, Филипп, с позволения графини, — сказала Клара. — Не оставляйте ее в неизвестности ради меня.

— Благодарю вас, Клара, — сказала графиня, усаживая ее на диван. — Ну, Филипп, говори мне все самое худшее, не скрывая ничего.

Филипп рассказал о зверском избиении гугенотов в Париже. Графиня не верила своим ушам.

— Невероятно! — воскликнула она. — Чтобы французский король запятнал себя клятвопреступлением, нарушил свои же собственные охранные грамоты и погубил своих гостей!.. Ты говоришь, что Франсуа был в Лувре с королем Наваррским и Конде, и что гугенотов там также избили? Больше ты ничего не знаешь?

— Это только слухи, собранные Пьером в городе; за верность их я не ручаюсь. Во всяком случае, Франсуа был предупрежден и, слыша набат и тревогу в городе, мог принять меры к своему спасению.

Графиня гордо поднялась.

— Не допускаю, — сказала она, — чтобы мой сын, один из самых приближенных к королю Наваррскому, уронил честь своего имени заботой о собственном спасении, а не спасении короля.

Филипп хорошо сознавал правильность слов графини и был почти уверен в том, что Франсуа погиб.

— Какой несчастный день для Франции! — горестно воскликнула графиня после минутного молчания. — Адмирал, наш вождь, убит в постели, безоружный, больной! И как много погибло других лучших людей Франции! Ты говоришь, что по всей стране разосланы приказы избивать гугенотов!.. Но я забываю обязанности хозяйки дома. Милая Клара, мы обе с вами в трауре, вы — по вашему благородному отцу, я — по моему милому сыну, и обе мы оплакиваем нашу несчастную родину. Мой племянник — благородный человек и с ним вы найдете новую родину вдали от нашей несчастной страны. Если Франсуа умер, Филипп будет моим сыном, и я с радостью приветствую вас, как его жену. Теперь пойдемте. Филипп, позаботься о приготовлениях к отъезду в Ла-Рошель, прикажи звонить в набат, чтобы фермеры поспешили собраться сюда.

Через минуту раздались громкие звуки набата. Солдаты замка выбегали, вооружаясь на ходу, и восклицания ужаса и гнева раздались среди них, когда Филипп коротко сообщил им о событиях в Париже. Затем он отдал приказ приготовиться на следующее утро к отъезду в Ла-Рошель и послал нескольких всадников предупредить соседних дворян-гугенотов.

Через некоторое время во двор стали сбегаться фермеры. Узнав о причине набата и о парижских убийствах, одни плакали, другие в бессильном гневе сжимали оружие, третьи призывали гнев Неба на короля, и все были убиты горем.

— Еще не все потеряно, друзья мои, — ободрял их Филипп. — Бог пошлет нам других вождей и новые армии. Конечно, первый удар католики направят на Ла-Рошель; там мы встретимся лицом к лицу с убийцами и докажем им, что гугеноты по-прежнему могут стоять за свои права. Но теперь мы уже не будем верить ложным клятвам и обещаниям и не позволим вновь обмануть себя.

На следующий день все жители замка и окрестные фермеры выступили в Ла-Рошель. По пути к огромному обозу примыкали крестьяне со своими семьями и имуществом, и на пятый день все прибыли к месту назначения. В Ла-Рошели уже знали о парижских событиях от беглецов, случайно бывших в ночь святого Варфоломея близ Парижа.

Графиня и Клара поместились в доме Бертрама, а Филипп нашел себе квартиру поблизости. Жители соперничали друг перед другом в радушном приеме беглецов. Клара заболела от всех испытанных потрясений, и дочь Бертрама ухаживала за ней.

Через неделю она оправилась. Графиня приняла деятельное участие в защите города: заседала в городском совете, ходила на крепостные стены и ободряла рабочих, собирала пожертвования и подала первая пример, передав на святое дело все, что выручила от продажи своих драгоценностей и лошадей. Она отдалась этой деятельности с лихорадочной энергией, как бы стараясь найти в этом забвение. О Франсуа по-прежнему не было никаких вестей. В Ла-Рошели стало лишь известно, что короля Наваррского и принца Конде принудили под угрозой смерти отказаться от протестантства, и графиня была уверена, что ее сын не захотел бы купить себе жизнь такой ценой.

Филипп любил Франсуа как родного брата и сильно томился неизвестностью о его судьбе.

Уже на второй день по приезде в Ла-Рошель он позвал Пьера и сказал ему:

— Пьер, я хочу знать, что сталось с Франсуа.

— Я вижу это, сударь, — ответил тот. — Вот уже два дня, как вы почти ничего не едите и не спите, и я все время жду, что вы наконец скажете мне: «Пьер, поедем в Париж».

— Ты поедешь со мной?

— Разве об этом можно спрашивать? — возмутился Пьер. — Само собой разумеется, что если вы поедете, то поеду и я. Теперь это не так опасно. Да если бы и было опасно, так что ж из этого? Ведь мы уже не раз удачно избегали беды. Если мы найдем господина Франсуа, то привезем его сюда. Молодой граф не похож на вас, сударь. Он храбрый и благородный рыцарь, но не умеет изворачиваться, как вы в опасных случаях, и сам никогда не выберется оттуда, если мы не выручим его.

В тот же день Филипп попросил председателя городского совета дать ему для вида поручение, сообщив ему цель своей поездки, а на следующий день он с Пьером был уже на пути в Париж.

Глава XXII Найден

На пятый день Филипп с Пьером без особых приключений прибыли в Версаль.

— Вашим коням нужен отдых, сударь, — сказал Филиппу хозяин гостиницы, в которой они остановились.

— Да, мы быстро ехали. У меня дело в Париже на несколько дней, поэтому я оставлю у вас лошадей. Можете ли вы отвезти нас на своих лошадях в Сен-Клу?

— Конечно, сударь, а за вашими мы здесь присмотрим.

Рано утром Филипп с Пьером прибыли в Сен-Клу.

Отпустив кучера с лошадьми, они перешли Сену, вошли в лес и переоделись крестьянами, спрятав прежнее платье в густые кусты.

В Париже они остановились в небольшой гостинице и во время обеда прислушивались к разговорам. Но здесь они не смогли узнать ничего; если тут и произносились имена убитых, то только известных вождей. Поэтому после обеда они пошли к Лувру. Филипп не составил еще никакого плана, а Пьер советовал не спешить.

— Мне нужно достать какую-нибудь ливрею, — сказал он, — тогда я познакомлюсь с каким-нибудь придворным лакеем и попробую узнать все, что происходило в Лувре.

В это время мимо них прошел какой-то дворянин.

— Это граф Людвиг де Фонтэн, — тихо воскликнул Филипп, — двоюродный брат убитого мною на дуэли. Он честный человек, я поговорю с ним. Жди меня тут.

Пьер хотел было возразить, но Филипп уже шел вслед за графом. Когда они дошли до тихого, безлюдного места, он догнал его.

— Граф Людвиг де Фонтэн! — сказал он.

Тот сильно удивился, увидев, что какой-то высокий крестьянин обращается к нему.

— Мы немного знакомы, граф, — продолжал Филипп, — я имел несчастие поссориться с графом Раулем…

— Как, — прервал его граф, — это вы дрались с ним на дуэли и потом убежали из замка?

— Именно, граф. Я приехал сюда в Париж затем, чтобы узнать о судьбе моего кузена, Франсуа де Лаваля, который в ужасную ночь святого Варфоломея находился при короле Наваррском. Я не могу достать списка убитых, и, увидев вас, решил положиться на ваши великодушие и благородство, в надежде, что вы дадите мне необходимые сведения. Я отойду от вас теперь, чтобы не возбудить любопытства прохожих, но умоляю вас уделить мне несколько минут в каком-нибудь уединенном месте.

— Моя квартира на следующей улице. Идите за мною, мы переговорим в моем кабинете…

— Вы не ошиблись, — сказал граф, когда они вошли в его дом, — я никогда не обману оказанного мне доверия… Я не могу одобрять действий, позорящих Францию в глазах всей Европы, и сделаю для вас все, что могу. Извините, я не имею удовольствия знать ваше имя…

— Я рыцарь Филипп Флетчер, по отцу англичанин, по матери родственник графов де Лавалей.

— Я уже слышал о вас, милостивый государь, вы упоминались в числе храбрейших дворян, находившихся в свите адмирала Колиньи… Судьба вашего кузена достоверно неизвестна. Говорят, на него напали наемные негодяи Гизов и затем ушли искать новые жертвы; но тела его не нашли. Полагают, что он очнулся и скрылся куда-нибудь или его кто-то спрятал в самом дворце. На следующий день весь дворец был обыскан, но вашего кузена там не нашли. Возможно также, что он как-нибудь выбрался на улицу, был убит, и тело его брошено в Сену, как тела многих других; последнего предположения я, впрочем, не разделяю. К сожалению, это все, что я знаю.

— Благодарю вас, граф, вы подаете мне некоторую надежду… Мне не приходилось быть в его комнате, не можете ли сказать мне, в какой стороне дворца она находилась.

— Со стороны реки, близ комнаты короля Наваррского.

— Глубоко благодарен вам, граф, за эти сведения, — сказал Филипп.

Филипп вышел и вернулся к Лувру, где его с нетерпением ожидал Пьер.

— А я боялся за вас, сударь, и пошел за вами, — сказал он, когда Филипп подошел к нему, — но, увидев, как вы мирно говорили и потом спокойно пошли за ним, я успокоился. Ну, что, узнали что-нибудь?

Филипп передал свой разговор с графом.

— В таком случае я готов побиться об заклад, что он спрятан во дворце прислугой; он такой любезный и веселый, и, вероятно, какая-нибудь женщина пожалела его. Но как узнать, кто она?

— Почему же женщина? Может быть, то был мужчина, — сказал Филипп.

— Нет, — возразил уверенно Пьер, — наверняка женщина. Мужчина не рискнул бы; для этого нужно нежное женское сердце.

— В таком случае у нас нет надежды найти его, — произнес уныло Филипп.

— Правда, дело трудное, но не совсем безнадежное, — возразил Пьер. — Если позволите, я возьму это дело на себя. Я выдам себя за рабочего без места, — их теперь много, — встану у ворот и буду наблюдать за каждой выходящей оттуда женщиной.

Со следующего утра Пьер занял позицию около ворот. Первые три дня прошли безуспешно, но на четвертый день он вернулся с сияющим лицом.

— Хорошие вести, сударь, — сказал он. — Граф жив, я нашел его.

Филипп вскочил и схватил слугу за руку.

— Слава Богу! А я перестал уже надеяться. Как же ты его нашел?

— Да так, как и ожидал, сударь. Три дня следил я за всеми выходившими и входившими туда женщинами, но все они казались мне не стоящими внимания: одни хлопотали о нарядах, другие бегали по лавкам, третьи шли на свидания с кавалерами. Но сегодня после обеда вышла молодая женщина с бледным лицом. Она перешла через улицу и тревожно озиралась, как бы опасаясь, не следит ли за ней кто-нибудь. «Вот ее-то мне и надо», — подумал я и пошел издали за ней. Скоро она повернула в переулок, раза два остановилась, заглянула в окна двух-трех лавок и нерешительно пошла дальше. Я, конечно, заметил эти лавки, и нисколько не был удивлен, убедившись, что каждый раз она останавливалась перед аптеками. Наконец, осмотревшись боязливо, она вошла в одну. Я тоже вошел вслед за нею. Увидев меня, она вздрогнула. Я попросил дать мне мази для ран, и продавец дал мне из банки, которую он только что поставил на прилавок. Заплатив деньги, я ушел, а через несколько минут и она вышла. Она шла не торопясь, как бы прогуливаясь, и по временам озиралась украдкой. Очевидно, она получила то, что ей нужно было, и не хотела привлекать к себе внимания скорым возвращением во дворец. Я догнал ее в безлюдном месте. «Сударыня, — сказал я, снимая шляпу, — я друг того господина, для которого вы купили мазь и другие снадобья». Она побледнела, как полотно, но решительно ответила: «Я не понимаю, о чем вы говорите, сударь! Если вы будете приставать к скромной женщине, я позову полицию». «Повторяю, — сказал я, — что я друг господина, для ран которого вы только что купили лекарство. Я слуга его двоюродного брата, рыцаря Флетчера, а вашего больного зовут граф Франсуа де Лаваль». Она взглянула на меня с изумлением и пробормотала: «Откуда вы это знаете?» «Не все ли равно, — ответил я. — Достаточно того, что я это знаю. Мой господин и я приехали в Париж именно затем, чтобы отыскать графа и спасти его. Доверьтесь мне; только тогда мы и сможем выручить его». «А как зовут вашего господина?» — спросила она, все еще сомневаясь. «Филипп», — сказал я. «Слава Богу! — воскликнула она, всплеснув руками. — Когда он был очень болен, то в бреду все говорил о Филиппе. Сам Бог послал вас ко мне. Мне было ужасно трудно». «Пойдемте куда-нибудь в глухое место, — сказал я, — здесь на нас могут обратить внимание».

Через несколько минут мы свернули в глухой переулок, и она рассказала мне следующее:

«Я служу горничной во дворце, и мне поручено было убирать комнату графа де Лаваля. Раза два он видел меня и говорил со мною очень любезно, и я подумала: «Какой добрый господин, и как жалко, что он еретик». Когда наступила та ужасная ночь, нас всех разбудили стоны, крики и звуки мечей. Некоторые служанки в страхе побежали узнать, что такое происходит; в их числе была и я. Проходя мимо комнаты графа де» Лаваля, я заглянула в нее. Трое убитых солдат лежали на полу, и рядом с ними граф без признаков жизни. Я бросилась к нему, подняла его голову и брызнула в лицо воды из бутылки, стоявшей на столе. Он открыл глаза и попытался было подняться. «Что случилось, сударь?» — спросила я: «Убийство гугенотов, — сказал он слабым голосом. — Разве вы не слышите набата на улице и шума во дворце? Они вернутся и добьют меня. Благодарю вас за то, что вы сделали для меня, но все это бесполезно». Я спросила его: «Можете вы идти, сударь?» «С трудом», — ответил он. «Обопритесь на мое плечо», — сказала я, и с большим трудом провела его по лестнице, по которой почти никто не ходил, на самый верх. Он несколько раз повторял: «Бесполезно, я ранен смертельно», но тем не менее продолжал идти. Я спала в маленькой комнате под крышей с двумя другими служанками, а в конце коридора находился большой чулан, заставленный старою мебелью. В этот чулан я и отвела его и нагромоздила перед ним много тяжелой мебели, на случай, если бы его стали искать. Там я сделала ему постель и перевязала, как умела, его раны. Раза два-три в день мне удавалось забегать к нему и приносить ему воду и пищу. Одно время я думала, что он умрет, потому что он целых четыре дня не узнавал меня, а в бреду все звал какого-то Филиппа на помощь. К счастью, он был так слаб, что говорил шепотом. На другой день дворец весь обыскали, но помещения прислуг осмотрели невнимательно, заметив, что мы спим по три, по четыре в комнате и что спрятать там кого-нибудь невозможно, чтобы другие не знали об этом. Заглядывали и в чулан, но я привела там все в такой беспорядок и так тесно заставила тяжелыми вещами, что обыскивавшим и в голову не пришло посмотреть дальше. Когда они искали в чулане, я находилась в своей комнате, и сердце мое замирало от страха, пока они не вышли оттуда. В последующие десять дней граф немножко поправился, но все четыре раны его до сих пор ужасны и болезненны, хотя уже начинают заживать. Он может уже немного ходить, хотя с трудом. Его легко было бы вывести из дворца в ливрее через вход для прислуги, но для дальней дороги он еще очень слаб; раны его могут открыться, а одна из них около сердца.

— Но что же нам теперь делать, Пьер? — спросил с беспокойством Филипп.

— Завтра вечером, сударь, когда стемнеет, эта женщина выйдет из дворца с господином Франсуа. У нас еще достаточно времени, чтобы найти квартиру, где можно было бы поместить его. Мы должны привести его тайно, так, чтобы никто не знал, что в квартире есть кто-нибудь, кроме нас двоих. Когда он поправится, мы достанем для него такой же костюм, как наши, и уедем.

Найти квартиру на тихой безлюдной улице не представляло никаких затруднений. Дворцовая ливрея была куплена и передана девушке, и Филипп обратился к ней:

— Добрая девушка, не могу выразить вам словами своей благодарности. Вы рисковали своей жизнью. Ваше доброе дело не останется без награды.

— Мне не нужно никакой награды, — ответила она, — я об этом совсем не думала.

— Знаю, — ответил Филипп. — Скажите, как вас зовут?

— Анна Риоль, сударь.

— Так вот, Анна, в этом кошельке пятьдесят крон. Это все, что я могу дать вам теперь. Но будьте уверены, что графиня де Лаваль при первой возможности пошлет вам сумму, которая будет для вас хорошим приданым, когда вы найдете себе жениха.

В назначенное время Филипп и Пьер стояли в нескольких шагах от подъезда дворцовой прислуги, а вскоре из него показались мужчина и девушка. Затем девушка, смеясь, простилась и ушла обратно во дворец, а мужчина вышел один на площадь. Он сделал несколько торопливых шагов и споткнулся, но Филипп подбежал к нему и схватил его под руку.

— Ты подоспел вовремя, Филипп, — сказал Франсуа, слабо улыбнувшись. — Я слабее, чем думал, и свежий воздух слишком сильно подействовал на меня. Какая хорошая девушка! Я обязан ей жизнью. Хорошо, что ты приехал за мной, Филипп; ты всегда выручал меня из беды! Благодарю и тебя, Пьер. Но далеко ли нам идти? Предупреждаю, что у меня совсем нет сил.

Несмотря на то, что Франсуа дали для подкрепления хорошего вина и вели его всю дорогу под руки, он дошел до квартиры совсем обессиленный. Раны его перевязали более искусным образом и затем были приняты все меры для восстановления его здоровья.

Через неделю Филипп решил ехать обратно. Переодетые крестьянами, они вышли незаметно из ворот дома, где жили.

В лесу Филипп и Пьер нашли свои платья нетронутыми, помогли Франсуа также надеть другой костюм, а затем, оставив его, пошли в гостиницу за своими лошадьми. Купив у хозяина еще одну лошадь, они вернулись к Франсуа.

Сначала они ехали медленно, увеличивая постепенно переезды по мере восстановления сил молодого графа, и стали торопиться только под конец, чтобы поспеть в Ла-Рошель раньше, чем город осадит маршал Бирон.

Они приехали в Ла-Рошель вечером и тотчас отправились в дом Бертрама. Филипп пошел наверх, уговорив Франсуа подниматься не торопясь, чтобы успеть предупредить графиню.

Графиня и Клара, обе в глубоком трауре, сидели в гостиной с дочерью Бертрама. Филипп нежно и радостно поздоровался с ними.

— Мы с Кларой очень беспокоились о тебе, Филипп, — сказала графиня. — Успешно ли исполнил ты поручение?

Да, тетя, так успешно, как я и не надеялся. Но я должен просить у вас прощения за то, что обманул вас.

— Обманул меня, Филипп! Как же?

— Мое поручение было только предлогом, а на самом деле мы с Пьером побывали в Париже.

Графиня вскрикнула от радости.

— В Париже! И ты говоришь, что поручение исполнил успешно! Что же ты узнал?

— Я нашел его, тетя.

— Хвала Творцу, Он милостив ко мне! — воскликнула графиня и, рыдая, бросилась на грудь Филиппа.

То были первые ее слезы после известия о Варфоломеевской ночи.

— Ободритесь, тетя! — шепнул Филипп и кивнул Кларе головой по направлению к двери.

Клара поняла его и отворила дверь. В комнату тихо вошел Франсуа.

— Мама! — произнес он через силу, и в следующую минуту графиня бросилась с криком радости в его объятия.

На следующий же день королевская армия прибыла к городу и тотчас начала осаду. С маршалом Бироном прибыли герцоги Анжуйский и Алансонский: короля Наваррского и принца Конде также заставили сопровождать его.

Осада шла вяло. Укрепления были сильны и гугеноты не только отражали все приступы, но и наносили большие потери осаждавшим своими смелыми вылазками.

К удивлению осажденных, в лагерь католиков приехал граф де ла Ну с поручением от короля. После сдачи Монса он находился в плену у герцога Альбы и благодаря этому избежал гибели в ночь святого Варфоломея. Во Францию его отпустили под честное слово, с тем, чтобы он доставил назначенный за него выкуп. Король, мучимый угрызениями совести, предложил ему поехать в Ла-Рошель и постараться прекратить военные действия; при этом он уполномочил его сделать гугенотам большие уступки и назначил его губернатором города. Де ла Ну волей-неволей принял это поручение, но с тем условием, чтобы его не обязывали склонять гугенотов к сдаче города, пока им не будут даны гарантии мира и безопасности.

Действия де ла Ну приняли в Ла-Рошели как измену делу гугенотов, и ему не дозволили даже войти в город. После некоторых переговоров власти Ла-Рошели согласились на свидание с ним вне города, но оно не повело ни к чему.

Однако переговоры возобновились через несколько дней. Граф говорил, что у гугенотов нет надежды силой одолеть целую Францию, и что лучше согласиться на мир, чем быть к нему вынужденным; но горожане не считали возможным удовольствоваться только теми гарантиями, которые графу дал король. Убедившись, что де ла Ну по-прежнему верен их делу, граждане приняли его как королевского губернатора Ла-Рошели, с условием, чтобы с ним не входили королевские войска.

Но и после этого переговоры не дали желаемого результата, осада возобновилась, но теперь во главе защитников стал опытный вождь де ла Ну.

Немалой помощью для осажденных служило и то, что многие в католической армии сражались только по чувству долга и были глубоко возмущены событиями Варфоломеевской ночи. И когда Муревель, убийца де Муя, покушавшийся также на убийство адмирала, приехал в лагерь с герцогом Анжуйским, то с ним никто не хотел ни говорить, ни даже идти или стоять рядом, так что герцог вынужден был дать ему назначение в отдаленное приморское укрепление. Герцог Алансонский, совершенно не сочувствовавший событиям Варфоломеевской ночи и к тому же завидовавший герцогу Анжуйскому, задумывал перейти на сторону гугенотов. Король Наваррский, принц Конде и все бывшие с ними также стремились уйти из лагеря, и их приходилось внимательно стеречь. Тем временем де ла Ну, вождь осажденных, свободно посещал враждебный лагерь и старался склонить воюющих к соглашению.

Де ла Ну очень обрадовался, найдя Франсуа и Филиппа в Ла-Рошели, — он их считал погибшими в Варфоломеевскую ночь. В королевском лагере он узнал, что погибшею вместе с отцом считалась и девица де Валькур и что поместья ее уже подарены королем одному из его любимцев.

— Если наше дело восторжествует, — говорил он, — то король, вероятно, возвратит ей часть поместий, но в этом случае он пожелает распорядиться ее замужеством.

Ни я, ни она не заботимся об этих поместьях, — ответил Филипп. — Мы скоро обвенчаемся и уедем в Англию, хотя бы пришлось пробиваться через весь королевский флот, блокирующий город.

Тем не менее де ла Ну послал королю извещение, что дочь графа де Валькура жива и находится в Ла-Рошели. При этом он заявил также, что пока гугеноты будут в состоянии ставить условия, они будут требовать возвращения всех конфискованных у них земель, и просил короля во имя справедливости вытребовать у владельца поместьями де Валькур приличную сумму за формальный отказ наследницы от них в его пользу.

Через месяц получен был ответ, что для девицы де Валькур передана королю сумма в десять тысяч ливров, если она согласна формально отказаться от прав на поместья ее отца.

Де ла Ну не сообщал Филиппу об этих переговорах, но без его ведома взял у Клары необходимую бумагу и однажды вечером, возвратясь из королевского лагеря, явился к ним с двумя слугами, которые несли за ним небольшой, но тяжелый пакет.

— Я очень счастлив, — сказал он Кларе, — что могу передать вам вот это… Филипп, графиня де Валькур уже не бесприданница; это и не подобало бы дочери старинного благородного французского рода.

Через неделю состоялось венчание сэра Филиппа Флетчера с графиней де Валькур в соборе Ла-Рошели.

Граф де ла Ну, как друг и боевой товарищ отца Клары, был ее посаженным отцом, и все дворяне-гугеноты, находившиеся в городе, присутствовали на этой свадьбе.

Три недели спустя осажденные отбили жестокий приступ на бастион Евангелия, и после этого осада затянулась надолго вследствие громадных потерь осаждающих.

Тем временем из Англии прибыл в Ла-Рошель с подкреплениями граф Монгомери. Де ла Ну передал ему командование и покинул город. Вслед за тем принц Анжуйский получил польскую корону и уехал из лагеря со множеством дворян в свое новое королевство. Оставшаяся перед городом королевская армия была так слаба, что осада на деле уже почти совсем прекратилась, и так как блокировавший город королевский флот тоже ушел, то Филипп с женою, в сопровождении Пьера, сели на корабль, отплывавший в Англию.

— Быть может, и мне с Франсуа придется переехать к вам в Англию, — прощаясь, сказала графиня, — но я это сделаю тогда, когда наше дело будет проиграно окончательно. Я еще не теряю надежды, что мы добьемся свободы нашей веры; ходят слухи, что король сошел с ума, герцог Анжуйский царит в Польше, а герцог Алансонский бездетен. Все это подает надежду, что королем Франции будет Генрих Наваррский, а если это случится, во Франции настанут наконец мир и веротерпимость.

Предупрежденный дядей, Филипп проехал с женой прямо в свои новые поместья, где его встретили все родные и Пьер, уехавший вперед из гавани, чтобы известить о прибытии своего господина.

Все дворяне округа были заранее приглашены Вальяном в замок Филиппа на праздник по случаю его приезда; таким образом Филипп сразу завязал дружеские отношения с соседями.

— Наш замок — маленький домик в сравнении с замком Валькур, Клара, — сказал Филипп, когда они подъезжали к дому.

— Очень красивый замок, Филипп, — ответила она. — Да я была бы довольна, если бы он был просто хижиной. Какое счастье знать, что для нас окончились все ужасы войны, и что мы можем свободно и открыто исповедовать нашу веру!

Приданое Клары пошло на увеличение поместий, и Филипп сделался одним из самых богатых землевладельцев округа. Он не участвовал более в войнах, за исключением той, когда испанская армада угрожала свободе и религии Англии. Тогда он поступил волонтером на один из кораблей Дрэйка и участвовал в ожесточенной битве, которая навсегда освободила Англию от ига Рима и немало способствовала независимости протестантской Голландии, а также утверждению Генриха Наваррского на престол Франции.

Графиня де Лаваль и ее сын приезжали в Англию два-три раза, чтобы посетить Филиппа и родных. Франсуа сражался при Иври и участвовал во многих других сражениях, происходивших перед восшествием Генриха Наваррского на трон Франции, и остался навсегда при дворе.

Вскоре после приезда Франсуа в Ла-Рошель графиня послала спасшей его девушке такую сумму денег, благодаря которой та сделалась одной из самых богатых невест в Париже и вышла замуж за состоятельного фермера.

Филипп назначил пенсию четырем ратникам, разделявшим с ним его походы и опасности, и они поселились в своей родной Гаскони.

Пьер навсегда остался на службе у Филиппа.

Он сделался любимцем детей Филиппа и Клары, которые никогда не уставали слушать его рассказы о приключениях, пережитых им и их отцом и матерью во время религиозных войн во Франции.